Страница:
Сердце Софьи заколотилось часто-часто. "Неужели Марей Гордеич наткнулся?"
– Вы звали меня? – спросила она, всё ускоряя и ускоряя свои шаги и не замечая этого.
– Как же, звал, Софья Захаровна, – спокойно, очень спокойно произнёс Марей.
Сердце её так и сжалось: "Пустяк какой-то!"
– Я наткнулся на шлаки, Софья Захаровна. Посмотрите сами.
Не заботясь о собственной безопасности, Софья скатилась в траншею, глубина которой превысила уже три метра. И, едва оказавшись на дне траншеи, вопреки своей близорукости, Софья увидела то, что рассмотреть издали было не просто: в правом углу траншеи в спрессованном слое земли лежали ноздреватые, трудно определимые на цвет тяжёлые комочки.
– Давайте, Марей Гордеич, мою сумку! – крикнула Софья, и, когда Марей передал ей сумку с инструментами, всё на свете, кроме этих невзрачных комочков, перестало для неё существовать.
Марей долго сидел на кромке траншеи, ничем не нарушая Софьиной сосредоточенности. Только когда она сама попросила его помочь подняться наверх, он спросил:
– Имеет ценность?
– По моим представлениям, это следы стоянки.
– Вот оно что! – протянул Марей, по-видимому, вполне понимая, что это значило. – И как дальше будем, Софья Захаровна? – спросил старик.
– А дальше сделаем так, Марей Гордеич: все силы стянем сюда и попробуем пройти ещё глубже и дальше в направлении Купели Краюхина.
Софья позвала рабочих. Они выслушали её и согласились продолжать работу, хотя уже наступила пора идти на отдых.
– Вишь, как, Семён, бывает! Фартовым-то не ты оказался, а Марей Гордеич! – шутили рабочие.
Но напрасно горячилась Софья – этот день ничего нового больше не принёс.
С большой неохотой Софья ушла с раскопок. У неё пробудилась такая жажда работы, что она готова была провести здесь ночь и работать при кострах. Но это было бессмысленно.
На рассвете Софья поднялась, намереваясь до завтрака сходить к траншее. Но её уже опередили. Жарко пылал костёр. Возле него сидели все рабочие (кроме Сёмы, ещё спавшего в палатке) и Марей.
– Что это вы так рано поднялись? – подходя к костру, спросила Софья. Ей и в голову не пришло, что они озабочены тем же, чем и она.
– По одной, видно, причине не спится всем нам, Софья Захаровна, – сказал Марей. – Идите кушать, и тогда за работу!
Софья сходила на реку, выкупалась. Тем временем встал Сёма, и завтракали они уже все вместе подогретыми мясными консервами в продолговатых бланках, оставшимися где-то на складах с военного времени.
День выдался, как по заказу. Раскалённое солнце, начавшее нещадно палить, вскоре закрыли облака. Ветерок от реки освежал воздух и разгонял гнуса, заставляя его прятаться в траву. Работали увлечённо, споро.
Перед обеденным перерывом Сёма наткнулся на целое гнездо находок. Он так бурно обрадовался, его возглас был таким яростно восторженным, что откликнулось даже таёжное эхо.
– Первобытный человек! Софья Захаровна, первобытный человек! – орал во всё горло Сёма.
Софья бросилась к нему, взглядом умоляя не прикасаться больше лопатой. Она стремительно, с разбегу опустилась на колени и под пристальным взглядом всех работавших замерла над находками.
– Да ты и в самом деле, Сёма, фартовый, положительно фартовый! – взволнованно заговорила Софья, пересыпая с ладони на ладонь тяжёлые плиткообразные камушки и спёкшиеся кусочки буро-серого шлака. Она бережно сложила их на свою парусиновую зелёную сумку и принялась ползать на коленях по траншее.
– Смотрите, Марей Гордеич, а тот самый шов, который в Краюхинской купели, сюда вышел! Вот он!
Марей тоже опустился на колени и, осмотрев рыжую прослойку земли, сказал:
– Как две капли воды походит. Глужбе надо взять, Софья Захаровна.
– Попробуем взять глубже, – согласилась она.
И вот, вместо того чтобы идти на обед, рабочие стали углублять траншею и прокладывать её дальше в направлении Купели Краюхина. Вдруг Сёмина лопата взвизгнула так тонко и пронзительно, что этот резкий звук отозвался болью у всех в ушах. Так взвизгивает лопата только в скользящем соприкосновении с металлом. Сёма копнул ещё раз, и опять громкий визг огласил тайгу. Третий раз Сёма не успел ударить лопатой: Софья отстранила его и, упав на колени, стала осторожно копать маленькой, почти игрушечной лопаточкой. Через минуту она извлекла из земли кусок грубо кованного железа величиной с её ладонь.
В траншее было довольно тесно, но все сгрудились возле неё, осматривая находку, которая видом своим не походила на прежние.
– Что это, Софья Захаровна? – спросил за всех Марей.
Софья вздёрнула в недоумении плечами.
– Железо. Будем копать глубже, вот только обедать пора.
– Потерпим! Разве при таком деле до обеда? – заговорили в один голос рабочие.
Софья взглянула на них с благодарностью. Нельзя было бы сейчас придумать для неё большей кары, чем оторвать от работы.
– Возьмём ещё в сторону Купели Краюхина, – распорядилась Софья.
И снова застучали кайлы, заскрипели о крепкий песчаный грунт затупившиеся лопаты.
Часа через два Сёма, шедший всё время впереди, наткнулся на новую находку. Это была куча шлака. Когда Софья тщательно, с помощью всех рабочих и Марея вскрыла эту кучу и обследовала, стало ясно, что шлак здесь собран неодинаковый. В спёкшихся кусках Софья увидела застывшую накипь железной руды и каменноугольную золу.
– Копать дальше не будем! – решительно заявила Софья.
Рабочие и Марей были уже в состоянии крайнего утомления, мокрые от пота, сразу осунувшиеся от голода и усталости, но решение Софьи их удивило. Несмотря ни на что, они готовы были работать и работать.
– Если вы об нас заботитесь, то напрасно, Софья Захаровна. Привычные! Нас ещё надолго хватит! – сказал пожилой рабочий Емельян Васильевич.
– Честно скажу, товарищи, – обратилась она ко всем сразу, – не о вас я сейчас забочусь. Дело в том, что я окончательно запуталась, а продолжать работу, когда нет ясности, нельзя. Надо кое в чём разобраться.
– А что за трудность у вас, Софья Захаровна? – спросил Марей.
– А вот в чём сложность, Марей Гордеич. Первые находки относятся к древним временам. Это совершенно очевидно. Находки сегодняшние не древние. Они сближаются с находкой Алексея Корнеича.
– Ага, вон оно как дело оборачивается, – понимающе сказал Марей и многозначительно посмотрел на рабочих.
– А что это – лучше или хуже? – прямо спросил простодушный Сёма.
– Лучше, Сёма, лучше! Это даёт больше данных об Улуюлье. Вот смотри: это накипь от железа, а это каменноугольная зола. Следовательно, в этих краях есть и железо и уголь! – объяснила Софья.
Затаив дыхание, её слушал не только Сёма, а и все.
– Ага, видел как! Оно ещё покажет себя, наше Улуюлье! – с восторгом произнёс Марей и гордо приосанился.
Теперь можно было идти на обед, но никто не уходил. Все с интересом наблюдали за Софьей. Она вначале сфотографировала траншею, потом сделала зарисовки в большой, в твёрдых корках альбом.
– А что, Софья Захаровна, завтра будем копать? – спросил сутулый Емельян Васильевич, исполнявший обязанности старшего артели.
– Всё теперь зависит от Алексея Корнеича. С ним надо совет держать.
– Ум хорошо, а два ещё лучше, – промолвил Марей.
– А он когда будет?
– Обещался быть сегодня-завтра.
– Эх, сходить бы к нему! Будь я помоложе… Обрадуется он! – сказал Марей.
– Для него это так важно, Марей Гордеич, что я просто не знаю, как он рад будет! Ах, так бы и взлетела! – Софья всплеснула руками, а в глазах её были печаль и досада.
– А что, если мне пойти поискать Алексея Корнеича? – с готовностью и без всяких колебаний вызвался Сёма.
Но Марей остановил его:
– Нет, сын мой, это дело тебе неподходящее. Тайги не знаешь, заблудишься, что тогда?
Софья поддержала Марея.
– Нет, Сёма, не пойдёшь. Алексей Корнеич сам явится. Ну, обедать и отдыхать! – скомандовала она.
Весь остаток дня и вечер провели в ожидании Краюхина. Сидели у костра, пили чай со смородинным листом, рассказывали по очереди всякие были и небылицы, а сами посматривали на окружающий лес, чутко прислушивались к каждому звуку, доносившемуся оттуда. Но Краюхин так и не пришёл.
Утром Софья ушла на раскопки, наказав, чтобы её немедленно кликнули, если появится Краюхин. Но шёл час за часом, а зова со стана не слышалось. Софья ходила по траншее, спускалась в Купель Краюхина, перебирала находки, но стройного, убедительного вывода не складывалось. Что же это такое? С чем она столкнулась? Что это за явление! Как нужен Краюхин! Крайне необходимо обменяться с ним мнениями, высказать свои догадки… Ну, где же он, где же? Почему он не идёт?
5
Глава шестая
1
2
– Вы звали меня? – спросила она, всё ускоряя и ускоряя свои шаги и не замечая этого.
– Как же, звал, Софья Захаровна, – спокойно, очень спокойно произнёс Марей.
Сердце её так и сжалось: "Пустяк какой-то!"
– Я наткнулся на шлаки, Софья Захаровна. Посмотрите сами.
Не заботясь о собственной безопасности, Софья скатилась в траншею, глубина которой превысила уже три метра. И, едва оказавшись на дне траншеи, вопреки своей близорукости, Софья увидела то, что рассмотреть издали было не просто: в правом углу траншеи в спрессованном слое земли лежали ноздреватые, трудно определимые на цвет тяжёлые комочки.
– Давайте, Марей Гордеич, мою сумку! – крикнула Софья, и, когда Марей передал ей сумку с инструментами, всё на свете, кроме этих невзрачных комочков, перестало для неё существовать.
Марей долго сидел на кромке траншеи, ничем не нарушая Софьиной сосредоточенности. Только когда она сама попросила его помочь подняться наверх, он спросил:
– Имеет ценность?
– По моим представлениям, это следы стоянки.
– Вот оно что! – протянул Марей, по-видимому, вполне понимая, что это значило. – И как дальше будем, Софья Захаровна? – спросил старик.
– А дальше сделаем так, Марей Гордеич: все силы стянем сюда и попробуем пройти ещё глубже и дальше в направлении Купели Краюхина.
Софья позвала рабочих. Они выслушали её и согласились продолжать работу, хотя уже наступила пора идти на отдых.
– Вишь, как, Семён, бывает! Фартовым-то не ты оказался, а Марей Гордеич! – шутили рабочие.
Но напрасно горячилась Софья – этот день ничего нового больше не принёс.
С большой неохотой Софья ушла с раскопок. У неё пробудилась такая жажда работы, что она готова была провести здесь ночь и работать при кострах. Но это было бессмысленно.
На рассвете Софья поднялась, намереваясь до завтрака сходить к траншее. Но её уже опередили. Жарко пылал костёр. Возле него сидели все рабочие (кроме Сёмы, ещё спавшего в палатке) и Марей.
– Что это вы так рано поднялись? – подходя к костру, спросила Софья. Ей и в голову не пришло, что они озабочены тем же, чем и она.
– По одной, видно, причине не спится всем нам, Софья Захаровна, – сказал Марей. – Идите кушать, и тогда за работу!
Софья сходила на реку, выкупалась. Тем временем встал Сёма, и завтракали они уже все вместе подогретыми мясными консервами в продолговатых бланках, оставшимися где-то на складах с военного времени.
День выдался, как по заказу. Раскалённое солнце, начавшее нещадно палить, вскоре закрыли облака. Ветерок от реки освежал воздух и разгонял гнуса, заставляя его прятаться в траву. Работали увлечённо, споро.
Перед обеденным перерывом Сёма наткнулся на целое гнездо находок. Он так бурно обрадовался, его возглас был таким яростно восторженным, что откликнулось даже таёжное эхо.
– Первобытный человек! Софья Захаровна, первобытный человек! – орал во всё горло Сёма.
Софья бросилась к нему, взглядом умоляя не прикасаться больше лопатой. Она стремительно, с разбегу опустилась на колени и под пристальным взглядом всех работавших замерла над находками.
– Да ты и в самом деле, Сёма, фартовый, положительно фартовый! – взволнованно заговорила Софья, пересыпая с ладони на ладонь тяжёлые плиткообразные камушки и спёкшиеся кусочки буро-серого шлака. Она бережно сложила их на свою парусиновую зелёную сумку и принялась ползать на коленях по траншее.
– Смотрите, Марей Гордеич, а тот самый шов, который в Краюхинской купели, сюда вышел! Вот он!
Марей тоже опустился на колени и, осмотрев рыжую прослойку земли, сказал:
– Как две капли воды походит. Глужбе надо взять, Софья Захаровна.
– Попробуем взять глубже, – согласилась она.
И вот, вместо того чтобы идти на обед, рабочие стали углублять траншею и прокладывать её дальше в направлении Купели Краюхина. Вдруг Сёмина лопата взвизгнула так тонко и пронзительно, что этот резкий звук отозвался болью у всех в ушах. Так взвизгивает лопата только в скользящем соприкосновении с металлом. Сёма копнул ещё раз, и опять громкий визг огласил тайгу. Третий раз Сёма не успел ударить лопатой: Софья отстранила его и, упав на колени, стала осторожно копать маленькой, почти игрушечной лопаточкой. Через минуту она извлекла из земли кусок грубо кованного железа величиной с её ладонь.
В траншее было довольно тесно, но все сгрудились возле неё, осматривая находку, которая видом своим не походила на прежние.
– Что это, Софья Захаровна? – спросил за всех Марей.
Софья вздёрнула в недоумении плечами.
– Железо. Будем копать глубже, вот только обедать пора.
– Потерпим! Разве при таком деле до обеда? – заговорили в один голос рабочие.
Софья взглянула на них с благодарностью. Нельзя было бы сейчас придумать для неё большей кары, чем оторвать от работы.
– Возьмём ещё в сторону Купели Краюхина, – распорядилась Софья.
И снова застучали кайлы, заскрипели о крепкий песчаный грунт затупившиеся лопаты.
Часа через два Сёма, шедший всё время впереди, наткнулся на новую находку. Это была куча шлака. Когда Софья тщательно, с помощью всех рабочих и Марея вскрыла эту кучу и обследовала, стало ясно, что шлак здесь собран неодинаковый. В спёкшихся кусках Софья увидела застывшую накипь железной руды и каменноугольную золу.
– Копать дальше не будем! – решительно заявила Софья.
Рабочие и Марей были уже в состоянии крайнего утомления, мокрые от пота, сразу осунувшиеся от голода и усталости, но решение Софьи их удивило. Несмотря ни на что, они готовы были работать и работать.
– Если вы об нас заботитесь, то напрасно, Софья Захаровна. Привычные! Нас ещё надолго хватит! – сказал пожилой рабочий Емельян Васильевич.
– Честно скажу, товарищи, – обратилась она ко всем сразу, – не о вас я сейчас забочусь. Дело в том, что я окончательно запуталась, а продолжать работу, когда нет ясности, нельзя. Надо кое в чём разобраться.
– А что за трудность у вас, Софья Захаровна? – спросил Марей.
– А вот в чём сложность, Марей Гордеич. Первые находки относятся к древним временам. Это совершенно очевидно. Находки сегодняшние не древние. Они сближаются с находкой Алексея Корнеича.
– Ага, вон оно как дело оборачивается, – понимающе сказал Марей и многозначительно посмотрел на рабочих.
– А что это – лучше или хуже? – прямо спросил простодушный Сёма.
– Лучше, Сёма, лучше! Это даёт больше данных об Улуюлье. Вот смотри: это накипь от железа, а это каменноугольная зола. Следовательно, в этих краях есть и железо и уголь! – объяснила Софья.
Затаив дыхание, её слушал не только Сёма, а и все.
– Ага, видел как! Оно ещё покажет себя, наше Улуюлье! – с восторгом произнёс Марей и гордо приосанился.
Теперь можно было идти на обед, но никто не уходил. Все с интересом наблюдали за Софьей. Она вначале сфотографировала траншею, потом сделала зарисовки в большой, в твёрдых корках альбом.
– А что, Софья Захаровна, завтра будем копать? – спросил сутулый Емельян Васильевич, исполнявший обязанности старшего артели.
– Всё теперь зависит от Алексея Корнеича. С ним надо совет держать.
– Ум хорошо, а два ещё лучше, – промолвил Марей.
– А он когда будет?
– Обещался быть сегодня-завтра.
– Эх, сходить бы к нему! Будь я помоложе… Обрадуется он! – сказал Марей.
– Для него это так важно, Марей Гордеич, что я просто не знаю, как он рад будет! Ах, так бы и взлетела! – Софья всплеснула руками, а в глазах её были печаль и досада.
– А что, если мне пойти поискать Алексея Корнеича? – с готовностью и без всяких колебаний вызвался Сёма.
Но Марей остановил его:
– Нет, сын мой, это дело тебе неподходящее. Тайги не знаешь, заблудишься, что тогда?
Софья поддержала Марея.
– Нет, Сёма, не пойдёшь. Алексей Корнеич сам явится. Ну, обедать и отдыхать! – скомандовала она.
Весь остаток дня и вечер провели в ожидании Краюхина. Сидели у костра, пили чай со смородинным листом, рассказывали по очереди всякие были и небылицы, а сами посматривали на окружающий лес, чутко прислушивались к каждому звуку, доносившемуся оттуда. Но Краюхин так и не пришёл.
Утром Софья ушла на раскопки, наказав, чтобы её немедленно кликнули, если появится Краюхин. Но шёл час за часом, а зова со стана не слышалось. Софья ходила по траншее, спускалась в Купель Краюхина, перебирала находки, но стройного, убедительного вывода не складывалось. Что же это такое? С чем она столкнулась? Что это за явление! Как нужен Краюхин! Крайне необходимо обменяться с ним мнениями, высказать свои догадки… Ну, где же он, где же? Почему он не идёт?
5
К обеду Софья вернулась на стан. Вид у неё был сумрачный и усталый.
– Всё нету нашего сокола, – не глядя на неё, произнёс Марей.
Софья раздражённо махнула рукой.
– Обещал же! Я не знаю, право, что за человек!
– Что-нибудь его держит, Софья Захаровна, какой ему резон зря-то по тайге мотаться? Тут комаров невпроворот, а уж там, в Заболотной тайге, совсем от них продыху нет. Бывал. Знаю.
По голосу чувствовалось, что Марей хочет защитить Краюхина. Софья уловила это и уже спокойнее сказала:
– Конечно, Марей Гордеич, без дела он в Заболотной тайге сидеть не будет, но у меня-то всё остановилось.
– Гляди, вот-вот явится.
Во время обеда из таёжной дали послышалось пение. Разобрать слов было невозможно, но пение приближалось. Всех это настолько заинтересовало, что, отложив ложки, стали прислушиваться с серьёзными и удивлёнными лицами. Улыбался один Марей.
– Соловей наш летит, – наконец проговорил он.
– Кто это – соловей? – спросила Софья.
– А это Уля – дочка Михаила Семёныча Лисицына. Мы её соловьём прозвали за голос. Уж такой голос – на редкость!
"Уля… Странно! Почему же мне Алёша никогда о ней не рассказывал?" – с каким-то смутным беспокойством подумала Софья и спросила:
– Она откуда же появилась тут?
– Уля-то? Она тут почти всегда живёт. Летом на рыбалке, осенью и весной на охоте. Сходит зимой к подружкам, повеселится – и опять в тайгу. Отменная охотница! А сейчас она на Синем озере жила с докторшей Анастасией Фёдоровной, – объяснил Марей.
Софья слушала Марея одним ухом, а другим ловила мелодию, доносившуюся из леса. Ульяна пела свою любимую песню: "Не брани меня, родная, что я так люблю его".
Вдруг из чащи с весёлым визгом к Марею на грудь бросилась собака.
– Ах ты, бесёнок! Ну будет, будет тебе, Находка! – теребя визжавшую собаку, говорил Марей.
Находка не унималась. Подпрыгнув, она горячим красным языком лизнула Марея в нос. Чтоб остановить её буйство, Марей был вынужден прицыкнуть. Находка прижала уши и легла в тень, всё ещё игриво повиливая длинным загнутым хвостом.
– Ишь какая животина! Ни на шаг от Ули не отстанет. Ну, правда, и та ей добром за преданность платит. И кормит и поит! А вот и она сама! – под конец воскликнул Марей.
Он очень обрадовался приходу Ульяны. Встал, широко раскинул руки, с лаской в голосе сказал:
– Ну иди, иди, соловушка, обедать будем. Как раз вовремя угадала!
– Дедушка, здравствуй, родименький! Уж так по тебе соскучилась! – Ульяна говорила это ещё на ходу, не видя из-за палаток чужих людей, сидевших вокруг костра. Увидев их, она остановилась, смущённо опустила голову, но, что-то решив про себя тряхнула своими тяжёлыми косами и пошла прямо к костру.
Софья смотрела на неё, как на привидение. Что-то чудесное было в появлении девушки. Невольно вспомнились знакомые с детства сказочные слова: "Жили-были… Кругом на тыщу вёрст таёжное окиян-море… Вдруг однажды откуда ни возьмись выходит девица-красавица…"
Ульяна была в розовом ситцевом платьице, голубенький платочек парусил над плечами, за спиной ружьё, вместо пояса – патронташ. Загоревшее лицо пылает румянцем смущения, но голубые глаза глядят смело, пристально, чувствуется, что всё видят, всё примечают.
– Здравствуйте, приятного аппетита! – произнесла Ульяна, и первый раз глаза её встретились с глазами Софьи. "Она. Ей письмо в Мареевку от Алексея Корнеича носила", – подумала Ульяна и потупилась, сразу оцепенев.
– Иди, Уля, на речку, искупайся, да и обедать. – Это сказал Марей.
Ей показалось, что голос его доносится откуда-то издалека. Она поняла, что надо на этот голос как-то отозваться, и махнула рукой.
– Что, не хочешь купаться? – Старик воспринял её жест по-своему. – Ну, тогда садись, Уля, бери вон чашку.
– Алексея Корнеича мне надо. К нему меня послали, – всё ещё не двигаясь, тихим, сдавленным голосом сказала Ульяна.
– А что он тебе, дочка? – спросил Марей.
– Ручьи новые Анастасия Фёдоровна отыскала. Исследовать надо. Вот и послали меня. Если, мол, Краюхина нет, иди в Мареевку, к начальнику экспедиции.
– Ай да, докторша! Она своё возьмёт! – обрадовался Марей.
– А мы тоже его ждём, Уля. Он был тут, а потом ушёл в Заболотную тайгу. И у нас есть новости. Садитесь, расскажу, – сказала Софья и придвинула свободный круглый чурбачок.
Ульяна сняла ружьё, патронташ и села, чувствуя под взглядами Софьи непонятную скованность.
– И мы тут тоже кое-что нашли. – Софья подробно рассказала о работе на раскопках.
Ульяна слушала, не пропуская ни одного слова, и всё поглядывала на Софью. "Красивая! Ишь глаза-то какие – большие и влекущие!.. А брови-то как дуги… И счастливая! Пришла и сразу нашла. А я копала, копала… И добрая, видать, она, рассказывает всё-всё. И простая… Увидела и с первого раза: "Садитесь".
Мысли неслись в голове Ульяны в стремительном вихре.
А Софья продолжала рассказывать:
– Он так нужен – прямо позарез! Сегодня утром вышла я на берег и давай орать во всё горло: "Алёша! Алёша!" Вдруг, думаю, где-нибудь он неподалёку ходит, услышит, поймёт, что нужен. Марей Гордеич смеётся, я тоже, а всё-таки кричу.
Ульяна про себя отметила, что Софья назвала Краюхина Алёшей. "Ну ясно, всё ясно. Разве я-то позволила бы себе так назвать его?" – подумала она, и ей стало неудобно сидеть на чурбачке, и вдруг какая-то озорная мысль промелькнула в её голове: "Ну и кричи и зови его, а я-то найду его хоть на краю земли".
Ульяна вскочила на ноги, быстро повесила на плечо ружьё, опоясалась патронташем, крикнула:
– Находка! Ффью! Айда!
– Ты куда, Уля? – удивлённо спросил Марей.
Софья и рабочие так были поражены всем происходящим, что не нашли слов и только переглянулись.
– В Заболотную тайгу, дедушка, к Алексею Корнеичу! – оборачиваясь на ходу, бросила Ульяна и скрылась в пихтовой чаще.
Софья кинулась вслед за Ульяной.
– О нас не забудьте сказать! Мы ждём его! – крикнула она вдогонку.
Ульяна не отозвалась. И оттого, что она не отозвалась, Софья почувствовала, как сердце её стиснула боль. Ну, почему она-то не может вспорхнуть вот так же, как эта таёжная птаха? Почему? "Да потому, что ты воробей, под застрёхами твоё место", – ожесточённо подумала она о себе.
Софья побежала в чащу. Ей захотелось догнать Ульяну, сказать ей, что она любит Краюхина, и упросить взять её с собой в эту далёкую и загадочную Заболотную тайгу. Но Ульяны и след уже простыл. С минуту Софья стояла, опустив руки, сама не своя. Находка залаяла где-то очень далеко, потом донеслись отзвуки голоса Ульяны: она пела.
Сама не зная отчего – от обиды ли на Ульяну, от досады ли на свою неприспособленность к таёжной жизни или от неутолённой любви к Алексею, – Софья заплакала, и опущенные плечи её вздрагивали, как в ознобе.
Долго бродила она по лесу. В одном месте под густым кедром Софья увидела ямку, наполненную водой. Она склонилась над ямкой, чтобы посмотреть на себя. Гладь воды отражала как зеркало. Софья поправила волосы, намочила ладонь и приложила к глазам. Убедившись, что на лице не осталось никаких следов слёз, она пошла на стан. Ей хотелось, чтоб никто-никто во всём белом свете не узнал об этих минутах её горького и безутешного отчаяния, объяснить которое толком она не смогла бы и сама.
– Всё нету нашего сокола, – не глядя на неё, произнёс Марей.
Софья раздражённо махнула рукой.
– Обещал же! Я не знаю, право, что за человек!
– Что-нибудь его держит, Софья Захаровна, какой ему резон зря-то по тайге мотаться? Тут комаров невпроворот, а уж там, в Заболотной тайге, совсем от них продыху нет. Бывал. Знаю.
По голосу чувствовалось, что Марей хочет защитить Краюхина. Софья уловила это и уже спокойнее сказала:
– Конечно, Марей Гордеич, без дела он в Заболотной тайге сидеть не будет, но у меня-то всё остановилось.
– Гляди, вот-вот явится.
Во время обеда из таёжной дали послышалось пение. Разобрать слов было невозможно, но пение приближалось. Всех это настолько заинтересовало, что, отложив ложки, стали прислушиваться с серьёзными и удивлёнными лицами. Улыбался один Марей.
– Соловей наш летит, – наконец проговорил он.
– Кто это – соловей? – спросила Софья.
– А это Уля – дочка Михаила Семёныча Лисицына. Мы её соловьём прозвали за голос. Уж такой голос – на редкость!
"Уля… Странно! Почему же мне Алёша никогда о ней не рассказывал?" – с каким-то смутным беспокойством подумала Софья и спросила:
– Она откуда же появилась тут?
– Уля-то? Она тут почти всегда живёт. Летом на рыбалке, осенью и весной на охоте. Сходит зимой к подружкам, повеселится – и опять в тайгу. Отменная охотница! А сейчас она на Синем озере жила с докторшей Анастасией Фёдоровной, – объяснил Марей.
Софья слушала Марея одним ухом, а другим ловила мелодию, доносившуюся из леса. Ульяна пела свою любимую песню: "Не брани меня, родная, что я так люблю его".
Вдруг из чащи с весёлым визгом к Марею на грудь бросилась собака.
– Ах ты, бесёнок! Ну будет, будет тебе, Находка! – теребя визжавшую собаку, говорил Марей.
Находка не унималась. Подпрыгнув, она горячим красным языком лизнула Марея в нос. Чтоб остановить её буйство, Марей был вынужден прицыкнуть. Находка прижала уши и легла в тень, всё ещё игриво повиливая длинным загнутым хвостом.
– Ишь какая животина! Ни на шаг от Ули не отстанет. Ну, правда, и та ей добром за преданность платит. И кормит и поит! А вот и она сама! – под конец воскликнул Марей.
Он очень обрадовался приходу Ульяны. Встал, широко раскинул руки, с лаской в голосе сказал:
– Ну иди, иди, соловушка, обедать будем. Как раз вовремя угадала!
– Дедушка, здравствуй, родименький! Уж так по тебе соскучилась! – Ульяна говорила это ещё на ходу, не видя из-за палаток чужих людей, сидевших вокруг костра. Увидев их, она остановилась, смущённо опустила голову, но, что-то решив про себя тряхнула своими тяжёлыми косами и пошла прямо к костру.
Софья смотрела на неё, как на привидение. Что-то чудесное было в появлении девушки. Невольно вспомнились знакомые с детства сказочные слова: "Жили-были… Кругом на тыщу вёрст таёжное окиян-море… Вдруг однажды откуда ни возьмись выходит девица-красавица…"
Ульяна была в розовом ситцевом платьице, голубенький платочек парусил над плечами, за спиной ружьё, вместо пояса – патронташ. Загоревшее лицо пылает румянцем смущения, но голубые глаза глядят смело, пристально, чувствуется, что всё видят, всё примечают.
– Здравствуйте, приятного аппетита! – произнесла Ульяна, и первый раз глаза её встретились с глазами Софьи. "Она. Ей письмо в Мареевку от Алексея Корнеича носила", – подумала Ульяна и потупилась, сразу оцепенев.
– Иди, Уля, на речку, искупайся, да и обедать. – Это сказал Марей.
Ей показалось, что голос его доносится откуда-то издалека. Она поняла, что надо на этот голос как-то отозваться, и махнула рукой.
– Что, не хочешь купаться? – Старик воспринял её жест по-своему. – Ну, тогда садись, Уля, бери вон чашку.
– Алексея Корнеича мне надо. К нему меня послали, – всё ещё не двигаясь, тихим, сдавленным голосом сказала Ульяна.
– А что он тебе, дочка? – спросил Марей.
– Ручьи новые Анастасия Фёдоровна отыскала. Исследовать надо. Вот и послали меня. Если, мол, Краюхина нет, иди в Мареевку, к начальнику экспедиции.
– Ай да, докторша! Она своё возьмёт! – обрадовался Марей.
– А мы тоже его ждём, Уля. Он был тут, а потом ушёл в Заболотную тайгу. И у нас есть новости. Садитесь, расскажу, – сказала Софья и придвинула свободный круглый чурбачок.
Ульяна сняла ружьё, патронташ и села, чувствуя под взглядами Софьи непонятную скованность.
– И мы тут тоже кое-что нашли. – Софья подробно рассказала о работе на раскопках.
Ульяна слушала, не пропуская ни одного слова, и всё поглядывала на Софью. "Красивая! Ишь глаза-то какие – большие и влекущие!.. А брови-то как дуги… И счастливая! Пришла и сразу нашла. А я копала, копала… И добрая, видать, она, рассказывает всё-всё. И простая… Увидела и с первого раза: "Садитесь".
Мысли неслись в голове Ульяны в стремительном вихре.
А Софья продолжала рассказывать:
– Он так нужен – прямо позарез! Сегодня утром вышла я на берег и давай орать во всё горло: "Алёша! Алёша!" Вдруг, думаю, где-нибудь он неподалёку ходит, услышит, поймёт, что нужен. Марей Гордеич смеётся, я тоже, а всё-таки кричу.
Ульяна про себя отметила, что Софья назвала Краюхина Алёшей. "Ну ясно, всё ясно. Разве я-то позволила бы себе так назвать его?" – подумала она, и ей стало неудобно сидеть на чурбачке, и вдруг какая-то озорная мысль промелькнула в её голове: "Ну и кричи и зови его, а я-то найду его хоть на краю земли".
Ульяна вскочила на ноги, быстро повесила на плечо ружьё, опоясалась патронташем, крикнула:
– Находка! Ффью! Айда!
– Ты куда, Уля? – удивлённо спросил Марей.
Софья и рабочие так были поражены всем происходящим, что не нашли слов и только переглянулись.
– В Заболотную тайгу, дедушка, к Алексею Корнеичу! – оборачиваясь на ходу, бросила Ульяна и скрылась в пихтовой чаще.
Софья кинулась вслед за Ульяной.
– О нас не забудьте сказать! Мы ждём его! – крикнула она вдогонку.
Ульяна не отозвалась. И оттого, что она не отозвалась, Софья почувствовала, как сердце её стиснула боль. Ну, почему она-то не может вспорхнуть вот так же, как эта таёжная птаха? Почему? "Да потому, что ты воробей, под застрёхами твоё место", – ожесточённо подумала она о себе.
Софья побежала в чащу. Ей захотелось догнать Ульяну, сказать ей, что она любит Краюхина, и упросить взять её с собой в эту далёкую и загадочную Заболотную тайгу. Но Ульяны и след уже простыл. С минуту Софья стояла, опустив руки, сама не своя. Находка залаяла где-то очень далеко, потом донеслись отзвуки голоса Ульяны: она пела.
Сама не зная отчего – от обиды ли на Ульяну, от досады ли на свою неприспособленность к таёжной жизни или от неутолённой любви к Алексею, – Софья заплакала, и опущенные плечи её вздрагивали, как в ознобе.
Долго бродила она по лесу. В одном месте под густым кедром Софья увидела ямку, наполненную водой. Она склонилась над ямкой, чтобы посмотреть на себя. Гладь воды отражала как зеркало. Софья поправила волосы, намочила ладонь и приложила к глазам. Убедившись, что на лице не осталось никаких следов слёз, она пошла на стан. Ей хотелось, чтоб никто-никто во всём белом свете не узнал об этих минутах её горького и безутешного отчаяния, объяснить которое толком она не смогла бы и сама.
Глава шестая
1
Заболотная тайга – это непроходимые тёмные леса, глубокие лога, взрытые весенними потоками, ребристые бугры с голыми плешинами, возникшими после гроз-лесоломов, бездонные озёра, вечно затянутые паутиной, затхлые болота, покрытые кочкарником, сивым мхом, вонючим багульником-клоподавом, и ручьи, бессчётные ручьи, то прозрачные и звонкие, как хрустальное стекло, то чёрно-бурые, как дёготь, и угрюмые, совершенно безмолвные в своей немоте.
Случается часто так: над Улуюльем светит солнце, сияет голубое небо, а Заболотная тайга курится испариной, хмурится клубами тумана, заунывно шумит без ветра, поскрипывает, постукивает сушняком.
Краюхин шёл не спеша, посматривал по сторонам, насколько это было возможно в зарослях кедрача, ельника, черемушника, осинника, черносмородинника. Временами он останавливался, прислушивался: "Э, чёрт её возьми, эту Заболотную тайгу! Неуютно, неприветливо и в любой миг на медведя можно наскочить!" Стараясь хоть как-нибудь спастись от надоедливых и липких комаров, заполнивших весь воздух, то и дело впивавшихся в самые чувствительные места шеи и лица, Краюхин беспрестанно курил.
"У тайги, как у города, есть свои проспекты и закоулки. Тунгусский холм – это Дворцовая площадь, Синеозёрская тайга – Невский проспект, а Заболотная тайга – старая Нахаловка", – рассуждал он сам с собой. Он припомнил, что о Заболотной тайге сказал старый Марей: "Если, Алёша, черти и лешие есть, они все там водятся".
Краюхин любил большие переходы по тайге, особенно по местам, мало знакомым ему. Во время ходьбы хорошо думалось. То, что не успевал Краюхин обдумать дома, он часто додумывал в пути. Именно в эти часы он мысленно вёл полемику с противниками своих взглядов, строил новые догадки, мечтал о широком развёртывании капитальных изысканий по всему Улуюльскому краю.
Сейчас, присматриваясь к сумрачным краскам Заболотной тайги, он вспоминал всё, что хранилось в его записях об этой части Улуюлья.
Прежде всего он подумал о карте отца. На ней Заболотная тайга была заштрихована прямыми чёрточками. В двух местах на этой части карты отец оставил прямоугольники, слегка затушеванные красным карандашом. Краюхин был убеждён, что пометки отца относились к периоду гражданской войны. Партизан здесь не было. Самой крайней точкой их пребывания в тайге был улуюльский староверческий скит, а это от Заболотной тайги самое меньшее двадцать километров.
Что же в таком случае обозначил отец своими пометками?
Думал Краюхин и над рассказами охотников, записанными им в разное время, об ошибках компаса, которые случались в Заболотной тайге.
Марей Гордеич подтвердил всё это без колебаний:
– В Заболотной тайге, Алёша, магнитные земли близко. Там на компас надежда плохая. Уведёт куда не надо. Я один раз и сам испытал это: три дня мы кружили с братией на одном и том же месте…
Дорого бы дал Краюхин за то, чтобы попасть в подобные обстоятельства. Правда, проверить точность компаса в Заболотной тайге было не просто. Карта Улуюльского края не отличалась большой точностью. В таком деле могли бы пригодиться геодезические приборы, но их Краюхин не имел. Вся надежда была на самого себя: надо было обшарить всю Заболотную тайгу руками, глазами и поставить показания компаса под проверку.
Краюхин понимал, что ему предстоит тяжёлая и длительная работа, но это нисколько не пугало его. И понятно почему: никакое другое желание не владело им в эти дни с такой силой, как желание познать Улуюлье, приблизиться к разгадке его захороненных сокровищ.
Стан заболотной группы Улуюльской экспедиции находился на Кривой речке, впадавшей в Таёжную вблизи западной лесосеки леспромхоза "Горный". Речка Кривая в истоке брала свои воды из Голубичного болота и катила их по руслу, которое на каждом километре выписывало то восьмёрки, то фигуры, похожие на витиеватые буквицы из старославянского алфавита.
Краюхин вышел к стану довольно точно. Он нашёл устье речки Кривой, а тут ему помог утренний ветерок, тянувший пахучий дым костра по узкой горловине, стиснутой крутыми обнажёнными ярами. Краюхин пошёл, ориентируясь на запах дыма, вверх по течению Кривой.
Случается часто так: над Улуюльем светит солнце, сияет голубое небо, а Заболотная тайга курится испариной, хмурится клубами тумана, заунывно шумит без ветра, поскрипывает, постукивает сушняком.
Краюхин шёл не спеша, посматривал по сторонам, насколько это было возможно в зарослях кедрача, ельника, черемушника, осинника, черносмородинника. Временами он останавливался, прислушивался: "Э, чёрт её возьми, эту Заболотную тайгу! Неуютно, неприветливо и в любой миг на медведя можно наскочить!" Стараясь хоть как-нибудь спастись от надоедливых и липких комаров, заполнивших весь воздух, то и дело впивавшихся в самые чувствительные места шеи и лица, Краюхин беспрестанно курил.
"У тайги, как у города, есть свои проспекты и закоулки. Тунгусский холм – это Дворцовая площадь, Синеозёрская тайга – Невский проспект, а Заболотная тайга – старая Нахаловка", – рассуждал он сам с собой. Он припомнил, что о Заболотной тайге сказал старый Марей: "Если, Алёша, черти и лешие есть, они все там водятся".
Краюхин любил большие переходы по тайге, особенно по местам, мало знакомым ему. Во время ходьбы хорошо думалось. То, что не успевал Краюхин обдумать дома, он часто додумывал в пути. Именно в эти часы он мысленно вёл полемику с противниками своих взглядов, строил новые догадки, мечтал о широком развёртывании капитальных изысканий по всему Улуюльскому краю.
Сейчас, присматриваясь к сумрачным краскам Заболотной тайги, он вспоминал всё, что хранилось в его записях об этой части Улуюлья.
Прежде всего он подумал о карте отца. На ней Заболотная тайга была заштрихована прямыми чёрточками. В двух местах на этой части карты отец оставил прямоугольники, слегка затушеванные красным карандашом. Краюхин был убеждён, что пометки отца относились к периоду гражданской войны. Партизан здесь не было. Самой крайней точкой их пребывания в тайге был улуюльский староверческий скит, а это от Заболотной тайги самое меньшее двадцать километров.
Что же в таком случае обозначил отец своими пометками?
Думал Краюхин и над рассказами охотников, записанными им в разное время, об ошибках компаса, которые случались в Заболотной тайге.
Марей Гордеич подтвердил всё это без колебаний:
– В Заболотной тайге, Алёша, магнитные земли близко. Там на компас надежда плохая. Уведёт куда не надо. Я один раз и сам испытал это: три дня мы кружили с братией на одном и том же месте…
Дорого бы дал Краюхин за то, чтобы попасть в подобные обстоятельства. Правда, проверить точность компаса в Заболотной тайге было не просто. Карта Улуюльского края не отличалась большой точностью. В таком деле могли бы пригодиться геодезические приборы, но их Краюхин не имел. Вся надежда была на самого себя: надо было обшарить всю Заболотную тайгу руками, глазами и поставить показания компаса под проверку.
Краюхин понимал, что ему предстоит тяжёлая и длительная работа, но это нисколько не пугало его. И понятно почему: никакое другое желание не владело им в эти дни с такой силой, как желание познать Улуюлье, приблизиться к разгадке его захороненных сокровищ.
Стан заболотной группы Улуюльской экспедиции находился на Кривой речке, впадавшей в Таёжную вблизи западной лесосеки леспромхоза "Горный". Речка Кривая в истоке брала свои воды из Голубичного болота и катила их по руслу, которое на каждом километре выписывало то восьмёрки, то фигуры, похожие на витиеватые буквицы из старославянского алфавита.
Краюхин вышел к стану довольно точно. Он нашёл устье речки Кривой, а тут ему помог утренний ветерок, тянувший пахучий дым костра по узкой горловине, стиснутой крутыми обнажёнными ярами. Краюхин пошёл, ориентируясь на запах дыма, вверх по течению Кривой.
2
Стан заболотной группы имел обжитой вид. Неподалёку от костра стояли в ряд три палатки, под навесом из свежей, не успевшей ещё почернеть сосновой дранки валялись лопаты и топоры. Возле дымившегося костра лежал ворох дров, напиленных из кедрового сушняка. "Десятник в группе толковый", – отметил про себя Краюхин.
На стане было пусто. Вероятно, люди ушли на работу.
Краюхин подошёл к костру, присел, намереваясь прикурить от уголька, и вдруг увидел то, чего вначале не заметил. Напротив него на могучем кедре, на выгнувшемся толстом суку висел на верёвке короб. Как и навес, он был новый, только что сделанный. Красно-зелёные прутья ивняка не утратили ещё глянца и блестели, как лаковые.
"Что же это такое? – с недоумением подумал Краюхин. – Вероятно, склад продовольствия", – мелькнуло у него в уме, но тут же он понял, что его догадка нелепа. По опыту таёжного жителя он знал, что продукты в тайге обычно хранят в ямах, вырытых в земле. "Может быть, это какой-нибудь метеорологический пост? – продолжал рассуждать сам с собой Краюхин. – Но почему он в коробе? Удивительно!"
Вдруг короб задвигался, заскрипели верёвки, на которых он был подвешен, и послышался кашель человека.
"Что за чертовщина? С какой целью он туда забрался?"
Над коробом всплыло облачко табачного дыма, а спустя минуту в нём показался взлохмаченный полуголый человек. Зевая и потягиваясь, человек постоял в коробе, потом вылез на сук и по лестнице, сбитой из длинных еловых жердей, начал спускаться на землю.
"Что за чудак?" – наблюдая за ним, думал Алексей.
– Здравствуйте! – сказал Краюхин, чувствуя неудобство оттого, что человек до сих пор не видит его.
– Доброе утро! – не оборачиваясь, ответил человек, очевидно решив, что с ним здоровается кто-то из живущих на стане.
"Ну, если, по-твоему, сейчас утро, то когда же наступит день?" – про себя усмехнулся Краюхин.
Человек скрылся в палатке и вышел из неё минут через пять уже одетый. На нём были сапоги с высокими голенищами, брюки галифе с кожаными леями, лёгкая парусиновая курточка, исчерченная застёжками-"молниями". Соломенная шляпа с широкими полями покрывала его голову. "Бенедиктин! Как он изменился! До войны был худенький и щуплый студентик, а теперь раздобрел", – удивился Краюхин, вглядываясь в Бенедиктина и втайне дивясь тому, как тот, живя в тайге, ухитряется сохранить свой лощёный, франтоватый вид.
– С кем имею честь разговаривать? – слегка склонив голову, негромко сказал Бенедиктин.
"Не помнит меня! А может быть, делает вид, что не помнит", – подумал Краюхин и отрекомендовался.
– О, инженер Краюхин! Премного о вас наслышан! – воскликнул Бенедиктин и, как показалось Краюхину, с теплотой и доброжелательством в голосе продолжал: – Присаживайтесь, пожалуйста, вот сюда. На это круглое кресло! – Он указал рукой на кедровый чурбак, поставленный на попа. – Рассказывайте, как живут там, на Большой земле?
Бенедиктин сел напротив Краюхина, осматривая его с ног до головы блестящими чёрными глазами. По-видимому, жилось Бенедиктину в тайге не сладко. Полное выбритое лицо его было припухшим, шея и лоб покрылись коростой от укусов комаров и слепней. Руки огрубели от загара и стали шершавыми.
– Я давно уже не был, как вы говорите, на Большой земле, так что от новостей отстал, – проговорил Краюхин, чувствуя, что Бенедиктин ждёт ответа. – А что у вас слышно? – Краюхина интересовала работа заболотной группы экспедиции.
– Ах, коллега, – всплеснув руками, заговорил Бенедиктин, – какая это жизнь?! Прозябание! Почти пять лет провёл в нечеловеческих условиях на фронте и вот опять… – Полные губы Бенедиктина сомкнулись, он закрыл глаза, и на припухшем румяном лице его появились скорбь и уныние.
Краюхин сидел молча, ждал, когда Бенедиктин заговорит снова.
– И кому это пришла в голову нелепая затея посылать сюда людей? И разве это мыслимо, чтобы семь малограмотных мужиков нашли что-нибудь полезное в этой трущобе?
Но тут Бенедиктин понял, что он увлёкся и сказал лишнее.
– Допускаю, коллега, что на этих просторах и есть что-то. Но всему своё время. Вот разовьётся техника изысканий, и тогда здесь не потребуется таких усилий, – поспешил закончить Бенедиктин.
– Никакая техника не заменит человека. Если даже рентгенология и геофизика получат развитие, то и тогда за человеком останется первичное обследование земной поверхности. Уверяю вас, что молоток геолога будет жить ещё многие десятилетия. И потом, разве можно упускать время? Никто нам спасибо не скажет, если мы будем ждать, когда придёт техника…
Алексей сказал всё это твёрдо, и Бенедиктин понял, что спорить с ним бессмысленно. В ответ Краюхину он неопределённо протянул:
– Мда…
– А что у вас в коробе? – разжигаемый любопытством, спросил Краюхин.
– Как это что? Моя постель! – пожав плечами и, видимо, поражаясь недогадливости Краюхина, сказал Бенедиктин.
– Постель? Не ожидал! Что же вы так низко устроились? – лукаво усмехнувшись, спросил Краюхин.
На стане было пусто. Вероятно, люди ушли на работу.
Краюхин подошёл к костру, присел, намереваясь прикурить от уголька, и вдруг увидел то, чего вначале не заметил. Напротив него на могучем кедре, на выгнувшемся толстом суку висел на верёвке короб. Как и навес, он был новый, только что сделанный. Красно-зелёные прутья ивняка не утратили ещё глянца и блестели, как лаковые.
"Что же это такое? – с недоумением подумал Краюхин. – Вероятно, склад продовольствия", – мелькнуло у него в уме, но тут же он понял, что его догадка нелепа. По опыту таёжного жителя он знал, что продукты в тайге обычно хранят в ямах, вырытых в земле. "Может быть, это какой-нибудь метеорологический пост? – продолжал рассуждать сам с собой Краюхин. – Но почему он в коробе? Удивительно!"
Вдруг короб задвигался, заскрипели верёвки, на которых он был подвешен, и послышался кашель человека.
"Что за чертовщина? С какой целью он туда забрался?"
Над коробом всплыло облачко табачного дыма, а спустя минуту в нём показался взлохмаченный полуголый человек. Зевая и потягиваясь, человек постоял в коробе, потом вылез на сук и по лестнице, сбитой из длинных еловых жердей, начал спускаться на землю.
"Что за чудак?" – наблюдая за ним, думал Алексей.
– Здравствуйте! – сказал Краюхин, чувствуя неудобство оттого, что человек до сих пор не видит его.
– Доброе утро! – не оборачиваясь, ответил человек, очевидно решив, что с ним здоровается кто-то из живущих на стане.
"Ну, если, по-твоему, сейчас утро, то когда же наступит день?" – про себя усмехнулся Краюхин.
Человек скрылся в палатке и вышел из неё минут через пять уже одетый. На нём были сапоги с высокими голенищами, брюки галифе с кожаными леями, лёгкая парусиновая курточка, исчерченная застёжками-"молниями". Соломенная шляпа с широкими полями покрывала его голову. "Бенедиктин! Как он изменился! До войны был худенький и щуплый студентик, а теперь раздобрел", – удивился Краюхин, вглядываясь в Бенедиктина и втайне дивясь тому, как тот, живя в тайге, ухитряется сохранить свой лощёный, франтоватый вид.
– С кем имею честь разговаривать? – слегка склонив голову, негромко сказал Бенедиктин.
"Не помнит меня! А может быть, делает вид, что не помнит", – подумал Краюхин и отрекомендовался.
– О, инженер Краюхин! Премного о вас наслышан! – воскликнул Бенедиктин и, как показалось Краюхину, с теплотой и доброжелательством в голосе продолжал: – Присаживайтесь, пожалуйста, вот сюда. На это круглое кресло! – Он указал рукой на кедровый чурбак, поставленный на попа. – Рассказывайте, как живут там, на Большой земле?
Бенедиктин сел напротив Краюхина, осматривая его с ног до головы блестящими чёрными глазами. По-видимому, жилось Бенедиктину в тайге не сладко. Полное выбритое лицо его было припухшим, шея и лоб покрылись коростой от укусов комаров и слепней. Руки огрубели от загара и стали шершавыми.
– Я давно уже не был, как вы говорите, на Большой земле, так что от новостей отстал, – проговорил Краюхин, чувствуя, что Бенедиктин ждёт ответа. – А что у вас слышно? – Краюхина интересовала работа заболотной группы экспедиции.
– Ах, коллега, – всплеснув руками, заговорил Бенедиктин, – какая это жизнь?! Прозябание! Почти пять лет провёл в нечеловеческих условиях на фронте и вот опять… – Полные губы Бенедиктина сомкнулись, он закрыл глаза, и на припухшем румяном лице его появились скорбь и уныние.
Краюхин сидел молча, ждал, когда Бенедиктин заговорит снова.
– И кому это пришла в голову нелепая затея посылать сюда людей? И разве это мыслимо, чтобы семь малограмотных мужиков нашли что-нибудь полезное в этой трущобе?
Но тут Бенедиктин понял, что он увлёкся и сказал лишнее.
– Допускаю, коллега, что на этих просторах и есть что-то. Но всему своё время. Вот разовьётся техника изысканий, и тогда здесь не потребуется таких усилий, – поспешил закончить Бенедиктин.
– Никакая техника не заменит человека. Если даже рентгенология и геофизика получат развитие, то и тогда за человеком останется первичное обследование земной поверхности. Уверяю вас, что молоток геолога будет жить ещё многие десятилетия. И потом, разве можно упускать время? Никто нам спасибо не скажет, если мы будем ждать, когда придёт техника…
Алексей сказал всё это твёрдо, и Бенедиктин понял, что спорить с ним бессмысленно. В ответ Краюхину он неопределённо протянул:
– Мда…
– А что у вас в коробе? – разжигаемый любопытством, спросил Краюхин.
– Как это что? Моя постель! – пожав плечами и, видимо, поражаясь недогадливости Краюхина, сказал Бенедиктин.
– Постель? Не ожидал! Что же вы так низко устроились? – лукаво усмехнувшись, спросил Краюхин.