Козаев Азамат. Ледобой

   – А пробовали?
   – Бывало. По нашим островам байки до сих пор ходят.
   Подошли Неслухи, Моряй, Рядяша, Щелк. Окружили кормчего.
   – Знают железо. Доспехи делают. Но больно круты норовом, глаза так и полыхают злобой. Даже меж собой дерутся, их на острове несколько родов. Волосом светлы, как мы, как вы, а лбы низкие. Торга не ведут, да и торговать нечем. Хорошо, что по морю не ходят! Словно боги за ноги держат! Душа-хозяева!
   Вои рассмеялись. Безрод нахмурился.
   – А ведь не отстанут оттниры. – Рядяша зашел издалека. Мялся, мялся, скреб затылок. – Может быть, лучше сшибиться? А все спокойнее плыть.
   Безрод покачал головой:
   – Больно дорого мне встанет поход в Торжище Великое. Не по цене счастье. Будем уходить.
   Рядяша скривился.
   – И нечего рожу кривить, если и без того крива, – ухмыльнулся Безрод и заговорщицки подмигнул. – А что, побьет тебя оттнир в беге?
   – Ясное дело, не побьет!
   – А может быть, передерзит?
   – Куда там!
   – Подойдут ближе – смейся в голос.
   – Самим бы не оглохнуть!
   – Вот и выходит, что всяким образом верх берешь?
   Рядяша только крякнул. Отошел, сел за весло, и сосновая лесина начала гнуться в его лапищах, словно тонкая зубочистка.
   – Не перекосил бы ход. – Гюст, усмехаясь, кивнул на Рядяшу.
   – Моряя посажу напротив. Два сапога пара, за что нам божья кара? – Безрод встал за кормило. – Поди согрейся. Отогреешься – пошепчемся. Думка есть.
 
   Солнце карабкалось к полудню. Оттниры встали прямо в кормило, каких-нибудь пять-семь ладей позади. Сели на течение и, наверное, сами не знали, что оседлали конька Морского Хозяина. Такие, как Гюст, тоже не каждый год рождаются. А едва день покатил к ночи, Сивый посадил за весла всех.
   – Двое на весло! – рявкнул Безрод.
   Во что бы то ни стало нужно оторваться. Пусть хоть клочья кожи с ладоней останутся на веслах. Скрипели весельные замки, гнулись весла, Улльга несся вперед, расталкивая грудью ленивые волны. Второй день длится погоня. Оттниры, наверное, слюной изошли, меж лязгающих зубов искры бегают. Ничего, светлее будет. Граппр видсдьяуров медленно пополз назад.
   Солнце неуклонно падало, и когда наполовину скрылось за дальнокраем, а по миру разлилось багровое зарево. Улльга подошел к Трюллю-острову.
   – Парус долой! – крикнул Безрод. Оглянулся на Гюста: – Веди.
   – Первые пять – суши!
   Более длинные носовые весла взметнули в воздух и убрали внутрь. Гюст почти шагом повел Улльгу вперед между скал и подводных камней.
   – Еще три суши!
   Убрали еще три пары весел.
   – Как, говоришь, поучал жену? – С тенью улыбки Безрод повернулся к Гюсту.
   – Да просто! Говорю, дескать, что такое? Всего несколько дней мужняя жена, а уже душу из меня гонишь! – Гребцы навострили слух. – Несколько дней? – говорит. – Да я всю жизнь этого ждала!
   Сумеречная тишина вспорхнула вместе с птицами, осевшими на скалах. Надрываясь громогласным хохотом, парни едва не растрясли Улльгу от борта до борта, а над ними клекотал растревоженный пернатый народ.
   – Это что! – усмехнулся Безрод. – А вот однажды отец не пустил дочь на посиделки.
   – Рассказывай, – улыбнулся Гюст. Только они вдвоем и не смеялись.
   – Жили-были как-то нос-отец и сопля-дочь. И собирается как-то вечерком сопля на посиделки. Пред зерцалом повернется и так и эдак. Откуда ни глянь, хороша! – Парни едва дышали, чуть не падая со скамей. Воевода еще рассказывать не начал, а уже до смерти смешно! – И тут нос-отец грозно спрашивает – дескать, а куда ты, дочка, собралась? Та отвечает, мол, на посиделки с подружками, лясы поточить, косточки парням перемыть. Тут нос-отец сделал так – глядите, не зевайте!..
   Безрод шмыгнул битым-перебитым носом.
   – …И говорит: никуда ты, дура, не пойдешь!
   Весла так и заходили в руках гогочущих парней – хорошо, хватило ума сушить. Гребцы из них уже никакие. Остальные хватали широко раскрытыми ртами воздух, и все им было мало. Стоять уже не могли, катались по настилу, били себя в грудь, ржали, чисто кони. А над Улльгой клекотали поднятые с гнезд моречники.
   Безрод, ухмыляясь, оглядывал берега. Показалось – или на самом деле в деревьях что-то шевельнулось? Но об этом узнают лишь на берегу. Еще долго хохотали. Только начнут успокаиваться, как одного опять смех разбивает. А много ли нужно остальным? И снова катаются по палубе. Сивый – и тот улыбнулся в усы. Уж на что байка стара, а смешит как новая. Вроде успокоились, тяжко дышат, за животы держатся, встают кое-как. И тут в хрупкой тишине Вороток возьми да без всякой задней мысли носом и шмыгни.
   Безрод махнул рукой и отвернулся. Лишь двое остались на ногах: Сивый – потому что в мачту вцепился, Гюст – потому что на кормиле повис. Наверное, никогда эти тихие скалы не оглашал такой бешеный хохот. Пересмешник моречник не в счет.
   Смеялись, пока солнце не зашло. Только тогда унялись. Просто не смогли больше. Едва-едва встали на ноги, уселись за весла. В небесном багреце провели ладью через россыпь подводных камней и посунули носом в гальку.
   – Моряй, Щелк, Вороток, Нюнга со мной. Остальным оставаться на ладье.
   – Опять что-то удумал! Неужели и костей размять не даст? – беззлобно заворчали вои. С таким воеводой никогда не заскучаешь.
   Безрод первым спрыгнул на берег, остальные четверо ушли следом. Вороток и Нюнга с луками. Впереди стояла стена леса, сосны да березы, берег пуст и чист. Сивый повел туда, где приметил шевеление. С опаской вошли в деревья и будто попали в темный мир. Снаружи небо догорает пурпуром – хоть какой, а свет, – тут же темень почти кромешная. Кое-как углядели тропку. Безрод оставил стрельцов по обе стороны от дорожки, в кустах, и сам-третий ушел вперед.
 
   Лес миновали, вышли на открытое. Скорее даже не лес, а подлесок. Леса, наверное, дальше стоят.
   – Заметил? – бросил за спину Безрод.
   – Заметил, – буркнул Моряй.
   Справа, то появляясь из-за камней, то снова исчезая, скользила какая-то тень.
   – Следят. – Щелк оглянулся, положил руку на рукоять. – Аж мурашки по спине разбежались.
   – На языке оттниров что-нибудь знаешь?
   – Самую малость. «Эй, красавица, неси пива», и «Сей же миг, оттнир, по зубам получишь».
   – А ты?
   – Да тоже немного. – Моряй поморщился. – Припоминаю вот: «Больно цены ломишь, сволочь», и «Эту вонючую горчину пей сам».
   – Должно хватить. – Безрод усмехнулся.
   Дошли до скал. Теперь и справа и слева, не скрываясь в наступающих сумерках, по обеим сторонам плыли тени.
   – Гляди, встречают! – Щелк махнул рукой вперед.
   С дюжину трюллей выступили из-за скалы – в руках мечи, на телах доспехи. Хмурые, злые, походникам даже показалось: задери хозяева губы – во рту сахарно блеснули бы клыки с мизинец. Так и зыркают из-под нависших бровей. А лбы и впрямь низки да узки.
   – Мне вот интересно, спросят чего или сразу бросятся?
   – Если спросят, говори, что знаешь. Если бросятся, тоже на месте не стой, – ответил Безрод.
   – Говорить, что знаю? – изумился Щелк. – Которое?
   – То, второе. Про зубы.
   Вперед выступил здоровенный трюлль и занес над плечом старый, потемневший от времени меч. Дескать, если что – рубить буду сразу.
   – Чего надо?
   – Да вот шли мимо, дай, думаем…
   – Во-о-он! – заревел островной.
   Оглоушил так, думали – слуха лишит. Щелк ему и выложил, что знал.
   – Сей же миг, оттнир, по зубам получишь.
   Моряй тут же добавил:
   – Больно цены ломишь, сволочь!
   Хозяин с ревом обрушил меч на чужих. Рубил справа налево, хотел голову снять. Безрод присел, и клинок молнией просвистел над макушкой. Безрод едва не быстрее той молнии рванул вдогон за уходящим мечом, левой ногой подсек звероватого трюлля под коленом, а правой ладонью приложился к лицу. Падая, здоровяк задел мечом кого-то из своих. Сивый бил одного – упали двое. Хозяева с криком ринулись крушить, ломать дерзких чужих. Безрод со товарищи огрызнулись. Трое островных полегли в первые мгновения. Еще трое чуть погодя.
   – Уходим! – рявкнул Безрод. – Живо!
   Повернулись и побежали. Наперерез из-за скал выметнулись «тени», что провожали всю дорогу. Моряй врезался в заслон и разметал соглядатаев, как большая ладья маленькие лодки. Безрод и Щелк на бегу порубили то, что отвалилось в стороны после Моряя. Вот и лесок. Ломая ветви и кусты, походники влетели в чащобу, а, дабы свои же стрелами не утыкали, Моряй во все горло рявкнул:
   – Вороток, Нюнга, это мы!
   Миновали. А как только разведчики, в мыле и чужой крови, пронеслись мимо, стрельцы отпустили тетивы. Пока сидели, попривыкли к лесному сумраку. Каленые стрелы с жутким свистом унеслись в глубь леса, и кто-то истошно завопил. Расстреляли весь запас и все вместе побежали назад, на ладью. Безрод последним взлетел по веслу на отходящего Улльгу. Встал на носу, что-то крикнул и расхохотался.
   Из лесу осторожно изникло несколько островных. Увидели отходящую ладью и взревели. Безрод все кричал и кричал, и от его слов трюлли растеряли и без того скудный рассудок. Подбежали к самой воде, швыряли камни, метали стрелы, да все без толку. Камни не долетали, стрелы не доставали. Да и стрельцы из них оказались те еще…
   Улльга сторожко крался на двух парах весел назад в чисто море.
   – Что ты кричал? – Щелк зачерпнул бадейкой морской воды и, отфыркиваясь, умывался. – Ишь, лютуют! Того и гляди, вплавь догонять бросятся!
   – Да ничего. – Сивый протирал тряпицей меч. – Стращал. Дескать, мы уходим, да заместо нас другие придут. Нынче же ночью. Злее и страшнее.
   Вои замерли. Ждали продолжения.
   – Хозяева обещали съесть живьем.
   Моречники с гневным криком снялись со скал. А ведь только-только успокоились. Вои рухнули на палубу как один, будто трава под косой. Катались, хохотали, задыхались. Да сколько можно! Животы лопнут! На ногах остались только, двое: Безрод усмехался, сидя на скамье, а Гюст хохотал, повиснув на кормиле. Дело к ночи, скоро оттниры с красным парусом подойдут к острову и встанут на ночлег. Тут хозяева и встретят, как обещались. Добрая будет драка. И тем и другим все равно кого резать – и те и другие жаждут крови. У оттниров к тому же кости в море затекли. Вот и разомнут.
   Улльга шагом пробирался меж камнями и низкими скалами. Небо на востоке стало темно-сизым, на западе догорало последними красками. Перед островами Трюллю, как дозорный, стояла одинокая островерхая скала. Сами проходили мимо, и оттнирам с красным парусом ее не миновать.
   – Ловко придумал! – Моряй на ощупь чистил меч да посмеивался.
   Безрод отмахнулся.
   Едва-едва успели. Только схоронились за дозорной скалой, а граппр уже тут как тут – из темноты наплывает. Красный парус убран, идут на трех веслах. Безрод замер с поднятыми руками. Эх, знать бы, с какой стороны видсдьяуры обойдут «дозорного», справа или слева! Граппр пошел с правой стороны, и Безрод резко выбросил в сторону левую руку. Три пары весел тихонько вспороли воду, и ладья прянула влево. Граппр с красным парусом обходил скалу с полудня, Улльга – с полуночи. Невидимые друг для друга, корабли разошлись. Оттниры убрали еще одно весло, ползли вперед, будто улитка по камням.
   – Ну куда нам вторая ладья? – шепотом дурачился Рядяша. – Разве что на привязи поведем, ровно телушку?
   Сивый оглядел воев. Подозвал Воротка.
   – …В драку не вяжись. Будто и нет тебя. Тишок да молчок. Твое дело только смотреть!
   Вороток улыбнулся. Не маленький! Умишка достанет! Сбросил с себя рубаху, приладил за спину меч, встал на весельный люк и прямо, как стрела, ушел в воду. Взял вправо от граппра: не вместе же выходить на берег?! И поплыл от камня к камню, будто крупная рыба.
   Осталось ждать. Вои мрачно поглядывали на утонувший во мраке остров и точили мечи. Безрод замер на носу. Ледок рядом. Оба слушали.
   – Будто крикнул кто, – неуверенно пробормотал Ледок. – А вот еще.
   – Мечного лязга не слыхать?
   – Не слыхать.
   – Наверное, на берег пустили. Дождутся, как уснут, и сонными порубят. – Вои чесали затылки. В предположениях недостатка не было.
   – Может быть, заведут в лес, да там и оставят, – отвечали другие.
   Все может быть. Безрод до рези в глазах проглядывал темень, до звона в ушах слушал тишину. Ничего. Востроглазый Ряска – и тот оказался бессилен.
   За полночь. И вдруг Ледок, раскинув руки, призвал к тишине. Вои, не договорив, замерли. Не донеся точил к мечам и секирам, застыли на месте. Ледок слушал.
   – Будто плещется кто-то.
   Не дыша, ждали. Плеск, плеск, плеск. Ближе, ближе. И, будто порождение морских глубин, у правого борта из воды появился Вороток. Сильные руки махом выдернули воя из воды, укутали в овчинную верховку. Сунули под нос чару с медом.
   – Цел? – только и спросили.
   Вороток, не отрываясь от чары, кивнул.
 
   – И ждать островные не стали. Ума не хватило. Здорово ты их разозлил, воевода. Едва оттниры сошли на берег, да начали судить-рядить, куда делась наша ладья, что-то в лесу шумнуло. Я сначала в сторону уплыл, да потом вернулся, подплыл под самое кормило, потому и слыхал все. Что-то шумнуло в лесу, и оттниры подумали, что это мы в деревьях прячемся, засаду готовим. Дескать, сами спрятались, а ладью подальше отвели. Только пошли к лесу, а тут камни прибрежные словно ожили! Видсдьяуры даже убежать на ладью не успели. В кольцо их взяли. Половина полегла, впрочем, трюллей тоже накрошили изрядно. Даже не знаю, смогут ли теперь оттниры уйти. Грести, почитай, уже некому, почти все порублены. Кто больше, кто меньше. Твое слово, воевода.
   – Ладью возьмем. – Безрод, усмехаясь, повернулся к Рядяше. – На веревке поведешь, ровно телушку на торг. Сам придумал – сам и тащи! Два весла на воду! Остальным разобрать луки и за щитами ждать на носу!
   Улльга подкрался к берегу, как рысь к зайцу. За шумом драки никто ничего не заметил. Схватка шла уже на самом граппре, морских оттниров дорубали дикие островные. У кормила сгрудилось человек десять. За криками и ревом Улльга, словно молчаливый призрак, изник из темени, и дружным перестрелом трюллей снесло с палубы, как сухие листья осенним ветром. Не повезло и кое-кому из видсдьяуров. Люди Без-рода стреляли без особого пристрастия, им было просто все равно. Стреляли навскидку, на глазок, во все, что шевелится. Первыми полегли те островные, что держали светочи, потом началась игра в прятки. Стреляли на шум, на шорох, на скрежет. Людям Безрода такая игра была хорошо знакома. Хозяева граппра мигом уразумели, что к чему, упали под борта и лежали тише мыши. Оно и понятно, бывалые вои по морям ходили и в битвах рубились. Лишь туповатые островные ревели на берегу да стонали, попадая под стрелы. Но даже они вскоре сообразили, чем грозит каждый звук. Замерли там, где стояли. Востроухий Ледок что-то услышал и мигом отпустил тетиву. Кто-то вскрикнул. Еще один не выдержал, побежал. Сразу три стрелы нашли мягкий бок, и тело глухо повалилось на гальку. Кто-то устал стоять, скрипнул камнем под ногами. Утыкали, ровно ежа. Звероватые хозяева свои стрелы давно расстреляли, и ответить оказалось просто нечем. Хотя нашелся один. Только начал растягивать лук, на скрип мигом отозвался Ледок. Вогнал стрелу прямичком в шею. Моряй поджег светец, размахнулся, бросил прямо перед собой, далеко на берег. Падая, горящая палка осветила троих, замерших в нелепых позах. Махом сняли всех троих, не успела деревяшка разбиться о землю. Неслух запалил светец, швырнул влево. Двое. Нет двоих. Второй Неслух швырнул светец вправо. Четверо. Нет четверых. А когда светец запалил Щелк, кто-то не выдержал. С криком дал деру. Поймал две стрелы собственной спиной.
 
   Светало. Пока островных расстреливали на звук, видсдьяуры помалкивали, а как только небо на востоке посерело, завели боевую песню. С песней и смерть на миру красна. Пусть ночные стрельцы слышат, да потом всем расскажут, как плевали дети красного Тнира на безносую. Они не опозорили Кюлейли-острова, а таких дев, что прольют по ним слезы, у ночных призраков никогда не будет!
   Развиднелось. Весь берег Трюллю-острова усеяли тела хозяев и пришлых. Из тех оттниров, что сошли на берег, живых никого не осталось. Все полегли. У трюллей выжил только один. Старый вой. Злые глаза сверкали под покатым лбом, тяжелая нижняя челюсть убежала далеко вперед от верхней, седые космы клочьями вылезали из-под мятого шлема, а сломанный нос горбился влево. Всю ночь простоял не шевелясь. Раньше остальных понял, что к чему, даже доспех у старого не скрипнул. Остаток ночи до утра простоял не шевелясь. Только злобой и грелся на сыром берегу.
   Безрод сошел на берег и подошел к старому трюллю. Островной не выдержал насмешливого взгляда, заморгал и отвернулся.
   – Иди, старый. Уходи.
   – Я?
   – Да, ты!
   Звероватый хозяин переступил с ноги на ногу и закряхтел. Аж кости заскрипели, видать, за ночь суставы схватились. Последний трюлль неловко спиной попятился к лесу, а когда оказался в шаге от деревьев, скакнул в чащу и пропал.
   Сивый смотрел старому островному вослед и улыбался. Подошел Вороток.
   – Сколько их еще в глубине острова?
   – Думаю, немало. Остров большой/Хорошо, боги не дают рога бодливой корове. – Безрод ухмыльнулся и кивнул в сторону леса, куда нырнул трюлль.
   – Да уж, эти никогда не выйдут в море, – устало вздохнул Гюст. – Знаются с железом, худо-бедно делают мечи и доспехи, но в море никогда не выйдут. Боги пожалели на них ума, людимости и духа. И никогда не вольется в их жилы свежая кровь. Их жены безобразны, а мужчины никогда не выйдут в море. Как бы совсем в зверей не превратились.
   – Заколдованный круг.
   – У каждого свой.
   Вои собирали стрелы. Мертвых трюллей оставили на берегу, оттниров перенесли на граппр. Оставшиеся в живых стоять не могли. Каждый оказался не единожды ранен. Сидели там, где спрятались от стрел – на корме, под бортами. Волками зыркали на чужаков, бродящих по их славному Ювбеге. Но встать и прогнать незваных гостей вон – уже не хватало сил. Только пели. Все тише и тише. Безрод подошел к видсдьяурам. Рыжий полуночник без шлема, с окладистой рыжей бородой, заляпанной кровью, надменно оскалился:
   – Кто ты такой и что делаешь на моем граппре? Я тебя не звал!
   – Два дня бегал за нами по морю. Наверное, позвать хотел. – Безрод ухмыльнулся. – Мы здесь. Приглашение принято.
   – Так вот чей граппр помешал мне завершить охоту на островных зверей! – Оттнир высокомерно ощерился, пытаясь встать. Безрод не мешал, стоял, скрестив руки на груди, и ухмылялся.
   Оттнир едва памяти не лишился, тяжело повалился обратно на палубу, поморщился.
   – Эй, боян! Ты был настоль неряшлив, что подарил зверям свой пояс! – глухо прогудел из-под кормила невзрачный, сухой оттнир. В таком теле – такой голосище?
   – Пояс? – Безрод, усмехаясь, присел возле кормила на корточки. – У меня и не было пояса. Беспояс я.
   – Эй, вы, сброд, слепленный из простых пастухов, провонявших козьим дерьмом, где ваш вождь? Я хочу говорить с ним! – на последние силы заревел рыжий.
   – Не кричи, унд. – Гюст встал перед рыжим. – Ты с ним и говорил.
   – Врешь, подлое гойгское отродье! – Рыжий предводитель заметался по палубе. – Где это видано, чтоб граппр водило отребье!
   – Не твоего ума дело, сын рабыни. – Гюст ходил по граппру и осматривал мачту, кормило, киль.
   – Мой отец оттнир, а мать благородная женщина! – закашлялся рыжий. – А вот ты кто, пена морская?
   – Случалось, и в пене захлебывались. – Гюст попробовал кормило по руке, поводил туда-сюда. Быстрый граппр, послушное кормило.
   – Я не хочу умирать от рук дерьмоносца! – хрипел оттнир. – Спустите меня и моих людей на берег! Мы найдем зверей и падем в сече – смертью, достойной детей Тнира!
   – Слишком сложно, – ухмыльнулся Безрод.
   Оттнир захрипел, из последних сил ударил мечом перед собой. Сивый, сидя на корточках, лениво отшлепнул лезвие.
   – Перетяните им раны. Половину дружины на граппр. Уходим.

Глава 12
ГУСЕК

   Ушли недалеко. В гряде островов нашли крохотный клочок суши с родником и небольшим леском, свободный от обладателей низких лбов и выпяченных челюстей. Люди не сомкнули глаз до самого рассвета, и эти день и ночь Безрод отдал им. Вои разожгли костры, ели горячее, грелись и отсыпались. Счастливый Тычок все ходил по земле туда-сюда и от долгой отвычки все дивился тому, что земля такая твердая, аж колени подгибаются. С Рядяшей и Моряем Безрод спустился в трюм граппра. Негусто. Граппр оказался тощ, ровно волк по весне, с животом, прилипшим к ребрам. Два мешка с крупой, несколько баранов, кое-какая птица. Все.
   – Живность на огонь! Да крупой приправьте. Взяли с бою – ешьте!
   Смеясь, Рядяша с Моряем взгромоздили на загривки по барану, да ухватили по гусю в руку. Полезли наверх, Безрод напоследок обошел со светцом весь трюм еще раз. В углу прела сваленная сюда старая солома, изгаженная животными, вонючая, старая. Сивый подошел поближе, поглядел на солому, поглядел да и бросил:
   – Вылезай, иначе подожгу.
   В куче кто-то зашевелился, словно до этого не дышал, а теперь вдохнул полной грудью. Маленькие руки разгребли вонючий ворох, светлая головенка показалась из соломы, синие глаза глянули с чумазого лица. Малыш. Лет пять-шесть. Мальчишка. Глядит испуганно, прячет голову в плечи, но кулачонки стиснул.
   – Вылезай.
   Вылез. Волосы сбились в колтуны, рубашонка драная, рукава закатаны. Безрод смотрел на соломенное чудо и ухмылялся: малыш давно уже не молоком пахнет, а лежалым сеном да бараньим навозом.
   – Когда взяли?
   – Три седмицы тому назад.
   Сивый усмехнулся. Мальчишку еще ни разу не продавали, праведное солнце еще не освящало купли-продажи, после которой человек становился рабом, если в нем ломалась воля.
   – Ступай вперед. Съем тебя за обедом.
   Малыш отпрыгнул назад, что-то звонко крикнул, и острая боль пронзила Безроду ногу. Сивый удивленно оглянулся. Гусь, обыкновенный серый гусь щипал ногу повыше сапога, а мальчишка прошмыгнул мимо Безрода и ринулся было к лестнице, путаясь в длинной рубашонке. Сивый стряхнул лапчатого с ноги и снял беглеца со ступеней. Повелитель гусей порывался кусаться, да не больно-то укусишь крепкие, будто деревянные, пальцы.
   Безрод поднялся на палубу, и парни изумленно замерли. Аж лица вытянулись. Спускались втроем – вышли вчетвером!
   – Где нашел подарок, воевода? – весело загоготали.
   – Неужели ладейное чрево мальчишкой разрешилось? – Хохотали так, что спящие на берегу проснулись.
   – Наверное, раб.
   – Нет. Ни разу не продавали. Вороток, сходи умой мальца, разит больно.
   Под хохот дружины Вороток понес мальчишку мыться. На ходу сбросил с него рубашонку, зашел по колено в море и окунул в воду. Маленький пленник фыркал, отбивался, а Вороток знай себе оттирал укротителя гусей до розового.
   – …Что-то крикнул, и будто углями ногу ожгло. Глядь, а это гусь меня терзает! – Вои катались по земле, держась за животы. – Духовитый малец!
   Вороток вынес мальчишку на берег, кто-то кинул ему верховку. Закутанного в овчину малыша подсадили ближе к огню.
   – Звать-то как?
   – Гусек. – Мальчишка глотал злые слезы и косился исподлобья.
   – Истинно Гусек! – Безрод подсел к огню. – Как попался?
   – Пограбили нас да пожгли. – Гусек утер глаза. – Так и попался.
   – А какого роду-племени?
   – Былинеи мы. – Мальчишка закусил губу. – Только никого в деревне больше не осталось.
   Крепился-крепился – да и заплакал. Спрятался с головой в огромную верховку, и толстая шуба затряслась. Так и уснул у костра в овчине.
 
   Баранов и гусей забили и зажарили. Ели, спали, спали, ели. Найденыш просил не бить того гуся, что ущипнул Безрода. Боевого гуся оставили жить. Посмеялись и оставили. Гусек сгреб друга в охапку и поведал, что, едва началась битва с островными, Столль-унд велел схорониться в трюме в солому, и если звери придут, лежать не шевелиться. Говорил, дескать, потом убежишь.
   – Звери – это вы? – спросил мальчишка настороженно.
   Нет, это невозможно! Столько смеяться нельзя! Животы надорвутся!
   – Может, и мы. – Безрод усмехнулся. Сам ведь обещал съесть мальчишку.
   Гусек украдкой оглядел берег. С Сереньким бежать будет трудно, но он не оставит его этим. Вместе попали в плен, вместе и бежать.
   – Да некуда отсюда бежать, малец! – хохотал Ледок. – Некуда! Вода кругом!
   Они так смеялись… они так смеялись, Гусек крепился-крепился и залился вслед за воями звонким детским смехом. Впервые смеялся за три седмицы.
 
   Вышли в море утром. Два граппра шли друг за другом. Павших оттниров упокоили в морской пучине, и впервые за два дня лица раненых полуночников разгладились. Благодарили молча, без слов, одними глазами.
   – Еще один встречный граппр – и придется биться, – кусал ус Щелк.
   На двух ладьях не уйти, когда одна идет на привязи, как ленивый осел, и тянет вторую назад. Потому и шли все морскими глухоманями. Впрочем, издалека два корабля – не один. Поди разгляди, что на две ладьи всего одна дружина.
   – На торг не выйду! – твердил предводитель видсдьяуров Столль. Встать он не мог, ноги перебили.
   – Я тебя отнесу, унд. – Безрод криво усмехнулся.
   – Тебе придется меня зарубить! Я буду грызться! Мы все будем грызться! Ты правильно делаешь, что не подходишь!
   – Я просто боюсь.
   – А я нет!
   – Тебе легче.
   Сивый отошел от пленных к кормилу. На граппре видсдьяуров кормщиком шел Моряй. Глядя назад, на Ювбеге, Гюст одобрительно кивал. Моряй от богов кормщик. По старому поверью оттниров, когда погибает граппр, его душу боги вкладывают в кого-то из новорожденных детей. Наверное, в Моряя боги вложили душу отличного грапира, бояны зовут их ладьями.