Страница:
Жена Закарии во все глаза разглядывала юношу, любопытствуя узнать, что же произошло.
– Со мной разговаривала ее служанка, и разговор этот подал мне надежду, – объяснил Касем.
– Служанка?! – вырвалось у тетки, которая глазами умоляла Касема продолжать.
Дядюшка растерянно усмехнулся и недоверчиво заметил:
– Быть может, ты ее не так понял?
Касем ровным голосом, скрывавшим волнение, ответил:
– Я понял правильно, дядя! Тут тетка не выдержала:
– Так оно и есть! Если служанка сказала, значит, и госпожа говорила.
– Наш Касем – всем мужчинам мужчина! воскликнул Хасан, гордясь любимым братом.
А Закария, качая головой, бормотал себе иод нос: «Вот тебе и «Горячий батат!»
– Но у тебя нет ни миллима! – обратился он к Касему.
– Но он пасет ее овцу, возразила жена, так что ей должно быть об этом известно.– И засмеявшись, добавила: – Дай слово, Касем, что в погоне за счастьем ты не принесешь в жертву овец.
– Бакалейщик Увейс приходится дядей госпоже Ка-мар,– в раздумье проговорил Хасан. Он самый богатый человек в нашем квартале и станет нашим родственником, как и Саварис. Чего еще можно желать?!
– Госпожа Камар через ее покойного мужа состоит в родстве с Аминой– ханум, женой управляющего,– вспомнила его мать.
– Это только осложняет дело,– забеспокоился Касем. Вдруг дядюшка Закария, поняв, что сулит его семье столь высокое родство, с неожиданной решимостью заявил: – Ты, Касем, так же разумен, как в тот день, когда обокрали обойщика. Ты смелый и мудрый человек. Мы вместе пойдем к госпоже узнать ее мнение, а потом уж навестим Увейса. Если же мы сначала заговорим об этом деле с ним, он отправит нас в больницу для умалишенных! Так они и поступили. Поэтому через несколько дней бакалейщик Увейс, беспокойно теребя густые усы, сидел в гостиной Камар и ожидал, когда она наконец выйдет. Она появилась, одетая в скромное платье, с темным платком на голове. Вежливо поздоровавшись с дядей, села. В глазах ее были написаны спокойствие и решимость.
– Я ничего не могу понять, доченька,– начал Увейс,– вчера ты отказала управителю моих дел Мурси под предлогом, что он тебе неровня, а сегодня выбираешь простого пастуха!
Щеки Камар зарделись от смущения, но она сказала:
– Он бедный человек, дядя, это верно, но, спроси любого в нашем квартале, все скажут, что он честен и добр.
– Правильно, и слуга может быть честным и добрым, но равенство в браке – совсем другое дело.
– Тогда покажи мне хоть одного человека, который был бы так же воспитан, как он! Или хотя бы одного, кто не похвалялся бы своим жульничеством, подлостью, жестокостью?!
Увейс чуть было не дал волю гневу, но вовремя вспомнил, что разговаривает не просто с дочерью своего брата, но с женщиной, чьи немалые капиталы вложены в его торговые дела. Поэтому он проговорил умоляюще:
– Камар, если бы ты захотела, я выдал бы тебя за любого из футувв нашей улицы. Сам Лахита был бы рад иметь тебя одной из своих жен!
– Не люблю я футувв! Мне не нравятся такие люди! Мой отец, как и ты, был добрым человеком, но он был суров с теми, кто жил нечестно, и я унаследовала его нелюбовь к ним. А Касем – воспитанный человек. Ему не хватает лишь денег, зато у меня их достаточно!
Увейс вздохнул, затем окинул Камар долгим взглядом и сказал, делая последнюю попытку:
– Аминаханум, жена управляющего, просила сказать тебе, чтобы ты опомнилась, пока не поздно. Она не хочет, чтобы ты совершила поступок, который сделает тебя притчей во языцех всей улицы.
– Меня не касаются приказы ханум,– с горячностью воскликнула Камар,– она, наверное, не знает, кого на нашей улице поступки их уже сделали притчей во языцех!
– О дочь моего брата! Она желает сохранить твою честь!
– Дядя! Не верь, что она заботится или хотя бы помнит о нас. Прошло уже десять лет после смерти мужа, а она ни разу не спросила обо мне!
Явно смущенный этими словами, Увейс запнулся, но все же продолжал:
– Она говорит еще, что неразумно женщине выходить замуж за мужчину, который неровня ей, да к тому же посещает ее дом, хотя бы и по делу. Лицо Камар побелело от гнева.
– Пусть у нее отсохнет язык! Я родилась, выросла, вышла замуж и овдовела на этой улице. Меня тут все знают, и репутация моя безупречна!
– Конечно, доченька, конечно! Аминаханум лишь предостерегала, что так могут сказать.
– Оставим ханум в покое, дядя! К чему портить из-за нее нервы? Я сообщила тебе, поскольку ты мой дядя, что я решила стать женой Касема. И хочу, чтобы этот брак совершился с твоего одобрения и в твоем присутствии.
Увейс помолчал, размышляя. Ему нечего было возразить, а сердить ее ему не хотелось из боязни, что Камар изымет свой капитал из его торговли. Поэтому он глядел себе под ноги в смущении и печали. Открыл было рот, собираясь что– то сказать, но так и не произнес ничего внятного. А Камар продолжала смотреть на него с непоколебимой решимостью.
69.
70.
71.
72.
– Со мной разговаривала ее служанка, и разговор этот подал мне надежду, – объяснил Касем.
– Служанка?! – вырвалось у тетки, которая глазами умоляла Касема продолжать.
Дядюшка растерянно усмехнулся и недоверчиво заметил:
– Быть может, ты ее не так понял?
Касем ровным голосом, скрывавшим волнение, ответил:
– Я понял правильно, дядя! Тут тетка не выдержала:
– Так оно и есть! Если служанка сказала, значит, и госпожа говорила.
– Наш Касем – всем мужчинам мужчина! воскликнул Хасан, гордясь любимым братом.
А Закария, качая головой, бормотал себе иод нос: «Вот тебе и «Горячий батат!»
– Но у тебя нет ни миллима! – обратился он к Касему.
– Но он пасет ее овцу, возразила жена, так что ей должно быть об этом известно.– И засмеявшись, добавила: – Дай слово, Касем, что в погоне за счастьем ты не принесешь в жертву овец.
– Бакалейщик Увейс приходится дядей госпоже Ка-мар,– в раздумье проговорил Хасан. Он самый богатый человек в нашем квартале и станет нашим родственником, как и Саварис. Чего еще можно желать?!
– Госпожа Камар через ее покойного мужа состоит в родстве с Аминой– ханум, женой управляющего,– вспомнила его мать.
– Это только осложняет дело,– забеспокоился Касем. Вдруг дядюшка Закария, поняв, что сулит его семье столь высокое родство, с неожиданной решимостью заявил: – Ты, Касем, так же разумен, как в тот день, когда обокрали обойщика. Ты смелый и мудрый человек. Мы вместе пойдем к госпоже узнать ее мнение, а потом уж навестим Увейса. Если же мы сначала заговорим об этом деле с ним, он отправит нас в больницу для умалишенных! Так они и поступили. Поэтому через несколько дней бакалейщик Увейс, беспокойно теребя густые усы, сидел в гостиной Камар и ожидал, когда она наконец выйдет. Она появилась, одетая в скромное платье, с темным платком на голове. Вежливо поздоровавшись с дядей, села. В глазах ее были написаны спокойствие и решимость.
– Я ничего не могу понять, доченька,– начал Увейс,– вчера ты отказала управителю моих дел Мурси под предлогом, что он тебе неровня, а сегодня выбираешь простого пастуха!
Щеки Камар зарделись от смущения, но она сказала:
– Он бедный человек, дядя, это верно, но, спроси любого в нашем квартале, все скажут, что он честен и добр.
– Правильно, и слуга может быть честным и добрым, но равенство в браке – совсем другое дело.
– Тогда покажи мне хоть одного человека, который был бы так же воспитан, как он! Или хотя бы одного, кто не похвалялся бы своим жульничеством, подлостью, жестокостью?!
Увейс чуть было не дал волю гневу, но вовремя вспомнил, что разговаривает не просто с дочерью своего брата, но с женщиной, чьи немалые капиталы вложены в его торговые дела. Поэтому он проговорил умоляюще:
– Камар, если бы ты захотела, я выдал бы тебя за любого из футувв нашей улицы. Сам Лахита был бы рад иметь тебя одной из своих жен!
– Не люблю я футувв! Мне не нравятся такие люди! Мой отец, как и ты, был добрым человеком, но он был суров с теми, кто жил нечестно, и я унаследовала его нелюбовь к ним. А Касем – воспитанный человек. Ему не хватает лишь денег, зато у меня их достаточно!
Увейс вздохнул, затем окинул Камар долгим взглядом и сказал, делая последнюю попытку:
– Аминаханум, жена управляющего, просила сказать тебе, чтобы ты опомнилась, пока не поздно. Она не хочет, чтобы ты совершила поступок, который сделает тебя притчей во языцех всей улицы.
– Меня не касаются приказы ханум,– с горячностью воскликнула Камар,– она, наверное, не знает, кого на нашей улице поступки их уже сделали притчей во языцех!
– О дочь моего брата! Она желает сохранить твою честь!
– Дядя! Не верь, что она заботится или хотя бы помнит о нас. Прошло уже десять лет после смерти мужа, а она ни разу не спросила обо мне!
Явно смущенный этими словами, Увейс запнулся, но все же продолжал:
– Она говорит еще, что неразумно женщине выходить замуж за мужчину, который неровня ей, да к тому же посещает ее дом, хотя бы и по делу. Лицо Камар побелело от гнева.
– Пусть у нее отсохнет язык! Я родилась, выросла, вышла замуж и овдовела на этой улице. Меня тут все знают, и репутация моя безупречна!
– Конечно, доченька, конечно! Аминаханум лишь предостерегала, что так могут сказать.
– Оставим ханум в покое, дядя! К чему портить из-за нее нервы? Я сообщила тебе, поскольку ты мой дядя, что я решила стать женой Касема. И хочу, чтобы этот брак совершился с твоего одобрения и в твоем присутствии.
Увейс помолчал, размышляя. Ему нечего было возразить, а сердить ее ему не хотелось из боязни, что Камар изымет свой капитал из его торговли. Поэтому он глядел себе под ноги в смущении и печали. Открыл было рот, собираясь что– то сказать, но так и не произнес ничего внятного. А Камар продолжала смотреть на него с непоколебимой решимостью.
69.
Дядюшка Закария одолжил своему племяннику несколько фунтов, чтобы тот смог купить необходимое к свадьбе. При этом он сказал:
– Я бы дал тебе больше, если бы мог, ведь твой отец, мой родной брат, очень помог мне в день свадьбы.
На полученные деньги Касем купил себе новую галабею и белье, ярко расшитую головную повязку, желтые сапоги, бамбуковую трость и хорошего нюхательного табаку. Рано утром, в день свадьбы, Касем отправился в баню, где он сначала парился и нырял в бассейн, потом отдал себя в руки массажиста, снова парился и мылся, после чего отдыхал в комнате для раздевания, пил чай и мечтал о близком счастье.
Камар взяла на себя подготовку к свадьбе: на крыше своего дома с помощью приглашенной ею женщины, имевшей большой опыт в устройстве свадеб, она приготовила все для приема гостей и пригласила также искусного повара. Во дворе был раскинут шатер, где перед приглашенными должен был выступать певец.
На свадьбу пришли родные и друзья Касема и жители его квартала во главе с муаллимом Саварисом. И началось веселье. Из рук в руки передавались стаканы с пивом и кальяны, число которых достигало двадцати, так что через некоторое время густое облако ароматного дыма окутало всех присутствующих. Слышались здравицы в честь новобрачных, раздавался смех, звучали веселые голоса.
Дядюшка Закария, которому вино ударило в голову, расхвастался:
– Наша семья благородная, она принадлежит к древнему роду!
Увейс, сидевший между Закарией и Саварисом, подавил гнев и хмуро сказал:
– Хватит с вас родства с муаллимом Саварисом! В ответ Закария громко крикнул:
– Да здравствует муаллим Саварис!
Оркестр, состоявший из скрипки, цитры, свирели и лютни, тотчас сыграл величальную Саварису, который расплылся в улыбке и помахал рукой. Раньше футувва досадовал на то, что Закария хвастается далеким родством с ним, но, когда узнал о женитьбе Касема на Камар, изменил свое отношение, хотя в глубине души решил, что все равно не освободит Касема от подати.
А Закария тем временем продолжал:
– Касема все любят. Ну скажите, кто его не любит? Но, заметив недовольный взгляд Савариса, поспешил добавить:
– Если бы не его мудрость в день кражи, неизвестно, сколько бы голов сложили жители кварталов Габаль и Рифаа под дубинкой нашего футуввы Савариса!
Лицо футуввы расплылось в улыбке, а Увейс подтвердил:
– Верно, верно. Клянусь владыкой небес и земли, это так!
Тут певец начал свою песню: «Близится, близится сладостный миг…»
Касем смутился, а Садек, как всегда угадавший его состояние, подал ему стакан вина и заставил выпить до дна. Сам он не переставая курил кальян. А Хасан напился так, что цветные узоры на стенках шатра плясали у него перед глазами. Увейс, заметив это, сказал Закарии:
– Хасан пьет больше, чем подобает в его возрасте. Закария со стаканом в руке посоветовал сыну:
– Хасан, не пей так!
И одним духом осушил содержимое своего стакана, показав, как не надо пить. Это вызвало общий смех гостей, а Увейс еще больше разозлился и подумал: «Если бы не глупость моей племянницы, тебе пришлось бы продать все состояние, чтобы расплатиться за выпитое сегодня вино».
Около полуночи Касем и мужчины из числа гостей, предводительствуемые их защитником Саварисом, отправились в кофейню Дунгуля. На улице, привлеченные запахом еды, толпились мальчишки, нищие и кошки. Дунгуль приветствовал Касема, который уселся между Хасаном и Саде-ком, и приказал служке:
– В эту праздничную ночь всем кальян за мой счет!
И каждый из гостей тоже угостил всех кальяном. Вскоре пришли музыканты во главе с флейтистами и барабанщиками. Саварис поднялся с места и повелительным тоном сказал:
– Ну, можно начинать!
Каабура, в галабее, надетой прямо на голое тело, босой, пошел впереди, танцуя и держа палку на макушке. Все гости двинулись за ним: сначала певцы, потом Саварис и Касем, окруженный друзьями. По обеим сторонам процессии шли факельщики. Один из певцов запел приятным голосом:
Виной всему мои глаза, Виной всему мои руки, Виной всему мои ноги; Глаза привязали меня К возлюбленной, словно канатом, Руки мои потянулись к ней.
Ноги сами привели меня к ней.
Прокуренные и пропитые голоса подхватили мотив. Процессия двигалась по направлению к Гамалийе, минуя Бейт аль-Кади, Хусейнию и Даррасу. Всю ночь люди веселились, забыв обо всем, и свадьба, как началась, так и закончилась в радости и всеобщем веселье. Это была первая свадьба на улице, которая обошлась без драк и кровопролития. Закария так развеселился, что сам пустился в пляс. Он играл дубинкой, изгибался, тряс бедрами и грудью, подражая танцовщицам, и его движения напоминали то драку, то любовные объятия. Потом он принялся кружиться и тем закончил танец под крики одобрения и горячие аплодисменты.
Тем временем Касем прошел на женскую половину, где в два ряда сидели женщины, а посреди них – невеста. Под несмолкающие звуки загруд[24].
Касем подошел к Камар и взял ее за руку. Она поднялась с места, и он повел ее за собой. Впереди них шла танцовщица, которая своими движениями словно бы преподавала им последний урок. Дойдя до комнаты новобрачных и закрыв за собой дверь, они сразу отгородились от внешнего мира. Все звуки стихли, сквозь стенку доносился лишь слабый шум голосов и шагов. Касем оглядел комнату: розовую постель, мягкий диван, ковер – вещи, которых он отроду не видел даже в своем воображении. Взгляд его остановился на жене, которая сидя снимала украшения с головы. Она показалась Касему неотразимо привлекательной: полнотелая, грациозная и с благородной осанкой. Стены комнаты казались жемчужными от обилия света. Он видел все это как сквозь сон. От волнения и переполнявшего его счастья нервы его были крайне напряжены, и, несмотря на легкую шелковую галабею, тело горело от выпитого вина и выкуренного кальяна. Подойдя к Камар, Касем посмотрел на нее сверху, а она опустила глаза. Он взял в ладони ее лицо, хотел что-то сказать, но лишь молча склонился к ней, ощутив запах ее волос, и поцеловал ее лоб и щеки. Из-за двери в комнату проникал аромат благовоний и был слышен голос Сакины, которая бормотала непонятные заклинания.
– Я бы дал тебе больше, если бы мог, ведь твой отец, мой родной брат, очень помог мне в день свадьбы.
На полученные деньги Касем купил себе новую галабею и белье, ярко расшитую головную повязку, желтые сапоги, бамбуковую трость и хорошего нюхательного табаку. Рано утром, в день свадьбы, Касем отправился в баню, где он сначала парился и нырял в бассейн, потом отдал себя в руки массажиста, снова парился и мылся, после чего отдыхал в комнате для раздевания, пил чай и мечтал о близком счастье.
Камар взяла на себя подготовку к свадьбе: на крыше своего дома с помощью приглашенной ею женщины, имевшей большой опыт в устройстве свадеб, она приготовила все для приема гостей и пригласила также искусного повара. Во дворе был раскинут шатер, где перед приглашенными должен был выступать певец.
На свадьбу пришли родные и друзья Касема и жители его квартала во главе с муаллимом Саварисом. И началось веселье. Из рук в руки передавались стаканы с пивом и кальяны, число которых достигало двадцати, так что через некоторое время густое облако ароматного дыма окутало всех присутствующих. Слышались здравицы в честь новобрачных, раздавался смех, звучали веселые голоса.
Дядюшка Закария, которому вино ударило в голову, расхвастался:
– Наша семья благородная, она принадлежит к древнему роду!
Увейс, сидевший между Закарией и Саварисом, подавил гнев и хмуро сказал:
– Хватит с вас родства с муаллимом Саварисом! В ответ Закария громко крикнул:
– Да здравствует муаллим Саварис!
Оркестр, состоявший из скрипки, цитры, свирели и лютни, тотчас сыграл величальную Саварису, который расплылся в улыбке и помахал рукой. Раньше футувва досадовал на то, что Закария хвастается далеким родством с ним, но, когда узнал о женитьбе Касема на Камар, изменил свое отношение, хотя в глубине души решил, что все равно не освободит Касема от подати.
А Закария тем временем продолжал:
– Касема все любят. Ну скажите, кто его не любит? Но, заметив недовольный взгляд Савариса, поспешил добавить:
– Если бы не его мудрость в день кражи, неизвестно, сколько бы голов сложили жители кварталов Габаль и Рифаа под дубинкой нашего футуввы Савариса!
Лицо футуввы расплылось в улыбке, а Увейс подтвердил:
– Верно, верно. Клянусь владыкой небес и земли, это так!
Тут певец начал свою песню: «Близится, близится сладостный миг…»
Касем смутился, а Садек, как всегда угадавший его состояние, подал ему стакан вина и заставил выпить до дна. Сам он не переставая курил кальян. А Хасан напился так, что цветные узоры на стенках шатра плясали у него перед глазами. Увейс, заметив это, сказал Закарии:
– Хасан пьет больше, чем подобает в его возрасте. Закария со стаканом в руке посоветовал сыну:
– Хасан, не пей так!
И одним духом осушил содержимое своего стакана, показав, как не надо пить. Это вызвало общий смех гостей, а Увейс еще больше разозлился и подумал: «Если бы не глупость моей племянницы, тебе пришлось бы продать все состояние, чтобы расплатиться за выпитое сегодня вино».
Около полуночи Касем и мужчины из числа гостей, предводительствуемые их защитником Саварисом, отправились в кофейню Дунгуля. На улице, привлеченные запахом еды, толпились мальчишки, нищие и кошки. Дунгуль приветствовал Касема, который уселся между Хасаном и Саде-ком, и приказал служке:
– В эту праздничную ночь всем кальян за мой счет!
И каждый из гостей тоже угостил всех кальяном. Вскоре пришли музыканты во главе с флейтистами и барабанщиками. Саварис поднялся с места и повелительным тоном сказал:
– Ну, можно начинать!
Каабура, в галабее, надетой прямо на голое тело, босой, пошел впереди, танцуя и держа палку на макушке. Все гости двинулись за ним: сначала певцы, потом Саварис и Касем, окруженный друзьями. По обеим сторонам процессии шли факельщики. Один из певцов запел приятным голосом:
Виной всему мои глаза, Виной всему мои руки, Виной всему мои ноги; Глаза привязали меня К возлюбленной, словно канатом, Руки мои потянулись к ней.
Ноги сами привели меня к ней.
Прокуренные и пропитые голоса подхватили мотив. Процессия двигалась по направлению к Гамалийе, минуя Бейт аль-Кади, Хусейнию и Даррасу. Всю ночь люди веселились, забыв обо всем, и свадьба, как началась, так и закончилась в радости и всеобщем веселье. Это была первая свадьба на улице, которая обошлась без драк и кровопролития. Закария так развеселился, что сам пустился в пляс. Он играл дубинкой, изгибался, тряс бедрами и грудью, подражая танцовщицам, и его движения напоминали то драку, то любовные объятия. Потом он принялся кружиться и тем закончил танец под крики одобрения и горячие аплодисменты.
Тем временем Касем прошел на женскую половину, где в два ряда сидели женщины, а посреди них – невеста. Под несмолкающие звуки загруд[24].
Касем подошел к Камар и взял ее за руку. Она поднялась с места, и он повел ее за собой. Впереди них шла танцовщица, которая своими движениями словно бы преподавала им последний урок. Дойдя до комнаты новобрачных и закрыв за собой дверь, они сразу отгородились от внешнего мира. Все звуки стихли, сквозь стенку доносился лишь слабый шум голосов и шагов. Касем оглядел комнату: розовую постель, мягкий диван, ковер – вещи, которых он отроду не видел даже в своем воображении. Взгляд его остановился на жене, которая сидя снимала украшения с головы. Она показалась Касему неотразимо привлекательной: полнотелая, грациозная и с благородной осанкой. Стены комнаты казались жемчужными от обилия света. Он видел все это как сквозь сон. От волнения и переполнявшего его счастья нервы его были крайне напряжены, и, несмотря на легкую шелковую галабею, тело горело от выпитого вина и выкуренного кальяна. Подойдя к Камар, Касем посмотрел на нее сверху, а она опустила глаза. Он взял в ладони ее лицо, хотел что-то сказать, но лишь молча склонился к ней, ощутив запах ее волос, и поцеловал ее лоб и щеки. Из-за двери в комнату проникал аромат благовоний и был слышен голос Сакины, которая бормотала непонятные заклинания.
70.
Проходили дни и ночи, полные любви, согласия и безмятежного счастья. Сколь сладостно счастье в этом мире! Если бы не боязнь насмешек, Касем готов был вовсе не выходить из дома. Любовь опьяняла его. Он наяву познал всю нежность, ласку и заботу, о которых не мог даже мечтать. Он наслаждался чистотой, убранством дома, дышал воздухом, пропитанным благовониями. Жена его всегда была нарядно одета, красиво причесана, лицо ее сияло от радости, глаза излучали любовь… Однажды, сидя рядом с Касемом в гостиной, Камар сказала ему:
– Ты подобен смирному ягненку: ничего не требуешь, не приказываешь, не запрещаешь, а ведь ты хозяин в этом доме!
– Я уже получил все, о чем мечтал, и больше мне ничего не надо,– ответил Касем, играя прядью ее окрашенных хной волос.
Камар сжала его руку.
– С самого начала сердце подсказало мне, что ты – лучший из мужчин в нашем квартале. Но порой из-за своей воспитанности ты кажешься чужим в собственном доме, и это меня мучает.
– Твой муж – человек, который волею счастливой судьбы перенесся из жарких песков в рай этого дома.
Камар попыталась сохранить серьезное выражение, но не смогла сдержать улыбку.
– Не думай, что ты найдешь покой в моем доме. Не сегодня завтра ты займешь место моего дяди и будешь управлять моими капиталами. Это ведь не обременит тебя?
Касем в ответ засмеялся:
– По сравнению с овцами – это пустяки!
Вскоре Касем действительно взял на себя управление владениями жены, которые располагались между кварталом бродяг и Гамалийей. В обращении со строптивыми жителями требовалось особенное умение, и природная мягкость Касема позволяла ему улаживать все дела наилучшим образом. Работа отнимала у него всего по нескольку дней в месяц, поэтому появилось много свободного времени, которого раньше никогда не было. Но, пожалуй, самой большой победой Касема в этой новой его жизни было то, что он сумел завоевать доверие Увейса, дяди жены. Касем с самого начала выказывал Увейсу уважение и проявлял заботу о нем, стараясь помочь ему в делах. Постепенно Увейс проникся к нему симпатией, отвечал уважением на уважение. Однажды он даже сказал Касему:
– Да, всем суждено ошибаться. Знаешь, я ведь сначала принял тебя за жулика, думал, что ты завоевал сердце моей племянницы, чтобы завладеть ее деньгами и тратить их на свои удовольствия или на то, чтобы жениться на другой женщине. Но ты доказал, что ты человек честный и умный и что Камар сделала правильный выбор.
Как-то, сидя в кофейне Дунгуля, Садек, весело смеясь, сказал Касему:
– Угости-ка нас кальяном, как подобает знатным людям! А Хасан спросил:
– Почему ты не ходишь с нами в винную лавку?
– У меня нет денег,– серьезно ответил им Касем,– кроме тех, что я получаю за свою работу или за услуги дядюшке Увейсу.
Удивленный Садек многозначительно намекнул:
– Но ведь любящая жена – игрушка в руках мужа!
– Но не тогда, когда и муж любит свою жену так же горячо!
С упреком глядя на Садека, он добавил:
– Ты, Садек, как и прочие жители нашей улицы, видишь в любви лишь средство извлекать выгоду!
Садек смущенно улыбнулся, оправдываясь:
– Таков удел слабых! Я не так силен, как Хасан или ты, я не зарюсь на место футуввы, но на нашей улице либо бьешь ты, либо бьют тебя!
Гнев Касема сразу улетучился, и он дружелюбно сказал:
– Да, наша улица удивительна! И ты, Садек, прав, положение наше вызывает отчаяние.
– Эх! Если бы она была такой, какой она кажется жителям других улиц! – воскликнул Хасан.
– Ее называют улицей Габалауи, улицей отважных фу-тувв! – подтвердил Садек.
Лицо Касема стало печальным. Кинув украдкой взгляд в сторону, где сидел Саварис, и убедившись, что футувва их не слышит, он проговорил:
– Им словно неведомы наши несчастья!
– Люди преклоняются перед силой, даже ее жертвы! Подумав немного, Касем продолжал:
– Я признаю лишь ту силу, которая творит добро, такую, как сила Габаля или Рифаа, а не силу жуликов и разбойников.
В это время поэт Тазих повествовал под аккомпанемент ребаба: «И сказал ему Адхам:
– Неси своего брата!
– Не могу,– простонал Кадри.
– А убить его ты смог?!
– Но я не могу, отец!
Адхам сильнее сжал плечо Кадри:
– Не называй меня отцом. У убийцы брата нет ни отца, ни матери!
– Не могу!
– Убийца сам должен нести свою жертву!»
Поэт с силой ударил по струнам, а Садек сказал Касему:
– Сегодня ты живешь жизнью, о которой мечтал Адхам.
– Однако я на каждом шагу сталкиваюсь с тем, что приводит меня в уныние, – возразил Касем.– Ведь Адхам мечтал о жизни без тяжкого труда и о хлебе насущном как о залоге ничем не омраченного счастья.
Все трое помолчали, затем Хасан задумчиво сказал:
– Такое счастье невозможно!
– Оно возможно. Но лишь тогда, когда свободное время и кусок хлеба будут у всех!
Говоря это, Касем подумал, что сам он имеет и деньги, и свободное время, но невзгоды других омрачают его счастье. И он безропотно платит подать Саварису. Поэтому он и хочет занять как-нибудь свой досуг, сделать все для того, чтобы убежать от самого себя. Или с этой жестокой улицы. Наверное, и Адхам, если бы обрел желаемое, тяготился бы собственным счастьем и затосковал бы по работе.
В последние дни в поведении Камар появились какие-то странности, и Сакина объяснила, что это признаки будущего материнства. Сама Камар никак не могла в это поверить, ведь рождение ребенка было ее заветной мечтой. Она чуть не летала от радости. Касем тоже радовался новости и сообщил ее всем своим друзьям и знакомым: о предстоящем событии узнали и в доме дяди, и в мастерской лудильщика, и в лавке Увейса, и в хижине муаллима Яхьи. Камар стала проявлять заботу о своем здоровье и сказала Касему многозначительно:
– Мне нужно избегать всяких усилий. Он понимающе улыбнулся.
– Сакина снимет с тебя все хлопоты по хозяйству, ну а я буду терпеливо ждать.
Камар поцеловала его и с детской радостью воскликнула:
– От счастья я готова целовать землю.
Однажды Касем отправился в пустыню навестить муаллима Яхью и по пути сделал остановку у скалы Хинд, чтобы отдохнуть в ее тени. Он увидел вдалеке пастуха со стадом овец, и сердце его наполнилось сочувствием и желанием сказать ему: «Человек не может добыть себе счастье одной только силой, человек вообще не может добыть счастье силой». Но не лучше ли сказать эти слова футуввам – Лахите и Саварису? Как жаль ему жителей улицы, которые напрасно мечтают о счастье и в конце концов кончают свои дни в грязи и нищете. Но почему бы ему не довольствоваться своим счастьем, закрыв глаза на то, что происходит вокруг? Видимо, этот же вопрос тревожил когда-то Габаля и Рифаа. Оба они могли наслаждаться покоем и жить в мире и благоденствии. В чем же секрет той внутренней муки, которая нас терзает?!
Так размышлял он, глядя в небо над горой, чистое и ясное, если не считать небольших облачков, похожих на рассыпавшиеся лепестки белых роз. Устав смотреть вверх, Касем опустил голову, и внртмание его привлекло какое-то движение на песке. Это оказался скорпион, спешивший укрыться под камнем. Касем быстро взмахнул палкой и одним ударом раздавил ядовитое насекомое. С минуту он смотрел на него, испытывая отвращение, затем поднялся и зашагал дальше.
– Ты подобен смирному ягненку: ничего не требуешь, не приказываешь, не запрещаешь, а ведь ты хозяин в этом доме!
– Я уже получил все, о чем мечтал, и больше мне ничего не надо,– ответил Касем, играя прядью ее окрашенных хной волос.
Камар сжала его руку.
– С самого начала сердце подсказало мне, что ты – лучший из мужчин в нашем квартале. Но порой из-за своей воспитанности ты кажешься чужим в собственном доме, и это меня мучает.
– Твой муж – человек, который волею счастливой судьбы перенесся из жарких песков в рай этого дома.
Камар попыталась сохранить серьезное выражение, но не смогла сдержать улыбку.
– Не думай, что ты найдешь покой в моем доме. Не сегодня завтра ты займешь место моего дяди и будешь управлять моими капиталами. Это ведь не обременит тебя?
Касем в ответ засмеялся:
– По сравнению с овцами – это пустяки!
Вскоре Касем действительно взял на себя управление владениями жены, которые располагались между кварталом бродяг и Гамалийей. В обращении со строптивыми жителями требовалось особенное умение, и природная мягкость Касема позволяла ему улаживать все дела наилучшим образом. Работа отнимала у него всего по нескольку дней в месяц, поэтому появилось много свободного времени, которого раньше никогда не было. Но, пожалуй, самой большой победой Касема в этой новой его жизни было то, что он сумел завоевать доверие Увейса, дяди жены. Касем с самого начала выказывал Увейсу уважение и проявлял заботу о нем, стараясь помочь ему в делах. Постепенно Увейс проникся к нему симпатией, отвечал уважением на уважение. Однажды он даже сказал Касему:
– Да, всем суждено ошибаться. Знаешь, я ведь сначала принял тебя за жулика, думал, что ты завоевал сердце моей племянницы, чтобы завладеть ее деньгами и тратить их на свои удовольствия или на то, чтобы жениться на другой женщине. Но ты доказал, что ты человек честный и умный и что Камар сделала правильный выбор.
Как-то, сидя в кофейне Дунгуля, Садек, весело смеясь, сказал Касему:
– Угости-ка нас кальяном, как подобает знатным людям! А Хасан спросил:
– Почему ты не ходишь с нами в винную лавку?
– У меня нет денег,– серьезно ответил им Касем,– кроме тех, что я получаю за свою работу или за услуги дядюшке Увейсу.
Удивленный Садек многозначительно намекнул:
– Но ведь любящая жена – игрушка в руках мужа!
– Но не тогда, когда и муж любит свою жену так же горячо!
С упреком глядя на Садека, он добавил:
– Ты, Садек, как и прочие жители нашей улицы, видишь в любви лишь средство извлекать выгоду!
Садек смущенно улыбнулся, оправдываясь:
– Таков удел слабых! Я не так силен, как Хасан или ты, я не зарюсь на место футуввы, но на нашей улице либо бьешь ты, либо бьют тебя!
Гнев Касема сразу улетучился, и он дружелюбно сказал:
– Да, наша улица удивительна! И ты, Садек, прав, положение наше вызывает отчаяние.
– Эх! Если бы она была такой, какой она кажется жителям других улиц! – воскликнул Хасан.
– Ее называют улицей Габалауи, улицей отважных фу-тувв! – подтвердил Садек.
Лицо Касема стало печальным. Кинув украдкой взгляд в сторону, где сидел Саварис, и убедившись, что футувва их не слышит, он проговорил:
– Им словно неведомы наши несчастья!
– Люди преклоняются перед силой, даже ее жертвы! Подумав немного, Касем продолжал:
– Я признаю лишь ту силу, которая творит добро, такую, как сила Габаля или Рифаа, а не силу жуликов и разбойников.
В это время поэт Тазих повествовал под аккомпанемент ребаба: «И сказал ему Адхам:
– Неси своего брата!
– Не могу,– простонал Кадри.
– А убить его ты смог?!
– Но я не могу, отец!
Адхам сильнее сжал плечо Кадри:
– Не называй меня отцом. У убийцы брата нет ни отца, ни матери!
– Не могу!
– Убийца сам должен нести свою жертву!»
Поэт с силой ударил по струнам, а Садек сказал Касему:
– Сегодня ты живешь жизнью, о которой мечтал Адхам.
– Однако я на каждом шагу сталкиваюсь с тем, что приводит меня в уныние, – возразил Касем.– Ведь Адхам мечтал о жизни без тяжкого труда и о хлебе насущном как о залоге ничем не омраченного счастья.
Все трое помолчали, затем Хасан задумчиво сказал:
– Такое счастье невозможно!
– Оно возможно. Но лишь тогда, когда свободное время и кусок хлеба будут у всех!
Говоря это, Касем подумал, что сам он имеет и деньги, и свободное время, но невзгоды других омрачают его счастье. И он безропотно платит подать Саварису. Поэтому он и хочет занять как-нибудь свой досуг, сделать все для того, чтобы убежать от самого себя. Или с этой жестокой улицы. Наверное, и Адхам, если бы обрел желаемое, тяготился бы собственным счастьем и затосковал бы по работе.
В последние дни в поведении Камар появились какие-то странности, и Сакина объяснила, что это признаки будущего материнства. Сама Камар никак не могла в это поверить, ведь рождение ребенка было ее заветной мечтой. Она чуть не летала от радости. Касем тоже радовался новости и сообщил ее всем своим друзьям и знакомым: о предстоящем событии узнали и в доме дяди, и в мастерской лудильщика, и в лавке Увейса, и в хижине муаллима Яхьи. Камар стала проявлять заботу о своем здоровье и сказала Касему многозначительно:
– Мне нужно избегать всяких усилий. Он понимающе улыбнулся.
– Сакина снимет с тебя все хлопоты по хозяйству, ну а я буду терпеливо ждать.
Камар поцеловала его и с детской радостью воскликнула:
– От счастья я готова целовать землю.
Однажды Касем отправился в пустыню навестить муаллима Яхью и по пути сделал остановку у скалы Хинд, чтобы отдохнуть в ее тени. Он увидел вдалеке пастуха со стадом овец, и сердце его наполнилось сочувствием и желанием сказать ему: «Человек не может добыть себе счастье одной только силой, человек вообще не может добыть счастье силой». Но не лучше ли сказать эти слова футуввам – Лахите и Саварису? Как жаль ему жителей улицы, которые напрасно мечтают о счастье и в конце концов кончают свои дни в грязи и нищете. Но почему бы ему не довольствоваться своим счастьем, закрыв глаза на то, что происходит вокруг? Видимо, этот же вопрос тревожил когда-то Габаля и Рифаа. Оба они могли наслаждаться покоем и жить в мире и благоденствии. В чем же секрет той внутренней муки, которая нас терзает?!
Так размышлял он, глядя в небо над горой, чистое и ясное, если не считать небольших облачков, похожих на рассыпавшиеся лепестки белых роз. Устав смотреть вверх, Касем опустил голову, и внртмание его привлекло какое-то движение на песке. Это оказался скорпион, спешивший укрыться под камнем. Касем быстро взмахнул палкой и одним ударом раздавил ядовитое насекомое. С минуту он смотрел на него, испытывая отвращение, затем поднялся и зашагал дальше.
71.
В доме Касема родилась новая жизнь. Радость семьи разделяли все бедняки квартала. Девочку назвали Ихсан – в честь матери Касема, которой он никогда не видел. С рождением ребенка в доме все переменилось, теперь здесь часто слышался плач, наступили бессонные ночи, появились грязные пеленки, но вместе с тем стало больше радости и удовлетворения. Но почему счастливый отец выглядел иногда озабоченным, как будто его одолевали тревоги? Камар была очень этим обеспокоена и, не выдержав, однажды спросила:
– Тебе нездоровится?
– Нет…
– Но ты очень изменился!
– Я и сам не знаю, что со мной,– ответил Касем, потупив взор, а Камар, поколебавшись, спросила:
– Может, я перестала тебе нравиться?
– Ты для меня дороже всех, даже нашей любимой малютки!
– Тогда, наверное, тебя кто-то сглазил,– тяжело вздохнула Камар.
– Может быть,– улыбнулся в ответ Касем.
Чтобы уберечь мужа от напасти, Камар окуривала его благовониями и горячо молилась за него. Но однажды ночью, проснувшись от плача Ихсан, она увидела, что постель пуста. Сначала она подумала, что муж еще не вернулся из кофейни. Она принялась успокаивать дочь. Но когда Ихсан замолчала, Камар обратила внимание на то, что на улице царит тишина, которая наступает лишь долгое время спустя после закрытия всех кофеен. Сомнение закралось в ее душу. Она выглянула в окно и увидела, что все огни погашены и улица спит глубоким сном. Малышка снова заплакала, и Камар вернулась к ее колыбельке и, чтобы успокоить девочку, дала ей грудь. Что же задержало Касема? После их свадьбы это случилось впервые. Когда Ихсан заснула, Камар снова подошла к окну. На улице не было слышно ни шороха. Тогда она вышла в соседнюю комнату и разбудила Сакину. Рабыня села, ничего не соображая со сна. Придя же наконец в себя, испугалась, увидев рядом госпожу. Камар поделилась с ней своей тревогой, и Сакина решила немедленно идти к дядюшке Закарии узнать что-либо о Касеме.
А Камар не переставала спрашивать себя, где может быть ее муж, и жестокий ответ напрашивался сам собой, не оставляя надежды. Однако она настояла на том, чтобы Сакина отправилась к Закарии, надеясь либо узнать, что с Касемом случилось что-то непредвиденное, либо, во всяком случае, заручиться поддержкой дяди в трудную минуту.
Оставшись одна, она вновь и вновь обдумывала причины, которые могли задержать Касема. Может быть, его отсутствие связано с теми переменами, которые в нем произошли? А может, всему виной его частые прогулки в пустыне, которые он совершал и утром, и вечером?
Тревожный голос Сакины разбудил Закарию и Хасана. Хасан заверил, что этим вечером Касема с ними в кофейне не было, а Закария поинтересовался, когда Касем покинул дом. Сакина отвечала, что это произошло после полудня. Втроем они вышли на улицу. Хасан зашел в соседний дом и разбудил Садека, который присоединился к ним, обеспокоенно говоря:
– Скоро взойдет солнце! Куда же он делся?
– Может, его сморил сон у скалы? – предположил Хасан.
Закария приказал Сакине возвращаться домой и передать Камар, что они отправились на поиски Касема.
Они шли по направлению к пустыне. Сырость осенней ночи заставила их плотнее обмотать головы повязками. Путь им освещал лунный серп, видневшийся в окружении звезд на небольшом, чистом от облаков кусочке неба. Хасан голосом, подобным трубному гласу, позвал: «Касем! Касем!» Гора Мукаттам ответила ему многократным эхом. Наконец мужчины добрались до скалы Хинд и обошли ее кругом, но так и не обнаружили никаких следов Касема.
Закария сердито спросил:
– Куда же он исчез? Он же не из числа шутников или злодеев!
А Хасан растерянно пробормотал:
– Да и причин для бегства у него не было.
Садеку пришло в голову, что в пустыне полно разбойников, и сердце его ушло в пятки от страха. Вдруг Закария спросил устало:
– Может быть, он у муаллима Яхьи?
Оба юноши вскрикнули одновременно: «Муаллим Яхья!», и этот крик прозвучал, как голос последней надежды.
– Но что могло заставить его заночевать там? – усомнился Закария.
Встревоженные недобрыми предчувствиями, мужчины в молчании зашагали к рынку Мукаттам. Хотя было еще темно, кое-где уже раздавались петушиные крики. У Садека вырвался из груди вздох: «Где же ты, Касем?!» Им уже казался безнадежным их поход, но все-таки они дошли до хижины Яхьи, погруженной в сон. Закария постучал в дверь и услышал голос хозяина:
– Кто там?
Затем сам Яхья появился на пороге, опираясь на палку, а Закария извиняющимся тоном сказал:
– Прости, что разбудили тебя. Мы пришли узнать о Касеме.
– Я ждал вас! – проговорил муаллим.
В первый момент мужчины обрадовались этим словам, но тут же почувствовали беспокойство.
– Тебе что-нибудь известно о нем? – спросил Закария.
– Он сидит в моей комнате.
– С ним все в порядке?
– Надеюсь! – И добавил: – Сейчас все в порядке. Мои соседи возвращались из аль-Атуфа и наткнулись на него у скалы Хинд: он был без сознания. Они и принесли его сюда. Я побрызгал на него водой, и он очнулся, но выглядел очень усталым, поэтому я и решил дать ему выспаться.
Закария упрекнул старика:
– Почему же ты не сообщил нам сразу?
– Они принесли его посреди ночи,– спокойно объяснил Яхья.– Мне некого было послать к вам.
А Садек с беспокойством заметил: – Он несомненно болен!
– Когда он проснется, ему будет лучше,– успокоил муаллим.
– Давайте разбудим его и все узнаем,– предложил Хасан.
Но Яхья решительно возразил:
– Подождем, пока он проснется сам.
– Тебе нездоровится?
– Нет…
– Но ты очень изменился!
– Я и сам не знаю, что со мной,– ответил Касем, потупив взор, а Камар, поколебавшись, спросила:
– Может, я перестала тебе нравиться?
– Ты для меня дороже всех, даже нашей любимой малютки!
– Тогда, наверное, тебя кто-то сглазил,– тяжело вздохнула Камар.
– Может быть,– улыбнулся в ответ Касем.
Чтобы уберечь мужа от напасти, Камар окуривала его благовониями и горячо молилась за него. Но однажды ночью, проснувшись от плача Ихсан, она увидела, что постель пуста. Сначала она подумала, что муж еще не вернулся из кофейни. Она принялась успокаивать дочь. Но когда Ихсан замолчала, Камар обратила внимание на то, что на улице царит тишина, которая наступает лишь долгое время спустя после закрытия всех кофеен. Сомнение закралось в ее душу. Она выглянула в окно и увидела, что все огни погашены и улица спит глубоким сном. Малышка снова заплакала, и Камар вернулась к ее колыбельке и, чтобы успокоить девочку, дала ей грудь. Что же задержало Касема? После их свадьбы это случилось впервые. Когда Ихсан заснула, Камар снова подошла к окну. На улице не было слышно ни шороха. Тогда она вышла в соседнюю комнату и разбудила Сакину. Рабыня села, ничего не соображая со сна. Придя же наконец в себя, испугалась, увидев рядом госпожу. Камар поделилась с ней своей тревогой, и Сакина решила немедленно идти к дядюшке Закарии узнать что-либо о Касеме.
А Камар не переставала спрашивать себя, где может быть ее муж, и жестокий ответ напрашивался сам собой, не оставляя надежды. Однако она настояла на том, чтобы Сакина отправилась к Закарии, надеясь либо узнать, что с Касемом случилось что-то непредвиденное, либо, во всяком случае, заручиться поддержкой дяди в трудную минуту.
Оставшись одна, она вновь и вновь обдумывала причины, которые могли задержать Касема. Может быть, его отсутствие связано с теми переменами, которые в нем произошли? А может, всему виной его частые прогулки в пустыне, которые он совершал и утром, и вечером?
Тревожный голос Сакины разбудил Закарию и Хасана. Хасан заверил, что этим вечером Касема с ними в кофейне не было, а Закария поинтересовался, когда Касем покинул дом. Сакина отвечала, что это произошло после полудня. Втроем они вышли на улицу. Хасан зашел в соседний дом и разбудил Садека, который присоединился к ним, обеспокоенно говоря:
– Скоро взойдет солнце! Куда же он делся?
– Может, его сморил сон у скалы? – предположил Хасан.
Закария приказал Сакине возвращаться домой и передать Камар, что они отправились на поиски Касема.
Они шли по направлению к пустыне. Сырость осенней ночи заставила их плотнее обмотать головы повязками. Путь им освещал лунный серп, видневшийся в окружении звезд на небольшом, чистом от облаков кусочке неба. Хасан голосом, подобным трубному гласу, позвал: «Касем! Касем!» Гора Мукаттам ответила ему многократным эхом. Наконец мужчины добрались до скалы Хинд и обошли ее кругом, но так и не обнаружили никаких следов Касема.
Закария сердито спросил:
– Куда же он исчез? Он же не из числа шутников или злодеев!
А Хасан растерянно пробормотал:
– Да и причин для бегства у него не было.
Садеку пришло в голову, что в пустыне полно разбойников, и сердце его ушло в пятки от страха. Вдруг Закария спросил устало:
– Может быть, он у муаллима Яхьи?
Оба юноши вскрикнули одновременно: «Муаллим Яхья!», и этот крик прозвучал, как голос последней надежды.
– Но что могло заставить его заночевать там? – усомнился Закария.
Встревоженные недобрыми предчувствиями, мужчины в молчании зашагали к рынку Мукаттам. Хотя было еще темно, кое-где уже раздавались петушиные крики. У Садека вырвался из груди вздох: «Где же ты, Касем?!» Им уже казался безнадежным их поход, но все-таки они дошли до хижины Яхьи, погруженной в сон. Закария постучал в дверь и услышал голос хозяина:
– Кто там?
Затем сам Яхья появился на пороге, опираясь на палку, а Закария извиняющимся тоном сказал:
– Прости, что разбудили тебя. Мы пришли узнать о Касеме.
– Я ждал вас! – проговорил муаллим.
В первый момент мужчины обрадовались этим словам, но тут же почувствовали беспокойство.
– Тебе что-нибудь известно о нем? – спросил Закария.
– Он сидит в моей комнате.
– С ним все в порядке?
– Надеюсь! – И добавил: – Сейчас все в порядке. Мои соседи возвращались из аль-Атуфа и наткнулись на него у скалы Хинд: он был без сознания. Они и принесли его сюда. Я побрызгал на него водой, и он очнулся, но выглядел очень усталым, поэтому я и решил дать ему выспаться.
Закария упрекнул старика:
– Почему же ты не сообщил нам сразу?
– Они принесли его посреди ночи,– спокойно объяснил Яхья.– Мне некого было послать к вам.
А Садек с беспокойством заметил: – Он несомненно болен!
– Когда он проснется, ему будет лучше,– успокоил муаллим.
– Давайте разбудим его и все узнаем,– предложил Хасан.
Но Яхья решительно возразил:
– Подождем, пока он проснется сам.
72.
Касем сидел на постели, опираясь на подушку и укрывшись по шею одеялом. Он был целиком погружен в свои мысли. Камар, держа на коленях дочь, которая без устали махала ручонками и издавала непонятные звуки, сидела у него в ногах. Из курильницы вился дымок, распространяя запах благовоний.
Касем протянул руку к стоявшему рядом с кроватью столику и взял стакан с тминной настойкой, сделал несколько глотков и поставил стакан на место. Камар ласкала дочь, но беспокойные взгляды, которые она то и дело бросала на мужа, ясно говорили, что игрой с ребенком она пытается скрыть свои чувства. Наконец, не выдержав молчания, она спросила:
– Как ты себя чувствуешь?
Касем, словно опасаясь чего-то, повернул голову в сторону закрытой двери комнаты, снова посмотрел на жену и спокойно сказал:
– Я не болен!
– Я рада слышать это,– недоверчиво произнесла Камар,– но скажи, что с тобой случилось?
Немного поколебавшись, Касем сказал:
– Я не знаю. Нет, это не так, я все знаю, однако, если говорить правду, я боюсь, что наша спокойная жизнь кончилась.
Неожиданно заплакала Ихсан, и Камар поспешила дать ей грудь.
Пытливо глядя на мужа, она спросила:
– Почему?
Касем вздохнул и, указав себе на грудь, сказал:
Касем протянул руку к стоявшему рядом с кроватью столику и взял стакан с тминной настойкой, сделал несколько глотков и поставил стакан на место. Камар ласкала дочь, но беспокойные взгляды, которые она то и дело бросала на мужа, ясно говорили, что игрой с ребенком она пытается скрыть свои чувства. Наконец, не выдержав молчания, она спросила:
– Как ты себя чувствуешь?
Касем, словно опасаясь чего-то, повернул голову в сторону закрытой двери комнаты, снова посмотрел на жену и спокойно сказал:
– Я не болен!
– Я рада слышать это,– недоверчиво произнесла Камар,– но скажи, что с тобой случилось?
Немного поколебавшись, Касем сказал:
– Я не знаю. Нет, это не так, я все знаю, однако, если говорить правду, я боюсь, что наша спокойная жизнь кончилась.
Неожиданно заплакала Ихсан, и Камар поспешила дать ей грудь.
Пытливо глядя на мужа, она спросила:
– Почему?
Касем вздохнул и, указав себе на грудь, сказал: