Страница:
-- То-то министр -- кто тогда был, Щелоков? -- обрадовался, -- усмехнулся Берендеев.
-- Меня вызвали к его помощнику, -- продолжил Коля. -- Он мне задал всего один вопрос: "Почему вы советуете не только освобождать этих людей из мест заключения, но и принимать на государственную службу?" Я ответил: "Чтобы они окончательно не озлобились и -- когда придет их время -- не уничтожили страну". Мне вкатили строгача по партийной линии и выперли из ОБХСС! -- от всей души рассмеялся Коля, словно давний этот факт биографии не уставал изумлять его, как Иммануила Канта -- звездное небо над его головой и моральный закон внутри него.
-- Я все понял, -- вздохнул, жалея вызванных Колей на опознание понятых и свидетелей, Берендеев, -- тебе не нравятся эти ребята, собирающие у народа деньги под честное -- нечестное -- слово. Но ты бы мог сказать об этом короче и проще.
-- Нет, -- покачал головой Коля, -- ты не понял... Я сейчас скажу тебе странную вещь. Но это уже просчитано и подтверждено новейшими компьютерными исследованиями. Я, если хочешь знать, открою тебе последнюю советскую тайну...
-- Почему развалился СССР? Где золото партии? -- усмехнулся Берендеев.
-- Физическая экономика, -- ничуть, впрочем, не обиделся оперуполномоченный, видимо, и сам обладавший отменным чувством юмора, -- не защищала конкретно твою или мою жизнь -- любого гражданина СССР, естественно, могли убить по пьянке или за трояк, -- но объективно защищала жизнь человека вообще. При физической экономике, то есть в отсутствие механизма реализации сверхфизических и надличностных капиталов, практически были невозможны: реальный массовый голод, нищета, повальное бездомье, гражданские войны, терроризм, безработица, а также такое чудовищное, как сейчас, падение нравов. Потому что в основе всего, что я назвал, лежат, хотя не лежат, конечно, а извергаются, как вулкан, те самые пробужденные к жизни сверхфизические, надличностные капиталы. Они несут смерть, Берендеев! За работу ты получал, в сущности, не деньги, -- продолжил Коля, -- но обязательство государства обеспечить тебя, как теперь выясняется, по не столь уж и ничтожному минимуму. Твоя жизнь не потому что-то стоила, что государство тебя ценило, -- а в силу закона физической экономики, ибо ты и твои потребности являлись основной единицей ее исчисления. Сейчас ты, -- Коля внимательно, как будто впервые увидел, посмотрел на Берендеева, -- не стоишь ничего! В ядерной -- назовем ее так, потому что ее суть в повсеместном и постоянном расщеплении сущего, -- в ядерной экономике ты будешь обречен без конца менять одни бумажки на другие: акции на рубли, рубли на доллары, доллары на новые акции -- но при этом ты никогда не будешь уверен, что у тебя достаточно денег, чтобы жить спокойно и безбедно. Фундамент ядерной экономики -- одновременная невозможность сбережения средств и... моментальная возможность их безумного приумножения. Это как казино, в котором идет вечная игра. Пока у тебя есть деньги, ты вынужден играть. Если ты не желаешь играть -- не важно, есть у тебя деньги или нет, -- в конечном итоге ты их все равно лишаешься. Физическая экономика стояла на том, что просто так убивать человека нецелесообразно, потому что, в сущности, его потребности минимальны. Ядерная экономика стоит на том, что людей необходимо убивать, потому что они ничто в сравнении с деньгами! Я читал твои фантастические рассказы, Берендеев. Как же ты этого не понял? Ребята, вы проморгали революцию покруче французской и октябрьской! Так хоть не проморгайте реставрацию! Очень скоро, -- внимательно посмотрел на Берендеева Коля, -- еще при нашей жизни, ядерная экономика уничтожит мир. Потом, естественно, мир вернется к физической экономике. Но это уже будет другой мир, -- заключил буднично и с некоторой даже скукой.
-- Допустим, -- не стал спорить Берендеев, -- но при чем здесь какой-то ничтожнейший "Сет-банк"?
-- Не знаю, -- пожал плечами Коля, -- может быть, я ошибаюсь, но я всегда вижу самую большую опасность в том, чего не могу понять.
"А я не могу понять... Дарью", -- почему-то подумал Берендеев.
-- Сдается мне, -- продолжил Коля, -- что все, кто собирал деньги раньше, -- это тьфу, легкая кавалерия против танковой дивизии. Есть такое понятие -"интуиция". Она пока меня ни разу не подводила. Самое удивительное, -посмотрел в глаза Берендееву кристально чистыми, честными глазами законченного сумасшедшего, -- я не могу понять, что им надо. Я всегда думал, что им нужны только деньги. Этим же, похоже, нужно что-то другое. Эта их информация в газете... Это же вызов!
-- Кому? Милиции? -- удивился Берендеев.
-- Почему милиции, всем нам, -- озабоченно посмотрел на часы Коля, -народу. если угодно -- человечеству. Всему тому, что пока еще называется здравым смыслом. Но главное, конечно... Богу!
Посмотрел на часы и Берендеев. Он не сомневался, понятые и свидетели давно уже мучаются неизвестностью в отсутствие оперуполномоченного, но, оказывается, еще было без семи минут четыре.
-- Кто их остановит? -- поднялся со скамейки Коля.
-- Кто? -- тупо повторил Берендеев.
-- Мы! -- вдруг сильно хлопнул его по плечу тренированной ладонью милиционер. -- Кто же еще?
"Псих!" -- чуть не крикнул Берендеев.
-- Шучу, конечно, -- неискренне засмеялся Коля. -- Я ни секунды не сомневаюсь, что это панама, но мне интересно -- зачем им это надо?
-- Да я-то здесь при чем? -- разозлился Берендеев. -- У меня же нет счета в "Сет-банке"!
-- Я не говорю про счет, -- пояснил Коля, -- счетов, как выяснилось, ни у кого нет. Я говорю про конфликтную ситуацию. Они же сами написали про конфликтную ситуацию...
-- Не вижу конфликта. Где конфликт? В чем? -- развел руками Берендеев.
-- Ты, парень, в банке был? -- нахлобучил на голову бейсболку Коля, как-то гаденько сунул руки в карманы, сразу сделавшись похожим на промышляющего у вокзала мелкого жулика-торговца.
-- Был, -- хмуро подтвердил Берендеев.
-- А зачем был?
-- Да я же тебе сто раз... устно и письменно...
-- Точно! -- подхватил Коля. -- Хотел положить на депозит трудовой миллион, а может, -- как приблатненный торговец, мерзко подмигнул Берендееву, -- и пять, кто знает? Но не вышло. Только достал денежки, сзади: "Руки вверх!", автомат в спину. Поднял руки, а он деньги хвать! Как быть? -- с тревогой посмотрел на Берендеева. -- Есть конфликт или нет? Бог с ней, с пятисотпроцентной премией, свое бы вернуть! Да, -- взял его за пуговицу, -скажешь, что заявленьице написал, лежит в милиции. Если они спросят, конечно... -- добавил задумчиво. -- Мне пора, писатель! -- легко, как бейсболист за летящей битой (или чем там?), побежал по дорожке вдоль фиалкового лозунга "Слава КПСС!" -- Это я, конечно, от балды, -- обернулся на бегу. -- Сценарий может быть любой. А нет желания -- не ходи, пошли они на х! Только учти -- это все для тебя! Как в песне поется... -- в два прыжка перепрыгнул через проулок, исчез в подворотне.
8
В прежние годы Руслан Берендеев был не то чтобы равнодушен, но как-то спокоен к деньгам. Деньги и воля Берендеева существовали раздельно. Он, как и миллионы соотечественников, был в той или иной степени несвободен от миллиона различных вещей, включая такие по нынешним временам экзотические, как идеологические постановления Центрального Комитета КПСС или цензура, но зато был свободен от денег, вернее, от необходимости неустанно о них (как сейчас) думать. Денег было не то чтобы слишком много, но и не слишком мало, как если бы некая таинственная сила регулировала уровень доходов Руслана Берендеева, избавляя его от суеты -- заботы о хлебе насущном, но при этом не прибавляя свободы, не избавляя от мрачных мыслей об идеологических постановлениях ЦК и о цензуре.
Эти мысли ходили широчайшими (научно-историческими, философскими) дорогами, но не складывались в осознание живейшей взаимосвязи между тактической несуетностью (в смысле отсутствия заботы о хлебе насущном) и стратегическим отсутствием свободы (в смысле постановлений ЦК и цензуры) как расплаты за относительно сытую несуетность.
Во времена несвободной несуетности в жизни преуспевали одни люди. Во времена свободной суеты -- другие.
Впрочем, Берендеев замечал, что и выпавшие из гнезда преуспеяния "птенцы" не теряют времени даром -- проворно карабкаются по стволу обратно в гнездо. Получалось, что стремление к преуспеянию было первичным, в то время как общественно-политический строй -- вторичным.
Но для всех ли?
Берендеев подумал, что сам он, к примеру, относится к странной третьей категории людей: не стремящихся преуспевать ни при каком общественно-политическом строе. Когда-то он тешил себя надеждой, что Господь приберегает таких людей для демонстрации чего-то более важного, нежели элементарные законы социологии и психологии. Сейчас -- не тешил.
Расставшись с Колей, Берендеев задумчиво двинулся по Кутузовскому проспекту, чтобы у гостиницы "Украина" свернуть на набережную и по набережной -- сначала вдоль автомобильной стоянки на склоне, затем вдоль подобия аллеи, где гуляли с детьми и собаками, -- вернуться домой.
Сотни раз хаживал Берендеев этим маршрутом, и каждый раз подобная прогулка как бы служила наглядным доказательством и подтверждением его личной свободы в условиях всеобщей несвободы. Некоей беспечной, милой сердцу горечью преисполнялся обдумывающий сложные сюжеты писатель-фантаст Руслан Берендеев, в то время как прочий народец спешил по Кутузовскому проспекту, по набережной главным образом по нехитрым житейским делам. Вольное гулянье в произвольно выбранное время одновременно являлось причиной и следствием соответствия (божественного равновесия) личности Берендеева и определенного им для себя уклада жизни, иллюстрацией незыблемости этого уклада и, соответственно, занятого Берендеевым места в жизни. Неплохого, скажем так, местечка.
В последнее время, однако, проплывающие по ходу большие, как корабли, дома Кутузовского, тощие и пышные липы набережной, грязная, в затонувшем и плавающем мусоре вода Москвы-реки уже не навевали Берендееву мыслей о личной свободе, относительной материальной независимости, а также (мимоходом, но не без приятности) о том, что не так уж и плохо быть писателем-фантастом в стране идеологических постановлений ЦК и цензуры. Сейчас, атавистически прогуливающийся привычным маршрутом, Берендеев напоминал сам себе досрочного пенсионера, в одночасье освобожденного от всех дел, включая получение пенсии. Если раньше он смотрел на обтекающих его встречных со скорбным снисхождением, то сейчас -- почти с завистью. Они спешили делать деньги, в то время как он продолжал обдумывать сложные сюжеты никому не нужных фантастических произведений и никуда не спешил. Но если тогдашняя его неторопливость была признаком глубокой и верной укорененности в порядке вещей, то нынешняя -выпадением из порядка. Как если бы Берендеев расхаживал по улицам в мундире со знаками отличия исчезнувшей (позорно капитулировавшей?) армии, ожидая, что встречные будут выказывать ему соответствующее уважение. "Мое место в музее, -- вдруг подумал он, -- в музее... восковых фигур".
В начале лета темнело поздно. Вдоль набережной у гостиницы "Украина" нескончаемой змеей вытянулись трейлеры с болгарскими, сербскими, румынскими, македонскими, греческими номерами. Похоже, в балканских странах осталось всего два дела -- воевать и возить в Россию товары. Водители ужинали, расставив на газоне складные столики и стулья. Одни -- постно и скромно, другие жарили мясо со специями на походных, с невидимым в сиреневых сумерках пламенем спиртовках. Третьи сводили в стеклянном стуке граненые стаканы со сливовицей, а может, с ракией, угощали обслуживающих данный сегмент рынка сексуальных услуг проституток -- неказистых, приземистых, кривоногих. Во все века промышлявшие на дорогах проститутки были кривоногими. Должно быть, над ними мистически (как знак судьбы) простирался образ колеса. Хотя здесь, у трейлеров, попадались и с относительно прямыми ногами, в тельняшках и каких-то странных висячих колпаках, одновременно напоминающие портовых шлюх и маркитанток. Накрашенные их губы казались в сумерках носимыми ветром обрывками изоляционной ленты. Если, конечно, можно себе вообразить обрывки изоляционной ленты, не просто зависшие в вечернем воздухе, но и хрипло ругающиеся матом.
"Что они везут в Россию? -- думал, шагая вдоль длинного города трейлеров, писатель-фантаст Руслан Берендеев. -- Ради чего они преодолевают огромные расстояния, терпят неудобства, рискуют заболеть СПИДом?" покосился на неотличимую в сумерках от кряжистого, пожилого боцмана проститутку в бушлате. Она как раз маханула стакан водяры, мутно и недружественно уставилась сквозь невидимый огонь спиртовки на Берендеева. "Вряд ли только из-за денег", -подумал он. В неостановимом движении трейлеров ему увиделось бледное отражение силы, некогда подвигшей Колумба плыть в Америку, а Васко да Гаму к мысу Доброй Надежды. И еще он подумал, что, вполне вероятно, оперуполномоченный Николай Арзуманов недооценивает силу обрушившегося на Россию нового экономического уклада.
Он вдруг ощутил некое свое превосходство над водителями трейлеров, хотя, надо думать, совершенно не стремился к какому-то с ними соревнованию. Те твердо знали свой маршрут -- маршрута Берендеева не знал никто, в том числе и он сам. Те передвигались во времени и в пространстве караванами -- Берендееву предстояло вести свой трейлер в полнейшем одиночестве. Куда, кому, что именно он должен доставить?
Миновав вытянувшийся вдоль реки город трейлеров, писатель-фантаст Руслан Берендеев увидел вытянувшийся к горизонту рукав Москвы-реки. Под мост, в нечистый, нестираный водно-воздушный рукав, как в карман мошенника, косо опускалось солнце, напоминающее в сиреневых сумерках украденную золотую монету.
9
Следующим утром Берендеев проснулся с тоскливыми, не знающими естественного (логического) исхода мыслями о Дарье и одновременно с бодрым, как бы составленным во сне и утвержденным (кем?) расписанием дел на день.
Это было в высшей степени странно.
Впервые за последнее время писатель-фантаст Руслан Берендеев доподлинно знал, чем именно и в какой последовательности будет заниматься весь день.
Когда-то он был не чужд спорту, серьезно занимался легкой атлетикой. В ДЮСШ (детско-юношеской спортивной школе) из него хотели сделать пятиборца. Но все завершилось прыжками в длину и бегом на средние дистанции. Далее областной спартакиады школьников он не прыгнул и не побежал.
Берендеев до сих не мог забыть стадиона в Малаховке: сиреневые сумерки (школьники тренировались допоздна), свет прожекторов (почему-то как сквозь дым), свистящее дыхание бегунов на последнем круге, скрип бутсов по гравию, хриплый, злой, как этот скрип, смех юной прыгуньи в высоту, в которую Берендеев был безответно влюблен.
Берендеев постоянно искал взглядом эту высокую, гибкую, как удилище, прыгунью, приписанную, кажется, к спортивному обществу "Динамо", напряженно думал о ней, выкладываясь на последней стометровке, внушая тем самым ложные надежды тренеру. Почему-то ему казалось, что она наблюдает за его сумеречно-прожекторным бегом, как он наблюдает за ее прыжками спиной вперед и вверх, за пружинным колебанием в такт разбегу светлых, стянутых в пучок волос, за неуловимым полетом острого и тонкого, как зубочистка (но при этом безусловно молодого женского), тела над планкой. Когда пучок победительно встряхивался на последнем, предшествующем разбегу перетопе, она легко преодолевала установленную высоту. Когда понуро-служебно, почти и не встряхивался -- сбивала планку. Выходило, что решение брать или не брать высоту таинственным образом принималось в момент разбега, точнее, долгого перетопа-раскачивания перед разбегом.
Видимо, схожим образом (в результате "мысленного перетопа") принимались и другие, жизненные решения. Как бы там ни было, относительно несущегося в сумерках к финишу Берендеева тогда никакого решения принято не было. Или было, но отрицательное. Возможно, по его собственной вине.
Берендеев был чудовищно робок в отрочестве. Всю силу своей симпатии к юной прыгунье он вкладывал в тренировки. Почему-то он был уверен, что чем яростнее будет тренироваться, чем выше будут его спортивные результаты, тем очевиднее сумеет он расположить к себе прыгунью, которая казалась ему до того прекрасной и недоступной, что он опускал глаза, когда она, хрипло смеясь или в полнейшем молчании, проходила мимо. Душу Берендеева не прельщали спортивные рекорды. Растягивая мышцы и суставы в бесконечных разминках, он думал о юной прыгунье, имя которой так и осталось для него тайной. Вместе с невыясненным именем она растворилась (должно быть, стала тренироваться в другом месте) в сиреневых сумерках, в колеблющихся лучах прожекторов над подмосковным стадионом, в скрипе бутсов по гравию, в свистящем дыхании бегунов на излете изнурительной дистанции. Связав (ошибочно) в сознании Берендеева воедино спорт и неразделенную робкую любовь.
И сегодня, спустя едва ли не четверть века после областной спартакиады школьников, Берендеев начал день с яростной, какую не делал уже много лет, зарядки. Он хоть сейчас был готов на стадион: на яму с песком, к бегу на любую дистанцию, к прыжкам. Если прежде отменная физическая форма, как ему представлялось, была мистическим образом связана с предполагаемым ответным вниманием юной прыгуньи, то сейчас... с чем?
Писатель-фантаст Руслан Берендеев не знал, с чем именно, но знал, что новое неведомое ответное внимание имеет для него куда большее значение, чем некогда внимание юной прыгуньи. Оно определенно не укладывалось в романтическую схему взаимоотношения полов. Сиреневые сумерки над подмосковным стадионом его юности как бы протаранили время, вобрали в себя весь мир и всю жизнь. Писатель-фантаст Руслан Берендеев готовил себя к новой участи, новой судьбе, стоя под ледяными струями душа, растираясь жестким махровым полотенцем.
С пылающей здоровым огнем кожей и почти забытой приятной болью в растревоженных мышцах он подошел к телефону, твердой рукой набрал номер сахарного издательства. Берендеев был уверен, что в такую -- по издательским понятиям -- рань там никого нет, но трубку неожиданно схватил главный редактор. Берендеев догадался по его ржавому, разбойничьему голосу, что он не иначе как ночевал в издательстве после могучей пьянки. Берендеева охватила холодная, трезвая (классовая?) злоба, что, оказывается, в сомнительном этом издательстве есть деньги, чтобы устраивать пьянки, но нет, чтобы платить авторам.
Он вспомнил хозяина -- лысоватого молодого человека с бегающими глазами, не видящего разницы между изданием книг и торговлей сахаром, "нового Сытина", как называли его холуи, которым он смахивал крошки с воровского стола. В иные моменты, впрочем, глаза у него совершенно не бегали -- смотрели прямо, честно и строго.
-- Какие новости? -- сухо поинтересовался у главного редактора Берендеев, машинально отстраняя от уха трубку, словно ощущая прущий оттуда перегар.
Тот, откашлявшись, заговорил про затоваренные склады и цены на бумагу, но Берендеев не стал слушать.
-- Немедленно найди мою рукопись, -- сказал он. -- Я сейчас приеду заберу.
-- Заберешь? Зачем? -- осведомился после паузы главный редактор.
-- А какого хрена она у вас валяется? -- без малейшего гнева осведомился Берендеев. -- Издавать не собираетесь. Денег не платите. Знаешь, сколько мне теперь нужно? -- вдвое увеличил обговоренную при подписании договора сумму. -Ты, главное, ничего не говори, не мучай себя, -- успокоил главного редактора. -- Живи проще: да -- да, нет -- нет. Я буду через час.
-- Как она... "Секс на Юпитере и выше"? -- уточнил главный редактор. -Хочешь отдать в другое издательство?
-- Да, в другое, -- легко и естественно, как будто сказал правду, соврал он. Впрочем, разве это имело какое-то значение? Он словно бежал в сиреневых сумерках дистанцию и прекрасная юная спортсменка, отдыхая от прыжков в высоту, смотрела на него из своего сектора стадиона.
Берендеев вдруг и впрямь ощутил на себе чей-то взгляд. Это не был человеческий взгляд, однако он был исполнен над- и одновременно глубоко внутричеловеческой силы. Берендееву открылось, что самые глубокие и неодолимые человеческие страсти в действительности как раз человеческими не являются и даются человеку не во благо (какого бы мнимого могущества тот ни добивался), а на саморазрушение, ибо не дано смертным воплощать и реализовывать вечные (чьи?) страсти, хотя люди сплошь и рядом пытаются, немало при этом смеша... кого? Берендеев не вполне представлял, как распорядиться этим открытием, а потому счел его в общем-то бесполезным.
-- Они платят сразу и издают в течение месяца. Я буду через час.
-- Попробую связаться с хозяином, -- пробормотал, видимо, не на шутку озадаченный твердостью и решительностью Берендеева главный редактор. -- Он вчера ездил в банк. Может, удалось обналичить... Если, конечно, я его поймаю. Но ты заломил!
"Секс на Юпитере и выше"... Рукопись Берендеева до сих пор ходила по миру, точнее, валялась непрочитанной, как в украденном пальто. "Где -- выше? -- ни к селу ни к городу подумал Берендеев. -- На Плутоне? Или того, в иной галактике?"
-- Роман называется "Секс на Меркурии и ниже". -- Берендееву не хотелось, чтобы кто-то потом говорил, что он использовал чужое название. -- Буду через час, -- повесил трубку.
Начиная разговор, он отнюдь не был уверен в том, что получит какие-то деньги, вообще не очень себе представлял, зачем ему именно сегодня нужны деньги.
Сейчас он был совершенно уверен, что получит сколько затребовал, и знал, на что их употребит.
Перед выходом из дома Берендеев зачем-то позвонил Дарье.
-- Фирма "...хсси". добрый день, -- бодро ответила ему секретарша, которую, как ему было известно от Дарьи, звали Настей и которая, как это водится у секретарш, была влюблена в президента фирмы -- толстого, женатого, подспившегося малого, бывшего комсомольского вожака районного масштаба. -Дарью? Сейчас поищу.
Настя перевела звонок на коммутатор, и Берендеев несколько минут тупо слушал мертвую компьютерную мелодию: "Когда б имел златые горы и реки, полные вина..." В юморе торговцам металлическими окатышами и ферросплавами отказать было трудно. Они, в отличие от подавляющего большинства граждан России, действительно имели златые горы и реки, полные вина.
-- Да? -- услышал он, наконец голос Дарьи.
Берендеев молчал, ужасаясь нежности родного голоса, а также тому, что нежность направлена не на него, а вовне -- в мир, ведь Дарья не могла знать, кто именно в данный момент ей звонит.
-- Это я, -- сдавленно произнес он.
-- Я слушаю тебя.
Почти физически Берендеев ощущал, как в данный момент его жене скучно. Точно так же скучно становилось ему, когда, допустим, звонили из Союза писателей, приглашая на заседание бюро секции фантастов. Знакомые Берендеева завидовали его семейному счастью, называли за глаза их дом "святым семейством". И сейчас еще его семья была крепка, по крайней мере, он надеялся, но одновременно чувствовал (вернее, предчувствовал), как все рушится. Как будто лавина катилась с гор. Он протягивал навстречу лавине руки, но они были ватными, бесплотными, совсем как во сне, когда он бил Дарью по лицу за предполагаемую измену. Камни с грохотом катились сквозь его руки.
-- Чем занимаешься? -- Берендеев не знал, как ему поделиться с женой своими новыми ощущениями. Или "волевыми импульсами", как сказали бы психологи. Он искренне хотел поделиться, но в то же время сознавал, что той степени близости, когда можно делиться самому до конца не ясными, загадочными ощущениями, между ними уже нет. Берендеев подумал, что если он сейчас начнет объяснять Дарье, что отправится туда, не знаю куда, принесет то, не знаю что, то сильно проиграет в ее глазах в сравнении с удалыми торговцами металлическими окатышами и ферросплавами. Он как будто живьем увидел их, обступивших Дарью, со скептически-игриво-похабными улыбками на опухших от частого припадания к рекам, полным вина, лицах. Эти ребята знали, куда идти и что принести.
-- Я хочу сказать, что я... Ну... одним словом, нашел способ несколько поправить наши скорбные финансовые дела. Я только что звонил в издательство... Ты представляешь, они сказали, что...
-- Руслан, я занята, -- пожалуй, впервые в жизни не дослушала его до конца жена.
-- Занята? -- Берендеев как будто снова стоял под ледяным душем, но уже не таким приятным, как утром. -- Чем занята?
-- В данный момент? -- уточнила Дарья.
-- В данный момент.
-- В данный момент я перепечатываю на компьютере срочный контракт, -исчерпывающе объяснила Дарья.
-- Меня вызвали к его помощнику, -- продолжил Коля. -- Он мне задал всего один вопрос: "Почему вы советуете не только освобождать этих людей из мест заключения, но и принимать на государственную службу?" Я ответил: "Чтобы они окончательно не озлобились и -- когда придет их время -- не уничтожили страну". Мне вкатили строгача по партийной линии и выперли из ОБХСС! -- от всей души рассмеялся Коля, словно давний этот факт биографии не уставал изумлять его, как Иммануила Канта -- звездное небо над его головой и моральный закон внутри него.
-- Я все понял, -- вздохнул, жалея вызванных Колей на опознание понятых и свидетелей, Берендеев, -- тебе не нравятся эти ребята, собирающие у народа деньги под честное -- нечестное -- слово. Но ты бы мог сказать об этом короче и проще.
-- Нет, -- покачал головой Коля, -- ты не понял... Я сейчас скажу тебе странную вещь. Но это уже просчитано и подтверждено новейшими компьютерными исследованиями. Я, если хочешь знать, открою тебе последнюю советскую тайну...
-- Почему развалился СССР? Где золото партии? -- усмехнулся Берендеев.
-- Физическая экономика, -- ничуть, впрочем, не обиделся оперуполномоченный, видимо, и сам обладавший отменным чувством юмора, -- не защищала конкретно твою или мою жизнь -- любого гражданина СССР, естественно, могли убить по пьянке или за трояк, -- но объективно защищала жизнь человека вообще. При физической экономике, то есть в отсутствие механизма реализации сверхфизических и надличностных капиталов, практически были невозможны: реальный массовый голод, нищета, повальное бездомье, гражданские войны, терроризм, безработица, а также такое чудовищное, как сейчас, падение нравов. Потому что в основе всего, что я назвал, лежат, хотя не лежат, конечно, а извергаются, как вулкан, те самые пробужденные к жизни сверхфизические, надличностные капиталы. Они несут смерть, Берендеев! За работу ты получал, в сущности, не деньги, -- продолжил Коля, -- но обязательство государства обеспечить тебя, как теперь выясняется, по не столь уж и ничтожному минимуму. Твоя жизнь не потому что-то стоила, что государство тебя ценило, -- а в силу закона физической экономики, ибо ты и твои потребности являлись основной единицей ее исчисления. Сейчас ты, -- Коля внимательно, как будто впервые увидел, посмотрел на Берендеева, -- не стоишь ничего! В ядерной -- назовем ее так, потому что ее суть в повсеместном и постоянном расщеплении сущего, -- в ядерной экономике ты будешь обречен без конца менять одни бумажки на другие: акции на рубли, рубли на доллары, доллары на новые акции -- но при этом ты никогда не будешь уверен, что у тебя достаточно денег, чтобы жить спокойно и безбедно. Фундамент ядерной экономики -- одновременная невозможность сбережения средств и... моментальная возможность их безумного приумножения. Это как казино, в котором идет вечная игра. Пока у тебя есть деньги, ты вынужден играть. Если ты не желаешь играть -- не важно, есть у тебя деньги или нет, -- в конечном итоге ты их все равно лишаешься. Физическая экономика стояла на том, что просто так убивать человека нецелесообразно, потому что, в сущности, его потребности минимальны. Ядерная экономика стоит на том, что людей необходимо убивать, потому что они ничто в сравнении с деньгами! Я читал твои фантастические рассказы, Берендеев. Как же ты этого не понял? Ребята, вы проморгали революцию покруче французской и октябрьской! Так хоть не проморгайте реставрацию! Очень скоро, -- внимательно посмотрел на Берендеева Коля, -- еще при нашей жизни, ядерная экономика уничтожит мир. Потом, естественно, мир вернется к физической экономике. Но это уже будет другой мир, -- заключил буднично и с некоторой даже скукой.
-- Допустим, -- не стал спорить Берендеев, -- но при чем здесь какой-то ничтожнейший "Сет-банк"?
-- Не знаю, -- пожал плечами Коля, -- может быть, я ошибаюсь, но я всегда вижу самую большую опасность в том, чего не могу понять.
"А я не могу понять... Дарью", -- почему-то подумал Берендеев.
-- Сдается мне, -- продолжил Коля, -- что все, кто собирал деньги раньше, -- это тьфу, легкая кавалерия против танковой дивизии. Есть такое понятие -"интуиция". Она пока меня ни разу не подводила. Самое удивительное, -посмотрел в глаза Берендееву кристально чистыми, честными глазами законченного сумасшедшего, -- я не могу понять, что им надо. Я всегда думал, что им нужны только деньги. Этим же, похоже, нужно что-то другое. Эта их информация в газете... Это же вызов!
-- Кому? Милиции? -- удивился Берендеев.
-- Почему милиции, всем нам, -- озабоченно посмотрел на часы Коля, -народу. если угодно -- человечеству. Всему тому, что пока еще называется здравым смыслом. Но главное, конечно... Богу!
Посмотрел на часы и Берендеев. Он не сомневался, понятые и свидетели давно уже мучаются неизвестностью в отсутствие оперуполномоченного, но, оказывается, еще было без семи минут четыре.
-- Кто их остановит? -- поднялся со скамейки Коля.
-- Кто? -- тупо повторил Берендеев.
-- Мы! -- вдруг сильно хлопнул его по плечу тренированной ладонью милиционер. -- Кто же еще?
"Псих!" -- чуть не крикнул Берендеев.
-- Шучу, конечно, -- неискренне засмеялся Коля. -- Я ни секунды не сомневаюсь, что это панама, но мне интересно -- зачем им это надо?
-- Да я-то здесь при чем? -- разозлился Берендеев. -- У меня же нет счета в "Сет-банке"!
-- Я не говорю про счет, -- пояснил Коля, -- счетов, как выяснилось, ни у кого нет. Я говорю про конфликтную ситуацию. Они же сами написали про конфликтную ситуацию...
-- Не вижу конфликта. Где конфликт? В чем? -- развел руками Берендеев.
-- Ты, парень, в банке был? -- нахлобучил на голову бейсболку Коля, как-то гаденько сунул руки в карманы, сразу сделавшись похожим на промышляющего у вокзала мелкого жулика-торговца.
-- Был, -- хмуро подтвердил Берендеев.
-- А зачем был?
-- Да я же тебе сто раз... устно и письменно...
-- Точно! -- подхватил Коля. -- Хотел положить на депозит трудовой миллион, а может, -- как приблатненный торговец, мерзко подмигнул Берендееву, -- и пять, кто знает? Но не вышло. Только достал денежки, сзади: "Руки вверх!", автомат в спину. Поднял руки, а он деньги хвать! Как быть? -- с тревогой посмотрел на Берендеева. -- Есть конфликт или нет? Бог с ней, с пятисотпроцентной премией, свое бы вернуть! Да, -- взял его за пуговицу, -скажешь, что заявленьице написал, лежит в милиции. Если они спросят, конечно... -- добавил задумчиво. -- Мне пора, писатель! -- легко, как бейсболист за летящей битой (или чем там?), побежал по дорожке вдоль фиалкового лозунга "Слава КПСС!" -- Это я, конечно, от балды, -- обернулся на бегу. -- Сценарий может быть любой. А нет желания -- не ходи, пошли они на х! Только учти -- это все для тебя! Как в песне поется... -- в два прыжка перепрыгнул через проулок, исчез в подворотне.
8
В прежние годы Руслан Берендеев был не то чтобы равнодушен, но как-то спокоен к деньгам. Деньги и воля Берендеева существовали раздельно. Он, как и миллионы соотечественников, был в той или иной степени несвободен от миллиона различных вещей, включая такие по нынешним временам экзотические, как идеологические постановления Центрального Комитета КПСС или цензура, но зато был свободен от денег, вернее, от необходимости неустанно о них (как сейчас) думать. Денег было не то чтобы слишком много, но и не слишком мало, как если бы некая таинственная сила регулировала уровень доходов Руслана Берендеева, избавляя его от суеты -- заботы о хлебе насущном, но при этом не прибавляя свободы, не избавляя от мрачных мыслей об идеологических постановлениях ЦК и о цензуре.
Эти мысли ходили широчайшими (научно-историческими, философскими) дорогами, но не складывались в осознание живейшей взаимосвязи между тактической несуетностью (в смысле отсутствия заботы о хлебе насущном) и стратегическим отсутствием свободы (в смысле постановлений ЦК и цензуры) как расплаты за относительно сытую несуетность.
Во времена несвободной несуетности в жизни преуспевали одни люди. Во времена свободной суеты -- другие.
Впрочем, Берендеев замечал, что и выпавшие из гнезда преуспеяния "птенцы" не теряют времени даром -- проворно карабкаются по стволу обратно в гнездо. Получалось, что стремление к преуспеянию было первичным, в то время как общественно-политический строй -- вторичным.
Но для всех ли?
Берендеев подумал, что сам он, к примеру, относится к странной третьей категории людей: не стремящихся преуспевать ни при каком общественно-политическом строе. Когда-то он тешил себя надеждой, что Господь приберегает таких людей для демонстрации чего-то более важного, нежели элементарные законы социологии и психологии. Сейчас -- не тешил.
Расставшись с Колей, Берендеев задумчиво двинулся по Кутузовскому проспекту, чтобы у гостиницы "Украина" свернуть на набережную и по набережной -- сначала вдоль автомобильной стоянки на склоне, затем вдоль подобия аллеи, где гуляли с детьми и собаками, -- вернуться домой.
Сотни раз хаживал Берендеев этим маршрутом, и каждый раз подобная прогулка как бы служила наглядным доказательством и подтверждением его личной свободы в условиях всеобщей несвободы. Некоей беспечной, милой сердцу горечью преисполнялся обдумывающий сложные сюжеты писатель-фантаст Руслан Берендеев, в то время как прочий народец спешил по Кутузовскому проспекту, по набережной главным образом по нехитрым житейским делам. Вольное гулянье в произвольно выбранное время одновременно являлось причиной и следствием соответствия (божественного равновесия) личности Берендеева и определенного им для себя уклада жизни, иллюстрацией незыблемости этого уклада и, соответственно, занятого Берендеевым места в жизни. Неплохого, скажем так, местечка.
В последнее время, однако, проплывающие по ходу большие, как корабли, дома Кутузовского, тощие и пышные липы набережной, грязная, в затонувшем и плавающем мусоре вода Москвы-реки уже не навевали Берендееву мыслей о личной свободе, относительной материальной независимости, а также (мимоходом, но не без приятности) о том, что не так уж и плохо быть писателем-фантастом в стране идеологических постановлений ЦК и цензуры. Сейчас, атавистически прогуливающийся привычным маршрутом, Берендеев напоминал сам себе досрочного пенсионера, в одночасье освобожденного от всех дел, включая получение пенсии. Если раньше он смотрел на обтекающих его встречных со скорбным снисхождением, то сейчас -- почти с завистью. Они спешили делать деньги, в то время как он продолжал обдумывать сложные сюжеты никому не нужных фантастических произведений и никуда не спешил. Но если тогдашняя его неторопливость была признаком глубокой и верной укорененности в порядке вещей, то нынешняя -выпадением из порядка. Как если бы Берендеев расхаживал по улицам в мундире со знаками отличия исчезнувшей (позорно капитулировавшей?) армии, ожидая, что встречные будут выказывать ему соответствующее уважение. "Мое место в музее, -- вдруг подумал он, -- в музее... восковых фигур".
В начале лета темнело поздно. Вдоль набережной у гостиницы "Украина" нескончаемой змеей вытянулись трейлеры с болгарскими, сербскими, румынскими, македонскими, греческими номерами. Похоже, в балканских странах осталось всего два дела -- воевать и возить в Россию товары. Водители ужинали, расставив на газоне складные столики и стулья. Одни -- постно и скромно, другие жарили мясо со специями на походных, с невидимым в сиреневых сумерках пламенем спиртовках. Третьи сводили в стеклянном стуке граненые стаканы со сливовицей, а может, с ракией, угощали обслуживающих данный сегмент рынка сексуальных услуг проституток -- неказистых, приземистых, кривоногих. Во все века промышлявшие на дорогах проститутки были кривоногими. Должно быть, над ними мистически (как знак судьбы) простирался образ колеса. Хотя здесь, у трейлеров, попадались и с относительно прямыми ногами, в тельняшках и каких-то странных висячих колпаках, одновременно напоминающие портовых шлюх и маркитанток. Накрашенные их губы казались в сумерках носимыми ветром обрывками изоляционной ленты. Если, конечно, можно себе вообразить обрывки изоляционной ленты, не просто зависшие в вечернем воздухе, но и хрипло ругающиеся матом.
"Что они везут в Россию? -- думал, шагая вдоль длинного города трейлеров, писатель-фантаст Руслан Берендеев. -- Ради чего они преодолевают огромные расстояния, терпят неудобства, рискуют заболеть СПИДом?" покосился на неотличимую в сумерках от кряжистого, пожилого боцмана проститутку в бушлате. Она как раз маханула стакан водяры, мутно и недружественно уставилась сквозь невидимый огонь спиртовки на Берендеева. "Вряд ли только из-за денег", -подумал он. В неостановимом движении трейлеров ему увиделось бледное отражение силы, некогда подвигшей Колумба плыть в Америку, а Васко да Гаму к мысу Доброй Надежды. И еще он подумал, что, вполне вероятно, оперуполномоченный Николай Арзуманов недооценивает силу обрушившегося на Россию нового экономического уклада.
Он вдруг ощутил некое свое превосходство над водителями трейлеров, хотя, надо думать, совершенно не стремился к какому-то с ними соревнованию. Те твердо знали свой маршрут -- маршрута Берендеева не знал никто, в том числе и он сам. Те передвигались во времени и в пространстве караванами -- Берендееву предстояло вести свой трейлер в полнейшем одиночестве. Куда, кому, что именно он должен доставить?
Миновав вытянувшийся вдоль реки город трейлеров, писатель-фантаст Руслан Берендеев увидел вытянувшийся к горизонту рукав Москвы-реки. Под мост, в нечистый, нестираный водно-воздушный рукав, как в карман мошенника, косо опускалось солнце, напоминающее в сиреневых сумерках украденную золотую монету.
9
Следующим утром Берендеев проснулся с тоскливыми, не знающими естественного (логического) исхода мыслями о Дарье и одновременно с бодрым, как бы составленным во сне и утвержденным (кем?) расписанием дел на день.
Это было в высшей степени странно.
Впервые за последнее время писатель-фантаст Руслан Берендеев доподлинно знал, чем именно и в какой последовательности будет заниматься весь день.
Когда-то он был не чужд спорту, серьезно занимался легкой атлетикой. В ДЮСШ (детско-юношеской спортивной школе) из него хотели сделать пятиборца. Но все завершилось прыжками в длину и бегом на средние дистанции. Далее областной спартакиады школьников он не прыгнул и не побежал.
Берендеев до сих не мог забыть стадиона в Малаховке: сиреневые сумерки (школьники тренировались допоздна), свет прожекторов (почему-то как сквозь дым), свистящее дыхание бегунов на последнем круге, скрип бутсов по гравию, хриплый, злой, как этот скрип, смех юной прыгуньи в высоту, в которую Берендеев был безответно влюблен.
Берендеев постоянно искал взглядом эту высокую, гибкую, как удилище, прыгунью, приписанную, кажется, к спортивному обществу "Динамо", напряженно думал о ней, выкладываясь на последней стометровке, внушая тем самым ложные надежды тренеру. Почему-то ему казалось, что она наблюдает за его сумеречно-прожекторным бегом, как он наблюдает за ее прыжками спиной вперед и вверх, за пружинным колебанием в такт разбегу светлых, стянутых в пучок волос, за неуловимым полетом острого и тонкого, как зубочистка (но при этом безусловно молодого женского), тела над планкой. Когда пучок победительно встряхивался на последнем, предшествующем разбегу перетопе, она легко преодолевала установленную высоту. Когда понуро-служебно, почти и не встряхивался -- сбивала планку. Выходило, что решение брать или не брать высоту таинственным образом принималось в момент разбега, точнее, долгого перетопа-раскачивания перед разбегом.
Видимо, схожим образом (в результате "мысленного перетопа") принимались и другие, жизненные решения. Как бы там ни было, относительно несущегося в сумерках к финишу Берендеева тогда никакого решения принято не было. Или было, но отрицательное. Возможно, по его собственной вине.
Берендеев был чудовищно робок в отрочестве. Всю силу своей симпатии к юной прыгунье он вкладывал в тренировки. Почему-то он был уверен, что чем яростнее будет тренироваться, чем выше будут его спортивные результаты, тем очевиднее сумеет он расположить к себе прыгунью, которая казалась ему до того прекрасной и недоступной, что он опускал глаза, когда она, хрипло смеясь или в полнейшем молчании, проходила мимо. Душу Берендеева не прельщали спортивные рекорды. Растягивая мышцы и суставы в бесконечных разминках, он думал о юной прыгунье, имя которой так и осталось для него тайной. Вместе с невыясненным именем она растворилась (должно быть, стала тренироваться в другом месте) в сиреневых сумерках, в колеблющихся лучах прожекторов над подмосковным стадионом, в скрипе бутсов по гравию, в свистящем дыхании бегунов на излете изнурительной дистанции. Связав (ошибочно) в сознании Берендеева воедино спорт и неразделенную робкую любовь.
И сегодня, спустя едва ли не четверть века после областной спартакиады школьников, Берендеев начал день с яростной, какую не делал уже много лет, зарядки. Он хоть сейчас был готов на стадион: на яму с песком, к бегу на любую дистанцию, к прыжкам. Если прежде отменная физическая форма, как ему представлялось, была мистическим образом связана с предполагаемым ответным вниманием юной прыгуньи, то сейчас... с чем?
Писатель-фантаст Руслан Берендеев не знал, с чем именно, но знал, что новое неведомое ответное внимание имеет для него куда большее значение, чем некогда внимание юной прыгуньи. Оно определенно не укладывалось в романтическую схему взаимоотношения полов. Сиреневые сумерки над подмосковным стадионом его юности как бы протаранили время, вобрали в себя весь мир и всю жизнь. Писатель-фантаст Руслан Берендеев готовил себя к новой участи, новой судьбе, стоя под ледяными струями душа, растираясь жестким махровым полотенцем.
С пылающей здоровым огнем кожей и почти забытой приятной болью в растревоженных мышцах он подошел к телефону, твердой рукой набрал номер сахарного издательства. Берендеев был уверен, что в такую -- по издательским понятиям -- рань там никого нет, но трубку неожиданно схватил главный редактор. Берендеев догадался по его ржавому, разбойничьему голосу, что он не иначе как ночевал в издательстве после могучей пьянки. Берендеева охватила холодная, трезвая (классовая?) злоба, что, оказывается, в сомнительном этом издательстве есть деньги, чтобы устраивать пьянки, но нет, чтобы платить авторам.
Он вспомнил хозяина -- лысоватого молодого человека с бегающими глазами, не видящего разницы между изданием книг и торговлей сахаром, "нового Сытина", как называли его холуи, которым он смахивал крошки с воровского стола. В иные моменты, впрочем, глаза у него совершенно не бегали -- смотрели прямо, честно и строго.
-- Какие новости? -- сухо поинтересовался у главного редактора Берендеев, машинально отстраняя от уха трубку, словно ощущая прущий оттуда перегар.
Тот, откашлявшись, заговорил про затоваренные склады и цены на бумагу, но Берендеев не стал слушать.
-- Немедленно найди мою рукопись, -- сказал он. -- Я сейчас приеду заберу.
-- Заберешь? Зачем? -- осведомился после паузы главный редактор.
-- А какого хрена она у вас валяется? -- без малейшего гнева осведомился Берендеев. -- Издавать не собираетесь. Денег не платите. Знаешь, сколько мне теперь нужно? -- вдвое увеличил обговоренную при подписании договора сумму. -Ты, главное, ничего не говори, не мучай себя, -- успокоил главного редактора. -- Живи проще: да -- да, нет -- нет. Я буду через час.
-- Как она... "Секс на Юпитере и выше"? -- уточнил главный редактор. -Хочешь отдать в другое издательство?
-- Да, в другое, -- легко и естественно, как будто сказал правду, соврал он. Впрочем, разве это имело какое-то значение? Он словно бежал в сиреневых сумерках дистанцию и прекрасная юная спортсменка, отдыхая от прыжков в высоту, смотрела на него из своего сектора стадиона.
Берендеев вдруг и впрямь ощутил на себе чей-то взгляд. Это не был человеческий взгляд, однако он был исполнен над- и одновременно глубоко внутричеловеческой силы. Берендееву открылось, что самые глубокие и неодолимые человеческие страсти в действительности как раз человеческими не являются и даются человеку не во благо (какого бы мнимого могущества тот ни добивался), а на саморазрушение, ибо не дано смертным воплощать и реализовывать вечные (чьи?) страсти, хотя люди сплошь и рядом пытаются, немало при этом смеша... кого? Берендеев не вполне представлял, как распорядиться этим открытием, а потому счел его в общем-то бесполезным.
-- Они платят сразу и издают в течение месяца. Я буду через час.
-- Попробую связаться с хозяином, -- пробормотал, видимо, не на шутку озадаченный твердостью и решительностью Берендеева главный редактор. -- Он вчера ездил в банк. Может, удалось обналичить... Если, конечно, я его поймаю. Но ты заломил!
"Секс на Юпитере и выше"... Рукопись Берендеева до сих пор ходила по миру, точнее, валялась непрочитанной, как в украденном пальто. "Где -- выше? -- ни к селу ни к городу подумал Берендеев. -- На Плутоне? Или того, в иной галактике?"
-- Роман называется "Секс на Меркурии и ниже". -- Берендееву не хотелось, чтобы кто-то потом говорил, что он использовал чужое название. -- Буду через час, -- повесил трубку.
Начиная разговор, он отнюдь не был уверен в том, что получит какие-то деньги, вообще не очень себе представлял, зачем ему именно сегодня нужны деньги.
Сейчас он был совершенно уверен, что получит сколько затребовал, и знал, на что их употребит.
Перед выходом из дома Берендеев зачем-то позвонил Дарье.
-- Фирма "...хсси". добрый день, -- бодро ответила ему секретарша, которую, как ему было известно от Дарьи, звали Настей и которая, как это водится у секретарш, была влюблена в президента фирмы -- толстого, женатого, подспившегося малого, бывшего комсомольского вожака районного масштаба. -Дарью? Сейчас поищу.
Настя перевела звонок на коммутатор, и Берендеев несколько минут тупо слушал мертвую компьютерную мелодию: "Когда б имел златые горы и реки, полные вина..." В юморе торговцам металлическими окатышами и ферросплавами отказать было трудно. Они, в отличие от подавляющего большинства граждан России, действительно имели златые горы и реки, полные вина.
-- Да? -- услышал он, наконец голос Дарьи.
Берендеев молчал, ужасаясь нежности родного голоса, а также тому, что нежность направлена не на него, а вовне -- в мир, ведь Дарья не могла знать, кто именно в данный момент ей звонит.
-- Это я, -- сдавленно произнес он.
-- Я слушаю тебя.
Почти физически Берендеев ощущал, как в данный момент его жене скучно. Точно так же скучно становилось ему, когда, допустим, звонили из Союза писателей, приглашая на заседание бюро секции фантастов. Знакомые Берендеева завидовали его семейному счастью, называли за глаза их дом "святым семейством". И сейчас еще его семья была крепка, по крайней мере, он надеялся, но одновременно чувствовал (вернее, предчувствовал), как все рушится. Как будто лавина катилась с гор. Он протягивал навстречу лавине руки, но они были ватными, бесплотными, совсем как во сне, когда он бил Дарью по лицу за предполагаемую измену. Камни с грохотом катились сквозь его руки.
-- Чем занимаешься? -- Берендеев не знал, как ему поделиться с женой своими новыми ощущениями. Или "волевыми импульсами", как сказали бы психологи. Он искренне хотел поделиться, но в то же время сознавал, что той степени близости, когда можно делиться самому до конца не ясными, загадочными ощущениями, между ними уже нет. Берендеев подумал, что если он сейчас начнет объяснять Дарье, что отправится туда, не знаю куда, принесет то, не знаю что, то сильно проиграет в ее глазах в сравнении с удалыми торговцами металлическими окатышами и ферросплавами. Он как будто живьем увидел их, обступивших Дарью, со скептически-игриво-похабными улыбками на опухших от частого припадания к рекам, полным вина, лицах. Эти ребята знали, куда идти и что принести.
-- Я хочу сказать, что я... Ну... одним словом, нашел способ несколько поправить наши скорбные финансовые дела. Я только что звонил в издательство... Ты представляешь, они сказали, что...
-- Руслан, я занята, -- пожалуй, впервые в жизни не дослушала его до конца жена.
-- Занята? -- Берендеев как будто снова стоял под ледяным душем, но уже не таким приятным, как утром. -- Чем занята?
-- В данный момент? -- уточнила Дарья.
-- В данный момент.
-- В данный момент я перепечатываю на компьютере срочный контракт, -исчерпывающе объяснила Дарья.