Страница:
Он опять взглянул на нее, но на этот раз его взгляд задержался на запекшейся ранке в углублении на шее.
– От чего это? – спросил он ее. – Выглядит похожим на распятие.
Она дотронулась до нее:
– Я раньше носила цепочку с крестом.
– Что случилось?
– Кто–то,– она запнулась. Как она могла описать это? Сейчас, пока ее сознание избегало этого воспоминания, даже думать об этом было небезопасно. – Кто–то сорвал его у меня,– продолжила она.
Он задумчиво кивнул и пустил струйку дыма уголком рта. Сквозь голубоватое марево его глаза смотрели в ее.
– Вы верите в Бога?
– Да, верю.
– Почему? – спокойно спросил он.
– Я верю потому, что однажды Иисус придет и возьмет всех, кто заслужил, в Царст…
Нет, сказала она себе. Нет. Это Сестра Ужас бормотала о том, о чем болтали другие старьевщицы. Она остановилась, чтобы привести в порядок мысли, и потом сказала:
– Я верю в Бога потому, что осталась в живых, и не думаю, чтобы через все, что я прошла, я могла пройти сама по себе. Я верю в Бога, потому что верю, что доживу до других дней.
– Вы верите, потому что верите,– сказал он. – Это ничего не дает для логики, не правда ли?
– Не хотите ли вы сказать, что не верите?
Дойл Хэлланд отсутствующе улыбнулся. Улыбка медленно сползла с его лица.
– Вы действительно верите в то, что Бог видит все, леди? Вы думаете, что ему действительно интересно, проживете вы на один день больше или нет? Что отличает вас от тех мертвых, что мы видели сегодня? Разве Бог не заботился о них?
Он взял зажигалку с инициалами.
– Как насчет мистера РБР? Он недостаточно посещал церковь? Он не был хорошим парнем?
– Я не знаю, смотрит ли Бог на меня или нет,– ответила Сестра Ужас,– но я надеюсь, что смотрит. Я надеюсь, что достаточно значительна, что все мы достаточно значительны. А что до мертвых… Может, им повезло. Я не знаю.
– Может, и повезло,– согласился он. Он вернул зажигалку в карман. – Я просто не знаю, что еще такого осталось, ради чего следовало бы жить? Куда мы идем? Почему мы идем куда попало? Я имею в виду… Ведь ни одно место не хуже другого, чтобы умереть, не так ли?
– Я не собираюсь скоро умирать. Я полагаю, что Арти хочется вернуться в Детройт. Я иду с ним.
– А после этого? Если вы то же найдете и в Детройте?
Она пожала плечами:
– Как я сказала, я не собираюсь умирать. Буду идти, пока смогу.
– Никто не собирается умирать,– сказал он. – Когда–то давно я был оптимистом. Я верил в чудеса. Но знаете ли, что случилось? Я постарел. А мир стал низменнее. Раньше я служил Богу и верил в него всем моим сердцем, до мозга костей,– глаза его слегка сузились, как будто он смотрел на что–то очень далекое через огонь,– как я сказал, это было очень давно. Раньше я был оптимистом, а теперь… Думаю, я стал оппортунистом. Я всегда хорошо мог судить, куда дует ветер, и должен сказать, что теперь сужу о Боге, или о силе, которую мы принимаем за Бога, как об очень–очень слабом. Гаснущая свеча, если хотите, окруженная тьмой. И тьма смыкается.
Он сидел неподвижно, просто глядя, как горит огонь.
– Вы говорите совсем не как священник.
– И я не чувствуя себя им. Я просто чувствую себя… измученным человеком в черном костюме с дурацким испачканным белым воротником. Это вас не шокирует?
– Нет. Не думаю, что меня теперь можно чем–нибудь шокировать.
– Хорошо. Тогда это означает, что вы становитесь менее оптимистом, не правда ли? – он хмыкнул. – Извините. Догадываюсь, что я выражаюсь не так, как Спенсер в Городе Мальчиков, а? Но те последние обряды, исполненные мною… от них во рту остался привкус пепла, и я не могу избавиться от этого чертова привкуса,– взгляд его скользнул вниз, к сумке Сестры. – Что это за вещь, которую я видел у вас прошлой ночью? Та стеклянная вещь?
– Это я нашла на Пятой Авеню.
– А можно посмотреть ее?
Сестра вынула ее из сумки. Камни, вделанные в стеклянное кольцо, вспыхнули яркими цветами радуги. Отражения затанцевали по стенам комнаты, и лица Сестры и Дойла Хэлланда стали пятнистыми. Он втянул в себя воздух, потому что он в первый раз мог наконец хорошенько рассмотреть ее. Глаза его расширились, искорки сверкнули в его зрачках. Он протянул руку, чтобы коснуться ее, но в последний момент отвел ее.
– Что это такое?
– Просто стекло и камни, сплавившиеся вместе. Но… прошлой ночью, как раз перед вашим приходом… эта вещь сделала нечто чудесное, нечто такое, что я не могу объяснить.
Она рассказала ему про Джулию Кастильо и понимание ими друг друга при разговоре на своих языках, когда их соединяло стеклянное кольцо. Он сидел, молча слушая.
– Бет сказала, что это волшебная вещь. Об этом я судить не могу, но знаю, что эта вещь довольно странная. Видеть, как она подхватывает биение моего сердца… А как она светится… Не знаю, что это такое, но я наверняка не выкину ее, будьте уверены.
– Венец,– мягко сказал он,– я слышал, как Бет сказала, что это может быть венец. Похоже на тиару, правда?
– Пожалуй, да. Хотя и не на такую тиару, какие выставлялись в витрине “Тиффани”. Я имею в виду… она вся изогнута и выглядит колдовской. Я помню, как хотела сдаться. Хотела умереть. И когда я нашла ее, она заставила меня думать, что… Я не знаю, думаю, что это глупо.
– Продолжайте,– настаивал он.
– Она заставила меня подумать о песке,– сказала ему Сестра. – Песок, наверное, самая бесполезная вещь на свете, но вот посмотрите, во что может превратиться песок в правильных руках.
Она провела пальцем по бархатистой поверхности стекла.
– Даже самая бесполезная вещь может стать прекрасной,– сказала она. – Она лишь требует правильного подхода. Но созерцание этой прекрасной вещи и держание ее в руках заставляет меня думать, что я не такая бесполезная. Она заставляет меня оторвать от пола свою задницу и жить. Я раньше была тронутой, но после того, как нашла эту вещь… Я перестала быть ненормальной. Может быть, часть меня все еще ненормальна, я не знаю, но мне хочется верить, что не вся еще красота в мире умерла. Мне хочется верить, что красоту можно спасти.
– В последние дни я не так уж много видел красивого,– ответил он,– кроме этой вещи. Вы правы. Это очень, очень красивый кусок утиля,– он смутно улыбнулся. – Или венца. Или всего того, во что вы собираетесь верить.
Сестра кивнула и стала вглядываться в глубину стеклянного кольца. Под слоем стекла нити драгоценных металлов горели как бенгальские огни. Биение света в глубоком светло–коричневом топазе привлекло ее внимание; она чувствовала, что Дойл Хэлланд смотрит на нее, слышала потрескивание огня и порывы ветра снаружи, но светло–коричневый топаз и его гипнотизирующий ритм, такой плавный, такой устойчивый, заслонили от нее все. О, подумала она. Кто ты? Кто ты? Кто ты?
Она заморгала от неожиданности.
Больше она не держала стеклянное кольцо.
И больше не сидела у огня в доме в Нью–Джерси.
Ветер кружил вокруг нее, и она чувствовала запах сухой, сморщившейся земли и… чего–то еще. Что это было?
Да. Она теперь поняла. Это запах горелой кукурузы.
Она стояла на обширной, плоской равнине, а небо над ней было закрученной массой грязно–серых облаков, сквозь которую выскакивали бело–голубые пики молний. Обугленные кукурузные стебли лежали у ее ног, и единственное, что выделялось среди этого страшного пустыря, был круглый куполообразный холм в сотне ярдов от нее, похожий на могилу.
Я сплю, подумала она. На самом деле я сижу в Нью–Джерси. Это сонное видение, картина в моем мозгу, вот и все. Я могу проснуться, когда захочу, и опять буду в Нью–Джерси.
Она посмотрела на странный холм и заинтересовалась, насколько далеко она может раздвинуть границы своего сна. Если сделать шаг, подумала она, распадется ли эта картина на кусочки, как кадры в кино? Она решила выяснить и сделать один шаг. Сонное видение не распалось. Если это сон, сказала она себе, тогда, Господи помоги, я иду во сне где–то далеко от Нью–Джерси, потому что я чувствую этот ветер на своем лице!
Она прошла по сухой земле и кукурузе к холму, но пыль при этом не заклубилась у нее под ногами, и у нее было ощущение, что она плывет над пейзажем как дух, а не взаправду идет, хотя и знала, что идет ногами. Когда она приблизилась к холму, то увидела, что это куча из земли, тысяч обгоревших стеблей кукурузы, кусков дерева и цементных блоков, спрессованная вся в единое целое. Неподалеку был перекрученный железный предмет, который мог быть когда–то автомобилем, а другой лежал в десяти–пятнадцати ярдах от первого. Другие куски железа, дерева и обломки были разбросаны вокруг; тут лежал патрубок бензонасоса, там обгоревшая крышка чемодана. Обрывки одежды, одежды малыша, валялись тут же. Сестра прошла – прошла во сне, подумала она,– мимо колеса от фургона, наполовину погрузившегося в землю, и тут нашла остатки от вывески, на которой сохранились различимые буквы “П…О…У”.
Она остановилась в ярдах двадцати от похожего на могилу холма. Забавная вещь – видеть сны, подумала она. Мне бы лучше видеть во сне толстый бифштекс и фруктовое мороженое.
Сестра огляделась по сторонам, но ничего кроме опустошения не увидела.
Но нет. Что–то на земле привлекло ее взгляд, какая–то маленькая фигура, и она пошла к ней. Кукла, поняла она, когда подошла поближе. Кукла, у которой сохранился лишь клок шерсти, приклеенной к телу, с двумя пластмассовыми глазами с маленькими черными зрачками, которые, знала Сестра, будут двигаться, если ее поднимать. Она встала над куклой. Вещь была ей чем–то знакома, и она подумала о своей умершей дочери, усаживающейся перед телевизором, закрывая его собой. Повторный показ старого сериала для детей, называвшегося “Улица Сезам”, были ее любимыми телепередачами.
И Сестра вспомнила, как ребенок показывал на экран, восторженно крича: “Пирожковый Обжора!”
Пирожковый Обжора. Это именно он лежал сейчас у ее ног.
Что–то в этой кукле здесь, на этой опустошенной земле, затронуло струну страшной печали в сердце Сестры. Где теперь этот ребенок, которому принадлежала эта кукла? Унесен ураганом? Или засыпан и лежит мертвым под землей?
Она нагнулась, чтобы подобрать куклу Пирожковый Обжора. И ее руки прошли сквозь нее, как будто она или это видение были из дыма.
Это – сон, подумала Сестра. Это ненастоящее! Это – мираж в моем сознании, и я иду по нему во сне.
Она отступила от куклы. Это было самым замечательным из всего, что сохранилось, если только ребенок, потерявший ее, когда–нибудь придет сюда обратно.
Сестра только зажмурила глаза. Теперь я хочу вернуться, подумала она. Я хочу вернуться туда, где была, подальше отсюда
– …за ваши мысли.
Сестру ошеломил этот голос, как будто кто–то нашептывал ей в ухо. Она посмотрела в его сторону. Над ней было лицо Дойла Хэлланда, застывшее между огнем от камина и отражением от камней.
– Что?
– Я сказал: пенни за ваши мысли. Куда это вы унеслись?
Действительно – куда? – удивилась Сестра.
– Далеко отсюда,– сказала она. Все было, как прежде. Видение исчезло, но Сестре чудилось, что она все еще чувствует запах обгоревшего зерна и ветер на лице.
Сигарета догорала в ее пальцах. Она сделал последнюю затяжку и потом щелчком бросила ее в камин. Он положила стеклянное кольцо обратно к себе в сумку.
В своем сознании она еще ясно видела земляной холм, колесо фургона, искореженные остатки автомобилей и Пирожкового Обжору с голубой шерстью.
– Где я была? – спрашивала она себя и не находила ответа.
– Куда мы направимся утром? – спросил Хэлланд.
– На запад,– ответила она. – Мы все время идем на запад. Может быть, завтра мы найдем автомобиль с ключом зажигания. Может быть, найдем каких–нибудь людей? Не думаю, что в ближайшее время будут проблемы с едой. Можно насобирать достаточно, пока будем идти. Во всяком случае, с едой у меня никогда особых хлопот. Хотя с водой все же проблемы будут.
Раковины в кухне и ванной в этом доме пересохли, и Сестра решила, что ударные волны разрушили повсеместно водопровод.
– Вы действительно думаете, что где–нибудь будет лучше? – он поднял свои обожженные брови. – Ветер разнесет радиацию по всей стране, и если взрывы, пожары и радиация не уничтожат людей, то это сделают голод, жажда и холод. Я бы сказал, что идти больше некуда, не так ли?
Сестра глядела на огонь.
– Как я сказала,– наконец выговорила она,– никто не обязан идти со мной, если не хочет. Я теперь хочу поспать. Спокойной ночи.
Она заползла туда, где под коврами сгрудились остальные, и легла между Арти и Бет, и постаралась заснуть, а ветер выл за стенами.
Дойл Хэлланд осторожно потрогал железную пластину в своей ноге. Он сидел, слегка нагнувшись вперед, и его взгляд переходил с Сестры на сумку, которую она прижимала к себе. Он задумчиво хмыкал, докурил сигарету до фильтра и бросил ее в камин. Потом устроился в углу, лицом к Сестре и остальным, и смотрел на них наверное минут пять, глаза его блестели в темноте, а затем он, откинув голову назад, уснул сидя.
Глава 26. Новый поворот игры
– От чего это? – спросил он ее. – Выглядит похожим на распятие.
Она дотронулась до нее:
– Я раньше носила цепочку с крестом.
– Что случилось?
– Кто–то,– она запнулась. Как она могла описать это? Сейчас, пока ее сознание избегало этого воспоминания, даже думать об этом было небезопасно. – Кто–то сорвал его у меня,– продолжила она.
Он задумчиво кивнул и пустил струйку дыма уголком рта. Сквозь голубоватое марево его глаза смотрели в ее.
– Вы верите в Бога?
– Да, верю.
– Почему? – спокойно спросил он.
– Я верю потому, что однажды Иисус придет и возьмет всех, кто заслужил, в Царст…
Нет, сказала она себе. Нет. Это Сестра Ужас бормотала о том, о чем болтали другие старьевщицы. Она остановилась, чтобы привести в порядок мысли, и потом сказала:
– Я верю в Бога потому, что осталась в живых, и не думаю, чтобы через все, что я прошла, я могла пройти сама по себе. Я верю в Бога, потому что верю, что доживу до других дней.
– Вы верите, потому что верите,– сказал он. – Это ничего не дает для логики, не правда ли?
– Не хотите ли вы сказать, что не верите?
Дойл Хэлланд отсутствующе улыбнулся. Улыбка медленно сползла с его лица.
– Вы действительно верите в то, что Бог видит все, леди? Вы думаете, что ему действительно интересно, проживете вы на один день больше или нет? Что отличает вас от тех мертвых, что мы видели сегодня? Разве Бог не заботился о них?
Он взял зажигалку с инициалами.
– Как насчет мистера РБР? Он недостаточно посещал церковь? Он не был хорошим парнем?
– Я не знаю, смотрит ли Бог на меня или нет,– ответила Сестра Ужас,– но я надеюсь, что смотрит. Я надеюсь, что достаточно значительна, что все мы достаточно значительны. А что до мертвых… Может, им повезло. Я не знаю.
– Может, и повезло,– согласился он. Он вернул зажигалку в карман. – Я просто не знаю, что еще такого осталось, ради чего следовало бы жить? Куда мы идем? Почему мы идем куда попало? Я имею в виду… Ведь ни одно место не хуже другого, чтобы умереть, не так ли?
– Я не собираюсь скоро умирать. Я полагаю, что Арти хочется вернуться в Детройт. Я иду с ним.
– А после этого? Если вы то же найдете и в Детройте?
Она пожала плечами:
– Как я сказала, я не собираюсь умирать. Буду идти, пока смогу.
– Никто не собирается умирать,– сказал он. – Когда–то давно я был оптимистом. Я верил в чудеса. Но знаете ли, что случилось? Я постарел. А мир стал низменнее. Раньше я служил Богу и верил в него всем моим сердцем, до мозга костей,– глаза его слегка сузились, как будто он смотрел на что–то очень далекое через огонь,– как я сказал, это было очень давно. Раньше я был оптимистом, а теперь… Думаю, я стал оппортунистом. Я всегда хорошо мог судить, куда дует ветер, и должен сказать, что теперь сужу о Боге, или о силе, которую мы принимаем за Бога, как об очень–очень слабом. Гаснущая свеча, если хотите, окруженная тьмой. И тьма смыкается.
Он сидел неподвижно, просто глядя, как горит огонь.
– Вы говорите совсем не как священник.
– И я не чувствуя себя им. Я просто чувствую себя… измученным человеком в черном костюме с дурацким испачканным белым воротником. Это вас не шокирует?
– Нет. Не думаю, что меня теперь можно чем–нибудь шокировать.
– Хорошо. Тогда это означает, что вы становитесь менее оптимистом, не правда ли? – он хмыкнул. – Извините. Догадываюсь, что я выражаюсь не так, как Спенсер в Городе Мальчиков, а? Но те последние обряды, исполненные мною… от них во рту остался привкус пепла, и я не могу избавиться от этого чертова привкуса,– взгляд его скользнул вниз, к сумке Сестры. – Что это за вещь, которую я видел у вас прошлой ночью? Та стеклянная вещь?
– Это я нашла на Пятой Авеню.
– А можно посмотреть ее?
Сестра вынула ее из сумки. Камни, вделанные в стеклянное кольцо, вспыхнули яркими цветами радуги. Отражения затанцевали по стенам комнаты, и лица Сестры и Дойла Хэлланда стали пятнистыми. Он втянул в себя воздух, потому что он в первый раз мог наконец хорошенько рассмотреть ее. Глаза его расширились, искорки сверкнули в его зрачках. Он протянул руку, чтобы коснуться ее, но в последний момент отвел ее.
– Что это такое?
– Просто стекло и камни, сплавившиеся вместе. Но… прошлой ночью, как раз перед вашим приходом… эта вещь сделала нечто чудесное, нечто такое, что я не могу объяснить.
Она рассказала ему про Джулию Кастильо и понимание ими друг друга при разговоре на своих языках, когда их соединяло стеклянное кольцо. Он сидел, молча слушая.
– Бет сказала, что это волшебная вещь. Об этом я судить не могу, но знаю, что эта вещь довольно странная. Видеть, как она подхватывает биение моего сердца… А как она светится… Не знаю, что это такое, но я наверняка не выкину ее, будьте уверены.
– Венец,– мягко сказал он,– я слышал, как Бет сказала, что это может быть венец. Похоже на тиару, правда?
– Пожалуй, да. Хотя и не на такую тиару, какие выставлялись в витрине “Тиффани”. Я имею в виду… она вся изогнута и выглядит колдовской. Я помню, как хотела сдаться. Хотела умереть. И когда я нашла ее, она заставила меня думать, что… Я не знаю, думаю, что это глупо.
– Продолжайте,– настаивал он.
– Она заставила меня подумать о песке,– сказала ему Сестра. – Песок, наверное, самая бесполезная вещь на свете, но вот посмотрите, во что может превратиться песок в правильных руках.
Она провела пальцем по бархатистой поверхности стекла.
– Даже самая бесполезная вещь может стать прекрасной,– сказала она. – Она лишь требует правильного подхода. Но созерцание этой прекрасной вещи и держание ее в руках заставляет меня думать, что я не такая бесполезная. Она заставляет меня оторвать от пола свою задницу и жить. Я раньше была тронутой, но после того, как нашла эту вещь… Я перестала быть ненормальной. Может быть, часть меня все еще ненормальна, я не знаю, но мне хочется верить, что не вся еще красота в мире умерла. Мне хочется верить, что красоту можно спасти.
– В последние дни я не так уж много видел красивого,– ответил он,– кроме этой вещи. Вы правы. Это очень, очень красивый кусок утиля,– он смутно улыбнулся. – Или венца. Или всего того, во что вы собираетесь верить.
Сестра кивнула и стала вглядываться в глубину стеклянного кольца. Под слоем стекла нити драгоценных металлов горели как бенгальские огни. Биение света в глубоком светло–коричневом топазе привлекло ее внимание; она чувствовала, что Дойл Хэлланд смотрит на нее, слышала потрескивание огня и порывы ветра снаружи, но светло–коричневый топаз и его гипнотизирующий ритм, такой плавный, такой устойчивый, заслонили от нее все. О, подумала она. Кто ты? Кто ты? Кто ты?
Она заморгала от неожиданности.
Больше она не держала стеклянное кольцо.
И больше не сидела у огня в доме в Нью–Джерси.
Ветер кружил вокруг нее, и она чувствовала запах сухой, сморщившейся земли и… чего–то еще. Что это было?
Да. Она теперь поняла. Это запах горелой кукурузы.
Она стояла на обширной, плоской равнине, а небо над ней было закрученной массой грязно–серых облаков, сквозь которую выскакивали бело–голубые пики молний. Обугленные кукурузные стебли лежали у ее ног, и единственное, что выделялось среди этого страшного пустыря, был круглый куполообразный холм в сотне ярдов от нее, похожий на могилу.
Я сплю, подумала она. На самом деле я сижу в Нью–Джерси. Это сонное видение, картина в моем мозгу, вот и все. Я могу проснуться, когда захочу, и опять буду в Нью–Джерси.
Она посмотрела на странный холм и заинтересовалась, насколько далеко она может раздвинуть границы своего сна. Если сделать шаг, подумала она, распадется ли эта картина на кусочки, как кадры в кино? Она решила выяснить и сделать один шаг. Сонное видение не распалось. Если это сон, сказала она себе, тогда, Господи помоги, я иду во сне где–то далеко от Нью–Джерси, потому что я чувствую этот ветер на своем лице!
Она прошла по сухой земле и кукурузе к холму, но пыль при этом не заклубилась у нее под ногами, и у нее было ощущение, что она плывет над пейзажем как дух, а не взаправду идет, хотя и знала, что идет ногами. Когда она приблизилась к холму, то увидела, что это куча из земли, тысяч обгоревших стеблей кукурузы, кусков дерева и цементных блоков, спрессованная вся в единое целое. Неподалеку был перекрученный железный предмет, который мог быть когда–то автомобилем, а другой лежал в десяти–пятнадцати ярдах от первого. Другие куски железа, дерева и обломки были разбросаны вокруг; тут лежал патрубок бензонасоса, там обгоревшая крышка чемодана. Обрывки одежды, одежды малыша, валялись тут же. Сестра прошла – прошла во сне, подумала она,– мимо колеса от фургона, наполовину погрузившегося в землю, и тут нашла остатки от вывески, на которой сохранились различимые буквы “П…О…У”.
Она остановилась в ярдах двадцати от похожего на могилу холма. Забавная вещь – видеть сны, подумала она. Мне бы лучше видеть во сне толстый бифштекс и фруктовое мороженое.
Сестра огляделась по сторонам, но ничего кроме опустошения не увидела.
Но нет. Что–то на земле привлекло ее взгляд, какая–то маленькая фигура, и она пошла к ней. Кукла, поняла она, когда подошла поближе. Кукла, у которой сохранился лишь клок шерсти, приклеенной к телу, с двумя пластмассовыми глазами с маленькими черными зрачками, которые, знала Сестра, будут двигаться, если ее поднимать. Она встала над куклой. Вещь была ей чем–то знакома, и она подумала о своей умершей дочери, усаживающейся перед телевизором, закрывая его собой. Повторный показ старого сериала для детей, называвшегося “Улица Сезам”, были ее любимыми телепередачами.
И Сестра вспомнила, как ребенок показывал на экран, восторженно крича: “Пирожковый Обжора!”
Пирожковый Обжора. Это именно он лежал сейчас у ее ног.
Что–то в этой кукле здесь, на этой опустошенной земле, затронуло струну страшной печали в сердце Сестры. Где теперь этот ребенок, которому принадлежала эта кукла? Унесен ураганом? Или засыпан и лежит мертвым под землей?
Она нагнулась, чтобы подобрать куклу Пирожковый Обжора. И ее руки прошли сквозь нее, как будто она или это видение были из дыма.
Это – сон, подумала Сестра. Это ненастоящее! Это – мираж в моем сознании, и я иду по нему во сне.
Она отступила от куклы. Это было самым замечательным из всего, что сохранилось, если только ребенок, потерявший ее, когда–нибудь придет сюда обратно.
Сестра только зажмурила глаза. Теперь я хочу вернуться, подумала она. Я хочу вернуться туда, где была, подальше отсюда
– …за ваши мысли.
Сестру ошеломил этот голос, как будто кто–то нашептывал ей в ухо. Она посмотрела в его сторону. Над ней было лицо Дойла Хэлланда, застывшее между огнем от камина и отражением от камней.
– Что?
– Я сказал: пенни за ваши мысли. Куда это вы унеслись?
Действительно – куда? – удивилась Сестра.
– Далеко отсюда,– сказала она. Все было, как прежде. Видение исчезло, но Сестре чудилось, что она все еще чувствует запах обгоревшего зерна и ветер на лице.
Сигарета догорала в ее пальцах. Она сделал последнюю затяжку и потом щелчком бросила ее в камин. Он положила стеклянное кольцо обратно к себе в сумку.
В своем сознании она еще ясно видела земляной холм, колесо фургона, искореженные остатки автомобилей и Пирожкового Обжору с голубой шерстью.
– Где я была? – спрашивала она себя и не находила ответа.
– Куда мы направимся утром? – спросил Хэлланд.
– На запад,– ответила она. – Мы все время идем на запад. Может быть, завтра мы найдем автомобиль с ключом зажигания. Может быть, найдем каких–нибудь людей? Не думаю, что в ближайшее время будут проблемы с едой. Можно насобирать достаточно, пока будем идти. Во всяком случае, с едой у меня никогда особых хлопот. Хотя с водой все же проблемы будут.
Раковины в кухне и ванной в этом доме пересохли, и Сестра решила, что ударные волны разрушили повсеместно водопровод.
– Вы действительно думаете, что где–нибудь будет лучше? – он поднял свои обожженные брови. – Ветер разнесет радиацию по всей стране, и если взрывы, пожары и радиация не уничтожат людей, то это сделают голод, жажда и холод. Я бы сказал, что идти больше некуда, не так ли?
Сестра глядела на огонь.
– Как я сказала,– наконец выговорила она,– никто не обязан идти со мной, если не хочет. Я теперь хочу поспать. Спокойной ночи.
Она заползла туда, где под коврами сгрудились остальные, и легла между Арти и Бет, и постаралась заснуть, а ветер выл за стенами.
Дойл Хэлланд осторожно потрогал железную пластину в своей ноге. Он сидел, слегка нагнувшись вперед, и его взгляд переходил с Сестры на сумку, которую она прижимала к себе. Он задумчиво хмыкал, докурил сигарету до фильтра и бросил ее в камин. Потом устроился в углу, лицом к Сестре и остальным, и смотрел на них наверное минут пять, глаза его блестели в темноте, а затем он, откинув голову назад, уснул сидя.
Глава 26. Новый поворот игры
Это началось с искаженного голоса, звавшего из–за забаррикадированной двери гимнастического зала: – Полковник? Полковник Маклин?
Маклин, стоя на коленях в темноте, не отвечал. Недалеко Роланд Кронингер щелкнул предохранителем автомата, и тяжелое дыхание Уорнера доносилось справа сверху.
– Мы знаем, что вы в гимнастическом зале,– продолжал голос. – Все остальное мы уже обыскали. Сделали себе милую маленькую крепость, да?
Как только Роланд сообщил о случае в кафетерии, они позаботились забаррикадировать дверь гимнастического зала камнями, кабелем и частями разбитых механизмов. Мальчик подал прекрасную идею разбросать везде по коридору осколки стекла, чтобы порезать мародерам коленки и руки, когда они будут ползти в темноте. За минуту до того, как Маклин услышал этот голос, он различал ругательства и злобные причитания, и знал, что стекло сделало свое дело. В левой руке он держал импровизированное оружие, которое было частью механизма “Натиулис Супер Пуловер” – трубка металлической стойки примерно двух футов длиной с двенадцатидюймовой цепочкой и свисающим зубчатым колесом на конце.
– Мальчишка внутри, у вас? – спросил голос. – Я ищу тебя, мальчик. Ты действительно задал мне работу, маленький гаденыш. – Теперь Роланд знал, что Шорр избежал смерти, и заметил, что добродушия в голосе сержанта поубавилось.
Нервы “Медвежонка” Уорнера сдали: – Уходи! Оставь нас в покое!
О, черт, подумал Маклин. Теперь Шорр точно знает, что поймал нас!
Наступила долгая тишина. Затем: – У меня есть несколько голодных людей, которых надо покормить, полковник. Мы знаем, что у вас там целый мешок еды. Разве это правильно – взять все себе? – Когда Маклин не ответил, искаженный голос Шорра прокричал: – Дайте нам еды, вы, сукины дети!
Что–то схватило Маклина за плечо, так, будто холодная, сильная клешня впилась в его кожу.
– Больше ртов – меньше еды,– Солдат–Тень прошептал. – Ты знаешь, как это – быть голодным, да? Помнишь шахту в Наме? Помнишь, что ты делал, чтобы достать тот рис, мистер?
Маклин кивнул. Он помнил. О, да, он помнил. Он помнил, зная, что умер бы, если бы не добился большего, чем четверть маленького рисового пирожка каждый раз, когда охранники бросали его вниз, и знал, что другие Мак–Ги, Рэгсдейл и Миссисипи – тоже могли бы видеть себя в гробу. У человека бывает определенное выражение во взгляде, когда его припирают к стенке и лишают гуманности; все его лицо изменяется, как будто бы маска на нем внезапно трескается, обнаруживая его настоящее звериное лицо.
И Маклин решил, что ему придется это сделать.
Солдат–Тень сказал ему, как это делать.
Рэгсдейл был самым слабым. Это было очень просто – утопить лицо Рэгсдейла в грязи, пока все остальные спали.
Но Солдат–Тень сказал, что одной трети от всего риса недостаточно. Маклин задушил Мак–Ги, и так их осталось двое.
Миссисипи был слишком крепким, чтобы его просто убить. Он был все еще сильным и каждый раз побеждал Маклина. Но Маклин не отставал от него, нападая на него снова и снова, когда он пытался заснуть, и наконец Миссисипи сошел с ума и спрятался в угол, взывая к Иисусу, как истеричный ребенок.
И тогда это уже стало легко – сжать его подбородок и свернуть ему голову.
Теперь весь рис был его, и Солдат–Тень сказал, что он сделал очень, очень хорошо.
– Вы меня слышите, полковник? – Шорр за баррикадой усмехнулся. – Только дайте нам еды, и мы уйдем!
– Полицейское дерьмо,– ответил Маклин. Теперь было бессмысленно скрываться. – У нас здесь есть оружие, Шорр. – Он очень хотел, чтобы этот человек поверил, что у них есть больше, чем один автомат, пара металлических инструментов, дровокол и несколько булыжников. – Убирайся!
– Мы можем подбросить в ваш городок кое–какие игрушки. Думаю, вам будет не очень приятно узнать, что они из себя представляют.
– Вы блефуете.
– Я? Ну, сэр, позвольте мне объяснить вам это. Я нашел способ добраться до гаража. Там не многое сохранилось. Все оборудование – металлолом, невозможно даже добраться до рукоятки подъемника. Но я нашел то, что мне было нужно, полковник, и не завидую тому, что у вас там много оружия. Так вот: дадите вы нам еду или мы возьмем ее сами?
– Роланд,– быстро произнес Маклин,– приготовься к стрельбе.
Мальчишка наставил “Ингрем” на голос Шорра.
– Чего вы добиваетесь, находясь здесь? – обратился к ним Маклин. – Вы можете найти для себя пищу сами, так же, как и мы нашли себе.
– Там нет больше! – возмутился Шорр. – Вы, сукины дети, не собираетесь же вы убивать нас, как убивали всех в этой чертовой…
– Огонь,– скомандовал Маклин.
Роланд нажал на спусковой крючок без колебания. Автомат подпрыгивал в его руках, когда пули пересекали гимнастический зал, как алые кометы. Они ударили по баррикаде и по стене рядом с дверью, безумно хлопая и завывая, рикошетируя.
В короткой внезапной вспышке света, человек – не Шорр – видимо пытался перелезть через баррикады по свободному пространству между кучей мусора и верхом двери. Он вздрогнул, завалился назад, когда началась стрельба, и вдруг неожиданно вскрикнул, запутался в проволоке на стеклах, которые разбросал Роланд. Пули настигли его, и он, дергаясь, все больше запутывался в проволоке. Его крики оборвались. Руки повисли, их вес потянул тело, и он упал обратно в коридор.
Роланд перестал жать на курок. Его карманы были полны патронов, и полковник уже обучил его, как быстро менять обойму. Автомат умолк. Мародеры молчали.
– Они ушли! – закричал Уорнер. – Мы прогнали их!
– Заткнись! – предупредил Маклин. Он увидел короткую вспышку в коридоре, как будто зажгли спичку. В следующий момент что–то горящее пролетело через баррикады и ударило со звуком вдребезги разбивающегося стекла. У Маклина было две секунды почувствовать запах бензина до того как этот “коктейль Молотова” прилетел и полоса огня растянулась поперек гимнастического зала. Он едва успел отдернуть голову назад, под прикрытие булыжника, как во все стороны полетели брызги горящего бензина. Пламя содержимого бутылки миновало его, и когда после взрыва он поднял голову, то увидел лужи бензина, горевшие на расстоянии пяти футов от него.
Роланд тоже быстро пригнул голову, но маленький осколок стекла порезал ему щеку и плечо. Он втянул голову и снова выстрелил в дверной проем; пули безрезультатно рикошетили от верха баррикады.
– Как тебе это нравится, Маклин? – поинтересовался Шорр. – Мы нашли немного бензина в одной из машин. Нашли какие–то тряпки и пивные бутылки. Их у нас много. Тебе понравилось это?
Огонь пожирал стены гимнастического зала. Но Маклина куда больше беспокоило то, что Шорр и другие могли стоять за баррикадой и метать эту дрянь поверх нее. Он услышал скребущий звук какого–то металлического инструмента в завале, который блокировал дверь, и несколько булыжников сползло вниз.
Вторая бутылка с бензином и горящей тряпкой влетела в зал и взорвалась возле капитана Уорнера, который укрывался за множеством камней, и разворотила металлические и корабельные гири. Бензин разбрызгивался подобно топленому салу, кипящему на сковороде, и капитан вскрикнул, когда в него попало стекло. Роланд стрелял из автомата в дверной проем, когда третья бутылка приземлилась между ним и полковником Маклином, и ему пришлось отскочить в сторону, потому что горящий бензин попал ему на ногу. Осколки стекла ударялись в куртку Маклина, один задел его чуть выше правой брови и расцарапал лоб.
Различный хлам в гимнастическом зале – маты, полотенца, потолочные плитки, разодранное покрытие и деревянные панели – был охвачен огнем. Дым витал в воздухе, насыщенном парами бензина.
Когда Роланд снова взглянул вверх, то увидел размытые фигуры, пробирающиеся через баррикаду. Он снова выстрелил, и они отшатнулись назад в коридор. В ответ ему взорвалась очередная бутылка с бензином, языки пламени опалили лицо Роланда и ему стало трудно дышать. Он почувствовал жгучую боль и посмотрел на левую руку; она была в пламени, круги огня размером с серебряную монету были разбросаны по всей руке. Он в ужасе закричал и бросился к ведру наполненному туалетной водой.
Языки пламени разрастались, пробираясь через гимнастический зал. Большая часть баррикады разрушилась, и Маклин увидел мародеров, входящих в зал; Шорр вел их, держа в руках ручку щетки, заточенную как копье, окровавленная тряпка обертывала его опухшее лицо с широко раскрытыми глазами. За ним шли три мужчины и женщина, все они несли примитивные орудия: камни с острыми гранями и дубинки, сделанные из сломанной мебели.
В то время как Роланд неистово боролся с горящим бензином “Медвежонок” Уорнер выполз из своего укрытия и упал на колени перед Шорром, его руки молили о прощении, о милосердии.
– Не убивай меня! – умолял он. – Я с тобой! Клянусь Богом, я с…
Шорр направил заточенный конец швабры на горло Уорнера. Другие столпились вокруг него, избивая руками и ногами капитана. Языки пламени играли тенями на стене, как танцоры в Аду. Затем Шорр выдернул копье из горла Уорнера и направился по направлению к полковнику Маклину.
Роланд подобрал автомат. Внезапно чья–то рука обхватила его сзади вокруг шеи и рывком повалила на ноги. Он видел неясный облик человека в оборванной одежде, стоящего над ним и собирающего опустить булыжник на его череп.
Шорр атаковал Маклина. Полковник, шатаясь на ногах, оборонялся булавой.
Человек, схвативший Роланда за шею, издал шокирующий крик. Он носил очки с разбитыми линзами, держащиеся на переносице с помощью ленточки.
Шорр маневрировал копьем. Маклин потерял равновесие и упал, извернулся от копья так, что оно только задело его бок. – Роланд, помоги мне! – закричал он.
– О, Боже,– выдохнул человек с разбитыми очками. – Роланд… ты жив…
Роланду показалось, что этот мужской голос знаком ему, но он не был уверен. Теперь нельзя было быть уверенным ни в чем, но теперь он действительно был Рыцарем Короля. Все, что происходило ранее, было тенями, хрупкими и бестелесными, а теперь была реальная жизнь.
– Роланд,– сказал человек,– ты не узнаешь своего…
Роланд наставил автомат вверх и разнес выстрелом голову этого человека. Незнакомец пошатнулся, разбитые зубы оскалились на кровавой маске, и упал в огонь.
Остальные люди бросились к мусорному мешку с остатками еды, с озверением набросились на него, ссорясь и дерясь из–за кусочков. Роланд повернулся к Шорру и полковнику Маклину; Шорр нападал на полковника со своим копьем, в то время как Маклин использовал металлическую дубинку для отражения его ударов. Маклин занял оборонительную позицию в углу, где огонь открыл большой вентиляционный люк в разрушенной стене, и перекрывавшая его решетка висела на одном болте.
Роланд начал было стрелять, но дым окутывал обе фигуры, и он испугался, что убьет Короля. Его палец отпустил курок – и что–то ударило его в спину и повалило его лицом на пол, где он пытался судорожно дышать. Автомат выпал из его рук, и какая–то женщина с безумными покрасневшими глазами, которая бросила в него булыжником, карабкалась на четвереньках, чтобы достать его.
Маклин обрушил дубину на голову Шорра. Шорр крякнул, спотыкнулся об булыжники и горящий хлам. – Ну же! – закричал Маклин. – Ну же, достань меня!
Безумная женщина проползла возле Роланда и подобрала оружие. Роланд был все еще оглушен, но понял, что и он, и Король будут мертвы, если женщина сможет воспользоваться автоматом; он схватил ее за запястье, она визжала и боролась, скрежеща зубами. Затем она подняла другую руку и нацелилась пальцами в его глаза, но он отдернул голову, чтобы не стать слепым. Женщина высвободила свою руку, державшую автомат, и, по–прежнему еще визжа, прицелилась.
Она выстрелила, пули пересекли зал.
Но целилась она не в полковника Маклина. Ее мишенями были два человека, дерущиеся у мусорного ящика и пляшущие, потому что ботинки у них были охвачены пламенем. Они легли, а женщина направилась к мусорному баку, крепко прижимая автомат к груди.
Звуки выстрелов заставили Шорра обернуться – и Маклин тут же напал на него, ударил изо всех сил по боку своей дубинкой. Он услышал, как ломаются ребра Шорра, подобно веткам, раздавливаемым ногами. Шорр закричал, попытался сделать шаг, но споткнулся и упал на колени. Маклин высоко поднял дубину и обрушил ее прямо на середину лба Шорра, и череп его раскололся ровно на две части, как у манекена. Маклин стоял над телом и бил по черепу снова и снова. Голова Шорра стала терять форму.
Маклин, стоя на коленях в темноте, не отвечал. Недалеко Роланд Кронингер щелкнул предохранителем автомата, и тяжелое дыхание Уорнера доносилось справа сверху.
– Мы знаем, что вы в гимнастическом зале,– продолжал голос. – Все остальное мы уже обыскали. Сделали себе милую маленькую крепость, да?
Как только Роланд сообщил о случае в кафетерии, они позаботились забаррикадировать дверь гимнастического зала камнями, кабелем и частями разбитых механизмов. Мальчик подал прекрасную идею разбросать везде по коридору осколки стекла, чтобы порезать мародерам коленки и руки, когда они будут ползти в темноте. За минуту до того, как Маклин услышал этот голос, он различал ругательства и злобные причитания, и знал, что стекло сделало свое дело. В левой руке он держал импровизированное оружие, которое было частью механизма “Натиулис Супер Пуловер” – трубка металлической стойки примерно двух футов длиной с двенадцатидюймовой цепочкой и свисающим зубчатым колесом на конце.
– Мальчишка внутри, у вас? – спросил голос. – Я ищу тебя, мальчик. Ты действительно задал мне работу, маленький гаденыш. – Теперь Роланд знал, что Шорр избежал смерти, и заметил, что добродушия в голосе сержанта поубавилось.
Нервы “Медвежонка” Уорнера сдали: – Уходи! Оставь нас в покое!
О, черт, подумал Маклин. Теперь Шорр точно знает, что поймал нас!
Наступила долгая тишина. Затем: – У меня есть несколько голодных людей, которых надо покормить, полковник. Мы знаем, что у вас там целый мешок еды. Разве это правильно – взять все себе? – Когда Маклин не ответил, искаженный голос Шорра прокричал: – Дайте нам еды, вы, сукины дети!
Что–то схватило Маклина за плечо, так, будто холодная, сильная клешня впилась в его кожу.
– Больше ртов – меньше еды,– Солдат–Тень прошептал. – Ты знаешь, как это – быть голодным, да? Помнишь шахту в Наме? Помнишь, что ты делал, чтобы достать тот рис, мистер?
Маклин кивнул. Он помнил. О, да, он помнил. Он помнил, зная, что умер бы, если бы не добился большего, чем четверть маленького рисового пирожка каждый раз, когда охранники бросали его вниз, и знал, что другие Мак–Ги, Рэгсдейл и Миссисипи – тоже могли бы видеть себя в гробу. У человека бывает определенное выражение во взгляде, когда его припирают к стенке и лишают гуманности; все его лицо изменяется, как будто бы маска на нем внезапно трескается, обнаруживая его настоящее звериное лицо.
И Маклин решил, что ему придется это сделать.
Солдат–Тень сказал ему, как это делать.
Рэгсдейл был самым слабым. Это было очень просто – утопить лицо Рэгсдейла в грязи, пока все остальные спали.
Но Солдат–Тень сказал, что одной трети от всего риса недостаточно. Маклин задушил Мак–Ги, и так их осталось двое.
Миссисипи был слишком крепким, чтобы его просто убить. Он был все еще сильным и каждый раз побеждал Маклина. Но Маклин не отставал от него, нападая на него снова и снова, когда он пытался заснуть, и наконец Миссисипи сошел с ума и спрятался в угол, взывая к Иисусу, как истеричный ребенок.
И тогда это уже стало легко – сжать его подбородок и свернуть ему голову.
Теперь весь рис был его, и Солдат–Тень сказал, что он сделал очень, очень хорошо.
– Вы меня слышите, полковник? – Шорр за баррикадой усмехнулся. – Только дайте нам еды, и мы уйдем!
– Полицейское дерьмо,– ответил Маклин. Теперь было бессмысленно скрываться. – У нас здесь есть оружие, Шорр. – Он очень хотел, чтобы этот человек поверил, что у них есть больше, чем один автомат, пара металлических инструментов, дровокол и несколько булыжников. – Убирайся!
– Мы можем подбросить в ваш городок кое–какие игрушки. Думаю, вам будет не очень приятно узнать, что они из себя представляют.
– Вы блефуете.
– Я? Ну, сэр, позвольте мне объяснить вам это. Я нашел способ добраться до гаража. Там не многое сохранилось. Все оборудование – металлолом, невозможно даже добраться до рукоятки подъемника. Но я нашел то, что мне было нужно, полковник, и не завидую тому, что у вас там много оружия. Так вот: дадите вы нам еду или мы возьмем ее сами?
– Роланд,– быстро произнес Маклин,– приготовься к стрельбе.
Мальчишка наставил “Ингрем” на голос Шорра.
– Чего вы добиваетесь, находясь здесь? – обратился к ним Маклин. – Вы можете найти для себя пищу сами, так же, как и мы нашли себе.
– Там нет больше! – возмутился Шорр. – Вы, сукины дети, не собираетесь же вы убивать нас, как убивали всех в этой чертовой…
– Огонь,– скомандовал Маклин.
Роланд нажал на спусковой крючок без колебания. Автомат подпрыгивал в его руках, когда пули пересекали гимнастический зал, как алые кометы. Они ударили по баррикаде и по стене рядом с дверью, безумно хлопая и завывая, рикошетируя.
В короткой внезапной вспышке света, человек – не Шорр – видимо пытался перелезть через баррикады по свободному пространству между кучей мусора и верхом двери. Он вздрогнул, завалился назад, когда началась стрельба, и вдруг неожиданно вскрикнул, запутался в проволоке на стеклах, которые разбросал Роланд. Пули настигли его, и он, дергаясь, все больше запутывался в проволоке. Его крики оборвались. Руки повисли, их вес потянул тело, и он упал обратно в коридор.
Роланд перестал жать на курок. Его карманы были полны патронов, и полковник уже обучил его, как быстро менять обойму. Автомат умолк. Мародеры молчали.
– Они ушли! – закричал Уорнер. – Мы прогнали их!
– Заткнись! – предупредил Маклин. Он увидел короткую вспышку в коридоре, как будто зажгли спичку. В следующий момент что–то горящее пролетело через баррикады и ударило со звуком вдребезги разбивающегося стекла. У Маклина было две секунды почувствовать запах бензина до того как этот “коктейль Молотова” прилетел и полоса огня растянулась поперек гимнастического зала. Он едва успел отдернуть голову назад, под прикрытие булыжника, как во все стороны полетели брызги горящего бензина. Пламя содержимого бутылки миновало его, и когда после взрыва он поднял голову, то увидел лужи бензина, горевшие на расстоянии пяти футов от него.
Роланд тоже быстро пригнул голову, но маленький осколок стекла порезал ему щеку и плечо. Он втянул голову и снова выстрелил в дверной проем; пули безрезультатно рикошетили от верха баррикады.
– Как тебе это нравится, Маклин? – поинтересовался Шорр. – Мы нашли немного бензина в одной из машин. Нашли какие–то тряпки и пивные бутылки. Их у нас много. Тебе понравилось это?
Огонь пожирал стены гимнастического зала. Но Маклина куда больше беспокоило то, что Шорр и другие могли стоять за баррикадой и метать эту дрянь поверх нее. Он услышал скребущий звук какого–то металлического инструмента в завале, который блокировал дверь, и несколько булыжников сползло вниз.
Вторая бутылка с бензином и горящей тряпкой влетела в зал и взорвалась возле капитана Уорнера, который укрывался за множеством камней, и разворотила металлические и корабельные гири. Бензин разбрызгивался подобно топленому салу, кипящему на сковороде, и капитан вскрикнул, когда в него попало стекло. Роланд стрелял из автомата в дверной проем, когда третья бутылка приземлилась между ним и полковником Маклином, и ему пришлось отскочить в сторону, потому что горящий бензин попал ему на ногу. Осколки стекла ударялись в куртку Маклина, один задел его чуть выше правой брови и расцарапал лоб.
Различный хлам в гимнастическом зале – маты, полотенца, потолочные плитки, разодранное покрытие и деревянные панели – был охвачен огнем. Дым витал в воздухе, насыщенном парами бензина.
Когда Роланд снова взглянул вверх, то увидел размытые фигуры, пробирающиеся через баррикаду. Он снова выстрелил, и они отшатнулись назад в коридор. В ответ ему взорвалась очередная бутылка с бензином, языки пламени опалили лицо Роланда и ему стало трудно дышать. Он почувствовал жгучую боль и посмотрел на левую руку; она была в пламени, круги огня размером с серебряную монету были разбросаны по всей руке. Он в ужасе закричал и бросился к ведру наполненному туалетной водой.
Языки пламени разрастались, пробираясь через гимнастический зал. Большая часть баррикады разрушилась, и Маклин увидел мародеров, входящих в зал; Шорр вел их, держа в руках ручку щетки, заточенную как копье, окровавленная тряпка обертывала его опухшее лицо с широко раскрытыми глазами. За ним шли три мужчины и женщина, все они несли примитивные орудия: камни с острыми гранями и дубинки, сделанные из сломанной мебели.
В то время как Роланд неистово боролся с горящим бензином “Медвежонок” Уорнер выполз из своего укрытия и упал на колени перед Шорром, его руки молили о прощении, о милосердии.
– Не убивай меня! – умолял он. – Я с тобой! Клянусь Богом, я с…
Шорр направил заточенный конец швабры на горло Уорнера. Другие столпились вокруг него, избивая руками и ногами капитана. Языки пламени играли тенями на стене, как танцоры в Аду. Затем Шорр выдернул копье из горла Уорнера и направился по направлению к полковнику Маклину.
Роланд подобрал автомат. Внезапно чья–то рука обхватила его сзади вокруг шеи и рывком повалила на ноги. Он видел неясный облик человека в оборванной одежде, стоящего над ним и собирающего опустить булыжник на его череп.
Шорр атаковал Маклина. Полковник, шатаясь на ногах, оборонялся булавой.
Человек, схвативший Роланда за шею, издал шокирующий крик. Он носил очки с разбитыми линзами, держащиеся на переносице с помощью ленточки.
Шорр маневрировал копьем. Маклин потерял равновесие и упал, извернулся от копья так, что оно только задело его бок. – Роланд, помоги мне! – закричал он.
– О, Боже,– выдохнул человек с разбитыми очками. – Роланд… ты жив…
Роланду показалось, что этот мужской голос знаком ему, но он не был уверен. Теперь нельзя было быть уверенным ни в чем, но теперь он действительно был Рыцарем Короля. Все, что происходило ранее, было тенями, хрупкими и бестелесными, а теперь была реальная жизнь.
– Роланд,– сказал человек,– ты не узнаешь своего…
Роланд наставил автомат вверх и разнес выстрелом голову этого человека. Незнакомец пошатнулся, разбитые зубы оскалились на кровавой маске, и упал в огонь.
Остальные люди бросились к мусорному мешку с остатками еды, с озверением набросились на него, ссорясь и дерясь из–за кусочков. Роланд повернулся к Шорру и полковнику Маклину; Шорр нападал на полковника со своим копьем, в то время как Маклин использовал металлическую дубинку для отражения его ударов. Маклин занял оборонительную позицию в углу, где огонь открыл большой вентиляционный люк в разрушенной стене, и перекрывавшая его решетка висела на одном болте.
Роланд начал было стрелять, но дым окутывал обе фигуры, и он испугался, что убьет Короля. Его палец отпустил курок – и что–то ударило его в спину и повалило его лицом на пол, где он пытался судорожно дышать. Автомат выпал из его рук, и какая–то женщина с безумными покрасневшими глазами, которая бросила в него булыжником, карабкалась на четвереньках, чтобы достать его.
Маклин обрушил дубину на голову Шорра. Шорр крякнул, спотыкнулся об булыжники и горящий хлам. – Ну же! – закричал Маклин. – Ну же, достань меня!
Безумная женщина проползла возле Роланда и подобрала оружие. Роланд был все еще оглушен, но понял, что и он, и Король будут мертвы, если женщина сможет воспользоваться автоматом; он схватил ее за запястье, она визжала и боролась, скрежеща зубами. Затем она подняла другую руку и нацелилась пальцами в его глаза, но он отдернул голову, чтобы не стать слепым. Женщина высвободила свою руку, державшую автомат, и, по–прежнему еще визжа, прицелилась.
Она выстрелила, пули пересекли зал.
Но целилась она не в полковника Маклина. Ее мишенями были два человека, дерущиеся у мусорного ящика и пляшущие, потому что ботинки у них были охвачены пламенем. Они легли, а женщина направилась к мусорному баку, крепко прижимая автомат к груди.
Звуки выстрелов заставили Шорра обернуться – и Маклин тут же напал на него, ударил изо всех сил по боку своей дубинкой. Он услышал, как ломаются ребра Шорра, подобно веткам, раздавливаемым ногами. Шорр закричал, попытался сделать шаг, но споткнулся и упал на колени. Маклин высоко поднял дубину и обрушил ее прямо на середину лба Шорра, и череп его раскололся ровно на две части, как у манекена. Маклин стоял над телом и бил по черепу снова и снова. Голова Шорра стала терять форму.