Страница:
- Логичнее было начать со статуэтки, - заметил Рыбоконь. - Но и относительно плаща секретов нет. До того как в этот дом въехал "Сет-банк", здесь находилась какая-то посредническая контора. Малый, который был за старшего, оставил его в стенном шкафу.
- Оставил? - уточнил Берендеев. - Просто оставил?
- Видишь ли, этот малый... исчез, - вздохнул Рыбоконь. - Исчез, не выходя не только из здания, но и из кабинета. Он чего-то боялся, обратился в ФСБ, поэтому за ним наблюдали. Все выходы были под контролем. Он не выходил.
- Может, через крышу?- предположил Берендеев.
- В этом крыле нет выхода на крышу. Обыскали весь дом, просветили рентгеном стены и фундамент. Похоже, никто его не убивал. Но... куда же он тогда делся? - с тревогой посмотрел на Берендеева банкир - видимо, его и по сей день волновало исчезновение неведомого бизнесмена.
- Неужели ничего не нашли?- изумился запредельному какому-то мастерству киллеров Берендеев. - Так не бывает.
Помнится, в свое время на него произвело впечатление сообщение, что одного бизнесмена киллер застрелил глухой ночью с дерева через окно (сквозь стекло) в кухне, когда тот забрел туда (видимо, после тяжких сексуальных трудов) перекурить. Мишенью, таким образом, был огонек сигареты, оживившийся в момент затяжки. Другому несчастному киллеры просто-напросто оторвали голову посредством управляемого точечного взрыва, когда тот спускался вниз по лестнице. Пластиковое взрывное устройство было вмонтировано в цветочном горшке на подоконнике. Оторванную, с выражением горького недоумения на лице голову, помнится, показали в "новостях" по всем телеканалам. Нечто постмодернистское и одновременно эпическое, мифологическое, в духе "Одиссеи" Гомера и "Улисса" Джойса присутствовало в действиях киллеров. В сущности, смерть, подумал Берендеев, есть негатив культуры того или иного общества. Жить в обществе и быть свободным от того, как умирают в этом обществе люди, нельзя. Потомки будут судить о времени по тому, как в нем умирали люди. Берендеев был вынужден признать: в его времени люди умирают нелепо и крайне неестественно, то есть примерно так же, как живут.
- В соседнем отделении шкафа нашли... огромный белый гриб, - покосился на Берендеева Рыбоконь. - Гриб дождевик. Никто не может объяснить, как в стенном шкафу без воды и света вырос гриб дождевик. Больше ничего не нашли. Была версия, что, быть может, он хотел заняться выращиванием для ресторанов грибов по новой технологии и, так сказать, опробовал ее в стенном шкафу. Но больше нигде - ни у него дома, ни на даче - грибов не обнаружили.
- И куда они его дели? - Берендеев подумал, что Нестор Рыбоконь его разыгрывает. - Ну, этот гриб?
- Не знаю, - пожал плечами Рыбоконь. - Наверное, выбросили. А может, съели. Сам знаешь, какая нынче у милиционеров зарплата. Составили акт, провели экспертизу и... съели. Следователь говорил, что они все проверили, никто ему не угрожал. Он все придумал. Да и долгов у него особых не было. Еще этот следователь сказал, что не знает, что в действительности тайна: смерть или жизнь человека.
- Жизнь, - сказал Берендеев.
- Почему? - поинтересовался Рыбоконь.
- Потому что истинная тайна, как правило, изначально несовместна с человеческой жизнью. Следовательно, смерть - это всего лишь подтверждение, констатация тайны, тогда как жизнь - наполнение ее странным и зачастую ошибочным содержанием, - пояснил Берендеев.
- Что же касается второго подарка - статуэтки, - вдруг заговорил как по писаному Рыбоконь, - то она из так называемого вулканического золота. Ее возраст установить невозможно. Вулканическое золото не поддается радиоуглеродному анализу. Может быть, ее сделали семь тысяч лет назад в Древнем Египте, а может... год назад в Стамбуле. У вулканического золота не очень высокая проба. Ювелиры, торговцы антиквариатом, даже скупщики краденого относятся к нему с предубеждением. Вряд ли кто-нибудь даст за эту статуэтку больше шестидесяти шести долларов. Ценность вулканического золота в том, что оно изливается из огнедышащего чрева земли.
- Таким образом, - усмехнулся Берендеев, - ты не сильно разорился на этих подарках.
Но банкир уже углубился в бумаги, в одностороннем порядке простившись с Берендеевым.
- Не думаю, что мы еще увидимся, - сказал Берендеев, - но все равно спасибо.
- Ровно через неделю, - оторвался от бумаг Нестор Рыбоконь.
- Что через неделю? - удивился Берендеев.
- Видишь ли, опыт свидетельствует, что ровно столько времени приходится на созревание идеи, призванной изменить мир, - серьезно ответил банкир. - Чтобы потрясти мир, как известно, требуется десять дней. Чтобы родилась идея, посредством которой осуществляется данное потрясение, потребна ровно одна неделя. Не смею вас задерживать. Время пошло! - истерично закричал неожиданно пронзительным, как визг циркулярной пилы, голосом.
Берендеев в смятении закрыл за собой дверь.
...Он и раньше знал, но с тех пор, как познакомился с Нестором Рыбоконем, знал окончательно и наверняка, что человек одновременно проживает сразу три параллельных жизни: в настоящем, в прошлом и в будущем.
Жизнь в настоящем определяется волей (или ее отсутствием). Это несправедливое и неблагодарное - текущее - существование стареющего и, следовательно, разрушающегося тела, коротких, прямых, как дротики, - текущих мыслей, удачно или неудачно поражающих цели, которые порой сами превращаются в охотников, сами мечут дротики в стареющее, разрушающееся тело.
Жизнь в прошлом определяется чувствами, но главным образом каким-нибудь одним, наиболее сильным чувством, которое окрашивает прошлое в избранный цвет. Руслан Берендеев склонялся к мысли, что жизнь в прошлом есть главная, основная жизнь человечества, хотя бы уже потому, что классификация человеческих чувств достаточно проста, число же мертвых в мире неизмеримо превосходит число живых. Подобно тому как безжизненные звезды удерживают в своем притяжении обитаемые планеты, так и мертвые люди довлеют над живыми, посылая им из космического мрака тепло и свет, то есть жизнь, но скорее иллюзию жизни. Жизнь в прошлом была приуготовлением к той главной жизни во времени и пространстве, которой не будет. Жизнь в прошлом была, по мнению Берендеева, чередой бессмысленных и бессильных воспоминаний о мнимом совершенстве, которое никогда не вернется, которого, в сущности, не было вовсе. Жизнь в прошлом была нескончаемой (neverending) тоской по никогда не существовавшему золотому веку, когда люди и боги живут вместе на земле, дружа домами. Жизнь в прошлом была памятью обо всем и ни о чем, память же была побочным продуктом, носимым туда-сюда мусором времени, то есть неизвестно чем. Если люди толком не знали, что такое время, откуда им было знать, что такое память? Берендеев подумал, что жизнь в прошлом - добровольное бдение на кладбище некогда испытанных (пережитых), но большей частью вымышленных чувств. Умершие, убитые, вымышленные чувства, как известно, навсегда остаются в памяти прекрасными, справедливыми и безгрешными.
Более всего писателя-фантаста Руслана Берендеева озадачивала привычка людей жить в будущем. В сущности, так называемое будущее не может быть ничем иным, кроме как смертью. Берендеев много размышлял над склонностью людей в мгновения жизни в будущем выносить смерть за скобки как нечто не имеющее места быть. Это свидетельствует, что люди созданы некоей бессмертной силой для бессмертной же жизни. Бессмертная сила в мироздании единственная - Бог. Все прочее претендует на бессмертие исключительно по воле Божьей. Берендеев не видел ни малейшей вины Господа в том, что люди не заслужили бессмертия. Жизнь в будущем, таким образом, является разновидностью путешествия во времени к цели, которая находится в настоящем, а чаще в прошлом, но к которой человек по каким-то причинам не может приблизиться. Только в мечтах. Жизнь в будущем, стало быть, является зеркальным отражением жизни в прошлом. Если во втором случае речь шла о бдении на кладбище чувств, то в первом - о бдении на кладбище... нерожденных младенцев? Жизнь в будущем является местью за непредоставленное бессмертие, за неудачи в прошлом и настоящем. В некоторых случаях, впрочем, она имеет шанс конвертироваться в реальность по исключительно высокому курсу.
Шанс можно (в одном случае из миллиона) поймать.
Можно (в одном случае из миллиона) продумать, организовать и осуществить.
Берендееву казалось, что в некоем средоточии трех миров, трех времен, трех жизней, в мистически соединяющей их точке, находится волшебный (как на темени... нерожденного младенца?) родничок, где берут начало идеи, претендующие быть четвертым миром, четвертым временем, четвертой жизнью.
Тем не менее писатель-фантаст Руслан Берендеев полагал себя человеком прошлого. Во всяком случае, прошлое для него было, несомненно, живее (одушевленнее) настоящего, ибо в прошлом его жизненный цикл был как бы взвешен, исчислен и замкнут: жена - дети - семья - работа - старость - смерть. Берендееву, чей жизненный цикл нынче волею обстоятельств был опять разомкнут, открылось, что самое полное, невозможное (а потому незамечаемое, как чистый воздух или чистое, идущее от самой души чувство) счастье как раз и состоит в логичной биологической замкнутости жизненного цикла. Целые поколения людей сходили в небытие, не размыкая (каждый на своем уровне) жизненного цикла. На том, как на фундаменте, стоял мир. И сейчас еще стоит, вернее, из последних сил достаивает, падая, как Пизанская башня, сгорая, как сияющий метеорит в плотных слоях атмосферы.
Иногда, проснувшись на рассвете, когда грань между сном и реальностью неуловима, как цвет утреннего воздуха, Берендеев думал (а может, это ему снилось), как построит большой кирпичный дом под Москвой, где на первом этаже будет просторная, светлая, с дубовыми столами и шкафами, оснащенная всей мыслимой и немыслимой техникой - Дарья всегда о такой мечтала - кухня. Думал Берендеев и о том, какой мебелью обставит комнаты девчонок на втором этаже. Потом, окончательно проснувшись, он понимал, что, подобно инвалиду, у которого ампутировали ногу, но который явственно ощущает фантомные боли в несуществующей ноге, он пытается продолжить прежний жизненный цикл вопреки логике, здравому смыслу и реальному положению дел. Берендеев напоминал сам себе не только инвалида, но и космонавта, плывущего в черном космическом вакууме без скафандра. Он сознавал, что мертв, но не уставал восхищаться недоступной простому смертному картиной звездного неба, частицей которого уже себя ощущал. Берендеев не знал, стоит ли бессмертный галактический пейзаж смертной живой жизни, но, похоже, не он решал, что ему видеть.
Дарья более не была его женой. Дочери изъявили желание жить с матерью. Старшая училась в последнем, одиннадцатом классе, младшая - в девятом. Главным образом они вспоминали об отце, когда им были нужны (сверх содержания, которое он им определил) деньги. Берендеев давал, но сомневался, что они распоряжаются ими ответственно. Формально он еще был прописан в своей старой квартире (ему казалось, что так Дарье будет сложнее привести в дом какого-нибудь дядю), но, в сущности, это уже не имело никакого значения. Берендеев был для дочерей получужим человеком. С которого можно брать деньги. По отношению к матери они были стражницами и защитницами. По отношению к отцу - разбойницами и потребительницами.
В разъем жизненного круга, как вода в пробитое днище корабля, хлестало горе. Берендеев барахтался в горе, как сказочная лягушка в горшке со сметаной, сбивая горе... во что?
Он пока не знал.
Продолжая свой путь по осеннему, гаснущему, как китайский ночной красно-желтый фонарь, Ботаническому саду, Берендеев думал, что его прежний жизненный цикл, внутри которого он был так счастлив, разомкнулся не по его воле. Некая сила, не считаясь с Берендеевым, играючи разомкнула цикл, как богатырь железную подкову. Стало быть, истинный жизненный цикл писателя-фантаста Руслана Берендеева был не в том, чтобы мирно, до старости сочинять романы и повести, быть примерным мужем и заботливым отцом, жить и умереть в семье. Его жизненный цикл был в чем-то ином.
В чем?
Меньше всего на свете Берендеев был склонен в муках его искать. Он не сомневался, что суть и смысл его истинного жизненного цикла открыты силе, разомкнувшей - точнее, уничтожившей - его прежнюю жизнь. Неведомая сила (хотя, конечно, данное определение было во многом условным) смотрела на него, как Родина-мать в красной косынке с советского или суровый дядя Сэм в звездно-полосатом цилиндре с американского плаката - на потенциального новобранца.
Смотрела, но ничего не говорила.
Писатель-фантаст Руслан Берендеев отнюдь не спешил под знамена неизвестно какой армии. Ему претило, что неведомый гроссмейстер в одночасье передвинул его, подобно фигуре на шахматной доске, и он оказался в новом, неожиданном и нерадостном для себя качестве. Пусть даже его статус как фигуры (хотя он не знал этого наверняка) определенно повысился. Если бы все не было так грустно, Берендеев мог бы уподобить себя прежнему партхозноменклатурщику, переброшенному решением таинственных "верхов" с привычного села на... космос.
...Он без конца мысленно возвращался к давней весенней (как будто состоявшейся не несколько, а тысячу лет назад, в другой какой-то жизни) беседе с председателем совета директоров "Сет-банка" Нестором Рыбоконем. Впоследствии у Берендеева было немало бесед с Нестором Ивановичем, но та, первая, почему-то казалась ему самой важной, решающей, хотя Берендеев до сих пор толком не знал, что именно и в чью пользу тогда решилось.
Давняя весенняя беседа со временем превратилась для него в нечто вроде перманентного, обновляющегося откровения, когда верующему кажется, что во время одной из молитв его услышал Господь и дал ответы на все вопросы.
Которые этот самый верующий, может быть, и не задавал.
Но на которые Господь за неимением времени ответил, так сказать, упреждающе, передним (если есть заднее, отчего бы не быть и переднему?) числом.
Вполне возможно, что Берендеев искал (и находил) в беседе (в воспоминаниях о беседе) с Нестором Рыбоконем то, чего там не было. Беседа растянулась в его сознании, как резиновый жгут, распространилась во все стороны времени и пространства, как сверхновая галактика, уподобилась скрижалям, на которых грозный ветхозаветный Бог некогда начертал законы для избранного народа. В отличие от огненных ветхозаветных, скрижали, начертанные Рыбоконем, были изменчивы, подвижны, текучи, как вода, но главное, как и положено откровениям, задним (теперь уже задним) числом исправляемы и дополняемы.
- В конечном итоге, - помнится, задумчиво посмотрел на Берендеева, уносящего на руке сложенный серый плащ (халат Штучного доктора), Нестор Рыбоконь, - в этом мире побеждает тот, кто не может и не хочет быть побежденным.
- Это разные вещи, - возразил Берендеев. Проклятый плащ прирос к руке, как шагреневая кожа. Берендееву показалось, что с того момента, как он его увидел, плащ-кожа значительно увеличился в размерах. Таким образом, он вел себя совершенно не "по-шагреневски". Берендеев подумал, что Рыбоконь начинает его разочаровывать. Люди, произносящие банальные псевдоистины, всегда разочаровывали его.
- Но... - поднял Рыбоконь вверх дрожащий белый палец. - Побеждает тот, кто безнадежно проиграл главную в своей жизни битву. Дело в том, что, проиграв главную в своей жизни битву, человек, сам того не ведая, обретает силу, с помощью которой он может покорить мир.
- Зачем проигравшему главную битву нужен этот мир? - спросил Берендеев.
- Не знаю, - пожал плечами Рыбоконь, - только у других шансов нет. Мне кажется, - добавил после паузы, - это относится не только к отдельным людям, но и к целым странам, народам.
Теперь Берендеев знал, какая невысказанная мысль лежит в основе стремления изменить (победить) мир, где находится тот самый нежный, как на темени нерожденного младенца, мистический родничок, из которого бьет невидимый ключик сверхидей.
- В основе всякой сверхидеи, - Берендеев сейчас уже не помнил, говорил или не говорил ему это Рыбоконь, - лежит праведная печаль по Господу, в очередной раз не справившемуся с тем, за что должен отвечать по определению, а именно с заботой о малых сих. Страдания невинных - вот мера, переполняющая чашу.
- Чью чашу? - уточнил Берендеев.
- Чашу смертных, - ответил Рыбоконь, - зачем тогда Бог, если он не справляется со своими обязанностями?
- Но невинных смертных в мире нет. - Берендеев сейчас уже не помнил, возразил или не возразил он Нестору Рыбоконю. - Господь подстраховался посредством неизбывности первородного греха.
- Что ж, - ответил или не ответил ему Рыбоконь, - тем хуже для Господа.
Берендеев, впрочем, сомневался, что это так.
Дела Господа были вне категорий "лучше" и "хуже".
К примеру, для человечества не существовало ничего более нетерпимого и непереносимого, нежели истина. Во все века люди с ненавистью и предубеждением относились к пророкам, в лучшем случае не веря им, в худшем - побивая каменьями. Во все века люди с болезненным вниманием внимали всякой лжи и галиматье, беспрепятственно (в отличие от истины) впуская их в свою душу. Ну а ложь и галиматья, войдя в душу, превращались в повседневную жизнь.
Принцип отторжения истины, таким образом, был универсален и годился на все случаи жизни. Выходило, что самое истинное-переистинное переживание, то самое, приводящее человека к крушению (в случае писателя-фантаста Руслана Берендеева - его ненормальная любовь к жене), в то же время на неких высших весах представало наиболее ложным, то есть неистинным. Иначе зачем крушение? Стало быть, неистинными были попытки людей самостоятельно (в меру своих чувств) устроить жизнь, но истинным было их наказание за это. Сверхидея, следовательно, являлась ретрансляцией наказания с помощью одного на многих так сказать, истиной в геометрической прогрессии. Бог наказывал за гордыню избранных, отнимая у них самое дорогое в жизни (у Берендеева - Дарью), избранные же потом наказывали остальных (неизбранных), отнимая у них... что?
Все?
Пока Бог не отменял очередную сверхидею, полагая наказание достаточным, не возвращал человечество на круги своя.
Которые каждый раз последовательно сужались в диаметре, чтобы в конечном итоге предстать точкой, с которой сдвигаться будет некуда. Эта точка, полагал писатель-фантаст Руслан Берендеев, и будет конечной истиной. Вот только сколько рабов Божьих сможет на ней разместиться? Он не мог отделаться от ощущения, что Господь не намерен излишне перегружать последнюю в истории человечества точку.
...Вернувшись в смятенных чувствах из "Сет-банка", Берендеев повесил в шкаф дрянной, пахнущий смертной тоской мышино-шагреневый плащ, поставил на письменный стол под лампу крылатого золотого осла. Осел вулканически рубиново - заблистал в ее свете. Земная твердь под его копытами определенно начала прогибаться. Берендеев смотрел на осла неотрывно, и спустя некоторое время ему показалось, что земная твердь под копытами ублюдка уподобилась доске на роликах, сам же осел, как это принято у скейтбордистов, присел на земной тверди-доске на полусогнутых в преддверии суперлихого виража.
Берендеев сидел как парализованный, не в силах ни перестать смотреть на вулканического осла, ни просто прикоснуться рукой к статуэтке, чтобы выйти из маразматического ступора, вернуться в материальный мир, где у живого, владеющего конечностями Берендеева имелись преимущества над крылатым ослом, пусть даже отлитым из золота. Он мог взять осла за длинные уши да выбросить к чертовой матери в форточку или в мусоропровод. Не больно-то оно и ценное, это вулканическое золото, припомнил Берендеев.
Он почти протянул тяжелую (как будто тоже из вулканического золота) руку к статуэтке, как вдруг совершенно неожиданно ощутил себя в центре столкновения двух электромагнитных полей, стихий, идей, или, если угодно, двух сторон, измерений одного и того же явления. Первое можно было сравнить с обогревающим дом огнем в камине, возле которого так сладко сидеть вечером в кресле-качалке, потягивая коньяк или вишневую настойку, второе - с пожаром, в мгновение ока пожирающим и дом, и камин, и все вокруг то ли во имя того, чтобы потом на этом месте было построено нечто новое, возможно, более современное, то ли чтобы здесь навсегда воцарилась мерзость запустения. Берендеев как бы мгновенно - в невозможном в реальной жизни химически чистом виде - пережил тихую бестревожную радость мелкого трудового накопления, замены суетной страсти от немедленного исполнения желания спокойным удовлетворением от ощущения, что у него достаточно средств, чтобы исполнить это желание, когда он посчитает нужным. Берендеев почувствовал смирное, ласковое прикосновение к купюрам, как будто отогревал над камином замерзшие в праведных трудах ладони. Внутренним зрением он увидел себя, неспешно идущего по засаженной пальмами и кипарисами он был готов поклясться, что это Ялта! - набережной с другой (не Дарьей) женщиной, и будто бы ребенок (определенно мальчик) бежал впереди. Берендеев увидел себя чистым, ухоженным стариком за небогатым, но достойным ужином в приятной - чувствовалась крепкая и уверенная (в смысле ведения хозяйства) женская рука - комнате с цветами на подоконнике и картинами на стенах. И одновременно он был в водовороте, смерче, вихре, недвижном оке тайфуна, в столбе огня, уничтожающем малые радости миллионов тихих благосостояний. В кошмарном свете выверенно прорезавшей его отчаяние и неведение молнии Берендеев увидел, что мир как безумный подросток (в белых расклеивающихся кроссовках) взлетает и падает на темных качелях спроса и предложения. В следующее мгновение темные качели вознесли писателя-фантаста Руслана Берендеева на невозможную высоту, с которой ему открылось, что в мире нет ничего более иллюзорного и попираемого, нежели малые благосостояния, и одновременно нет ничего более основательного, прочного, накрепко пришивающего человека к жизни. Мир, однако, летел на темных качелях ввысь, прочь от земли, полагая, что разреженный, непригодный для дыхания воздух и есть та самая истинная земная твердь, которую, смеясь, попирал копытами крылатый осел. Берендеев понял, почему смеялся осел. В тот самый момент, когда человечество осознает, что деньги - ничто, что вокруг не земная твердь, а непригодный для дыхания, пьянящий воздух, качели рухнут, мир в свободном падении погибнет от разрыва сердца, осел же снимется с качелей, взмахнув саранчиными крылами. И места на его спине для избранных будет едва ли больше, чем на последней в истории человечества точке.
Куда ни кинь, подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, везде клин.
Неясно было, над чем будет парить крылатый осел и где он приземлится.
Над землей, подумал Берендеев, и приземлится он на землю - новую, быть может, очищенную от скверны. Хотя, в сущности, очищение от скверны есть всего лишь переход ее количества в качество. То, что вчера считалось нескверной, сегодня превращается в скверну. Чтобы завтра мир вновь очистился, то есть назначил себе новую скверну.
Берендеев почувствовал, как два чужих (но уже как бы и его) потока восприятия сошлись в его бедном сознании. Они стояли друг напротив друга, как два войска на реке Угре, ждали команды. Исход битвы отнюдь не был предопределен. За тихой благочестивой радостью накопления стояло то, на чем во все времена держался мир, что сообщало ему относительную стабильность, а населяющим его людям - относительную радость существования: здравый смысл, логично оплачиваемый труд, социальная справедливость, умеренное потребление. За темными, метущимися качелями спроса и предложения, как за траченными молью театральными портьерами, блистал золотой сон человечества о богатстве без труда. Деньги, как ракета от ступени с топливом, отрывались от производства, овеществлялись в бумажки, а бумажки в свою очередь - в игру, в которую играют отнюдь не те, кто создает и приумножает деньги в поте лица своего. Берендееву вдруг открылось, что денег в мире значительно больше, чем труда. Они сгущались в атмосфере над головами людей подобно черным, рождающим смерчи облакам. Берендеев даже успел подумать, что все это сильно напоминает ему спор ужа и сокола из стихотворения классика пролетарской литературы, как вдруг догадался (увидел внутренним зрением?), кто (что?) оппонирует взлетающим темным качелям, крылатому ослу.
Он резко выдвинул ящик письменного стола.
Стодолларовая банкнота медленно, наверное, поймав, как крохотный плоский зеленый парус, невидимый ветер из форточки, прямоугольным НЛО зависла над ненужными, захламляющими письменный стол писателя-фантаста Руслана Берендеева бумажками. Здесь в беспорядке хранились визитные карточки людей, которых Берендеев не помнил, извещения о пленумах правления Союза писателей, квитанция об уплате членских взносов в Литфонд за... 1991 год, безнадежно устаревшая медицинская справка о прохождении водительской комиссии. На месте года была круглая, как от пули, дырка - так часто (каждые пять лет) Берендеев счищал бритвой, обновлял цифры. Он с грустью подумал, что в этом году с этой справкой технический осмотр ему не пройти. Зачем-то хранилось в столе и письмо сумасшедшего читателя, заканчивающееся словами: "Да отвернется от вас великое животворящее солнце, да сгинете вы в каменной пене - пене камней!" Какое-то этому странному читателю не понравилось берендеевское произведение. Письмо было с непонятным обратным адресом: "СССР, село Тараканово, ул. Рассвет, Бекбулатову", но Берендеев его не выбрасывал, выстраивая сомнительные аналогии между собой и... бессмертной богиней любви Афродитой. Та, помнится, вышла из пены у камня, ему же, как предрекал сумасшедший читатель, предстояло сгинуть в "каменной пене - пене камней". Приходило на память название иностранного романа "Пена дней", и еще почему-то о пивной пене думал писатель-фантаст Руслан Берендеев, о том, как хорошо прорваться губами сквозь пену к свежему холодному пиву. Воистину ящики его письменного стола были замусорены сверх всякой меры.
- Оставил? - уточнил Берендеев. - Просто оставил?
- Видишь ли, этот малый... исчез, - вздохнул Рыбоконь. - Исчез, не выходя не только из здания, но и из кабинета. Он чего-то боялся, обратился в ФСБ, поэтому за ним наблюдали. Все выходы были под контролем. Он не выходил.
- Может, через крышу?- предположил Берендеев.
- В этом крыле нет выхода на крышу. Обыскали весь дом, просветили рентгеном стены и фундамент. Похоже, никто его не убивал. Но... куда же он тогда делся? - с тревогой посмотрел на Берендеева банкир - видимо, его и по сей день волновало исчезновение неведомого бизнесмена.
- Неужели ничего не нашли?- изумился запредельному какому-то мастерству киллеров Берендеев. - Так не бывает.
Помнится, в свое время на него произвело впечатление сообщение, что одного бизнесмена киллер застрелил глухой ночью с дерева через окно (сквозь стекло) в кухне, когда тот забрел туда (видимо, после тяжких сексуальных трудов) перекурить. Мишенью, таким образом, был огонек сигареты, оживившийся в момент затяжки. Другому несчастному киллеры просто-напросто оторвали голову посредством управляемого точечного взрыва, когда тот спускался вниз по лестнице. Пластиковое взрывное устройство было вмонтировано в цветочном горшке на подоконнике. Оторванную, с выражением горького недоумения на лице голову, помнится, показали в "новостях" по всем телеканалам. Нечто постмодернистское и одновременно эпическое, мифологическое, в духе "Одиссеи" Гомера и "Улисса" Джойса присутствовало в действиях киллеров. В сущности, смерть, подумал Берендеев, есть негатив культуры того или иного общества. Жить в обществе и быть свободным от того, как умирают в этом обществе люди, нельзя. Потомки будут судить о времени по тому, как в нем умирали люди. Берендеев был вынужден признать: в его времени люди умирают нелепо и крайне неестественно, то есть примерно так же, как живут.
- В соседнем отделении шкафа нашли... огромный белый гриб, - покосился на Берендеева Рыбоконь. - Гриб дождевик. Никто не может объяснить, как в стенном шкафу без воды и света вырос гриб дождевик. Больше ничего не нашли. Была версия, что, быть может, он хотел заняться выращиванием для ресторанов грибов по новой технологии и, так сказать, опробовал ее в стенном шкафу. Но больше нигде - ни у него дома, ни на даче - грибов не обнаружили.
- И куда они его дели? - Берендеев подумал, что Нестор Рыбоконь его разыгрывает. - Ну, этот гриб?
- Не знаю, - пожал плечами Рыбоконь. - Наверное, выбросили. А может, съели. Сам знаешь, какая нынче у милиционеров зарплата. Составили акт, провели экспертизу и... съели. Следователь говорил, что они все проверили, никто ему не угрожал. Он все придумал. Да и долгов у него особых не было. Еще этот следователь сказал, что не знает, что в действительности тайна: смерть или жизнь человека.
- Жизнь, - сказал Берендеев.
- Почему? - поинтересовался Рыбоконь.
- Потому что истинная тайна, как правило, изначально несовместна с человеческой жизнью. Следовательно, смерть - это всего лишь подтверждение, констатация тайны, тогда как жизнь - наполнение ее странным и зачастую ошибочным содержанием, - пояснил Берендеев.
- Что же касается второго подарка - статуэтки, - вдруг заговорил как по писаному Рыбоконь, - то она из так называемого вулканического золота. Ее возраст установить невозможно. Вулканическое золото не поддается радиоуглеродному анализу. Может быть, ее сделали семь тысяч лет назад в Древнем Египте, а может... год назад в Стамбуле. У вулканического золота не очень высокая проба. Ювелиры, торговцы антиквариатом, даже скупщики краденого относятся к нему с предубеждением. Вряд ли кто-нибудь даст за эту статуэтку больше шестидесяти шести долларов. Ценность вулканического золота в том, что оно изливается из огнедышащего чрева земли.
- Таким образом, - усмехнулся Берендеев, - ты не сильно разорился на этих подарках.
Но банкир уже углубился в бумаги, в одностороннем порядке простившись с Берендеевым.
- Не думаю, что мы еще увидимся, - сказал Берендеев, - но все равно спасибо.
- Ровно через неделю, - оторвался от бумаг Нестор Рыбоконь.
- Что через неделю? - удивился Берендеев.
- Видишь ли, опыт свидетельствует, что ровно столько времени приходится на созревание идеи, призванной изменить мир, - серьезно ответил банкир. - Чтобы потрясти мир, как известно, требуется десять дней. Чтобы родилась идея, посредством которой осуществляется данное потрясение, потребна ровно одна неделя. Не смею вас задерживать. Время пошло! - истерично закричал неожиданно пронзительным, как визг циркулярной пилы, голосом.
Берендеев в смятении закрыл за собой дверь.
...Он и раньше знал, но с тех пор, как познакомился с Нестором Рыбоконем, знал окончательно и наверняка, что человек одновременно проживает сразу три параллельных жизни: в настоящем, в прошлом и в будущем.
Жизнь в настоящем определяется волей (или ее отсутствием). Это несправедливое и неблагодарное - текущее - существование стареющего и, следовательно, разрушающегося тела, коротких, прямых, как дротики, - текущих мыслей, удачно или неудачно поражающих цели, которые порой сами превращаются в охотников, сами мечут дротики в стареющее, разрушающееся тело.
Жизнь в прошлом определяется чувствами, но главным образом каким-нибудь одним, наиболее сильным чувством, которое окрашивает прошлое в избранный цвет. Руслан Берендеев склонялся к мысли, что жизнь в прошлом есть главная, основная жизнь человечества, хотя бы уже потому, что классификация человеческих чувств достаточно проста, число же мертвых в мире неизмеримо превосходит число живых. Подобно тому как безжизненные звезды удерживают в своем притяжении обитаемые планеты, так и мертвые люди довлеют над живыми, посылая им из космического мрака тепло и свет, то есть жизнь, но скорее иллюзию жизни. Жизнь в прошлом была приуготовлением к той главной жизни во времени и пространстве, которой не будет. Жизнь в прошлом была, по мнению Берендеева, чередой бессмысленных и бессильных воспоминаний о мнимом совершенстве, которое никогда не вернется, которого, в сущности, не было вовсе. Жизнь в прошлом была нескончаемой (neverending) тоской по никогда не существовавшему золотому веку, когда люди и боги живут вместе на земле, дружа домами. Жизнь в прошлом была памятью обо всем и ни о чем, память же была побочным продуктом, носимым туда-сюда мусором времени, то есть неизвестно чем. Если люди толком не знали, что такое время, откуда им было знать, что такое память? Берендеев подумал, что жизнь в прошлом - добровольное бдение на кладбище некогда испытанных (пережитых), но большей частью вымышленных чувств. Умершие, убитые, вымышленные чувства, как известно, навсегда остаются в памяти прекрасными, справедливыми и безгрешными.
Более всего писателя-фантаста Руслана Берендеева озадачивала привычка людей жить в будущем. В сущности, так называемое будущее не может быть ничем иным, кроме как смертью. Берендеев много размышлял над склонностью людей в мгновения жизни в будущем выносить смерть за скобки как нечто не имеющее места быть. Это свидетельствует, что люди созданы некоей бессмертной силой для бессмертной же жизни. Бессмертная сила в мироздании единственная - Бог. Все прочее претендует на бессмертие исключительно по воле Божьей. Берендеев не видел ни малейшей вины Господа в том, что люди не заслужили бессмертия. Жизнь в будущем, таким образом, является разновидностью путешествия во времени к цели, которая находится в настоящем, а чаще в прошлом, но к которой человек по каким-то причинам не может приблизиться. Только в мечтах. Жизнь в будущем, стало быть, является зеркальным отражением жизни в прошлом. Если во втором случае речь шла о бдении на кладбище чувств, то в первом - о бдении на кладбище... нерожденных младенцев? Жизнь в будущем является местью за непредоставленное бессмертие, за неудачи в прошлом и настоящем. В некоторых случаях, впрочем, она имеет шанс конвертироваться в реальность по исключительно высокому курсу.
Шанс можно (в одном случае из миллиона) поймать.
Можно (в одном случае из миллиона) продумать, организовать и осуществить.
Берендееву казалось, что в некоем средоточии трех миров, трех времен, трех жизней, в мистически соединяющей их точке, находится волшебный (как на темени... нерожденного младенца?) родничок, где берут начало идеи, претендующие быть четвертым миром, четвертым временем, четвертой жизнью.
Тем не менее писатель-фантаст Руслан Берендеев полагал себя человеком прошлого. Во всяком случае, прошлое для него было, несомненно, живее (одушевленнее) настоящего, ибо в прошлом его жизненный цикл был как бы взвешен, исчислен и замкнут: жена - дети - семья - работа - старость - смерть. Берендееву, чей жизненный цикл нынче волею обстоятельств был опять разомкнут, открылось, что самое полное, невозможное (а потому незамечаемое, как чистый воздух или чистое, идущее от самой души чувство) счастье как раз и состоит в логичной биологической замкнутости жизненного цикла. Целые поколения людей сходили в небытие, не размыкая (каждый на своем уровне) жизненного цикла. На том, как на фундаменте, стоял мир. И сейчас еще стоит, вернее, из последних сил достаивает, падая, как Пизанская башня, сгорая, как сияющий метеорит в плотных слоях атмосферы.
Иногда, проснувшись на рассвете, когда грань между сном и реальностью неуловима, как цвет утреннего воздуха, Берендеев думал (а может, это ему снилось), как построит большой кирпичный дом под Москвой, где на первом этаже будет просторная, светлая, с дубовыми столами и шкафами, оснащенная всей мыслимой и немыслимой техникой - Дарья всегда о такой мечтала - кухня. Думал Берендеев и о том, какой мебелью обставит комнаты девчонок на втором этаже. Потом, окончательно проснувшись, он понимал, что, подобно инвалиду, у которого ампутировали ногу, но который явственно ощущает фантомные боли в несуществующей ноге, он пытается продолжить прежний жизненный цикл вопреки логике, здравому смыслу и реальному положению дел. Берендеев напоминал сам себе не только инвалида, но и космонавта, плывущего в черном космическом вакууме без скафандра. Он сознавал, что мертв, но не уставал восхищаться недоступной простому смертному картиной звездного неба, частицей которого уже себя ощущал. Берендеев не знал, стоит ли бессмертный галактический пейзаж смертной живой жизни, но, похоже, не он решал, что ему видеть.
Дарья более не была его женой. Дочери изъявили желание жить с матерью. Старшая училась в последнем, одиннадцатом классе, младшая - в девятом. Главным образом они вспоминали об отце, когда им были нужны (сверх содержания, которое он им определил) деньги. Берендеев давал, но сомневался, что они распоряжаются ими ответственно. Формально он еще был прописан в своей старой квартире (ему казалось, что так Дарье будет сложнее привести в дом какого-нибудь дядю), но, в сущности, это уже не имело никакого значения. Берендеев был для дочерей получужим человеком. С которого можно брать деньги. По отношению к матери они были стражницами и защитницами. По отношению к отцу - разбойницами и потребительницами.
В разъем жизненного круга, как вода в пробитое днище корабля, хлестало горе. Берендеев барахтался в горе, как сказочная лягушка в горшке со сметаной, сбивая горе... во что?
Он пока не знал.
Продолжая свой путь по осеннему, гаснущему, как китайский ночной красно-желтый фонарь, Ботаническому саду, Берендеев думал, что его прежний жизненный цикл, внутри которого он был так счастлив, разомкнулся не по его воле. Некая сила, не считаясь с Берендеевым, играючи разомкнула цикл, как богатырь железную подкову. Стало быть, истинный жизненный цикл писателя-фантаста Руслана Берендеева был не в том, чтобы мирно, до старости сочинять романы и повести, быть примерным мужем и заботливым отцом, жить и умереть в семье. Его жизненный цикл был в чем-то ином.
В чем?
Меньше всего на свете Берендеев был склонен в муках его искать. Он не сомневался, что суть и смысл его истинного жизненного цикла открыты силе, разомкнувшей - точнее, уничтожившей - его прежнюю жизнь. Неведомая сила (хотя, конечно, данное определение было во многом условным) смотрела на него, как Родина-мать в красной косынке с советского или суровый дядя Сэм в звездно-полосатом цилиндре с американского плаката - на потенциального новобранца.
Смотрела, но ничего не говорила.
Писатель-фантаст Руслан Берендеев отнюдь не спешил под знамена неизвестно какой армии. Ему претило, что неведомый гроссмейстер в одночасье передвинул его, подобно фигуре на шахматной доске, и он оказался в новом, неожиданном и нерадостном для себя качестве. Пусть даже его статус как фигуры (хотя он не знал этого наверняка) определенно повысился. Если бы все не было так грустно, Берендеев мог бы уподобить себя прежнему партхозноменклатурщику, переброшенному решением таинственных "верхов" с привычного села на... космос.
...Он без конца мысленно возвращался к давней весенней (как будто состоявшейся не несколько, а тысячу лет назад, в другой какой-то жизни) беседе с председателем совета директоров "Сет-банка" Нестором Рыбоконем. Впоследствии у Берендеева было немало бесед с Нестором Ивановичем, но та, первая, почему-то казалась ему самой важной, решающей, хотя Берендеев до сих пор толком не знал, что именно и в чью пользу тогда решилось.
Давняя весенняя беседа со временем превратилась для него в нечто вроде перманентного, обновляющегося откровения, когда верующему кажется, что во время одной из молитв его услышал Господь и дал ответы на все вопросы.
Которые этот самый верующий, может быть, и не задавал.
Но на которые Господь за неимением времени ответил, так сказать, упреждающе, передним (если есть заднее, отчего бы не быть и переднему?) числом.
Вполне возможно, что Берендеев искал (и находил) в беседе (в воспоминаниях о беседе) с Нестором Рыбоконем то, чего там не было. Беседа растянулась в его сознании, как резиновый жгут, распространилась во все стороны времени и пространства, как сверхновая галактика, уподобилась скрижалям, на которых грозный ветхозаветный Бог некогда начертал законы для избранного народа. В отличие от огненных ветхозаветных, скрижали, начертанные Рыбоконем, были изменчивы, подвижны, текучи, как вода, но главное, как и положено откровениям, задним (теперь уже задним) числом исправляемы и дополняемы.
- В конечном итоге, - помнится, задумчиво посмотрел на Берендеева, уносящего на руке сложенный серый плащ (халат Штучного доктора), Нестор Рыбоконь, - в этом мире побеждает тот, кто не может и не хочет быть побежденным.
- Это разные вещи, - возразил Берендеев. Проклятый плащ прирос к руке, как шагреневая кожа. Берендееву показалось, что с того момента, как он его увидел, плащ-кожа значительно увеличился в размерах. Таким образом, он вел себя совершенно не "по-шагреневски". Берендеев подумал, что Рыбоконь начинает его разочаровывать. Люди, произносящие банальные псевдоистины, всегда разочаровывали его.
- Но... - поднял Рыбоконь вверх дрожащий белый палец. - Побеждает тот, кто безнадежно проиграл главную в своей жизни битву. Дело в том, что, проиграв главную в своей жизни битву, человек, сам того не ведая, обретает силу, с помощью которой он может покорить мир.
- Зачем проигравшему главную битву нужен этот мир? - спросил Берендеев.
- Не знаю, - пожал плечами Рыбоконь, - только у других шансов нет. Мне кажется, - добавил после паузы, - это относится не только к отдельным людям, но и к целым странам, народам.
Теперь Берендеев знал, какая невысказанная мысль лежит в основе стремления изменить (победить) мир, где находится тот самый нежный, как на темени нерожденного младенца, мистический родничок, из которого бьет невидимый ключик сверхидей.
- В основе всякой сверхидеи, - Берендеев сейчас уже не помнил, говорил или не говорил ему это Рыбоконь, - лежит праведная печаль по Господу, в очередной раз не справившемуся с тем, за что должен отвечать по определению, а именно с заботой о малых сих. Страдания невинных - вот мера, переполняющая чашу.
- Чью чашу? - уточнил Берендеев.
- Чашу смертных, - ответил Рыбоконь, - зачем тогда Бог, если он не справляется со своими обязанностями?
- Но невинных смертных в мире нет. - Берендеев сейчас уже не помнил, возразил или не возразил он Нестору Рыбоконю. - Господь подстраховался посредством неизбывности первородного греха.
- Что ж, - ответил или не ответил ему Рыбоконь, - тем хуже для Господа.
Берендеев, впрочем, сомневался, что это так.
Дела Господа были вне категорий "лучше" и "хуже".
К примеру, для человечества не существовало ничего более нетерпимого и непереносимого, нежели истина. Во все века люди с ненавистью и предубеждением относились к пророкам, в лучшем случае не веря им, в худшем - побивая каменьями. Во все века люди с болезненным вниманием внимали всякой лжи и галиматье, беспрепятственно (в отличие от истины) впуская их в свою душу. Ну а ложь и галиматья, войдя в душу, превращались в повседневную жизнь.
Принцип отторжения истины, таким образом, был универсален и годился на все случаи жизни. Выходило, что самое истинное-переистинное переживание, то самое, приводящее человека к крушению (в случае писателя-фантаста Руслана Берендеева - его ненормальная любовь к жене), в то же время на неких высших весах представало наиболее ложным, то есть неистинным. Иначе зачем крушение? Стало быть, неистинными были попытки людей самостоятельно (в меру своих чувств) устроить жизнь, но истинным было их наказание за это. Сверхидея, следовательно, являлась ретрансляцией наказания с помощью одного на многих так сказать, истиной в геометрической прогрессии. Бог наказывал за гордыню избранных, отнимая у них самое дорогое в жизни (у Берендеева - Дарью), избранные же потом наказывали остальных (неизбранных), отнимая у них... что?
Все?
Пока Бог не отменял очередную сверхидею, полагая наказание достаточным, не возвращал человечество на круги своя.
Которые каждый раз последовательно сужались в диаметре, чтобы в конечном итоге предстать точкой, с которой сдвигаться будет некуда. Эта точка, полагал писатель-фантаст Руслан Берендеев, и будет конечной истиной. Вот только сколько рабов Божьих сможет на ней разместиться? Он не мог отделаться от ощущения, что Господь не намерен излишне перегружать последнюю в истории человечества точку.
...Вернувшись в смятенных чувствах из "Сет-банка", Берендеев повесил в шкаф дрянной, пахнущий смертной тоской мышино-шагреневый плащ, поставил на письменный стол под лампу крылатого золотого осла. Осел вулканически рубиново - заблистал в ее свете. Земная твердь под его копытами определенно начала прогибаться. Берендеев смотрел на осла неотрывно, и спустя некоторое время ему показалось, что земная твердь под копытами ублюдка уподобилась доске на роликах, сам же осел, как это принято у скейтбордистов, присел на земной тверди-доске на полусогнутых в преддверии суперлихого виража.
Берендеев сидел как парализованный, не в силах ни перестать смотреть на вулканического осла, ни просто прикоснуться рукой к статуэтке, чтобы выйти из маразматического ступора, вернуться в материальный мир, где у живого, владеющего конечностями Берендеева имелись преимущества над крылатым ослом, пусть даже отлитым из золота. Он мог взять осла за длинные уши да выбросить к чертовой матери в форточку или в мусоропровод. Не больно-то оно и ценное, это вулканическое золото, припомнил Берендеев.
Он почти протянул тяжелую (как будто тоже из вулканического золота) руку к статуэтке, как вдруг совершенно неожиданно ощутил себя в центре столкновения двух электромагнитных полей, стихий, идей, или, если угодно, двух сторон, измерений одного и того же явления. Первое можно было сравнить с обогревающим дом огнем в камине, возле которого так сладко сидеть вечером в кресле-качалке, потягивая коньяк или вишневую настойку, второе - с пожаром, в мгновение ока пожирающим и дом, и камин, и все вокруг то ли во имя того, чтобы потом на этом месте было построено нечто новое, возможно, более современное, то ли чтобы здесь навсегда воцарилась мерзость запустения. Берендеев как бы мгновенно - в невозможном в реальной жизни химически чистом виде - пережил тихую бестревожную радость мелкого трудового накопления, замены суетной страсти от немедленного исполнения желания спокойным удовлетворением от ощущения, что у него достаточно средств, чтобы исполнить это желание, когда он посчитает нужным. Берендеев почувствовал смирное, ласковое прикосновение к купюрам, как будто отогревал над камином замерзшие в праведных трудах ладони. Внутренним зрением он увидел себя, неспешно идущего по засаженной пальмами и кипарисами он был готов поклясться, что это Ялта! - набережной с другой (не Дарьей) женщиной, и будто бы ребенок (определенно мальчик) бежал впереди. Берендеев увидел себя чистым, ухоженным стариком за небогатым, но достойным ужином в приятной - чувствовалась крепкая и уверенная (в смысле ведения хозяйства) женская рука - комнате с цветами на подоконнике и картинами на стенах. И одновременно он был в водовороте, смерче, вихре, недвижном оке тайфуна, в столбе огня, уничтожающем малые радости миллионов тихих благосостояний. В кошмарном свете выверенно прорезавшей его отчаяние и неведение молнии Берендеев увидел, что мир как безумный подросток (в белых расклеивающихся кроссовках) взлетает и падает на темных качелях спроса и предложения. В следующее мгновение темные качели вознесли писателя-фантаста Руслана Берендеева на невозможную высоту, с которой ему открылось, что в мире нет ничего более иллюзорного и попираемого, нежели малые благосостояния, и одновременно нет ничего более основательного, прочного, накрепко пришивающего человека к жизни. Мир, однако, летел на темных качелях ввысь, прочь от земли, полагая, что разреженный, непригодный для дыхания воздух и есть та самая истинная земная твердь, которую, смеясь, попирал копытами крылатый осел. Берендеев понял, почему смеялся осел. В тот самый момент, когда человечество осознает, что деньги - ничто, что вокруг не земная твердь, а непригодный для дыхания, пьянящий воздух, качели рухнут, мир в свободном падении погибнет от разрыва сердца, осел же снимется с качелей, взмахнув саранчиными крылами. И места на его спине для избранных будет едва ли больше, чем на последней в истории человечества точке.
Куда ни кинь, подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, везде клин.
Неясно было, над чем будет парить крылатый осел и где он приземлится.
Над землей, подумал Берендеев, и приземлится он на землю - новую, быть может, очищенную от скверны. Хотя, в сущности, очищение от скверны есть всего лишь переход ее количества в качество. То, что вчера считалось нескверной, сегодня превращается в скверну. Чтобы завтра мир вновь очистился, то есть назначил себе новую скверну.
Берендеев почувствовал, как два чужих (но уже как бы и его) потока восприятия сошлись в его бедном сознании. Они стояли друг напротив друга, как два войска на реке Угре, ждали команды. Исход битвы отнюдь не был предопределен. За тихой благочестивой радостью накопления стояло то, на чем во все времена держался мир, что сообщало ему относительную стабильность, а населяющим его людям - относительную радость существования: здравый смысл, логично оплачиваемый труд, социальная справедливость, умеренное потребление. За темными, метущимися качелями спроса и предложения, как за траченными молью театральными портьерами, блистал золотой сон человечества о богатстве без труда. Деньги, как ракета от ступени с топливом, отрывались от производства, овеществлялись в бумажки, а бумажки в свою очередь - в игру, в которую играют отнюдь не те, кто создает и приумножает деньги в поте лица своего. Берендееву вдруг открылось, что денег в мире значительно больше, чем труда. Они сгущались в атмосфере над головами людей подобно черным, рождающим смерчи облакам. Берендеев даже успел подумать, что все это сильно напоминает ему спор ужа и сокола из стихотворения классика пролетарской литературы, как вдруг догадался (увидел внутренним зрением?), кто (что?) оппонирует взлетающим темным качелям, крылатому ослу.
Он резко выдвинул ящик письменного стола.
Стодолларовая банкнота медленно, наверное, поймав, как крохотный плоский зеленый парус, невидимый ветер из форточки, прямоугольным НЛО зависла над ненужными, захламляющими письменный стол писателя-фантаста Руслана Берендеева бумажками. Здесь в беспорядке хранились визитные карточки людей, которых Берендеев не помнил, извещения о пленумах правления Союза писателей, квитанция об уплате членских взносов в Литфонд за... 1991 год, безнадежно устаревшая медицинская справка о прохождении водительской комиссии. На месте года была круглая, как от пули, дырка - так часто (каждые пять лет) Берендеев счищал бритвой, обновлял цифры. Он с грустью подумал, что в этом году с этой справкой технический осмотр ему не пройти. Зачем-то хранилось в столе и письмо сумасшедшего читателя, заканчивающееся словами: "Да отвернется от вас великое животворящее солнце, да сгинете вы в каменной пене - пене камней!" Какое-то этому странному читателю не понравилось берендеевское произведение. Письмо было с непонятным обратным адресом: "СССР, село Тараканово, ул. Рассвет, Бекбулатову", но Берендеев его не выбрасывал, выстраивая сомнительные аналогии между собой и... бессмертной богиней любви Афродитой. Та, помнится, вышла из пены у камня, ему же, как предрекал сумасшедший читатель, предстояло сгинуть в "каменной пене - пене камней". Приходило на память название иностранного романа "Пена дней", и еще почему-то о пивной пене думал писатель-фантаст Руслан Берендеев, о том, как хорошо прорваться губами сквозь пену к свежему холодному пиву. Воистину ящики его письменного стола были замусорены сверх всякой меры.