Кублицкая Инна. Карми

   — Ты собрался умирать?
   — Нет, но всякое может случиться. Сава огляделась:
   — А ты можешь как-нибудь сообщить своим родичам, где ты?
   — А я и сообщил давно, — ответил Руттул. — Только мое сообщение до них еще не скоро дойдет. Если они и явятся выручать меня, то это будет еще через добрый десяток лет.
   — Это долго… — протянула Сава.
   — Это очень быстро, — улыбнулся Руттул. — Ты и не заметишь, как годы пройдут. Надо только не ждать, а жить. И я хочу тебя на всякий случай научить управлять глайдером. Сейчас, когда в нем работают только гравиторы, это очень просто, не надо даже делать расчетов.
   Он сдвинул рукав костюма и показал Саве металлическую цепочку, браслетом опоясывающую его запястье. На другом запястье цепочка казалась точно такой же, но, как оказалось, предназначена была совсем для другого. Цепочка с левой руки была «рабочим ключом», инструментом для управления глайдером. На правой же руке — силовой захват; этим силовым захватом Руттул в свое время справился с хокарэмами.
   — Он такой сильный? — с любопытством разглядывая поблескивающую вещицу, спросила Сава.
   — Потом, когда вернемся, я тебе покажу, каково его действие, — пообещал Руттул. — Не в глайдере же все крушить.
   — А мне ты дашь попробовать?
   — Увы, нет, — покачал головой Руттул — браслеты, оказалось, снять невозможно. Для этого существует специальный аппарат, да только в глайдере его, конечно, нет.
   — Как же ты собираешься меня учить? — резонно спросила Сава. — Ведь меня глайдер слушаться не будет.
   Руттул оторвался от управления — теперь это было можно: глайдер кружил вокруг планеты по орбите.
   Оказалось, для подобных Саве учеников существует так называемый «стажерский ключ», волшебная палочка — как сразу обозвала его Сава. Руттул показывал, как им действовать, и Сава на лету схватывала новую науку. Тут Руттулу пришлось удивиться ее памяти: Сава без ошибок повторяла названия, а уж назначение приборов запоминала сразу. Правда, в теорию Руттул не вдавался — управлять глайдером можно и без этого; верно говорил когда-то Жикайо, что и медведя можно натренировать для полетов.
   Одного урока было достаточно, чтобы Сава научилась выполнять несложные маневры в пространстве; поручить же ей посадку Руттул не решился. Он посадил глайдер сам, открыл люк, сказал: «Ну, вперед, только поосторожнее на выходе» .
   Сава уверенно поплыла в люк, но вскрик показал, что выход ей не удался. Руттул ловко выпрыгнул из глайдера и увидел, что Сава, потирая плечо, растерянно сидит на камнях.
   — Больно ?
   Сава помотала головой.
   — Ничего, в следующий раз будешь половчей. Глайдер, повинуясь Руттулу, опять исчез в озере, а Сава и
   Руттул вернулись в лагерь.
   Сава то и дело оглядывалась на Руттула; сияющие ее взгляды заметил Стенхе — и предположения его были очень далеки от истины. Мысли Маву пошли в том же направлении; правда, он ничего не сказал ни Саве, ни Руттулу, но поговорил с Хаби. Хаби не показала вида, что встревожена, но попозже подошла к молодой принцессе.
   Сава сначала не поняла, о чем Хаби говорит:
   — Что, что?
   — Господин… по-настоящему стал твоим мужем?
   Сава уставилась на Хаби во все глаза, потом до нее дошло, и она покраснела густо-густо, даже в потемках было заметно.
   Застенчивость перехватила ей горло, она отрицательно замотала головой.
   — Нет, Хаби, нет, нет, — проговорила Сава, когда смогла справиться с голосом. — Почему ты решила так?
   — Ты сегодня совсем другая, госпожа, — сказала Хаби. — Мы говорили с Маву, и он подумал…
   — Ах, это Маву! — закричала Сава. Она вскочила и побежала разыскивать младшего хокарэма.
   Маву решил сперва, когда Сава набросилась на него с кулаками, что у нее просто приступ желания поучиться драке; он легко отбросил ее и, встав над ней, поучающе изложил, в чем заключается ее ошибка при нападении. Игры такого рода были обычны; неудивительно, что Маву принял ее негодование за учебную атаку.
   — Маву! — закричала Сава, вставая. — Я не шучу. Я хочу побить тебя, клянусь небом!
   — Да за что?
   — Зачем ты язык распускаешь?
   — Я? — удивился Маву.
   — А кто, кто Хаби нанаушничал?
   — Что ж тут такого? — невинно спросил Маву. — Дела женские, обыкновенные…
   Сава еще раз наскочила на него с кулаками. Маву захватил ее руки, повернул девочку от себя, не давая ударить ногами.
   — Не суй свой нос в чужие дела, — прошипела Сава, пытаясь лягаться.
   Маву, оттолкнув ее, отпрыгнул сам.
   — Ну виноват, — улыбался он. — Бывает… Но даже в расстроенных чувствах, дорогая моя госпожа, нельзя бросаться на врага очертя голову.
   Сава топнула ногой.
   — Ну что ты с ним поделаешь, — сказала она подошедшему Стенхе. — Выдумывает всякую чепуху и болтает…
   — Отрезать ему язык? — предложил Стенхе с улыбкой.
   — Эй-эй! — обеспокоенно прикрикнул Маву. Улыбки улыбками, а Стенхе и в самом деле может такое сделать.
   — Да нет, Стенхе, — запротестовала Сава. — Кто ж тогда со мной песни распевать будет?
   Руттул довольно серьезно относился к пению. В раннем детстве голосок у принцессы был несильный, да и побаливало частенько горло от постоянных зимних сквозняков. Руттул же подыскал хорошего учителя пения — выписал из Нависсо, и тот хотя и не довел Савин голос до совершенства, все же сумел его укрепить. Для чего это было нужно Руттулу? Руттул полагал, что люди, наделенные властью, должны говорить не только красноречиво, но и хорошо поставленным голосом, четко и правильно.
   Пожалуй, с течением времени Сава и стала так говорить, но большим удовольствием, чем петь, было для нее подражание различным майярским говорам; Руттул не возражал, а Стенхе не ленился указывать Саве на особенности произношения людей из различных местностей. Он и сам был мастер подражать разным наречиям, однако говорил обычно с глуховатым гортуским акцентом, но с обилием книжных выражений. Петь же он почти не умел: хотя и не перевирал мелодию, пел он настолько своеобразно, что слушать его было одно мучение.
   — Так с кем я буду петь, Стенхе? — повторила Сава.
   — Подумаешь, — смеялся Стенхе. — Я тебе таких певунов на грос дюжину куплю.
   — Таких, как я, ты и одного на грос не купишь, — ухмыльнулся Маву. — Такие, как я, не часто встречаются.
   — Ну, Маву, ты слишком высоко себя ценишь, — возразила Сава, ибо грос, а правильнее, гроссери — это миллион эрау, сумма по майярским понятиям немалая. Состояние принцев Горту оценивалось в четыре гроса, Верховного короля — в полтора, Пайра — в два с третью.
   — Каждый человек стоит столько, за сколько его можно купить, — покачал головой Стенхе. — Маву гроса, пожалуй, стоит. А как ты думаешь?
   — Ты противоречишь себе, Стенхе, — воскликнула Сава. — Как же понимать твои слова?
   — Слова — ветер, — объяснил Стенхе. — Дела — камень. Но не кажется ли тебе, госпожа, что пора уже отправляться спать?
   И в самом деле было уже поздно; раскинутый на берегу озера лагерь уж угомонился, костры догорали, люди укладывались спать — кто в шатрах, кто под открытым небом.
   Для Савы, конечно, тоже был приготовлен шатер, но она предпочитала спать на свежем воздухе. Руттул не возражал, а Стенхе также ничего дурного в том не видел: он ложился спать недалеко от нее, постоянно готовый оградить ее от любых врагов.
   В эту ночь Сава спала плохо; не то чтобы снились кошмары, но пережитое за день то и дело напоминало о себе: яркое солнце пылало на черном небе, затмевая звезды, голубая, в полосах облаков плыла планета, и казалось Саве, что они с Руттулом летят среди черноты — просто летят, без всякого глайдера, а навстречу им выдвигается громадный, в две лиги, фотонник. Сава и представляла его обыкновенной иглой, только очень большой, даже с ушком, и обрывок какой-то полупрозрачной ткани, продетый в это ушко, белесым шлейфом заслонял небо. «Они нашли Руттула», — поняла Сава, и невыносимая тоска сжала ей сердце. От этой тоски она и проснулась.
   Сава открыла глаза и увидела над собой ночное небо; почти в зените висела луна, светила она ярко, но где ей было до высокого космического солнца?
   Кутая плечи пуховым одеялом, Сава села. Тут же зашевелился Стенхе:
   — Что-нибудь случилось?
   — Нет, нет, Стенхе, просто не спится, — поспешно сказала Сава.
   — С чего бы это? — проворчал Стенхе, переворачиваясь на Другой бок. — Я в твои годы спал как убитый, не замечал ночи…
   Сава по звездам определила, что до рассвета уж почти ничего не осталось; она снова устроилась в постели, — так, глядя в небо, могло даже показаться, что она опять в глайдере. И воспоминание приятно согрело душу: Руттул обещал, что и сегодня будет учить ее управлять глайдером. Сава припомнила, как она вчера сама заставляла глайдер кувыркаться… И звезды казались совсем близкими.
   …Оказывается, Сава все-таки опять уснула. Утром разбудил ее обычный шум просыпающегося лагеря, запах дыма от разводимых костров и самое главное — свет.
   — Вставай, — послышался голос Маву. — Сколько спать можно?
   — Еще немножечко, — попросила Сава. Вылезать из-под теплых одеял совсем не хотелось.
   — Ладно, — отозвался Маву. — Стенхе сейчас на озере, когда возвращаться будет — встанешь.
   Сава потянулась сладко, потом опять свернулась в комочек; спать ей уже не хотелось, но потянуть время в теплой постели Сава любила. Она снова уставилась на небо. Небо после вчерашних приключений неизбежно притягивало ее, и она стала следить за гонимыми ветром голубыми облаками, и вдруг показалось ей, что ранее незыблемая земля поплыла куда-то в сторону, выскальзывая из-под спины, и Сава закричала и вскочила, потому что испугалась этого головокружительного движения.
   — Ты что? — поймал ее в объятия Маву. — Змея?
   — Нет, нет, — лепетала Сава, прижимаясь к его груди. Он показался ей надежнее и устойчивее, чем побежавшая вдруг под ногами почва. Внезапный испуг вылился слезами. Маву оглянулся, оторвал Саву от земли, опустил в постель, торопливо схватил платье:
   — Ну-ка одевайся, живо!
   Сава послушно сунула в рукава руки, утерла слезы. Маву одернул подол платья и сказал, берясь за башмаки:
   — Что с тобой, госпожа?
   — Причудилось…
   — С утра? — удивился Маву. — Чудно… Сава всхлипнула:
   — Как я испугалась, Маву, как я испугалась… Маву неловко погладил ее по голове:
   — Ну что ты, милая. Я думал, у тебя сердце волчье, а оно у тебя человеческое.
   — Плохо иметь человеческое сердце? — спросила Сава.
   — Хорошо, — ответил Маву. — Вообще всякое сердце хорошо по-своему. Ты успокоилась?
   Сава кивнула.
   — Пойдешь купаться?
   — Нет. Я к Руттулу.
   — Ладно, — сказал Маву. — Или тебя проводить?
   — Не надо. — Сава поднялась на ноги и пошла к шатру Руттула.
   — Я видел трогательную сцену, — услышал Маву голос Стенхе. — Ты что же это вытворяешь, ублюдок?
   Маву посмотрел: Сава далеко, ей уже ничего не будет слышно. Тогда он повернулся к Стенхе:
   — Ты можешь поверить, что я ни в чем не виноват?
   — Трудно поверить, — ответил Стенхе. — Я ведь твой нрав знаю.
   — Она испугалась чего-то спросонья, — объяснил Маву.
   — Это еще не повод прижимать ее к себе, — возразил Стенхе. — Ты что, без объятий не мог обойтись?
   — Мог, — ответил Маву. — Но только она не могла. А ты если так беспокоишься о моем благонравии, то сказал бы ей, чтоб она передо мной голышом не ходила.
   — Ну и голышом, — хмуро сказал Стенхе. — Ну и что с того?
   — Я все-таки не каменный, — пояснил Маву.
   — Жеребец, — дал свое определение Стенхе. — Я, кажется, не таким был в молодости.
   — Да уж,, — согласился Маву и в глаза Стенхе припомнил:
   «Сердце волчье, рыбья кровь, —
   Подскажите, кто таков…»
   Стенхе этого неуклюжего стишка давно не слыхал, с юности; услыхать его снова от смазливого молокососа было очень обидно.
   — Ладно, — сказал он. — Разберемся в замке Ралло.
   — Из-за дразнилки? — поднял брови Маву.
   — Из-за госпожи, — ответил Стенхе. — Ведь при виде хокарэми у тебя грешные мысли не возникают?
   — Возникают, — отозвался Маву. — Правда, не тогда, когда они, полуголые, фехтуют. В остальное же время они мне больше нравятся, чем обыкновенные женщины. Только я у них, увы, любовью не пользуюсь.
   — Не смей у меня заглядываться на Саву, — предупредил Стенхе.
   — Я не заглядываюсь, — отмел обвинение Маву. — Она же принцесса — не про нашу честь. Но только порой уж очень на хокарэми похожа. Я бы на месте Руттула не мешкал.
   Хлоп! Маву замечтался и не успел парировать оплеуху, хотя вообще-то у Стенхе реакция немного хуже. Маву приложил к щеке ладонь.
   — Изумительно, — пробормотал он, глядя с вызовом. — Будем драться или подождем до Ралло?
   — Ты не хокарэм, — тихо сказал Стенхе. — Ты не хокарэм.
 

Глава 13

   Ранней осенью, пребывая в Савитри, Руттул пошел на берег реки. Сопровождал его Маву: не то чтобы это входило в его обязанности, просто ему захотелось искупаться, и он решил составить компанию Руттулу. Такое случалось вовсе не в первый раз; Маву знал, что Руттул плавает не хуже его и, хотя принц много старше, угнаться за ним не так уж просто. Вот ради этого-то нечастого соревнования Маву и любил купаться с Руттулом. Стенхе же, хотя и хорошо плавал, без особой надобности в воду не залезал — жаловался на ломоту в костях и стынущую кровь.
   Когда Руттул и Маву спустились на берег реки, там на прогретом солнцем песке сидел полуголый Стенхе; рядом валялась горка принцессиной одежды, а сама принцесса была далеко — плыла, шлепая ладонями по воде.
   Руттул остановился около Стенхе, разглядывая Саву.
   — Хорошо плывет, — сказал он. — И дышит правильно.
   Стенхе оглянулся и встал.
   — Добрый вечер, — поклонился он. — Искупаться пришли?
   Сава, заметив их, крикнула:
   — Господин, отвернись, пожалуйста!
   — Да плавай, плавай, — махнул Руттул рукой. — Мы с Маву дальше пойдем.
   Но дальше по течению река уже была менее удобна для плавания, Сава отлично знала это и не хотела пользоваться любезностью принца.
   — Нет, нет, — прокричала она. — Я уже выхожу. Только ты отвернись, господин.
   Руттул послушно отвернулся. Маву собрал одежду, понес ее поближе к Саве, выходящей из воды. Руттул с интересом проследил за ним.
   — Не подсматривай! — возмущенно воскликнула Сава, прячась за Маву.
   Маву быстро накинул на нее большую шаль. Руттул отвернулся, рассмеявшись.
   — А вас с Маву она почему-то не стесняется, — сказал он Стенхе.
   — Чего нас стесняться? — пожал плечами Стенхе. — Разве люди скрывают что-то от своих башмаков? А мы для нее столь же привычны, как и обувь. — Он глянул на Маву и Савири; те были достаточно далеко, чтобы расслышать то, что он будет говорить Руттулу, и продолжил: — Последнее время я пытаюсь держать их подальше друг от друга, только трудное это дело. Ведь девки так липнут к Маву, к стервецу. И что они в нем находят?
   Руттул оглянулся мельком. Сава была уже почти одета; Маву стоял рядом, держа двумя пальцами за шнурки ее башмаки.
   — Безгрешная картина, — сказал Руттул. — Стенхе, может, ты зайдешь ко мне вечером? Вина выпьем, побеседуем…
   Руттул иногда приглашал Стенхе побеседовать — обычно чтобы обсудить Савино воспитание. Руттул видел, что Сава растет не такой, как остальные девушки из знатных и простых семей, его беспокоил ее живой характер. Казалось ему, она жалеет, что родилась девочкой.
   Стенхе это беспокоило тоже. Он полагал, что сложившиеся обстоятельства отражаются на ней не так, как следовало бы. Порой (мысленно) он пытался взвалить вину за это на амулет Руттула, но понимал, что и сам Руттул — человек необыкновенный. Не считая себя вправе что-то советовать принцу, Стенхе во время таких бесед рассказывал какую-нибудь историю, притчу, небылицу, предоставляя Руттулу догадываться самому. Руттул эту нехитрую игру принимал, сам в ответ что-нибудь рассказывал, пополняя Стенхеву коллекцию побасенок.
   Сава оделась и подошла к ним.
   — Не сердись, — сказала она, тронув его за рукав. — Мы со Стенхе сейчас уйдем. А ты, Маву?
   — Я останусь, — улыбнулся ей Маву.
   Сава присела в небрежном коротком реверансе, выпрямилась, схватила Стенхе за руку и потянула прочь, в сад.
   — Купание ей испортили, — заметил Руттул.
   — Ничего, — возразил Маву. — Уж ей-то чего жаловаться ?
 
   …Стенхе пришел, когда совсем стемнело. Руттул сидел в своем кабинете, при одной свече. Кресло было сделано по его специальному заказу, очень удобное. Это кресло очень любила Сава и часто забиралась в него, когда Руттула не было в Савитри. Стенхе предпочитал сидеть на полу, вернее, полулежать на медвежьей шкуре; Руттул к этой вольной позе относился снисходительно.
   — О чем бы тебе рассказать, принц? — проговорил Стенхе, сделав глоток из своего кубка. Стенхе, как и все хокарэмы, вино пил редко, даже красное катрасское, которое давали и детям. Питейные же привычки Руттула беспокоили Стенхе, потому как принц тоже был умерен. Такую умеренность Стенхе никак не мог объяснить. «Ну я — хокарэм, — размышлял Стенхе. — Со мной все ясно. А он-то чего?»
   Руттул пригубил свой кубок.
   — Нет, Стенхе, сегодня моя очередь, — сказал он серьезно. — Расскажу-ка я тебе историю, которую когда-то прочитал в старинной книге. Итак, в одном далеком городе, названия которого я не помню (да если б и помнил, все равно ты об этом городе не слыхал), так вот, в этом городе, борясь с распутством, установили закон, согласно которому замужняя женщина, застигнутая с любовником, приговаривалась к смерти — не то к сожжению на костре, не то к побиванию камнями, уж этого, извини, Стенхе, я тоже не помню.
   И первой попалась на горячем жена некоего купца. Купец этот был старик, который, однако же, в жены выбрал себе цветущую юную девушку. Поступил этот купец неумно, потому что от исполнения супружеских обязанностей он часто уклонялся, ссылаясь на праздники, постные дни или на нездоровье. Молодая же женщина, видя, что от мужа проку нет, приискала себе более подходящего ей любовника, юношу благородного и очень красивого.
   И надо же так случиться, что в силу каких-то обстоятельств их поймали с поличным. Молодого человека, поскольку он ничего противозаконного не делал, отпустили, а женщину повели к судье.
   Собралась в суде огромная толпа, и многие сочувствовали молодой женщине, потому что, повторяю, была она очень хороша собой. Советовали ей покаяться и умолять суд о снисхождении, и даже судья отнесся к ней не столь сурово, но женщина держалась гордо и с достоинством, как почтенная дама, ничего дурного не знающая за собой.
   «О судья! — ничуть не смутившись, сказала он. — Истинная правда, что мой муж застал меня в объятиях молодого человека, но только прежде, чем обрекать меня на казнь, прошу вас, явите милость, спросите моего супруга, отказывала ли я когда ему в чем-либо, все ли его желания выполняла?»
   Купец был вынужден признать, что супружеский долг жена исполняла полностью и он никогда ни в чем не знал отказа.
   «А если так, — подхватила находчивая дама, — позвольте спросить: если мой муж берет от меня все, что ему хочется, то что ж мне делать с излишком? Все равно пропадет с годами, так не лучше ли услужить благородному человеку, который любит меня и которого я люблю?»
   Горожане, слышавшие речь прелестной дамы, насмеялись вволю, крича, что женщина права и поступает разумно. И решили в этом городе изменить закон так, чтобы теперь можно было наказывать только тех жен, которые изменяли мужьям ради денег.
   …Первая мысль, которая мелькнула у Стенхе, пока он слушал рассказ Руттула: какая-то сволочь наговорила на Хаби всякой чепухи. Потом Стенхе сообразил: говоря о Хаби, Руттул не стал бы равнять себя с престарелым купцом, тут уж полагалось бы упоминать Савири. Но подозревать Саву в супружеской измене? Для этого надо было бы быть сумасшедшим.
   Стенхе подавил острое чувство протеста только из почтения к Руттулу, но тут же понял, что Руттул никого ни в чем не обвиняет.
   Так что бы это значило? То, что Руттул не считает принцессу Савири подходящей себе парой, Стенхе знал давно. Поэтому он полагал, что на любовные приключения Савы Руттул будет смотреть сквозь пальцы, лишь бы это было обставлено без ущерба для его или Савиной чести. А что теперь получается? Руттул бережет Саву для себя? Или как это прикажете понимать?
   — Вообще-то Сава посматривает на молодых людей, — сказал Стенхе, почесав нос. — Но этим пока все и ограничивается.
   — Да? — спросил Руттул с интересом. — А дальше что будет? Ты уверен, что будешь знать, если Сава в кого-то влюбится?
   — Не очень, — ответил Стенхе. — Вряд ли она захочет с нами откровенничать.
   — Так может, она уже кого-то любит? Стенхе подумал.
   — Вряд ли, — сказал он наконец.
   — А Маву? — поинтересовался Руттул. — Как он ей, нравится ?
   — А никак, — отозвался Стенхе. — Ты же видел, государь, она совершенно равнодушна к нему.
   — Совсем? Стенхе призадумался.
   — Чего ты от меня хочешь? — спросил он ворчливо. — Самое большее, что их связывает, — это вполне невинная братская дружба.
   — Жаль, — сказал Руттул. — Очень жаль. Стенхе поперхнулся.
   — Слушай, государь, — проговорил он, откашлявшись. — Я уже немолодой человек, видать, поглупел слегка. Говори прямо, чего ты хочешь?
   — Прямо? — Руттул помолчал. — Стенхе, ведь ты не старше меня. И вовсе не глупее. Скажи, как ты считаешь, долго еще просуществует Великая Сургара?
   — А чего ей переставать существо… — Стенхе осекся и искренне воскликнул: — Премудрые небеса!
   Вот оно в чем дело! Стенхе понял: Руттул считает, что гибель Сургары близка, так близка, что впору подумать о том, как позаботиться о будущем своих родных, ведь Руттулу некуда было уходить, — если бы он мог вернуться на свою родину, он бы давно вернулся.
   — Власть ускользает из моих рук, — признался Руттул. — Добро бы, если бы она уходила к Малтэру или Сауве, но она просто дробится, исчезает, пропадает неведомо куда. Я могу все меньше и меньше. Достаточно стихийного бедствия — наводнения, землетрясения, чего угодно, — и все начнет рушиться. И я вижу, что этого никто еще не понимает…
   Стихийное бедствие… Оно потому и стихийное, что трудно предсказать, когда оно будет, и практически невозможно с ним бороться.
   — Осенний паводок в этом году ожидается высокий, — сказал Стенхе, — но это еще не стихийное бедствие. Почему ты так мрачен, господин? Разве астролог предсказывает нам землетрясение или наводнение? Но я, знаешь ли, астрологам не верю.
   — Ты бывал когда-нибудь на озере Чепар? — спросил его Руттул.
   — Бывал, — ответил Стенхе. — Года три назад.
   — Обратил внимание на его западный берег? Стенхе помолчал, припоминая.
   Озеро Чепар — блуждающее озеро. Оно ведет себя беспокойно, постоянно подмывает берега. Из озера вытекает речка, которая впадает в Ландру много ниже Тавинского озера. А блуждает озеро по широкой естественной террасе, нависающей над Тавином.
   — Я был там в этом году, — сказал Руттул. — Сейчас Чепар на самом краю. Грунт пропитан влагой, появились родники. Со дня на день все это расползется в грязь и обрушится вниз. Говорят, подобное уже было лет триста пятьдесят назад. Тавин скорее всего сель не заденет, а вот уровень воды в озере поднимется значительно. Вот тебе и наводнение. Поэтому я хочу, чтобы Савы в Сургаре не было. Любовь была бы кстати.
   Руттул уточнил свою мысль: если бы Сава влюбилась в кого, следовало бы разогреть это чувство до критической точки и надоумить Саву сбежать. Беглецы бы подались куда-нибудь за рубежи Сургары, в Миттаур или Саутхо…
   — Это бесчестье, — возразил Стенхе.
   — Зато будет жива, — отозвался Руттул. — Ей даже будут сочувствовать. Я ведь не пользуюсь в Майяре большой любовью.
   — Бросить одного сургарца, чтобы сбежать со вторым? — усомнился Стенхе.
   — На худой конец сгодилось бы и это, — пожал плечами Руттул. — А если мы возьмем в качестве героя Маву?
   — В любом случае я должен буду убить соблазнителя, — пояснил Стенхе. — Вот если он меня убьет…
   — Или серьезно ранит, — предложил Руттул. — Разве ты не можешь притвориться тяжелораненым?
   Стенхе в задумчивости отхлебнул из бокала. Он представил, как сообщает этому сукиному сыну Маву, в чем будут заключаться его обязанности, и как у сукиного сына Маву вытягивается его красивая рожа, и как сукин сын Маву начнет возмущаться… Стенхе прикидывал, как бы поделикатнее довести до Маву Руттулово поручение, как вдруг в дверь постучали.
   — Кто там? — спросил Руттул громко. — Входи!
   Вошла Сава. Сейчас она была больше похожа на принцессу, чем днем; домотканые одежки она сменила на дорогие шелка, причесана она была тщательно — волосы уложены в сложную прическу, которую украшали только что сорванные цветы.
   Стенхе легко вскочил на ноги, взял ее за руку, с легким поклоном подвел к стулу. Сава села, поблагодарив его кивком. Обычно Стенхе так с ней не церемонился, но нарядное платье требовало того.
   — Извините, я помешала вашей беседе, — сказала Сава.
   — О нет, — ответил Руттул. — Мы говорили о пустяках. Стенхе кивнул, хотя Сава на него не смотрела. Стены были толстые, а двери дубовые — Сава не могла слышать, о чем говорили только что мужчины.
   — Я ненадолго, — сказала Сава. — Мы с Хаби хотели бы знать, что приготовить тебе завтра на обед, государь.
   — Ты же знаешь, — улыбнулся Руттул, — все то, что делаете вы с Хаби, кажется мне необыкновенно вкусным.