Страница:
– О чём же у вас суды-пересуды были? – спросил Артём, обращаясь ко всем сразу.
– О земле, Артём Матвеич. С дружком моим мы схлестнулись, – кивнув большой лохматой головой в сторону Лисицына, проговорил Дегов.
– Бирюк тебе дружок, – резко сдвинув шапку набок, бросил Лисицын.
– Да ты не сердись, Михайла, – с видом победителя произнёс Дегов.
– А ты не думай, что на небе одна звезда – ты, Мирон Дегов.
Льновод с ответом не нашёлся и только всплеснул руками. Все засмеялись, и в этом смехе Максиму почудилось, что симпатии собравшихся здесь людей на стороне Лисицына.
– Тут речь шла о землях. Мирон Степаныч ищет новые площади под лён, – видя недоумение Артёма, пояснил председатель сельсовета.
– Правильно делает, – сказал Артём, присаживаясь к столу.
– Спор идёт, где лучше землю взять, – продолжал председатель. – Дегов предлагает раскорчевать участок возле Синего озера, а Лисицын возражает.
– Не возражаю, а протестую! – вскочив, крикнул Лисицын.
– Ты подожди, дядя Миша, не горячись, – посоветовал кто-то.
Максим прошёл и присел на краешек скамейки.
– Дегов хотел, Артём Матвеич, за Орлиным озером осесть, да вода там глубоко, если колодец бить. Теперь он просит дать землю в районе Синего озера, – снова заговорил председатель сельсовета.
– Неужели у вас ближе земли пет? – спросил Артём.
– Земля есть, да не подходит: то заболоченная, то нераскорчёванная. А у Синего озера по долине хоть сейчас паши, – сказал Дегов.
– Ну, а Лисицын почему против? Ты что, товарищ Лисицын, в этой долине гусей думаешь разводить? – взглянув на охотника, с усмешкой спросил Артём.
Но усмешка секретаря райкома не осталась незамеченной, и кто-то сказал:
– А гуси, товарищ Строгов, тут ни при чём.
– Я не хотел обидеть Лисицына, к слову пришлось, – слегка смутился Артём.
Лисицын вышел к столу. Все напряжённо смотрели на него, опасаясь, что охотник может выкинуть какое-нибудь коленце. Но он уже "перекипел" и был совершенно спокоен.
– Про гусей вы правду сказали, – заговорил Лисицын. – Там можно разводить не одних гусей. В Синеозёрской тайге все звери и птицы паруются. Я давно своим начальникам говорю: "Наложите запрет на это место. Пусть спокойно плодится тут вся наша таёжная живность". Да только выходит: кричала баба на лугу, да луг-то пустой был…
– Я ж тебе говорил, Михайла Семёныч, – с раздражением в голосе сказал председатель, – не можем мы этого вопроса сами решить! Не в нашей это власти! Синеозёрская тайга только до озёр наша, от озёр и дальше хозяин ей – государство.
– Ну, а государство – оно чужое или рабочих и крестьян? – щурясь, с ехидцей в голосе спросил Лисицын.
– Знаешь что, Михайла Семёныч, – заволновался председатель сельсовета, – ты мне экзамена по политграмоте не устраивай. Я ещё в сорок втором году в боях на Волге политшколу прошёл.
– Ты, Тихон Савельич, меня не кори. Я за Советскую власть воевал, когда тебя ещё мать кашей кормила.
– Не о том вы, мужики, речь завели, – тоном осуждения сказал кто-то.
Послышались отовсюду голоса:
– Справедливо говорит Лисицын! За охотничьими угодьями тоже догляд нужен.
– Об этом у нас догадаются, когда зверя и птицу переведут!
– Я думаю, Севастьянов, – обратился Артём к председателю сельсовета, – вам следует этот вопрос подработать покрепче. Надо сделать так, чтобы Мирон Степаныч получил все условия. Орден Ленина он заработал. Это хорошо. Теперь он должен стать Героем Социалистического Труда.
– Так задачу и понимаем, Артём Матвеич. В воскресенье сессию сельского Совета по льну проводим, – сказал Севастьянов. – Тут у нас и беседа-то возникла в порядке подготовки вопроса.
– Учтите, что спрашивать с вас за лён будем строго. Понял, Севастьянов?
– Как не понять!
Некоторые участники беседы, увидев, что прежний разговор больше не возобновится, поднялись со своих мест.
Дегов подошёл к Артёму, пригласил его вместе с представителем обкома к себе на чашку чая. Артём, вспомнив своё обещание Максиму поближе познакомить его с Деговым, согласился:
– Можно, Мирон Степанович, побывать у вас, время есть.
Он направился к Максиму, чтобы передать тому приглашение льновода. Но пока Артём разговаривал с председателем, Максим подошёл к Лисицыну и теперь о чём-то заинтересованно расспрашивал его.
– Ты иди, Артём, пока один, а я скоро подойду. У меня ряд вопросов имеется к товарищу Лисицыну, – произнёс Максим, когда Артём передал приглашение Дегова.
Артём рассказал брату, как найти дом льновода, и ушёл.
Лисицын, проводив взглядом Дегова и секретаря райкома, посмотрел на Максима весёлыми глазами.
– Пойдёмте, товарищ представитель, ко мне. Вы ловушками интересуетесь. Кое-что у меня есть дома. Покажу.
По голосу Лисицына Максим почувствовал, что охотнику очень хочется, чтоб "представитель обкома" посетил его. Правда, Максима ловушки интересовали меньше всего. Ему важно было расспросить охотника, что он думает о запрете на Синеозёрскую тайгу и какие выгоды, по его расчётам, может принести этот запрет.
– Ну что же, пойдёмте. Вы далеко живёте?
– А мы огородами. Близёхонько.
Лисицын так ловко перескакивал через изгороди, что Максим едва успевал за ним. Охотник широко расставлял руки, опирался на них, легко подпрыгивал, и ноги его описывали полукруг. Им пришлось преодолеть не менее десятка изгородей и заборов, пока они вошли в огород Лисицыных. Максим с улыбкой подумал: "Охотники, как птицы, кривых дорог не любят".
Максим не знал, что Лисицын повёл его огородами с тайным умыслом. Путь к его дому улицей лежал мимо усадьбы Дегова. Льновод, завидев представителя обкома, чего доброго, зазвал бы его к себе раньше времени. А ведь не часто в Мареевку наезжали руководители из области, да тем более такие, у которых пробуждался интерес к промысловым делам.
Не доходя нескольких шагов до калитки, соединявшей огород Лисицына с двором, Максим на мгновение остановился: в полуоткрытой калитке промелькнула женщина в пёстрой косынке и в зелёном платье, как у жены. "Тоскую… Утром о ней дважды вспоминал", – подумал он и пожалел, что Настенька далеко. В этот ясный день, на таком просторе хотелось побыть вместе.
2
3
– О земле, Артём Матвеич. С дружком моим мы схлестнулись, – кивнув большой лохматой головой в сторону Лисицына, проговорил Дегов.
– Бирюк тебе дружок, – резко сдвинув шапку набок, бросил Лисицын.
– Да ты не сердись, Михайла, – с видом победителя произнёс Дегов.
– А ты не думай, что на небе одна звезда – ты, Мирон Дегов.
Льновод с ответом не нашёлся и только всплеснул руками. Все засмеялись, и в этом смехе Максиму почудилось, что симпатии собравшихся здесь людей на стороне Лисицына.
– Тут речь шла о землях. Мирон Степаныч ищет новые площади под лён, – видя недоумение Артёма, пояснил председатель сельсовета.
– Правильно делает, – сказал Артём, присаживаясь к столу.
– Спор идёт, где лучше землю взять, – продолжал председатель. – Дегов предлагает раскорчевать участок возле Синего озера, а Лисицын возражает.
– Не возражаю, а протестую! – вскочив, крикнул Лисицын.
– Ты подожди, дядя Миша, не горячись, – посоветовал кто-то.
Максим прошёл и присел на краешек скамейки.
– Дегов хотел, Артём Матвеич, за Орлиным озером осесть, да вода там глубоко, если колодец бить. Теперь он просит дать землю в районе Синего озера, – снова заговорил председатель сельсовета.
– Неужели у вас ближе земли пет? – спросил Артём.
– Земля есть, да не подходит: то заболоченная, то нераскорчёванная. А у Синего озера по долине хоть сейчас паши, – сказал Дегов.
– Ну, а Лисицын почему против? Ты что, товарищ Лисицын, в этой долине гусей думаешь разводить? – взглянув на охотника, с усмешкой спросил Артём.
Но усмешка секретаря райкома не осталась незамеченной, и кто-то сказал:
– А гуси, товарищ Строгов, тут ни при чём.
– Я не хотел обидеть Лисицына, к слову пришлось, – слегка смутился Артём.
Лисицын вышел к столу. Все напряжённо смотрели на него, опасаясь, что охотник может выкинуть какое-нибудь коленце. Но он уже "перекипел" и был совершенно спокоен.
– Про гусей вы правду сказали, – заговорил Лисицын. – Там можно разводить не одних гусей. В Синеозёрской тайге все звери и птицы паруются. Я давно своим начальникам говорю: "Наложите запрет на это место. Пусть спокойно плодится тут вся наша таёжная живность". Да только выходит: кричала баба на лугу, да луг-то пустой был…
– Я ж тебе говорил, Михайла Семёныч, – с раздражением в голосе сказал председатель, – не можем мы этого вопроса сами решить! Не в нашей это власти! Синеозёрская тайга только до озёр наша, от озёр и дальше хозяин ей – государство.
– Ну, а государство – оно чужое или рабочих и крестьян? – щурясь, с ехидцей в голосе спросил Лисицын.
– Знаешь что, Михайла Семёныч, – заволновался председатель сельсовета, – ты мне экзамена по политграмоте не устраивай. Я ещё в сорок втором году в боях на Волге политшколу прошёл.
– Ты, Тихон Савельич, меня не кори. Я за Советскую власть воевал, когда тебя ещё мать кашей кормила.
– Не о том вы, мужики, речь завели, – тоном осуждения сказал кто-то.
Послышались отовсюду голоса:
– Справедливо говорит Лисицын! За охотничьими угодьями тоже догляд нужен.
– Об этом у нас догадаются, когда зверя и птицу переведут!
– Я думаю, Севастьянов, – обратился Артём к председателю сельсовета, – вам следует этот вопрос подработать покрепче. Надо сделать так, чтобы Мирон Степаныч получил все условия. Орден Ленина он заработал. Это хорошо. Теперь он должен стать Героем Социалистического Труда.
– Так задачу и понимаем, Артём Матвеич. В воскресенье сессию сельского Совета по льну проводим, – сказал Севастьянов. – Тут у нас и беседа-то возникла в порядке подготовки вопроса.
– Учтите, что спрашивать с вас за лён будем строго. Понял, Севастьянов?
– Как не понять!
Некоторые участники беседы, увидев, что прежний разговор больше не возобновится, поднялись со своих мест.
Дегов подошёл к Артёму, пригласил его вместе с представителем обкома к себе на чашку чая. Артём, вспомнив своё обещание Максиму поближе познакомить его с Деговым, согласился:
– Можно, Мирон Степанович, побывать у вас, время есть.
Он направился к Максиму, чтобы передать тому приглашение льновода. Но пока Артём разговаривал с председателем, Максим подошёл к Лисицыну и теперь о чём-то заинтересованно расспрашивал его.
– Ты иди, Артём, пока один, а я скоро подойду. У меня ряд вопросов имеется к товарищу Лисицыну, – произнёс Максим, когда Артём передал приглашение Дегова.
Артём рассказал брату, как найти дом льновода, и ушёл.
Лисицын, проводив взглядом Дегова и секретаря райкома, посмотрел на Максима весёлыми глазами.
– Пойдёмте, товарищ представитель, ко мне. Вы ловушками интересуетесь. Кое-что у меня есть дома. Покажу.
По голосу Лисицына Максим почувствовал, что охотнику очень хочется, чтоб "представитель обкома" посетил его. Правда, Максима ловушки интересовали меньше всего. Ему важно было расспросить охотника, что он думает о запрете на Синеозёрскую тайгу и какие выгоды, по его расчётам, может принести этот запрет.
– Ну что же, пойдёмте. Вы далеко живёте?
– А мы огородами. Близёхонько.
Лисицын так ловко перескакивал через изгороди, что Максим едва успевал за ним. Охотник широко расставлял руки, опирался на них, легко подпрыгивал, и ноги его описывали полукруг. Им пришлось преодолеть не менее десятка изгородей и заборов, пока они вошли в огород Лисицыных. Максим с улыбкой подумал: "Охотники, как птицы, кривых дорог не любят".
Максим не знал, что Лисицын повёл его огородами с тайным умыслом. Путь к его дому улицей лежал мимо усадьбы Дегова. Льновод, завидев представителя обкома, чего доброго, зазвал бы его к себе раньше времени. А ведь не часто в Мареевку наезжали руководители из области, да тем более такие, у которых пробуждался интерес к промысловым делам.
Не доходя нескольких шагов до калитки, соединявшей огород Лисицына с двором, Максим на мгновение остановился: в полуоткрытой калитке промелькнула женщина в пёстрой косынке и в зелёном платье, как у жены. "Тоскую… Утром о ней дважды вспоминал", – подумал он и пожалел, что Настенька далеко. В этот ясный день, на таком просторе хотелось побыть вместе.
2
Войдя во двор, Максим остолбенел. На крыльце рядом с высокой русой девушкой стояла его жена. Рукава её зелёного платья были засучены. В одной руке она держала нож, а в другой – остроносую желтобрюхую стёрлядку. Анастасия Фёдоровна и девушка о чём-то разговаривали, пересмеиваясь и переглядываясь. Женщины были увлечены своим делом и на появление во дворе Лисицына и Максима не обратили внимания.
Максим остановился на нижней ступеньке, шутливо подбоченился и громко сказал:
– Что это привидение, мираж? Откуда ты взялась?
Анастасия Фёдоровна подняла голову и кинулась к Максиму.
– Максим! Ты так нужен, я о тебе только что вспоминала!
Лисицын и Ульяна стояли в полном недоумении.
– Уленька, Михаил Семёнович, знакомьтесь – это мой муж, Максим Матвеич. – Анастасия Фёдоровна была счастлива и счастья своего не скрывала.
– Да мы уж знакомы! Но для порядка можно познакомиться ещё раз, – усмехнулся Лисицын и подал руку Максиму.
– Где вы его зацепили, Михаил Семёнович? – спросила Анастасия Фёдоровна.
– Сказать вернее, он меня зацепил. Мы в сельсовете в "летнем зале" спор о землях вели. А они с секретарём райкома в этот час и подъехали. Ну, того, конечно, кум мой, Мирон Дегов, сразу в полон взял. А Максим Матвеевич подошёл ко мне, спрашивать стал о наших таёжных делах… Уля, где мать-то? Надо стряпню-то пошевеливать.
– Знаем, тятя, без команды, что делать, – лукаво взглянув на отца, отозвалась Ульяна.
– Это Максим, подружка моя, Уля. Охотница, студентка, певица и, как видишь, красавица, – сказала Анастасия Фёдоровна, когда Максим поднялся на крыльцо.
– Вы уж наговорите, Анастасия Фёдоровна! – зарделась Ульяна.
– Садитесь, Максим Матвеич, – пригласил Лисицын, вынося из дому окрашенную в голубой цвет табуретку.
Максим ласково посмотрел на жену.
– Ну, встреча!.. Не ожидал, Настенька, не ожидал…
– А у меня, знаешь, Максим, сегодня с утра сердце ёкало. Мы с Улей слышали, как машина прошумела. Я даже к воротам побежала посмотреть, да было уже поздно.
– Судьба! От судьбы не уйдёшь, – поглядывая то на Максима, то на Анастасию Фёдоровну и разводя руками, произнёс Лисицын.
– Судьба? – засмеялся Максим.
– По моим соображениям, – многозначительно посмотрев на Лисицына, сказала Анастасия Фёдоровна, – это хорошая примета, и сулит она нашим делам полную удачу.
– Уж это так! – поддержал Лисицын.
– Да у вас заговор какой-то! Что же делать нам с Улей? – засмеялся Максим.
– Улю не трогай. Она в союзе с нами, а вот о себе подумай, – сказала Анастасия Фёдоровна.
– Ты загадками говоришь, Настенька.
– Это всё шутки, Максим, а если всерьёз, то у нас с Михаилом Семёновичем есть предложение, – помолчав, заговорила Анастасия Фёдоровна. Она отложила нож и отодвинула от себя разделанную рыбу. – Ты что-нибудь о Синеозёрской тайге знаешь?
– Кое-что слышал.
– А я только сегодня оттуда, Максим. Более красивых мест я не встречала!
– Мест красивых много, Анастасия Фёдоровна, – вступил в разговор Лисицын. – Есть по Улуюлью места не хуже Синего озера, а вот таких же обильных мест больше нету. С молодости я приметил, что плодиться и зверь и птица собираются в эту тайгу. Вначале никак я не мог понять, за что живность любит Синеозёрскую тайгу, а потом раскумекал: тишь, глушь, богатые корма и местность отменная. Всё тут есть: и вода, и травянистый луг, и чащоба, и разнолесье. Молодь, как появится на белый свет, обучится тут житейской премудрости и потом уж – айда кто куда хочет! Раньше, ещё при старом режиме, мы как охотились? Бей, стреляй. Ты не убьёшь зверька – другой его пристрелит. А по нонешним временам так охотиться нельзя. Зверь и птица счёт имеют. Начни их выбивать без оглядки, на нет переведёшь. Нынче охотишься, а сам думай: а кого тебе придётся на будущий год добывать?
Лисицын передохнул, вытащил из кармана широких серых штанов записную книжку в затёртых корочках и, полистав её, начал выкладывать свои подсчёты прироста "таёжной живности" в случае, если Синеозёрскую тайгу сделать заповедной.
Максим слушал Лисицына, всматриваясь в его облик. Наверное, охотник многим показался бы человеком примитивным. Но это было не так. Лисицын говорил убеждённо, и Максим чувствовал, что все его мысли выстраданы за долгие годы большой и трудной жизни, всё он не раз подсчитал, взвесил в часы долгих раздумий. Вспомнился лесообъездчик Чернышёв. У того тоже была своя горячая мечта.
– Что же вы, Михаил Семёнович, обращались куда-нибудь со своими соображениями? – спросил Максим, когда Лисицын высказал все доказательства до конца.
– Дальше сельсовета и района, Максим Матвеич, не стучался.
– Ну и как?
– Сами видели, – невесело засмеялся Лисицын.
"Что же это Артём-то?" – подумал Максим.
– А теперь я тебе, Максим, доложу. Слушай-ка, – сказала Анастасия Фёдоровна и, сев напротив мужа, рассказала о встрече с Мареем, о посещении Синего озера, о своих предположениях относительно целебных свойств родников.
– А люди, которые действительно излечивали на Синем озере ревматизм, известны тебе? – спросил Максим.
– Известны! – ответила Анастасия Фёдоровна.
– Кто они и где они?
– Вот, например, Михаил Семёнович Лисицын, – кивнула она на охотника, молча раскуривавшего трубку.
Максим посмотрел на жену, и взгляд его серых глаз был ей дороже всяких слов. "Да, тебя сразу не собьёшь! Молодец, вооружайся фактами, без них не победишь!" Так поняла она этот взгляд и знала, что поняла правильно.
– Два года, Максим Матвеич, я сиднем сидел, думал: ну, конец, отходил своё! – заговорил Лисицын. – А потом Уля с Ариной посадили меня в лодку и увезли к Синему озеру. Через месяц в Мареевку своими ногами пришёл. В прошлом году праздновали пятнадцатилетие нашего колхоза, так я в клубе всех молодых переплясал.
Лисицын засмеялся, проворно прошёлся по крыльцу, притопывая ногами, повёртывая ступни туда-сюда.
– Носят! Носят, любезные!.. А всё Синее озеро. Без него наш брат, рыбак да плотовщик, давно бы окочурился.
В дверь выглянула Ульяна. Убрав вычищенную рыбу в погреб, она поспешила в дом на помощь матери. В горнице накрыла белой скатертью широкий стол, разместила на нём закуски, посуду, поставила графины с настойками и пошла звать гостей.
Арина Васильевна хлопотала в кути. В печи поспевали на обширных жестяных листах большие пироги с нельмой.
Лисицын взял Максима и Анастасию Фёдоровну под руки и торжественно повёл в дом. Тут он первым делом вызвал Арину Васильевну из кути и представил её Максиму.
Арина Васильевна вышла сконфуженная, с лицом, запачканным мукой, и с укором поглядела на мужа, затеявшего преждевременное знакомство.
Лисицын засуетился около стола: переставлял посуду, с шутками разливал вино по рюмкам и стаканчикам.
За столом пожалели, что не может сесть вместе со всеми Марей Гордеевич. По настоянию Анастасии Фёдоровны его привезли к Лисицыным, и он лежал сейчас на кровати, отгороженной тесовой побелённой переборкой.
Когда Лисицын наполнил рюмки, Ульяна, переглянувшись с Анастасией Фёдоровной, сказала:
– Давайте выпьем за то, чтоб всё задуманное исполнилось.
– Это как понять? – спросил её отец.
– А так, тятя: задумал ты Синеозёрскую тайгу заповедной сделать – пусть сбудется. Задумала Анастасия Фёдоровна курорт открыть – пусть это случится…
– Хорошо, Уля! Хорошо! – закричал Лисицын. – Это ж прямо в самую точку!
Подняла свою рюмку и Анастасия Фёдоровна. Только Максим продолжал сидеть с опущенной рукой. Все посмотрели на него, как бы говоря: "Ну, что же, ждём!"
– Да-а… – протянул Максим и взглянул на девушку. – Задали вы мне, Уля, задачу! Вот какое дело, товарищи, есть решение облисполкома об отводе Синеозёрской тайги под вырубку…
Ульяна тихо охнула, а Лисицын быстро поставил рюмку на стол, расплескав вино.
– Под вырубку?! – хрипло переспросил он, словно кто-то стиснул ему горло. – Не будет этого! Советская власть не допустит! Ни за что не допустит!
Максим остановился на нижней ступеньке, шутливо подбоченился и громко сказал:
– Что это привидение, мираж? Откуда ты взялась?
Анастасия Фёдоровна подняла голову и кинулась к Максиму.
– Максим! Ты так нужен, я о тебе только что вспоминала!
Лисицын и Ульяна стояли в полном недоумении.
– Уленька, Михаил Семёнович, знакомьтесь – это мой муж, Максим Матвеич. – Анастасия Фёдоровна была счастлива и счастья своего не скрывала.
– Да мы уж знакомы! Но для порядка можно познакомиться ещё раз, – усмехнулся Лисицын и подал руку Максиму.
– Где вы его зацепили, Михаил Семёнович? – спросила Анастасия Фёдоровна.
– Сказать вернее, он меня зацепил. Мы в сельсовете в "летнем зале" спор о землях вели. А они с секретарём райкома в этот час и подъехали. Ну, того, конечно, кум мой, Мирон Дегов, сразу в полон взял. А Максим Матвеевич подошёл ко мне, спрашивать стал о наших таёжных делах… Уля, где мать-то? Надо стряпню-то пошевеливать.
– Знаем, тятя, без команды, что делать, – лукаво взглянув на отца, отозвалась Ульяна.
– Это Максим, подружка моя, Уля. Охотница, студентка, певица и, как видишь, красавица, – сказала Анастасия Фёдоровна, когда Максим поднялся на крыльцо.
– Вы уж наговорите, Анастасия Фёдоровна! – зарделась Ульяна.
– Садитесь, Максим Матвеич, – пригласил Лисицын, вынося из дому окрашенную в голубой цвет табуретку.
Максим ласково посмотрел на жену.
– Ну, встреча!.. Не ожидал, Настенька, не ожидал…
– А у меня, знаешь, Максим, сегодня с утра сердце ёкало. Мы с Улей слышали, как машина прошумела. Я даже к воротам побежала посмотреть, да было уже поздно.
– Судьба! От судьбы не уйдёшь, – поглядывая то на Максима, то на Анастасию Фёдоровну и разводя руками, произнёс Лисицын.
– Судьба? – засмеялся Максим.
– По моим соображениям, – многозначительно посмотрев на Лисицына, сказала Анастасия Фёдоровна, – это хорошая примета, и сулит она нашим делам полную удачу.
– Уж это так! – поддержал Лисицын.
– Да у вас заговор какой-то! Что же делать нам с Улей? – засмеялся Максим.
– Улю не трогай. Она в союзе с нами, а вот о себе подумай, – сказала Анастасия Фёдоровна.
– Ты загадками говоришь, Настенька.
– Это всё шутки, Максим, а если всерьёз, то у нас с Михаилом Семёновичем есть предложение, – помолчав, заговорила Анастасия Фёдоровна. Она отложила нож и отодвинула от себя разделанную рыбу. – Ты что-нибудь о Синеозёрской тайге знаешь?
– Кое-что слышал.
– А я только сегодня оттуда, Максим. Более красивых мест я не встречала!
– Мест красивых много, Анастасия Фёдоровна, – вступил в разговор Лисицын. – Есть по Улуюлью места не хуже Синего озера, а вот таких же обильных мест больше нету. С молодости я приметил, что плодиться и зверь и птица собираются в эту тайгу. Вначале никак я не мог понять, за что живность любит Синеозёрскую тайгу, а потом раскумекал: тишь, глушь, богатые корма и местность отменная. Всё тут есть: и вода, и травянистый луг, и чащоба, и разнолесье. Молодь, как появится на белый свет, обучится тут житейской премудрости и потом уж – айда кто куда хочет! Раньше, ещё при старом режиме, мы как охотились? Бей, стреляй. Ты не убьёшь зверька – другой его пристрелит. А по нонешним временам так охотиться нельзя. Зверь и птица счёт имеют. Начни их выбивать без оглядки, на нет переведёшь. Нынче охотишься, а сам думай: а кого тебе придётся на будущий год добывать?
Лисицын передохнул, вытащил из кармана широких серых штанов записную книжку в затёртых корочках и, полистав её, начал выкладывать свои подсчёты прироста "таёжной живности" в случае, если Синеозёрскую тайгу сделать заповедной.
Максим слушал Лисицына, всматриваясь в его облик. Наверное, охотник многим показался бы человеком примитивным. Но это было не так. Лисицын говорил убеждённо, и Максим чувствовал, что все его мысли выстраданы за долгие годы большой и трудной жизни, всё он не раз подсчитал, взвесил в часы долгих раздумий. Вспомнился лесообъездчик Чернышёв. У того тоже была своя горячая мечта.
– Что же вы, Михаил Семёнович, обращались куда-нибудь со своими соображениями? – спросил Максим, когда Лисицын высказал все доказательства до конца.
– Дальше сельсовета и района, Максим Матвеич, не стучался.
– Ну и как?
– Сами видели, – невесело засмеялся Лисицын.
"Что же это Артём-то?" – подумал Максим.
– А теперь я тебе, Максим, доложу. Слушай-ка, – сказала Анастасия Фёдоровна и, сев напротив мужа, рассказала о встрече с Мареем, о посещении Синего озера, о своих предположениях относительно целебных свойств родников.
– А люди, которые действительно излечивали на Синем озере ревматизм, известны тебе? – спросил Максим.
– Известны! – ответила Анастасия Фёдоровна.
– Кто они и где они?
– Вот, например, Михаил Семёнович Лисицын, – кивнула она на охотника, молча раскуривавшего трубку.
Максим посмотрел на жену, и взгляд его серых глаз был ей дороже всяких слов. "Да, тебя сразу не собьёшь! Молодец, вооружайся фактами, без них не победишь!" Так поняла она этот взгляд и знала, что поняла правильно.
– Два года, Максим Матвеич, я сиднем сидел, думал: ну, конец, отходил своё! – заговорил Лисицын. – А потом Уля с Ариной посадили меня в лодку и увезли к Синему озеру. Через месяц в Мареевку своими ногами пришёл. В прошлом году праздновали пятнадцатилетие нашего колхоза, так я в клубе всех молодых переплясал.
Лисицын засмеялся, проворно прошёлся по крыльцу, притопывая ногами, повёртывая ступни туда-сюда.
– Носят! Носят, любезные!.. А всё Синее озеро. Без него наш брат, рыбак да плотовщик, давно бы окочурился.
В дверь выглянула Ульяна. Убрав вычищенную рыбу в погреб, она поспешила в дом на помощь матери. В горнице накрыла белой скатертью широкий стол, разместила на нём закуски, посуду, поставила графины с настойками и пошла звать гостей.
Арина Васильевна хлопотала в кути. В печи поспевали на обширных жестяных листах большие пироги с нельмой.
Лисицын взял Максима и Анастасию Фёдоровну под руки и торжественно повёл в дом. Тут он первым делом вызвал Арину Васильевну из кути и представил её Максиму.
Арина Васильевна вышла сконфуженная, с лицом, запачканным мукой, и с укором поглядела на мужа, затеявшего преждевременное знакомство.
Лисицын засуетился около стола: переставлял посуду, с шутками разливал вино по рюмкам и стаканчикам.
За столом пожалели, что не может сесть вместе со всеми Марей Гордеевич. По настоянию Анастасии Фёдоровны его привезли к Лисицыным, и он лежал сейчас на кровати, отгороженной тесовой побелённой переборкой.
Когда Лисицын наполнил рюмки, Ульяна, переглянувшись с Анастасией Фёдоровной, сказала:
– Давайте выпьем за то, чтоб всё задуманное исполнилось.
– Это как понять? – спросил её отец.
– А так, тятя: задумал ты Синеозёрскую тайгу заповедной сделать – пусть сбудется. Задумала Анастасия Фёдоровна курорт открыть – пусть это случится…
– Хорошо, Уля! Хорошо! – закричал Лисицын. – Это ж прямо в самую точку!
Подняла свою рюмку и Анастасия Фёдоровна. Только Максим продолжал сидеть с опущенной рукой. Все посмотрели на него, как бы говоря: "Ну, что же, ждём!"
– Да-а… – протянул Максим и взглянул на девушку. – Задали вы мне, Уля, задачу! Вот какое дело, товарищи, есть решение облисполкома об отводе Синеозёрской тайги под вырубку…
Ульяна тихо охнула, а Лисицын быстро поставил рюмку на стол, расплескав вино.
– Под вырубку?! – хрипло переспросил он, словно кто-то стиснул ему горло. – Не будет этого! Советская власть не допустит! Ни за что не допустит!
3
В этот же день, под вечер, Максим направился вместе с Артёмом, который отыскал его у Лисицына, в гости к Мирону Степановичу Дегову. Льновод жил в большом крестовом доме, срубленном из отборных лиственничных брёвен. Стоял дом неподалёку от обрывистого берега.
Пока они неторопливо шли по Мареевке, Артём то и дело заглядывал Максиму в лицо, без умолку говорил негромким доверчивым голосом:
– Когда у меня выпадают свободные часы, люблю я читать в журналах критические статьи о книгах наших писателей. Временами дельные вещи попадаются. Иной раз читаешь про одну какую-нибудь книгу, а мысленно охватываешь взором и свою жизнь, и жизнь знакомых людей. Нелёгкая это штука – написать о нашем современном человеке сущую правду. Вот возьми, к примеру, Дегова. Передовой человек, новатор сельскохозяйственного производства, а присмотрись к нему – и многое в нём поразит тебя.
Недавно был у меня его старший сын, просил, чтобы повлиял я на отца. Не хочет старик отпускать его из семьи, держит всех под своей властью. Пытался я разговаривать с отцом. "Не пора ли, говорю, Мирон Степанович, сыновей из-под своего крыла выпускать?" Так ты понимаешь, Максим, он и слушать не хочет. "Нас, говорит, у отца было не три, а пять сыновей, и все вместе жили. Двадцать семь человек за стол садились. Вот какая семейка была! И ничего! Люди с сумой по миру ходили, а мы всегда свой хлеб ели".
Я пытался убеждать его, что теперь, мол, другая жизнь, не обязательно всем сыновьям и внукам в одном доме тесниться. Он и на это свои доводы имеет. "Оттого, говорит, что Деговы большим семейством живут, колхозному делу и Советскому государству только польза одна. В своём семействе я сам за каждым догляд имею. Недаром же никто ещё из Деговых не слышал попрёков от колхозного правления или бригадиров". В разговоре со мной старик пустился в такую философию, что я, по правде сказать, немножко растерялся. Дегов считает, что в будущем, при коммунизме, люди будут жить большими семьями.
– Что же, это вполне возможно, – произнёс Максим, с интересом слушавший всё, что говорил Артём. – Конечно, семья, как первичная ячейка разумного человеческого общества, получит большое развитие. Материальные условия общества и высокий уровень сознания людей помогут этому.
– Это всё так, – согласился Артём. – Но Дегов считает, что во главе таких семей будут стоять своего рода старейшины.
– Ну, это уж он приспосабливает свои теоретические представления к собственной практике, – весело рассмеялся Максим.
Братья подошли к дому Дегова. Старик встретил их у ворот. Он был одет по-праздничному: в хромовых сапогах, суконных брюках, в длинной вышитой рубахе под чёрным крученым пояском. Окладистая борода "лопатой" и длинные волосы на голове были тщательно расчёсаны и слегка помазаны маслом.
– Здравствуйте, Максим Матвеич, здравствуйте, – заговорил Дегов неторопливым, степенным голосом, каким говорят люди старые, опытные, понимающие своё превосходство над более молодыми. – Вот уж не думал, что вы единокровный брат Артёма Матвеича, – продолжал Дегов, крепко, по-молодому сжимая руку Максима. – Давеча, когда увидел вас обоих во дворе сельсовета, решил: с разных кустов ягоды. А теперь вижу: только масть не совпадает, а в обличии много схожего. Глаза вон у одного цвета чёрной смородины, у другого – как небо, а смотрят почти одинаково. Кто же у вас удался в мамашу, а кто в папашу?
– Артём в мать, а я в отца, – сказал Максим, про себя удивляясь вниманию Дегова к внешнему облику людей.
– Пойдёмте в дом, что ж возле ворот стоять? – пригласил Дегов, берясь за кольцо тёсовой калитки.
Двор Дегова был опрятен и уютен. От ворот до самого крыльца в густой траве был проложен узкий, в три стёсанные жерди, тротуарчик; к амбару, стоявшему в дальнем углу продолговатого двора, обнесённого высоким бревенчатым забором, тянулась дорожка, посыпанная песком и пёстрой галькой. Рубленное из плах некрашеное крыльцо сияло чистотой и свежестью. Ступеньки были выскоблены, а точёные фигурные перила чисто вымыты.
– Здесь всегда так аккуратно? – тихо спросил Максим брата, пользуясь тем, что Дегов шёл на несколько шагов впереди них.
– Беспорядка никогда не видел, хотя бываю часто, – ответил Артём.
Дегов услышал разговор и, не оборачиваясь, сказал:
– При колхозной жизни, Максим Матвеич, наши крестьянские дворы совсем стали другими. Прежде мы в грязи и навозе утопали. Теперь скот большей частью на фермах содержится, за селом. Дух-то у нас во дворах куда здоровее стал, опять же и мух поубавилось.
– И ещё одна причина есть, Мирон Степаныч: у хороших хозяев в колхозах навоз цену приобрёл, – заметил Артём.
– Истинная правда, Артём Матвеич. К примеру сказать, куриный помёт. Я у хозяек его слёзно выпрашиваю. До шести центнеров на гектар мне его требуется. Да по десять тонн перегноя, по восемь центнеров золы на каждый гектар закладываю. Сильно-то таким добром разбрасываться не станешь. А если вздумаешь без этого обойтись, то и урожая не получишь.
– Правильно, Мирон Степаныч! – горячо воскликнул Артём, про себя подумав: "Вот бы каждый колхозник был с таким сознанием! В два-три года мы бы все довоенные успехи в сельском хозяйстве превзошли".
В доме Деговых было так же уютно, чисто, как и во дворе. Даже не верилось, что в этом доме живёт семейство из восемнадцати человек, среди которых есть и старики и малолетние.
Дегов провёл Максима и Артёма в крайнюю комнату. Она была меблирована по-городскому: полумягкие дубовые стулья, книжный шкаф со стеклянными дверцами, широкая кровать с никелированными шарами на спинках, фабричный коврик на полу.
Весь простенок между окон, выходивших к реке, был занят большим листом белой бумаги, на которой были наклеены портреты Дегова, вырезанные из газет, почётные грамоты от районных и областных организаций, указы Президиума Верховного Совета СССР о награждении его орденом Трудового Красного Знамени и орденом Ленина.
Заметив, что Максим присматривается к этому листу с вырезками и грамотами, Дегов смущённо сказал:
– Внуков проделки. Пусть, говорят, дедушка, знают все, какой ты у нас герой.
– А где же ваше семейство? – спросил Максим. – Пусто в доме.
– На работе все. Как раз нынче подкормку льна производим. За домом доглядывает сноха – жена старшего сына. Сам я уж пять лет как овдовел.
– А внуки, Мирон Степаныч? И их что-то не слышно, – заметил Артём.
– Я велю, Артек Матвеич, и внуков на поля возить. Не для работы, конечно, а так, чтоб с малолетства к нашему крестьянскому труду приглядывались и полевым воздухом дышали. Мой-то родитель чуть не с пелёнок меня на пашню возил.
– Правильно делаешь, Мирон Степаныч! – опять горячо воскликнул Артём.
– Верю я, Артём, что вырастут у Мирона Степановича внуки настоящими земледельцами, – сказал Максим, продолжая осматривать строгое убранство дома Деговых.
– А как же иначе, Максим Матвеич! Нам крестьянское занятие от дедов и прадедов перешло. И любить мы его должны пуще всего на свете. Я сам-то про себя иной раз так думаю: не было б для меня кары большей, чем оторвать от земли. Погиб бы я без крестьянской работы, как рыба на берегу. Ксюша! Ксюша! – вдруг громко позвал Дегов.
В дверях появилась миловидная женщина в ситцевом опрятном платье, в фартуке, повязанная платком. Она поздоровалась с Максимом лёгким наклоном головы и обратилась к Дегову:
– Вы звали меня, папаша?
– Звал, Ксюша. Ладно ли, что мы гостей одними речами потчуем? – добродушно усмехаясь, спросил Дегов.
Максим понял, что Ксюша и есть жена старшего сына Дегова и что порядок и чистота в этом доме созданы её заботливыми руками. "Какая прилежная", – подумал он.
– Проходите, папаша, – сказала она, – всё на столе. – И пригласила Артёма: – Проходите, Артём Матвеич, проходите с товарищем.
– Это, Ксения Платоновна, не товарищ, а мой родной брат – Максим Матвеевич.
– А я сразу поняла, – улыбнулась Ксюша, – что вы не чужие, только спросить постеснялась.
Когда братья сели за стол вместе с Деговым, Максим вспомнил о споре, происходившем во дворе сельсовета.
– Спор этот не новый, Максим Матвеич, – начал рассказывать Дегов. – До колхозной жизни мы с Михайлой Лисицыным были в такой дружбе, что водой не разольёшь. А теперь вот как сойдёмся вместе, так и пошло!.. Я – слово, он – два, я – десять, он – двадцать! Ещё такой человек на свете не живёт, который его мог бы переговорить. Да не слова, а дело красит человека.
– На язык Лисицын остёр, это верно, Мирон Степаныч, а только и дела у него неплохи. Немалую он прибыль даёт колхозу своим промыслом, – сказал Артём.
– Звону больше того, Артём Матвеич. Любит Михайло на кустах таёжную живность подсчитывать. А ей, живности-то, соли на хвост не насыплешь. Орехи и ягоды не уродились, она вспорхнула с дерева – только её и видели. Я и сам охотой пробовал заниматься, да, слава богу, не успела она меня затянуть навечно.
– Недороды, милейший Мирон Степаныч, и в сельском хозяйстве, к сожалению, бывают, – покачал головой Артём.
– Согласен. А только я смотрю на дело, Артём Матвеич, так: если власть над землёй твоя – всегда своё возьмёшь. Вспомни-ка, какая в прошлом году сухая весна была, а я обещал по шесть центнеров семян и по двадцать семь центнеров тресты с гектара снять – и снял!
– Теперь, Мирон Степаныч, дело прошлое, могу сознаться – вся душа у меня за тебя изболелась. Думал я, не вытянешь своего обязательства. Секретарь обкома Ефремов как-то позвонил, спрашивает: "Как Дегов?" – "Шатается, говорю, Иван Фёдорович!"
– Работал до упаду, Артём Матвеич. Сам не спал и другим отдыха не давал. Три раза только прикатывание острорёбрым катком по посевам проводил, чтоб прошёл через сухую корку земли воздух к проросткам.
Дегов, что называется, сел на любимого конька. Он принялся подробно рассказывать братьям о всех трудностях, которые пришлось преодолеть, чтобы наконец получить высокий урожай.
Максим слушал Дегова с большим вниманием. Он слабо представлял, как выращивается лён. Артём хотя и знал технологию льноводства и всё, что пришлось пережить и перечувствовать Дегову, но так любил и почитал его, что слушал рассказ старика с тем наслаждением, с каким слушают любимую песню, если даже её исполняют в сотый раз.
Артём смотрел на Дегова ласковыми внимательными глазами, и сухощавое смуглое лицо его становилось то строгим и сосредоточенным, то задумчивым, то сердитым, то озарялось сдержанной, умной улыбкой.
Пока говорил Дегов, Артём не произнёс ни одного слова, но и без этого, лишь по выражению лица Максим мог понять мысли и чувства, которые владели братом. Когда Дегов закончил свой рассказ, Артём, сидевший напротив Максима, оживлённо заговорил:
– Чем не повесть, Максим? Тут один писатель приезжал из Высокоярска записать рассказы Мирона Степаныча. Обещал в областном альманахе опубликовать. Ждём. Пока что нету.
– Ты бы ему, писателю-то, лучше посоветовал лето на полях вместе с Мироном Степановичем поработать.
– Предлагал. "Не могу, говорит, творческие планы не позволяют". Вот как альманах появится, обяжу всех секретарей партийных организаций читку на полях с колхозниками провести. Пусть опыт перенимают. А тебя, Максим, по-братски прошу заинтересоваться в обкоме моей докладной.
Пока они неторопливо шли по Мареевке, Артём то и дело заглядывал Максиму в лицо, без умолку говорил негромким доверчивым голосом:
– Когда у меня выпадают свободные часы, люблю я читать в журналах критические статьи о книгах наших писателей. Временами дельные вещи попадаются. Иной раз читаешь про одну какую-нибудь книгу, а мысленно охватываешь взором и свою жизнь, и жизнь знакомых людей. Нелёгкая это штука – написать о нашем современном человеке сущую правду. Вот возьми, к примеру, Дегова. Передовой человек, новатор сельскохозяйственного производства, а присмотрись к нему – и многое в нём поразит тебя.
Недавно был у меня его старший сын, просил, чтобы повлиял я на отца. Не хочет старик отпускать его из семьи, держит всех под своей властью. Пытался я разговаривать с отцом. "Не пора ли, говорю, Мирон Степанович, сыновей из-под своего крыла выпускать?" Так ты понимаешь, Максим, он и слушать не хочет. "Нас, говорит, у отца было не три, а пять сыновей, и все вместе жили. Двадцать семь человек за стол садились. Вот какая семейка была! И ничего! Люди с сумой по миру ходили, а мы всегда свой хлеб ели".
Я пытался убеждать его, что теперь, мол, другая жизнь, не обязательно всем сыновьям и внукам в одном доме тесниться. Он и на это свои доводы имеет. "Оттого, говорит, что Деговы большим семейством живут, колхозному делу и Советскому государству только польза одна. В своём семействе я сам за каждым догляд имею. Недаром же никто ещё из Деговых не слышал попрёков от колхозного правления или бригадиров". В разговоре со мной старик пустился в такую философию, что я, по правде сказать, немножко растерялся. Дегов считает, что в будущем, при коммунизме, люди будут жить большими семьями.
– Что же, это вполне возможно, – произнёс Максим, с интересом слушавший всё, что говорил Артём. – Конечно, семья, как первичная ячейка разумного человеческого общества, получит большое развитие. Материальные условия общества и высокий уровень сознания людей помогут этому.
– Это всё так, – согласился Артём. – Но Дегов считает, что во главе таких семей будут стоять своего рода старейшины.
– Ну, это уж он приспосабливает свои теоретические представления к собственной практике, – весело рассмеялся Максим.
Братья подошли к дому Дегова. Старик встретил их у ворот. Он был одет по-праздничному: в хромовых сапогах, суконных брюках, в длинной вышитой рубахе под чёрным крученым пояском. Окладистая борода "лопатой" и длинные волосы на голове были тщательно расчёсаны и слегка помазаны маслом.
– Здравствуйте, Максим Матвеич, здравствуйте, – заговорил Дегов неторопливым, степенным голосом, каким говорят люди старые, опытные, понимающие своё превосходство над более молодыми. – Вот уж не думал, что вы единокровный брат Артёма Матвеича, – продолжал Дегов, крепко, по-молодому сжимая руку Максима. – Давеча, когда увидел вас обоих во дворе сельсовета, решил: с разных кустов ягоды. А теперь вижу: только масть не совпадает, а в обличии много схожего. Глаза вон у одного цвета чёрной смородины, у другого – как небо, а смотрят почти одинаково. Кто же у вас удался в мамашу, а кто в папашу?
– Артём в мать, а я в отца, – сказал Максим, про себя удивляясь вниманию Дегова к внешнему облику людей.
– Пойдёмте в дом, что ж возле ворот стоять? – пригласил Дегов, берясь за кольцо тёсовой калитки.
Двор Дегова был опрятен и уютен. От ворот до самого крыльца в густой траве был проложен узкий, в три стёсанные жерди, тротуарчик; к амбару, стоявшему в дальнем углу продолговатого двора, обнесённого высоким бревенчатым забором, тянулась дорожка, посыпанная песком и пёстрой галькой. Рубленное из плах некрашеное крыльцо сияло чистотой и свежестью. Ступеньки были выскоблены, а точёные фигурные перила чисто вымыты.
– Здесь всегда так аккуратно? – тихо спросил Максим брата, пользуясь тем, что Дегов шёл на несколько шагов впереди них.
– Беспорядка никогда не видел, хотя бываю часто, – ответил Артём.
Дегов услышал разговор и, не оборачиваясь, сказал:
– При колхозной жизни, Максим Матвеич, наши крестьянские дворы совсем стали другими. Прежде мы в грязи и навозе утопали. Теперь скот большей частью на фермах содержится, за селом. Дух-то у нас во дворах куда здоровее стал, опять же и мух поубавилось.
– И ещё одна причина есть, Мирон Степаныч: у хороших хозяев в колхозах навоз цену приобрёл, – заметил Артём.
– Истинная правда, Артём Матвеич. К примеру сказать, куриный помёт. Я у хозяек его слёзно выпрашиваю. До шести центнеров на гектар мне его требуется. Да по десять тонн перегноя, по восемь центнеров золы на каждый гектар закладываю. Сильно-то таким добром разбрасываться не станешь. А если вздумаешь без этого обойтись, то и урожая не получишь.
– Правильно, Мирон Степаныч! – горячо воскликнул Артём, про себя подумав: "Вот бы каждый колхозник был с таким сознанием! В два-три года мы бы все довоенные успехи в сельском хозяйстве превзошли".
В доме Деговых было так же уютно, чисто, как и во дворе. Даже не верилось, что в этом доме живёт семейство из восемнадцати человек, среди которых есть и старики и малолетние.
Дегов провёл Максима и Артёма в крайнюю комнату. Она была меблирована по-городскому: полумягкие дубовые стулья, книжный шкаф со стеклянными дверцами, широкая кровать с никелированными шарами на спинках, фабричный коврик на полу.
Весь простенок между окон, выходивших к реке, был занят большим листом белой бумаги, на которой были наклеены портреты Дегова, вырезанные из газет, почётные грамоты от районных и областных организаций, указы Президиума Верховного Совета СССР о награждении его орденом Трудового Красного Знамени и орденом Ленина.
Заметив, что Максим присматривается к этому листу с вырезками и грамотами, Дегов смущённо сказал:
– Внуков проделки. Пусть, говорят, дедушка, знают все, какой ты у нас герой.
– А где же ваше семейство? – спросил Максим. – Пусто в доме.
– На работе все. Как раз нынче подкормку льна производим. За домом доглядывает сноха – жена старшего сына. Сам я уж пять лет как овдовел.
– А внуки, Мирон Степаныч? И их что-то не слышно, – заметил Артём.
– Я велю, Артек Матвеич, и внуков на поля возить. Не для работы, конечно, а так, чтоб с малолетства к нашему крестьянскому труду приглядывались и полевым воздухом дышали. Мой-то родитель чуть не с пелёнок меня на пашню возил.
– Правильно делаешь, Мирон Степаныч! – опять горячо воскликнул Артём.
– Верю я, Артём, что вырастут у Мирона Степановича внуки настоящими земледельцами, – сказал Максим, продолжая осматривать строгое убранство дома Деговых.
– А как же иначе, Максим Матвеич! Нам крестьянское занятие от дедов и прадедов перешло. И любить мы его должны пуще всего на свете. Я сам-то про себя иной раз так думаю: не было б для меня кары большей, чем оторвать от земли. Погиб бы я без крестьянской работы, как рыба на берегу. Ксюша! Ксюша! – вдруг громко позвал Дегов.
В дверях появилась миловидная женщина в ситцевом опрятном платье, в фартуке, повязанная платком. Она поздоровалась с Максимом лёгким наклоном головы и обратилась к Дегову:
– Вы звали меня, папаша?
– Звал, Ксюша. Ладно ли, что мы гостей одними речами потчуем? – добродушно усмехаясь, спросил Дегов.
Максим понял, что Ксюша и есть жена старшего сына Дегова и что порядок и чистота в этом доме созданы её заботливыми руками. "Какая прилежная", – подумал он.
– Проходите, папаша, – сказала она, – всё на столе. – И пригласила Артёма: – Проходите, Артём Матвеич, проходите с товарищем.
– Это, Ксения Платоновна, не товарищ, а мой родной брат – Максим Матвеевич.
– А я сразу поняла, – улыбнулась Ксюша, – что вы не чужие, только спросить постеснялась.
Когда братья сели за стол вместе с Деговым, Максим вспомнил о споре, происходившем во дворе сельсовета.
– Спор этот не новый, Максим Матвеич, – начал рассказывать Дегов. – До колхозной жизни мы с Михайлой Лисицыным были в такой дружбе, что водой не разольёшь. А теперь вот как сойдёмся вместе, так и пошло!.. Я – слово, он – два, я – десять, он – двадцать! Ещё такой человек на свете не живёт, который его мог бы переговорить. Да не слова, а дело красит человека.
– На язык Лисицын остёр, это верно, Мирон Степаныч, а только и дела у него неплохи. Немалую он прибыль даёт колхозу своим промыслом, – сказал Артём.
– Звону больше того, Артём Матвеич. Любит Михайло на кустах таёжную живность подсчитывать. А ей, живности-то, соли на хвост не насыплешь. Орехи и ягоды не уродились, она вспорхнула с дерева – только её и видели. Я и сам охотой пробовал заниматься, да, слава богу, не успела она меня затянуть навечно.
– Недороды, милейший Мирон Степаныч, и в сельском хозяйстве, к сожалению, бывают, – покачал головой Артём.
– Согласен. А только я смотрю на дело, Артём Матвеич, так: если власть над землёй твоя – всегда своё возьмёшь. Вспомни-ка, какая в прошлом году сухая весна была, а я обещал по шесть центнеров семян и по двадцать семь центнеров тресты с гектара снять – и снял!
– Теперь, Мирон Степаныч, дело прошлое, могу сознаться – вся душа у меня за тебя изболелась. Думал я, не вытянешь своего обязательства. Секретарь обкома Ефремов как-то позвонил, спрашивает: "Как Дегов?" – "Шатается, говорю, Иван Фёдорович!"
– Работал до упаду, Артём Матвеич. Сам не спал и другим отдыха не давал. Три раза только прикатывание острорёбрым катком по посевам проводил, чтоб прошёл через сухую корку земли воздух к проросткам.
Дегов, что называется, сел на любимого конька. Он принялся подробно рассказывать братьям о всех трудностях, которые пришлось преодолеть, чтобы наконец получить высокий урожай.
Максим слушал Дегова с большим вниманием. Он слабо представлял, как выращивается лён. Артём хотя и знал технологию льноводства и всё, что пришлось пережить и перечувствовать Дегову, но так любил и почитал его, что слушал рассказ старика с тем наслаждением, с каким слушают любимую песню, если даже её исполняют в сотый раз.
Артём смотрел на Дегова ласковыми внимательными глазами, и сухощавое смуглое лицо его становилось то строгим и сосредоточенным, то задумчивым, то сердитым, то озарялось сдержанной, умной улыбкой.
Пока говорил Дегов, Артём не произнёс ни одного слова, но и без этого, лишь по выражению лица Максим мог понять мысли и чувства, которые владели братом. Когда Дегов закончил свой рассказ, Артём, сидевший напротив Максима, оживлённо заговорил:
– Чем не повесть, Максим? Тут один писатель приезжал из Высокоярска записать рассказы Мирона Степаныча. Обещал в областном альманахе опубликовать. Ждём. Пока что нету.
– Ты бы ему, писателю-то, лучше посоветовал лето на полях вместе с Мироном Степановичем поработать.
– Предлагал. "Не могу, говорит, творческие планы не позволяют". Вот как альманах появится, обяжу всех секретарей партийных организаций читку на полях с колхозниками провести. Пусть опыт перенимают. А тебя, Максим, по-братски прошу заинтересоваться в обкоме моей докладной.