Страница:
отделение. Потерял ход!..
Вместо возвращения в базу, торпедные катера и истребители прикрытия
получили приказ найти и оказать помощь экипажу Юрченко. Так хотелось
услышать короткий доклад: "Все в порядке!.. Личный состав с подбитого катера
снят и находится в безопасности". Но вместо этого из динамика неслось:
"Двести тридцать девятого" не вижу. Много
огня!.. Поиску мешает низкая облачность и дымзавесы.
"Двести тридцать девятый"! Покажите свое ме
сто! Дайте ракету!..
А донесения Юрченко становились все тревожнее. Скоро он доложил, что их
расстреливают сторожевой корабль и немецкие катера. И наконец:
-- Окружены... Катер тонет... Прощайте, друзья!
На командном пункте наступила тягостная тишина.
Торпедные катера и истребители прикрытия еще минут тридцать продолжали
поиск, надеясь хотя бы подобрать кого-нибудь из экипажа "двести тридцать
девятого". Все напрасно. С тяжелым сердцем я передал по радио команду об
общем отходе в базу.
При возвращении катеров в Пумманки, как только они вышли из района
низкой облачности (а примерно с середины Варангер-фиорда и до полуострова
Среднего облачности не было и даже нет-нет да проглядывало солнце), с
аэродрома Луастари вылетело более десятка ФВ-190 и М-109. Подполковник
Михайлов тут же приказал поднять с нашего аэродрома на поддержку
сопровождавшим торпедные катера истребителям еще три-четыре звена "яков".
Пока шли эти переговоры, мы решили пойти на хитрость. Зная, что противник
перехватывает наши радиопереговоры, флагсвязист бригады передал открытым
текстом:
-- Я --"КН-один!" Я -- "КН-один!"--(По случайному совпадению позывные
бригады состояли из первой и последней букв моей фамилии, но многие из
катерников были уверены, что это сделано умышленно.) -- Поднять в воздух
тридцать истребителей!..
Мы хотели ввести врага в заблуждение. И это в какой-то мере удалось. С
аэродрома в воздух поднялись
123
и вступили в бой с превосходящим числом немецких истребителей не
тридцать, а всего восемь "яков", но и они сумели обеспечить благополучный
отход наших катеров в базу. Главным тут было, несомненно, мастерство и
дерзость наших летчиков. В то же время какую-то роль сыграл и чисто
психологический момент: гитлеровцы, перехватив нашу радиограмму, все время
ждали, что в воздухе вот-вот появится еще два десятка советских самолетов и
вели бой, как говорят, с оглядкой.
Общий результат можно было признать успешным. По существу первая
практическая проверка тактики нанесения массированного удара торпедных
катеров по вражескому конвою в светлое время суток стоила гитлеровцам девяти
потопленных кораблей: трех транспортов, танкера и дрифтера, общим
водоизмещением до 25 тысяч тонн, двух эскадренных миноносцев и двух
сторожевых кораблей. Одновременная атака катеров по различным целям с
интенсивным использованием дым-завес дезорганизовала противника, распылила
силы охранения конвоя. Потери гитлеровцев наверняка были бы еще большими,
если бы низкая облачность не исключила возможности комбинированного удара
торпедных катеров, бомбардировщиков и торпедоносцев.
Однако радость от трудной, но большой победы омрачалась гибелью катера
лейтенанта Юрченко. Трудно было смириться с мыслью, что этот дружный и
отлично подготовленный экипаж, сумевший всего за два боевых похода отправить
на дно три вражеских корабля, больше уже не выйдет в море. Лейтенант и его
подчиненные мужественно и смело сражались с врагом. Поэтому представляя к
боевым наградам участников боя 15 июля, мы не забыли и славный экипаж
"двести тридцать девятого". Лейтенант В. Д. Юрченко, в частности, был
награжден орденом Красного Знамени.
Минуло четыре месяца... С освобождением советскими войсками Киркенеса
до нас дошли слухи, что среди вызволенных из неволи заключенных фашистского
лагеря смерти оказалось несколько матросов и старшин из экипажа торпедного
катера "239". Это было настоль-
124
ко неожиданно, что мы вначале не поверили. Однако сведения
подтвердились. Мы попытались связаться с нашими товарищами. Но не сумели. По
существовавшему тогда порядку, они, как и все, кто имел несчастье попасть в
плен к гитлеровцам, оказались в контрольном лагере. Свидание с ними не
разрешалось. Удалось только выяснить, что командира катера среди них нет.
Прошел еще месяц. И вдруг пришло письмо от Юрченко. Виталий Деомидович
писал, что жив, здоров, многое за это время довелось испытать, но сейчас
вернулся на Родину и находится в контрольном лагере. Мы тут же написали
письма в соответствующие инстанции, характеризуя Виталия Деомидовича с самой
лучшей стороны. Трудно сказать, насколько это ему помогло.
Кончилась война. Вскоре мне пришлось по делам службы выехать за
границу. А в 1949 году, получив назначение на должность командира
Кронштадтской военно-морской базы и приехав в город-крепость, я узнал, что
В. Д. Юрченко служит тут же. Он был уже капитан-лейтенантом, старшим
помощником командира одного из учебных кораблей.
Встреча наша была и радостной, и в какой-то мере печальной.
Припомнив некоторые подробности боя 15 июля 1944 года, Виталий
Деомидович рассказал о дальнейшей нелегкой судьбе членов экипажа своего
катера.
Уничтожив танкер и дрифтер противника, Юрченко поспешил к вражескому
конвою. К этому времени остальные наши катера успели уже разрядиться по
целям и отходили. Лейтенанту пришлось атаковать в одиночку.
Прорвавшись к конвою, Юрченко обнаружил транспорт. Начал сближаться с
целью. Но в это время из ближайшей дымзавесы появился сторожевой корабль.
Открыл огонь. Один из снарядов угодил в моторное отделение. Катер потерял
ход.
-- Положение наше было трудным, -- рассказывал Виталий Деомидович. --
Однако никто из членов экипажа не дрогнул, не пал духом. Мы знали, что
другие катера ищут нас. И это придавало морякам силы...
125
Вражеский сторожевой корабль, подойдя на близкую дистанцию, начал
расстреливать катер чуть ли не в упор. Потом подошел и открыл огонь еще один
вражеский корабль. Советские моряки вступили в неравный бой. На предложение
врага сдаться в плен, они ответили дружным огнем пушек и пулеметов. А когда
сторожевой корабль, маневрируя перед носом катера, оказался на прицеле,
Юрченко выпустил по нему свою последнюю торпеду.
-- Вот только попал или нет--не знаю. Такой грохот стоял, что взрыва
можно было и не услышать, а на сторожевик тут же нашла дымзавеса.
На смену сторожевому кораблю подошли шесть или семь вражеских катеров.
Бой разгорелся с новой силой. Пали смертью героев на своих боевых постах
командир отделения пулеметчиков старшина 2-й статьи Василий Гребенец,
старшие матросы Сергей Заякин и Виктор Макаров, матрос Алексей Черняев.
Тяжело ранило старшего матроса Владимира Стройкина и матроса Леонида
Воробьева.
Юрченко и старшина команды мотористов Николай Суслов готовили в рубке
ручные гранаты. Дело дошло уже до этого! Суслов вставлял очередной
взрыватель, и вдруг прогрохотал взрыв.
-- Сначала я подумал, -- рассказывал Виталий Део-мидович, -- что это в
руках у Суслова граната взорвалась. А на самом деле в рубку снаряд угодил.
Приподнял я Суслова, а у него из раны на груди кровь струей бежит. Меня тоже
в голову и в бедро ранило...
Потом Юрченко ранило еще раз. Потерял сознание. Очнувшись, услышал
немецкую речь. Понял, что попал в плен. Увидел на себе вместо кителя
матросскую суконку. Потом уже узнал, что это его, тяжело раненного,
переодели матросы. И сколько потом в лагере гитлеровцы ни допытывались, ни
били моряков, стараясь выведать, нет ли среди пленных офицеров и
коммунистов, никто командира не выдал. Это спасло его от расстрела.
Из киркенесского лагеря Юрченко, Селянин, Минин, Воробьев были
переведены в лагерь под Тромсе. Отсюда Виталий Деомидович бежал. С помощью
норвежских патриотов прошел горными тропами в Швецию. Там его интернировали,
а потом через посольство передали нашему командованию.
126
В 1950 году Виталий Деомидович демобилизовался. До меня доходили слухи,
что работал он сначала на рыболовецких судах в Жданове, затем -- девиатором
в Темрюке. Потом куда-то пропал. И только в 1964 году я получил от него
весточку с Сахалина. Виталий Деомидович писал, что стал коммунистом. Плавал
старшим помощником командира на большом морозильном рыболовецком траулере
"Барабаш", а недавно назначен капитан-директором БМРТ "Арково". "Ловим рыбу
у Алеутской гряды. Работа напряженная, нервная. Порой тяжелая. Но нравится.
Полезность свою ощущаю..."
Я искренне порадовался за Юрченко.
Славный воинский подвиг экипажа торпедного катера с бортовым номером
"239" не остался в забвении. Напомнил о нем в своей статье, вошедшей в
сборник "Через фиорды", вице-адмирал В. Н. Алексеев. О мужестве в бою,
стойкости и преданности Родине в условиях вражеского плена В. Д. Юрченко и
его подчиненных подробно рассказала газета Краснознаменного Северного флота
"На страже Заполярья". Этой же благородной теме посвящена документальная
повесть А. Зо-лототрубова и Я. Шнейдера "Сказание о последнем бое". А самое
главное -- плавает сейчас в составе наших боевых кораблей новый торпедный
катер с бортовым номером "239"!
Слава героев не умирает!
Помню, в тридцатые годы на Черном море проводи-лись испытания первых
образцов наших отечествен-ных торпедных катеров -- одножелобного "Первенца",
а затем уже серийного двухжелобного катера "АНТ-14" названного по имени
своего конструктора Андрея Нико-лаевича Туполева. Довелось принять участие в
этих испытаниях и мне: после окончания училища я был на-правлен в
Севастополь и назначен сначала командиром катера, а потом звена, в которое
входили как раз и "Первенец", и "АНТ-14".
Программа испытаний была сложной. Катера полу-чали нагрузки и ставились
в условия, в которых им вряд ли пришлось бы оказаться и в самом жарком бою.
Тогдашний командир бригады катеров Черноморского флота И. Л. Кравец, не раз
выходивший в море на испытания, говорил А. Н. Туполеву:
Андрей Николаевич! Да перестаньте вы мучить
бедный катер. Ведь такого, пожалуй, и простая сталь
ная болванка не выдержит...
Ничего, Иван Лаврентьевич, -- улыбаясь отвечал
конструктор, -- я должен быть уверен, что передам на
шим морякам такой катер, за который они в бою спа
сибо скажут.
Да, мы, катерники, в суровые годы Великой Отечественной войны не имели
оснований вспоминать наших ученых и конструкторов недобрым словом! Наши
отечественные катера, особенно "Г-5" и "Д-3", имели в сравнении с
зарубежными торпедными катерами целый ряд важных преимуществ и сослужили
нашей Родине
128
хорошую службу на юге и на севере, на Балтике и на Дальнем Востоке.
И в боевом использовании торпедных катеров нашим морякам не нужно было
ходить к кому-то на выучку. Мы были прямыми наследниками дедушки минного
флота -- вице-адмирала С. О. Макарова и его ближайших сподвижников --
лейтенантов Задаренного, Вишнивецкого, Небольсина, Дмитриева,
квартирмейстера Апалинова, которые на катерах, вооруженных шестовыми или
буксирными минами, смело искали врага и отправляли его на дно.
.. С первых дней Великой Отечественной войны советские катерники
показали силу своих маленьких, но грозных кораблей. Сколько раз им
приходилось вступать в неравные схватки!
После успешной атаки конвоя 15 июля мы держали в Пумманках в постоянной
готовности к выходу в море 10--12 торредных катеров. Но всю вторую половину
июля и начало августа над нашим "предпольем", как катерники в шутку называли
Варангер-фиорд, стояла десятибалльная облачность, нависавшая над водой на
высоте 100--200 метров, а западная часть фиорда была затянута туманом. Это
было тем более обидно, что всего лишь в нескольких десятках миль к востоку
от Рыбачьего облачности и тумана даже в помине не было.
Штаб бригады провел смену катеров на позиции. Дивизион Алексеева,
пробывший в маневренной базе около месяца, был отведен на отдых, а в
Пумманки пришли 14 катеров 2-го дивизиона капитана 3 ранга Коршуновича.
28 июля погода несколько улучшилась. Наши самолеты-разведчики получили
возможность просмотреть Варангер-фиорд. В порту Лиинахамари по-прежнему
отстаивался один транспорт. Похоже было на то, что противник смирился с
нашей блокадой Петсамо и не решался вывести оттуда даже это судно. Но нас
настораживало сосредоточение транспортов и боевых кораблей в Бек-фиорде. У
причалов киркенесского порта и в ближайших от него бухтах наши летчики
насчитали одиннадцать транспортов и более двадцати сторожевых кораблей,
тральщиков, катеров. Да еще в море, на
подходе к Бек-фиорду, было обнаружено два вражеских тральщика, девять
сторожевых катеров и несколько самоходных барж. На следующий день, 29 июля,
видимость по воде была хорошей, и мы с КП-200 наблюдали, как немецкий буксир
под охраной трех сторожевых кораблей таскал щит, по которому проводили
учебные стрельбы артиллеристы береговых батарей с мыса Ку-магнес,
полуострова Стурре-Эккерей и мыса Кибергнес. Сопоставляя все это, можно было
предположить, что немцы готовятся к выводу своих транспортов из Кир-кенеса,
и одновременно, как это обычно бывало, наверняка постараются "протащить" в
Варангер-фиорд новый конвой с запада.
Такую же оценку получили данные авиаразведки и в штабе флота.
Командующему ВВС было приказано усилить разведку в районе Киркенес,
Магерейсуны и держать в готовности группу самолетов для атаки вражеского
конвоя.
Но 30 июля погода вновь ухудшилась. Плотная облачность накрыла
Варангер-фиорд. Синоптики ничего определенного об улучшении погоды сказать
не могли. Стало ясно, что в ближайшем будущем на воздушную разведку нам,
катерникам, рассчитывать нечего. Решили вести разведку собственными силами,
благо видимость по воде была более или менее приличной.
31 июля два торпедных катера вышли в дозор к мысу Кибергнес -- отсюда
лучше всего просматривались вход и выход из Варангер-фиорда. Милях в десяти
от вражеского берега они должны были лечь в дрейф и вести наблюдение, но
выполнить эту задачу не смогли.
В последнее время мы заметили, что каждый выход наших катеров в
Варангер-фиорд -- все равно днем или ночью, в хорошую или плохую видимость
-- становится известным противнику. Через 40--50 минут после того как катера
покидали Пумманки, немецкая радиостанция в Киркенесе оповещала свои корабли:
"Ахтунг! Ахтунг! Советские торпедные катера в море. Усильте наблюдение!" Все
чаще и чаще наши катера, обходившие ночами вражеское побережье, стали
подвергаться внезапным обстрелам береговых батарей. Причем, если в других
местах, перед тем как открыть огонь, противник искал катера прожекторами, то
в районе мыса Кибергнес батареи и без прожекторов начинали стрельбу.
130
Высказывались различные предположения. Было даже предложено осмотреть
острова Большой и Малый Айнов, прикрывавшие с запада вход в Пумманки: не
подсадили ли туда гитлеровцы своих наблюдателей с радиостанцией? Разведчики
оборонительного района тщательно обшарили эти острова, но никаких
наблюдателей там не нашли.
Разгадать эту загадку нам помогли леоновцы. В районе мыса Кибергнес они
обнаружили довольно высокое сооружение, на верхушке которого громоздилась
небольшая башенка. Радар! Потом, когда наступил полярный день, мы даже со
своего КП могли видеть эту проклятую вышку. Попросили командование ВВС
разбить вражеский радиолокатор. Но там оказалась очень сильная зенитная
оборона, и летчики не смогли выполнить нашей просьбы. Бессильными были и
леоновцы: гитлеровцы охраняли радар пуще глаза. Пришлось смириться с его
существованием, хотя он и доставлял нам немало хлопот.
Вот и на этот раз, едва только катера пришли на установленную им
позицию и легли в дрейф, как по ним открыла огонь береговая
280-миллиметровая батарея с мыса Кибергнес.
В ночь на 1 августа в этот район выходили еще два торпедных катера, и
повторилось то же самое.
Между тем радиоразведке штаба флота удалось установить, что на подходе
к Бек-фиорду появилась группа кораблей противника: предположительно один
сторожевой корабль, несколько тральщиков и катеров. Это нас очень
встревожило. В разведку к Бек-фиорду решено было послать торпедные катера
старших лейтенантов Павлова и Киреева. Выбор именно этих командиров был не
случаен.
Старые североморцы, начавшие тут войну, послужившие до прихода в
бригаду на катерах-охотниках и уже немало испытавшие на своем веку, хотя
век-то их едва-едва перевалил за два десятка лет, Борис Павлов и Алексей
Киреев по-настоящему были влюблены в свое дело. Мы знали, например, что
Киреев болен: военные невзгоды, многие часы, проведенные под брызгами и
ветром у штурвала торпедного катера не прошли даром.
9* 131
Однако Алексей Ильич не хотел и слушать о том, чтобы уйти с катера,
уверяя, что на берегу он только еще больше разболеется. А когда мы нашли
возможность дать Кирееву отпуск, так он пришел ко мне и в упор спросил:
-- Что, товарищ комбриг, я плохо воюю?..
Далеко не сразу удалось убедить старшего лейтенанта, что отпуск -- это
никак не обходный маневр для списания его с катера.
Провожали Киреева в родной Хабаровск всем дивизионом. Друзья набили
полный чемодан подарков жене и детям. Наказывали хорошенько отдохнуть. Но
Киреев вернулся на несколько дней раньше указанного в отпускном билете
срока. На вопрос, чего ему дома не сиделось, отговаривался шуткой:
-- Боялся, как бы вы тут одни без меня с фрицами
не разделались.
Павлов на первый взгляд казался несколько флегматичным. Все делал
неторопливо, но добротно. В первом же бою Борис Тимофеевич не спешил
открывать огонь, увеличивать скорость, а, облюбовав объект дл;( атаки,
спокойно, на двенадцатиузловом ходу отвернул для увеличения курсового угла
на цель, и только через четыре минуты прицельно выпустил торпеды сразу по
сторожевику и транспорту.
Вот почему 1 августа мы послали в разведку именно этих командиров.
Не было сомнения, что гитлеровцы с помощью радара узнают о вышедших в
разведку торпедных катерах и наверняка постараются подготовить для них
какую-нибудь каверзу. Коварству врага мы могли противопоставить только
решительность и смелость наших товарищей.
Командиру звена старшему лейтенанту Павлову было приказане обойти на
пределе видимости вражеское побережье от Кообхольм-фиорда до мыса
Киберг-нес, затем милях в десяти от берега лечь в дрейф и вести наблюдение.
В случае обстрела береговыми батареями -- отойти мористее и маневрировать на
рубеже от мыса Кибергнес до мыса Скальнес. При обнаружении целей доложить на
КП их место, а с подходом ударной группы катеров -- обеспечить атаку
постановкой дымовых завес.
132
-- Ясно, товарищ комбриг. Все будет в порядке,--
как всегда неторопливо, ответил Павлов. В меховом
походном обмундировании старший лейтенант выглядел
еще плотнее, монументальнее. -- Разрешите выполнять?
Ну, двинули, Алеша?..
Обнявшись, два друга пошли к пирсу, где уже пофыркивали запущенными
моторами их катера.
Около 15 часов звено вышло из Пумманок. Минут через сорок после этого
радиостанция Киркенеса передала обычное: "Ахтунг! Ахтунг!". Прошел еще час,
два, три... Павлов и Киреев не выходили в эфир -- значит, у них все в
порядке. По расчету времени получалооь, что они, осмотрев заданный район
вражеского побережья, лежали теперь в дрейфе у мыса Кибергнес, контролируя
вход и выход из Варангер-фнорда. Но вот что удивительно: вражеские береговые
батареи, обычно в таких случаях не скупившиеся на расход боезапаса, на этот
раз молчали. Минул еще час. Батареи по-прежнему не открывали огня. Кто-то
даже высказал предположение, что немецкий радар вышел из строя, и фрицы
"ослепли". Вообще-то такое могло случиться. Локационная техника в ту пору
была еще довольно примитивной. Мог, разумеется, отказать и немало досадивший
нам немецкий радар. Это было бы очень кстати, И вдруг уже в девятом часу
вечера с поста наблюдения и связи, расположенного ниже нашего КП, сообщили,
что от Кообхольм-фиорда к нашему берегу идут четыре вражеских катера. Уж не
задумали ли они зайти в тыл и отрезать нашим отход в базу?
Передав Борису Тимофеевичу приказание немедленно возвращаться в
Пумманки, мы связались с аэродромом; Но летчики были бессильны помочь нам:
на аэродроме туман, взлететь нельзя. Это было тем более досадно, что в море
видимость по воде доходила до 50-- 60 кабельтовых.
Минут через сорок Павлов доложил, что они возвращаются, но от Варде, на
пересечку курса, идут еще четыре немецких сторожевых катера.
-- Уклоняюсь вправо.
Через несколько минут он доложил, что справа подходят еще четыре
вражеских катера.
Так вот почему береговые батареи не обстреливали Павлова и Киреева!
Пустившись на хитрость, немецкое
133
командование потратило все это время на то, чтобы стянуть свои
сторожевые катера из Кообхольм-фиорда, Киркенеса и Варде. Обеспечив
многократное численное превосходство, противник задался целью пленить или
уничтожить наши торпедные катера.
Развив полную скорость, Борис Павлов и Алексей Киреев устремились к
Пумманкам. В это время из туманной дымки вышли еще две группы сторожевых
катеров. Теперь даже с КП было видно, как вокруг наших разведчиков все туже
и туже сжималось кольцо вражеских кораблей.
Экипажи торпедных катеров, стоявших у пирса в Пумманках, получили
приказание срочно готовиться к выходу в море. Однако чтобы прогреть моторы,
нужно было минут 15--20, и я ругал себя за то, что не позаботился вовремя
послать группу катеров для прикрытия звена, ведущего разведку. Этот случай
стал хорошим уроком и мне, и штабу бригады.
А в это время два наших катера у нас на глазах сражались против
шестнадцати вражеских! Обступив Павлова и Киреева с двух бортов, сторожевые
катера легли на параллельный курс и открыли огонь. Два небольших кораблика,
на мачтах которых бились на ветру советские флаги, гордо мчались по
огненному коридору, мужественно отбиваясь от врага.
И вдруг катер Павлова резко снизил ход. Потом выяснилось, что на одном
из моторов выбило свечу. И эта случайность чуть было не стала причиной
гибели. Мы увидели, как на замедлившем ход катере сосредоточился весь огонь
вражеских кораблей. Хотелось кричать, чтобы хоть так подбодрить своих
товарищей. И кто-то не выдержал.
-- Павлов! Борис! -- раздалось на КП. -- Скорость! Скорость!..
Но Павлову и его подчиненным уже ничто, казалось, не могло помочь. И
вдруг на наших глазах катер Алексея Киреева, успевший за это время вырваться
несколько вперед, развернулся и лег на обратный курс. Да, тысячу раз был
прав гоголевский Тарас Бульба: "Бывали и в других землях товарищи, но таких,
как на русской земле, не было таких товарищей!"
Маневр Киреева был так неожидан и дерзок, что гитлеровцы на какое-то
мгновение растерялись. Густая
134
паутина трасс, опутавшая катер Бориса Павлова, на мгновение поредела.
Потом вражеские пушки и пулеметы зататакали еще ожесточеннее.
Бесстрашно приняв на себя весь огонь, Алексей Ки-реев прикрыл катер
Павлова плотной дымовой завесой, а сам вступил в бой -- теперь уже один
против шестнадцати! Искусно маневрируя, Киреев то выскакивал из белой пелены
дыма и, чуть ли не вплотную сблизившись с вражескими катерами, отгонял их
метким огнем, то снова укрывался в дымовой завесе, чтобы через несколько
секунд опять неожиданно напасть на гитлеровцев в другом месте. Эта отчаянная
схватка продолжалась минуту, вторую, третью... У всех нас вырвался вздох
облегчения, когда, прорвав дымовую завесу, на чистую воду вновь на полных
скоростях вышли оба наших катера. Они подходили к нам все ближе и ближе.
На КП-200 позвонил командующий СОР генерал-майор Дубовцев. Оказывается,
с Рыбачьего тоже наблюдали за этим боем.
-- Катерники твои такие молодцы, что и слов для
похвалы не подберешь. Передай им, если сможешь,
пусть продержатся еще немного. Потом мы шуганем
фрицев артиллерийским огоньком. Батареи на Вайта-
лахти и мысе Земляном к стрельбе уже готовы...
Я забеспокоился, как бы артиллеристы не попали случайно в Павлова или
Киреева: стрелять они будут на предельных дистанциях, а расстояние между
нашими и вражескими катерами не превышало четырех-пяти кабельтовых.
-- Я уже предупреждал артиллеристов, -- успокоил
Ефим Тимофеевич. -- Говорят: "Не беспокойтесь. Стре
лять будем аккуратненько".
Эти последние минуты были очень напряженными. Но вот ударила первая, а
за ней и вторая батарея. Артиллеристы действительно вели стрельбу с
ювелирной точностью. Высокие всплески от упавших снарядов, четко очертив
коридор, которым шли Павлов и Киреев, сразу же нарушили строй вражеских
катеров. За первым залпом последовал второй, третий...
В это же время, закончив разогрев моторов, из Пум-манок в фиорд
выскочила на полных скоростях шестерка торпедных катеров, ведомая
Коршуновичем. Гитлеровцы, отлично, надо сказать, выполнив поворот "Все
135
вдруг" на 180 градусов, стали быстро удирать восвояси.
Старший морской начальник в Киркенесе наверняка устроил в этот день
своим подчиненным изрядный разнос. И было за что. Свыше сорока минут
гнаться, восемнадцать минут вести бой с двумя советскими торпедными катерами
и при восьмикратном численном превосходстве не добиться успеха!..
Вместо возвращения в базу, торпедные катера и истребители прикрытия
получили приказ найти и оказать помощь экипажу Юрченко. Так хотелось
услышать короткий доклад: "Все в порядке!.. Личный состав с подбитого катера
снят и находится в безопасности". Но вместо этого из динамика неслось:
"Двести тридцать девятого" не вижу. Много
огня!.. Поиску мешает низкая облачность и дымзавесы.
"Двести тридцать девятый"! Покажите свое ме
сто! Дайте ракету!..
А донесения Юрченко становились все тревожнее. Скоро он доложил, что их
расстреливают сторожевой корабль и немецкие катера. И наконец:
-- Окружены... Катер тонет... Прощайте, друзья!
На командном пункте наступила тягостная тишина.
Торпедные катера и истребители прикрытия еще минут тридцать продолжали
поиск, надеясь хотя бы подобрать кого-нибудь из экипажа "двести тридцать
девятого". Все напрасно. С тяжелым сердцем я передал по радио команду об
общем отходе в базу.
При возвращении катеров в Пумманки, как только они вышли из района
низкой облачности (а примерно с середины Варангер-фиорда и до полуострова
Среднего облачности не было и даже нет-нет да проглядывало солнце), с
аэродрома Луастари вылетело более десятка ФВ-190 и М-109. Подполковник
Михайлов тут же приказал поднять с нашего аэродрома на поддержку
сопровождавшим торпедные катера истребителям еще три-четыре звена "яков".
Пока шли эти переговоры, мы решили пойти на хитрость. Зная, что противник
перехватывает наши радиопереговоры, флагсвязист бригады передал открытым
текстом:
-- Я --"КН-один!" Я -- "КН-один!"--(По случайному совпадению позывные
бригады состояли из первой и последней букв моей фамилии, но многие из
катерников были уверены, что это сделано умышленно.) -- Поднять в воздух
тридцать истребителей!..
Мы хотели ввести врага в заблуждение. И это в какой-то мере удалось. С
аэродрома в воздух поднялись
123
и вступили в бой с превосходящим числом немецких истребителей не
тридцать, а всего восемь "яков", но и они сумели обеспечить благополучный
отход наших катеров в базу. Главным тут было, несомненно, мастерство и
дерзость наших летчиков. В то же время какую-то роль сыграл и чисто
психологический момент: гитлеровцы, перехватив нашу радиограмму, все время
ждали, что в воздухе вот-вот появится еще два десятка советских самолетов и
вели бой, как говорят, с оглядкой.
Общий результат можно было признать успешным. По существу первая
практическая проверка тактики нанесения массированного удара торпедных
катеров по вражескому конвою в светлое время суток стоила гитлеровцам девяти
потопленных кораблей: трех транспортов, танкера и дрифтера, общим
водоизмещением до 25 тысяч тонн, двух эскадренных миноносцев и двух
сторожевых кораблей. Одновременная атака катеров по различным целям с
интенсивным использованием дым-завес дезорганизовала противника, распылила
силы охранения конвоя. Потери гитлеровцев наверняка были бы еще большими,
если бы низкая облачность не исключила возможности комбинированного удара
торпедных катеров, бомбардировщиков и торпедоносцев.
Однако радость от трудной, но большой победы омрачалась гибелью катера
лейтенанта Юрченко. Трудно было смириться с мыслью, что этот дружный и
отлично подготовленный экипаж, сумевший всего за два боевых похода отправить
на дно три вражеских корабля, больше уже не выйдет в море. Лейтенант и его
подчиненные мужественно и смело сражались с врагом. Поэтому представляя к
боевым наградам участников боя 15 июля, мы не забыли и славный экипаж
"двести тридцать девятого". Лейтенант В. Д. Юрченко, в частности, был
награжден орденом Красного Знамени.
Минуло четыре месяца... С освобождением советскими войсками Киркенеса
до нас дошли слухи, что среди вызволенных из неволи заключенных фашистского
лагеря смерти оказалось несколько матросов и старшин из экипажа торпедного
катера "239". Это было настоль-
124
ко неожиданно, что мы вначале не поверили. Однако сведения
подтвердились. Мы попытались связаться с нашими товарищами. Но не сумели. По
существовавшему тогда порядку, они, как и все, кто имел несчастье попасть в
плен к гитлеровцам, оказались в контрольном лагере. Свидание с ними не
разрешалось. Удалось только выяснить, что командира катера среди них нет.
Прошел еще месяц. И вдруг пришло письмо от Юрченко. Виталий Деомидович
писал, что жив, здоров, многое за это время довелось испытать, но сейчас
вернулся на Родину и находится в контрольном лагере. Мы тут же написали
письма в соответствующие инстанции, характеризуя Виталия Деомидовича с самой
лучшей стороны. Трудно сказать, насколько это ему помогло.
Кончилась война. Вскоре мне пришлось по делам службы выехать за
границу. А в 1949 году, получив назначение на должность командира
Кронштадтской военно-морской базы и приехав в город-крепость, я узнал, что
В. Д. Юрченко служит тут же. Он был уже капитан-лейтенантом, старшим
помощником командира одного из учебных кораблей.
Встреча наша была и радостной, и в какой-то мере печальной.
Припомнив некоторые подробности боя 15 июля 1944 года, Виталий
Деомидович рассказал о дальнейшей нелегкой судьбе членов экипажа своего
катера.
Уничтожив танкер и дрифтер противника, Юрченко поспешил к вражескому
конвою. К этому времени остальные наши катера успели уже разрядиться по
целям и отходили. Лейтенанту пришлось атаковать в одиночку.
Прорвавшись к конвою, Юрченко обнаружил транспорт. Начал сближаться с
целью. Но в это время из ближайшей дымзавесы появился сторожевой корабль.
Открыл огонь. Один из снарядов угодил в моторное отделение. Катер потерял
ход.
-- Положение наше было трудным, -- рассказывал Виталий Деомидович. --
Однако никто из членов экипажа не дрогнул, не пал духом. Мы знали, что
другие катера ищут нас. И это придавало морякам силы...
125
Вражеский сторожевой корабль, подойдя на близкую дистанцию, начал
расстреливать катер чуть ли не в упор. Потом подошел и открыл огонь еще один
вражеский корабль. Советские моряки вступили в неравный бой. На предложение
врага сдаться в плен, они ответили дружным огнем пушек и пулеметов. А когда
сторожевой корабль, маневрируя перед носом катера, оказался на прицеле,
Юрченко выпустил по нему свою последнюю торпеду.
-- Вот только попал или нет--не знаю. Такой грохот стоял, что взрыва
можно было и не услышать, а на сторожевик тут же нашла дымзавеса.
На смену сторожевому кораблю подошли шесть или семь вражеских катеров.
Бой разгорелся с новой силой. Пали смертью героев на своих боевых постах
командир отделения пулеметчиков старшина 2-й статьи Василий Гребенец,
старшие матросы Сергей Заякин и Виктор Макаров, матрос Алексей Черняев.
Тяжело ранило старшего матроса Владимира Стройкина и матроса Леонида
Воробьева.
Юрченко и старшина команды мотористов Николай Суслов готовили в рубке
ручные гранаты. Дело дошло уже до этого! Суслов вставлял очередной
взрыватель, и вдруг прогрохотал взрыв.
-- Сначала я подумал, -- рассказывал Виталий Део-мидович, -- что это в
руках у Суслова граната взорвалась. А на самом деле в рубку снаряд угодил.
Приподнял я Суслова, а у него из раны на груди кровь струей бежит. Меня тоже
в голову и в бедро ранило...
Потом Юрченко ранило еще раз. Потерял сознание. Очнувшись, услышал
немецкую речь. Понял, что попал в плен. Увидел на себе вместо кителя
матросскую суконку. Потом уже узнал, что это его, тяжело раненного,
переодели матросы. И сколько потом в лагере гитлеровцы ни допытывались, ни
били моряков, стараясь выведать, нет ли среди пленных офицеров и
коммунистов, никто командира не выдал. Это спасло его от расстрела.
Из киркенесского лагеря Юрченко, Селянин, Минин, Воробьев были
переведены в лагерь под Тромсе. Отсюда Виталий Деомидович бежал. С помощью
норвежских патриотов прошел горными тропами в Швецию. Там его интернировали,
а потом через посольство передали нашему командованию.
126
В 1950 году Виталий Деомидович демобилизовался. До меня доходили слухи,
что работал он сначала на рыболовецких судах в Жданове, затем -- девиатором
в Темрюке. Потом куда-то пропал. И только в 1964 году я получил от него
весточку с Сахалина. Виталий Деомидович писал, что стал коммунистом. Плавал
старшим помощником командира на большом морозильном рыболовецком траулере
"Барабаш", а недавно назначен капитан-директором БМРТ "Арково". "Ловим рыбу
у Алеутской гряды. Работа напряженная, нервная. Порой тяжелая. Но нравится.
Полезность свою ощущаю..."
Я искренне порадовался за Юрченко.
Славный воинский подвиг экипажа торпедного катера с бортовым номером
"239" не остался в забвении. Напомнил о нем в своей статье, вошедшей в
сборник "Через фиорды", вице-адмирал В. Н. Алексеев. О мужестве в бою,
стойкости и преданности Родине в условиях вражеского плена В. Д. Юрченко и
его подчиненных подробно рассказала газета Краснознаменного Северного флота
"На страже Заполярья". Этой же благородной теме посвящена документальная
повесть А. Зо-лототрубова и Я. Шнейдера "Сказание о последнем бое". А самое
главное -- плавает сейчас в составе наших боевых кораблей новый торпедный
катер с бортовым номером "239"!
Слава героев не умирает!
Помню, в тридцатые годы на Черном море проводи-лись испытания первых
образцов наших отечествен-ных торпедных катеров -- одножелобного "Первенца",
а затем уже серийного двухжелобного катера "АНТ-14" названного по имени
своего конструктора Андрея Нико-лаевича Туполева. Довелось принять участие в
этих испытаниях и мне: после окончания училища я был на-правлен в
Севастополь и назначен сначала командиром катера, а потом звена, в которое
входили как раз и "Первенец", и "АНТ-14".
Программа испытаний была сложной. Катера полу-чали нагрузки и ставились
в условия, в которых им вряд ли пришлось бы оказаться и в самом жарком бою.
Тогдашний командир бригады катеров Черноморского флота И. Л. Кравец, не раз
выходивший в море на испытания, говорил А. Н. Туполеву:
Андрей Николаевич! Да перестаньте вы мучить
бедный катер. Ведь такого, пожалуй, и простая сталь
ная болванка не выдержит...
Ничего, Иван Лаврентьевич, -- улыбаясь отвечал
конструктор, -- я должен быть уверен, что передам на
шим морякам такой катер, за который они в бою спа
сибо скажут.
Да, мы, катерники, в суровые годы Великой Отечественной войны не имели
оснований вспоминать наших ученых и конструкторов недобрым словом! Наши
отечественные катера, особенно "Г-5" и "Д-3", имели в сравнении с
зарубежными торпедными катерами целый ряд важных преимуществ и сослужили
нашей Родине
128
хорошую службу на юге и на севере, на Балтике и на Дальнем Востоке.
И в боевом использовании торпедных катеров нашим морякам не нужно было
ходить к кому-то на выучку. Мы были прямыми наследниками дедушки минного
флота -- вице-адмирала С. О. Макарова и его ближайших сподвижников --
лейтенантов Задаренного, Вишнивецкого, Небольсина, Дмитриева,
квартирмейстера Апалинова, которые на катерах, вооруженных шестовыми или
буксирными минами, смело искали врага и отправляли его на дно.
.. С первых дней Великой Отечественной войны советские катерники
показали силу своих маленьких, но грозных кораблей. Сколько раз им
приходилось вступать в неравные схватки!
После успешной атаки конвоя 15 июля мы держали в Пумманках в постоянной
готовности к выходу в море 10--12 торредных катеров. Но всю вторую половину
июля и начало августа над нашим "предпольем", как катерники в шутку называли
Варангер-фиорд, стояла десятибалльная облачность, нависавшая над водой на
высоте 100--200 метров, а западная часть фиорда была затянута туманом. Это
было тем более обидно, что всего лишь в нескольких десятках миль к востоку
от Рыбачьего облачности и тумана даже в помине не было.
Штаб бригады провел смену катеров на позиции. Дивизион Алексеева,
пробывший в маневренной базе около месяца, был отведен на отдых, а в
Пумманки пришли 14 катеров 2-го дивизиона капитана 3 ранга Коршуновича.
28 июля погода несколько улучшилась. Наши самолеты-разведчики получили
возможность просмотреть Варангер-фиорд. В порту Лиинахамари по-прежнему
отстаивался один транспорт. Похоже было на то, что противник смирился с
нашей блокадой Петсамо и не решался вывести оттуда даже это судно. Но нас
настораживало сосредоточение транспортов и боевых кораблей в Бек-фиорде. У
причалов киркенесского порта и в ближайших от него бухтах наши летчики
насчитали одиннадцать транспортов и более двадцати сторожевых кораблей,
тральщиков, катеров. Да еще в море, на
подходе к Бек-фиорду, было обнаружено два вражеских тральщика, девять
сторожевых катеров и несколько самоходных барж. На следующий день, 29 июля,
видимость по воде была хорошей, и мы с КП-200 наблюдали, как немецкий буксир
под охраной трех сторожевых кораблей таскал щит, по которому проводили
учебные стрельбы артиллеристы береговых батарей с мыса Ку-магнес,
полуострова Стурре-Эккерей и мыса Кибергнес. Сопоставляя все это, можно было
предположить, что немцы готовятся к выводу своих транспортов из Кир-кенеса,
и одновременно, как это обычно бывало, наверняка постараются "протащить" в
Варангер-фиорд новый конвой с запада.
Такую же оценку получили данные авиаразведки и в штабе флота.
Командующему ВВС было приказано усилить разведку в районе Киркенес,
Магерейсуны и держать в готовности группу самолетов для атаки вражеского
конвоя.
Но 30 июля погода вновь ухудшилась. Плотная облачность накрыла
Варангер-фиорд. Синоптики ничего определенного об улучшении погоды сказать
не могли. Стало ясно, что в ближайшем будущем на воздушную разведку нам,
катерникам, рассчитывать нечего. Решили вести разведку собственными силами,
благо видимость по воде была более или менее приличной.
31 июля два торпедных катера вышли в дозор к мысу Кибергнес -- отсюда
лучше всего просматривались вход и выход из Варангер-фиорда. Милях в десяти
от вражеского берега они должны были лечь в дрейф и вести наблюдение, но
выполнить эту задачу не смогли.
В последнее время мы заметили, что каждый выход наших катеров в
Варангер-фиорд -- все равно днем или ночью, в хорошую или плохую видимость
-- становится известным противнику. Через 40--50 минут после того как катера
покидали Пумманки, немецкая радиостанция в Киркенесе оповещала свои корабли:
"Ахтунг! Ахтунг! Советские торпедные катера в море. Усильте наблюдение!" Все
чаще и чаще наши катера, обходившие ночами вражеское побережье, стали
подвергаться внезапным обстрелам береговых батарей. Причем, если в других
местах, перед тем как открыть огонь, противник искал катера прожекторами, то
в районе мыса Кибергнес батареи и без прожекторов начинали стрельбу.
130
Высказывались различные предположения. Было даже предложено осмотреть
острова Большой и Малый Айнов, прикрывавшие с запада вход в Пумманки: не
подсадили ли туда гитлеровцы своих наблюдателей с радиостанцией? Разведчики
оборонительного района тщательно обшарили эти острова, но никаких
наблюдателей там не нашли.
Разгадать эту загадку нам помогли леоновцы. В районе мыса Кибергнес они
обнаружили довольно высокое сооружение, на верхушке которого громоздилась
небольшая башенка. Радар! Потом, когда наступил полярный день, мы даже со
своего КП могли видеть эту проклятую вышку. Попросили командование ВВС
разбить вражеский радиолокатор. Но там оказалась очень сильная зенитная
оборона, и летчики не смогли выполнить нашей просьбы. Бессильными были и
леоновцы: гитлеровцы охраняли радар пуще глаза. Пришлось смириться с его
существованием, хотя он и доставлял нам немало хлопот.
Вот и на этот раз, едва только катера пришли на установленную им
позицию и легли в дрейф, как по ним открыла огонь береговая
280-миллиметровая батарея с мыса Кибергнес.
В ночь на 1 августа в этот район выходили еще два торпедных катера, и
повторилось то же самое.
Между тем радиоразведке штаба флота удалось установить, что на подходе
к Бек-фиорду появилась группа кораблей противника: предположительно один
сторожевой корабль, несколько тральщиков и катеров. Это нас очень
встревожило. В разведку к Бек-фиорду решено было послать торпедные катера
старших лейтенантов Павлова и Киреева. Выбор именно этих командиров был не
случаен.
Старые североморцы, начавшие тут войну, послужившие до прихода в
бригаду на катерах-охотниках и уже немало испытавшие на своем веку, хотя
век-то их едва-едва перевалил за два десятка лет, Борис Павлов и Алексей
Киреев по-настоящему были влюблены в свое дело. Мы знали, например, что
Киреев болен: военные невзгоды, многие часы, проведенные под брызгами и
ветром у штурвала торпедного катера не прошли даром.
9* 131
Однако Алексей Ильич не хотел и слушать о том, чтобы уйти с катера,
уверяя, что на берегу он только еще больше разболеется. А когда мы нашли
возможность дать Кирееву отпуск, так он пришел ко мне и в упор спросил:
-- Что, товарищ комбриг, я плохо воюю?..
Далеко не сразу удалось убедить старшего лейтенанта, что отпуск -- это
никак не обходный маневр для списания его с катера.
Провожали Киреева в родной Хабаровск всем дивизионом. Друзья набили
полный чемодан подарков жене и детям. Наказывали хорошенько отдохнуть. Но
Киреев вернулся на несколько дней раньше указанного в отпускном билете
срока. На вопрос, чего ему дома не сиделось, отговаривался шуткой:
-- Боялся, как бы вы тут одни без меня с фрицами
не разделались.
Павлов на первый взгляд казался несколько флегматичным. Все делал
неторопливо, но добротно. В первом же бою Борис Тимофеевич не спешил
открывать огонь, увеличивать скорость, а, облюбовав объект дл;( атаки,
спокойно, на двенадцатиузловом ходу отвернул для увеличения курсового угла
на цель, и только через четыре минуты прицельно выпустил торпеды сразу по
сторожевику и транспорту.
Вот почему 1 августа мы послали в разведку именно этих командиров.
Не было сомнения, что гитлеровцы с помощью радара узнают о вышедших в
разведку торпедных катерах и наверняка постараются подготовить для них
какую-нибудь каверзу. Коварству врага мы могли противопоставить только
решительность и смелость наших товарищей.
Командиру звена старшему лейтенанту Павлову было приказане обойти на
пределе видимости вражеское побережье от Кообхольм-фиорда до мыса
Киберг-нес, затем милях в десяти от берега лечь в дрейф и вести наблюдение.
В случае обстрела береговыми батареями -- отойти мористее и маневрировать на
рубеже от мыса Кибергнес до мыса Скальнес. При обнаружении целей доложить на
КП их место, а с подходом ударной группы катеров -- обеспечить атаку
постановкой дымовых завес.
132
-- Ясно, товарищ комбриг. Все будет в порядке,--
как всегда неторопливо, ответил Павлов. В меховом
походном обмундировании старший лейтенант выглядел
еще плотнее, монументальнее. -- Разрешите выполнять?
Ну, двинули, Алеша?..
Обнявшись, два друга пошли к пирсу, где уже пофыркивали запущенными
моторами их катера.
Около 15 часов звено вышло из Пумманок. Минут через сорок после этого
радиостанция Киркенеса передала обычное: "Ахтунг! Ахтунг!". Прошел еще час,
два, три... Павлов и Киреев не выходили в эфир -- значит, у них все в
порядке. По расчету времени получалооь, что они, осмотрев заданный район
вражеского побережья, лежали теперь в дрейфе у мыса Кибергнес, контролируя
вход и выход из Варангер-фнорда. Но вот что удивительно: вражеские береговые
батареи, обычно в таких случаях не скупившиеся на расход боезапаса, на этот
раз молчали. Минул еще час. Батареи по-прежнему не открывали огня. Кто-то
даже высказал предположение, что немецкий радар вышел из строя, и фрицы
"ослепли". Вообще-то такое могло случиться. Локационная техника в ту пору
была еще довольно примитивной. Мог, разумеется, отказать и немало досадивший
нам немецкий радар. Это было бы очень кстати, И вдруг уже в девятом часу
вечера с поста наблюдения и связи, расположенного ниже нашего КП, сообщили,
что от Кообхольм-фиорда к нашему берегу идут четыре вражеских катера. Уж не
задумали ли они зайти в тыл и отрезать нашим отход в базу?
Передав Борису Тимофеевичу приказание немедленно возвращаться в
Пумманки, мы связались с аэродромом; Но летчики были бессильны помочь нам:
на аэродроме туман, взлететь нельзя. Это было тем более досадно, что в море
видимость по воде доходила до 50-- 60 кабельтовых.
Минут через сорок Павлов доложил, что они возвращаются, но от Варде, на
пересечку курса, идут еще четыре немецких сторожевых катера.
-- Уклоняюсь вправо.
Через несколько минут он доложил, что справа подходят еще четыре
вражеских катера.
Так вот почему береговые батареи не обстреливали Павлова и Киреева!
Пустившись на хитрость, немецкое
133
командование потратило все это время на то, чтобы стянуть свои
сторожевые катера из Кообхольм-фиорда, Киркенеса и Варде. Обеспечив
многократное численное превосходство, противник задался целью пленить или
уничтожить наши торпедные катера.
Развив полную скорость, Борис Павлов и Алексей Киреев устремились к
Пумманкам. В это время из туманной дымки вышли еще две группы сторожевых
катеров. Теперь даже с КП было видно, как вокруг наших разведчиков все туже
и туже сжималось кольцо вражеских кораблей.
Экипажи торпедных катеров, стоявших у пирса в Пумманках, получили
приказание срочно готовиться к выходу в море. Однако чтобы прогреть моторы,
нужно было минут 15--20, и я ругал себя за то, что не позаботился вовремя
послать группу катеров для прикрытия звена, ведущего разведку. Этот случай
стал хорошим уроком и мне, и штабу бригады.
А в это время два наших катера у нас на глазах сражались против
шестнадцати вражеских! Обступив Павлова и Киреева с двух бортов, сторожевые
катера легли на параллельный курс и открыли огонь. Два небольших кораблика,
на мачтах которых бились на ветру советские флаги, гордо мчались по
огненному коридору, мужественно отбиваясь от врага.
И вдруг катер Павлова резко снизил ход. Потом выяснилось, что на одном
из моторов выбило свечу. И эта случайность чуть было не стала причиной
гибели. Мы увидели, как на замедлившем ход катере сосредоточился весь огонь
вражеских кораблей. Хотелось кричать, чтобы хоть так подбодрить своих
товарищей. И кто-то не выдержал.
-- Павлов! Борис! -- раздалось на КП. -- Скорость! Скорость!..
Но Павлову и его подчиненным уже ничто, казалось, не могло помочь. И
вдруг на наших глазах катер Алексея Киреева, успевший за это время вырваться
несколько вперед, развернулся и лег на обратный курс. Да, тысячу раз был
прав гоголевский Тарас Бульба: "Бывали и в других землях товарищи, но таких,
как на русской земле, не было таких товарищей!"
Маневр Киреева был так неожидан и дерзок, что гитлеровцы на какое-то
мгновение растерялись. Густая
134
паутина трасс, опутавшая катер Бориса Павлова, на мгновение поредела.
Потом вражеские пушки и пулеметы зататакали еще ожесточеннее.
Бесстрашно приняв на себя весь огонь, Алексей Ки-реев прикрыл катер
Павлова плотной дымовой завесой, а сам вступил в бой -- теперь уже один
против шестнадцати! Искусно маневрируя, Киреев то выскакивал из белой пелены
дыма и, чуть ли не вплотную сблизившись с вражескими катерами, отгонял их
метким огнем, то снова укрывался в дымовой завесе, чтобы через несколько
секунд опять неожиданно напасть на гитлеровцев в другом месте. Эта отчаянная
схватка продолжалась минуту, вторую, третью... У всех нас вырвался вздох
облегчения, когда, прорвав дымовую завесу, на чистую воду вновь на полных
скоростях вышли оба наших катера. Они подходили к нам все ближе и ближе.
На КП-200 позвонил командующий СОР генерал-майор Дубовцев. Оказывается,
с Рыбачьего тоже наблюдали за этим боем.
-- Катерники твои такие молодцы, что и слов для
похвалы не подберешь. Передай им, если сможешь,
пусть продержатся еще немного. Потом мы шуганем
фрицев артиллерийским огоньком. Батареи на Вайта-
лахти и мысе Земляном к стрельбе уже готовы...
Я забеспокоился, как бы артиллеристы не попали случайно в Павлова или
Киреева: стрелять они будут на предельных дистанциях, а расстояние между
нашими и вражескими катерами не превышало четырех-пяти кабельтовых.
-- Я уже предупреждал артиллеристов, -- успокоил
Ефим Тимофеевич. -- Говорят: "Не беспокойтесь. Стре
лять будем аккуратненько".
Эти последние минуты были очень напряженными. Но вот ударила первая, а
за ней и вторая батарея. Артиллеристы действительно вели стрельбу с
ювелирной точностью. Высокие всплески от упавших снарядов, четко очертив
коридор, которым шли Павлов и Киреев, сразу же нарушили строй вражеских
катеров. За первым залпом последовал второй, третий...
В это же время, закончив разогрев моторов, из Пум-манок в фиорд
выскочила на полных скоростях шестерка торпедных катеров, ведомая
Коршуновичем. Гитлеровцы, отлично, надо сказать, выполнив поворот "Все
135
вдруг" на 180 градусов, стали быстро удирать восвояси.
Старший морской начальник в Киркенесе наверняка устроил в этот день
своим подчиненным изрядный разнос. И было за что. Свыше сорока минут
гнаться, восемнадцать минут вести бой с двумя советскими торпедными катерами
и при восьмикратном численном превосходстве не добиться успеха!..