Страница:
Какая-то, впрочем, насильственная структурированность пейзажа препятствовала писателю-фантасту Руслану Берендееву приблизиться к пониманию одиночества Господа. Сначала он не понимал, в чем, собственно, дело. Потом понял: листья летели строго на восток. Они выстраивались в воздухе в подобие длинных клиньев и исчезали в восточном сегменте неба, как если бы у неба были руки, а клинья-листья прибивали их к невидимому кресту. Небо кровоточило розовыми облаками.
Берендеев понял, что ему не дано постичь одиночество Господа.
Он вдруг догадался, почему, собственно, листья летят строго на восток. Потому что рубль в ближайшее время в очередной раз рухнет.
Почти автоматически он вытащил из кармана телефон, позвонил в управляющую компанию, распорядился немедленно перевести половину своих рублевых активов в китайский юань, чтобы "прицепиться" к любому мало-мальски выгодному инвестиционному проекту.
Ему вдруг открылось, что, подобно тому как вождь гуннов Аттила считал себя "бичом Божьим", он, писатель-фантаст Руслан Берендеев, вполне может считать себя "пружиной Вечности". Он почему-то вспомнил, что давным-давно переставшая существовать фирма "Бисси", где некогда работала его жена Дарья, занималась торговлей металлами. Он вспомнил свои горячечные -- на грани бреда -проклятия, посылаемые Дарье, бесчисленные и бессмысленные мысленные разговоры с ней, когда он доказывал ей, что он (Берендееву было стыдно об этом вспоминать, но так было) лучше, умнее, а главное, удачливее (естественно, теоретически) ее работодателей, хозяев этой жалкой фирмочки.
Сбылось.
Берендеев был близок к тому, чтобы продать не тысчонку-другую тонн цветных металлов, как канувшая в Лету "Бисси", но всю российскую металлургическую промышленность!
Убей Бог, писатель-фантаст Руслан Берендеев не понимал, что такого особенного было в его (естественном для сходящего с ума от ревности мужа) стремлении доказать (чисто теоретически, то есть мысленно), что он, если вдруг возникнет необходимость, сможет торговать металлами лучше, чем пьяные ворюги из фирмы "Бисси"! "Клип, -- как прежде не понимал, так вдруг сейчас понял Берендеев, -- мой клип выиграл в лотерею Вечности! А что означает выигрыш в лотерею Вечности? Выигрыш в лотерею Вечности означает воплощение клипа в жизнь!"
Берендеев более ни мгновения не сомневался: намерение (решение) уничтожить клип -- тоже клип.
Он набрал номер Нестора Рыбоконя.
-- Нестор, -- произнес в трубку Берендеев, -- они согласны. Но есть одно смущающее меня обстоятельство. Да, Нестор, "лишний человек", вечный персонаж русской жизни. Ты говорил, что у тебя есть специалист, который решает эти вопросы. Пусть он мне позвонит. Я назову имя "лишнего человека". Как только он сделает работу, мы начинаем. Я думаю, все пройдет нормально.
-- Хорошо, -- ответил Рыбоконь, -- но ему нужна предоплата. Как будем платить?
-- Естественно, пополам, как еще? -- удивился Берендеев.
-- Если платим пополам, -- рассмеялся Рыбоконь, -- назови мне его имя. Вдруг я заплачу за... себя? Ну хотя бы половину имени.
-- Коган, -- сказал Берендеев. -- Его зовут Джерри Ли Коган. впрочем, при рождении ему дали другое имя.
-- Со специалистом можно связаться только раз, -- продолжил Рыбоконь, -потом он действует самостоятельно. Отмена заказа возможна, но в этом случае деньги все равно должны быть выплачены полностью. Такие у него правила.
-- Разумные правила, -- согласился Берендеев.
-- Он позвонит, -- сказал Рыбоконь. -- Но я не знаю, когда именно. У него сложная система связи -- каждый раз новый номер. Но действует она весьма отлаженно.
...Он позвонил на следующий день вечером, когда Берендеев гулял с Сарой по смеркающемуся Ботаническому саду. Красные японские розы среди камней казались черными.
-- Его зовут Руслан Иванович Берендеев, -- произнес Берендеев прямо в светящиеся на мобильном телефоне цифры. -- Сообщите реквизиты, куда перечислить деньги.
"Надо послезавтра вечером отвезти Сару обратно", -- подумал Берендеев.
Деньги из Швейцарии на Кипр обычным порядком переводились в течение двух недель.
Но иногда получалось быстрее.
21
Берендееву было не привыкать жить с мыслью, что жить осталось всего ничего. Большей частью впрочем, (так уж устроен человек), всё главенствовало над ничто. Всё, как горячий воздух внутри монгольфьера, расширялось, вмещая в себя сущее вопреки времени и логике. Чем старше становился человек, тем меньше у него оставалось будущего, но тем больше появлялось планов. Ничто -- как бы не существовало, а если и существовало, то не здесь, не сейчас и ни в коем случае не с писателем-фантастом Русланом Берендеевым, который, твердо зная, что умрет, собирался жить... вечно.
Впрочем, в настоящий момент (после перечисления на номерной счет специалиста оговоренного аванса) всякая двойственность в данном вопросе представлялась совершенно неуместной.
Последнее, что оставалось в этой жизни Берендееву, -- достойно встретить ничто.
Единственно (в теоретическом, точнее, даже в метафизическом и историческом плане), было не вполне ясно: всякая ли смерть -- момент воссоединения с Господом? И как (технически) осуществляется оно у пассивных (в смысле, что не сами наложили на себя руки) самоубийц, а также у невинно и винно (то есть не обязательно по пьянке) убиенных? Берендеев прикидывал, куда отнести себя. Получалось, что куда угодно и сразу всюду. Он одновременно был готов к естественной, так сказать, ненасильственной смерти, определенно был (пассивным) самоубийцей, при том что был (он все чаще думал о себе в прошедшем времени) отчасти невинно, но отчасти и винно убиенным. Получалось, что писатель-фантаст Руслан Берендеев был готов предстать пред очами Господа как бы держа в руке ромашку. Господу оставалось всего лишь выбрать лепесток "любит" или "не любит".
Конечно же, Берендееву было стыдно "грузить" Господа, надо полагать, не самым важным и неотложным для него выбором. Однако, помимо тезиса о смирении Господа перед тварью, Берендееву лег на сердце и тезис о (он не сомневался, что вынужденной) погруженности Господа в повседневные дела людей.
Однако же было нечто, что находилось за скобками смирения Господа перед тварью, а также вынужденной Его погруженности в повседневные дела конкретных людей. И было это нечто непрестанным (neverending) течением обыденной жизни, внутри которой, как позвоночник (тоже в некотором роде гриб; древние греки, впрочем, полагали, что позвоночник -- это змея) внутри теплокровного тела, скрывалась отработанная технология принятия Господом тех или иных решений. Вот эта-то технология и не давала покоя писателю-фантасту Руслану Берендееву, ибо внутри нее он видел... тайну, лежащую в основе всего.
Технология, размышлял Берендеев, неизбежно возникает там, где большие числа. Каждый день, если верить статистике, на земле умирало несколько десятков миллионов человек. Следовательно, Господу приходилось оперировать внутри очень больших чисел. Но оперировать внутри больших чисел можно было, только вооружившись специфической технологией.
Прохаживаясь по осеннему Ботаническому саду, Берендеев иной раз додумывался до совершенно абсурдных вещей, вроде того, что Вечность и есть та самая технология (тайна), посредством которой Господь управляет сущим. Никому не дано постичь смысл и структуру Вечности, как не дано постичь структуру и смысл... гриба. "Неужели Вечность... гриб? -- изумился Берендеев. -- Неужели в основе технологии управления сущим лежит... гриб? Неужели третье тысячелетие -- тысячелетие... Гриба, точнее, Грибога, а может, Богриба?" Берендеев подумал, что, определяя единицу измерения Вечности, перебрал все мыслимое и немыслимое, за исключением единственно правильного, а потому как бы невозможного, а именно... гриба. Единица Вечности -- гриб! Не случайно же, подумал Берендеев, ядерный взрыв не просто до боли напоминает гриб, но и зовется в просторечии грибом. Определенно, язык (а язык, как известно, от Бога) опережал (указывал путь) человеческое(ому) сознание(ю).
В то же самое время он твердо знал, что Вечность являлась воинствующим отрицанием технологии как оргтермина. То есть антигрибом внутри гриба.
Писатель-фантаст Руслан Берендеев ощущал себя (точнее, свое сознание) летящим в пропасть, где нет не только дна, но вообще ничего нет, кроме этого самого летящего в пропасть сознания.
Он пытался вослед великому Гёте (хотя бы мысленно) использовать оставшиеся ему осенние деньки как некий бонус (подарок) судьбы по завершении жизненного цикла. Однако же Гёте, когда он принял это решение, было за восемьдесят, сочинения его составляли многие тома, имя его было известно всему просвещенному человечеству. Берендееву еще не было сорока пяти, последняя его (как, впрочем, и все предыдущие) книга -- "Секс на Меркурии и ниже" -- не принесла ему славы. В настоящее время вообще никому не было ни малейшего дела до писателя-фантаста Руслана Берендеева, за исключением узкого круга лиц, от которых он намеревался получить пяток (если наличными) или пару (если десятитысячными казначейскими сертификатами на предъявителя) чемоданов бумаг, именуемых "мерой вещей", "эквивалентом сущего" и так далее, в просторечии же -- деньгами. Таким образом, делал вывод прогуливающийся по осеннему Ботаническому саду Берендеев, сравнение с Гёте некорректно, как некорректно сравнение горы с мышью, а Вечности с грибом. Созерцание величественной горы (Вечности) преисполняет душу человека изумлением и благоговением, тогда как созерцание деяний мыши (гриба), допустим, в продуктовом ларе или в погребе, где хранится картошка, преисполняет эту же самую душу негодованием и отвращением.
Если великий Гёте мог на исходе дней наслаждаться покоем и ощущением, что жизнь прожита не зря, Берендеев -- сугубо виртуальным чувством, что теоретически мог бы сделаться одним из самых богатых людей в современной России, но не сделался. Более того, не сделался, можно сказать, под двойные гарантии. Если его не прикончит неведомый, но, как утверждал Рыбоконь, отменно знающий свое дело специалист (об этом свидетельствовало хотя бы то, что никто и никогда не видел его в лицо, даже по телефону он говорил каждый раз разным -- то мужским, то женским, то старческим, а то и детским голосом), -- этот специалист, по мнению Берендеева, должен был исполнить контракт до, а не после заключения сделки; впрочем, не сей счет не могло быть точной договоренности, ибо для этого пришлось бы посвящать специалиста в сложный, безумный, меняющийся по ходу дела, как сама жизнь, план Берендеева, -- то (совершенно точно) прикончат Мехмед и его люди, которым Берендеев после принятия неожиданного решения о самоликвидации ни при каких обстоятельствах не собирался передавать схемы по приобретению контрольных пакетов акций, дискеты и документы по российской металлургии. Собственно, они должны были его прикончить и в случае, если он принесет обещанное, так что Берендеев тут ничем (если данное слово уместно) не рисковал.
Вообще-то можно было отменить (перенести) встречу с людьми Мехмеда и спокойно ждать, пока специалист выполнит свою работу. Однако Берендеев готовился к сделке, как если бы она непременно должна была состояться. Не далее как два дня назад Мехмед сообщил Берендееву, что на сбор денег потребуется некоторое время, слишком уж велика сумма. Он в очередной раз предложил провести ее через не отслеживаемую Интерполом банковскую спутниковую систему расчетов в режиме реального времени, то есть одновременно с передачей документов, но Берендеев в очередной раз отказался.
Роль следовало доиграть до конца. Хотя, если вдуматься, писатель-фантаст Руслан Берендеев играл в последние дни своей жизни сразу много ролей, и роль несостоявшегося миллиардера была отнюдь не самой главной.
Ему было даже интересно, что предпримут эти ребята, когда убедятся, что он пуст. Но ведь, с другой стороны, они должны были понимать, что ему нужны гарантии. Это была пьеса с нерегламентированным числом действий, но с предопределенным финалом.
В последнее время, впрочем, писателя-фантаста Руслана Берендеева беспокоила мысль: а что, если специалист захочет выполнить свою работу непосредственно во время его предполагаемой встречи с Мехмедом? Это "во время" представлялось чем-то вроде черного хода между жизнью и смертью. Смутные, неоформленные мысли об открывающихся "несистемных" перспективах во время "во время" занимали Берендеева. Всю свою жизнь он шел вослед за событиями. Сейчас у него появился шанс их опередить, выступить, так сказать, в роли скульптора бытия, пусть даже скульптура, которую он ваял, была... "Девушка с косой, -подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, -- может, даже с двумя, точнее, с тремя: две на голове, одна -- острейшая -- в руках".
Девушка с тремя косами.
Причем по душу Берендеева была острейшая, которая в руках.
Таким образом, для того чтобы распорядиться временем "во время", ему была нужна дополнительная (лишняя) жизнь, а у него не было ощущения, что она у него есть. Девушка могла махнуть косой в любое мгновение. Одним словом, во всех отношениях Берендееву было далеко до великого Гёте.
Получалось, что писатель-фантаст Руслан Берендеев совершает одновременно преступление и (само)наказание, причем (само)наказание за... несовершенное преступление (он ведь уже не собирался отдавать иностранцам российскую металлургию). Преступлением, надо полагать, было само его намерение сделать это. А может, если и не вся, то некая (Берендеев догадывался, какая именно) часть его жизни.
Впрочем, это было очередным умножением сущности без необходимости. Берендеев давно определил для себя неумножаемую и неделимую "сущность сущности": он хотел доказать Господу, что русский человек еще хоть на что-то способен. И не его вина была, что этим "что-то" вышло (само)наказание за несовершенное (точнее, совершенное в мыслях) преступление. В Евангелии, помнится, утверждается, что тот, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с ней в сердце своем. В случае Берендеева получалось, что тот, кто смотрит на деньги с вожделением, уже не просто прелюбодействует с ними в сердце своем, но и достоин суровейшего наказания.
Однако же чем дальше, тем сильнее его удручала очевидная ненаказуемость мерзавцев, вознамерившихся скупить по дешевке российскую металлургическую промышленность. Тут почему-то евангельские законы относительно неправедных намерений (может статься, временно) не действовали. Писатель-фантаст Руслан Берендеев склонялся к мысли, что мерзавцы должны быть показательно (независимо от Евангелия) наказаны.
Но кем?
И как?
И хотя осенний мир вокруг был прекрасен и ничто (за исключением ожидаемого, но, естественно, неожиданного девушкиного взмаха косой) не могло помешать Берендееву наслаждаться последними осенними днями, его в равной степени томила как неспешность нанятого специалиста, так и ненаказуемость обирающих Россию мерзавцев.
В принципе, думая о минувшей (теперь уже точно) жизни, Берендеев ни о чем особенно не жалел. Его душа была (он долго подбирал слово, чтобы выразить это ощущение) не изничтожена, нет, но... растерта в живую, то есть не утратившую свойства переставшего существовать "целого", пыль. Почему-то подумалось о порошковой металлургии. Так и душа Берендеева, подобно изделию порошковой металлургии, в иные мгновения жизни приобретала вид и форму, но была при этом бесконечно легка, непрочна и... невосстановима. Если вещь (душа) из порошка ломалась, ее невозможно было ни склеить, ни спаять.
За редким исключением, люди (и писатель-фантаст Руслан Берендеев в их числе) не выдержали теста на наличие души.
Человеческие отношения, то есть именно то, что (для души) составляло сущность жизни, были именно тем, о чем Берендеев (уходя) сожалел меньше всего на свете. Едва ли имелся более точный критерий такого явления, как бездушность.
Воистину души многих знакомых Берендееву людей были затемнены, подернуты пеплом. Как была затемнена, подернута пеплом порошковая душа самого Берендеева. Порождало же (генерировало) тьму, пепел... сознание, определенно находившееся в состоянии необъявленной (объявленной?) войны с душой. Чем далее, тем более Берендеев укреплялся в мысли, что душа -- от Бога, сознание -- от Вечности. Мысль же была чем-то вроде разведчика, двойного агента, уже толком не соображающего, на какую сторону, собственно, он работает и где его истинное отечество.
У писателя-фантаста Руслана Берендеева, впрочем, в отличие от большинства людей, хватило воли хотя бы в последний момент смахнуть пепел (порошок?) с души. Душа предстала зеркалом, в котором он увидел отражение собственного сознания. Берендеев был вынужден признать, что душа и сознание "сотрудничают" по принципу "портрета Дориана Грея". Как ни крути, а выходило, что самыми точными "весами" в их споре выступала... смерть. Если в сознании скапливалось много "свинцовых мерзостей", они, как грузило, утягивали душу в преисподнюю. Если сознание было легким (добрым), у души (как у почтового голубя послание) доставало сил уносить его в небеса и выше.
Единственное, с чем было жаль расставаться писателю-фантасту Руслану Берендееву, -- это с красотой раскинувшейся вокруг земли, которую он отныне обнаруживал практически повсеместно и в самых неожиданных проявлениях: в движении туч, в солнечной белизне на фоне этих самых туч высоких, с вкраплением зеркальных стекол домов, несмотря на многолетний кризис, все же возводившихся в Москве. Даже в буколически-урбанистических пейзажах, открывающихся с кольцевой автодороги, отныне видел неизбывную красоту земли писатель-фантаст Руслан Берендеев. На сиюминутную осеннюю благость природы накладывалась благость иных, когда-то виденных им мест. Таким образом, с красотой мира "вообще" не был готов расстаться Берендеев. Ее, уходящую эту красоту, а не остающееся человечество, полагал невосполнимой (вместе с собой) утратой.
Впрочем, утешал он себя, находящийся в утробе матери ребенок, должно быть, тоже созерцает вокруг себя невообразимую красоту, но... помнит ли он о ней, явившись в мир? Нет, он навсегда забывает о ней, как будто и не был никогда в утробе, не видел никакой красоты.
Берендеев имел представление о технологии данного "забытья". Однажды проснувшись среди ночи, он вдруг ощутил себя... вне собственного тела. Тело как бы существовало отдельно, и сознание Берендеева (точнее, не сознание, а сознание плюс душа, то есть та самая "очищенная" от бренного тела психоэнергетическая сущность, которая идет на Страшный суд) -- отдельно. Сущность, как открылось в мгновение раздельного с телом существования Берендееву, была неизмеримо шире (подвижнее) заключенного в рамки вынужденных представлений сознания и вместительнее (в смысле оперативного реагирования на возникающие обстоятельства) привязанной к неразрешимым вопросам человеческого существования души. К земному опыту Берендеева как бы добавился какой-то иной (он не знал, какой именно) опыт. Сущность Берендеева легко охватывала старое (земное) и новое (какое?) сущее и при этом не испытывала ни малейшей тоски по оставляемому земному, включая красоту широко раскинувшихся лесов, полей и рек. И еще о ненаписанных произведениях никоим образом не сожалел писатель-фантаст Руслан Берендеев. Значит, и впрямь стопроцентно закончен был его жизненный (земной) круг. Хотя, естественно, не ему было решать, закончен или не закончен. Решать было девушке с косой, точнее, с тремя.
Выходило, что очередной круг бытия (если, конечно, данное слово здесь уместно) автоматически уничтожал (стирал?) память о круге предыдущем. Во всяком случае, эта память представала чем-то несущественным. Иначе человек всю жизнь скорбел бы по материнской утробе, а после смерти его душа оставалась бы безутешной и в девятый, и в сороковой, и во все прочие дни. Но во что тогда превращалась забывшая земную (человеческую) скорбь душа, если эта самая скорбь составляла ее суть? Какой такой напитывалась новой скорбью? Или скорбь была ее уделом только на земле? Писатель-фантаст Руслан Берендеев в этом сильно сомневался. Если душу и сознание ожидали неотвратимые превращения (метаморфозы), зачем был нужен Страшный суд? Неужто отдельные (плохие) сущности пускались, так сказать, в расход, то есть приговаривались к абсолютному небытию? Берендеев вдруг ощутил священный (панический) трепет очистившейся от земной скверны, воскресшей к новой жизни, преисполнившейся светлых сил души, приговариваемой на Страшном суде к абсолютному небытию. То был трепет попираемой невинности, неистовое моление о справедливости как о милости. Видимо, подумал Берендеев, схожие чувства испытывали загубленные этой душой в земной жизни другие души. Воистину не существовало наказания оптимальнее, нежели приговор к небытию в момент ослепительного, но, как оказывалось, конечного просветления приговариваемого. Вот только воспитательный (чтобы другим неповадно было) момент в подобном наказании отсутствовал, ибо не с кем было приговоренной к небытию душе поделиться страшным опытом. Как, впрочем, и опытом первой смерти. Неужели, подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, так называемый ад -- не столько вечное страдание, сколько вечная смерть, точнее, бесконечная череда очистительных (в момент просветления) смертей?
Впрочем, откуда ему было знать, так это или не так?
Почему-то Берендеев никак не мог отделаться от мысли, что старое вино вливалось в новые мехи, которые мгновенно сообщали этому вину совершенно удивительные свойства -- допустим... компьютерного файла или песни. Вот только непонятно было: если прежнюю сущность формировала прежняя реальность, то, стало быть, в новой сущности надо было начинать, так сказать, с чистого листа? Что же тогда (какой такой опыт, точнее, систему опытов) дозволялось (как восемь килограммов скарба спецпереселенцу) прихватить с собой сознанию? Этот вопрос тревожил Берендеева. Ему не хотелось входить в очередную (новую) сущность пищащим, ничего не знающим и не помнящим младенцем. Точнее, не младенцем, а... атомом, свечением, ультразвуком?
Но может, успокаивал себя Берендеев, все гораздо проще.
Или сложнее.
Невозможно было осмыслить то, что находилось вне понимания, как невозможно, к примеру, циркулем измерить энергию делящегося атома.
Впрочем, подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, у иных сей переход свершается опережающими (в смысле до наступления смерти) темпами. Скажем, у сумасшедших. Они как бы находятся в своем физическом теле (земной реальности), в то время как их сознание -- где-то в другом месте, душа же, быть может, в третьем. Сумасшедшие определенно (хотя кто знает?) не сожалеют о прошлом, не беспокоятся о настоящем, не думают о будущем, в том числе и о Страшном суде.
Ощущение невыносимой завершенности бытия подвигало Берендеева на странные поступки -- вроде прямого инвестирования средств в производство. Собственно, оно, это ощущение, оформилось у него давно. Наем специалиста был всего лишь логическим его завершением, точкой в конце неприлично затянувшегося предложения.
Его изумила скорость, с какой осуществлялись проекты. Это свидетельствовало о том, что "точки" (опять!) приложения средств были определены исключительно точно (воистину язык -- от Бога!). И не вина писателя-фантаста Руслана Берендеева, что "точки" оказались, скажем так, неожиданными. Как если бы человек (страна) долго болел, но вот определенно начал выздоравливать, однако как-то странно: легкие у него вдруг превратились в жабры, глаза сместились на затылок, выросла третья нога. То есть получился новый человек, да и... человек ли? Естественно, окружающие (мировое сообщество) воспринимали его (страну) как опасного урода. Но разве не так некогда воспринимали величественные динозавры путающихся у них под ногами первых теплокровных млекопитающих? Откуда было гордым динозаврам знать, что будущее вот за этими ублюдками, а не за ними?
Во всех газетах, на всех "круглых столах" без устали повторяли одну и ту же фразу: "В России вкладывать деньги в производство бессмысленно, потому что невозможно получить прибыль".
Берендеев же вложил и получил. Причем прибыль росла, как... грибы (снова грибы!), как катящийся с горы снежный ком, и если бы Берендеев не стремился завершить на этом свете свои дела, у него имелись бы все шансы безмерно (опять!) разбогатеть. Хотя, естественно, не так ураганно, как в случае продажи отечественной металлургии людям Джерри Ли Когана. Писателю-фантасту Руслану Берендееву было известно, что судьба, если чего-то не может сделать сразу, обязательно заходит с другого конца, инерционно (а иногда очень даже решительно) стремится довести до конца начатое. Выходило, что судьбе было угодно видеть его богатым. Берендеев же предлагал судьбе увидеть себя мертвым. Как бы там ни было, теперь у него был шанс определить, чья фишка выше.
Если, конечно, успеет.
Хотя Берендеев читал, что момент собственной смерти человек осознает всегда, везде, при любых обстоятельствах, во всей полноте и даже сверх того, каким бы стремительным (в реальном времени, которое, как известно, далеко не абсолютно, Берендеев понял это под пулями бомжа) этот момент ни был.
Россия определенно переживала некий цивилизационный сдвиг. Эпоха финансового капитала должна была завершиться вместе с концом доллара как резервной валюты человечества. Умнейшие люди в самых разных странах не сомневались, что будущее за новым социальным (кто называл его биотехнологическим капитализмом, кто -- генноинженерным социализмом) строем, где роль денег будут выполнять технологии управления и (если технологии по каким-то причинам откажут) непрямое (а может, и прямое) принуждение, то есть сила. Эти самые люди (пока еще было возможно) приобретали в теплых морях острова и рифы, вкладывали деньги в строительство неприступных убежищ, где можно было не без комфорта переждать грядущий мировой катаклизм. Одним словом, вели себя как боги, вознамерившиеся оставить грешную землю. Теоретически их можно было понять: территория, где пока еще удавалось ощущать себя полноценным богатым человеком, съеживалась, подобно шагреневой коже, с каждым годом.
Берендеев понял, что ему не дано постичь одиночество Господа.
Он вдруг догадался, почему, собственно, листья летят строго на восток. Потому что рубль в ближайшее время в очередной раз рухнет.
Почти автоматически он вытащил из кармана телефон, позвонил в управляющую компанию, распорядился немедленно перевести половину своих рублевых активов в китайский юань, чтобы "прицепиться" к любому мало-мальски выгодному инвестиционному проекту.
Ему вдруг открылось, что, подобно тому как вождь гуннов Аттила считал себя "бичом Божьим", он, писатель-фантаст Руслан Берендеев, вполне может считать себя "пружиной Вечности". Он почему-то вспомнил, что давным-давно переставшая существовать фирма "Бисси", где некогда работала его жена Дарья, занималась торговлей металлами. Он вспомнил свои горячечные -- на грани бреда -проклятия, посылаемые Дарье, бесчисленные и бессмысленные мысленные разговоры с ней, когда он доказывал ей, что он (Берендееву было стыдно об этом вспоминать, но так было) лучше, умнее, а главное, удачливее (естественно, теоретически) ее работодателей, хозяев этой жалкой фирмочки.
Сбылось.
Берендеев был близок к тому, чтобы продать не тысчонку-другую тонн цветных металлов, как канувшая в Лету "Бисси", но всю российскую металлургическую промышленность!
Убей Бог, писатель-фантаст Руслан Берендеев не понимал, что такого особенного было в его (естественном для сходящего с ума от ревности мужа) стремлении доказать (чисто теоретически, то есть мысленно), что он, если вдруг возникнет необходимость, сможет торговать металлами лучше, чем пьяные ворюги из фирмы "Бисси"! "Клип, -- как прежде не понимал, так вдруг сейчас понял Берендеев, -- мой клип выиграл в лотерею Вечности! А что означает выигрыш в лотерею Вечности? Выигрыш в лотерею Вечности означает воплощение клипа в жизнь!"
Берендеев более ни мгновения не сомневался: намерение (решение) уничтожить клип -- тоже клип.
Он набрал номер Нестора Рыбоконя.
-- Нестор, -- произнес в трубку Берендеев, -- они согласны. Но есть одно смущающее меня обстоятельство. Да, Нестор, "лишний человек", вечный персонаж русской жизни. Ты говорил, что у тебя есть специалист, который решает эти вопросы. Пусть он мне позвонит. Я назову имя "лишнего человека". Как только он сделает работу, мы начинаем. Я думаю, все пройдет нормально.
-- Хорошо, -- ответил Рыбоконь, -- но ему нужна предоплата. Как будем платить?
-- Естественно, пополам, как еще? -- удивился Берендеев.
-- Если платим пополам, -- рассмеялся Рыбоконь, -- назови мне его имя. Вдруг я заплачу за... себя? Ну хотя бы половину имени.
-- Коган, -- сказал Берендеев. -- Его зовут Джерри Ли Коган. впрочем, при рождении ему дали другое имя.
-- Со специалистом можно связаться только раз, -- продолжил Рыбоконь, -потом он действует самостоятельно. Отмена заказа возможна, но в этом случае деньги все равно должны быть выплачены полностью. Такие у него правила.
-- Разумные правила, -- согласился Берендеев.
-- Он позвонит, -- сказал Рыбоконь. -- Но я не знаю, когда именно. У него сложная система связи -- каждый раз новый номер. Но действует она весьма отлаженно.
...Он позвонил на следующий день вечером, когда Берендеев гулял с Сарой по смеркающемуся Ботаническому саду. Красные японские розы среди камней казались черными.
-- Его зовут Руслан Иванович Берендеев, -- произнес Берендеев прямо в светящиеся на мобильном телефоне цифры. -- Сообщите реквизиты, куда перечислить деньги.
"Надо послезавтра вечером отвезти Сару обратно", -- подумал Берендеев.
Деньги из Швейцарии на Кипр обычным порядком переводились в течение двух недель.
Но иногда получалось быстрее.
21
Берендееву было не привыкать жить с мыслью, что жить осталось всего ничего. Большей частью впрочем, (так уж устроен человек), всё главенствовало над ничто. Всё, как горячий воздух внутри монгольфьера, расширялось, вмещая в себя сущее вопреки времени и логике. Чем старше становился человек, тем меньше у него оставалось будущего, но тем больше появлялось планов. Ничто -- как бы не существовало, а если и существовало, то не здесь, не сейчас и ни в коем случае не с писателем-фантастом Русланом Берендеевым, который, твердо зная, что умрет, собирался жить... вечно.
Впрочем, в настоящий момент (после перечисления на номерной счет специалиста оговоренного аванса) всякая двойственность в данном вопросе представлялась совершенно неуместной.
Последнее, что оставалось в этой жизни Берендееву, -- достойно встретить ничто.
Единственно (в теоретическом, точнее, даже в метафизическом и историческом плане), было не вполне ясно: всякая ли смерть -- момент воссоединения с Господом? И как (технически) осуществляется оно у пассивных (в смысле, что не сами наложили на себя руки) самоубийц, а также у невинно и винно (то есть не обязательно по пьянке) убиенных? Берендеев прикидывал, куда отнести себя. Получалось, что куда угодно и сразу всюду. Он одновременно был готов к естественной, так сказать, ненасильственной смерти, определенно был (пассивным) самоубийцей, при том что был (он все чаще думал о себе в прошедшем времени) отчасти невинно, но отчасти и винно убиенным. Получалось, что писатель-фантаст Руслан Берендеев был готов предстать пред очами Господа как бы держа в руке ромашку. Господу оставалось всего лишь выбрать лепесток "любит" или "не любит".
Конечно же, Берендееву было стыдно "грузить" Господа, надо полагать, не самым важным и неотложным для него выбором. Однако, помимо тезиса о смирении Господа перед тварью, Берендееву лег на сердце и тезис о (он не сомневался, что вынужденной) погруженности Господа в повседневные дела людей.
Однако же было нечто, что находилось за скобками смирения Господа перед тварью, а также вынужденной Его погруженности в повседневные дела конкретных людей. И было это нечто непрестанным (neverending) течением обыденной жизни, внутри которой, как позвоночник (тоже в некотором роде гриб; древние греки, впрочем, полагали, что позвоночник -- это змея) внутри теплокровного тела, скрывалась отработанная технология принятия Господом тех или иных решений. Вот эта-то технология и не давала покоя писателю-фантасту Руслану Берендееву, ибо внутри нее он видел... тайну, лежащую в основе всего.
Технология, размышлял Берендеев, неизбежно возникает там, где большие числа. Каждый день, если верить статистике, на земле умирало несколько десятков миллионов человек. Следовательно, Господу приходилось оперировать внутри очень больших чисел. Но оперировать внутри больших чисел можно было, только вооружившись специфической технологией.
Прохаживаясь по осеннему Ботаническому саду, Берендеев иной раз додумывался до совершенно абсурдных вещей, вроде того, что Вечность и есть та самая технология (тайна), посредством которой Господь управляет сущим. Никому не дано постичь смысл и структуру Вечности, как не дано постичь структуру и смысл... гриба. "Неужели Вечность... гриб? -- изумился Берендеев. -- Неужели в основе технологии управления сущим лежит... гриб? Неужели третье тысячелетие -- тысячелетие... Гриба, точнее, Грибога, а может, Богриба?" Берендеев подумал, что, определяя единицу измерения Вечности, перебрал все мыслимое и немыслимое, за исключением единственно правильного, а потому как бы невозможного, а именно... гриба. Единица Вечности -- гриб! Не случайно же, подумал Берендеев, ядерный взрыв не просто до боли напоминает гриб, но и зовется в просторечии грибом. Определенно, язык (а язык, как известно, от Бога) опережал (указывал путь) человеческое(ому) сознание(ю).
В то же самое время он твердо знал, что Вечность являлась воинствующим отрицанием технологии как оргтермина. То есть антигрибом внутри гриба.
Писатель-фантаст Руслан Берендеев ощущал себя (точнее, свое сознание) летящим в пропасть, где нет не только дна, но вообще ничего нет, кроме этого самого летящего в пропасть сознания.
Он пытался вослед великому Гёте (хотя бы мысленно) использовать оставшиеся ему осенние деньки как некий бонус (подарок) судьбы по завершении жизненного цикла. Однако же Гёте, когда он принял это решение, было за восемьдесят, сочинения его составляли многие тома, имя его было известно всему просвещенному человечеству. Берендееву еще не было сорока пяти, последняя его (как, впрочем, и все предыдущие) книга -- "Секс на Меркурии и ниже" -- не принесла ему славы. В настоящее время вообще никому не было ни малейшего дела до писателя-фантаста Руслана Берендеева, за исключением узкого круга лиц, от которых он намеревался получить пяток (если наличными) или пару (если десятитысячными казначейскими сертификатами на предъявителя) чемоданов бумаг, именуемых "мерой вещей", "эквивалентом сущего" и так далее, в просторечии же -- деньгами. Таким образом, делал вывод прогуливающийся по осеннему Ботаническому саду Берендеев, сравнение с Гёте некорректно, как некорректно сравнение горы с мышью, а Вечности с грибом. Созерцание величественной горы (Вечности) преисполняет душу человека изумлением и благоговением, тогда как созерцание деяний мыши (гриба), допустим, в продуктовом ларе или в погребе, где хранится картошка, преисполняет эту же самую душу негодованием и отвращением.
Если великий Гёте мог на исходе дней наслаждаться покоем и ощущением, что жизнь прожита не зря, Берендеев -- сугубо виртуальным чувством, что теоретически мог бы сделаться одним из самых богатых людей в современной России, но не сделался. Более того, не сделался, можно сказать, под двойные гарантии. Если его не прикончит неведомый, но, как утверждал Рыбоконь, отменно знающий свое дело специалист (об этом свидетельствовало хотя бы то, что никто и никогда не видел его в лицо, даже по телефону он говорил каждый раз разным -- то мужским, то женским, то старческим, а то и детским голосом), -- этот специалист, по мнению Берендеева, должен был исполнить контракт до, а не после заключения сделки; впрочем, не сей счет не могло быть точной договоренности, ибо для этого пришлось бы посвящать специалиста в сложный, безумный, меняющийся по ходу дела, как сама жизнь, план Берендеева, -- то (совершенно точно) прикончат Мехмед и его люди, которым Берендеев после принятия неожиданного решения о самоликвидации ни при каких обстоятельствах не собирался передавать схемы по приобретению контрольных пакетов акций, дискеты и документы по российской металлургии. Собственно, они должны были его прикончить и в случае, если он принесет обещанное, так что Берендеев тут ничем (если данное слово уместно) не рисковал.
Вообще-то можно было отменить (перенести) встречу с людьми Мехмеда и спокойно ждать, пока специалист выполнит свою работу. Однако Берендеев готовился к сделке, как если бы она непременно должна была состояться. Не далее как два дня назад Мехмед сообщил Берендееву, что на сбор денег потребуется некоторое время, слишком уж велика сумма. Он в очередной раз предложил провести ее через не отслеживаемую Интерполом банковскую спутниковую систему расчетов в режиме реального времени, то есть одновременно с передачей документов, но Берендеев в очередной раз отказался.
Роль следовало доиграть до конца. Хотя, если вдуматься, писатель-фантаст Руслан Берендеев играл в последние дни своей жизни сразу много ролей, и роль несостоявшегося миллиардера была отнюдь не самой главной.
Ему было даже интересно, что предпримут эти ребята, когда убедятся, что он пуст. Но ведь, с другой стороны, они должны были понимать, что ему нужны гарантии. Это была пьеса с нерегламентированным числом действий, но с предопределенным финалом.
В последнее время, впрочем, писателя-фантаста Руслана Берендеева беспокоила мысль: а что, если специалист захочет выполнить свою работу непосредственно во время его предполагаемой встречи с Мехмедом? Это "во время" представлялось чем-то вроде черного хода между жизнью и смертью. Смутные, неоформленные мысли об открывающихся "несистемных" перспективах во время "во время" занимали Берендеева. Всю свою жизнь он шел вослед за событиями. Сейчас у него появился шанс их опередить, выступить, так сказать, в роли скульптора бытия, пусть даже скульптура, которую он ваял, была... "Девушка с косой, -подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, -- может, даже с двумя, точнее, с тремя: две на голове, одна -- острейшая -- в руках".
Девушка с тремя косами.
Причем по душу Берендеева была острейшая, которая в руках.
Таким образом, для того чтобы распорядиться временем "во время", ему была нужна дополнительная (лишняя) жизнь, а у него не было ощущения, что она у него есть. Девушка могла махнуть косой в любое мгновение. Одним словом, во всех отношениях Берендееву было далеко до великого Гёте.
Получалось, что писатель-фантаст Руслан Берендеев совершает одновременно преступление и (само)наказание, причем (само)наказание за... несовершенное преступление (он ведь уже не собирался отдавать иностранцам российскую металлургию). Преступлением, надо полагать, было само его намерение сделать это. А может, если и не вся, то некая (Берендеев догадывался, какая именно) часть его жизни.
Впрочем, это было очередным умножением сущности без необходимости. Берендеев давно определил для себя неумножаемую и неделимую "сущность сущности": он хотел доказать Господу, что русский человек еще хоть на что-то способен. И не его вина была, что этим "что-то" вышло (само)наказание за несовершенное (точнее, совершенное в мыслях) преступление. В Евангелии, помнится, утверждается, что тот, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с ней в сердце своем. В случае Берендеева получалось, что тот, кто смотрит на деньги с вожделением, уже не просто прелюбодействует с ними в сердце своем, но и достоин суровейшего наказания.
Однако же чем дальше, тем сильнее его удручала очевидная ненаказуемость мерзавцев, вознамерившихся скупить по дешевке российскую металлургическую промышленность. Тут почему-то евангельские законы относительно неправедных намерений (может статься, временно) не действовали. Писатель-фантаст Руслан Берендеев склонялся к мысли, что мерзавцы должны быть показательно (независимо от Евангелия) наказаны.
Но кем?
И как?
И хотя осенний мир вокруг был прекрасен и ничто (за исключением ожидаемого, но, естественно, неожиданного девушкиного взмаха косой) не могло помешать Берендееву наслаждаться последними осенними днями, его в равной степени томила как неспешность нанятого специалиста, так и ненаказуемость обирающих Россию мерзавцев.
В принципе, думая о минувшей (теперь уже точно) жизни, Берендеев ни о чем особенно не жалел. Его душа была (он долго подбирал слово, чтобы выразить это ощущение) не изничтожена, нет, но... растерта в живую, то есть не утратившую свойства переставшего существовать "целого", пыль. Почему-то подумалось о порошковой металлургии. Так и душа Берендеева, подобно изделию порошковой металлургии, в иные мгновения жизни приобретала вид и форму, но была при этом бесконечно легка, непрочна и... невосстановима. Если вещь (душа) из порошка ломалась, ее невозможно было ни склеить, ни спаять.
За редким исключением, люди (и писатель-фантаст Руслан Берендеев в их числе) не выдержали теста на наличие души.
Человеческие отношения, то есть именно то, что (для души) составляло сущность жизни, были именно тем, о чем Берендеев (уходя) сожалел меньше всего на свете. Едва ли имелся более точный критерий такого явления, как бездушность.
Воистину души многих знакомых Берендееву людей были затемнены, подернуты пеплом. Как была затемнена, подернута пеплом порошковая душа самого Берендеева. Порождало же (генерировало) тьму, пепел... сознание, определенно находившееся в состоянии необъявленной (объявленной?) войны с душой. Чем далее, тем более Берендеев укреплялся в мысли, что душа -- от Бога, сознание -- от Вечности. Мысль же была чем-то вроде разведчика, двойного агента, уже толком не соображающего, на какую сторону, собственно, он работает и где его истинное отечество.
У писателя-фантаста Руслана Берендеева, впрочем, в отличие от большинства людей, хватило воли хотя бы в последний момент смахнуть пепел (порошок?) с души. Душа предстала зеркалом, в котором он увидел отражение собственного сознания. Берендеев был вынужден признать, что душа и сознание "сотрудничают" по принципу "портрета Дориана Грея". Как ни крути, а выходило, что самыми точными "весами" в их споре выступала... смерть. Если в сознании скапливалось много "свинцовых мерзостей", они, как грузило, утягивали душу в преисподнюю. Если сознание было легким (добрым), у души (как у почтового голубя послание) доставало сил уносить его в небеса и выше.
Единственное, с чем было жаль расставаться писателю-фантасту Руслану Берендееву, -- это с красотой раскинувшейся вокруг земли, которую он отныне обнаруживал практически повсеместно и в самых неожиданных проявлениях: в движении туч, в солнечной белизне на фоне этих самых туч высоких, с вкраплением зеркальных стекол домов, несмотря на многолетний кризис, все же возводившихся в Москве. Даже в буколически-урбанистических пейзажах, открывающихся с кольцевой автодороги, отныне видел неизбывную красоту земли писатель-фантаст Руслан Берендеев. На сиюминутную осеннюю благость природы накладывалась благость иных, когда-то виденных им мест. Таким образом, с красотой мира "вообще" не был готов расстаться Берендеев. Ее, уходящую эту красоту, а не остающееся человечество, полагал невосполнимой (вместе с собой) утратой.
Впрочем, утешал он себя, находящийся в утробе матери ребенок, должно быть, тоже созерцает вокруг себя невообразимую красоту, но... помнит ли он о ней, явившись в мир? Нет, он навсегда забывает о ней, как будто и не был никогда в утробе, не видел никакой красоты.
Берендеев имел представление о технологии данного "забытья". Однажды проснувшись среди ночи, он вдруг ощутил себя... вне собственного тела. Тело как бы существовало отдельно, и сознание Берендеева (точнее, не сознание, а сознание плюс душа, то есть та самая "очищенная" от бренного тела психоэнергетическая сущность, которая идет на Страшный суд) -- отдельно. Сущность, как открылось в мгновение раздельного с телом существования Берендееву, была неизмеримо шире (подвижнее) заключенного в рамки вынужденных представлений сознания и вместительнее (в смысле оперативного реагирования на возникающие обстоятельства) привязанной к неразрешимым вопросам человеческого существования души. К земному опыту Берендеева как бы добавился какой-то иной (он не знал, какой именно) опыт. Сущность Берендеева легко охватывала старое (земное) и новое (какое?) сущее и при этом не испытывала ни малейшей тоски по оставляемому земному, включая красоту широко раскинувшихся лесов, полей и рек. И еще о ненаписанных произведениях никоим образом не сожалел писатель-фантаст Руслан Берендеев. Значит, и впрямь стопроцентно закончен был его жизненный (земной) круг. Хотя, естественно, не ему было решать, закончен или не закончен. Решать было девушке с косой, точнее, с тремя.
Выходило, что очередной круг бытия (если, конечно, данное слово здесь уместно) автоматически уничтожал (стирал?) память о круге предыдущем. Во всяком случае, эта память представала чем-то несущественным. Иначе человек всю жизнь скорбел бы по материнской утробе, а после смерти его душа оставалась бы безутешной и в девятый, и в сороковой, и во все прочие дни. Но во что тогда превращалась забывшая земную (человеческую) скорбь душа, если эта самая скорбь составляла ее суть? Какой такой напитывалась новой скорбью? Или скорбь была ее уделом только на земле? Писатель-фантаст Руслан Берендеев в этом сильно сомневался. Если душу и сознание ожидали неотвратимые превращения (метаморфозы), зачем был нужен Страшный суд? Неужто отдельные (плохие) сущности пускались, так сказать, в расход, то есть приговаривались к абсолютному небытию? Берендеев вдруг ощутил священный (панический) трепет очистившейся от земной скверны, воскресшей к новой жизни, преисполнившейся светлых сил души, приговариваемой на Страшном суде к абсолютному небытию. То был трепет попираемой невинности, неистовое моление о справедливости как о милости. Видимо, подумал Берендеев, схожие чувства испытывали загубленные этой душой в земной жизни другие души. Воистину не существовало наказания оптимальнее, нежели приговор к небытию в момент ослепительного, но, как оказывалось, конечного просветления приговариваемого. Вот только воспитательный (чтобы другим неповадно было) момент в подобном наказании отсутствовал, ибо не с кем было приговоренной к небытию душе поделиться страшным опытом. Как, впрочем, и опытом первой смерти. Неужели, подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, так называемый ад -- не столько вечное страдание, сколько вечная смерть, точнее, бесконечная череда очистительных (в момент просветления) смертей?
Впрочем, откуда ему было знать, так это или не так?
Почему-то Берендеев никак не мог отделаться от мысли, что старое вино вливалось в новые мехи, которые мгновенно сообщали этому вину совершенно удивительные свойства -- допустим... компьютерного файла или песни. Вот только непонятно было: если прежнюю сущность формировала прежняя реальность, то, стало быть, в новой сущности надо было начинать, так сказать, с чистого листа? Что же тогда (какой такой опыт, точнее, систему опытов) дозволялось (как восемь килограммов скарба спецпереселенцу) прихватить с собой сознанию? Этот вопрос тревожил Берендеева. Ему не хотелось входить в очередную (новую) сущность пищащим, ничего не знающим и не помнящим младенцем. Точнее, не младенцем, а... атомом, свечением, ультразвуком?
Но может, успокаивал себя Берендеев, все гораздо проще.
Или сложнее.
Невозможно было осмыслить то, что находилось вне понимания, как невозможно, к примеру, циркулем измерить энергию делящегося атома.
Впрочем, подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, у иных сей переход свершается опережающими (в смысле до наступления смерти) темпами. Скажем, у сумасшедших. Они как бы находятся в своем физическом теле (земной реальности), в то время как их сознание -- где-то в другом месте, душа же, быть может, в третьем. Сумасшедшие определенно (хотя кто знает?) не сожалеют о прошлом, не беспокоятся о настоящем, не думают о будущем, в том числе и о Страшном суде.
Ощущение невыносимой завершенности бытия подвигало Берендеева на странные поступки -- вроде прямого инвестирования средств в производство. Собственно, оно, это ощущение, оформилось у него давно. Наем специалиста был всего лишь логическим его завершением, точкой в конце неприлично затянувшегося предложения.
Его изумила скорость, с какой осуществлялись проекты. Это свидетельствовало о том, что "точки" (опять!) приложения средств были определены исключительно точно (воистину язык -- от Бога!). И не вина писателя-фантаста Руслана Берендеева, что "точки" оказались, скажем так, неожиданными. Как если бы человек (страна) долго болел, но вот определенно начал выздоравливать, однако как-то странно: легкие у него вдруг превратились в жабры, глаза сместились на затылок, выросла третья нога. То есть получился новый человек, да и... человек ли? Естественно, окружающие (мировое сообщество) воспринимали его (страну) как опасного урода. Но разве не так некогда воспринимали величественные динозавры путающихся у них под ногами первых теплокровных млекопитающих? Откуда было гордым динозаврам знать, что будущее вот за этими ублюдками, а не за ними?
Во всех газетах, на всех "круглых столах" без устали повторяли одну и ту же фразу: "В России вкладывать деньги в производство бессмысленно, потому что невозможно получить прибыль".
Берендеев же вложил и получил. Причем прибыль росла, как... грибы (снова грибы!), как катящийся с горы снежный ком, и если бы Берендеев не стремился завершить на этом свете свои дела, у него имелись бы все шансы безмерно (опять!) разбогатеть. Хотя, естественно, не так ураганно, как в случае продажи отечественной металлургии людям Джерри Ли Когана. Писателю-фантасту Руслану Берендееву было известно, что судьба, если чего-то не может сделать сразу, обязательно заходит с другого конца, инерционно (а иногда очень даже решительно) стремится довести до конца начатое. Выходило, что судьбе было угодно видеть его богатым. Берендеев же предлагал судьбе увидеть себя мертвым. Как бы там ни было, теперь у него был шанс определить, чья фишка выше.
Если, конечно, успеет.
Хотя Берендеев читал, что момент собственной смерти человек осознает всегда, везде, при любых обстоятельствах, во всей полноте и даже сверх того, каким бы стремительным (в реальном времени, которое, как известно, далеко не абсолютно, Берендеев понял это под пулями бомжа) этот момент ни был.
Россия определенно переживала некий цивилизационный сдвиг. Эпоха финансового капитала должна была завершиться вместе с концом доллара как резервной валюты человечества. Умнейшие люди в самых разных странах не сомневались, что будущее за новым социальным (кто называл его биотехнологическим капитализмом, кто -- генноинженерным социализмом) строем, где роль денег будут выполнять технологии управления и (если технологии по каким-то причинам откажут) непрямое (а может, и прямое) принуждение, то есть сила. Эти самые люди (пока еще было возможно) приобретали в теплых морях острова и рифы, вкладывали деньги в строительство неприступных убежищ, где можно было не без комфорта переждать грядущий мировой катаклизм. Одним словом, вели себя как боги, вознамерившиеся оставить грешную землю. Теоретически их можно было понять: территория, где пока еще удавалось ощущать себя полноценным богатым человеком, съеживалась, подобно шагреневой коже, с каждым годом.