— Пока ни то, ни другое, просто хочу разобраться в том, что происходит. Надеюсь, что на кладбище удастся что-нибудь узнать. Все-таки соберется политическая элита города, все авторитеты…
   Сразу предупреждаю, не пытайся никого убить, — дядя Игорь снова полез в холодильник, — это вряд ли удастся сделать без последствий. Милиция переведена на усиленный вариант несения службы, рядовому составу выдали автоматы и бронежилеты. Машины родственников и друзей усопшего пойдут колонной в сопровождении ГАИ, прохождение процессии под контролем у начальника ГОВД. Дополнительные посты на месте захоронения, оцепление кладбища и все такое…
   — Прямо Пасха с Первомаем… Когда состоится вынос тела?
   — Сегодня в час дня, — дядя Игорь подсунул мне газету с объявлением. Друзей покойного приглашали явиться по знакомому мне с детства адресу. — Но если, несмотря на мои предупреждения, захочешь все-таки разобраться с братвой, позови обязательно. Если пропущу такое удовольствие, то не прощу тебе никогда.
   — Как только появится желание всех авторитетов закопать в одну братскую могилу, обязательно сообщу, — покивал я. — Но пока, к сожалению, даже братва во мне разочаровалась — поверила, что я не способен на убийство…
   — А Альтер Эго? Может, это оно
   Шарафутдинова отправило на тот свет?
   — Сие неизвестно. Схожу на кладбище, может, там чего узнаю…
   — Ты там поосторожней, — предупредил дядя Игорь, когда я уходил. — На кладбище будет личная охрана Болта с легальными стволами, если им что-то не понравится, там же тебя и уложат в пустующую могилу.
   — А милиция?
   У милиции задача не допустить беспорядков. Если попадешься на глаза, они тебя сами в камеру закроют, для них так спокойнее…
   — Понял, постараюсь не попасться на чужие недобрые глаза! — прокричал я уже из прихожей. — И вообще иду просто так, со слабой надеждой что-то вспомнить… — Ну-ну, тогда я тоже пойду из любопытства, а вдруг ты все-таки начнешь всех крошить из припрятанного заранее «Максима». Видел такое в каком-то западном фильме…
   Я вернулся в свою квартиру и снова лег на уже просохший линолеум. Итак, в крови не приходил, и мое поведение никому и ничем не запомнилось. Что это мне дает?
   Да, ничего… но на душе стало спокойнее.
   На полу лежать было приятно: прохладно, тихо, стрелки часов замерли около десяти, в голове стучал пневмомолот, в желудке бурление после кефира еще больше усилилось. Сердце, постанывая и охая, с трудом качало по венам загустевшую кровь.
   И очень хотелось пить.
   Вспомнилось, что при выведении алкоголя из крови одновременно вымываются все соли, отсюда такие странные и неприятные ощущения, аналогичные происходящим при обезвоживании в пустыне.
   Рекомендуется, как народное восстановительное средство, вода с высоким содержанием соли, замечателен капустный рассол, еще лучше огуречный, в крайнем случае помидорный…
   В дверь позвонили. Вставать ох как не хотелось, но что-то мне внутри подсказывало, что открыть дверь будет в моих интересах. Тем более что бандитов я не ждал, а всем остальным живущим на свете был рад.
   Охая и постанывая, я побрел к двери. За ней стояла соседка баба Галя из квартиры на нижнем этаже. Я начал витиевато извиняться за беспокойство, которое ей доставил за свою недолгую жизнь в этом доме.
   В ответ она только тяжело вздохнула и сунула мне в руки литровую банку с огуречным рассолом.
   У меня даже руки задрожали от возбуждения и предвкушения.
   Слышала я, как ты с Игорем разговаривал, — вздохнула баба Галя, придирчиво глядя, как я глотаю, торопясь и захлебываясь. — Ну, думаю, раз заговорил, значит, оживает. А с похмелья рассол самое милое дело. Вроде и парень ты неплохой, не дурак, да и руки куда надо вставлены, а вот на тебе, какая беда. Алкоголик!
   — Не алкоголик… — я вытер ладонью губы. — Был бы алкоголиком, меня вылечить можно было бы. А так гораздо хуже. Лечить никто не берется, даже торпеду не вшивают — говорят, не поможет: мне слишком мало надо выпить, чтобы отключиться.
   — Так не пей совсем, — произнесла с укором баба Галя. — Люди же есть, которые не пьют, сама таких встречала, их хоть немного, но они существуют: у кого-то язва, у кого-то сердце или печень.
   — Тут вы правы, — я с сожалением возвратил опустевшую банку. — Только не получается у меня. Кстати, рассола больше нет?
   — Радуйся, что этот не вылила, два дня стоял, тебя дожидался, — сурово произнесла баба Галя и добавила более ласково. — Ты уж держись как-нибудь. Я же и родителей твоих знала, да и всю твою семью, начиная с деда — ох и непутевый был. Но никто из ваших алкоголизмом не страдал, как ты. Вот горе-то!
   Баба Галя ушла, я закрыл дверь и снова лег на линолеум, на этот раз возле двери, чтобы далеко не идти, если кто-нибудь еще вздумает меня осчастливить божественным напитком.
   Но в дверь больше не звонили. Полежав еще немного, я пополз в ванную, благо до нее всего три шага. Вставать мне не хотелось, а одежду все равно менять, да и полы чистые.
   В ванной сбросил одежду и, пользуясь тем, что желудок, успокоенный огуречным нектаром, перестал о себе напоминать, включил холодный душ, потом тут же переключил на горячий.
   Контрастный душ — лучшее средство в моем сегодняшнем состоянии, по крайней мере, есть шанс остаться в живых. Как-то раз, когда я еще многого о себе не знал, налил в ванну очень горячую воду, кончился этот эксперимент тем, что едва дополз до двери дяди Игоря.
   Тот оказался человеком бывалым, сразу вызвал «скорую», меня отвезли в больницу, и еще два часа врачи боролись за мою непутевую жизнь…
   Сердце подводит меня нечасто, но основательно. До сих пор думаю, почему пополз к дяде Игорю, а не к кому другому. Или это уже был не я, а мое второе «я»?
   Очнулся уже в реанимации, подключенный к различным аппаратам, даже дышал не я, а аппарат. Потом не вспомнил ничего интересного — ни темного туннеля, ни яркого света, ни близких родственников, встречающих меня по ту сторону жизни.
   Как там говорил дядя Игорь? Альтер эго. Это оно меня спасло? Только сначала бы ему лучше было подумать, а стоит ли это делать. Смерть была так желанна… …Путь воина — означает смерть. Когда для выбора имеются два пути, выбирай тот, который ведет к смерти. Не рассуждай! Направь мысль на путь, который ты предпочел, и иди!
   Так учит кодекс самураев.

Глава вторая
И снова кладбище

   Посмертная слава — ничто
   В сравнении с теплой чаркой сакэ…
(Тацудзи Миёси)

   Городская стража набирается
   из мужчин физически сильных и не очень
   умных.
   Так издавна заведено правителями города.
   И для этого есть весомая причина, иначе
   кто бы стал их защищать во времена смуты?
Из городского устава

 
   Контрастный душ заставил меня взглянуть на мир более-менее ясными глазами. Я растер тело жестким полотенцем и посмотрел на часы. Ого! Полдвенадцатого. Добираться до кладбища придется пешком. На автобус уже не успеваю, а следующий рейс задержат гаишники, которые перекроют все улицы, чтобы не создавать себе и горожанам проблем в связи с этими похоронами. Провожать Шарика отправится кортеж из престижных иномарок, который растянется на пару километров, завывая клаксонами и пугая испуганно притихший город, прокатится на высокой скорости до нового кладбища.
   Там из первых трех машин выйдут, играя накаченными мышцами, одетые в легкие спортивные костюмы бойцы, закурят, поджидая, пока из черного ритуального «Кадиллака» рабочие вынесут сверсияющий полировкой и латунными ручками гроб.
   Остальные останутся в утробах дорогих иномарок, глядя перед собой равнодушными глазами, слегка приглушив блатной шансон.
   Из «Кадиллака» появится администратор, или, как теперь говорят — менеджер по похоронам, одетый в сверкающий шелковыми лацканами черный смокинг, отдавая неведомым подчиненным команды по мобильному телефону.
   Не прерывая разговора, он взмахнет рукой, как дирижер, открывая представление, и качки подставят широкие плечи под гроб.
   Его понесут вдоль длинного ряда сверкающих иномарок, а следом пойдут официанты с черными траурными бантами на груди, подавая в каждую машину запотевшие рюмки с водкой и бутерброды с черной икрой.
   Все выпьют и закусят, не выходя их машин, наблюдая, как гроб движется к вырытой яме. Когда до могилы останется не больше пары шагов, выйдет из своей машины кто-то из приближенных к Болту, может быть, Филя, и скажет в микрофон короткую речь, которую разнесут над буйной зеленью кладбища установленные заранее мощные динамики.
   Речь будет невнятной и скомканной, через слово — «братан» и любимая присказка «в натуре»; публика в машинах как по команде вздохнет и прибавит громкость шансона.
   Медленно прокатят мимо гроба, обдавая покойного звуками «Владимирского централа», и разлетятся в разные стороны.
   На опустевшем кладбище останутся только рабочие, которым придется зарывать Шарика, да несколько бойцов из разных команд, в чью обязанность входит проследить, чтобы все было сделано «по уму». Да и те рванутся к машинам, как только рабочие бросят последнюю лопату земли, боясь не успеть на главное празднество дня — поминки.
   Он пройдет в самом шикарном ресторане города, здесь уже будет много речей, потому что в алкогольном опьянении поговорить любят все. В адрес Шарика произнесут столько добрых слов, что усопший покажется всем чудесным малым, а тот, кто его убил, жутким извергом. На этом все и кончится. Покойного уже через месяц не вспомнит ни один их тех, кто так долго и нежно о нем говорил. Увы, такая у них судьба, душегубцев не любят.
   Под присмотром вдовы установят памятник, искрящий сусальным золотом свежих надписей, и город мертвых будет гордиться еще одним состоятельным гражданином.
   Так принято у нас хоронить сильных мира сего. Новые времена подразумевают новые ритуалы. Похороны проходят быстро, все отработано и механизировано.
   Но не стоит улыбаться, глядя на кавалькаду.
   Уже к вечеру вас найдут, люди у нас добрые, всегда найдется кто-то, кто расскажет. Придут качки в спортивных костюмах и сотрут улыбку с вашего лица хорошо поставленными ударами — в лучшем случае станете инвалидом, в худшем дня через три зароют и вас.
   Нормальные люди стараются вообще не выходить на улицу, когда проезжает траурный бандитский кортеж, и город в это время кажется вымершим. Видны только те, кто занимаются похоронами, да гаишники, перекрывающие одну за другой улицы.
   Ритуальные услуги — быстрорастущий бизнес. В городе активно работают три ритуальных агентства, готовится к открытию еще одно, а в городской администрации аналитики уже заметили, что не полностью обритуалены низшие слои населения и, следовательно, будет создано еще как минимум три.
   Те, кто не бедствуют, заказывают гробы и отделочные материалы в Европе. Похороны — рентабельное дело!
   Смертность народонаселения растет примерно на два-три процента в год, что говорит о хороших перспективах инвестиций в данную сферу. Многие солидные фирмы, в том числе западные, уже обратили внимание на рост смертности в нашей стране и активно вкладывают деньги в этот вид бизнеса.
   Не отстают от них и вновь испеченные отечественные олигархи, а также многочисленные свеженькие миллионеры. Чужая смерть окупается почти мгновенно, а что может быть выгоднее похорон своего народа?
   Когда-то пролетариат был могильщиком буржуазии, теперь ситуация кардинально изменилась…
   Всех нас скоро закопают в сырую землю по соответствующему прижизненному разряду, недаром по всей стране отводятся все новые и новые территории под кладбища. «Недаром» — ключевое и правильное слово…
   Если честно, я и сам не знал, зачем пошел на похороны Шарика. Уже по дороге вдруг понял, что никакой информации не соберу, а неприятности не заставят себя ждать.
   Не спрашивайте, как я это сообразил, будем считать, что обостренно почувствовал тонкой кожей, хотя элементарная логика тоже при этом присутствовала.
   Ну, кто со мной станет разговаривать? Хорошо, если сразу не убьют…
   Кто-то же бандитам накапал, что я убил Шарика, и вот появляюсь среди кустов…
   Что они решат? Едва ли подумают, что пришел попрощаться с покойным. С Шариком мы никогда не были друзьями, слишком далеко развела нас жизнь, буквально на разные полюса. Я стал нищим, а он, по меркам нашего города, превратился в богача.
   У Шарика на лице появлялась откровенная брезгливость, когда он меня видел. Связано это было еще и с тем, что я до определенной поры считался интеллигентом, не могущим постоять за себя, слабым и беспомощным.
   Я и на самом деле был таким, но только до восьмого класса. Потом мне надоело, что каждый взрослеющий прыщавый одноклассник пытается испробовать на мне свою силу, и я записался в секцию каратэ. Не могу сказать, что чему-то там научился, но многие недруги стали обходить меня стороной. Достаточно было того, что меня видели в компании ребят, которые могли сокрушить толстую доску ребром ладони.
   В секции я научился не молниеносным крушащим бетон ударам, хоть и это мне иногда удавалось, а терпению и спокойствию, уважительному поклону сопернику перед дракой, сидению в позе лотоса, медитации и писанию хайку.
   Довольно странный набор, не правда ли?
   Но что еще может найти интеллигент в чужом боевом искусстве?
   Восточная философия потрясла мое воображение. Взгляд узких непроницаемых глаз нес в себе другое восприятие мира, совершенно не такое, к которому мы привыкли. Кодекс самураев — бусидо стал моей настольной книгой, а хайку настоящей страстью.
   Вряд ли я писал стихи правильно, в этой поэзии существуют довольно строгие каноны. Но я писал их так, как понимал: каждое хайку не что иное, как чувство-ощущение, запечатленное в небольшой словесной картинке-образе. Своего рода стоп-кадр.
   А для меня собственная жизнь и есть нечто существующее только мгновение прошлого почти нет, одни черные провалы в памяти. Так же, вероятно, не будет и будущего.
   Стоит мне выпить, как в мозгу появляется стоп-кадр, за ним через какое-то время другой, но для меня они сливаются в одно неразрывное мгновение.
 
Я потянулся к бокалу вина, оно словно кровь,
Что льется с лица,
…крася пыль,
В том месте, где меня убивали…
 
   Так я все это и вижу. Был вторник, утром меня уговорили выпить вина, и вот уже лежу на асфальте в пятницу в совершенно незнакомом месте с больной головой и ссадинами на лице и руках.
   Слава богу, такое происходит все реже и реже. Я научился избегать таких ситуаций, хоть это мне удается не всегда.
   Все равно раз в год что-то обязательно со мной происходит. Умирают близкие люди, иногда жизнь для меня становится настолько невыносимой, что требуется от нее куда-то спрятаться хоть на мгновение…
   Вот и мои сегодняшние неприятности начались со смерти.
   Не проводить Ольгу я просто не мог, так же как не мог отказаться выпить на ее поминках — сердце бы не выдержало.
   Она была тем единственным, что примиряло меня с этой жизнью. Светлым пятном в сером промозглом тумане, нежным белым цветком — альпийской ромашкой на вершине скалы, царапающей небеса…
   Я любовался ею, вслушивался в ее нежный голос и забывал о том, что изгой и неудачник. Не думал о том, что моя жизнь не стоит и ломаного гроша. Не верил, что она будет недолгой, полной мучений и боли. И как мне теперь жить дальше? К чему стремится, что искать в тумане?
 
Я потерялся…
Бреду в промозглой мгле
Навстречу той беде,
Что терпеливо ждет меня.
На тихом перекрестке…
 
   В жизни все фальшиво, Есть только одна истина и эта истина — смерть. Но как с ней жить?
   Эта боль и сейчас живет во мне, грызя мое сердце. Да и как время может вылечить меня, проживающего жизнь несвязанными между собой кусками?
   В этих размышлениях я дошагал до кладбища, кортеж сюда еще не добрался, а люди уже все разбежались. Так что было тихо, пусто, спокойно и жарко…
   Я пошел по заросшей сорняками тропинке, натыкаясь на заброшенные могилки со сгнившими деревянными памятниками.
   На кладбище всегда буйствует жизнь, вероятно в напоминание всем живущим, что еще не все потеряно.
   Мне пришлось раз пятнадцать сойти с тропинки из-за того, что бурно разросшиеся кусты и деревья перегораживали мне дорогу.
   Могила Ольге все еще не была облагорожена и представляла собой груду свежей земли с наброшенными на нее бумажными венками.
   Рядом с деревянным некрашеным крестом воткнута картонная фотография, уже немного поблекшая от солнца и наполовину размякшая от прошедшего накануне дождя.
   В стеклянной банке с водой стояли три свежие ромашки — цветы, которые она так любила. Нечетное число — словно живой…
   «Еще кто-то, как и я, не может смириться с ее смертью… — подумал я. — С больной душей и закрытым болью сознанием…»
   Я почувствовал чье-то острожное движение за спиной, но не стал оглядываться — мне было все равно, на кладбище ходят многие.
   Даже на этой не очень удачной фотографии выделялись Ольгины огромные нежные фиалковые глаза, на которые она мне часто жаловалась — слишком много в них попадало света, и ей приходилось носить темные очки. Весной, когда солнечные лучи отражались от снега, наполняя мир сиянием, они воспалялись. Почти незаметны на фотографии были маленькие уши, глядя на которые мне почему-то хотелось плакать то ли от жалости, то ли от умиления.
   И еще вспоминался тихий нежный голос, звучащий, как журчанье ручейка, всегда немного печальный.
   Как я любил слушать его, странные неясные чувства будили во мне чарующие звуки голоса, рассказывающего о разных пустяках…
   Кто-то вытащил ромашки из банки и поставил другие, свежие, стараясь, двигаться так, чтобы не потревожить.
   — Здравствуй, Роман, — поприветствовал я, не оглядываясь, в тишину за спиной. А кто бы это еще мог быть кроме него?
   Для всех остальных Ольга умерла, только мы не можем примириться с потерей.
   — Здравствуй и ты, Максим, — ответил спокойный голос. — Я сейчас уйду, просто принес цветы, меняю их каждый день, она их так любила…
   Я встал с колен и оглянулся, но Романа не увидел, он уже скрылся за кустами.
   — Я здесь тоже ненадолго, не смог пройти мимо, — крикнул я качающимся веткам. — Сегодня хоронят Шарика, пришел посмотреть, как его закапывают. Помнишь его?
   — Очень хорошо… — вздох Романа прозвучал уныло и протяжно. — Плохим он был человеком, и такую мучительную смерть заслужил. А тебе не стоит мелькать на кладбище — мало ли, что взбредет в голову его дружкам.
   — Уже взбрело… Кое-кто из братвы считает, что это я убил Шарика. Не знаешь, кто их надоумил?
   — Не я. Если хочешь, попробую узнать…
   — Я думал, что здесь что-нибудь услышу.
   — Он был мне неинтересен, большой вес не сделал его бессмертным, плохие люди долго не живут, поэтому его и зарезали. Лично я этому даже рад…
   — А я не говорил о том, как его убили, и о том, что он на самом деле стал большим и жирным от сытой беззаботной жизни. Откуда ты это знаешь?
   — Ты, действительно, не говорил, как его зарезали… — тихие шаги за спиной. — Но об этом рассказывает весь город, и все знают, за что его убили. У тебя опять выпадение памяти?
   Сколько времени ты отсутствовал на этот раз?
   Я удивился тому, что Роман так много знает обо мне. Неужели Ольга рассказала? — Не знаю, но в этот раз все как-то не так.
   Очнулся ночью на работе в садике, а когда пошел домой, на аллее встретились бандиты, засунули в джип и отвезли в какой-то подвал.
   Кто-то им сказал, что я убил Шарика. Били, интересовались, чем занимался последние три дня.
   — С чего они взяли, что ты можешь кого- то убить? — Роман снова вздохнул. — Не на тебе эта кровь…
   — А мне кажется, что я мог это сделать.
   Если бы знал, что Шарик участвовал в изнасиловании, вряд ли ему удалось бы выжить после встречи со мной. Может, все-таки я его убил?
   Он действительно участвовал в изнасиловании, — в голосе Романа послышалось отвращение. — Но ты его не убивал, в этом можешь быть уверен…
   — Ничего не помню. А ты откуда знаешь, что он насиловал Ольгу?
   — Не я, город знает. Люди называют еще двоих, кто причастен к ее смерти. Правда, есть и те, кто говорит, что насильников было больше десятка…
   — И кого они называют?
   — Скоро сам все узнаешь, — Роман невесело усмехнулся. — Говорят, что их всех привезут сюда в деревянных костюмах. Уже заключаются пари, когда и кого убьют. Говорят, что пройдет не больше месяца с ее смерти, а они все окажутся здесь…
   — Похоже, я действительно отстал от жизни, если все узнаю последним, — пробурчал я. — Но для этого и пришел сюда, чтобы узнать последние сплетни. Кстати, а ты знаешь, кто этот неведомый мститель?
   — Я тебе рассказал, что мог, — голос стал глухим и почти исчез. — Приходи сюда чаще, буду рассказывать тебе последние известия, если у тебя нет другой возможности их узнать.
   Я оглянулся. Никого. Роман ушел, ветки кустарника раскачивались…
   Так и не увидел его лица, даже не знаю, во что он был одет, правда, в этом есть свои преимущества. Если кто-то спросит, мне будет нечего сказать…
   А ведь могут спросить. Если они уже раз меня допрашивали, то продолжат и дальше просто потому, что на другое не хватит ума.
   Ничего не помню, хотя немного не так, как обычно.
   В этот раз произошло нечто странное: после допроса, когда мне влили водку, я ушел в небытие не на три дня, а всего на половину суток.
   И уже сейчас могу вспомнить, что меня допрашивал Филя, а с ним были два брата-наркомана, которые совсем не братья, а рядом маячил с обрезком ржавой трубы в руках Костя Бирюлев, он учился в параллельном классе…
   Интересно, что же со мной такое происходит, и главное почему?
   Неужели оттого, что не успел придти в себя от прошлого поминок? Только начал отходить, как меня снова напоили…
   Так может, если продолжать таким же образом, я стану обычным алкоголиком? И сбудется моя мечта? Я буду помнить каждый свой шаг по этой жизни, или почти каждый.
   От предвкушения такого радостного события у меня лицо само собой скривилось в жуткую гримасу.
   Помнить все то, что происходит вокруг и во мне самом? Вот уж чего не пожелаю самому злейшему врагу…
 
Вот это ты, сейчас… сегодня.
А что же есть?
Обрывки фраз, мельканье лиц.
Как мало остается от тебя,
Когда уходит память.
 
   Нет уж, лучше не пить совсем, тогда остается надежда, что так и умру, ничего не поняв в этой жизни.
   Я замычал и потянулся к стакану, стоящему на свеженасыпанном соседнем могильном холмике. Он был прикрыт кусочком хлеба — этот обычай к нам пришел от викингов, считавших, что не все духи уходят, некоторые бродят по земле, ища возможность отомстить кому-то из живых, поэтому их нужно умиротворять подношениями. Тогда они, возможно, и передумают, уйдут в Валгаллу…
   Естественно что в стакане была водка. Л что еще может умиротворить призраков? Бомжи — обитатели кладбища, которые сегодня исполняют роль духов, до этой могилы еще не добрались.
   Я отвел взгляд в сторону, обратив мысли к более светлой стороне жизни…
   И все-таки, кто же убивает? Кто мстит за ангела? Кто станет его следующей жертвой?
   Неужели тот, кто навел бандитов на меня, прав, и эти убийства совершаю я?
   С горечью осознавал, что такое вполне может быть. Мое второе «я» способно на многое. Данный факт отмечен теми, кто с ним встречался.
   Я сам его в действии никогда не наблюдал, ничего о нем сказать не могу, потому что всегда, когда есть мое второе «я», нет меня и наоборот.
   Знаю только, что оно вполне могло проводить следствие, вершить суд и выступать в роли палача. Так рассказывали трое ребят, что доставали меня в старших классах, пока однажды по их же настоянию я не выпил.
   Они хотели надо мной посмеяться, унизить, возможно, избить…
   После того, что произошло потом, меня стали обходить все школьные драчуны. А единственным, кто не знал, что случилось в этот злополучный вечер, оказался я.
   Не помнил абсолютно ничего…
   Поэтому никогда не знаю, на что способно мое второе «я» и готов подозревать его во всех смертных грехах.
   И не только я. Ко мне весь город относится как к блаженному, которого лучше не трогать, иначе он за себя не отвечает.
   Внимание бандитов ко мне — вряд ли нелепая случайность. У них явно есть какая-то информация, подозрение — слова какого-то доброго человека, решившего, что я слишком долго живу на этом свете…
   Вряд ли Болт ограничится тем, что послал Филю поговорить со мной. Это лишь начало…
   Следующее действие должен произвести кто-то из прикормленной милиции…
   Кажется, о милиции я сказал вслух, и напрасно. Не стоило произносить это слово.
 
   …Горожанину, позвавшему напрасно городского стража и тем отвлекшего его от обхода городских улиц, предписывается десять батогов. Наказание должно быть произведено сразу, на месте.
Старинный городской уклад.
 
   За спиной я услышал громкий хруст веток, звук был устрашающим, словно стадо кабанов пробиралось сквозь заросли.
   Довелось мне как-то такое наблюдать на Алтае. До сих пор помню грозное хрюканье, топот и треск. Тогда я был моложе и сообразительнее, как только услышал, так сразу и побежал, а сейчас у меня реакция уже не та…