Козлов Юрий. Проситель

   - Кто же эти люди? - спросил он. - Где они живут?
   - Сумасшедшие, - ответила Климова. - Они живут в сумасшедших домах.
   - Вот как? - удивился Берендеев. - А я слышал, что их там лечат таким образом, что они не задерживаются на этом свете.
   - Если бы их не лечили, они бы жили еще дольше. - упаковав розу, Климова перевязала ее внизу золотистой ленточкой, как надела на нее золотые туфельки.
   "И одна из этих сумасшедших - ты, - подумал Берендеев. - Жаль, что тебя не лечат".
   - Я, естественно, имею в виду не всех сумасшедших, - продолжила Климова.
   "Естественно, - подумал Берендеев, - ни один сумасшедший не согласится с тем, что он сумасшедший".
   - Только тех, которые забыли о том, что надо стареть. У них в сознании как бы отключился этот рычажок. А потому, если бы их не кормили таблетками, они могли бы жить вечно. Видишь, как все просто?
   - Боюсь, - вздохнул Берендеев, - в моем сознании этот рычажок уже не отключить.
   - Я открываю тебе тайну мироздания, - улыбнулась Климова, - твое дело, как ей распорядиться.
   - Распорядиться чем? - спросил Берендеев. - Предположением, что сумасшедшие могут жить вечно?
   - Если люди в шести поколениях будут изо дня в день внушать себе, что хотят жить вечно, начиная с седьмого поколения они будут жить если и не вечно, то... долго.
   - А с девятого у них вырастут крылья? Допускаю, что это так, но здесь и сейчас это совершенно невозможно. Какое мне дело, какими будут люди через... шесть поколений?
   - Хорошо, - вновь приблизилась к нему Климова, и Берендеев ощутил уже не зов плоти, а какой-то более сложный, сулящий неизмеримо более острое наслаждение зов. Он вдруг увидел себя (то есть не себя, а бестелесную, очищенную от всего земного, невидимую субстанцию, способную к самым невероятным превращениям и перемещениям, но в то же время определенно бывшую им, Берендеевым) соединяющегося в невообразимом космическом, как во взрыве-рождении сверхновой звезды, оргазме с тем, что было (и одновременно не было, то есть было бесконечно сложнее и совершеннее, чем просто женщина в цветочном павильоне) Климовой. - Я открою тебе еще одну тайну мироздания: конца света не будет. Ты напрасно спешишь. Точнее, тебе некуда спешить.
   - Не будет? - тупо переспросил Берендеев. - Никогда?
   - Никогда, - подтвердила Климова.
   - А как же Библия? - Берендеев притянул к себе Климову, прижался к черной юбке окаменевшим в ширинке членом.
   - Библия - священная книга смертных, - задумчиво, но с некоторым не вполне понятным Берендееву недоумением погладила его рукой по ширинке Климова. - Если уподобить человека компьютеру, то это программа, в которую заложен код самоуничтожения. Пока что библейский software - монополист на компьютерном рынке. Но никакая монополия не может быть вечной. Вот тебе третья тайна мироздания: пришла пора менять программу.
   - То есть жить по философу Федорову, который мечтал воскресить всех умерших? - предположил Берендеев. - Воскресить и... в космос?
   - Все зло, - постучала его по лбу костяшкой согнутого указательного пальца Климова, - здесь.
   Звук получился подозрительно звонким, как если бы во лбу Берендеева сосредоточилось не только все зло, но и немалая толика пустоты, то есть глупости.
   - Но и вся надежда, - сказала Климова, - тоже здесь. Я понимаю, приподняв юбку, помогла Берендееву просунуть руку в прохладные и гладкие, как отшлифованный мрамор, но, в отличие от мрамора, мягкие пределы бедер, - трудно ориентироваться, когда отсюда, - вновь постучала его по лбу, - поступают взаимоисключающие команды. Надо научиться отличать истинные от ложных. Для этого следует отвлечься от дикого и совершенно неуместного ощущения, что ты что-то значишь в этом мире.
   - Я - никто, и имя мое - ничто. - Берендеев вдруг с изумлением обнаружил, что на юбке Климовой нет не только "молнии" или застежки, но вообще отсутствуют какие-либо швы. Юбка плотно, как влажная глина, облепляла талию. Ее можно было скатать обручем вокруг бедер, но не снять. Судя по всему, смуглая рябая Климова была отлита из воды сразу в глиняной юбке. "Но почему тогда, - подумал Берендеев, - у нее полный порядок с трусами?" Не иначе как в мире, где обитала (одевалась?) Климова, знали, зачем нужны кружевные (пусть и из материала типа "металлик") трусы, но не вполне представляли себе, что такое юбка. - Во имя чего я должен отвлекаться от ощущения, что что-то значу? поинтересовался писатель-фантаст Руслан Берендеев. - Что взамен?
   - Свобода, - внимательно посмотрела на него Климова, - ни с чем не сравнимая свобода, проистекающая из знания и, следовательно, понимания и, следовательно, слияния с мирозданием. Или, говоря проще, бесконечное расширение мысленного горизонта.
   - Ради этого я должен сделаться никем и ничем?
   - Твое сознание находится в плену искажающих суть вещей терминов, объяснила Климова. - Все относительно. Быть никем и ничем в одном измерении неизмеримо предпочтительнее, нежели кем-нибудь и чем-нибудь в другом, в особенности... в металле.
   - Стало быть, у меня два пути, - вздохнул Берендеев. Совет доверять плоти пришелся ему по душе. Перестав думать о возможности (или невозможности) близости с Климовой, он как бы сбросил с сознания оковы. Как получится. Воистину это было совершенное во всех смыслах решение. Берендеев почувствовал себя свободным и почти счастливым. Теперь он лучше понимал, что имела в виду Климова, говоря о бесконечном расширении мысленного горизонта. Мир был ограничен границами стеклянного цветочного павильона. Но внутри него простиралась бесконечность. - Или я ошибаюсь? - посмотрел на Климову.
   Она молчала. Берендеев подумал, что плохи его дела. "Да выйду ли я отсюда живым?" - засомневался он. Единственное, что утешало: Климова могла умертвить его, как только он переступил порог павильона (а может, и раньше), но не сделала этого. Зачем-то он был ей нужен.
   И это обнадеживало.
   - Чистота жанра, естественно, предпочтительнее, - загадочно ответила Климова, - но она нереальна. Где не один, а два пути, там двести двадцать два.
   - Непознаваемая тайна бытия, - развел руками Берендеев.
   - Тайна бытия как таковая отсутствует, - улыбнулась Климова, - нет ничего проще, чем предсказать будущее. Беда только, что оно сбывается в соответствии сразу со многими предсказаниями одновременно. Это вносит в мир некоторую путаницу.
   - Лишает его логики? - предположил Берендеев.
   - Есть сила, привносящая в мир логику, - сказала Климова, - а есть сила, ее уничтожающая.
   - Или утверждающая собственную, то есть не подчиняющаяся предсказаниям? Берендееву вдруг вспомнились чьи-то слова: "кто гонится за призраками, тот рано или поздно их настигает". Точнее, они его, уточнил от себя Берендеев. Он подумал, что в его случае это случилось как-то уж слишком быстро и буднично. И еще он не вполне понимал: зачем при этом заливать тропическим ливнем несчастную Москву?
   - Сила, лишающая мир логики, уводящая от наказания виновного, заставляющая страдать невинного, разрушающая все мыслимые причинно-следственные связи, вынуждающая ползать на брюхе праведного, торжествовать порочного, демонтирующая государства, иссушающая недра, сгоняющая людей с лица земли, плюющая в души законопослушным, ликвидирующая как класс стариков и детей, это...
   - Порнография, - предположил Берендеев.
   - Металл, - сказала Климова. - Деньги.
   - Деньги? - удивился Берендеев.
   - Ты уже перешел в состояние, когда тебе легче и естественнее думать о деньгах, нежели сочинять романы, глаголом жечь сердца людей.
   - Я пока не граблю банки, не торгую нефтью или этими... как их... металлическими окатышами, - возразил Берендеев.
   - Ты не поверишь, - сказала Климова, - но в этом деле действует коммунистический принцип - "принцип Ко": от каждого по способностям - каждому по потребностям. Поразительно, но это так. Превращение можно считать завершенным по мере определения потребностей.
   - Любишь Некрасова? - поинтересовался Берендеев. Ему было не отделаться от мысли, что он настиг (его настиг) социалистический, в лучшем случае социал-демократический призрак, а может, даже... бродящий по Европе призрак коммунизма!
   - Да. И Есенина, - скользнула взглядом по горшкам с цветами Климова. - Как там у него? "Розу белую с черной жабой я хотел на земле повенчать".
   Берендеев тоже посмотрел на цветы. Помимо кактусов и прочих экзотических, вылезающих из черной земли зеленых пузырей, Климова торговала и самыми что ни на есть народными растениями, в их числе геранью. Берендеев не сомневался, что это герань, потому что она стояла у него дома на кухне, и он, единственный в семье, из милосердия ее иногда поливал, отрывал сухие листочки.
   Что-то, однако, не так было с климовской геранью. Приглядевшись, Берендеев с изумлением обнаружил, что герань цветет не как герань - россыпью мелких гладких соцветий, а микроскопическими (мельче чайных) пурпурными... розами. В следующее мгновение он понял, что все это - сиреневая, пронизанная спицами молний мгла, тропический ливень (наконец-то объяснилось!), цветочный павильон, рябая, отлитая из воды Климова, легко пускающая в свои трусы его руку, похожие на раковины розы и на розы герань и так далее - ему снится. Берендеев ощутил химически чистый - пещерный и одновременно многоэтажный (в сравнении с неандертальцем его сознание было усложнено и, если верить Климовой, превращено в ржавчину) ужас. Он не помнил, когда и где заснул, и, следовательно, не представлял как долго спит. Потом, если он где-то заснул, где-то он должен и проснуться?
   Где?
   Мелькнула совсем идиотская мысль: быть может, вся его жизнь, включая написанные книги, рождение детей, измену Дарьи и прочие радости и печали, ему приснилась?
   Воздух внутри цветочного павильона задрожал, как если бы был составлен из невидимой мозаики, но вдруг началось землетрясение, обозначившее его структуру. Немыслимым усилием воли (мысли?) Берендеев удержал стеклянный цветочный мир от распада. Он понимал, что необходимо проснуться, но боялся проснуться, потому что даже приблизительно не представлял, где проснется и проснется ли вообще.
   Странно, но единственной ценностью в стеклянном цветочном мире, вообще во Вселенной, вдруг предстало... собственное ускользающее сознание. Оно было значительно объемнее, глубже и многозначнее, нежели личность Берендеева, потому что вбирало в себя чужой (не прожитый Берендеевым) опыт. Оно являлось ключом (отмычкой?) ко всему. Берендеев понял, что существует, пока контролирует свое, пусть даже превратившееся в ржавчину (сам Берендеев, впрочем, так не считал), сознание. Но у него не было опыта взломщика. Он не знал, как открывать отмычкой замки на дверях, ведущих... куда?
   - Ты прав. - Берендеев обратил внимание, что Климова разговаривает с ним не открывая рта. - единственное, что имеет значение, что представляет определенный интерес, поскольку является исходным строительным материалом для того, что понимается под Вселенной, - это сознание. Но естественно, не всякое сознание. План и свобода - категории не столько социально-общественные, сколько надмирно-космические. Это чередующиеся ступеньки лестницы. Внутри каждой свободы подразумевается некий ограничивающий ее план, точно так же, как внутри каждого плана прорастает, подтачивая его основы, свобода. Перед сознанием, преодолевшим силу земного притяжения, открываются безграничные возможности, но это не значит, что оно не должно быть структурировано в соответствии с очередным планом, регламентирующим положение и состояние освобожденного сознания.
   У Берендеева возникло ощущение, что он сидит на лекции по диалектическому или историческому материализму, а может, даже по научному коммунизму.
   - И этот план - ты? - спросил он, из последних сил удерживая рвущееся (куда?) сознание. Оно рвалось куда-то на лекциях по общественным наукам в давние студенческие годы и позже, когда еще не писатель-фантаст, а журналист Руслан Берендеев работал в редакции газеты и посещал семинар в Университете марксизма-ленинизма. А еще ему казалось, что прямо посреди цветочного павильона он вскочил на спину невидимой необъезженной лошади и что лошадь сейчас его к чертовой матери сбросит.
   Внимание Берендеева привлекло странное - зеленое (как положено), но абсолютно геометрически правильное, как книжная страница, - растение-лист в одном из керамических горшков. Приглядевшись, Берендеев убедился, что лист на манер небольшого, поднятого над горшком паруса нетерпеливо трепещет, ожидая попутного ветра. Лишь мгновение Руслан Берендеев смотрел на живой лист-парус, но этого мгновения было достаточно, чтобы понять: там, внутри, точнее, за зеленой "дверью", - очередной мир (и так до бесконечности), куда сознание Берендеева может ускользнуть, как таракан за отклеившиеся обои, провалиться, как браслет в унитаз; что мир (миры), в которых он находится вместе со своим освобожденным сознанием, переполнены, подобными зеленому над цветочным горшком парусу, предметами-дверями, цель которых - завладеть сознанием Берендеева с помощью бесчисленных перемещений его внутри миров.
   Зачем?
   Словно в подтверждение его мыслей, на зеленом листе вдруг стали появляться... буквы неизвестного какого-то алфавита со знаками препинания, напоминающими лепестки цветов.
   - Какие планы могут быть во сне? - с трудом, как гвоздь от магнита, оторвал взгляд от коварного геометрически правильного растения-книги Берендеев.
   - Не всякое сознание представляет собой ценность, - с интересом и даже с некоторым уважением, хотя, быть может, это только показалось писателю-фантасту Руслану Берендееву, посмотрела на него Климова, - а лишь сознание, овладевшее своей энергетической сущностью. Тебе только что это удалось. Ты находишься в другом мире, но ощущаешь себя, как если бы в здравом рассудке, то есть со всем своим жизненным опытом, воспоминаниями и представлениями находился бы в своем.
   - В другом мире? - Берендеев решительно распахнул дверь стеклянного павильона.
   Дождь ослабел. По проспекту, разбрызгивая воду, неслись машины. Их лобовые стекла странным образом захватывали часть крыши, отчего машины казались какими-то глазастыми. Берендеева немало озадачил черный двухэтажный джип с белыми, напоминающими бивни мамонта бамперами. Таких в Москве он еще не видел. Не видел Берендеев и неоново светящихся на колесах дисков. Определенно это был Кутузовский проспект сразу за тридцатым домом. Проходившие мимо цветочного павильона люди говорили по-русски. И в то же время это был не вполне Кутузовский проспект. Во всяком случае, Берендеев не помнил на противоположной стороне длинной и узкой, в причудливом смешении мавританского и готического стилей башни с опять-таки светящимися сквозь пелену дождя часами. Какой-то избыточно дробный был у них циферблат, как будто сутки здесь состояли не из два раза по двенадцать, а из гораздо большего количества часов.
   - У тебя есть шанс узнать вечность, - услышал он голос Климовой, - и для этого тебе надо всего ничего: избежать искривления, коррозии сознания. Ты не должен думать о земной выгоде, находясь в энергетическом теле. Массовое искривление, коррозия сознания нарушает порядок вещей, как если бы в луковице вдруг начнет гнить один из внутренних слоев. Такая луковица становится мягкой. Она начинает вонять, и эта вонь проникает сквозь границы миров, заставляя их обитателей ходить в противогазах.
   Вдруг зазвонил колокольчик над дверью. Берендеев едва успел опуститься в черное кожаное кресло. Однако вошедшие в павильон парень в белом и почему-то совершенно сухом плаще (а между тем Берендеев был уверен, что они приехали не на машине) и стриженная наголо девушка с серебряным конусом на подбородке не обратили на него никакого внимания. Они купили два букета гвоздик, расплатившись с помощью пластиковой карточки.
   Только когда они закрывали дверь, Берендеев ощутил вместе с тонким ароматов духов (от девушки) и терпкого одеколона (от парня) смутную волну враждебности, как если бы был насекомым, которому другие насекомые давали понять, что ему здесь летать (ползать, скакать) не следует.
   - Я больше тебя никогда не увижу? - спросил он у Климовой.
   - Не знаю, - вышла из-за кассы Климова, - но ты можешь не спешить... блестя космическими (вороньими) глазами, принялась медленно расстегивать на себе блузку.
   Вспомнив, что на юбке у нее нет ни "молнии", ни застежек, Берендеев прямо-таки впился взглядом в ее скользящие по гладкому белому материалу пальцы. Блузка под пальцами Климовой в отсутствие пуговиц расстегивалась, распадалась по воротнику, раздвигалась, как та самая луковая (только не гниющая, а сверхсвежая, без малейшего запаха) кожура, сама собой.
   - Ты еще не испытывал подобного. - опустилась к нему на колени, прижалась грудью Климова.
   - Потеря энергетической девственности ведь не обязательно сопровождается физической смертью? - поинтересовался он, искренне желая проснуться и не менее искренне желая овладеть Климовой, снявшей юбку и явившей его взору смуглую и блестящую, как бы отлитую уже не из воды, а из сваренной сгущенки (Берендеев не сомневался, что точно такая же она и на вкус) грудь.
   Климова не ответила.
   Берендеев подумал, что если подобное состояние (он не знал, как его выразить: как если бы окружающий мир - воздух, стеклянный павильон, черное кожаное кресло, синтетический ковер на полу, цветы в вазах, горшках и в прозрачной пленке, как в презервативах, - сотрясался от ядерного какого-то (тотального) оргазма, писатель же фантаст Руслан Берендеев был бы помещен в самый эпицентр - на место вождя? - этого преобразующего мир тоталитарного оргазма) продлится еще немного, не обидно будет и умереть.
   Хотя в сотрясаемом оргазмом мире, где в данный момент гостил писатель-фантаст Руслан Берендеев, не знали "молний" и застежек, переместившаяся с его колен на пол смуглая, рябая Климова довольно успешно справилась с высвобождением из штанов восставшей (энергетической?) плоти Берендеева, против его ожидания воинственно неопустошенной, то есть решительно настроенной на осуществление бесконечного (энергетического?) полового акта.
   - В сущности, - деловито закатала она, как будто вознамерилась перейти вброд ручей, юбку, - единственное, что привязывает физическую сущность человека к миру, в котором он появляется на свет, - смерть. Бог смертных смерть. Бог-смерть держит тебя в физическом теле, как приготовленного к жертвоприношению барана в стойле. Я хочу увести тебя из стойла, хочу, чтобы ты увидел другие миры, понял, что можно существовать иначе.
   - Зачем барану другие миры? - пробормотал писатель-фантаст Руслан Берендеев.
   - Чтобы перестать быть бараном, - ответила Климова. - По крайней мере, попытаться.
   - Стало быть, Бога нет? - с тревогой, как если бы это что-то меняло, как если бы все эти годы он неистово веровал в Иисуса Христа, вопросил Берендеев. Он вдруг понял, что в запретной (куда и сам не совался) глубине души любил этого две тысячи лет назад распятого на кресте богочеловека или человекобога, любил, как лучшую (невыраженную, а потому как бы отсутствующую - фантомную) часть самого себя. И еще каким-то образом понял, что слабо, мало любил, недостаточно о нем думал, почти не стремился выразить свою невыраженную часть. Богочеловеку или человекобогу же (и это понял писатель-фантаст Руслан Берендеев) небезразлично подобное... не равнодушие, не скудоумие, нет, но погруженность людей вообще и Берендеева в частности в смертное, преходящее, теряющее по прошествии времени смысл. Воистину, какой был смысл Берендееву сходить с ума по Дарье, если через десять (двадцать, тридцать - какая разница?) лет она превратится в старуху и чувства Берендеева предстанут не просто смешными, но нелепыми, если не сказать, уродливыми?
   Бог готов простить и понять любое математическое действие, прочитал как по писаному Берендеев, кроме возведения любого (помимо собственного, которое мало кому известно) числа в безмерную степень. Чтобы поддерживать в мире хотя бы относительный порядок, Бог вынужден самолично сокращать все возведенные в безмерные степени числа. Иначе посредством обожествления (возведения в безмерные степени) произвольных сущностей (в случае писателя-фантаста Руслана Берендеева - его любви к жене) мир скатится в хаос. Спасение мира, продолжил мысленное чтение по писаному Берендеев, заключается в автоматическом зачислении всех возведенных в безмерные степени чисел на счет Бога. И пока у Бога, как у двужильного бухгалтера-оператора, хватает сил отслеживать раковый рост произвольных чисел, переводить злокачественные опухоли на свои счета - до тех пор жив мир. Устанет Бог - и обожествленные большие числа уничтожат мир, превратив его в сплошную раковую опухоль, то есть в... гриб.
   - Напротив, - ответила Климова, - вокруг слишком много богов. Думаешь, здесь, - кивнула на дверь стеклянного павильона, - люди не веруют?
   - Тоже... в Христа? - Берендеев вспомнил непонятную агрессивную, насекомью телепатию парня в белом сухом плаще и стриженной наголо девушки с серебряным конусом на подбородке, купивших гвоздики. Они не производили впечатления религиозных людей - естественно, в том смысле, как представлял себе религиозных людей писатель-фантаст Руслан Берендеев.
   - Некоторые, - сказала Климова. - только их Христос не умер на кресте, а стал царем иудейским и возглавил восстание против Рима.
   - А потом? - спросил Берендеев.
   - Дожил до глубокой старости и умер в благости, оставив тьму детей. Кстати, сейчас здесь правят его прямые потомки.
   - Какой же тогда настоящий? - Берендеев подумал, что всю сознательную жизнь бежал от мыслей о Христе, потому что неосознанно ощущал, сколь тонки и ненадежны конструкции христианского мироздания. Грубо говоря, писатель-фантаст Руслан Берендеев сомневался, что современным миром можно эффективно управлять посредством состоявшихся, но главным образом ожидаемых хэппенингов - первого, второго пришествий, конца света, воцарения антихриста и т. д. Земные люди понимали единственную сущность - силу. Сила же могла быть какой угодно, но только не предупреждающе-отсроченной. Над такой силой люди смеялись, такую силу они презирали, вели себя внутри нее как голодные мыши внутри сырной головы - сжирали изнутри.
   И все равно Берендеев бесконечно любил своего Господа.
   Открытие, что Он не всесилен, только добавило любви к Нему.
   Писателю-фантасту Руслану Берендееву казалось, что Бог любит людей столь же безответно, одиноко и в тягость им, как он любит свою жену Дарью.
   - Разве это имеет какое-то значение? - рассмеялась Климова.
   - Хорошо, - сказал Берендеев, - внизу люди, это понятно. Над людьми боги. Что над богами?
   - Что-то, - задумчиво посмотрела на определенно уменьшившийся в размерах берендеевский гриб-ствол Климова. - Я думаю, это бесконечное во времени и пространстве, наполненное энергией сознание, которое летает где хочет, думает о чем хочет, делает что хочет.
   - А над ним? - тупо спросил Берендеев.
   - Не знаю, - легко призналась Климова, - скорее всего, над ним ничего и никого. Или, напротив, над ним никто, чье имя ничто. Так что получается, быть никем и ничем - значит быть на самом верху.
   - Но как тогда Ничто управляет миром? И управляет ли? - Берендеев подумал, что пора просыпаться, пусть даже он проснется голый в переполненном вагоне метро.
   - Посредством отдельных сознаний, которым удается соединиться с энергетическими телами. Примерно так, как сейчас тебе. Грубо говоря, мир управляется из сна посредством сна по законам, точнее, по беззаконию сна. Спящий не знает, откуда и зачем к нему приходит сон. Предположим, что сны приходят от Ничто, как дар случайный, дар бесценный. Для большинства он бесполезен, как для обезьяны компьютер, но не для всех. Отдельные сознания в человеческом мире, правильно распорядившись этим даром, уподобляются сверхновым звездам во Вселенной. Этим людям удается сделать больше, чем миллионам со спящим сознанием, вместе взятым.
   - Но все равно это сон, - произнес Берендеев.
   - Не знаю, - пожала голыми плечами Климова, - мне кажется, это то, что должно называться настоящей жизнью. Ты хотел знать, как Ничто управляет мирами, - я тебе ответила.
   - Стало быть, - усмехнулся Берендеев, - мы имеем дело с внешним управлением, оккупационным, так сказать, режимом?
   - Мне кажется, управление осуществляется изнутри, - серьезно ответила Климова, - изнутри отдельно взятого человеческого сознания. Да хотя бы твоего.
   - Но ведь все это давно исследовано и описано, - возразил Берендеев, - это называется магией.
   - Дело не в том, как это называется, - сказала Климова, - дело в постижении законов, точнее, беззакония снов.
   - Я не верю тебе! - зачем-то вдруг перекрестился, возвысил голос Берендеев. - Изыди, сатана!
   Святой крест лег на удивление размашисто и легко. Некоторое время Берендеев смотрел на свою руку. Что-то с ней было не так. Пересчитав пальцы, Берендеев понял, что именно не так. На его руке было... четыре пальца!
   - Похоже, ты ничего не понял, - с грустью посмотрела на него Климова. - Ты кусаешь дарующую руку, обижаешь того, кто хочет тебя защитить.
   - Ну да, четырехпалую, - удивился Берендеев. - Защитить от кого? От чего?
   - Да хотя бы от смерти! - воскликнула Климова. - Неужели ты полагаешь, что этого мало? Единственная и конечная единица измерения твоего мира - смерть. Энергия смерти положена здесь в основу любого движения, любых действий, в том числе и таких, о каких ты и помыслить не смеешь, что они возможны. Между тем имей в виду, что энергия смерти - это не продолжение жизни в других измерениях, это - последовательное и невозвратное отсечение смыслов. Взять хотя бы твой ничтожный случай. Ты слишком сильно любил свою жену. Ты наказан именно за это. Ты бросил вызов своему богу. В мире, в котором ты существуешь, ты можешь со страстью любить только своего бога, то есть смерть. Хотя, конечно, возможны отсроченные варианты: ты можешь преуспеть в политике, в творчестве, в деньгах - это все утешительные заезды во славу бога, - но только не в истинной любви к другому человеку или человечеству. В ненависти к ним да, в любви - нет.