— Вот-вот, — хмыкнул лейтенант. — А перед тем, как поставить машину, они по городу поколесили, заехали в бар, выпили, закусили.
   То есть получается, ты знать, где их искать, не мог, если только за ними не следил кто-то из твоих приятелей. Или Костя, уходя, тебе не рассказал, где поставит на ночь машину. Такое тоже возможно…
   — А тебе не приходит в голову, что их всех мог убивать не я? — поинтересовался я — Слишком много сложностей получается. Где бы я ночью искал себе сообщника?
   — А кто тогда? — лейтенант показал водителю на еще один поворот. — Все на тебе сходится. В роще, где Шарика убили, тебя
   Казнокрад видел, правда, издалека, и не был в этом до конца уверен, но на фотографии тебя опознал. А потом его убили. Кому выгодна его смерть? Тебе!
   Филя с тобой пообщался в подвале, его убили. Кому выгодна его смерть? Опять тебе! Эти трое приехали, чтобы тебя в офис отвезти на допрос, и тоже убиты. Кому выгодно? Снова тебе!
   Даже озноб по коже идет. Стоит кому-то с тобой пообщаться, как на следующий день его находят мертвым, прямо Голливудский боевик какой-то.
   А сообщник мог находиться вместе с тобой в квартире, милицейский наряд квартиру не осматривал. Так?
   Я посмотрел в окно, что-то мне совсем грустно стало.
   — Что ж вы меня не сажаете, если так уверены в том, что всех убиваю я?
   — Мы тебя и посадили, только вот Мамонта к тебе в камеру засунули. И где сейчас Мамонт? — лейтенант мрачно выругался. — В морге! А кто его убил? Ты! А мы тебя отпускаем, потому что Семенов что-то мудрит.
   Возможно, он понимает, что я невиновен?
   Лейтенант на меня посмотрел как-то дико и очень непонимающе, а потом, отвернувшись, продолжил:
   — А мне еще и договариваться с транспортниками, чтобы тебя отправили подальше, а завтра придется объявлять тебя во всероссийский розыск. Разве так делается?
   Насчет всесоюзного розыска ты серьезно? — поинтересовался я.
   — Почему бы и нет? Семенов у нас не самый главный начальник. Когда будем отчитываться по делу перед замом, тогда все всплывет: и то, что тебя отпустили, и то, что ты в камере Мамонта завалил. Вот и начнем тебя снова искать, и в розыск подадим.
   — Так может лучше прямо сейчас? — горько усмехнулся я. — Отвезите меня куда- нибудь в рощу, чтобы до города быстро не добрался, а Болту сообщите, где меня искать. И все будут довольны. Вы на мертвого все убийства спишете, а вам еще за меня денег отвалят… — Ты лучше меня не провоцируй, итак, с трудом сдерживаюсь, очень хочется немного заработать, — пробурчал лейтенант. — Ты же все равно не жилец. Ну, побегаешь немного, все равно же найдем, вот тогда Перо с тобой и разберется.
   Если бы я тебя трусом считал, или подлецом, ты у меня уже давно бы в камере сидел, и Семенов ничем бы не помог. Так что благодари бога за то, что мы учились в одной школе, и я тебя хорошо знаю, лучше молчи, не провоцируй…
   Я замолк, глядя в окно, как мы кружимся по городу, понемногу приближаясь к месту назначения.
   Через пятнадцать минут мы были на вокзале, а еще через полчаса я уже сидел в пригородной электричке, ни на что другое бесплатно меня посадить не смогли.
   Или… что думаю более верное, Логинов не хотел меня далеко отпускать, чтобы легче потом было искать. А на этой электричке я мог добраться только до еще одного небольшого городка.
   Но, так или иначе, дорога начиналась. Я помахал рукой лейтенанту, поезд тронулся, и город остался у меня за спиной. До первой остановки больше часа, у меня снова появилось время еще немного подумать.
   Я приехал в город два дня назад, и уезжаю из него, отсидев ночь в камере по обвинению в убийстве. Самое отвратительное состояло в том, что я и на самом деле убил человека. Правда, «мамонта, человеком трудно назвать, он уже давно перестал различать, что такое хорошо, а что такое плохо, грабил, насиловал и убивал.
   Для него страдания и смерть людей были просто бизнесом, и не только для него, для «болта» и всей его команды, да и большей части современного бизнеса. Это сегодняшний мир…
   И кто я такой, чтобы судить и выносить приговор? Даже если от «мамонта» никто не видел добра, и люди, даже его близкие и родные, только вздохнут с облегчением, от этого суть дела не меняется. Я его убил…
   Конечно, у меня есть слабое оправданье, что это была самозащита, но ведь от этого сама сущность смерти не меняется.
 
   …Почему я должен умирать, когда это невыгодно? Почему я должен платить жизнью за ничто? Это обычные рассуждения себялюбивых людей. Когда надлежит сделать выбор, не позволяй мыслям о выгоде колебать твой ум.
   Принимая во внимание что, все мы предпочитаем лучше жить, чем умереть, это предпочтение определяет и наш выбор…
   Так нам об этом рассказывает кодекс самураев.
 
   Скверно все, но так случилось. Мамонт расплатился за свою неосмотрительность смертью, и жизнь его прошла бесцельно, но смерть не бесчестит так, как сама жизнь.
   Я вздохнул и посмотрел в окно мелькающие кусты и деревья. Даже Бусидо меня не успокоил. Он учит только тому, как умирать.
   Воин-это специальность, тебя выучили, взяли на работу, и твоя смерть часть твоей работы. И желательно чтобы умирал ты без рассуждений, не твое дело думать, для этого существует твой князь. Он рожден думающим, а ты умирающим…
   Я не воин, потому что думаю, и поэтому уезжаю, покидая свой город, в котором родился и вырос, где похоронены мои родители, и где мне было когда-то хорошо. Вынужден уехать, потому что новые хозяева жизни решили, что я убил кого-то из их близкого окружения, кое-кого из близких слуг…
   Мотивы убийства никого не волнуют. Главное, я посмел покуситься на слуг князя, а они находятся выше правосудия.
   И князь посчитал, что я должен ответить за этот поступок своей смертью, и я спасаюсь, убегаю в никуда. Так получилось, что и я потерпел фиаско в своих намерениях…
   А мои желания были такими простыми: спокойно жить, наслаждаться каждым проходящим днем и ждать смерти…
   Я мрачно смотрел за мелькающий за окном пейзаж, думая о том, что уже никогда не вернусь в родной город, что потерял все — квартиру, добрых соседей, приятелей, работу. А приобрел только дорогу, бедствия и испытания…
   Только стоит ли все это такой цены?
   Был бы я совершенно здоровым человеком, тогда да, возможно у меня появился бы шанс начать все сначала, а так вряд ли что-то получится. Значит, я меняю смерть на нее же только в другом городе, или поселке…
 
   …Думая об ожидающем тебя бесчестии, стремясь к выгоде, ты ошибешься. Подумай о жалкой участи человека, который не добился цели и продолжает жить.
   Когда ты потерпел фиаско в своих намерениях и расплачиваешься за свою неосмотрительность смертью, — значит, твоя жизнь проведена бесцельно, но помни, что твоя смерть не роняет твоего достоинства. Смерть не бесчестит…
 
   Я мрачно усмехнулся, вспомнив о бутылке водки, которую купил как раз перед тем, как меня арестовали. Может, не зря потратил на нее деньги? Может, стоит вернуться?
   Смерть не бесчестит…
   Не знаю, кто убил всех этих людей, но они были достойны смерти. Хоть и не мне судить, но они сделали все для того, чтобы кто-то их убил. Убивал, насиловали, грабили, причиняли боль, несли зло…
   Может поэтому я не испытываю внутри себя, когда думаю о них, ничего, кроме брезгливости?
   Кто-то из них убил Ольгу — ангела, который сошел на нашу землю, чтобы показать нам самих себя, в зверином извороте, залитых чужой кровью, ощерившихся и неприкаянных.
   И они убили ангела, не заметив его святости, потому что давно разуверились во всем…
   Они убили и Христа, когда тот хотел им помочь…
   Я мрачно посмотрел в окно:
   — «Пожалуй, вернусь, несмотря ни на что. Награда одна — чужая смерть. Есть искусство жизни, а есть искусство смерти, разница огромна».
   «…Подумай о жалкой участи человека, который не добился цели и продолжает жить…»
   Я подумал еще раз… и понял, что никуда не еду. Умру, так умру, смерть не бесчестит. Глупо?
   Может быть…
   Но даже заяц, если его загнать в угол, становится тигром.
   Тигр, тигр… пора на волю. Заодно, посмотрим, насколько живуче мое второе «я».
   Я хотел выпустить зверя, живущего во мне. Он разберется во всем, и выживет, убивая врагов. Я верил в него, все, что знал о нем, говорило мне об этом. Если они убивают без жалости, мое второе «я» тоже… Только в отличие от них, оно никогда не испытывает страха. Потому что не боится ни человека, ни государства, никого и ничего. Понятие страх для него не существует, только целесообразность…
   Он — воин, исповедующий кодекс, всегда идущий по тропе войны…
   Я выскочил на какой-то странной остановке, возможно, загорелся красный свет, и машинист кого-то пропускал. Поезд остановился в чистом поле, дверь мне пришлось открывать самому.
   Силы хватило только на то, чтобы едва раздвинуть металлические полотна. Я спрыгнул, точнее, вывалился на путевой щебень, и поезд тронулся.
   Это был порыв, везение, смесь всего сразу. От вокзала родного города поезд отъехал всего на десяток километров, если присмотреться, то высотные дома еще можно было увидеть вдали в туманной дымке.
   Я остался один в поле на путях.
   И зачем он тут остановился? Может только для того, чтобы высадить меня?
   Такое тоже бывает…
   Люди только думают, что знают всё о мире, в котором мы живем, а на самом деле изучили только верхний слой. А там, в глубине проявляется нечто такое, что меняет всё.
   И как только ученые начинают понимать больше, так в глазах у них появляется растерянность.
   Мир совсем не таков, каким они желали бы его видеть. Он сложнее любой математической модели, да еще и сам не всегда следует своим же законам…
 
Мир, усмехаясь, смотрит на нас
Холодным взглядом далеких звезд
Чуть присмотришься,
а он уже не тот, что мгновение раньше.
 
   Ученым это не нравится, и чем больше они узнают, тем больше понимают, насколько сложно все устроено. И что случайностей нет.
   Ибо случайность… всего лишь непознанная необходимость. Непознанные законы, неизвестные закономерности…
 
Город во мгле несет пустоту,
И два шага до изгиба судьбы.
Захочешь вернуться обратно…
Да поздно, потерян путь.
 
   Я пошел по рельсам, не спеша, наслаждаясь воздухом, запахом зелени и травы и острым духом дегтя от шпал.
   Пройдя сотню метров по серому щебню, я заметил вдали у небольшой березовой рощицы небольшую речушку.
   Вот это было как раз тем, о чем я так долго мечтал: смыть с себя вонь камеры, которая, казалось, впиталась глубоко под кожу.
   Напиться свежей воды, пахнущей рыбой, зеленью, а не хлоркой. Погрузиться в прозрачную глубину реки, лечь на спину, опираясь на упругую подрагивающую пленку воды и смотреть, как солнце подбирается к полудню, не думая ни о том, что будет, не вспоминая, что было.
   Что может быть лучше мгновения, когда ты растворяешься во вселенной? Когда нет ничего, только ты на один на этом кусочке планеты и светило над головой?
   После того, как я устал бултыхаться и выполз на берег, постирал одежду, потом, разложив джинсы и футболку на поваленном дереве, лег в густую траву. И стало мне так хорошо, как не было давно, а может быть и никогда. Я лежал и смотрел в выцветшее голубое небо с редкими клочьями облаков, и сам не заметил, как заснул, сморенный теплом солнечных лучей, опьяненный и умиротворенный запахом трав.
   Я проспал до вечера, пока прохладный легкий ветерок не разбудил меня, погнав мурашки по обнаженной коже, напоминая о том, что скоро наступит ночь.
   Солнце предало меня, спрятавшись за серым покрывалом туч, незаметно закрывшим все небо. Собирался дождь.
   «Давно пора, — одобрил я. — Осень наступает через три дня, а мы еще не видели ни одного ливня. Что-то не торопится к нам зима…»
   Я натянул на себя еще влажную одежду, и зашагал по шпалам, направляясь к городу.
   Настроение понемногу стало улучшаться. Так всегда бывает после принятия нелегкого решения. Когда оно принято, многое все становится проще и яснее.
   Я шел умирать, правда, предварительно выпустив зверя из себя, передав ему решение всех проблем. Пусть немного развлечется. Он умеет убивать…
   Раз, против нас ополчился весь мир, то почему бы и не показать всем, что и убить нас не так просто?
   Я всегда боялся этого и в то же время ждал, может быть, всю жизнь. Давно мне хотелось это проверить. Зверь выйдет на волю, и люди его затравят, или он убьет всех людей. Только я тот, что буду спрятан в нем, так и не узнаю о том, что из этого всего получилось.
   Или узнаю? Все то, что я прочитал об оборотнях, говорило о том, что, умирая, они превращаются обратно в человека. Но я же не настоящий оборотень. Впрочем, откуда мне знать, какими они бывают? Так читал что-то…
   Оборотни не пишут книг, и не снимают фильмов о себе. Все, что о них известно, переврано бесконечное количество раз. Может быть, они такие же, как я? А все остальное человеческие выдумки. Мое второе «я» быстрее любого человека, оно обладает огромной физической силой, не зря же я его про себя называю оборотнем.
   Раны на нем заживают почти мгновенно, иногда, когда мое второе «я» уходило, возвращая тело, я обнаруживал на себе багровые шрамы, бледнеющие и исчезающие…
   Я не экспериментировал, потому что не хотел становиться изгоем и отщепенцем, да и не только поэтому — какие могу быть эксперименты, если ты ничего не помнишь о том, что делал?
   К тому же большую часть своей жизни я старался вернуть себе репутацию, помириться со всеми, кого обидело мое второе «я». Мне хотелось создать семью и жить, как все, а для этого надо, чтобы люди перестали считать тебя психически-больным.
   У меня ничего не получилось, но до сегодняшнего дня я еще надеялся на то, что люди все забудут.
   Я шел, печально усмехаясь, понимая, насколько было малым то, что желал. Обычным людям чтобы все это получить, нужно просто жить.
   Я проиграл по все статьям. Ничего не получилось, город меня так и не принял, человеческая память оказалась долговечной. На меня показывали мамаши свои детям, рассказывая о том, что с ними произойдет, если они не станут их слушаться.
   На моих глазах создавалось что-то вроде городской легенды о мальчике, который не слушал своих родителей и в результате превратился в очень плохого дядю.
   Даже в глазах подрастающего поколения меня выставляли монстром. Это было смешно и страшно.
   А теперь меня ко всему этому еще и хотят убить.
   Я вглядывался в приближающийся город, до него оставалось около четырех километров, мрачно размышляя над своей судьбой:
   «Вот я героически спасал вас от самого себя, а вы этого не оценили. Теперь вам увидеть то, что я так долго старался спрятать от вас, мое второе «я» все расставит на свои места».
   Тут я остановился, с некоторым недоумением обнаружив следы двух машин, прошедших в сторону города прямо по железнодорожной насыпи. Мне это показалось странным. Неужели кто-то решил так рискованно прокатиться?
   Если бы навстречу выскочил поезд, то деваться было бы некуда, только вниз под откос, а там болото…
   Интересно…
   Мне и в голову не пришло, что это проехали джипы, набитые под завязку качками Болта, это они так рискованно прокатились по рельсам, потому что искали меня.
   Потом я узнал, что в электричку после того на остановке вошли парни Болта, пугая пассажиров торчащими рукоятками пистолетов из-под кожаных курток. Им удалось узнать, где я сошел.
   Меня они не нашли, не заметили среди кустов и густой травы и решили, что я отправился в небольшую деревушку, которая была видна с насыпи, добрались до нее и устроили в ней самый настоящий переполох.
   А потом понеслись навстречу своей смерти.
   Вот это и называется судьба.
   Кто сообщил Болту, на какой электропоезд я сел, так и не узнал. Возможно, это сделал кто-то из оперативников, например, мой школьный товарищ — лейтенант Логинов, а может и сам Семенов.
   Так или иначе, мне повезло. Я часто думаю, что было бы лучше, если бы меня нашли и убили…
   Смерть у реки среди травы, только что искупавшегося человека, с чистым телом, пахнущем травой и цветами. Что может быть лучше? Сейчас об этом можно только мечтать.
   Я дошел до окраин города, когда на улицах стали уже загораться фонари. Ночь опускалась на город, тени прохожих удлинялись, прохладный ветер усиливался. Гроза надвигалась на город. Тучи плотно затянули небо, оставив в небольшом проеме одинокую звезду.
   Я грустно улыбнулся ей, как старой знакомой, именно ее обычно вижу, когда лежу на полу у балкона, и зашагал к мясокомбинату. Пока шел по железнодорожным путям, мне пришло в голову поговорить с Романом перед тем, как напиться.
   Почему-то счел неплохой мыслью посмотреть на то, что происходит в городе чужими глазами, узнать то, чего не знаю, услышать его версию происходящего.
   К тому же до мясокомбината от железной дороги было гораздо ближе, чем до моего дома.
   И еще мне хотелось переговорить с человеком, который, как и я, любил ангела. И это был единственный человек, которому я сейчас доверял.
   А перед шагом в неизвестность неплохо просто с кем-то поговорить, с тем, кто достоин твоего уважения…
   Я уходил все дальше от окраин, двигаясь от высотных домов, к пятиэтажкам, а скоро и они стали редкостью, потянулись частные дома. Сначала дорогие и красивые коттеджи тех, кто сумел преуспеть в это смутное время, похожие на средневековые замки, а уж после потянулись скособоченные деревянные избушки, выстроенные лет пятьдесят назад.
   Вскоре закончились и они, и передо мной явился пустырь, поросший высокими сорняками, в глубине которого замаячил высокий забор мясокомбината.
   Семенов не обманул. Бетонная трехметровая стена была основательно накрыта проволокой двух типов, обычной и бритвенной, с закрепленными на ней острыми тонкими лезвиями. Такие лезвия легко режут любую ткань, в том числе и живую.
   «Да для того, чтобы сейчас перебросить тушу, потребуется много усилий — грустно подумал я, памятуя о том, что когда-то весь город питался ворованным с мясокомбината мясом. — Забор, похоже, нарастили еще на метр…»
   Видеокамеры стояли на каждом углу, мерцая темным стеклом: один мой знакомый как-то рассказывал, что с такой усиленной оптикой можно разглядеть пуговицу на расстоянии двухсот метров.
   Я не попытался перелезть через забор, это было бы невозможно — слишком высоко, зацепиться не за что, да и проволока разрежет руки. Такая преграда оставит без пальцев, Перо хорошо поработал на этом предприятии, сделав его крепостью.
   Я старался идти так, чтобы не оказаться в радиусе действия камер, не хотел, чтобы меня кто-то увидел, обходя завод по длинной дуге, направляясь к рельсам, поблескивающим вдалеке.
   Это была небольшая тупиковая железнодорожная ветка, по ней завозили на мясокомбинат уголь и вывозили готовую продукцию.
   Я слышал, что новые хозяева готовились перевезти котельную на газ, это бы им дало приличную экономию, а также уменьшение жалоб от жителей пригорода, которым приходилось дышать угольной сажей. К тому же завод увеличивал с каждым годом свою мощность, и ему требовалось все больше пара, и котельная уже давно работала на пределе.
   Для того чтобы обеспечить бесперебойную работу котельной, требовался один вагон угля в неделю, а когда шел повышенный расход то два, его привозили в открытых полувагонах по этой тупиковой ветке. Я надеялся, что уголь завезут сегодня, и еще считал, что охрана не будет очень бдительна и не станет проверять, что находится внутри вагона.
   Не совсем же он придурки, чтобы лезть внутрь, перепачкаться можно так, что потом не отстираешься. Тем более кому нужна их бдительность поздно вечером, когда людей в округе нет, а на мясокомбинате работает только небольшая по численности смена, в основном женщины, изготавливающие колбасы.
   Место, где я планировал забраться в вагон, видеокамеры не просматривали, железнодорожная ветка здесь шла какое-то время по глубокому извивающемуся оврагу.
   Уголь завозили вечером или ночью в то время, когда железнодорожные магистрали освобождались от пассажирских поездов и электричек.
   Мне требовалось найти место, где бы я смог запрыгнуть в вагон. Такое нашлось только у поворота, здесь тепловоз должен был снизить скорость.
   Я спрятался в густых кустах и стал ждать.
   Стало холоднее, ветер усилился, а потом стал накрапывать дождь. Я вздохнул. Это всегда было моей самой любимой погодой. Мелкий моросящий дождь, что может быть лучше для долгих прогулок?
   Когда шел дождь, и пустели улицы, я надевал старый надежный проверенный дождевик и бродил одинокой тенью по городу, освещаемый только поникшими фонарями.
   Светофоры меняли свои цвета лишь для меня, а редкие машины поднимали фонтаны разноцветных брызг, как салют в мою честь.
   Но это было в пору моего детства и отрочества, а сейчас все ощущалось не так, футболка и джинсы промокли насквозь, и я чувствовал, как холодная вода бежит по телу, набираясь в кроссовки. Но разве идущий навстречу смерти должен беспокоиться о том, что может простудиться? Кому суждено быть застреленным, тот не задохнется от жара при воспалении легких…
   Больше всего мне нравилось в этой погоде настроение. Что-то странное просыпалось во мне. Вселенская грусть — так я это называл. Я шел, погруженный в себя, и через какое-то время переставал замечать все, что меня окружало.
 
Сумрак осенний и шорох дождя.
Ложатся лечебным бальзамом на душу.
Рождая желанье увидеть завтрашний день.
где будет так плохо…
 
   То ли впадал в транс, то ли пропадал на самом деле, открывая дорогу второму своему «я», но часто бывало, что в недоумении обнаруживал себя то на окраине города, то в поле, или в роще. Да, да, в той самой роще, где убили Ольгу…
   В ней я себя обнаруживал не раз, она находилась на краю города и от поздней весны до ранней осени служила замечательным местом для встреч влюбленных. Какой-то чудак, не прося ни у кого помощи, еще в давние Советские времена настроил там скамеек, а кое-где даже устроил навесы на случай дождя. Туда любили приходить многие влюбленные, в том числе и пожилые пары, чтобы вспомнить свою давно прошедшую молодость.
   Правда, теперь в роще в основном обитают бомжи и наркоманы, они давно вытеснили всех…
   Да и влюбленные куда-то исчезли. Как сказал мой сосед дядя Игорь: «Время любви закончилось вместе с советской властью, началось время взаимовыгодного совместного проживания».
   Тепловозный гудок вырвал меня из объятий дождя и грустных мыслей, я встряхнулся и приподнялся. Из-за поворота, разрывая вязкую ткань дождливой ночи мощным прожектором, выполз маневровый тепловоз, таща за собой два сиротливо-одиноких вагона.
   Он остановился как раз передо мной, раздраженно что-то прогудев в темноту. Повод для недовольства у машиниста, конечно же, был, я предусмотрительно перебросил стрелку в сторону тупика, и теперь чтобы добраться до завода помощнику придется идти под холодный проливной дождь и вернуть ее на нужное место.
   Это была моя страховка на тот случай, если тепловоз не замедлит скорость на повороте.
   Пока помощник машиниста, громко матеря всех живущих на этой земле, перебрасывал стрелку, я, не спеша и без риска, забрался в полувагон.
   Там, конечно же, находился уголь… мокрый и грязный.
   Несмотря на то, что старался ничего не касаться, а это было довольно трудно, я хорошо себе представлял, каким из него вылезу. Что-то похожее на черное облако…
   Тепловоз дернул вагоны, потом еще раз и продолжил свое движение.
   У массивных высоких металлических ворот мясозавода состав снова остановился, еще более раздраженно завывая своим пронзительным гудком. Я прижался к стенке вагона, надеясь, что мои расчеты верны, и никто не полезет осматривать вагоны. Если же такое произойдет, мне придется рыть в угле нору и прятаться в ней.
   Вот чего бы ни хотелось, там именно такого развития сценария! Сейчас я все еще наивно верил в то, что испачкал в угольной крошке только руки…
   Но я оказался прав в своих предположениях — охрана даже не подошла к вагонам.
   Сквозь шелест дождя послышались чьи-то голоса, потом заскрипели, открываясь ворота, и состав медленно пополз вперед. Метров через пятьдесят он снова остановился. Послышался лязг расцепки, тепловоз снова на этот раз торжествующе прогудел и быстро укатил обратно.
   Ворота закрылись с тем же протяжным стоном, и наступила тишина. Послышались шаги возле вагона и голоса двух охранников.
   — А разгружать когда станут?
   — Завтра утром.
   — А простой на кого спишут?
   — Не наше это дело, как-нибудь без тебя решат. А если так радеешь за родной мясокомбинат, то берись и сам выгружай!
   — Была охота… как же, просто так спросил…
   — Сам подумай: ночная смена скоро домой уйдет, их уже не заставишь, да народа в ней немного, и в основном женщины. Вызывать кого-то в ночь, придется сверхурочные платить, а кому это надо?
   Так что наше дело простое, запустить вагоны, и пусть стоят до утра, а с железнодорожниками начальство договорится. Не в первый раз. Диспетчера по закону должны заранее предупреждать о том, что поставят вагон, а не так, как сегодня — звонят, угрожают, иди и открывай ворота в такой ливень. Им-то что? Сидят у себя в тепле в кабине…
   Голоса и шаги удалились, я ухватился за стенку вагона и подтянулся, по-прежнему стараясь не запачкать футболку и джинсы, впрочем, уже понимая, что моя одежда давно превратилось во что-то невообразимо мокрое и грязное.
   На разгрузочной площадке было темно, не горело ни одного фонаря. Охранники уходили, вспарывая ночную темноту лучами фонарей, выхватывая отблесками какие-то смутно-знакомые строения.