Страница:
А вот мое второе «я» могло, хоть и использовало для этого мое слабое не мускулистое тело. Откуда же оно брало силу для такого?
На экране я видел оборотня. Только наблюдал-то за самим собой, точнее за своим телом, в которое что-то вселилось. И это что-то умело и быстро убило всех троих моих недругов. Жуткое зрелище, особенно последний кадр, когда мое тело не останавливаясь, перемахнуло через трехметровый забор…
Ну, не может так человек двигаться! А оборотень? Я вздохнул, и пошел на кухню. Не включая света, поужинал, продолжая размышлять над увиденным. Всегда мечтал познакомиться с моим вторым «я». Увидеть, что это такое, и возможно понять.
И вот мечта идиота исполнилась. Только как теперь жить с этим новым знанием? И стоит ли?
Свет на кухне я не включал на всякий случай из предосторожности, вдруг за домом следят. Сам, как ни вглядывался в темноту, ничего не мог рассмотреть.
Когда сумрак стал бесповоротно густым и непроницаемым, включились уличные фонари, заливая неестественным блеском вытертый тысячами ног асфальт, покрывая его черными тенями. Но даже сейчас я никого не разглядел, пусто было на улице, только одинокий ветер таскал лохмотья разноцветной бумаги-остатки упаковки от мороженого.
Посидев еще немного, вернулся в комнату, вырвал пленку из кассеты и сжег над газовой плитой.
Очень хотелось оставить свидетельство того, что я не один в своем теле, но в наше просвещенное время, когда никто ни во что не верит, это могло только испортить мне жизнь. Например, послужить доказательством того, что этих троих на автостоянке убил я.
А кто их убил? Я задумался, потом надел на себя безрукавку.
Мне определенно нужен совет, или еще одно знание, которое примирит меня с самим собой.
Я подошел к окну в спальне, предварительно убрав засов с двери, чтобы в случае чего можно было вернуться домой традиционным способом, открыв замок ключом.
Окно выходило в глухой двор, но главным его достоинством было в том, что в метре за углом висела проржавевшая за многие годы своего существования пожарная лестница.
Добраться до нее с подоконника было можно, хоть и очень рискованно. Если сорвешься, то придется падать метров пятнадцать, а внизу ожидает твердый асфальт.
Когда-то это было моим аварийным выходом. В пятнадцать лет мне легко удавалось преодолеть этот метр, возможно, потому что не верил в свою смерть, точнее в ее будничность и простоту. Тогда мне казалось, что умереть я только могу, как в кино, под громкую бравурную музыку и свист пуль, поднимая бойцов в атаку…
Я использовал этот выход всего пару раз, но ни разу не пробовал добраться до лестницы ночью.
Тут главное, ничего не бояться, и знать, куда ставить ногу. Если поставить ногу на то место, где когда-то отломился и выпал кирпич, а рукой ухватиться за металлический штырь, неизвестно для чего вбитый строителями в стену, то можно дотянуться до двух огромных гвоздей, которые когда-то поддерживали странную металлическую конструкцию непонятного назначения.
Она давно обветшала, проржавела, и я лет десять тому назад сбросил вниз, а крепкие строительные гвозди остались.
Для второй ноги тоже имелась небольшая выбоина, на которую требовалось ее поставить, и ты уже находился за окном. Теперь надо было аккуратно одной рукой закрыть окно, чтобы никто не понял, как ты ушел, а дальше совсем просто: держась за угол, перекидываешь ногу и ставишь ее на лестницу.
Потом остается только перехватиться руками, перенести вторую ногу, и вот ты уже на лестнице.
Я проделал этот путь в своей памяти и решил, что смогу проделать его и наяву. Все равно другого способа покинуть квартиру незамеченным, у меня нет. Не может быть удача такой постоянной…
Она, как все женщины, непостоянна, только поманит и тут же исчезнет. Наверняка меня ждет на улице засада. Я не знаю, откуда у меня появилась эта мысль. Вероятно, сработала интуиция.
На улице чернела ночь, хоть время было около десяти. К сожалению, пришел уже сентябрь, а лето с почти бесконечным днем незаметно для меня исчезло, растворилось в кошмаре, именуемым моей жизнью.
Уже начинается осень, время дождей, серости и тумана.
Я открыл окно, протянул руку, дотянулся до штыря и, крепко ухватившись за него, вытянул ногу. Выемка в кирпичной стене оказалась на своем месте. Большая часть моего тела оказалась на улице в теплых сумерках, пахнущих пряной листвой.
Память меня не подвела, все оставалось на своих местах, очень медленно и осторожно я добрался до пожарной лестницы. Только уцепившись за нее руками, я облегченно вздохнул. Как бы и что бы я ни говорил о своей готовности к смерти, но умирать вот так глупо, мне определенно не хотелось.
Пожарная лестница обрывалась примерно в трех метрах над землей, мне пришлось повиснуть на руках, и какое-то время болтаться в воздухе. Я ничего не видел под ногами в темноте, и поэтому долго не решался отпустить перекладину.
А вдруг за эти прошедшие десять лет расстояние стало не три метра, а пять? Тогда я отобью себе ноги, а может и кое-что еще…
Приземлился я довольно шумно, на ногах не удержался и покатился по асфальту, надеясь на то, что ничего не случиться с пластмассовыми бутылочками в карманах безрукавки.
Они не должны были разбиться, а раздавить я их не мог, не хватило бы веса.
Я встал, отряхнулся, одновременно принюхиваясь и прислушиваясь. Было тихо. В доме слышались обычные звуки, кто-то смотрел телевизор, кто-то слушал музыку, а кто-то выяснял отношения. Все было, как всегда, никто меня не услышал. С емкостями, спрятанными в безрукавку, тоже ничего не случилось.
Теперь осталось только выйти из двора незамеченным, он был глухим, из него вела небольшая арка, проход, обычно наглухо перекрытый металлическими воротами с тяжелым висячим замком.
Даже не знаю, кто закрыл эти ворота. Вероятнее всего ЖЭК, потому что во двор выходила дверь подвала, в котором я никогда не бывал.
Замок на ворота повесили самый простой и дешевый, он висел на цепи, и при желании его можно было втащить внутрь прохода и открыть гвоздем. Так когда-то и делал.
Я замер, прислушиваясь к звукам в переулке возле железных ворот, осторожно вытянул цепь и открыл замок, припасенным куском проволоки. Потом, придерживая створку, выскользнул из двора.
Прижавшись к стене, долго изучал обстановку, отмечая для себя машины, людей и тени. Только убедившись, что ничего подозрительного не слышу и не замечаю, я вернул цепь и замок на место.
Крадучись, добрался до кустов, и еще раз осмотрелся на всякий случай. Чутье, осторожность и интуиция меня не подвели, в метрах тридцати от дома я увидел темную иномарку, поставленную так, чтобы из нее хорошо просматривался мой подъезд, в то время как сама машина находилась в глубокой тени.
Кто-то хорошо разбирался в маскировке, фонарь рядом не горел, вероятнее всего его разбили. Черное в ночи не увидишь. Я заметил автомобиль только потому, что кто-то в салоне закурил. Красная точка сигареты была хорошо видна, к тому же освещалось еще часть лица.
— Ну что ж, могу только надеяться, что вы ждете не меня, — пробормотал я. — А в машине сидят влюбленные, курят и целуются. Но проверять это не буду. В моей ситуации лучше быть зайцем, чем тигром.
Я прокрался вдоль кустов к следующему дому и, выбрав момент, заскочил в подъезд. Выбрал не очень правильное слово, просто прислушался к себе и побежал. Что услышал в себе или не услышал…
Дальше было совсем просто, из подвала через окно я выбрался на соседнюю улицу.
Не знаю, заметил ли кто меня, но если даже и заметил, то уже можно было не ловить. Это мой двор, моя улица и мой дом. Еще мальчишкой я умудрялся прятаться так, что меня никто не мог найти, сейчас можно даже и не пытаться, стал еще хитрее.
Я свернул в один проходной двор, из него вышел во второй, а оттуда уже на всякий случай, чем по необходимости, выбрался в третий. В нем существовал тайный лаз, известный только мальчишкам из нашего двора. Если перелезть через забор, то окажешься в узком не больше метра проулке, между двумя домами.
Здесь за проржавелым мусорным баком находилась маленькая железная дверь, которая выводила в подвал, из которого можно выбраться на следующую улицу.
Она была небольшой и плохо освещенной, но вела именно туда, куда мне было нужно.
Я прокрался в тени больших деревьев и оказался позади небольшого здания.
Это и был спортзал, в котором когда-то занимался каратэ, и поэтому мне этот путь был так хорошо известен. Пришел я сюда с единственной целью, поговорить с человеком, который когда-то был моим тренером.
Он должен меня понять. Я всегда его считал настоящим воином и хорошим человеком, скупым на слова, но многое понимающим в жизни. Этот человек научил меня многому и в первую очередь терпению. Это не наша философия, а азиатская.
И главное в ней двигаться маленькими шажками, и тогда легко пройти самый длинный путь. Потому что важен не результат, а сама дорога.
Бегущему, могу сказать одно, жизнь — не трасса для забега.
Венок, увитый черной лентой, возложат всем — тому, кто опоздал, как и тому, кто умер раньше, чем смог понять, что некуда спешить.
Именно благодаря этому человеку, его философии, я жив сегодня, он дал мне силу и веру, помогающие жить.
Он говорил: «Все трудно. Но сделай маленький шажок, завтра другой и, в конце концов, дойдешь до любой цели.
Тебе плохо? Но это сегодня, завтра станет чуть легче. Без боли не бывает прозрения, без нее никто не получит силу и мудрость. Только она заставляет нас двигаться. Нам нужен стимул. А стимулом греки называли заостренную палку, которую втыкали ослу в зад, чтобы заставить его двигаться вперед. Поверь, для осла это было болезненно». В нашей стране из-за разных пертурбаций была потеряна философия жизни, помогающая спокойно принимать перемены, боль и неприятности. Мы вообще многое потеряли, строя нежизнеспособный общественный строй.
Не признавая эволюции, веря в революцию. Яростно крича и убивая всех несогласных, а заодно мудрых и понимающих. Наши предки оставляли за собой пепелища и братские могилы. Пока не пришло время строить.
Вот тогда и оказалось, что мы умеем только убивать и умирать, а для того чтобы строить и жить, нужна совсем другая вера. А она была потеряна, как прежний путь, поэтому нам — их потомкам приходится искать утешение в чужой философии.
А то, что пытаются перекроить на ходу и как-то спешно приспособить, оказывается нежизнеспособным.
Моисей водил евреев по пустыне сорок лет, пока не умер последний родившийся в рабстве, только тогда он повел их в землю обетованную. И первое, что сделал — дал веру, позволяющую строить и жить. Нас же водили семьдесят с лишним лет по кругу, сжигая леса, строя временные бараки вместо домов. Тут я остановился и задумался. А ведь действительно…
Мы же двигались не к цели, потому что цель это ряд последовательных шагов в нужном направлении. Нет, мы топтались по кругу, выжидая время. Шаг вперед, два шага назад…
А ждали мы день, который должен был все изменить в одно мгновенье, то есть чуда.
А когда прошли все предполагаемые сроки, и ничего не произошло, все растерялись…
Я даже рассмеялся от неожиданных и ненужных сейчас мыслей.
Мало у меня проблем, чтобы еще задумываться над судьбой страны? Меня ищут бандиты и милиция, чтобы выяснить, кто же это убивает, потому что догадываются, что к этому имею какое-то отношение я.
И на самом деле убивает мое второе «я», используя наше совместное тело, только оно потом скрывается в глубине, а мне приходится разгребать то, что оно оставило. В этот раз все будет иначе, прятаться, стану я, а оно само пусть решает наши проблемы.
Все, как говорила сестра, она ни в чем не ошиблась, даже когда уверенно сказала, что рядом со мной кто-то есть.
И действительно, оказалось, что мне помогает Роман…
Осталось понять, кто же скрывается во мне.
Я шел не за утешением к своему тренеру, а за пониманием, как к мудрецу.
Много людей и до меня жило на этой земле, и думаю, что хотя бы у одного человека имелись такие же проблемы, как у меня.
Не зря же мифы и сказания рассказывают об оборотнях, демонах и бесов, которые вселяются в людей. Что-то выходит, существует такое, что не могут объяснить наши ученые-материалисты?
Николай Васильевич — мой тренер читал много, и в его чтении существовала определенная система, понять которую было невозможно непосвященному. Конечно, больше всего он увлекался восточной философией, несмотря на то, что давно находился на пенсии, и занятий по боевым единоборствам больше не проводил. Но знания и здравый ум у него должны были остаться, а это мне и нужно было от него.
Как мне рассказывал один мой товарищ, когда-то ходивший на занятия вместе со мной, что старик по-прежнему приходит в спортзал раз в неделю по просьбе своих учеников, чтобы посмотреть, как проходят занятия, и подсказать, если нужно.
Сегодня как раз такой день, если я ничего не перепутал. И если старик все еще жив и ходит, я его увижу. Надеюсь, что он не впал в старческий маразм, и сможет мне хоть что-то объяснить, или дать ссылки на книги, в которых я смогу найти объяснения…
Может быть, в древних индийских ведах, или у китайских мудрецов уже рассматривалась эта проблема, и найдено решение?
А мне нужно это знать. Что сделать, чтобы из нас двоих, остался кто-то один. Пусть даже это буду не я.
Из окон спортзала шел свет, изнутри слышался шум обычной тренировки.
Я не пошел к парадной двери спортзала, потому что обычно во время занятий она закрыта на засов, а из-за тренировочного шума никто не услышит стук.
Я зашел со двора, где находилась маленькая деревянная дверь, которая тоже закрывалась, но у нее имелся секрет. Его знали многие ученики, особенно те, кто всегда опаздывал, как я. Если полотно двери приподнять определенным образом, то язычок замка выскакивал из своего гнезда, и дверь открывалась.
Я так и поступил, с благодарностью думая о тех, кто когда-то это придумал, и с тех пор не исправляет этот дверной дефект.
Я вошел и низко поклонился, отдавая уважение зданию, скорее по выработанной когда-то привычке, чем из настоящего почтения. Прошел по коридору мимо пустых бытовок и заглянул в зал.
Занятия шли полным ходом, Николай Васильевич сидел на матах недалеко от меня в позе лотоса. Глаза его были закрыты, руки сложены на коленях, похоже, он занимался медитацией.
…Ты никогда не сможешь совершить подвиг, если будешь следить за ходом сражения. Только тогда достигнешь многого, когда, не обращая внимания на окружающее, станешь биться отчаянно, как бешенный…
…Ты сможешь понять своего противника только тогда, когда научишься заглядывать в самого себя, в свою истинную суть…
Заглядывать в себя учит нас кодекс самураев.
Глава девятая
В зале занималось около тридцати мальчишек и девчонок, вел занятие по каратэ Сергей, я его знал, когда-то тренировались вместе, только он, в отличие от меня, продолжал заниматься этим все эти годы и достиг неплохих результатов.
Даже не знаю, какой у него сейчас дан, но шансов победить его, у меня не было ни раньше, и уж тем более нет сейчас.
Я поклонился еще раз старым стенам и прокрался к старику за спину. Тот сидел одетый в серое кимоно, бормоча что-то себе под нос, глаза его были закрыты — казалось, что он не замечал ничего вокруг.
Я бесшумно и незаметно, как мне казалось, сел сзади и протянул руку, чтобы потрепать старика по плечу.
— Зачем крадешься? — спросил он насмешливо, не оборачиваясь. — Пришел незваным, зашел с заднего входа, двигался тихо и бесшумно. Прошел за матами так, чтобы тебя никто не увидел из учеников. Хочешь кого- то убить? Может быть меня?
Я опешил на мгновение, но быстро пришел в себя. Старик все еще находился в хорошей боевой форме, маразмом здесь и не пахло. К нему и раньше было невозможно незаметно подкрасться сзади — казалось, что у него глаза имелись и на затылке.
— Нет, убивать я вас не хочу, Николай Васильевич, А пришел тихо и незаметно, чтобы поговорить с вами. У меня наступили трудные времена, и мне нужен ваш совет.
Наслышан о твоих проблемах. Рассказывали, что тебя ищут бандиты…
Говорить было трудно, приходилось напрягать голос, шум в спортзале стоял еще тот. Слышались звонкие удары, крики, команды…
— Громко, — пробормотал я. — Для разговора надо бы найти местечко тише.
— Так ты точно не хочешь меня убить? — старик наслаждался ситуацией, глаза он по- прежнему не открывал, хоть уже вряд ли находился в трансе.
— Нет, не хочу, и никогда не хотел…
— Даже не знаю благодарить тебя за это или осуждать, — тренер зашевелился. — Иногда так устаешь от жизни, что быстрая кончина кажется спасением, хоть и понимаю, что смерть только дверь, а за ней каждый найдет свои проблемы. Если убивать не хочешь, то пойдем — у меня есть ключ от тренерской комнаты, там и поговорим.
Он встал, Сергей заметил, наконец, меня и наклонил вопросительно голову.
Николай Васильевич сделал рукой непонятный для меня знак, который видимо что-то объяснил, потому что Сергей сразу отвернулся и занялся учениками, а из его глаз исчезло недоумение.
Тренерская комната находилась сразу за раздевалкой. Она была большой и пустой, на стенах висели деревянные мечи и другие принадлежности для обучения, в углу стоял письменный стол, заваленный бумагами, перед ним два потертых кресла, а на пол была брошена циновка. Старик опустился на нее, закрыл глаза и замер в позе лотоса.
— Чего стоишь? — спросил он, когда я недоуменно посмотрел на него. — Ты хотел поговорить, а я согласился тебя послушать.
Слушать мне нравится в такой позе, в ней ничто не остается без внимания, даже твое энергетическое состояние, а ты уж сам выбирай себе место и позу, в которой будешь говорить.
Я сел в кресло, оно было продавленным, жестким, и очень неудобным — что ж придется терпеть…
Еще одна иллюстрация к вопросу о том, что выбираем в жизни…
Неудобно, плохо, но буду страдать. А мог бы, прежде чем принять решения, сначала взвесить все и обдумать. Не зря же мне предложили выбирать? Значит, имелся какой-то подвох…
— Дело в том, что для меня настали сложные времена… — начал я и замолчал. Говорить почему-то стало трудно. Может быть потому, что Николай Васильевич на меня не смотрел, или потому, что мне неожиданно захотелось встать и уйти?
Или может оттого, что болью сжалось сердце? Мне не хотелось думать, анализировать и вспоминать…
Что-то происходило рядом, это касалось меня, и было смертельно опасно.
Зато лицо тренера стало неожиданно спокойным, умиротворенным и бесстрастным.
— Я продолжаю слушать тебя, — произнес он чуть слышно. — У тебя напряженный голос, тебе действительно очень трудно сейчас. Ты боишься за свою жизнь…
Я чувствую стеснение в твоей груди, а также дрожание рук слишком велико, вероятно, это от плохих снов…
Но, вероятно, все-таки не страх смерти, а то, что я пока не понимаю. Продолжай, раз начал…
Да…старик был в своем амплуа, он действительно слышал и понимал все. Можно было рассказывать…
Я вздохнул:
— Все началось с того, что убили ангела.
Сначала надругались, а потом взрезали ему живот и уехали, оставив умирать. Девушка проползла почти сто метров. Я не знаю, куда она ползла. Может быть, искала людей, которые могли бы ей помочь, но никого не было рядом. Она умерла, одна, глубокой ночью, в кустах шиповника, а нашли ее только через неделю. Тело было обезображено гниением. О чем она думала перед смертью, никому неизвестно. Когда я узнал о ее смерти, то мир потемнел для меня, словно солнце ушло навсегда…
Видимо, очень хотела жить, прокомментировал тренер. — Вероятно, считала, что многое не успела. Ее смерть не была запланированной, она не готовилась к ней, поэтому чувствовала незавершенность жизни. Смерть пришла к ней внезапно — это плохо…
— Она действительно мечтала о многом, ждала этого и готовилась к будущей жизни, а не к мучительной смерти. Думаю, она какое-то время даже не понимала, что умирает. Ей было больно, плохо, но еще верила в то, что ей удастся спастись, принять смерть было для нее слишком обидным…
Николай Васильевич поднял вверх руку, потом резко опустил:
— Слова сказаны, возможно, они в чем-то верны, но это всего лишь слова…
Я перевел дыхание:
— Мне было трудно, эта девушка была тем, что придавало смысл моей жизни. А после ее смерти даже солнце почернело от горя, и стало тусклым. Я плакал, а потом решил отомстить…
— Ты находился в гневе? — спросил Николай Васильевич. — Кипел от злости? Ненависть к тем, кто это сделал, туманила твой рассудок, и поэтому ты не понимал своего решения?
Странные он всегда задавал вопросы, возможно, был в них свой смысл, только никто его не понимал.
— Я был расстроен и печален, и на самом деле не знал, кому и за что мстить. Моя душа плакала горькими слезами, я ненавидел себя за то, что не сумел ее защитить, и от этого мне хотелось умереть самому. Да, мой рассудок был затуманен…
— Ты решил сделать харакири на пороге дома своего обидчика, чтобы опозорить его перед друзьями и врагами? — удивленно приподнял брови Николай Васильевич, по-прежнему не открывая глаз. — Для того чтобы мстить — нужно жить. Смерть, как месть, уместна только в этом случае.
Я не смог сдержать горькой усмешки:
— Учитель, такая месть не практикуется с тех пор, как исчезли самураи. В сегодняшнее время — это кроме смеха ничего не вызовет, воины потеряли честь…
— Не воины, а те, кто себя ими считает, — поправил меня старик. — Понятие чести меняются вместе с миром. На смену одному поколению приходит другое, и оно несет в себе иной взгляд. Я показал тебе абсурдность твоих слов и только. Чтобы нести другим смерть, нужно очень любить свою жизнь…
— Да, тренер, но мне по-прежнему хочется умереть, возможно, потому что враги умирают, а боль не уходит.
— А кто тебе сказал, что смерть врага уменьшает боль от твоей потери? — тренер удивленно открыл глаза. — Это разные чувства — месть и горе утраты. Тот, кто надеется, что после смерти последнего врага уйдет его душевная боль — просто глупец.
— Это сказано обо мне, — я вздохнул. — Но боль в моем сердце становится только острее…
— Пепел Клааса стучит в моем сердце, — пробормотал тренер. — Все повторяется в этом мире…
— Что?! — не понял я. — Я не расслышал…
— Не обращай внимания, так, вспомнил кое-что из того, что прочитал в детстве. Но вернемся к твоим проблемам. Ты должен осознать, что месть не уменьшит твою боль, она сделает ее только горше. От душевной боли лечит только одно лекарство — время: если жить достаточно долго, как например я, многое теряет смысл, в том числе и прошлые потери. Особенно в преддверии смерти…
— В преддверии?
— Что тебя так удивило? Тебе никто не рассказал о том, что все когда-нибудь умирают?
— Рассказывали…
— Тогда ты должен знать о том, что мы все уйдем рано или поздно. Что там, куда мы уходим, все земное теряет смысл. И те, что ушли раньше, гораздо более счастливы, чем мы. Убивая своих врагов, ты просто прекращаешь их мучения на этой земле и отправляешь их в иное лучшее место.
— Не очень-то они и мучаются на этой земле, скорее наоборот — им здесь хорошо, это нам трудно и плохо…
— Сластолюбие еще никого не сделало счастливым…
— Я понял, тренер, вы хотите мне сказать, что можно их не убивать, это мне не поможет, но все равно не откажусь от мести.
— Хорошо. Я тоже считаю, что те, кто убивает ангелов, не могут называться воинами. Как ты исполнил свою месть? Я горько усмехнулся:
— Просто напился на похоронах…
Странный способ… в истории неизвестен такой вид мести, — ирония зазвучала в голосе тренера. — И что у тебя получилось в результате? Враги осознали твое презрение к ним, и ими овладел глубокий страх перед суровым наказанием? Они очень расстроились? Я вздохнул:
— Да, по крайней мере, один из них осознал, что он совершил, и после этого умер…
— Его так опечалило твое пьянство, что от этого у него случился сердечный приступ? —
Николай Васильевич веселился, но его слова не были обидными. Он действительно хотел мне помочь, я чувствовал это. — Если это так, ты нашел нечто чрезвычайно ценное для человечества, мне нравится такой способ разрешения всех наших конфликтов. Мы сможем распустить армии и открыть границы.
Нам не нужны больше будут суды и милиция, но наверно потребуется открыть больше пивных, и тогда каждый будет знать, что если он выпьет, то его месть осуществится…
— Этот человек умер не от сердечного приступа, его убили моим ножом, тем самым, что вы посоветовали мне когда-то сделать.
— Хороший нож от крови врага должен стать еще благороднее. Как ты его убил, расскажи? Бросил ему вызов, когда он находился с друзьями в каком-то питейном заведении, или оскорбил его, когда твой враг проходил по улице, назвав его низким и недостойным воина словом?
Я не понимал старика, он говорил так, словно за окном был пятнадцатый век, а не двадцать первый, и убивать своих обидчиков было нормой. Впрочем, он мне всегда казался странным, и если бы это было иначе, я бы не пришел к нему. То, что обо мне думают нормальные люди, известно.
На экране я видел оборотня. Только наблюдал-то за самим собой, точнее за своим телом, в которое что-то вселилось. И это что-то умело и быстро убило всех троих моих недругов. Жуткое зрелище, особенно последний кадр, когда мое тело не останавливаясь, перемахнуло через трехметровый забор…
Ну, не может так человек двигаться! А оборотень? Я вздохнул, и пошел на кухню. Не включая света, поужинал, продолжая размышлять над увиденным. Всегда мечтал познакомиться с моим вторым «я». Увидеть, что это такое, и возможно понять.
И вот мечта идиота исполнилась. Только как теперь жить с этим новым знанием? И стоит ли?
Свет на кухне я не включал на всякий случай из предосторожности, вдруг за домом следят. Сам, как ни вглядывался в темноту, ничего не мог рассмотреть.
Когда сумрак стал бесповоротно густым и непроницаемым, включились уличные фонари, заливая неестественным блеском вытертый тысячами ног асфальт, покрывая его черными тенями. Но даже сейчас я никого не разглядел, пусто было на улице, только одинокий ветер таскал лохмотья разноцветной бумаги-остатки упаковки от мороженого.
Посидев еще немного, вернулся в комнату, вырвал пленку из кассеты и сжег над газовой плитой.
Очень хотелось оставить свидетельство того, что я не один в своем теле, но в наше просвещенное время, когда никто ни во что не верит, это могло только испортить мне жизнь. Например, послужить доказательством того, что этих троих на автостоянке убил я.
А кто их убил? Я задумался, потом надел на себя безрукавку.
Мне определенно нужен совет, или еще одно знание, которое примирит меня с самим собой.
Я подошел к окну в спальне, предварительно убрав засов с двери, чтобы в случае чего можно было вернуться домой традиционным способом, открыв замок ключом.
Окно выходило в глухой двор, но главным его достоинством было в том, что в метре за углом висела проржавевшая за многие годы своего существования пожарная лестница.
Добраться до нее с подоконника было можно, хоть и очень рискованно. Если сорвешься, то придется падать метров пятнадцать, а внизу ожидает твердый асфальт.
Когда-то это было моим аварийным выходом. В пятнадцать лет мне легко удавалось преодолеть этот метр, возможно, потому что не верил в свою смерть, точнее в ее будничность и простоту. Тогда мне казалось, что умереть я только могу, как в кино, под громкую бравурную музыку и свист пуль, поднимая бойцов в атаку…
Я использовал этот выход всего пару раз, но ни разу не пробовал добраться до лестницы ночью.
Тут главное, ничего не бояться, и знать, куда ставить ногу. Если поставить ногу на то место, где когда-то отломился и выпал кирпич, а рукой ухватиться за металлический штырь, неизвестно для чего вбитый строителями в стену, то можно дотянуться до двух огромных гвоздей, которые когда-то поддерживали странную металлическую конструкцию непонятного назначения.
Она давно обветшала, проржавела, и я лет десять тому назад сбросил вниз, а крепкие строительные гвозди остались.
Для второй ноги тоже имелась небольшая выбоина, на которую требовалось ее поставить, и ты уже находился за окном. Теперь надо было аккуратно одной рукой закрыть окно, чтобы никто не понял, как ты ушел, а дальше совсем просто: держась за угол, перекидываешь ногу и ставишь ее на лестницу.
Потом остается только перехватиться руками, перенести вторую ногу, и вот ты уже на лестнице.
Я проделал этот путь в своей памяти и решил, что смогу проделать его и наяву. Все равно другого способа покинуть квартиру незамеченным, у меня нет. Не может быть удача такой постоянной…
Она, как все женщины, непостоянна, только поманит и тут же исчезнет. Наверняка меня ждет на улице засада. Я не знаю, откуда у меня появилась эта мысль. Вероятно, сработала интуиция.
На улице чернела ночь, хоть время было около десяти. К сожалению, пришел уже сентябрь, а лето с почти бесконечным днем незаметно для меня исчезло, растворилось в кошмаре, именуемым моей жизнью.
Уже начинается осень, время дождей, серости и тумана.
Я открыл окно, протянул руку, дотянулся до штыря и, крепко ухватившись за него, вытянул ногу. Выемка в кирпичной стене оказалась на своем месте. Большая часть моего тела оказалась на улице в теплых сумерках, пахнущих пряной листвой.
Память меня не подвела, все оставалось на своих местах, очень медленно и осторожно я добрался до пожарной лестницы. Только уцепившись за нее руками, я облегченно вздохнул. Как бы и что бы я ни говорил о своей готовности к смерти, но умирать вот так глупо, мне определенно не хотелось.
Пожарная лестница обрывалась примерно в трех метрах над землей, мне пришлось повиснуть на руках, и какое-то время болтаться в воздухе. Я ничего не видел под ногами в темноте, и поэтому долго не решался отпустить перекладину.
А вдруг за эти прошедшие десять лет расстояние стало не три метра, а пять? Тогда я отобью себе ноги, а может и кое-что еще…
Приземлился я довольно шумно, на ногах не удержался и покатился по асфальту, надеясь на то, что ничего не случиться с пластмассовыми бутылочками в карманах безрукавки.
Они не должны были разбиться, а раздавить я их не мог, не хватило бы веса.
Я встал, отряхнулся, одновременно принюхиваясь и прислушиваясь. Было тихо. В доме слышались обычные звуки, кто-то смотрел телевизор, кто-то слушал музыку, а кто-то выяснял отношения. Все было, как всегда, никто меня не услышал. С емкостями, спрятанными в безрукавку, тоже ничего не случилось.
Теперь осталось только выйти из двора незамеченным, он был глухим, из него вела небольшая арка, проход, обычно наглухо перекрытый металлическими воротами с тяжелым висячим замком.
Даже не знаю, кто закрыл эти ворота. Вероятнее всего ЖЭК, потому что во двор выходила дверь подвала, в котором я никогда не бывал.
Замок на ворота повесили самый простой и дешевый, он висел на цепи, и при желании его можно было втащить внутрь прохода и открыть гвоздем. Так когда-то и делал.
Я замер, прислушиваясь к звукам в переулке возле железных ворот, осторожно вытянул цепь и открыл замок, припасенным куском проволоки. Потом, придерживая створку, выскользнул из двора.
Прижавшись к стене, долго изучал обстановку, отмечая для себя машины, людей и тени. Только убедившись, что ничего подозрительного не слышу и не замечаю, я вернул цепь и замок на место.
Крадучись, добрался до кустов, и еще раз осмотрелся на всякий случай. Чутье, осторожность и интуиция меня не подвели, в метрах тридцати от дома я увидел темную иномарку, поставленную так, чтобы из нее хорошо просматривался мой подъезд, в то время как сама машина находилась в глубокой тени.
Кто-то хорошо разбирался в маскировке, фонарь рядом не горел, вероятнее всего его разбили. Черное в ночи не увидишь. Я заметил автомобиль только потому, что кто-то в салоне закурил. Красная точка сигареты была хорошо видна, к тому же освещалось еще часть лица.
— Ну что ж, могу только надеяться, что вы ждете не меня, — пробормотал я. — А в машине сидят влюбленные, курят и целуются. Но проверять это не буду. В моей ситуации лучше быть зайцем, чем тигром.
Я прокрался вдоль кустов к следующему дому и, выбрав момент, заскочил в подъезд. Выбрал не очень правильное слово, просто прислушался к себе и побежал. Что услышал в себе или не услышал…
Дальше было совсем просто, из подвала через окно я выбрался на соседнюю улицу.
Не знаю, заметил ли кто меня, но если даже и заметил, то уже можно было не ловить. Это мой двор, моя улица и мой дом. Еще мальчишкой я умудрялся прятаться так, что меня никто не мог найти, сейчас можно даже и не пытаться, стал еще хитрее.
Я свернул в один проходной двор, из него вышел во второй, а оттуда уже на всякий случай, чем по необходимости, выбрался в третий. В нем существовал тайный лаз, известный только мальчишкам из нашего двора. Если перелезть через забор, то окажешься в узком не больше метра проулке, между двумя домами.
Здесь за проржавелым мусорным баком находилась маленькая железная дверь, которая выводила в подвал, из которого можно выбраться на следующую улицу.
Она была небольшой и плохо освещенной, но вела именно туда, куда мне было нужно.
Я прокрался в тени больших деревьев и оказался позади небольшого здания.
Это и был спортзал, в котором когда-то занимался каратэ, и поэтому мне этот путь был так хорошо известен. Пришел я сюда с единственной целью, поговорить с человеком, который когда-то был моим тренером.
Он должен меня понять. Я всегда его считал настоящим воином и хорошим человеком, скупым на слова, но многое понимающим в жизни. Этот человек научил меня многому и в первую очередь терпению. Это не наша философия, а азиатская.
И главное в ней двигаться маленькими шажками, и тогда легко пройти самый длинный путь. Потому что важен не результат, а сама дорога.
Бегущему, могу сказать одно, жизнь — не трасса для забега.
Венок, увитый черной лентой, возложат всем — тому, кто опоздал, как и тому, кто умер раньше, чем смог понять, что некуда спешить.
Именно благодаря этому человеку, его философии, я жив сегодня, он дал мне силу и веру, помогающие жить.
Он говорил: «Все трудно. Но сделай маленький шажок, завтра другой и, в конце концов, дойдешь до любой цели.
Тебе плохо? Но это сегодня, завтра станет чуть легче. Без боли не бывает прозрения, без нее никто не получит силу и мудрость. Только она заставляет нас двигаться. Нам нужен стимул. А стимулом греки называли заостренную палку, которую втыкали ослу в зад, чтобы заставить его двигаться вперед. Поверь, для осла это было болезненно». В нашей стране из-за разных пертурбаций была потеряна философия жизни, помогающая спокойно принимать перемены, боль и неприятности. Мы вообще многое потеряли, строя нежизнеспособный общественный строй.
Не признавая эволюции, веря в революцию. Яростно крича и убивая всех несогласных, а заодно мудрых и понимающих. Наши предки оставляли за собой пепелища и братские могилы. Пока не пришло время строить.
Вот тогда и оказалось, что мы умеем только убивать и умирать, а для того чтобы строить и жить, нужна совсем другая вера. А она была потеряна, как прежний путь, поэтому нам — их потомкам приходится искать утешение в чужой философии.
А то, что пытаются перекроить на ходу и как-то спешно приспособить, оказывается нежизнеспособным.
Моисей водил евреев по пустыне сорок лет, пока не умер последний родившийся в рабстве, только тогда он повел их в землю обетованную. И первое, что сделал — дал веру, позволяющую строить и жить. Нас же водили семьдесят с лишним лет по кругу, сжигая леса, строя временные бараки вместо домов. Тут я остановился и задумался. А ведь действительно…
Мы же двигались не к цели, потому что цель это ряд последовательных шагов в нужном направлении. Нет, мы топтались по кругу, выжидая время. Шаг вперед, два шага назад…
А ждали мы день, который должен был все изменить в одно мгновенье, то есть чуда.
А когда прошли все предполагаемые сроки, и ничего не произошло, все растерялись…
Я даже рассмеялся от неожиданных и ненужных сейчас мыслей.
Мало у меня проблем, чтобы еще задумываться над судьбой страны? Меня ищут бандиты и милиция, чтобы выяснить, кто же это убивает, потому что догадываются, что к этому имею какое-то отношение я.
И на самом деле убивает мое второе «я», используя наше совместное тело, только оно потом скрывается в глубине, а мне приходится разгребать то, что оно оставило. В этот раз все будет иначе, прятаться, стану я, а оно само пусть решает наши проблемы.
Все, как говорила сестра, она ни в чем не ошиблась, даже когда уверенно сказала, что рядом со мной кто-то есть.
И действительно, оказалось, что мне помогает Роман…
Осталось понять, кто же скрывается во мне.
Я шел не за утешением к своему тренеру, а за пониманием, как к мудрецу.
Много людей и до меня жило на этой земле, и думаю, что хотя бы у одного человека имелись такие же проблемы, как у меня.
Не зря же мифы и сказания рассказывают об оборотнях, демонах и бесов, которые вселяются в людей. Что-то выходит, существует такое, что не могут объяснить наши ученые-материалисты?
Николай Васильевич — мой тренер читал много, и в его чтении существовала определенная система, понять которую было невозможно непосвященному. Конечно, больше всего он увлекался восточной философией, несмотря на то, что давно находился на пенсии, и занятий по боевым единоборствам больше не проводил. Но знания и здравый ум у него должны были остаться, а это мне и нужно было от него.
Как мне рассказывал один мой товарищ, когда-то ходивший на занятия вместе со мной, что старик по-прежнему приходит в спортзал раз в неделю по просьбе своих учеников, чтобы посмотреть, как проходят занятия, и подсказать, если нужно.
Сегодня как раз такой день, если я ничего не перепутал. И если старик все еще жив и ходит, я его увижу. Надеюсь, что он не впал в старческий маразм, и сможет мне хоть что-то объяснить, или дать ссылки на книги, в которых я смогу найти объяснения…
Может быть, в древних индийских ведах, или у китайских мудрецов уже рассматривалась эта проблема, и найдено решение?
А мне нужно это знать. Что сделать, чтобы из нас двоих, остался кто-то один. Пусть даже это буду не я.
Из окон спортзала шел свет, изнутри слышался шум обычной тренировки.
Я не пошел к парадной двери спортзала, потому что обычно во время занятий она закрыта на засов, а из-за тренировочного шума никто не услышит стук.
Я зашел со двора, где находилась маленькая деревянная дверь, которая тоже закрывалась, но у нее имелся секрет. Его знали многие ученики, особенно те, кто всегда опаздывал, как я. Если полотно двери приподнять определенным образом, то язычок замка выскакивал из своего гнезда, и дверь открывалась.
Я так и поступил, с благодарностью думая о тех, кто когда-то это придумал, и с тех пор не исправляет этот дверной дефект.
Я вошел и низко поклонился, отдавая уважение зданию, скорее по выработанной когда-то привычке, чем из настоящего почтения. Прошел по коридору мимо пустых бытовок и заглянул в зал.
Занятия шли полным ходом, Николай Васильевич сидел на матах недалеко от меня в позе лотоса. Глаза его были закрыты, руки сложены на коленях, похоже, он занимался медитацией.
…Ты никогда не сможешь совершить подвиг, если будешь следить за ходом сражения. Только тогда достигнешь многого, когда, не обращая внимания на окружающее, станешь биться отчаянно, как бешенный…
…Ты сможешь понять своего противника только тогда, когда научишься заглядывать в самого себя, в свою истинную суть…
Заглядывать в себя учит нас кодекс самураев.
Глава девятая
Тучи сгущаются
Взглянув в зеркало, замечаю глаза убийцы
из-под нависшего низкого лба
А я был когда-то другим …
В зале занималось около тридцати мальчишек и девчонок, вел занятие по каратэ Сергей, я его знал, когда-то тренировались вместе, только он, в отличие от меня, продолжал заниматься этим все эти годы и достиг неплохих результатов.
Даже не знаю, какой у него сейчас дан, но шансов победить его, у меня не было ни раньше, и уж тем более нет сейчас.
Я поклонился еще раз старым стенам и прокрался к старику за спину. Тот сидел одетый в серое кимоно, бормоча что-то себе под нос, глаза его были закрыты — казалось, что он не замечал ничего вокруг.
Я бесшумно и незаметно, как мне казалось, сел сзади и протянул руку, чтобы потрепать старика по плечу.
— Зачем крадешься? — спросил он насмешливо, не оборачиваясь. — Пришел незваным, зашел с заднего входа, двигался тихо и бесшумно. Прошел за матами так, чтобы тебя никто не увидел из учеников. Хочешь кого- то убить? Может быть меня?
Я опешил на мгновение, но быстро пришел в себя. Старик все еще находился в хорошей боевой форме, маразмом здесь и не пахло. К нему и раньше было невозможно незаметно подкрасться сзади — казалось, что у него глаза имелись и на затылке.
— Нет, убивать я вас не хочу, Николай Васильевич, А пришел тихо и незаметно, чтобы поговорить с вами. У меня наступили трудные времена, и мне нужен ваш совет.
Наслышан о твоих проблемах. Рассказывали, что тебя ищут бандиты…
Говорить было трудно, приходилось напрягать голос, шум в спортзале стоял еще тот. Слышались звонкие удары, крики, команды…
— Громко, — пробормотал я. — Для разговора надо бы найти местечко тише.
— Так ты точно не хочешь меня убить? — старик наслаждался ситуацией, глаза он по- прежнему не открывал, хоть уже вряд ли находился в трансе.
— Нет, не хочу, и никогда не хотел…
— Даже не знаю благодарить тебя за это или осуждать, — тренер зашевелился. — Иногда так устаешь от жизни, что быстрая кончина кажется спасением, хоть и понимаю, что смерть только дверь, а за ней каждый найдет свои проблемы. Если убивать не хочешь, то пойдем — у меня есть ключ от тренерской комнаты, там и поговорим.
Он встал, Сергей заметил, наконец, меня и наклонил вопросительно голову.
Николай Васильевич сделал рукой непонятный для меня знак, который видимо что-то объяснил, потому что Сергей сразу отвернулся и занялся учениками, а из его глаз исчезло недоумение.
Тренерская комната находилась сразу за раздевалкой. Она была большой и пустой, на стенах висели деревянные мечи и другие принадлежности для обучения, в углу стоял письменный стол, заваленный бумагами, перед ним два потертых кресла, а на пол была брошена циновка. Старик опустился на нее, закрыл глаза и замер в позе лотоса.
— Чего стоишь? — спросил он, когда я недоуменно посмотрел на него. — Ты хотел поговорить, а я согласился тебя послушать.
Слушать мне нравится в такой позе, в ней ничто не остается без внимания, даже твое энергетическое состояние, а ты уж сам выбирай себе место и позу, в которой будешь говорить.
Я сел в кресло, оно было продавленным, жестким, и очень неудобным — что ж придется терпеть…
Еще одна иллюстрация к вопросу о том, что выбираем в жизни…
Неудобно, плохо, но буду страдать. А мог бы, прежде чем принять решения, сначала взвесить все и обдумать. Не зря же мне предложили выбирать? Значит, имелся какой-то подвох…
— Дело в том, что для меня настали сложные времена… — начал я и замолчал. Говорить почему-то стало трудно. Может быть потому, что Николай Васильевич на меня не смотрел, или потому, что мне неожиданно захотелось встать и уйти?
Или может оттого, что болью сжалось сердце? Мне не хотелось думать, анализировать и вспоминать…
Что-то происходило рядом, это касалось меня, и было смертельно опасно.
Зато лицо тренера стало неожиданно спокойным, умиротворенным и бесстрастным.
— Я продолжаю слушать тебя, — произнес он чуть слышно. — У тебя напряженный голос, тебе действительно очень трудно сейчас. Ты боишься за свою жизнь…
Я чувствую стеснение в твоей груди, а также дрожание рук слишком велико, вероятно, это от плохих снов…
Но, вероятно, все-таки не страх смерти, а то, что я пока не понимаю. Продолжай, раз начал…
Да…старик был в своем амплуа, он действительно слышал и понимал все. Можно было рассказывать…
Я вздохнул:
— Все началось с того, что убили ангела.
Сначала надругались, а потом взрезали ему живот и уехали, оставив умирать. Девушка проползла почти сто метров. Я не знаю, куда она ползла. Может быть, искала людей, которые могли бы ей помочь, но никого не было рядом. Она умерла, одна, глубокой ночью, в кустах шиповника, а нашли ее только через неделю. Тело было обезображено гниением. О чем она думала перед смертью, никому неизвестно. Когда я узнал о ее смерти, то мир потемнел для меня, словно солнце ушло навсегда…
Видимо, очень хотела жить, прокомментировал тренер. — Вероятно, считала, что многое не успела. Ее смерть не была запланированной, она не готовилась к ней, поэтому чувствовала незавершенность жизни. Смерть пришла к ней внезапно — это плохо…
— Она действительно мечтала о многом, ждала этого и готовилась к будущей жизни, а не к мучительной смерти. Думаю, она какое-то время даже не понимала, что умирает. Ей было больно, плохо, но еще верила в то, что ей удастся спастись, принять смерть было для нее слишком обидным…
Николай Васильевич поднял вверх руку, потом резко опустил:
— Слова сказаны, возможно, они в чем-то верны, но это всего лишь слова…
Я перевел дыхание:
— Мне было трудно, эта девушка была тем, что придавало смысл моей жизни. А после ее смерти даже солнце почернело от горя, и стало тусклым. Я плакал, а потом решил отомстить…
— Ты находился в гневе? — спросил Николай Васильевич. — Кипел от злости? Ненависть к тем, кто это сделал, туманила твой рассудок, и поэтому ты не понимал своего решения?
Странные он всегда задавал вопросы, возможно, был в них свой смысл, только никто его не понимал.
— Я был расстроен и печален, и на самом деле не знал, кому и за что мстить. Моя душа плакала горькими слезами, я ненавидел себя за то, что не сумел ее защитить, и от этого мне хотелось умереть самому. Да, мой рассудок был затуманен…
— Ты решил сделать харакири на пороге дома своего обидчика, чтобы опозорить его перед друзьями и врагами? — удивленно приподнял брови Николай Васильевич, по-прежнему не открывая глаз. — Для того чтобы мстить — нужно жить. Смерть, как месть, уместна только в этом случае.
Я не смог сдержать горькой усмешки:
— Учитель, такая месть не практикуется с тех пор, как исчезли самураи. В сегодняшнее время — это кроме смеха ничего не вызовет, воины потеряли честь…
— Не воины, а те, кто себя ими считает, — поправил меня старик. — Понятие чести меняются вместе с миром. На смену одному поколению приходит другое, и оно несет в себе иной взгляд. Я показал тебе абсурдность твоих слов и только. Чтобы нести другим смерть, нужно очень любить свою жизнь…
— Да, тренер, но мне по-прежнему хочется умереть, возможно, потому что враги умирают, а боль не уходит.
— А кто тебе сказал, что смерть врага уменьшает боль от твоей потери? — тренер удивленно открыл глаза. — Это разные чувства — месть и горе утраты. Тот, кто надеется, что после смерти последнего врага уйдет его душевная боль — просто глупец.
— Это сказано обо мне, — я вздохнул. — Но боль в моем сердце становится только острее…
— Пепел Клааса стучит в моем сердце, — пробормотал тренер. — Все повторяется в этом мире…
— Что?! — не понял я. — Я не расслышал…
— Не обращай внимания, так, вспомнил кое-что из того, что прочитал в детстве. Но вернемся к твоим проблемам. Ты должен осознать, что месть не уменьшит твою боль, она сделает ее только горше. От душевной боли лечит только одно лекарство — время: если жить достаточно долго, как например я, многое теряет смысл, в том числе и прошлые потери. Особенно в преддверии смерти…
— В преддверии?
— Что тебя так удивило? Тебе никто не рассказал о том, что все когда-нибудь умирают?
— Рассказывали…
— Тогда ты должен знать о том, что мы все уйдем рано или поздно. Что там, куда мы уходим, все земное теряет смысл. И те, что ушли раньше, гораздо более счастливы, чем мы. Убивая своих врагов, ты просто прекращаешь их мучения на этой земле и отправляешь их в иное лучшее место.
— Не очень-то они и мучаются на этой земле, скорее наоборот — им здесь хорошо, это нам трудно и плохо…
— Сластолюбие еще никого не сделало счастливым…
— Я понял, тренер, вы хотите мне сказать, что можно их не убивать, это мне не поможет, но все равно не откажусь от мести.
— Хорошо. Я тоже считаю, что те, кто убивает ангелов, не могут называться воинами. Как ты исполнил свою месть? Я горько усмехнулся:
— Просто напился на похоронах…
Странный способ… в истории неизвестен такой вид мести, — ирония зазвучала в голосе тренера. — И что у тебя получилось в результате? Враги осознали твое презрение к ним, и ими овладел глубокий страх перед суровым наказанием? Они очень расстроились? Я вздохнул:
— Да, по крайней мере, один из них осознал, что он совершил, и после этого умер…
— Его так опечалило твое пьянство, что от этого у него случился сердечный приступ? —
Николай Васильевич веселился, но его слова не были обидными. Он действительно хотел мне помочь, я чувствовал это. — Если это так, ты нашел нечто чрезвычайно ценное для человечества, мне нравится такой способ разрешения всех наших конфликтов. Мы сможем распустить армии и открыть границы.
Нам не нужны больше будут суды и милиция, но наверно потребуется открыть больше пивных, и тогда каждый будет знать, что если он выпьет, то его месть осуществится…
— Этот человек умер не от сердечного приступа, его убили моим ножом, тем самым, что вы посоветовали мне когда-то сделать.
— Хороший нож от крови врага должен стать еще благороднее. Как ты его убил, расскажи? Бросил ему вызов, когда он находился с друзьями в каком-то питейном заведении, или оскорбил его, когда твой враг проходил по улице, назвав его низким и недостойным воина словом?
Я не понимал старика, он говорил так, словно за окном был пятнадцатый век, а не двадцать первый, и убивать своих обидчиков было нормой. Впрочем, он мне всегда казался странным, и если бы это было иначе, я бы не пришел к нему. То, что обо мне думают нормальные люди, известно.