Кое-кто, увидев Максима, бросился навстречу, полагая, что он как работник обкома знает, что произошло ночью. Но Максим только руками развёл.
   В девять часов пришли Ефремов и члены бюро обкома.
   – Товарищи! Мы решили продолжить работу пленума в связи с некоторыми чрезвычайными обстоятельствами, – начал Ефремов. Вид у него был озабоченный и усталый. – Вчера вечером получена особо важная телеграмма. Центральный Комитет партии и правительство сократили топливные фонды, отпускаемые для Высокоярской области. Вызвано это необходимостью решительно усилить помощь делу восстановления хозяйства районов, подвергавшихся немецкой оккупации.
   ЦК и правительство выражают надежду, что высокоярские коммунисты не растеряются перед лицом новых трудностей, сумеют мобилизовать местные ресурсы и этим самым уменьшат напряжённость топливного баланса страны. Центральный Комитет и правительство ставят перед нами задачу – в ближайший год-два полностью обеспечить область своим топливом, с учётом перспектив её промышленного развития…
   Максим и Артём сидели рядом. Артём склонился к брату, горячо зашептал ему в самое ухо:
   – Вот они, новые требования, Максюша! Ты только в сроках немного ошибся.
   – Подожди… давай дослушаем до конца, – тоже шёпотом попросил Максим, увлечённый тем, что говорил Ефремов, и слегка отодвинулся от брата.

Глава вторая

1

   В первый же день по прибытии экспедиции в Мареевку исполком сельского Совета переехал в новый дом, построенный правлением сельпо под контору, а свой дом, принадлежавший когда-то купцу Тихомирову, уступил экспедиции.
   Дом был большой, крестовый, рубленный в "замок", с двумя широкими крыльцами из крепких лиственничных плах, с разными перилами под покатой крышей, на фигурных прочных стойках. Дом был удобен тем, что имел два входа: один, парадный, в восточную половину, второй, со двора, в западную часть дома.
   Председатель сельсовета Севастьянов посоветовал Марине разместить штаб экспедиции в той части дома, которая имела парадный вход, а вторую половину дома занять под квартиру.
   – Вам, Марина Матвеевна, как начальнику экспедиции, нельзя жить далеко от штаба. Народ будет и днём и ночью с делами идти. По себе знаю, – сказал Севастьянов.
   Марина так и сделала. Оправдалось и предупреждение председателя сельсовета. Работы было так много, посетителей шло столько, что Марина не всегда успевала пообедать.
   Первую неделю заняли организационные хлопоты. Хотя население Притаёжного района встретило экспедицию с большим сочувствием, но всё-таки укомплектовать штаты оказалось делом не простым. Колхозы и учреждения неохотно отпускали людей, желавших временно перейти на работу в экспедицию.
   Ярое сопротивление оказал Марине директор Веселовского лесхоза: он решительно отказался отпустить в экспедицию лесообъездчика Чернышёва.
   Марина обратилась за помощью к Максиму. Вскоре в экспедиции была получена копия телеграммы облисполкома, в которой предписывалось всем руководителям советских и хозяйственных органов Притаёжного района оказывать экспедиции всяческое содействие.
   Только в середине второй недели (вместо двух-трёх дней, как это предусматривалось планом) отряды экспедиции выехали в поле.
   В ответ на донесение Марины, что практическая работа экспедиции началась, директор института Водомеров прислал авиапочтой многословное письмо, в котором указывал, что нерасторопность, допущенная начальником экспедиции с разворотом исследований, крайне тревожит руководство института. В письме Водомеров строго предписывал: "Принять исчерпывающие меры к быстрейшему преодолению организационной неразберихи и безусловно выполнить план исследований, памятуя, что вложены огромные государственные средства, не менее нужные народу в другом месте".
   Марина читала письмо Водомерова с чувством негодования. Будь у неё меньше неотложной работы, она немедленно ответила бы директору, но времени на ведение переписки никак не хватало.
   Перечитав через день-другой директивы Водомерова, Марина поняла то, что вначале как-то ускользнуло от её сознания: письмо Водомерова было подсказано желанием застраховать себя на случай, если работа экспедиции пойдёт плохо и вышестоящие органы предъявят институту какие-либо претензии. Руководство, мол, института своевременно сигнализировало и указывало, а начальник экспедиции не обеспечил. "Ах ты страус пугливый!" – подумала Марина о Водомерове, и его письмо вызвало теперь уже не возмущение, а усмешку.

2

   – Куда же вы исчезли, Алёша? Две недели я разыскиваю вас по всему Улуюлью, – пожимая руку Краюхина, говорила Марина.
   Краюхин стоял перед ней смущённый и обрадованный. О том, где он был и что делал, можно было судить по его костюму. Старые армейские сапоги от ходьбы по траве и кустарникам порыжели, зелёная выцветшая гимнастёрка была вся в пятнах от смолы и какой-то красящей почвы, брючишки со свежими швами на коленях давно потеряли свой первоначальный вид и были того цвета, который можно определить только приблизительно как серый.
   Алексей похудел. Скулы его круглого лица заострились, волосы отросли чуть не до плеч. От загара он был коричневым, под цвет своих карих глаз. Руки Краюхина заскорузли, огрубели, покрылись ссадинами и царапинами. Но взгляд его был отчаянно весёлым, и от всей его ладной фигуры, перехваченной в тонкой талии офицерским ремнём, веяло силой и здоровьем.
   – Всё-таки приехали?! Молодец вы, Марина Матвеевна! Пробили стену!
   – Моих заслуг в этом нет, Алёша! Сама жизнь подталкивала. Ну, у вас-то как? Садитесь, пожалуйста.
   Марина усадила Краюхина на табуретку, а сама опустилась на деревянный жёсткий диван, стоявший у стены. Они вдруг замолчали, не зная, с чего начать разговор.
   – Вы где были-то, Алёша, в последние дни? Почему никто о вас ничего не знает? – наконец спросила Марина. – Ведь не я одна вас искала. Ищет вас по каким-то партийным делам и Притаёжный райком.
   – Жил в тайге, Марина Матвеевна, на Таёжной, в районе Тунгусского холма. А последние десять дней вместе с одним старожилом Улуюлья, Мареем Гордеевичем Добролетовым, осматривал таёжные озёра. Когда-то староверы находили там уголь.
   – И что же у вас нового? – Марина не в силах была сдержать своего нетерпения.
   – Подождите, Марина Матвеевна, всё расскажу по порядку.
   – Слушаю вас, Алёша. – Марина села поудобнее, а Краюхин открыл офицерскую сумку, туго набитую бумагами, вытащил тетрадь в клеенчатой обложке и принялся задумчиво её листать.
   Он рассказывал о своём житье-бытье в Улуюлье подробно, день за днём. О многом Марина знала из его писем к ней и Софье, но только теперь она поняла, какую важную работу проделал молодой учёный.
   Слушая Краюхина, Марина вспомнила свою беседу с Водомеровым перед отъездом из Высокоярска. Она предложила директору института организовать в составе Улуюльской экспедиции геологическую группу под руководством Краюхина. Водомеров ответил отказом: штаты экспедиции утверждены, программа работ также, нецелесообразно возвращаться к этому вопросу снова, тем более что в состав экспедиции входит топогеографический отряд.
   – Я должен вас предупредить, Марина Матвеевна, что ни я, ни Захар Николаевич не одобрим никакого самоуправства с вашей стороны ни в отношении перестановки штатов, ни в отношении какого-либо изменения плана исследований.
   Это были последние слова директора, которыми он заключил своё напутствие начальнику экспедиции.
   И вот теперь, столкнувшись с жизнью, Марина видела, что она уподобится тупоголовому чиновнику, если в самом начале деятельности экспедиции не внесёт серьёзных поправок в организацию работ. В самом деле, как можно было изучать Улуюлье, не учитывая краюхинские материалы, его уже немалый опыт, его определённые взгляды на перспективы этого района? Можно было любить или ненавидеть его как человека, принимать его душой или не принимать, но закрыть глаза на вопросы, которые он ставил перед наукой, было невозможно. "Нет, дорогой Илья Петрович, – мысленно обращаясь к Водомерову, размышляла Марина, – придётся мне кое в чём поломать установленные вами распорядки, поступить так, как велит жизнь и интересы науки. Чувствую, что это не понравится вам, вызовет гневные слова и грозные приказы, но чему быть, того не миновать".
   – Вы знаете, Алёша, почему я усиленно искала вас? Я надеюсь, что вы не откажетесь поработать в экспедиции, – проговорила Марина убеждённо и твёрдо.
   – Разве у вас найдётся мне дело?
   – Конечно, найдётся!
   – Но ведь в составе экспедиции нет геологического отряда? Куда же вы меня приспособите? – Краюхин замялся, смущённо помолчал, махнул рукой и продолжал: – Впрочем, у меня такое положение, что я пойду к вам и простым рабочим.
   – За откровенность плачу откровенностью, – усмехнувшись уголками губ, сказала Марина, – Дело обстоит так: в экспедиции остались незамещёнными несколько должностей рабочих и лаборантов. Но сейчас у меня возник план: сегодня же я пошлю Водомерову телеграмму, в которой предложу включить вас в состав экспедиции консультантом. Тут же я укажу, что своими последними изысканиями вы приблизились к важным открытиям…
   Краюхин засмеялся, но глаза его остались грустными.
   – Неужели вы надеетесь на положительный ответ? – спросил он.
   – Честно сказать, не надеюсь.
   – Тогда к чему расходовать государственные деньги на телеграммы?
   – Капля камень долбит.
   – Если так, действуйте!

3

   Марина вставала с восходом солнца и, перекинув через плечо полотенце, шла купаться на реку. Так начинался её день.
   Однажды, возвращаясь с реки, она ещё издали увидела, что на крыльце штаба экспедиции её ждёт какая-то женщина. "Кто же это? Неужели Ульяна Лисицына с Синего озера вернулась? Может быть, что-нибудь с Настенькой случилось?" – с беспокойством подумала Марина и ускорила шаги. Но вскоре Марина разглядела, что женщина с опущенной на лицо косынкой сидела, опёршись на чемодан, поблёскивающий на солнце металлическими наугольниками. "Вероятно, кто-то из другого села в сельсовет приехал. Сколько раз просила Севастьянова снять вывеску!"
   Женщина, подняв руки, потянулась, потом отодвинула от себя чемодан и опустила на него голову. И Марина сейчас же узнала её.
   – Соня! Откуда вы появились?! – закричала она и, размахивая полотенцем, побежала с резвостью девочки.
   Софья Великанова встала и, щуря близорукие глаза, ослеплённая ярким солнцем, с полминуты беспомощно смотрела вдоль улицы. Потом она бросилась навстречу Марине и обняла её.
   Софья Великанова приехала из Притаёжного с попутной машиной, проведя ночь в дороге. Марина расспросила её о всех новостях, накормила, уложила спать и ушла на работу.
   Вскоре заведующий отделением связи Тимоша принёс ей принятую по телефону из Притаёжного телеграмму. Текст её Тимоша записал на листке бумаги, вырванной из ученической тетради.
   Марина знала, что это был ответ Водомерова на её просьбу о зачислении Краюхина в состав экспедиции. Но то, что она прочитала, изумило её так, как не изумил бы, наверное, гром, прогремевший над Мареевкой в этот безоблачный день.
   В телеграмме говорилось: "С целью усиления научной части Улуюльской комплексной экспедиции руководство института направляет в ваше распоряжение младшего научного сотрудника Бенедиктина тчк Обязываем вас использовать товарища Бенедиктина по специальности с учётом потребностей экспедиции вытекающих из программы исследований Водомеров".
   Марина скомкала телеграмму и с такой силой отшвырнула её, что бумажный комочек, ударившись об пол, подскочил и выкатился за порог двери.
   Тимоша понял, что принёс неприятную новость, сконфузился и поспешил уйти.
   – Лицемеры! Не мытьём, так катаньем думают меня взять!
   С яростью отталкивая стулья и скамейки, Марина выскочила на крыльцо с намерением разбудить Софью и обо всём рассказать ей. Но, взглянув на часы, Марина удержала себя.
   Она вернулась обратно, села за свой стол, взяла чистый лист бумаги и крупным размашистым почерком написала: "Высокоярск Научно-исследовательский институт Водомерову Удивлена вашим решением относительно Бенедиктина тчк Его присутствие экспедиции не оправдывается никакими деловыми соображениями тчк Вторично прошу положительно решить вопрос привлечения экспедицию Краюхина".
   Марина перечитала написанное, подумала: "А может быть, отмолчаться? Пусть себе тешатся руководители института". Но сейчас же она изменила свои мысли. "Нет, нет, отмалчиваться нельзя. В этом случае Водомеров решит, что я своим молчанием одобряю его поступок".
   Марина переписала телеграмму набело и заторопилась на почту.
   И вот прошло ещё пять дней, а ответа насчёт Краюхина не поступало.
   Марина понимала, в состоянии какого нетерпения живёт Краюхин. После их встречи он уехал в Притаёжное и там дожидался вестей от неё.
   Начала томиться от безделья и Софья. Всё, о чём можно было переговорить с ней, они переговорили. Теперь Софья стремилась к Тунгусскому холму на раскопки. Она рвалась туда, конечно, не только из-за работы – ей хотелось скорее быть вместе с Алексеем.
   Прождав ещё два дня, Марина решила, что она не имеет никакого морального права ни перед Софьей, ни перед Краюхиным, ни перед наукой ждать дальше. "Уж раз они там молчат, то возьму всю ответственность на себя. Пусть потом меня прорабатывают или снимают. Их дело! А только, видя, какими фактами располагает Алексей Краюхин, я не могу остаться к его судьбе равнодушной и не привлечь его к работе в экспедиции", – размышляла Марина, терзаясь и уставая от этих мыслей.
   Она позвала к себе Софью. Девушка в тёмном чулане проявляла фотоплёнку и прибежала встревоженная, с мокрыми руками, в косынке, небрежно сбившейся на затылок.
   – Телеграмма? – Она остановилась возле дверей с горящими глазами.
   – Нет, Соня, телеграммы нет и, вероятно, не будет. Я решила всё сама.
   Софья, видя, что разговор будет совсем другой, чем она предполагала, перешагнула порог и вошла в комнату.
   – Что же вы решили, Марина Матвеевна?
   – Я зачисляю Алексея Корнеевича на два вакантных места лаборантов моего ботанического отряда, то есть я объединяю две ставки в одну.
   – А можно так делать?
   – А можно закрывать глаза на серьёзные доказательства учёного?
   Софья беспомощно пожала плечами и вопросительно посмотрела на Марину. "Ну и что же вы всё-таки решили?" – говорил её взгляд.
   – Я сейчас написала приказ о назначении Краюхина старшим геологической группы. Вас, Соня, поскольку вы приехали помогать нам, я зачисляю также в эту группу. Ваша общая задача: выехать на Тунгусский холм, произвести геологическое и археологическое обследование этого района…
   – Я готова ехать хоть сейчас, Марина Матвеевна! – воскликнула Софья.
   – Одна вы поехать не сможете. Нужно вызвать из Притаёжного Алексея Корнеевича. Я сейчас напишу ему телефонограмму и отнесу Тимоше. – Марина быстро прошла за стол и принялась писать.
   – Телефонограмму я отнесу, Марина Матвеевна, а вы работайте, – сказала Софья и поспешно скрылась за дверью.
   Она вернулась через две-три минуты совсем в другом виде. На ней было ярко-красное шёлковое платье, лаковые босоножки и широкополая шляпа из золотистой соломки. Софья так вся и светилась.
   Марина проводила её взглядом, усмехнулась, подумала: "Чего не делает любовь!"

4

   Группа Краюхина, в которую, кроме него и Софьи, входили ещё четверо рабочих, двинулась к Тунгусскому холму на лодке. Этот способ передвижения предложил Алексей, так как набралось ещё много всякого имущества, главным образом инструментов.
   Услышав, что речь идёт о Краюхине, правление мареевского колхоза в порядке помощи экспедиции выделило новую, только что просмоленную лодку с высокими тёсовыми бортами и крышей из лёгких, сшитых еловыми сучьями листов бересты.
   Марина стояла на берегу до тех пор, пока лодка не скрылась за крутым поворотом берега. Поднимаясь на высокий мареевский яр и всё ещё посматривая вниз по течению реки, Марина думала: "Уехали! И, может быть, привезут большое будущее и Улуюлью и себе…"
   Она представила искрящиеся радостью глаза Софьи, румянец, проступавший на её всегда смугло-бледном лице, голос её, какой-то особенно мягкий, ласкающий слух, и ей не то что стало завидно, а чуть-чуть горько за себя, за свою жизнь, в которой почти не было вот такого же безотчётного счастья.
   "Только разве в ту весну, когда Андрюша Зотов сказал, что любит меня, было мне хорошо-хорошо", – подумала Марина. Она вспомнила, как они просиживали в университетской роще всю ночь, от зари до зари, а в течение дня по нескольку раз гоняли знакомых девчонок с записками.
   Марина шла по Мареевке, захваченная воспоминаниями, и улыбка освещала её лицо.
   Разгоралось утро знойного летнего дня, какие бывают только в Сибири. Нежно-голубое, без единого пятнышка и до бесконечности обширное и ласковое небо простёрлось над землёй в торжественной неподвижности. Солнце только поднималось из кедровников. Каждый, кто видел его в этот час, не мог не подумать, что ночку солнышко скоротало здесь, в тиши вековых деревьев, как коротает её охотник, когда прихватит его в тайге темнота.
   Живой мир встречал новый светлый день стоголосым трезвоном и суетой. Звонко кричали петухи, рассыпали трели шумные стайки скворцов, собаки щурили глаза на малиновый шар, поднимавшийся чуть ли не с хозяйских огородов, и яростно брехали на него, подзадоривая друг друга. А во дворах гремели уже подойниками, и коровы, мыча, с охотой отдавали располневшие за ночь соски в ловкие руки хозяек.
   Марина поднялась на крыльцо и остановилась. Из приоткрытых дверей на неё пахнуло табаком, и не просто табаком, а тем неповторимым запахом, который издают папиросы, смоченные одеколоном. Такие папиросы всегда курил Бенедиктин.
   Озадаченная этим запахом и в особенности тем, что двери её квартиры открыты, Марина вошла.
   В прихожей было пусто. Марина поспешила в комнату. Она перешагнула низкий, крашенный под цвет пола порог и отпрянула назад. На стуле, рядом с её кроватью, привалившись головой на подушку, спал Бенедиктин. Марина хотела уйти незамеченной, но Бенедиктин очнулся, кинулся вслед за ней:
   – Мариночка!..
   Марина остановилась, повернулась лицом к Бенедиктину, чувствуя полную растерянность.
   – Здравствуйте! Как вы здесь оказались? – спросила она.
   Как ни находчив был Бенедиктин, но и он растерялся.
   – Я? Я захожу, женщина прибирает в комнате. Я отрекомендовался, и она разрешила мне остаться.
   – Что значит: "Я отрекомендовался"?
   – Я сказал, что я… твой муж.
   Марина мучительно поморщилась, ей стало больно и противно.
   – Зачем вы приехали?
   – Я выполняю приказ директора… Кроме того, я рассчитывал, что ты одумалась…
   Сверкнув глазами, Марина приблизилась к Бенедиктину, твёрдо сказала:
   – Я ещё раз прошу вас ни теперь, ни в будущем не говорить об этом. Мне незачем одумываться. Я сделала то, что сочла нужным.
   – А как же мне к тебе обращаться: товарищ начальник экспедиции? – Бенедиктин попробовал засмеяться.
   Направляясь в Мареевку, он самонадеянно думал о том, что "Марина уже, наверное, кусает локти. Ну, ничего, пусть себе помучается. Он ещё посмотрит, как быть дальше". Приём, который он встретил у Марины, был иным, и это начинало его злить.
   – Как обращаться? Так же, как обращаются все. У меня есть не только должность, но имя и отчество.
   Марина прошлась по комнате и, видя, что Бенедиктин снова опустился на стул, продолжала:
   – Я прошу вас, Григорий Владимирович, пройти в соседнюю половину, где помещается штаб экспедиции, и дождаться меня. Я скоро приду, и тогда решим вопрос о вашей работе.
   Ну, этого Бенедиктин не ожидал! Никогда он не думал, что у Марины найдётся столько твёрдости. Ему всегда казалось, что при его настойчивости он может из неё, что называется, "верёвки вить". И вот на тебе! Тактично, но решительно она выставляет его из своей комнаты.
   Бенедиктин вскочил со стула, схватил свой чемодан, тюк с постелью, портфель и, скрипя зубами от злости, вышел.
   Марина посмотрела ему вслед, и ничто: ни жалость, ни сочувствие, ровным счётом ничего – не шевельнулось в её душе. Так надо было сделать, и так она сделала.
   Через полчаса Марина вошла в штаб экспедиции. Бенедиктин, нахохлившись, сидел возле своих вещей в углу.
   – Чем вы намерены заняться? – спросила Марина, открывая ключиком стол, в котором лежали её бумаги.
   – Я прибыл в распоряжение начальника экспедиции. Как ты решишь… Как вы решите, – поспешил поправиться Бенедиктин.
   – Хорошо. Я направляю вас в ботанический отряд, который работает по правобережью Таёжной, в районе Заболотной тайги. Там найдётся вам работа по специальности. У нас крайне слабые представления о растительности того района.
   – А Софья Захаровна там же? – не дав Марине договорить до конца, спросил Бенедиктин.
   – Нет, она выехала в том же направлении, но в другое место.
   – В таком случае есть просьба – не от меня, конечно, а от профессора, Захара Николаевича… Он очень беспокоится за дочь и просил меня быть по крайней мере поблизости от неё.
   – Софья Захаровна в полной безопасности… А вас послать туда я не могу. Нет дела.
   – Но когда такой человек просит, то ваша обязанность – выполнить.
   – Я прежде всего отвечаю за работу.
   – Просит научный руководитель института!
   – Просьба непосильная.
   – Просьба начальника равнозначна приказу!
   – Тогда я предпочту ослушаться начальника.
   – Вы знаете что, Марина Матвеевна, вы слишком много на себя берёте.
   – Я считаю наш разговор бесполезным.
   – Но я намерен…
   Трудно сказать, сколько ещё времени Бенедиктин надоедал бы Марине своими домогательствами, если бы в комнату не вошла пожилая женщина – посыльная из правления колхоза.
   – Меня послал председатель, Терентий Петрович, – заговорила женщина, едва переступив порог. Грудь её высоко вздымалась, она шумно дышала. – Велел спросить вас: не надо ли что отправлять на Таёжную? От колхоза туда подводы сейчас идут со снастями для рыбаков.
   – Ну вот, Григорий Владимирович, и оказия! Отправляйтесь с этими подводами. Другого такого случая не будет, придётся тащиться по тайге пешком.
   Не дожидаясь, как к этому отнесётся Бенедиктин, Марина повернулась к женщине.
   – Передайте, пожалуйста, Терентию Петровичу, что я прошу возчика подвернуть к нашему дому. Мне нужно отправить вот этого товарища.
   – Передам. Беспременно передам, – закивала головой женщина и заторопилась из комнаты.
   Бенедиктин был ошеломлён всем происходившим и долго смотрел на Марину молча.
   – Так скоро… А я хотел поговорить с тобой, Мариночка… Поговорить по душам, – наконец тихо сказал Бенедиктин. Он подошёл к столу, за которым сидела Марина, постоял, ожидая её ответа, но, не дождавшись, отступил назад.
   Марина, чуть приподняв голову, взглянула на него. Бенедиктин стоял в раздумье, не зная, чем ещё можно обратить на себя внимание. Он был одет, как городской охотник-любитель: сапоги с длинными голенищами, брюки с шевровыми леями, спортивная курточка с бесконечными "молниями" и вдоль и поперёк. Через плечо на узком коричневом ремешке висел в новом кожаном футляре фотоаппарат.
   "Вырядился-то как! Ну, подожди, комары сотрут с тебя лоск", – с внутренней усмешкой подумала Марина и нарочно низко склонилась над папкой.
   Бенедиктин тяжело зашагал по комнате, вначале очень медленно, потом быстрее; затем он остановился напротив Марины, желчно сказал:
   – Твоё упрямство я объясняю одним: ты ревнуешь меня к Софье, конечно же, ревнуешь!
   Марина посмотрела на него серьёзным взглядом, покачала головой, с сожалением проговорила:
   – Надо же так любить себя! Буквально до умопомрачения… Несчастный!
   Бенедиктин только этого и ждал. Он вскинул руки, сложил их по-наполеоновски на груди, собираясь сказать что-то длинное и, с его точки зрения, важное. Но в открытое окно послышался скрип телеги.
   – За вами едут, – сказала Марина.
   Бенедиктин с отчаянием махнул рукой.
   – Эй, кто там у вас на Таёжную? Выходи! – раздался голос возчика.

Глава третья

1

   Максим шёл по густому сосновому лесу. После короткого, но сильного ливня, пронёсшегося вечером, в лесу было свежо и влажно. Деревья, кусты, цветы, травы стояли чистые, опрятные, тщательно промытые до корней упрямыми струями дождя. В канавах и ложбинах поблёскивали лужи, покрытые лесным мусором, принесённым сюда потоками воды. В лужах плавали хвоинки, листики, куски коры, похожие на заплатки, кедровые скорлупки, паутинки, сучки самых причудливых и неожиданных форм, в виде маленьких человечков, змеек с поднятыми головками, игрушечных домиков. Густотерпкий настой запахов, стоявший тут в знойные дни, улетучился, и сейчас в лесу разливались и благоухали топкие, щекочущие ноздри ароматы смолы.
   Для Максима летом на природе не было другого, более увлекательного занятия, чем собирание грибов. Он шёл медленно-медленно, присматриваясь к земле, покрытой травой, слоем рыжей хвои, прошлогодним жухлым листом кустарников. Острый взгляд схватывал каждую пядь пространства. В одной руке Максим держал сплетённую из гибкого краснотала корзину, в другой – тонкий длинный прут. Вдруг его глаза останавливались на коричневом или нежно-жёлтом пятнышке, мелькнувшем сквозь зелень травы. Осторожно разгребая прутиком стебли и листья земляники, вязеля, пырея, метлицы, Максим убеждался, точно ли он наткнулся на гриб. Если ошибки не было, он опускался на колени, осматривал гриб и, если тот оказывался молодым, нечервивым, срезал его под самый корень узким острым ножом. Ощущение, которое возникало у Максима, когда он брал гриб в руки, было ни с чем не сравнимо. Пожалуй, только ребёнок, которому вдруг свалилось счастье завладеть какой-то необыкновенно интересной игрушкой, поразившей его, испытывал такую же полноту удовольствия, которую испытывал Максим. Ему приятно было разгребать траву, скрывавшую гриб, приятно смотреть на него, ощупывать его рукой, приятно было взять гриб на ладонь, почувствовать кожей его холодок, а потом не спеша положить его в корзинку в рядок с другими грибами.