Страница:
– Оставьте их как есть и не сомневайтесь в успехе,– ответил Габаль.
Холодный шквальный ветер гнал по небу темные тучи. Собирался дождь. На улице послышался шум голосов, заглушивший мяуканье кошек и лай собак. «Идут, дьяволы!» – предостерегающе воскликнула Тамархенна. И в самом деле, Заклат, сопровождаемый другими футуввами и их подручными, вышел из своего дома. Держа в руках дубинки, они сначала не спеша направились к Большому дому, затем повернули в сторону квартала Хамдан. Тут их встретили крики и приветствия людей, собравшихся на улице перед жилищами хамданов. Некоторые из них просто радовались предстоящей драке и кровопролитию, другие ненавидели хамданов за то, что они требовали себе особого положения среди жителей улицы. Но большинство ненавидели футувв, и за лицемерной радостью скрывался лишь страх перед их дубинками. Заклат, ни на кого не обращая внимания, продолжал свой путь, дойдя до дома рода Хамдан, он закричал:
– Если есть среди вас хоть один мужчина, пусть выйдет! Ему ответила Тамархенна, выглянув из окна:
– А ты дай нам еще одно слово чести, что не причинишь ему зла.
При упоминании о чести гнев охватил Заклата.
– Неужели никто не решится подать голос, кроме этой потаскухи?!
– Да упокоит Аллах душу твоей матери, Заклат! – воскликнула Тамархенна.
Тогда Заклат приказал своим людям взять дом приступом. Одни кинулись к дверям, другие стали швырять камнями в окна, чтобы защитники дома не могли из них высунуться. Мощными ударами люди Заклата принялись вышибать дверь, которая сначала не поддавалась, а потом затрещала, зашаталась и наконец рухнула, не выдержав напора. Нападающие устремились в длинный коридор, ведший во внутренний двор, в глубине которого виднелись фигура Габаля и других хамданов с поднятыми дубинками. Заклат, презрительно усмехнувшись, взмахнул рукой и первым ринулся вперед, за ним последовали его люди. Но как только они достигли середины коридора, земля провалилась у них под ногами, и все они оказались в глубокой яме. В тот же момент открылись двери комнат, выходящих в коридор, и в яму полилась вода из ведер, тазов и других всевозможных сосудов. Одновременно хамданы забрасывали провалившихся в яму врагов припасенными заранее камнями. Впервые улица услышала, как кричат от боли и страха ее футуввы, впервые увидела, как из головы Заклата брызнула кровь и как дубинки обрушились на затылки Хаммуды, Баракята, аль-Лейси и Абу Сари, барахтавшихся в грязной жиже. Помощники футувв, увидев, что случилось с их предводителями, обратились в бегство, бросив их на произвол судьбы. А вода, камни и немилосердные удары дубинок продолжали обрушиваться на головы поверженных. И глотки, которые всю жизнь изрыгали лишь грубости и брань, стали молить о пощаде. Но поэт Ридван громко крикнул:
– Никого не щадите!
Вода в яме смешалась с кровью. Хаммуда испустил дух первым. Аль-Лейси и Баракят еще продолжали кричать, а Заклат пытался ухватиться рукой за край ямы. Глаза его горели злобой, в безумной ненависти он черпал силу, хотя и изнемогал от боли и ран. Ударами дубинок хамданы отгоняли его от краев ямы, и он уже не мог держаться на поверхности воды. Последними исчезли его руки с зажатыми в них комьями глины. И вот над ямой воцарилась тишина. Вода оставалась спокойной, и ее поверхность затянулась пленкой из грязи и крови. Хамданы, тяжело дыша, столпились над ямой и смотрели на нее в полном молчании. У входа в дом собралась толпа жителей улицы, которые также в замешательстве глазели на яму. Раздался голос поэта Ридвана:
– Таков удел тиранов!
Новость облетела улицу со скоростью света. Все в один голос заговорили о том, что Габаль расправился с футув-вами, как до того он расправился со змеями. Люди славили Габаля с жаром, который не могли остудить самые холодные порывы ветра, и называли его истинным футуввой улицы Габалауи. Требовали, чтобы трупы футувв были вытащены из ямы и выставлены на всеобщее обозрение в назидание тем, кто вознамерился бы последовать их примеру. Люди хлопали в ладоши, плясали. Но сам Габаль был озабочен тем, чтобы довести до конца задуманный им план. Надо было не упустить ни одной мелочи, и он крикнул хамданам:
– А теперь пошли в дом управляющего!
41.
42.
43.
РИФАА
44.
Холодный шквальный ветер гнал по небу темные тучи. Собирался дождь. На улице послышался шум голосов, заглушивший мяуканье кошек и лай собак. «Идут, дьяволы!» – предостерегающе воскликнула Тамархенна. И в самом деле, Заклат, сопровождаемый другими футуввами и их подручными, вышел из своего дома. Держа в руках дубинки, они сначала не спеша направились к Большому дому, затем повернули в сторону квартала Хамдан. Тут их встретили крики и приветствия людей, собравшихся на улице перед жилищами хамданов. Некоторые из них просто радовались предстоящей драке и кровопролитию, другие ненавидели хамданов за то, что они требовали себе особого положения среди жителей улицы. Но большинство ненавидели футувв, и за лицемерной радостью скрывался лишь страх перед их дубинками. Заклат, ни на кого не обращая внимания, продолжал свой путь, дойдя до дома рода Хамдан, он закричал:
– Если есть среди вас хоть один мужчина, пусть выйдет! Ему ответила Тамархенна, выглянув из окна:
– А ты дай нам еще одно слово чести, что не причинишь ему зла.
При упоминании о чести гнев охватил Заклата.
– Неужели никто не решится подать голос, кроме этой потаскухи?!
– Да упокоит Аллах душу твоей матери, Заклат! – воскликнула Тамархенна.
Тогда Заклат приказал своим людям взять дом приступом. Одни кинулись к дверям, другие стали швырять камнями в окна, чтобы защитники дома не могли из них высунуться. Мощными ударами люди Заклата принялись вышибать дверь, которая сначала не поддавалась, а потом затрещала, зашаталась и наконец рухнула, не выдержав напора. Нападающие устремились в длинный коридор, ведший во внутренний двор, в глубине которого виднелись фигура Габаля и других хамданов с поднятыми дубинками. Заклат, презрительно усмехнувшись, взмахнул рукой и первым ринулся вперед, за ним последовали его люди. Но как только они достигли середины коридора, земля провалилась у них под ногами, и все они оказались в глубокой яме. В тот же момент открылись двери комнат, выходящих в коридор, и в яму полилась вода из ведер, тазов и других всевозможных сосудов. Одновременно хамданы забрасывали провалившихся в яму врагов припасенными заранее камнями. Впервые улица услышала, как кричат от боли и страха ее футуввы, впервые увидела, как из головы Заклата брызнула кровь и как дубинки обрушились на затылки Хаммуды, Баракята, аль-Лейси и Абу Сари, барахтавшихся в грязной жиже. Помощники футувв, увидев, что случилось с их предводителями, обратились в бегство, бросив их на произвол судьбы. А вода, камни и немилосердные удары дубинок продолжали обрушиваться на головы поверженных. И глотки, которые всю жизнь изрыгали лишь грубости и брань, стали молить о пощаде. Но поэт Ридван громко крикнул:
– Никого не щадите!
Вода в яме смешалась с кровью. Хаммуда испустил дух первым. Аль-Лейси и Баракят еще продолжали кричать, а Заклат пытался ухватиться рукой за край ямы. Глаза его горели злобой, в безумной ненависти он черпал силу, хотя и изнемогал от боли и ран. Ударами дубинок хамданы отгоняли его от краев ямы, и он уже не мог держаться на поверхности воды. Последними исчезли его руки с зажатыми в них комьями глины. И вот над ямой воцарилась тишина. Вода оставалась спокойной, и ее поверхность затянулась пленкой из грязи и крови. Хамданы, тяжело дыша, столпились над ямой и смотрели на нее в полном молчании. У входа в дом собралась толпа жителей улицы, которые также в замешательстве глазели на яму. Раздался голос поэта Ридвана:
– Таков удел тиранов!
Новость облетела улицу со скоростью света. Все в один голос заговорили о том, что Габаль расправился с футув-вами, как до того он расправился со змеями. Люди славили Габаля с жаром, который не могли остудить самые холодные порывы ветра, и называли его истинным футуввой улицы Габалауи. Требовали, чтобы трупы футувв были вытащены из ямы и выставлены на всеобщее обозрение в назидание тем, кто вознамерился бы последовать их примеру. Люди хлопали в ладоши, плясали. Но сам Габаль был озабочен тем, чтобы довести до конца задуманный им план. Надо было не упустить ни одной мелочи, и он крикнул хамданам:
– А теперь пошли в дом управляющего!
41.
До того как Габаль и члены рода Хамдан вышли из своего дома, на улице творилось нечто неописуемое. Мужчины, а вслед за ними и женщины врывались в дома футувв, избивали всех, кто там находился, пуская при этом в ход и руки, и ноги. Родственники и близкие футувв разбегались, прикрывая от ударов лбы и затылки, охая и утирая слезы. Дома были разграблены полностью, были унесены мебель, и еда, и одежда, а все, что нельзя было унести, было сломано и разбито, так что жилища превратились в груды обломков и развалин. После этого негодующие толпы устремились к дому управляющего и сгрудились перед закрытой входной дверью. Слышались громкие возгласы: «Давайте сюда управляющего. Пусть выходит, а не то!..» Эти требования и угрозы сопровождались улюлюканьем и насмешками. Часть толпы направилась к Большому дому, призывая Габалауи выйти наконец из своего уединения, навести порядок и восстановить справедливость. Другие же стали колотить в дверь дома управляющего кулаками и наваливаться на нее плечами с намерением сломать ее. В этот критический момент показался Габаль во главе мужчин и женщин из своего рода. Они шли уверенно, воодушевленные одержанной победой. Толпа расступилась, пропуская их, раздались приветственные возгласы, крики радости и одобрения. Но Габаль поднял руку, прося тишины, и голоса постепенно смолкли. В наступившей тишине стало слышно, как шумит налетающий порывами ветер. Габаль вгляделся в обращенные к нему лица и сказал:
– Жители улицы! Я приветствую и благодарю вас!
В ответ снова раздались радостные возгласы, но Габаль опять попросил тишины.
– Если вы не разойдетесь спокойно по домам,– проговорил он,– мы не сможем завершить начатое.
– Мы хотим справедливости, господин наш! – послышалось в ответ.
Громко, чтобы его услышали все, Габаль повторил:
– Расходитесь спокойно, и да осуществится воля Габалауи!
Вновь поднялся шум и крики в честь Габалауи и его внука Габаля. Людям очень не хотелось расходиться, но они не могли противиться просьбе Габаля и его повелительному взгляду. Вскоре перед домом управляющего не осталось никого, кроме членов рода Хамдан. Тогда Габаль постучал в дверь и крикнул:
– Дядюшка Хасанейн, открой! Ему ответил дрожащий голос:
– А люди… люди…
– Здесь никого нет, кроме нас!
Дверь открылась, и Габаль вошел во двор, а за ним вошли члены его рода. Пройдя по мощеной дорожке к саламлику, они увидели ханум, покорно стоявшую у порога, а в дверях залы – эфенди со склоненной головой и с лицом белее савана. При виде эфенди у многих вырвались гневные восклицания. Ханум со вздохом промолвила:
– Мне очень плохо, Габаль!
Габаль, сделав презрительный жест в сторону управляющего, ответил:
– Если бы коварный замысел этого потерявшего честь человека удался, мы все были бы сейчас хладными трупами.
Ханум лишь тяжело вздохнула, а Габаль, не отводя сурового взгляда от эфенди, продолжал:
– Сколь жалок и беспомощен ты теперь, когда у тебя не осталось ни защитников – футувв, ни собственной смелости. Если бы я отдал тебя на суд жителям улицы, они растерзали бы тебя и растоптали ногами.
Управляющий задрожал всем телом и съежился так, что стал даже меньше ростом, а ханум приблизилась к Габалю и умоляюще проговорила:
– Прошу тебя, не говори таких ужасных вещей, ведь я привыкла слышать от тебя только добрые слова. Мы в таком состоянии, что заслуживаем снисхождения…
– Если бы не мое уважение к тебе, то дело приняло бы совсем другой оборот,– проговорил Габаль, отворачиваясь от ханум, чтобы скрыть волнение, охватившее его при звуках ее голоса.
– Я не сомневаюсь в этом, Габаль, я знаю, ты не можешь отказать в просьбе.
– Как было бы хорошо, если бы мы могли добиться справедливости, не пролив ни капли крови, – грустно произнес Габаль.
Эфенди пошатнулся, как будто теряя последние силы, а Хода быстро проговорила:
– Что случилось, то случилось, а сейчас мы полностью покоряемся твоей воле.
Было видно, что управляющий силится что-то сказать. Наконец, слабым голосом он произнес:
– Ведь есть возможность исправить совершенные ошибки.
Все с любопытством уставились на человека, который еще недавно был столь могущественным, а сейчас выглядел слабым и униженным. Управляющий, приободренный тем, что он вновь обрел дар речи, сказал:
– Теперь ты, Габаль, можешь занять место Заклата. Ты его заслужил.
Габаль нахмурился.
– Я не желаю быть футуввой,– презрительно сказал он.– Поищи себе кого– нибудь другого, кто стал бы охранять тебя. Я же хочу лишь вернуть права роду Хамдан!
– Они и так принадлежат вам, а ты, если хочешь, можешь управлять имением.
– Как это было раньше, Габаль,– вмешалась ханум.
– А почему бы нам не завладеть всем имением? – воскликнул Даабас.
Хамданы одобрительно зашумели, а лица ханум и эфенди покрылись мертвенной бледностью. Габаль метнул на своих сородичей гневный взгляд.
– Владелец имения приказал мне вернуть вам ваши права, а не лишать прав других.
– А откуда тебе известно, что и другие вернут себе свои права? – спросил Даабас.
– Это их дело,– сказал Габаль.– А ты, Даабас, ненавидишь несправедливость, только когда сам становишься ее жертвой.
– Ты честный человек, Габаль,– проговорила в сильном волнении ханум,– как бы я хотела, чтобы ты вернулся в мой дом!
– Я останусь жить с хамданами,– решительно ответил Габаль.
– Но это не приличествует твоему положению!
– Когда мы получим свою долю доходов от имения, мы отстроим дом не хуже Большого дома! Такова воля нашего деда Габалауи.
Эфенди недоверчиво покосился на Габаля и сказал:
– После того что произошло сегодня, мы не можем быть спокойны за свою безопасность.
– Вы сами должны налаживать ваши отношения с жителями улицы,– с презрением проговорил Габаль.– Меня это не касается.
– Если ты будешь уважать наш уговор,– неожиданно вмешался Даабас,– никто не посмеет тебе угрожать.
– Я заявляю публично о законности ваших прав,– решительно заявил эфенди, а ханум умоляюще посмотрела на Габаля.
– Поужинай сегодня со мной, Габаль, прошу тебя как мать.
Габаль пытался догадаться, чего она добивается, так настойчиво подчеркивая свою любовь к нему, но был не в силах отказать ей и сказал, склонив голову:
– Как пожелаешь, госпожа моя!
– Жители улицы! Я приветствую и благодарю вас!
В ответ снова раздались радостные возгласы, но Габаль опять попросил тишины.
– Если вы не разойдетесь спокойно по домам,– проговорил он,– мы не сможем завершить начатое.
– Мы хотим справедливости, господин наш! – послышалось в ответ.
Громко, чтобы его услышали все, Габаль повторил:
– Расходитесь спокойно, и да осуществится воля Габалауи!
Вновь поднялся шум и крики в честь Габалауи и его внука Габаля. Людям очень не хотелось расходиться, но они не могли противиться просьбе Габаля и его повелительному взгляду. Вскоре перед домом управляющего не осталось никого, кроме членов рода Хамдан. Тогда Габаль постучал в дверь и крикнул:
– Дядюшка Хасанейн, открой! Ему ответил дрожащий голос:
– А люди… люди…
– Здесь никого нет, кроме нас!
Дверь открылась, и Габаль вошел во двор, а за ним вошли члены его рода. Пройдя по мощеной дорожке к саламлику, они увидели ханум, покорно стоявшую у порога, а в дверях залы – эфенди со склоненной головой и с лицом белее савана. При виде эфенди у многих вырвались гневные восклицания. Ханум со вздохом промолвила:
– Мне очень плохо, Габаль!
Габаль, сделав презрительный жест в сторону управляющего, ответил:
– Если бы коварный замысел этого потерявшего честь человека удался, мы все были бы сейчас хладными трупами.
Ханум лишь тяжело вздохнула, а Габаль, не отводя сурового взгляда от эфенди, продолжал:
– Сколь жалок и беспомощен ты теперь, когда у тебя не осталось ни защитников – футувв, ни собственной смелости. Если бы я отдал тебя на суд жителям улицы, они растерзали бы тебя и растоптали ногами.
Управляющий задрожал всем телом и съежился так, что стал даже меньше ростом, а ханум приблизилась к Габалю и умоляюще проговорила:
– Прошу тебя, не говори таких ужасных вещей, ведь я привыкла слышать от тебя только добрые слова. Мы в таком состоянии, что заслуживаем снисхождения…
– Если бы не мое уважение к тебе, то дело приняло бы совсем другой оборот,– проговорил Габаль, отворачиваясь от ханум, чтобы скрыть волнение, охватившее его при звуках ее голоса.
– Я не сомневаюсь в этом, Габаль, я знаю, ты не можешь отказать в просьбе.
– Как было бы хорошо, если бы мы могли добиться справедливости, не пролив ни капли крови, – грустно произнес Габаль.
Эфенди пошатнулся, как будто теряя последние силы, а Хода быстро проговорила:
– Что случилось, то случилось, а сейчас мы полностью покоряемся твоей воле.
Было видно, что управляющий силится что-то сказать. Наконец, слабым голосом он произнес:
– Ведь есть возможность исправить совершенные ошибки.
Все с любопытством уставились на человека, который еще недавно был столь могущественным, а сейчас выглядел слабым и униженным. Управляющий, приободренный тем, что он вновь обрел дар речи, сказал:
– Теперь ты, Габаль, можешь занять место Заклата. Ты его заслужил.
Габаль нахмурился.
– Я не желаю быть футуввой,– презрительно сказал он.– Поищи себе кого– нибудь другого, кто стал бы охранять тебя. Я же хочу лишь вернуть права роду Хамдан!
– Они и так принадлежат вам, а ты, если хочешь, можешь управлять имением.
– Как это было раньше, Габаль,– вмешалась ханум.
– А почему бы нам не завладеть всем имением? – воскликнул Даабас.
Хамданы одобрительно зашумели, а лица ханум и эфенди покрылись мертвенной бледностью. Габаль метнул на своих сородичей гневный взгляд.
– Владелец имения приказал мне вернуть вам ваши права, а не лишать прав других.
– А откуда тебе известно, что и другие вернут себе свои права? – спросил Даабас.
– Это их дело,– сказал Габаль.– А ты, Даабас, ненавидишь несправедливость, только когда сам становишься ее жертвой.
– Ты честный человек, Габаль,– проговорила в сильном волнении ханум,– как бы я хотела, чтобы ты вернулся в мой дом!
– Я останусь жить с хамданами,– решительно ответил Габаль.
– Но это не приличествует твоему положению!
– Когда мы получим свою долю доходов от имения, мы отстроим дом не хуже Большого дома! Такова воля нашего деда Габалауи.
Эфенди недоверчиво покосился на Габаля и сказал:
– После того что произошло сегодня, мы не можем быть спокойны за свою безопасность.
– Вы сами должны налаживать ваши отношения с жителями улицы,– с презрением проговорил Габаль.– Меня это не касается.
– Если ты будешь уважать наш уговор,– неожиданно вмешался Даабас,– никто не посмеет тебе угрожать.
– Я заявляю публично о законности ваших прав,– решительно заявил эфенди, а ханум умоляюще посмотрела на Габаля.
– Поужинай сегодня со мной, Габаль, прошу тебя как мать.
Габаль пытался догадаться, чего она добивается, так настойчиво подчеркивая свою любовь к нему, но был не в силах отказать ей и сказал, склонив голову:
– Как пожелаешь, госпожа моя!
42.
И вот настали светлые дни для рода Хамдан или рода Габаль, как он стал теперь называться. Широко распахнулись двери кофейни, и поэт Ридван занял свое место на скамье. Вновь зазвучали струны ребаба, рекой полилось пиво, клубы голубоватого дыма от кальяна заволокли потолок. Тамархенна танцевала так, что у нее чуть не переломилась поясница. И никого больше не волновало, будет ли найден убийца Кадру. А история встречи Габаля с Габалауи обрастала все новыми легендарными подробностями. Эти дни были лучшими в жизни Габаля и Шафики. И Габаль предложил жене:
– Давай позовем Балкыти жить с нами!
– Да! Пусть он благословит появление внука! – ответила Шафика, которая уже чувствовала признаки приближающихся родов.
– Ты мое счастье, Шафика! – благодарно проговорил Габаль.– И Саида найдет себе достойного мужа из рода Хамдан.
– Вернее, из рода Габаль, ведь теперь нас так называют, потому что ты лучший из всех когда-либо родившихся в этом квартале!
– Нет, нет,– засмеялся Габаль,– лучшим из нас был Адхам. Как он мечтал о счастливой жизни для всех, о том, чтобы люди не занимались тяжким трудом, а лишь распевали песни! И для нас его мечта осуществится.
Однажды, идя по улице, Габаль увидел, как подвыпивший Даабас танцует среди собравшихся в круг хамданов. Заприметив Габаля, Даабас весело взмахнул дубинкой и крикнул:
– Раз ты не хочешь быть футуввой, то им буду я! Габаль, громко, чтобы все его услышали, сказал:
– В роде Хамдан нет места футуввам! Но если кто-нибудь покусится на наши права, мы все должны стать футуввами.
Габаль направился к кофейне, а за ним, пошатываясь от выпитого пива, поспешили остальные. Габаль чувствовал себя счастливым. Обращаясь к своим сородичам, он сказал:
– Из всех жителей улицы Габалауи отдал предпочтение нашему роду, и вы истинные господа на этой улице, а посему вам надлежит любить и уважать друг друга и жить в справедливости. Среди вас не должно быть места преступлениям!
Из жилищ хамданов слышались звуки бубнов и пение. Праздничные огни освещали весь их квартал, тогда как остальная часть улицы была, как обычно, погружена в темноту. Детишки из других кварталов толпились на границе тьмы и света, чтобы хоть издали полюбоваться на праздничное гулянье. Несколько мужчин с усталыми лицами, жители соседних кварталов, зашли в кофейню Хамдана. Их встретили любезно, усадили за столики, предложили чаю. Габаль сразу догадался, что пришли они не только затем, чтобы поздравить хамданов. И верно. Старший из мужчин, Занати, обращаясь к Габалю, сказал:
– Габаль, мы все живем на одной улице, и Габалауи наш общий дед. Ты сегодня самый уважаемый и сильный человек среди нас. Разве не лучше, если не только ваш род, но и все остальные будут жить по справедливости?
Габаль ничего не ответил, а лица его сородичей выражали полное безразличие. Несмотря на это, Занати продолжал:
– От тебя зависит, чтобы справедливость стала всеобщей!
Габаля никогда не интересовала судьба соседей. И все члены его рода тоже были к ним равнодушны, считая себя выше остальных, даже когда сами жили в унижении. Поэтому Габаль мягко сказал:
– Мой дед поручил мне печься только о своих сородичах.
– Но ведь он также и наш дед!
– Это еще как сказать,– вмешался в разговор Хамдан и окинул взглядом пришедших, оценивая впечатление, произведенное его словами. Он заметил, что лица их помрачнели.– А то, что мы ему ближе всех, он сам подтвердил во время встречи в пустыне! – продолжал он.
На лице Занати ясно читался тот же самый ответ: «Это еще как сказать!» Но, видимо, пересилив себя, он спросил Габаля:
– Неужели тебе безразлично, что мы живем в нищете и грязи?
– Нет, конечно,– вяло откликнулся Габаль,– но какое мы к этому имеем отношение?
– Разве вам нет до этого дела? – настаивал Занати. Хотя Габаль искренне сомневался в том, что у этого человека есть право говорить с ним в таком тоне, он все же не сердился: какие-то струны его души отзывались на слова Занати, но, с другой стороны, ему очень не хотелось ради почти посторонних людей взваливать на себя новые трудности и неприятности. Поэтому он молчал. За него ответил Даабас, который запальчиво воскликнул:
– А вы забыли, как вы относились к нам в самые трудные для нас дни?
Занати на мгновение потупил взгляд, потом сказал:
– Кто же посмел бы в то время пойти наперекор футув-вам и высказать вам сочувствие? Ведь футуввы никого не пощадили бы.
Даабас презрительно поджал губы.
– Вы завидовали и продолжаете завидовать нашему роду. Футуввы тут ни при чем!
Занати безнадежно понурил голову.
– Да простит тебя Аллах, Даабас!
– Благодарите еще нашего Габаля за то, что он не стал вам мстить! – не унимался Даабас.
Между тем Габаль, мучимый противоречивыми мыслями, продолжал молчать. Он опасался протянуть этим людям руку помощи, но вместе с тем не хотел и обидеть их отказом. А гости растерялись и не знали, как им реагировать на язвительные упреки Даабаса, холодные взгляды хамданов и затянувшееся молчание Габаля. Они поднялись с мест разочарованные и отправились восвояси, а Даабас, дождавшись, когда они скрылись за дверью, сделал неприличный жест и бросил им вслед:
– Проваливайте, свиные рыла!
– Господам не пристало так выражаться! – одернул его Габаль.
– Давай позовем Балкыти жить с нами!
– Да! Пусть он благословит появление внука! – ответила Шафика, которая уже чувствовала признаки приближающихся родов.
– Ты мое счастье, Шафика! – благодарно проговорил Габаль.– И Саида найдет себе достойного мужа из рода Хамдан.
– Вернее, из рода Габаль, ведь теперь нас так называют, потому что ты лучший из всех когда-либо родившихся в этом квартале!
– Нет, нет,– засмеялся Габаль,– лучшим из нас был Адхам. Как он мечтал о счастливой жизни для всех, о том, чтобы люди не занимались тяжким трудом, а лишь распевали песни! И для нас его мечта осуществится.
Однажды, идя по улице, Габаль увидел, как подвыпивший Даабас танцует среди собравшихся в круг хамданов. Заприметив Габаля, Даабас весело взмахнул дубинкой и крикнул:
– Раз ты не хочешь быть футуввой, то им буду я! Габаль, громко, чтобы все его услышали, сказал:
– В роде Хамдан нет места футуввам! Но если кто-нибудь покусится на наши права, мы все должны стать футуввами.
Габаль направился к кофейне, а за ним, пошатываясь от выпитого пива, поспешили остальные. Габаль чувствовал себя счастливым. Обращаясь к своим сородичам, он сказал:
– Из всех жителей улицы Габалауи отдал предпочтение нашему роду, и вы истинные господа на этой улице, а посему вам надлежит любить и уважать друг друга и жить в справедливости. Среди вас не должно быть места преступлениям!
Из жилищ хамданов слышались звуки бубнов и пение. Праздничные огни освещали весь их квартал, тогда как остальная часть улицы была, как обычно, погружена в темноту. Детишки из других кварталов толпились на границе тьмы и света, чтобы хоть издали полюбоваться на праздничное гулянье. Несколько мужчин с усталыми лицами, жители соседних кварталов, зашли в кофейню Хамдана. Их встретили любезно, усадили за столики, предложили чаю. Габаль сразу догадался, что пришли они не только затем, чтобы поздравить хамданов. И верно. Старший из мужчин, Занати, обращаясь к Габалю, сказал:
– Габаль, мы все живем на одной улице, и Габалауи наш общий дед. Ты сегодня самый уважаемый и сильный человек среди нас. Разве не лучше, если не только ваш род, но и все остальные будут жить по справедливости?
Габаль ничего не ответил, а лица его сородичей выражали полное безразличие. Несмотря на это, Занати продолжал:
– От тебя зависит, чтобы справедливость стала всеобщей!
Габаля никогда не интересовала судьба соседей. И все члены его рода тоже были к ним равнодушны, считая себя выше остальных, даже когда сами жили в унижении. Поэтому Габаль мягко сказал:
– Мой дед поручил мне печься только о своих сородичах.
– Но ведь он также и наш дед!
– Это еще как сказать,– вмешался в разговор Хамдан и окинул взглядом пришедших, оценивая впечатление, произведенное его словами. Он заметил, что лица их помрачнели.– А то, что мы ему ближе всех, он сам подтвердил во время встречи в пустыне! – продолжал он.
На лице Занати ясно читался тот же самый ответ: «Это еще как сказать!» Но, видимо, пересилив себя, он спросил Габаля:
– Неужели тебе безразлично, что мы живем в нищете и грязи?
– Нет, конечно,– вяло откликнулся Габаль,– но какое мы к этому имеем отношение?
– Разве вам нет до этого дела? – настаивал Занати. Хотя Габаль искренне сомневался в том, что у этого человека есть право говорить с ним в таком тоне, он все же не сердился: какие-то струны его души отзывались на слова Занати, но, с другой стороны, ему очень не хотелось ради почти посторонних людей взваливать на себя новые трудности и неприятности. Поэтому он молчал. За него ответил Даабас, который запальчиво воскликнул:
– А вы забыли, как вы относились к нам в самые трудные для нас дни?
Занати на мгновение потупил взгляд, потом сказал:
– Кто же посмел бы в то время пойти наперекор футув-вам и высказать вам сочувствие? Ведь футуввы никого не пощадили бы.
Даабас презрительно поджал губы.
– Вы завидовали и продолжаете завидовать нашему роду. Футуввы тут ни при чем!
Занати безнадежно понурил голову.
– Да простит тебя Аллах, Даабас!
– Благодарите еще нашего Габаля за то, что он не стал вам мстить! – не унимался Даабас.
Между тем Габаль, мучимый противоречивыми мыслями, продолжал молчать. Он опасался протянуть этим людям руку помощи, но вместе с тем не хотел и обидеть их отказом. А гости растерялись и не знали, как им реагировать на язвительные упреки Даабаса, холодные взгляды хамданов и затянувшееся молчание Габаля. Они поднялись с мест разочарованные и отправились восвояси, а Даабас, дождавшись, когда они скрылись за дверью, сделал неприличный жест и бросил им вслед:
– Проваливайте, свиные рыла!
– Господам не пристало так выражаться! – одернул его Габаль.
43.
И наступил знаменательный день, день, когда Габаль получил долю рода Хамдан, причитавшуюся им по праву часть доходов от имения. Получив деньги, Габаль уселся во внутреннем дворе того самого дома, где недавно была одержана победа, и призвал к себе всех членов рода. Он сосчитал, сколько в каждой семье душ, и честно разделил поровну все деньги. Себе он взял столько же, сколько дал и остальным. Хамдан в глубине души был недоволен такой дележкой, но, боясь прямо сказать об этом, выразил свое недовольство окольным путем.
– По-моему, Габаль,– сказал он,– ты поступаешь несправедливо по отношению к самому себе.
Нахмурившись, Габаль ответил:
– Я взял то, что причитается мне и Шафике.
– Но ты же глава нашего рода.
Громко, чтобы все его слышали, Габаль проговорил:
– Не подобает главе рода обкрадывать сородичей. Даабас, который с тревогой прислушивался к этому разговору, вдруг сказал:
– Габаль не Хамдан, Хамдан не Даабас, а Даабас не Каабильха!
Габаль гневно возразил:
– Ты хочешь членов одного рода разделить на господ и слуг!
Но Даабас продолжал настаивать на своем:
– Среди нас есть и владелец кофейни, и бродячий торговец, и нищий. Какое же может быть между нами равенство? А я, например, был первым, кто в нарушение запрета покинул дом и подвергся преследованию со стороны Кадру. Я был первым, кто встретил тебя на чужбине, и именно я первым поддержал тебя, когда остальные колебались.
Взбешенный этими словами, Габаль вскричал:
– Ты хвастун и лжец! Клянусь Аллахом, подобные тебе не заслуживают доброго отношения.
Даабас хотел еще что-то добавить, но, увидев гнев, полыхавший в глазах Габаля, передумал и пошел прочь, не сказав ни слова.
А под вечер он отправился в курильню кривого Атриса и уселся там в кругу курильщиков, надеясь, что с клубами дыма развеются и его заботы. Спустя некоторое время Даабас предложил Каабильхе сыграть партию в сигу[21] и за полчаса проиграл ему все свои деньги. Атрис, узнав об этом, засмеялся и, меняя в кальяне воду, заметил:
– Не повезло тебе, Даабас! Нищета написана тебе на роду, вопреки завещанию владельца имения.
Проигрыш выбил из головы Даабаса остатки дурмана, и он злобно пробормотал:
– Богатство так легко не теряют!
Атрис сделал затяжку, чтобы проверить, достаточно ли в кальяне воды, и сказал:
– Однако ты уже потерял его, брат!
В это время Каабильха аккуратно складывал деньги и уже поднял было руку, чтобы спрятать их за пазуху, как вдруг Даабас резким жестом схватил его за руку и потребовал вернуть деньги.
– Они уже не твои! – запротестовал Каабильха.
– Верни деньги, навозный жук! – закричал Даабас, а Атрис, видя недоброе, вмешался:
– Не ссорьтесь здесь, вы не у себя дома!
Даабас, крепко держа Каабильху за руку, не унимался:
– Я не позволю этому навозному жуку грабить меня!
– Отпусти мою руку, Даабас! Я тебя не грабил!
– Может, ты скажешь, что приобрел эти деньги честной торговлей?
– Зачем же ты стал играть на деньги?
Тут Даабас отвесил Каабильхе затрещину и потребовал:
– Отдай деньги, не то все кости переломаю! Каабильхе удалось вырвать руку, и это привело Даабаса в ярость. Что было силы от ткнул пальцем прямо в правый глаз Каабильхе. Тот заорал благим матом, схватился за глаз и вскочил на ноги, уронив при этом деньги, которые посыпались прямо на колени Даабасу. Вопя от боли, Каабильха стал извиваться и корчиться. Курильщики обступили его со всех сторон, а Даабас тем временем подобрал деньги и спрятал у себя на груди. К нему подошел испуганный Атрис.
– Ты выбил ему глаз!
Даабас ужаснулся тому, что натворил, и убежал из кофейни.
Некоторое время спустя Габаль снова стоял во дворе дома хамданов, окруженный сородичами. Он весь кипел от негодования. Перед ним на корточках сидел Каабильха с перевязанным глазом, а Даабас стоял, понурив голову, и молча выслушивал возмущенную речь Габаля. Хамдан, желая хоть немного успокоить главу рода, сказал:
– Даабас вернет деньги Каабильхе.
– Пусть сначала вернет ему глаз! – воскликнул Габаль. Каабильха заплакал, а поэт Ридван, тяжко вздыхая, проговорил:
– Увы, это невозможно.
– Однако можно расплатиться оком за око! – ответил Габаль, и лицо его при этом напоминало предгрозовое небо.
Даабас испуганно поднял взгляд на Габаля и, протягивая деньги Хамдану, прошептал:
– Злоба лишила меня разума, но я не хотел покалечить его.
Габаль долго глядел на него в молчании, а потом грозно произнес:
– Око за око! Вина на зачинщике!
Члены рода Хамдан растерянно переглянулись: никогда еще они не видели Габаля в таком состоянии. Его охватила ярость, какой он не испытал ни в тот день, когДа покинул дом Ходы-ханум, ни даже когда убил Кадру. Воистину в гневе своем он был страшен, и не было силы, способной удержать его от задуманного. Хамдан хотел было что-то сказать, но Габаль опередил его:
– Владелец имения не для того отметил вас своей любовью, чтобы вы калечили друг друга. Если в нашей жизни не будет закона и порядка, смута погубит нас всех. Поэтому, Даабас, ты должен поплатиться собственным глазом.
В ужасе и исступлении Даабас закричал:
– Не смейте меня трогать, а не то я всех убью!
Но Габаль бросился на него, как свирепый бык, и сильным ударом сбил с ног. Даабас потерял сознание. Габаль подхватил его под мышки, поставил на ноги и, повернув лицом в сторону Каабильхи, приказал тому:
– Отомсти за себя!
Каабильха подошел к Даабасу и остановился в нерешительности, а из жилища Даабаса донеслись крики и плач. Несмотря на это, Габаль был неумолим.
– Давай же, пока я не закопал тебя живьем! – крикнул он.
Каабильха приблизился к Даабасу, ткнул его пальцем в правый глаз и выбил его. А из жилища Даабаса донеслись еще более громкие крики и плач...
Некоторые мужчины из друзей Даабаса, в том числе Атрис и Али Фаванис, Тоже плакали, а Габаль, обращаясь к ним, сказал:
– Эх вы, злобные трусы! Вы ненавидели футувв только за то, что они были сильнее вас. А стоило вам почувствовать себя сильными, как вы забыли о милосердии. Помните: либо порядок, либо конец всему!
С этими словами Габаль ушел, оставив Даабаса на попечении его друзей. Случившееся оставило глубокий след в душах людей. Раньше Габаль был любимым вождем, которого весь род считал своим футуввой, полагая, что Габаль просто не хочет, чтобы его так называли. Теперь люди стали бояться его, передавали друг другу шепотом рассказы о его жестокости и беспощадности. Но всегда находился и такой, кто напоминал о причинах этой жестокости и о том, что вызвана она была искренним желанием установить справедливость, порядок и братские отношения между членами рода Хамдан. Это мнение каждый день находило себе подтверждение в словах и делах Габаля, и люди снова поверили ему и перестали бояться. Все строго соблюдали установленный порядок и не нарушали законов. Пока был жив Габаль, царили спокойствие и безопасность. В глазах своих сородичей он всегда оставался символом справедливости и ни разу до конца дней своих не отступил от установленных законов.
И если бы не забывчивость, истинное бедствие нашей улицы, он навсегда остался бы для нас примером.
Но беда нашей улицы – забывчивость.
– По-моему, Габаль,– сказал он,– ты поступаешь несправедливо по отношению к самому себе.
Нахмурившись, Габаль ответил:
– Я взял то, что причитается мне и Шафике.
– Но ты же глава нашего рода.
Громко, чтобы все его слышали, Габаль проговорил:
– Не подобает главе рода обкрадывать сородичей. Даабас, который с тревогой прислушивался к этому разговору, вдруг сказал:
– Габаль не Хамдан, Хамдан не Даабас, а Даабас не Каабильха!
Габаль гневно возразил:
– Ты хочешь членов одного рода разделить на господ и слуг!
Но Даабас продолжал настаивать на своем:
– Среди нас есть и владелец кофейни, и бродячий торговец, и нищий. Какое же может быть между нами равенство? А я, например, был первым, кто в нарушение запрета покинул дом и подвергся преследованию со стороны Кадру. Я был первым, кто встретил тебя на чужбине, и именно я первым поддержал тебя, когда остальные колебались.
Взбешенный этими словами, Габаль вскричал:
– Ты хвастун и лжец! Клянусь Аллахом, подобные тебе не заслуживают доброго отношения.
Даабас хотел еще что-то добавить, но, увидев гнев, полыхавший в глазах Габаля, передумал и пошел прочь, не сказав ни слова.
А под вечер он отправился в курильню кривого Атриса и уселся там в кругу курильщиков, надеясь, что с клубами дыма развеются и его заботы. Спустя некоторое время Даабас предложил Каабильхе сыграть партию в сигу[21] и за полчаса проиграл ему все свои деньги. Атрис, узнав об этом, засмеялся и, меняя в кальяне воду, заметил:
– Не повезло тебе, Даабас! Нищета написана тебе на роду, вопреки завещанию владельца имения.
Проигрыш выбил из головы Даабаса остатки дурмана, и он злобно пробормотал:
– Богатство так легко не теряют!
Атрис сделал затяжку, чтобы проверить, достаточно ли в кальяне воды, и сказал:
– Однако ты уже потерял его, брат!
В это время Каабильха аккуратно складывал деньги и уже поднял было руку, чтобы спрятать их за пазуху, как вдруг Даабас резким жестом схватил его за руку и потребовал вернуть деньги.
– Они уже не твои! – запротестовал Каабильха.
– Верни деньги, навозный жук! – закричал Даабас, а Атрис, видя недоброе, вмешался:
– Не ссорьтесь здесь, вы не у себя дома!
Даабас, крепко держа Каабильху за руку, не унимался:
– Я не позволю этому навозному жуку грабить меня!
– Отпусти мою руку, Даабас! Я тебя не грабил!
– Может, ты скажешь, что приобрел эти деньги честной торговлей?
– Зачем же ты стал играть на деньги?
Тут Даабас отвесил Каабильхе затрещину и потребовал:
– Отдай деньги, не то все кости переломаю! Каабильхе удалось вырвать руку, и это привело Даабаса в ярость. Что было силы от ткнул пальцем прямо в правый глаз Каабильхе. Тот заорал благим матом, схватился за глаз и вскочил на ноги, уронив при этом деньги, которые посыпались прямо на колени Даабасу. Вопя от боли, Каабильха стал извиваться и корчиться. Курильщики обступили его со всех сторон, а Даабас тем временем подобрал деньги и спрятал у себя на груди. К нему подошел испуганный Атрис.
– Ты выбил ему глаз!
Даабас ужаснулся тому, что натворил, и убежал из кофейни.
Некоторое время спустя Габаль снова стоял во дворе дома хамданов, окруженный сородичами. Он весь кипел от негодования. Перед ним на корточках сидел Каабильха с перевязанным глазом, а Даабас стоял, понурив голову, и молча выслушивал возмущенную речь Габаля. Хамдан, желая хоть немного успокоить главу рода, сказал:
– Даабас вернет деньги Каабильхе.
– Пусть сначала вернет ему глаз! – воскликнул Габаль. Каабильха заплакал, а поэт Ридван, тяжко вздыхая, проговорил:
– Увы, это невозможно.
– Однако можно расплатиться оком за око! – ответил Габаль, и лицо его при этом напоминало предгрозовое небо.
Даабас испуганно поднял взгляд на Габаля и, протягивая деньги Хамдану, прошептал:
– Злоба лишила меня разума, но я не хотел покалечить его.
Габаль долго глядел на него в молчании, а потом грозно произнес:
– Око за око! Вина на зачинщике!
Члены рода Хамдан растерянно переглянулись: никогда еще они не видели Габаля в таком состоянии. Его охватила ярость, какой он не испытал ни в тот день, когДа покинул дом Ходы-ханум, ни даже когда убил Кадру. Воистину в гневе своем он был страшен, и не было силы, способной удержать его от задуманного. Хамдан хотел было что-то сказать, но Габаль опередил его:
– Владелец имения не для того отметил вас своей любовью, чтобы вы калечили друг друга. Если в нашей жизни не будет закона и порядка, смута погубит нас всех. Поэтому, Даабас, ты должен поплатиться собственным глазом.
В ужасе и исступлении Даабас закричал:
– Не смейте меня трогать, а не то я всех убью!
Но Габаль бросился на него, как свирепый бык, и сильным ударом сбил с ног. Даабас потерял сознание. Габаль подхватил его под мышки, поставил на ноги и, повернув лицом в сторону Каабильхи, приказал тому:
– Отомсти за себя!
Каабильха подошел к Даабасу и остановился в нерешительности, а из жилища Даабаса донеслись крики и плач. Несмотря на это, Габаль был неумолим.
– Давай же, пока я не закопал тебя живьем! – крикнул он.
Каабильха приблизился к Даабасу, ткнул его пальцем в правый глаз и выбил его. А из жилища Даабаса донеслись еще более громкие крики и плач...
Некоторые мужчины из друзей Даабаса, в том числе Атрис и Али Фаванис, Тоже плакали, а Габаль, обращаясь к ним, сказал:
– Эх вы, злобные трусы! Вы ненавидели футувв только за то, что они были сильнее вас. А стоило вам почувствовать себя сильными, как вы забыли о милосердии. Помните: либо порядок, либо конец всему!
С этими словами Габаль ушел, оставив Даабаса на попечении его друзей. Случившееся оставило глубокий след в душах людей. Раньше Габаль был любимым вождем, которого весь род считал своим футуввой, полагая, что Габаль просто не хочет, чтобы его так называли. Теперь люди стали бояться его, передавали друг другу шепотом рассказы о его жестокости и беспощадности. Но всегда находился и такой, кто напоминал о причинах этой жестокости и о том, что вызвана она была искренним желанием установить справедливость, порядок и братские отношения между членами рода Хамдан. Это мнение каждый день находило себе подтверждение в словах и делах Габаля, и люди снова поверили ему и перестали бояться. Все строго соблюдали установленный порядок и не нарушали законов. Пока был жив Габаль, царили спокойствие и безопасность. В глазах своих сородичей он всегда оставался символом справедливости и ни разу до конца дней своих не отступил от установленных законов.
***
Такова история Габаля. Он первым на нашей улице восстал против угнетения и первым удостоился свидания с владельцем имения после того, как тот удалился от мира. Он добился такой власти, которую никто не мог у него оспаривать. И при этом он был скромен, не терпел мошенничества и накопления богатства путем поборов и нечестной торговли. В глазах рода своего он остался образцом справедливости, силы и порядка. Правда, он не заботился о судьбе других жителей нашей улицы. Быть может, он даже презирал их, как и другие его сородичи. Однако он не обижал их и не делал никому из них зла, показывая всем пример, достойный подражания.И если бы не забывчивость, истинное бедствие нашей улицы, он навсегда остался бы для нас примером.
Но беда нашей улицы – забывчивость.
РИФАА
44.
Приближался рассвет. Кругом было тихо. Все живое на нашей улице находилось во власти сна. Даже футуввы, собаки и кошки и те угомонились. Тьма затаилась во всех углах, словно не желая уступать место утреннему свету. Среди полной тишины в одном из домов квартала Габаль осторожно отворилась дверь. Из нее выскользнули две тени и направились в сторону Большого дома. Обогнув его высокую стену, они свернули к пустыне. Двигались они бесшумно, время от времени оборачиваясь назад, чтобы убедиться, что за ними никто не идет. Вот они углубились в пустыню и, определяя свой путь по звездам, вскоре добрались до скалы Хинд, которая темной громадой возвышалась в предрассветных сумерках. Это были мужчина средних лет и молодая женщина на сносях. Каждый нес по узлу. У подножия скалы женщина в изнеможении вздохнула и сказала:
– Послушай, Шафеи, я устала!
Мужчина остановился и недовольно проговорил:
– Отдыхай, но не следует поддаваться усталости! Женщина поставила на землю свой узел и села на него, широко расставив ноги, чтобы передохнуть. Мужчина с минуту постоял, оглядываясь по сторонам, затем тоже устроился на своем узле. Потянуло свежим предрассветным ветерком, но женщина, погруженная в свои мысли, и не почувствовала его.
– Интересно, где мне придется рожать? – спросила она.
– Любое место лучше, чем наша проклятая улица, Абда! – гневно воскликнул Шафеи. Он окинул взглядом проступавшие из мрака очертания горы Мукаттам, протянувшейся с севера на юг, и продолжал: – Мы пойдем на рынок Мукаттам, куда ушел Габаль в трудное для него время. Я открою столярную мастерскую и буду работать, как работал на нашей улице. Ты же знаешь, руки у меня золотые и деньги на обзаведение имеются, а это уже неплохо!
– Послушай, Шафеи, я устала!
Мужчина остановился и недовольно проговорил:
– Отдыхай, но не следует поддаваться усталости! Женщина поставила на землю свой узел и села на него, широко расставив ноги, чтобы передохнуть. Мужчина с минуту постоял, оглядываясь по сторонам, затем тоже устроился на своем узле. Потянуло свежим предрассветным ветерком, но женщина, погруженная в свои мысли, и не почувствовала его.
– Интересно, где мне придется рожать? – спросила она.
– Любое место лучше, чем наша проклятая улица, Абда! – гневно воскликнул Шафеи. Он окинул взглядом проступавшие из мрака очертания горы Мукаттам, протянувшейся с севера на юг, и продолжал: – Мы пойдем на рынок Мукаттам, куда ушел Габаль в трудное для него время. Я открою столярную мастерскую и буду работать, как работал на нашей улице. Ты же знаешь, руки у меня золотые и деньги на обзаведение имеются, а это уже неплохо!