Маккаммон Роберт. Песня Свон. Книга первая.

   Они молча отвернулись. Сестра Ужас повела Арти на юг, к Голландскому туннелю и другим путям под рекой. Прежде чем они дошли, наступила тьма, и теперь им нужно было ждать утра, чтобы выяснить, не обрушился ли и Голландский туннель. Последний указатель, найденный Сестрой Ужас, гласил “Двадцать Вторая Западная улица”, но он валялся на боку в золе и мог быть заброшен взрывом далеко от самой улицы.
   – Ну,– сказал спокойно Арти, глядя за реку. – Не похоже на то, что кто–нибудь там живет, правда?
   – Нет.
   Сестра Ужас вздрогнула и поплотнее запахнула норковое манто.
   – Холодает. Нужно найти какое–нибудь укрытие.
   Она поглядела сквозь сумерки на смутные очертания нескольких сооружений, которые еще не обвалились. Любое из них могло обрушиться на их головы, но Сестре Ужас куда больше не нравилось то, как быстро падает температура.
   – Пошли,– сказала она и зашагала к одному из сооружений.
   Арти молча последовал за ней.
   За время своего путешествия им попались только четверо, кого не убило при обвале, и трое из них были так изувечены, что были почти при смерти. Четвертым был страшно обгоревший человек в полосатом костюме строгого покроя, взвывший как собака, когда они подошли к нему, и нырнувший обратно, прячась в расщелину. Сестра Ужас и Арти шли, наступая на столь многие тела, что ужасность смерти перестала на них действовать; теперь их пугало, когда они слышали в завалах чей–то стон или, как это один раз было, когда кто–то засмеялся и завизжал вдалеке. Они пошли на голос голоса, но так и не увидели никого живого. Сумасшедший смех преследовал Сестру Ужас; он напомнил ей о смехе, который она слышала в кинотеатре, о смехе человека с горящей рукой.
   Думаю, что там, снаружи, есть еще и другие, еще живые,– сказал он. – Вероятно, прячутся где–нибудь. В ожидании смерти. Хотя долго им ждать не придется. Вам тоже.
   – Это мы еще посмотрим, гаденыш,– сказала Сестра Ужас.
   – Что? – спросил Арти.
   – А, ничего. Я просто… думала.
   Думала, дошло до нее. Думать – это было нечто такое, чем она не привыкла заниматься. Последние несколько лет прошли для нее в каком–то смутном угаре, а до них была тьма, нарушаемая только вспышками синего света и демоном в желтом дождевике. Мое настоящее имя не Сестра Ужас! – вдруг подумала она. Мое настоящее имя… но она не знала, какое оно, и она не знала, кто она и откуда появилась. Как я попала сюда? – спрашивала она себя, но не могла найти ответа.
   Они вошли в останки здания из серого камня, вскарабкавшись на кучу обломков и заползши через дыру в стене. Внутри было черным–черно, а воздух был пропитан запахом тины и дымом, но, по крайней мере, они были защищены от ветра. Они на ощупь прошли по наклонному полу, пока не нашли угол. Когда они устроились, Сестра Ужас полезла в сумку за буханкой хлеба и бутылью с имбирным пивом. Ее пальцы коснулись стеклянного кольца, завернутого в смятую полосатую рубашку, снятую ею с манекена. Другие куски стекла, завернутые в голубой шарф, лежали на дне сумки.
   – Вот.
   Она отломила ломоть хлеба и дала его Арти, потом отломила себе. Вкус был как у горелого, но это все же было лучше, чем ничего. Она сковырнула крышку с бутылки имбирного пива, которое сразу же запенилось и полезло наружу. Она тут же приложила ее ко рту, сделала несколько глотков и передала бутылку Арти.
   – Терпеть не могу имбирное пиво,– сказал Арти, когда напился. – Но это лучшее из того, что я когда–либо пил в своей жизни.
   – А я и вовсе не пила ничего подобного.
   Она задумалась, стоит ли открывать ли анчоусы, ведь соль от них усилит их жажду. Ломтики ветчины были слишком большой роскошью, чтобы съесть их сейчас. Она отломила ему еще один кусок хлеба, затем такой же себе, и убрала буханку.
   – Знаете, что было у меня на обед вечером перед тем, когда это случилось? – спросил ее Арти. – Бифштекс. Большое такое ребрышко в местечке на Пятидесятой Восточной. Потом я и несколько парней пошли по барам. Это был вечерок, скажу я вам! Чертовски здорово провели времечко!
   – Хорошо вы живете.
   – Ага. А что вы делали в ту ночь?
   – Ничего особенного,– сказала она. – Просто болталась.
   Арти на время затих, жуя хлеб. Потом сказал:
   – Я позвонил жене перед тем как выйти из отеля. Кажется, я наврал ей, потому что сказал, что пойду прогуляюсь, хорошо покушаю и вернусь спать. Она сказала мне, чтобы я был осторожен, и сказала, что любит меня. Я сказал, что люблю ее и что через пару дней вернусь.
   Он умолк, и когда он вздохнул, Сестра Ужас заметила, что во вздохе его чувствовалась дрожь.
   – Боже,– прошептал он. – Я рад, что позвонил ей. Рад, что услышал ее голос до того, как это случилось. Эй, леди, а что, если в Детройт также попали?
   – Попали? Что вы под этим подразумеваете – попали?
   – Ядерной бомбой,– сказал он. – Что еще, вы думаете, могло сделать такое? Ядерная бомба! Может, даже не одна. Они, возможно, сброшены по всей стране! Вероятно, попали во все города, и в Детройт тоже!
   Голос его становился истеричным, и он заставил себя остановиться, пока не взял себя в руки.
   – Нас бомбили сволочи русские, леди. Вы что, не читали газет?
   – Нет, не читала.
   – А что же вы делали? Жили на Марсе? Любой, кто читает газеты и смотрит телик, мог видеть, что это дерьмо надвигается! Русские разбомбили нас к чертовой матери… и я думаю, что мы тоже разбомбили их к чертовой матери.
   Ядерная бомба? – подумала она. Она едва вспомнила, что это такое. Ядерная бомба была тем нечто, о чем она беспокоилась меньше всего.
   – Надеюсь, что если попали в Детройт, то она умерла быстро. Я имею в виду, что надо бы надеяться на такое, а? Что она умерла быстро, без страданий?
   – Да. Думаю, что это правильно.
   – Хорошо ли… правильно ли, что я солгал ей? Но это была “белая” ложь. Я не хотел, чтобы она беспокоилась обо мне. Она беспокоится, что я много выпиваю и делаю глупости. Я не умею пить. Правильно ли, что я сказал ей “белую” ложь прошлым вечером?
   Она поняла, что он умолял ее сказать, что это было правильно.
   – Конечно,– сказала она ему. – Многие в тот вечер поступали хуже. А она легла спать, не волнуясь о…
   Что–то острое укололо Сестру Ужас в левую щеку.
   – Не двигайтесь,– предупредил женский голос. – А лучше не дышите.
   Голос дрожал: тот, кто говорил, сам был испуган до смерти.
   – Кто здесь? – спросил Арти, у которого душа ушла в пятки. – Эй, леди! Как вы?
   – В порядке,– ответила Сестра Ужас.
   Она пощупала около щеки и почувствовала нажим похожего на нож куска стекла.
   – Я сказала не двигаться,– стекло уперлось в нее. – Сколько еще ваших?
   – Только один.
   – Арти Виско. Меня зовут Арти Виско. Где вы?
   Последовала длинная пауза. Затем женщина сказала:
   – У вас есть пища?
   – Да.
   – Вода?
   На этот раз это был мужской голос откуда–то слева.
   – У вас есть вода?
   – Не вода. Имбирное пиво.
   – Давай посмотрим, на что они похожи, Бет,– сказал мужчина.
   Вспыхнуло пламя зажигалки, такое яркое во тьме, что Сестре Ужас пришлось на несколько секунд зажмурить глаза.
   Женщина поднесла зажигалку к лицу Сестры Ужас, потом к Арти.
   – Думаю, с ними все в порядке,– сказала она мужчине, который вышел на свет.
   Сестра Ужас смогла разглядеть женщину, согнувшуюся около нее. Лицо у нее было распухшее, а на переносице была рана, но все же она казалась молодой, может чуть больше двадцати пяти лет, на ее покрытой волдырями голове осталось несколько свисающих колечек от кудрявых светло–каштановых волос. Брови выжгло, темно–голубые глаза распухли и покраснели; она была стройной, одета в голубое в полоску платье в пятнах крови. Длинные тонкие руки сплошь в волдырях. Накрученное на плечи с виду было похоже на кусок шитого золотом занавеса.
   На мужчине были лохмотья полицейской формы. Он был старше, вероятно чуть моложе сорока лет, и большая часть его темных коротко стриженных волос осталась только на правой стороне головы, на левой стороне они были сожжены до голого мяса. Он был крупный тяжеловатый мужчина, а его левая рука была обмотана и висела на ремне, сделанном из той же грубой, с золотистыми прошивками, материи.
   – Боже мой! – сказал Арти. – Леди, мы нашли полицейского!
   – Откуда вы? – спросила ее Бет.
   – Не отсюда. А вам–то что?
   – Что в сумке? – женщина кивнула на сумку.
   – Вы меня спрашиваете или хотите ограбить?
   Она заколебалась, поглядела на полицейского, потом опять на Сестру Ужас и опустила кусок стекла. Она заткнула его за пояс на талии.
   – Я вас спрашиваю.
   – Обгорелый хлеб, пара банок анчоусов и немного ломтиков ветчины.
   Сестра Ужас почти увидела, как девушка проглотила слюну. Она залезла в сумку и вынула хлеб.
   – Вот. Кушайте на здоровье.
   Бет оторвала кусок и передала уменьшившуюся буханку полицейскому, который тоже отломил немного и засунул в рот так, будто это была манна небесная.
   – Пожалуйста,– и Бет потянулась за имбирным пивом.
   Сестра Ужас настояла на этом, и, когда оба, девушка и полицейский, напились, она почувствовала, что осталось не больше трех хороших глотков.
   – Вся вода заражена,– сказала ей Бет. – Вчера один из нас попил из лужи. Вечером его стало рвать. Примерно через шесть часов он умер. Мои часы еще ходят. Смотрите.
   Она показала Сестре Ужас свой “Таймекс”; кристалл испортился, но старые часы все еще тикали. Времени было восемь двадцать две.
   – Один из нас,– сказала она. – Сколько же человек здесь? – спросила Сестра Ужас.
   – Еще двое. Ну, на самом–то деле всего один. Латиноамериканка. Мы потеряли мистера Каплана прошлой ночью. Парень тоже умер вчера. А миссис Айверс умерла во сне. В живых остались только четверо из нас.
   – Трое,– сказал полицейский.
   – А, да. Правильно. Осталось трое. Латиноамериканка там внизу. Мы не могли заставить ее двинуться, и никто из нас не знает испанского. А вы?
   – Нет. Извините.
   – Я Бет Фелпс, а он Джек…
   Она не могла вспомнить его фамилию и покачала головой.
   – Джек Томашек,– подсказал он.
   Арти опять представился, но Сестра Ужас сказала:
   – А почему вы сидите не здесь, наверху, а там, в подвале?
   – Там теплее,– сказал ей Джек. – И безопаснее.
   – Безопаснее? Это почему? Если это старое здание снова тряхнет, это все свалится на ваши головы.
   – Мы только сегодня вышли наверх,– объяснила Бет. – Парень, ему было около пятнадцати, был, думаю, самым крепким из нас. Он был эфиоп или что–то вроде этого и лишь слегка говорил по–английски. Он вышел поискать еды и принес несколько банок мясного фарша, кошачьей еды, и бутылку вина. Но… они выследили его. И нашли нас.
   – Они? – спросил Арти. – Кто они?
   – Трое. Так обожжены, что трудно разобрать, кто из них мужчина, а кто женщина. Они пришли за ним сюда и были вооружены молотками и горлышками от бутылок. У одного был топор. Они хотели забрать нашу еду. Парень подрался с ними, и тот, с топором…
   Голос ее дрогнул, глаза остекленели и уставились на оранжевый огонек зажигалки в ее руке.
   – Они обезумели,– сказала она. – Они… они были бесчеловечны. Один из них порезал мне лицо. Думаю, что еще счастливо отделалась. Мы сбежали от них, и они забрали нашу еду. Не знаю, куда они ушли. Но я помню… от них пахло… словно бы горелыми сосисками с сыром. Не смешно? Но именно так я и подумала – горелыми сосисками с сыром. Потому мы стали прятаться в подвале. Теперь уже невозможно понять, что еще может случиться наверху.
   Вы не знаете и половины того, что случилось, подумала Сестра Ужас.
   – Я пытался отбиться от них,– сказал Джек. – Но теперь, думаю, что никогда больше не смогу.
   Он повернулся спиной, и Арти с Сестрой Ужас ахнули. Спина Томашека от плеч до пояса представляла собой гноящуюся массу розовой обожженной ткани. Он опять повернулся к ним лицом.
   – Самый худший ожог, который когда–либо получал старый поляк,– горько улыбнулся он.
   – Мы услышали вас наверху,– сказала им Бет,– и подумали, что те вернулись. Мы поднялись, чтобы подслушать, и услышали, что вы едите. Послушайте… Латиноамериканка тоже не ела. Можно, я возьму ей немного хлеба?
   – Покажите нам подвал. – Сестра Ужас встала. – Я открою ветчину.
   Бет и Джек повели их в вестибюль. Сверху лилась вода, образуя на полу большую черную лужу. От вестибюля пролет деревянных ступенек без перил спускался во тьму. Лестница опасно шаталась под их ногами.
   Тут, в подвале, действительно было теплее, хотя бы всего на пять–шесть градусов, но дыхание было все же видно. Каменные стены еще были целыми, а потолок был почти не поврежден, не считая нескольких трещин, через которые дождевая вода просачивалась вниз. Это старое здание, подумала Сестра Ужас, а тогда строили не так, как сейчас. Каменные опоры через равные промежутки поддерживали потолок, некоторые из них покрылись трещинами, но ни одна не обрушилась. Пока не обрушилась, сказала про себя Сестра Ужас.
   – Вот она.
   Бет прошла к фигуре, прижавшейся к основанию одной из колонн. Черная вода стекала рядом с ее головой, она сидела в растекающейся луже зараженного дождя и что–то держала в руках. Зажигалка Бет погасла.
   – Извините,– сказала она. – Трудно держать ее, потому что она нагревается, и мне не хочется тратить бензин. Это зажигалка мистера Каплана.
   – Что вы сделали с телами?
   – Мы убрали их подальше. Тут много коридоров. Мы оттащили их в конец одного из них и там оставили. Я… я хотела произнести над ними молитву, но…
   – Что но?
   – Я забыла молитвы,– ответила она. – Молитвы… кажется, они не имеют большого смысла теперь.
   Сестра Ужас что–то промычала и полезла в сумку за пакетом с ветчиной. Бет наклонилась и подала латиноамериканке бутылку с пивом. Дождевая вода попала ей на руку.
   – Вот,– сказала она. – Здесь есть питье. Эль дринко.
   Латиноамериканка издала хнычущий, молитвенный звук, но не ответила.
   – Она так и не двигается отсюда,– сказала Бет. – Вода попадает на нее, но она так и не переходит на сухое место. Хотите есть? – спросила она латиноамериканку. Кушать, есть? Боже, как это можно жить в Нью–Йорке, не зная английского?
   Сестра Ужас стянула почти весь пластик с ветчины. Она оторвала кусочек ломтика и стала на колени около Бет Фелпс.
   – Посветите еще зажигалкой. Может, если она увидит, что есть у нас, нам удастся сдвинуть ее с ее места.
   Вспыхнула зажигалка. Сестра Ужас взглянула на покрытое волдырями, но все еще приятное лицо девушки–латиноамериканки, которой, вероятно, было не больше двадцати лет. Длинные черные волосы были обгоревшими на концах, и там, где локоны волос на голове были выжжены, видна кожа черепа. Женщина не отреагировала на свет. Ее большие влажные карие глаза были устремлены на то, что она держала в руках.
   – О,– слабо охнула Сестра Ужас. – О… нет.
   Ребенку было, вероятно, годика три, девочке с блестящими, как у матери, волосами. Сестра Ужас не видела ее личика. И не хотела видеть. То, что одна маленькая рука была жестко выгнута вверх, как будто тянувшись к матери, и то, что тело неуклюже лежало на материнских руках, сказало Сестре Ужас, что ребенок мертв.
   Вода стекала в дыру в потолке, омывая волосы латиноамериканки и ее лицо словно бы черными слезами. Она стала нежно баюкать, любовно покачивая труп.
   – Она не в своем уме,– сказала Бет. – Вот так и сидит с прошлой ночи, когда ребенок умер. Если она не уйдет от этой воды, она тоже умрет.
   Сестра Ужас слышала Бет очень смутно, как бы издалека. Она протянула руки к латиноамериканке.
   – Послушайте,– сказала она голосом, в котором послышалось что–то необычное. – Я возьму ее. Дайте ее мне.
   Дождевая вода черными ручьями стекала по ее ладоням и рукам.
   Баюканье латиноамериканки стало громче.
   – Дайте ее мне. Я возьму ее.
   Латиноамериканка стала покачивать труп еще сильнее.
   – Дайте ее мне.
   Сестра Ужас услышала, что ее собственный голос становится безумнее, и вдруг в своем сознании она увидела вспышки вращающегося голубого света.
   – Я… возьму… ее.
   Падал дождь, и гром гремел, как глас Божий: Ты!.. Ты, грешница! Ты, пьяная грешница, ты убила ее и теперь должна заплатить…
   Она опустила глаза. На ее руках был труп маленькой девочки. На светлых волосах девочки была кровь, а глаза открыты и заливались дождевой водой. Вращался голубой фонарь военной машины, и солдат в желтом дождевике, нагнувшийся к ней, сидящей на дороге, ласково сказал:
   – Пойдемте отсюда. Вы должны дать ее мне.
   Он оглянулся через плечо на другого солдата, гасившего огонь на потерпевшем аварию автомобиле.
   – Она не в своем уме. Я чувствую алкоголь. Мне нужна твоя помощь.
   И тогда они оба пошли к ней, оба демона в желтых дождевиках, пытаясь отобрать у нее ребенка. Она встала и отбивалась от них, выкрикивая:
   – Нет! Вы ее не получите! Я не дам вам ее отнять!
   Но громовой голос приказал: Отдай ее, ты, грешница, отдай ее, а когда она закричала и зажала уши руками, чтобы не слышать голос Судии, они отобрали у нее дитя.
   Из руки девочки выпал стеклянный шар, своеобразная безделушка, внутри которого был снежный пейзаж с игрушечной деревней в сказочной земле.
   – Мам,– вспомнила она, как возбужденно говорил ребенок,– смотри что я выиграла на дне рожденья. У меня получился самый лучший хвостик для ослика!
   Девочка протянула к ней шар, и на мгновение, всего лишь на мгновение, мать отвела взгляд от дороги, чтобы присмотреться к нечеткому изображению снега, падавшего на крыши в далекой и волшебной стране.
   Она видела, как падает стеклянный шар, страшно медленно, и вскрикнула, потому что знала, что он вот–вот разобьется на бетоне, а когда он разобьется, все пропадет и исчезнет.
   Он ударился перед ней, и когда он разлетелся на тысячи блеснувших осколков, ее крик оборвался и перешел в подавленный стон.
   – О,– прошептала она. – О… нет.
   Сестра Ужас смотрела на мертвое дитя на руках латиноамериканки. Моя маленькая девочка мертва, вспомнила она. Я была пьяна и взяла ее на празднование дня рождения и загнала машину прямо в кювет. О, Боже… О, любимый Иисус. Грешница. Пьяная, безнравственная грешница! Я убила ее. Я убила мою маленькую девочку. О, Боже, прости меня…
   Слезы душили ее и стекали по ее щекам. В ее сознании крутились обрывки воспоминаний, как сорванные листья в бурю; ее муж, обезумевший от гнева, проклинавший ее и кричавший, что не хочет ее больше видеть; ее мать, глядевшая на нее с отвращением и жалостью и говорившая, что ей никогда уже не родить ребенка; врач в больнице, качавший головой и проводивший осмотр в строго определенные часы; больничные коридоры, где уродливые, неуклюжие безумные женщины бегали, визжали и дрались из–за гребенки; и высокий забор, через который она перелезла в тишине ночи и шла через снежную вьюгу, чтобы скрыться в соседнем лесу.
   Моя маленькая девочка мертва, подумала она. Мертва и покинула меня, давным–давно.
   Слезы почти ослепили ее, но она достаточно хорошо видела, чтобы понять, что ее маленькая девочка не страдала так, как та, которая лежала сейчас на руках латиноамериканки. Ее маленькую девочку положили покоиться в тени дерева на вершине холма; эта должна лежать в холодном сыром подвале в городе мертвых.
   Латиноамериканка подняла голову и поглядела на Сестру Ужас залитыми слезами глазами. Она смигнула и медленно потянулась сквозь льющуюся сверху воду, чтобы коснуться Сестры Ужас; слезинка на секунду задержалась на кончике ее пальца, прежде чем упасть.
   – Дайте ее мне,– прошептала Сестра Ужас. – Я приму ее.
   Латиноамериканка снова взглянула и задержала взгляд на трупике, потом из ее глаз хлынули слезы и смешались с черным дождем, текущим по ее лицу; она поцеловало личико мертвого дитя, на момент прижала ее к себе, а затем передала трупик Сестре Ужас.
   Она приняла тельце так, будто принимала дар, и стала подниматься.
   Но латиноамериканка опять потянулась рукой и коснулась раны в форме распятия на шее Сестры Ужас. Она изумленно произнесла:
   – Бендито. Муй бендито.
   Сестра Ужас встала, а латиноамериканка медленно отползла от воды и легла на пол, съежившись и дрожа.
   Джек Томашек взял трупик у Сестры Ужас и пошел во тьму.
   Бет сказала:
   – Не знаю, как, но вы это сделали.
   Она нагнулась, чтобы дать латиноамериканке бутылку с имбирным пивом; она взяла ее у Бет и допила до конца.
   – Боже мой,– сказал Арти Виско, стоявший позади нее. – Я только что понял… Я даже не знаю вашего имени.
   – Имя… Какое? – удивилась она.
   Какое у меня имя? Откуда я появилась? Где то тенистое дерево, которое приютило мою маленькую девочку? Ни один ответ не пришел к ней.
   – Можете меня звать…
   Она заколебалась. Я же старьевщица, подумала она. Я никто, я всего лишь старьевщица без имени, и я не знаю, куда иду, хотя, во всяком случае, я знаю, как попала сюда.
   – Сестра,– ответила она. – Зовите меня… Сестра.
   И до нее дошел внутренний крик: я больше не безумная.
   – Сестра,– повторил Арти.
   Он произнес это как “Систа”.
   – Не так уж и много для имени, но думаю, что оно подходит. Рад познакомиться с вами, Сестра.
   Она кивнула, смутные воспоминания все еще крутились. Боль от того, что она вспомнила, еще не ушла и останется, но это случилось очень давно и со слабой и беспомощной женщиной.
   – Что будем делать? – спросила ее Бет. – Не можем же мы просто оставаться здесь, а?
   – Нет. Не можем. Завтра я и Арти собираемся пройти через Голландский туннель, если он не поврежден. Мы идем на запад. Если вы трое хотите идти с нами, приглашаем.
   – Оставить Нью–Йорк? А что, если… там ничего нет? Что, если все пропало?
   – Будет нелегко,– твердо сказала Сестра. – Будет чертовски трудно и чертовски опасно. Не знаю, как будет с погодой, но все же нам надо сделать первый шаг, ибо это единственный способ, какой я знаю, чтобы попасть куда–либо. Правильно?
   – Правильно,– эхом ответил Арти. – У вас хорошая обувь, Бет. Она выдержит долгую дорогу.
   Нам придется далеко идти, рассудила Сестра. Очень далеко, и лишь Богу известно, что мы там найдем. Или что встретит нас. – Хорошо,– решила Бет. – Ладно, я с вами.
   Она опять погасила зажигалку, чтобы беречь бензин.
   На этот раз ей показалось, что вокруг не так уж и темно.

Часть четвертая
Страна мертвых

Глава 19. Самая большая гробница мира

   Человек с окровавленными лоскутьями рубашки, намотанными на обрубок правой руки, осторожно продвигался по иссеченному глубокими трещинами коридору. Он боялся, что упадет и обрубок начнет кровоточить, много часов из него капала кровь, пока наконец не свернулась. Он ослаб, в голове у него мутилось, но он заставлял себя идти, потому что хотел увидеть все сам. Сердце колотилось, в ушах стоял шум крови. Но что больше всего отвлекало его внимание, так это зуд между большим и указательным пальцами правой руки, которой уже не было. Зуд в руке, которой нет, сводил его с ума.
   Рядом с ним следовал одноглазый горбун, а перед ним, с фонарем, разведывая дорогу, шел мальчик в разбитых очках. В левой руке мальчик сжимал мясной топорик, острие которого было испачкано в крови полковника Джимбо Маклина.
   Роланд Кронингер остановился, луч фонарика прошивал смутный воздух перед ним.
   – Это тут,– сказал “Медвежонок”. – Вот тут, Видите? Я говорил вам, правда? Я говорил вам!
   Маклин прошел несколько шагов вперед и взял фонарик у Роланда. Он пошарил им по преграде из валунов и плит, которые совершенно перекрыли коридор впереди них, отыскивая трещину, слабое место, дырку, куда можно бы вставить рычаг, что угодно. Но и крысе не проскочить бы внутрь.
   – Господь нам поможет,– спокойно сказал Маклин.
   – Я же говорил! Видите? Разве я не говорил вам? – бормотал “Медвежонок”.
   Обнаруженная преграда отняла у него остатки воли, которые еще двигали им.
   За этой каменной преградой находился склад с неприкосновенным запасом пищи и воды и помещение с оборудованием. Они были отрезаны от всего фонарей и батареек, туалетной бумаги, сигнальных ракет, от всего.
   – Нас нае…ли,– хихикнул “Медвежонок”. – Как нас нае…ли!
   Пыль оседала в луче фонарика. Маклин посветил вверх и увидел рваные щели, раздирающие потолок. Значительная часть коридора могла еще обрушиться. Кабели и провода оборвались, а стальные опорные балки, предназначением которых было сохранить Земляной Дом при ядерном нападении, были начисто срезаны. “Медвежонок” смеялся вперемешку со всхлипами, и поскольку Маклин осознал всю глубину катастрофы, он больше не мог вынести свидетельства человеческой слабости; он оскалился, лицо его перекосило от злобы, и повернувшись, ударил “Медвежонка” по лицу зудящей правой рукой.
   Но правой руки у него не было, и он отдернул руку назад. Боль была оглушающая и страшная, и сквозь тряпки закапала кровь.
   Маклин убаюкивал свою искалеченную руку на груди, плотно зажмурив глаза. Он чувствовал себя отвратительно, вот–вот его вырвет или он обосрется. Дисциплина и контроль! – думал он. Возьми себя в руки, солдат! Возьми себя в руки, мать твою!..
   Когда я открою глаза,– сказал он себе,– каменный завал исчезнет. Мы сможем пройти прямо по коридору, где лежит пища. У нас будет все, что надо. Пожалуйста, Боже… Пожалуйста, сделай, чтобы все было как надо.