Лосев Владимир. Месть Демона

Владимир Лосев
Месть Демона

Пролог

   Я — воин, рожден, чтобы убивать. С первого моего крика меня учили вслушиваться в дыхание смерти за спиной, принимая свою и чужую кончину как нечто неотделимое от профессии.
   А еще меня научили соблюдать пропорции, ибо смерти и жизни не должно быть слишком много.
   Таково мое призвание. Обитаемые миры несовершенны, в них всегда находятся те, кто по глупости уничтожают несущих им свет.
   Когда это происходит, призывают меня.
   Мы неразлучны: свет и тьма, жизнь и смерть. Мы приходим вместе, потом свет уходит, и остаюсь только я, несущий гибель…

Глава первая
Смерть

   Не ищи смерть, найдет сама.
   Не беги, она догонит.
   Просто живи, зная,
   кто дышит за твоей спиной
   И запах нарциссов и хризантем,
   И запах ромашек сегодня горек.
   Она так любила эти цветы…
   Желтизна их невыносима.

(Тацудзи Миёси)

 
   Когда мне сказали, что в роще нашли безображенное тело Ольги, я просто не поверил. Криво, не очень вежливо усмехнулся, давая понять, что мне не нравятся такие шутки.
   Но мой хороший знакомый, работающий врачом в городской больнице, продолжал ровным голосом выкладывать подробности. Ольгу изнасиловали толпой и бросили умирать, взрезав живот ножом. Несколько часов она еще жила, пыталась доползти до людей, оставляя за собой кровавый след на осенней пожухлой траве… Я содрогнулся и понял: это правда. Только так мог умереть ангел в нашем мире — мучительно, тяжело, от рук людей, которым не сделал ничего плохого…
   Я слушал врача, и окружающее расплывалось в глазах, превращаясь в туманную серую дымку, в которой сухие жестокие слова доносились будто издалека, пробиваясь сквозь оглушающий стук сердца. Хотелось встать и уйти, чтобы ничего больше не слышать, но тело не подчинялось. Ноги стали ватными, словно лишились костей, а внутри все заледенело.
   Я надеялся, что умру сразу — думал, сердце не выдержит, но оно у меня крепкое, тренированное.
   Мне не повезло умереть в тот печальный день, да и в следующие два других, поэтому пришлось идти на похороны…
   Новое кладбище начиналось сразу за коллективными садами, уходя в поле все дальше и дальше от города и уже занимая площадь, равную новому микрорайону. Если так пойдет, то скоро город мертвых станет больше поселения живых…
   На садовых участках люди по привычке, оставшейся с советских времен, сажали картошку, растили кислые яблоки и зеленые помидоры, которые потом дозревали дождливой осенью под кроватями, разложенные на старые газеты.
   Похоронная процессия растянулась, шедшие за гробом раскланивались с садоводами — день был выходной, и многие уже с утра гнули спину на грядках, но, узнав, кого хоронят, тут же, на участках, срезали цветы и присоединялись.
   Городок у нас небольшой — районный центр, сто тысяч населения. Не уверен, что все друг друга знают, но почти так и получается — с одним учился, с тем работал, третий знаком с твоими родителями…
   Шествие понемногу заполнило основную дорогу, растянувшись километра на два.
   В новые неспокойные времена умирают часто. Что поделаешь — время перемен… Люди давно равнодушны к чужой смерти, на похороны приходят лишь родственники да самые близкие знакомые, потому и не строят больших площадок для прощания, но в тот день они бы потребовались — собралось больше двух
 
   тысяч. На кладбище стало тесно, часть процессии остановилась за воротами, не сумев пройти дальше. Немного постояв, побросали цветы на дорогу и стали расходиться, осеняя крестами воздух.
   Ольга была крещеной, ее отпевали в кладбищенской часовне. Толпа меня оттеснила, но я этому был только рад: не люблю спертый воздух, пахнущий ладаном. Как только появилась возможность, отошел в сторону и огляделся.
   Центральное место на старом кладбище отведено тем, кто погиб в Афганистане, а на новом прочно занято убитыми в Чечне. Им ставили неплохие памятники от военкомата, да и стояли они удачно — своего рода аллея моей памяти, начинающаяся прямо от входа. Многих ребят я знал лично и, медленно двигаясь по аллее, кивал фотографиям на памятниках, здороваясь, как с живыми.
   Я поступил в институт, а они пошли в армию, теперь они мертвые герои, а я — безработный инженер…
   По моим ощущениям, когда люди умирают за чужие деньги и интересы, это не геройство — нечто другое, мерзко пахнущее. У них же не было выбора, их просто заставили умирать.
   Многие из властной элиты и высшего командного состава армии на крови моих сверстников сделали хорошие деньги.
   Жалко мертвых, да и живых тоже. Не повезло и нам, попали в лихие времена. Я, получив образование, сидел без работы, потому что назвать работой ночное бдение в детском саду у меня язык не поворачивается. Сторож с дипломом — звучит как-то глупо…
   У нас в городке всего три завода, и раз в полгода их кто-нибудь либо перекупает, либо захватывает, постреляв бывших владельцев, а те, кто на них работали, оказываются на улице. Вот и бегает толпа народу от одного предприятия к другому.
   Я сначала бегал, как все, но быстро понял, что не угонюсь, и устроился сторожем в детский сад. Платят мало, но мне и надо не много.
   Когда-то мой дед, переживший две мировые войны и две революции, с усмешкой сказал: лихие времена в нашей стране будут всегда, а в такие года всегда кто-то выигрывает, но больше проигравших. Я ему тогда не поверил, а теперь все больше убеждаюсь в его правоте, глядя, как проигравшими в забегах от одного завода к другому забиваются кладбища по всей стране…
   Нужно приспосабливаться, если хочешь жить, потому что другой жизни нет и не будет.
   Ольге не повезло, она умерла… или повезло — это уже вопрос мировоззрения…
   Я шел и кланялся знакомым ребятам, смотревшим на меня с мраморных плит. Много их лежало здесь, моих дворовых и школьных друзей. Следом за памятниками погибшим в Чечне шел кусок площади, отведенной для ребят, пытавшихся заработать в смутные времена свой лакомый кусок ножом и пистолетом. Лица и здесь были до боли знакомыми.
   Некоторые из них слыли неплохими парнями, занялись разбоем от безысходности, от бытовых проблем, а то и просто за компанию. Я мог бы оказаться и среди них, и сейчас лежал бы под роскошным памятником, изваянным местным скульптором.
   По-моему, это единственный человек, которому по-настоящему повезло, никогда до этого его труд так щедро не оплачивался, как сейчас. Он уже построил трехэтажный дом на окраине города, ездит на новеньком джипе, а новые заказы продолжают сыпаться золотым
 
   дождем.
   Мы раньше воевали районами, захватывая и объединяя под собой территории, избивая незнакомых нам сверстников. Это было заурядным явлением по всей стране, битвы проводились по дворовым законам чести, никого не убивали, а в больницы попадали единицы.
   В новые времена быстро нашлись люди, которые поставили в строй тех из нас, кого сумели, и дворовые ребята занялись захватом заводов, фабрик, железнодорожных станций, потому что началась революция, или, по науке, — раздел собственности и перераспределение сфер влияния.
   И от этого меня тоже спас институт, находившийся в областном городе. Там шли свои войны, но я был чужим, и меня не включали в ряды бойцов за то, что никому не принадлежало.
   Бандитам, глядящим на меня с роскошных памятников, я не кланялся: слишком много крови, боли и страха эти ребята принесли в наш город.
   Они смотрели на меня надменно, сверху, облеченные в красный и черный мрамор, обвитые золотом надписей, увенчанные огромными крестами. Парни дружили с богом, они и убивали, потрясая этими символами веры…
   А дальше за роскошными памятниками начинались могилы их жертв. Тут я остановился, потому что ноги у меня ослабли и затряслись.
   Ольгу хоронили здесь, потому что она тоже была жертвой лихих ребят, имена которых остались неизвестными.
   Я недолго стоял над свежей ямой. Из часовни вывалился народ, выстроился в ряды и направился сюда, неся на руках закрытый гроб.
   У мужчин сжимались до хруста кулаки и мрачнели лица, когда они смотрели на фотографию, которая высоко над толпой нес отец Ольги, он был человеком рослым.
   В наше смутное время, когда жизнь человеческая ничего не стоит, так могла умереть любая девушка. Но только не Ольга…
   Иногда в мире рождаются люди, глядя на которых, начинаешь верить в то, что бог существует, и жизнь — не огромная лужа зловонной грязи, которую, хочешь или не хочешь, но нужно перейти, а нечто другое, недоступное для понимания…
   Она никогда не казалось мне земной, несмотря на то, что родилась, как большинство жителей нашего городка, в старом роддоме массивной сталинской постройки с лепниной на высоких потолках и огромными необъятными коридорами, залитыми неоновым светом, слепящим глаза.
   Лично я считал ее самым настоящим ангелом.

 
Как небо плещется в растерянных глазах.
Как осторожен шаг.
И ветер падает у ног,
Боясь затронуть прядь волос…
 

   Когда видишь такую девушку, начинает сохнуть во рту, и кажутся глупыми любые слова, с которыми ты хотел к ней обратиться. Хочется просто стоять, смотреть, восторженно вздыхать и молчать…
   Они не красивы — это понятие к ним просто не относится…
   Такая девушка входит в переполненный зал, и на мгновение стихают все звуки, мужчины провожают ее задумчивыми взглядами, женщины отмечают ее проход презрительными улыбками, но даже в этом отработанном пренебрежении всегда присутствует некая растерянность. Они понимают, что своих мужей и парней к таким девушкам можно не ревновать — другая весовая категория, здесь действуют совсем иные законы…
   Ей вслед никогда не кричали сальности, ее не пытались зажать в школьном коридоре, как других девчонок. Не таскали за волосы и не делали многое из того, что доставалась другим. По той же причине — к ней это не относилось.
   В ее положении, конечно, были свои недостатки. Никто, например, не мог представить, что эта девушка так же, как все, мечтает о свиданьях и поцелуях в темных подъездах. О любви, о тех же тисканьях…
   Странно это. По сути, Ольга стала таким же изгоем, как и я, только причины у нас были разными.
   Она считала меня своим другом, а я был безнадежно влюблен в нее. Мы жили в одном дворе и ходили в одну школу.
   Я пробовал ухаживать за ней, но достаточно было одного ее красноречивого взгляда, чтобы я снова стал робким, тихим и преданным.
   При этом она тихо и застенчиво произнесла, что предпочитает во мне видеть старого товарища, на которого может положиться в любой ситуации, чем кого-либо другого.
   — На любовь способны все, — произнесла она с мягкой улыбкой. — А вот на дружбу могут рассчитывать только единицы.
   Я, хоть и был не согласен с ней, промолчал, лишь разочарованно вздохнув. Может быть, поэтому очень расстроился, когда узнал, что у нее за время моей учебы в институте появился парень.
   Я не обиделся. На Ольгу просто невозможно обижаться, тем более, что я никогда и не считал себя по-настоящему достойным ее. Но все равно было ощущение того, что у меня украли — если не жизнь, то мечту…
   Парень мне не понравился, он казался хмурым, нескладным и некрасивым. Ума большого я в нем тоже не заметил. Единственное, чем отличался от нас всех, было то, что приехал он откуда-то из Сибири.
   Звали его Романом, фамилию носил смешную — Букашкин. Мне передернуло, когда я представил, что ее станет носить Ольга после свадьбы. Нельзя называть ангела букашкой.
   Хотя, если быть справедливым человеком он был неплохим, только немного странным.
   Работал в котельной на местном мясокомбинате, котлы там были старые, еще довоенные, и топились углем. Вот Роман и перекидывал за смену тонн пять, иногда и больше. Не тот это человек, по моим представлениям, с которым должна была дружить Ольга.
   — Почему фамилию не сменишь? — выдавил я, когда Ольга нас познакомила. — Смешная она какая-то. В детстве наверняка же дразнили…
   — Кто дразнил, тот пожалел, — Роман сказал это так просто и равнодушно, что я ему сразу поверил. — А фамилия старинная, правда, не дворянская — купеческая, мои предки еще в двенадцатом веке торговали пенькой да дегтем. Поэт Вознесенский нашу фамилию воспел.
   Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться:
   — И как же он вас воспел?

 
Живет у нас сосед Букашкин
В кальсонах цвета промокашки.
Но как огромные шары
Над ним горят Антимиры…
 

   Прочитал Роман нараспев, с невозмутимым лицом.
   — Да… — протянул я, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не рассмеяться. — Красиво сказано, особенно про кальсоны из промокашки…
   — Там и про антимиры сказано, — пожал плечами парень. — Каждый слышит то, что… слышит, это своего рода тест.
   — А я его, конечно же, не прошел — не услышал об антимирах?
   — Ты — нет, а вот Ольга сразу поняла, в чем тут суть…
   Мне стало больно и грустно.
   По моему мнению, ангел должен встречаться с настоящим принцем, в крайнем случае, ученым или кем-нибудь из олигархов, которых так много развелось в нашей стране при дележе собственности. Хотя в последнем случае, возможно, я не прав.
   Когда предприятия можно отнимать или покупать за бесценок, стать богатым нетрудно — нужно только иметь небольшую армию. У нас в городе есть один такой. Его зовут «Болтом», потому что фамилия у него созвучная — Гайкин.
   Так вот, Болту принадлежит многое в нашем городе — магазины, мелкие предприятия, рестораны, — и только потому, что армия у него имеется, да с милицией всё решено: они его не трогают, он их…
   Но, с другой стороны, не с кочегаром же Ольге было связывать свою жизнь? Был бы парень красив, высок, статен, ее хоть как-то можно было понять. А Роман обычен, незаметен, нескладен — в общем, никакой…
   Он шел за гробом рядом с родственниками, но почему-то казалось, что идет один, и нет никого вокруг.
   Даже казалось, что идет в тишине, хотя от истошных воплей Ольгиной матери хотелось закрыть уши, чтобы не так резало сердце.
   Роман выглядел задумчивым, немного хмурым — в общем, таким, как всегда, но совсем не казался убитым горем.
   Я подошел к нему, когда священник начал махать кистью над могилой.
   — А ты чего стоишь в стороне?
   Роман внимательно посмотрел на меня и печально усмехнулся:
   — У меня другая вера… Не понимаю, что там происходит, все не так, фальшиво как-то.
   Ольга в церковь не ходила, не верила по- настоящему, хоть и крещеная была. Я понимаю, православие это модно, но сам принадлежу к другой вере. — К какой же? — вяло поинтересовался я.
   Солнце стояло высоко над головой, и с каждым мгновением становилось все жарче.
   — Она не вписывается в существующую классификацию, и распространяться на эту тему я не хочу. Но тебя же не это интересует?
   Не для этого же ты подошел ко мне? Хочешь что- то спросить, я вижу…
   — Ты прав, мне действительно вдруг захотелось узнать, где находился в тот вечер, когда ее насиловали и убивали?
   — В ночь, — поправил меня Роман. — Тебя интересует не вечер, а ночь.
   — Почему ночь?
   — Это все происходило около часа ночи, так сказали эксперты. К сожалению, в это время я работал в котельной, была моя смена, а от котлов не уйдешь больше, чем на полчаса.
   — Почему к сожалению? — спросил я. — Не любишь свою работу?
   — Потому, что если бы не работал, она была бы со мной, и с ней ничего бы не случилось, — он тяжело вздохнул. — Мы все свободное время проводили вместе, нам это нравилось…
   — Ты не догадываешься, кто это сделал?
   — Все догадываются, но никто не знает точно… — Роман поднял на меня глаза. Мне показалось, что в темной радужке плещется ночь, так они были глубоки и печальны. — Но я узнаю, а потом убью их всех…
   Он сказал это сухо, без гнева и ненависти, но я поверил сразу. Что-то было в нем такое, чего я не понимал — может быть, твердая уверенность в том, что сможет найти и покарать. Именно сможет…
   Вокруг смерти Ольги ходили в городе всякие разговоры. Многие, и я в том числе, пришли к выводу, что это сделал кто-то из качков Болта, просто потому, что больше никто бы не посмел, а для этих отморозков что ангел, что бог — все едино…
   Никто не ждал, что найдут виновных, все давно привыкли к тому, что большинство мертвецов на этом кладбище никогда не будет отомщено, по крайней мере, при этой жизни. Л если милиция что-то и выяснит, то у Болта хватит силы и влияния сделать так, чтобы все об этом забыли.
   — Почему убьешь именно всех? — поинтересовался я. — Разве это был не один человек?
   — Я читал заключение эксперта: как минимум трое, а вероятнее всего пятеро… — И ты уверен, что найдешь их и убьешь?
   — Найду, — Роман смотрел на небо. Голос его стал глухим. — Город маленький, даже если просто отметать всех, кто не мог этого сделать, то уже скоро станет ясно, кто там был. Это вопрос времени и желания…
   — На милицию не надеешься?
   — Надеюсь только на то, что не будут мешать… Сейчас гроб станут опускать, я пойду…
   — Если убийцы узнают, что ты их ищешь, то и тебя убьют, — произнес я в удаляющуюся спину. — Не боишься?
   Он оглянулся:
   — Смерть не роняет достоинства. Больше думай о жалкой участи человека, который не добился цели и продолжает жить.
   Я недоуменно посмотрел ему вслед. Он цитировал кодекс самураев и говорил при этом так, словно смысл его впитался ему в кровь. Странная мысль пришла мне в голову:
   «Кто бы это ни сделал с Ольгой, он умрет. Человека, исповедующего кодекс самураев, не остановить никому».
   …Ибо путь воина означает смерть. Когда для выбора имеются два пути, выбирай тот, который ведет к смерти, своей или чужой, это не важно. Не рассуждай! Просто направь мысль на путь, который ты предпочел, и иди!…
   Я горько рассмеялся.
   Услышать слова о воинской чести от кочегара, не смешно ли? Бусидо не одна сотня лет, но кто его знает в нашей стране? Я сам прочитал о нем не так давно, мне всегда нравилось подобное, в словах древнего трактата есть странность.
   Но откуда Роман мог о нем узнать?
   Он был серьезен, да и в глазах читалось нечто такое, что заставляло относиться к нему с уважением. И то, что он продекламировал, не являлось обычной фразой, которую заучивают для того, чтобы создать ощущение того, что человек многое знает — это была истина, с которой живут.
   Что же такое разглядела в нем Ольга?
   После этого разговора я начал понимать, что этот парень был явно не тем, кем хотел казаться. А в бою и любви нельзя недооценивать соперника — закон старый, как мир.
   Правда, наше с ним соперничество уже закончилось. Ольга мертва, а ее закрытый гроб подносят к могиле.
   Я подошел ближе, стараясь держаться чуть сзади и в стороне — давняя выработанная привычка никому никогда не мешать…
   Роман бросил горсть земли на гроб, низко поклонился матери и отцу Ольги. Что-то негромко произнес и ушел. Мать Ольги перекрестила его унылую спину.
   Я влился в унылую череду людей, бросающих землю на гроб. Мать и отец выглядели ужасно: его лицо было бледно-синим, он держался прямо, кусая губы, она покачивалась от слабости и, если бы женщину не держал сзади за плечи кто-то из родственников, давно бы упала.
   После того, как все отошли от ямы, подъехал небольшой трактор и опрокинул на гроб волну земли. Трое рабочих быстро заработали лопатами, создавая могильный холмик, на который тут же навалили венки. На этом все закончилось, и люди пошли к автобусам.
   На поминки, конечно, не мог собраться весь город, да и не по средствам это было бы ее родителям, тем не менее, маленькое кафе не смогло вместить всех желающих, и часть столов вынесли на улицу. Я остался внутри, хоть по- прежнему держался в стороне от людей, но уже по другой причине: обычно не употребляю спиртное, со мной что-то происходит после этого.
   Но выпить мне в этот тоскливый день хотелось, потому что сердце болело и рвалось из груди.
   Я держался довольно долго.
   Но когда мать Ольги вскрикнула и упала в обморок, а отец, пытаясь ее поднять, упал на нее, я потянулся к стопке…
   С этого момента действительность для меня растворилась в прозрачной мерзкой жидкости.
   День похорон, а возможно, и не только он, закончился пустотой и забвением…
   Я осознал себя в детском саду, на своем рабочем месте — с пересохшим горлом, помятым лицом и жуткой болью в желудке. Обычно это ощущается, как возвращение из небытия. Появляешься из ниоткуда с черной дырой в памяти, с больным телом и мутным сознанием.
   Я разделся и пошел в бассейн, в котором купаются малыши.
   Пусть меня простят брезгливые мамаши, но другого у нас нет, а воду я меняю сам, это входит в мои обязанности. Вреда детям не приношу, потому что всегда промываю бассейн после себя.
   Я упал в воду, пахнущую антисептиком, и долго впитывал каждой клеткой кожи так необходимую организму влагу.
   Это всегда помогало, подействовало и на этот раз. У меня даже руки почти не дрожали, когда я одевался. Не могу сказать, что взор прояснился, но чувствовал себя, несомненно, лучше.
   После бассейна лучше всего занять себя какой-нибудь работой, чтобы не обращать внимания на свое жуткое состояние. Для начала я перемыл котлы, заодно подчищая из них все, что осталось, бросая объедки в рот.
   Потом начистил картошки для малышей на обед, подмел садик и площадку перед входом, сменил воду в бассейне, принял душ и сел ждать заведующую, глядя на поднимающееся над деревьями ярко-желтое солнце.
   Осень начиналась очень скоро, если не обманывал висевший на стене календарь. Я немного загрустил, потому что лето любил больше, чем все остальные времена года.

 
Уносит ветер клена лист
Приходит осень.
И дождь стирает лето с асфальта за окном…
 

   Я сидел и щурился на солнце, как кот, краешком глаза разглядывая редких прохожих, спешащих на работу. Число их понемногу увеличивалось, часть уже начала сворачивать в наш двор. Мамаши и папаши сдавали своих отпрысков появившейся из боковой калитки воспитательнице. Она приветливо помахала мне рукой.
   Хорошая девушка, умная и образованная, но… об этом можно даже не думать. Я — изгой, больной человек без прошлого и будущего.
   Рабочий день у меня закончился, смену, как говорится, сдал.
   Заведующая пришла последней, как и положено. Взаймы не дала, пообещав через пару дней выдать полностью зарплату, а заодно и отпускные. Последнюю фразу я не понял, но переспрашивать не стал. Раскланиваясь с воспитателями, нянечками и поварами, вышел из садика через открытые ворота, и тут дорогу мне перегородил черный джип.
   Говорят, такие машины съедают столько горючего, что вслед за ними обычно идет бензовоз для дозаправки в пути.
   Интересно, что же я натворил спьяну? Похоже, обидел не простых людей, а состоятельных, убивать будут…
   Из джипа вышел высокий хмурый парень, я его знал: учились в одной школе. Родители у него были вполне обычные люди, не сволочи, а имя он носил легкое — Костя.
   — Привет, Макс, — деловито сказал он, однако не протягивая руки. — Садись в машину, с тобой хотят поговорить серьезные люди.
   — А ты сейчас на Болта работаешь, если судить по тачке? — беззаботно улыбнулся я. — Разбогател на крови невинно убиенных?
   Хорошее солнце, жить хочется, а тут вот такая встреча. Я попытался разглядеть, кто находится в джипе, но ничего не увидел, стекла были тонированы.
   — Лучше на Болта работать, чем как ты, сторожем, — ощерился ровными керамическими зубами Костя. — Помогло тебе в жизни высшее образование?
   Замечание было верным.
   — Зато у тебя, вижу, все сложилось замечательно: джип, перстень с бриллиантом, — я говорил все это, мучительно раздумывая над тем, кому же понадобился.
   Неужели обидел бандитов? Тогда точно зароют…
   — И не бомжую, как ты, — Костя брезгливо сморщился. — Сколько дней в запое?
   Я развел руками:
   — Может, день, может, месяц, а может и год. Кого это волнует? Сегодня впервые смотрю на мир ясными глазами, поэтому пока ничего не знаю. А дня через два, глядишь, вспомню, сколько пил, когда и с кем…
   — Был такой фильм со Шварцнегером, «Вспомнить все», — Костя кому-то кивнул, из джипа вышли двое с пустыми обмороженными глазами. Двигались они со странной медлительностью, едва передвигая ноги: похоже, обкурились травки. — Садись в машину, и, пожалуйста, без скандала. Убежать — не убежишь, можешь даже не пытаться — если помнишь, у меня разряд по бегу, — а ребята тебе ноги переломают, они у нас большие специалисты по ломке…
   — Увидят люди, как меня увозят, — произнес я не очень уверенно. — И если что потом со мной случится, расскажут милиции, как вы меня силой в джип сажали. Машина заметная, таких в городе всего десяток наберется…
   — Ты все такой же наивный, как был, — одноклассник толкнул меня в руки наркоманам. — Никто слова не скажет, потому что своя рубашка ближе к телу. Да и менты никого расспрашивать не станут, для этого их и подкармливают. Садись, и желательно — молча. Может, еще останешься живым. Здоровья не обещаю, близнецы что-нибудь все равно отобьют…
   Куда повезете? Вы бы хоть объяснили…
   Один из наркоманов ударил меня снизу хорошо поставленным ударом. Похоже, бывший боксер, перворазрядник или даже выше…
   Все закружилось, содержимое желудка подступило к горлу, а дальше ничего не помню.

 
…Как быстро проходит жизнь.
Открываешь глаза, ты уже стар,
А еще вчера лепетал в колыбели…
Лишь ветер все так же
Сметает листву.
Да запах исчезнувшей жизни…
 

   Ветер? Запах?
   Я открыл глаза, облизал окровавленные губы и огляделся. Антураж до боли знакомый по телевизионным сериалам: подвал, батарея, на запястьях наручники.