Страница:
Я никого там не люблю, никого, кроме, может быть, её одной… Сам … .оф мне понятен отлично, я таких самодуров, талантливых, блестящих, но невыносимо ограниченных, самодовольных и хвастливых, видела сотнями. Начальничек-с! Или какой-нибудь господин режиссёр, не ведающий и тени сомнения в своей богоизбранности. И абсолютно верно не ведающий: он и есть точная копия отца. Никуда мне не деться от нежного презрения к нему.. Бешеная мать мне противна – не люблю бессмысленной злобы, хотя её земные дочери могут быть очень привлекательны и сильны по природе. Люцифер – чужой и омерзительный, перешедший все границы возможного в ненависти и ревности, упёртый, упоённый собой. Иисус и Мария – далеко, очень далеко от меня. Я их не чувствую, разве иногда как облачко какое скользнет по душе. Да, отражающие и копирующие их – наверное, лучшие люди на земле. Так их и называют – „не от мира сего». Им и указано их место—терпи и страдай за всё и за всех, здесь не ваше царство…
Но ты, как в насмешку названная Премудростью Божьей, ты, чьей любовной ошибкой создалась вселенная, одинокая, гордая, заблудшая София – тебя я люблю! Дивная красная птица с бесстрастными глазами судьи, тишком слетевшая на византийские иконы! Сознала ли ты свою вину, казнишься ли ею или оправдываешь себя? Нет, самооправдание – удел низших существ. Оправдывает себя твой самонадеянный сын, оправдывает себя окоченевший в злобе старший внук. А ты царишь над всем, с грустью обозревая созданное тобой Царство, источая разум своей покинутой некогда, высшей сферы – на горькую испорченную землю. И доходят до нас, настигают нас твои лучи! И мы, обезьяны, пародии, отражения, слепые копии, мы – преображаемся, в нас зажигается разум, мы понимаем устройство вещей и связь явлений, мы отыскиваем законы, мы улучшаем жизнь, мы чувствуем Слово, и творящий разум, навеянный тобой, творит воистину чудеса!
София, радость моя, только и было в моей жизни счастья, что от тебя. Только созданное твоей Премудростью давало пишу, давало жизнь, и свет, и утешение. Ты выше всех и чище всех. Нет в тебе ни гнева, ни кротости, ни страсти, ни всепрощения, ни самодовольства, ни самоуничижения. Чистая стихия разума, понимания, творчества нисходит от тебя, поселяясь в душах – все равно, мужских или женских. И мы начинаем учиться, думать, постигать, соображать, изобретать, писать– чисто, бесстрастно, бескорыстно, в тихом счастье причастности к тебе.
Ты осеняешь государей, и они устраивают жизнь народов к добру и по уму. Ты касаешься лба учёного, и его озаряет открытие. Ты сидишь рядом с писателем, и он пишет небывалое, потрясающее людей. Да, это бывает редко – трудно тебе просквозить на землю, заморочены наши испорченные глаза и головы. Но лишь на тебя моя надежда, святая София, не покидай нас, не оставляй попечения, не бросай на откуп своему придурочному сынку втайне от него, в неурочный час снисходи к одиноким, к несчастным, к взыскующим тебя, София… Кто как не ты помогла мне, горбатой твари, не знающей любви, пережить ужас своего рождения, ужас бессмысленного, ошибочного отпечатка во плоти огрызка чьей-то недоброй мысли, по могла, дала друзей, открыла мир знаний, ты, богиня умных уродов, покровительница всех скорчившихся над книгами головастиков, ты, несчастная навечно, заблудшая, настоящая моя мать…»
(здесь текст в нескольких местах расплылся – как будто слезы капнули)
23х
24ц
«Я урод, аморальный урод – а кто, как не аморальный урод, может по-настоящему ценить красоту и нравственность? Разве булочник в силах желать испечённые им булки? Разве пресыщенная играми принцесса будет грезить об алых парусах? Разве живущим у моря рыбакам придёт в голову дурная идея купаться в нём? Нет – булок желает бездомный, паруса ждет нищая, в море бросается житель равнины. Так и я страдаю по недоступному. Я хочу, чтоб в мире царила нравственность, вымученная нами в конвульсиях веков, подлинная нравственность чистых, гордых, свободных, справляющихся с жизнью людей. Более не влюблённых в фантом доброго и справедливого Всевышнего. Если для этого надо пойти на игру, инсценировку, фокус – почему нет? Разве не так создаётся образ на сцене: пишется роль, находится режиссёр, исполняет актёр. Но никто не возмущён обманом, все понимают условность и принимают её. Вот и в случае создания Бога-для-людей мы поступим так же – соединим чей-то ум с чьей-то волей и с чьей-то материальной оболочкой. А наполнять рисунок будут сами люди, своими поступками, своими порывами и желаниями помочь. Синтезируем нужный образ. Это будет триумфальный, наивысший синтез всего – искусства, науки, высоких технологий, благотворительности и общественного строительства, венец наших усилий на земле. Кто знает, может, именно такова и воля Провидения? Может быть, к этому всё шло. Может быть, это и есть смысл жизни людей – сделать Бога…»
– Роза Борисовна, как вы себя чувствуете?
– А, это вы, госпожа Никто. Вы прочли тетрадь?
– Я не успела, извините. Как вы себя чувствуете?
– Если бы прочли мою тетрадь, этих вопросов бы не было. Причём никогда.
– Ей-богу, Роза Борисовна, с вами надо говорить, гороху наевшись, – засмеялась Анна. – Вы можете просто по-человечески мне сказать, как ваше здоровье?
– Отвратительно. Сегодня зашла в музыкальный магазинчик свистнуть пару дисков – и голова закружилась, уронила. Кстати, можете сказать своему брату, кто водил его за нос, но под обещание молчать, и дайте ему мой электронный адрес, я сейчас продиктую. Пусть напишет мне. Я дам ему пару советов. А то мало ли что. Не хотелось бы уносить хорошие фокусы в могилку.
– Скажу. Он обрадуется. А что это вы – про могилку..
– Всё может быть.
– Вы там… ничего не задумали недоброго?
– Вы насчёт самоубийства? Исключено. Хотела бы – давно бы это сделала, а что вдруг сейчас? Наоборот, только жить начинаю. Стало интересно. Ладно, прочтёте – позвоните.
– Роза Борисовна, как дела? Всё в порядке?
– Вы прочли мою тетрадь?
– Несколько страниц. Извините, было дел невпроворот. Как здоровье?
– Я ведь с ума сойду от этой женщины. Решила проверить на обыкновенном человеке свои мысли – и вот ответ: мои мысли обыкновенному человеку не нужны.
– Да, это очень может быть, что и так. Но я обещаю вам, что всё-всё прочту. И что это вы меня обижаете – не такой уж я обыкновенный человек.
– А какой вы человек?
– Хм. Да. Не знаю, что сказать. Роза Борисовна, вышла моя статья про Лилию Ильиничну, «Сломанная лилия» называется. Хотите, я вам привезу?
– Где вышла? Скажите, я найду в Инете.
– Ой, не получится, у этой газеты нет электронной версии.
– Бог знает, где вы печатаетесь. Бедная Лиля. Даже статья о ней выходит в какой-то заднице…
– Я слышу, вы кашляете. За вами кто-нибудь ухаживает?
– За мной ухаживает лично Пушкин а точка эс точка.
– Я всё-таки приеду, Роза Борисовна. Не нравится мне ваше настроение…
– Хотите – приезжайте.
Роза была не одна. В гостиной сидел тощий, бледный подросток с длинными волосами, смышлёными карими глазами и на редкость изящными кистями рук. На столе же красовалась вазочка с единственной красной гвоздикой – видимо, его подношением. Роза, в нарядном чёрном платье, расшитом по вороту стеклярусом, поила подростка чаем. Пахло приторными Розиными духами и лекарствами.
– Ученик мой. Женя Ландо. А это Анна, тоже учительница. Следопыт! Хотите чаю?
– Да, с удовольствием. Я рада, что ваши ученики вас не забывают.
– Ой, что вы, – сказал Женя, – мы так уважаем… Даже записывать ничего не можем, так интересно. Роза Борисовна к нам так относится…
– Как так я к вам отношусь?
– Без всякого там сверху вниз. Что мы типа ученики, козявки, а она типа учительница, ну, начальник над нами. Выдает крутой текст, и как хочешь думай. Не унижает никого никогда, двоек не ставит. Просто… ну, жесть.
– Вы что-нибудь поняли? – фыркнула Роза в сторону Анны.
– В целом, поняла. Вот, Роза Борисовна, статья моя, про Лилию Ильиничну..
– Роза Борисовна, я тогда пойду, хорошо? Мне ещё «Кориолана» дочитать надо. Как вы советовали.
– Иди, Женечка. Спасибо тебе за внимание, – мягко сказала Роза. – Одолеешь «Кориолана», берись за «Антония и Клеопатру». Потом поговорим о свойствах трагического героя у Шекспира.
– Да, помню… Что герой обязательно должен что-нибудь нарушить…
– Равновесие мира, Женечка. Трагический герой нарушает равновесие мира, – проговорила Роза, провожая пытливого ученика.
Вернувшись, она развернула газету и быстро, с недовольным выражением лица, прочитала статью Анны.
– Так. Что ж, спасибо, вы старались. Претензий никаких. Не могли же вы, в самом деле, написать правду – что Лилия Серебринская была идиоткой.
Но ты, как в насмешку названная Премудростью Божьей, ты, чьей любовной ошибкой создалась вселенная, одинокая, гордая, заблудшая София – тебя я люблю! Дивная красная птица с бесстрастными глазами судьи, тишком слетевшая на византийские иконы! Сознала ли ты свою вину, казнишься ли ею или оправдываешь себя? Нет, самооправдание – удел низших существ. Оправдывает себя твой самонадеянный сын, оправдывает себя окоченевший в злобе старший внук. А ты царишь над всем, с грустью обозревая созданное тобой Царство, источая разум своей покинутой некогда, высшей сферы – на горькую испорченную землю. И доходят до нас, настигают нас твои лучи! И мы, обезьяны, пародии, отражения, слепые копии, мы – преображаемся, в нас зажигается разум, мы понимаем устройство вещей и связь явлений, мы отыскиваем законы, мы улучшаем жизнь, мы чувствуем Слово, и творящий разум, навеянный тобой, творит воистину чудеса!
София, радость моя, только и было в моей жизни счастья, что от тебя. Только созданное твоей Премудростью давало пишу, давало жизнь, и свет, и утешение. Ты выше всех и чище всех. Нет в тебе ни гнева, ни кротости, ни страсти, ни всепрощения, ни самодовольства, ни самоуничижения. Чистая стихия разума, понимания, творчества нисходит от тебя, поселяясь в душах – все равно, мужских или женских. И мы начинаем учиться, думать, постигать, соображать, изобретать, писать– чисто, бесстрастно, бескорыстно, в тихом счастье причастности к тебе.
Ты осеняешь государей, и они устраивают жизнь народов к добру и по уму. Ты касаешься лба учёного, и его озаряет открытие. Ты сидишь рядом с писателем, и он пишет небывалое, потрясающее людей. Да, это бывает редко – трудно тебе просквозить на землю, заморочены наши испорченные глаза и головы. Но лишь на тебя моя надежда, святая София, не покидай нас, не оставляй попечения, не бросай на откуп своему придурочному сынку втайне от него, в неурочный час снисходи к одиноким, к несчастным, к взыскующим тебя, София… Кто как не ты помогла мне, горбатой твари, не знающей любви, пережить ужас своего рождения, ужас бессмысленного, ошибочного отпечатка во плоти огрызка чьей-то недоброй мысли, по могла, дала друзей, открыла мир знаний, ты, богиня умных уродов, покровительница всех скорчившихся над книгами головастиков, ты, несчастная навечно, заблудшая, настоящая моя мать…»
(здесь текст в нескольких местах расплылся – как будто слезы капнули)
23х
Пётр:
Россия, где же ты!
Обернибесов:
Тут, в кулаке.
Красиво? Схватил и всё тут.
Я пришёл сюда на трубочках.
Я Бог.
Даниил Хармс. Комедия города Петербурга
Красная тетрадь. Записки Розы
(продолжение)
«Тяжело писать. Тяжело. Не пойму, в чём дело. „Созвездья погаси и больше не смотри вверх. Упакуй луну и солнце разбери, слей в чашку океан, лес чисто подмети. Отныне ничего в них больше не найти…»
Все мои мысли давно улеглись, отстоялись, кристаллизовались в твёрдые формы, но излагать их безумно, бесконечно трудно. Вот будто держит кто за руку. Чёрт бы побрал меня с моей чугунной серьёзностью! Как я хотела всегда преодолеть её, победить дух тяжести, ведь чему-то главному в безобразной шутке-жизни соответствует только фокусник, артист, проходимец, авантюрист, обманщик. Меня влекло в игру, в фокусы. Я это понимала – это защита, чудесная мимикрия, которой столь славится моё племя. Но, казалось бы, я давно преодолела всё родовое и кровное – это обязательный путь артиста и проходимца. Гибкость. Лёгкость. Усмешка. Непринуждённый, грациозный переход за установленные границы – и обратно. Подделывание форм (всегда умела подделать любой почерк!). Но за покровом таилось неизменное, моя тяжкая, отвратительно, непоправимо серьёзная суть. Как за игривыми гримасами того же Ницше ворочалась корявая немецкая тоска по всемирной любви. (Тоже лузеры безнадёжные – не смогли взять мир по любви, так попробовали изнасиловать.) И во мне, знаю, как бы я ни кривлялась, живёт идиотическая страсть к призыву Мессии. Но я не хочу счастья только „для своих» – у меня нет „своих». Мне все свои и все чужие. Я могу спокойно, хладнокровно им объяснить, что нужно сделать. Что можно сделать. Что захватит человека целиком, захватит и ум его, и душу, всю его утробу».
«Происшествия в сферах отдалённых воздействуют на наш мир, но обратное, воздействие – мира на сферы – с давлением сфер на мир несоразмерно. Мы – терпилы, игрушки, мы ни на что всерьёз повлиять не можем. Докажет или не докажет Люцифер свою правоту Отцу – это его история. Помирятся они или кет – это их дело. Смягчится ли от Великого Примирения воинственный облик мира, мы не знаем, и сколько до этого суждено нам корчиться – тоже.
Так скажите на милость, какое нам дело до всего этого? Хоть бы разборки в Божественной семье и определяли всё сложение нашей жизни, что мы тут, в нашей малости, можем сделать?
Того Бога, в которого мы столь долго были влюблены и который нам так нужен, Всеблагого и Всведущего, Премудрого и Человеколюбивого, у нас нет и никогда не будет.
И это надо по-настоящему понять и почувствовать, это надо пережить, не утешаясь эрзацами вроде карикатурных земных деспотов, которых тоски ради масса наделяет свойствами Божества. Оставить упования. Оставить дохлые надежды. И вместо всей этой муры перейти к реальному делу.
К настоящему человеческому делу. Мы ведь, собственно говоря, и шли к нему все века. Мы о нем и мечтали – только не могли, не смели назвать вещи подлинными именами, а мы должны наконец это сделать.
Бога, нужного нам, у нас нет. Поэтому мы должны сделать Бога.
Это – самое главное, самое настоящее дело человечества. Мы должны сделать Бога. Человеческого Бога. Созданного из нас. Не того, кто развлекается устройством водопадов и росписью морских рыбок, – а Бога людей, Бога-для-людей.
Как мы можем это осуществить? Можем, если посмотрим трезво и спокойно на состояние мира. Мы увидим, что в массе своей люди накопили достаточно предпосылок для создания своего Бога. Во-первых, огромное количество людей любит своих близких и даже способно кое-что сделать для дальних, ради приятного чувства своей полезности и правильности. Конечно, мир у нас пёстренький и полосатенький, и трудно требовать от китайца, чтоб он страстно желал добра арабу. Но и не надо сразу начинать с невозможного и строить всемирного Бога. Начнём хотя бы с России. Если кто желает присоединиться или начать своё сгроительство – пожалуйста. ФМ неспроста говорил про народ-богоносец, и над ним потом долго смеялись, дескать, ничего себе богоносец. Но он-то смотрел в даль веков и видел, что когда-нибудь, перемучившись, русские извлекут из себя Бога, настоящего Бога, Бога-для-людей. И сделают его. И вот сейчас, пройдя столько испытаний и потеряв все иллюзии, народ остался наедине с одним-единственным чувством: любви к близким. Больше ничего нет! Один человек – и другой человек. И один человек может помочь другому человеку. Это основа, почва, среда, чреватый процессами бульон.
Во-вторых, мы имеем на руках доселе небывалые возможности накопления и распространения информации. И это позволяет нам вывести человеческую взаимопомощь из-под гнёта случая, недобросовестных передатчиков, сбоев связи, избавить от стеснения, страха. Больше не придётся ходить по кабинетам, молить, давать расчётные счёта, уповать на газеты, на счастливую случайность. Представьте себе обширный, удобный информационный центр, куда стекается информация: от тех, кому нужна помощь, и от тех, кто готов помочь. Опытные служащие обрабатывают информацию и соединяют помощь с просящими её. О, разумеется, это не решит всех проблем, но сколько проблем это могло бы решить! Один человек приходит и оставляет перечень своих возможностей: так и так, могу сдать кровь такой-то группы, могу дать немного (или много) денег, могу посидеть с вашим ребенком или старичком бесплатно, могу провести такие-то консультации, могу разделить чьё-то одиночество, да мало ли что может даже самый обычный человек! Все мы что-то умеем, что-то можем и совсем непрочь иногда этим поделиться. А другой человек приходит и делает запрос, и вот связь установлена, и при всех рисках недобросовестности или ошибки, она будет работать. Во всяком случае, гораздо эффективнее странных нервозных молений в никуда никому. И сколько мы сбережём вкусно пахнущего, розово-желтого воска для церковных свечечек!
Большинство наших желаний, нужд, претензий миру мы можем удовлетворить лично, друг из друга. Оставьте Бога, ради Бога, в покое! Он наверняка занят разведением жизни на новой планете, где с упоением изобретает новые формы цветочков и рыбочек. Какое Ему дело до мужичка, свалившегося с приступом панкреатита, у которого кровь четвёртой группы и срочно нужно переливание, а больница глохлая, дальняя, ничего нет? Вот если бы у нас существовал центр человеческой взаимопомощи, то можно было бы мигом отыскать нужного человека, зарегистрировавшегося в этом центре, привезти, спасти мужичка безо всяких всевышних тревог и потуг».
«Сделать Бога! Какая настоящая, сокрушительная мысль! Для чего мы тратим столько средств на космос, где видим всё те же самые бесконечные проказы нашего талантливого Творца? Те же самые, бездушные, бессмысленные, захватывающие дух, грандиозные и чуждые нам проказы? Есть смысл тратить деньги только на нашего человеческого Бога, на центры человеческой помощи, на их устроение, развитие, совершенство. Конечно, поначалу будет и трудно, и ошибочно, и с нелепостями, но постепенно дело сложится, дело пойдет. Будет, отыщется заветное дупло, куда опускают просьбицы, – это уже много. Люди приучатся грамотно думать: а что я в силах реально сделать для другого человека? А что мне самому по-настоящему надо, чего я сам не могу? Вы скажете: а придут дурные люди, придут психи, что с ними? Так и объявить, что запросы на уничтожение или унижение других людей не принимаются, также и фантастические пожелания, чтоб сейчас же гроза или чтоб жить сто двадцать лет. И к тому же и психам, и дурным людям помочь тоже можно.
Но эти „центры» не должны быть бездушными и анонимными. Это я так их назвала условно, для обозначения механизма. Никто не поверит в просто учреждение, „пункт», „центр», где сидят всё те же соцработники, что и в постылом государстве. Даже туда, к знакомому постылому государству охотней пойдут – пусть там всё покрыто коростой бездушия, облупилось и замерло, всё-таки привычно-родное, треклятое и понятное. А тут неизвестно что, какие-то технологии на авось. Ещё одна кормушка для кого-то. Нет, механизм должен быть спрятан, утаён, закутан в покровы.
А что на покрове?
Лицо.
Надо создать Образ, Прекрасный Образ, Личность, Лицо. Того, кому поверят и к кому пойдут.
Невозможно? Я с вас смеюсь! Как это может быть невозможно, когда это происходило и происходит сотни тысяч раз в прошлом и в настоящем? Где происходит? На наших глазах. На сценах и на экранах. Создание прекрасных образов, как бы витающих над действительностью, – это целая профессия. Странная, загадочная профессия – о, недаром её так боялась церковь, запрещая даже хоронить „их» вместе с добрыми христианами. Прочь, привидения, ступайте за кладбищенскую ограду. Вы покушаетесь на территорию упования, мечты, восторга. Отнимаете любовь у Главного Привидения, и успешно – ибо Главное Привидение решительно никому не показывается и фигурирует в виде запутанных и противоречивых рассказов о событиях тысячелетней давности, а вас можно каждый вечер увидеть и услышать. Актеры. Вот народ, вот племя, которое может в конце концов исполнить своё предназначение, которое репетировалось веками, и дать нам Лицо.
Поклонение актёрам носит все признаки религиозного экстаза. И усиливается это поклонение явно по мере ослабевания религиозного экстаза, которому уже не сыскать живительных источников возбуждения. Человек хочет мечтать и надеяться сейчас, в своих человечьих пределах, которые вообще никак не приткнуть к великой Божьей вечности. Он и так всю жизнь терпит, а ему говорят: ещё терпи! Мало терпел! Он бы хотел чуток награды, хоть бы в виде небольшого „залога от небес» – когда Царство Небесное не то что настанет, а хоть едва просочится на землю? Но в ответ ему вековое „цыц!»; „не твоего ума дело»; „когда сочтёт нужным, тогда настанет». Как тут не увлечься близкими, ближними чарами, не затуманить глаза иллюзиями видения прекрасных (как кажется) людей, говорящих прекрасные (как кажется) слова?
В юности я была увлечена одним актёром. Человек он был недалёкий и незрелый, играл не от головы, по наитию. Но три часа, пока шел „Гамлет», я видела перед собой прекрасное, благородное существо, говорящее дивными стихами, и это существо было реальным – оно живёт и сейчас в моих воспоминаниях, а я вовсе не восторженная девочка и уж никак не идиотка. Обольщение актёрскими образами давно перестало быть развлечением образованной среды, балующейся театром, – оно универсально, всемирно, всепроникаюше. Потому что люди желают видеть свой соблазн в лицо, желают зримых, осязаемых кумиров, потому что они сами, не сознаваясь в том, делают себе божков. Так вот из этой-то потребности и из этой возможности и надо теперь сделать – только не божков, а Бога.
Найти того, кто сыграет Бога. Вот что. Это непросто. Потому что и драматургов, и режиссёров нашего спектакля найти будет куда легче—им придётся отдать Лицу весь свой ум и все свои слова. Но именно тому. Кто Отдаст Своё Лицо, придётся вознестись над жизнью и управлять ею по праву, данному всенародной любовью и верой. Это должен быть гениальный актёр, и вместе с тем это должен быть как бы истукан, выполняющий рисунок роли и действующий по строгим предписаниям.
Такой личности пока нет. Она репетируется. Она где-то как-то вынашивается, потому что она обязана явиться. И её надо угадать, выявить, схватить где-то в молодые годы, пока она не истаскалась и не опошлилась. Из этого следует, что драматург и режиссёр будущего Дела должны сойтись раньше. Нужен первотолчок, встреча, вспышка понимания. Потом можно отправляться на поиски Его».
«Тщательно готовить. Он сначала должен прославиться в игре. Обязательно положительные образы – защитник порядка, помощник людей. Красивый, мужественный. И одинокий почему-то. Немногословный. Друг ребят, животных. Какие-нибудь телесериалы для начала. Фильмы для детей. Может понемногу петь. Никакого разврата, фривольности, пошлости – старинные добродетели. Верность, романтика, идеалы. Начинает путешествовать, в странствиях помогает ближним ненавязчиво. Тут можно опять грамотно пустить фильмы, лучше всего по Грину – „Алые паруса», „Блистающий мир». Хорошо бы придумать ему внезапное большое наследство, из которого он и решает начать помощь людям. Появляется первый „центр взаимопомощи», скромный, простой, уютный. Небольшой портрет основателя, совсем небольшой… Так начнётся Лицо. Так начнётся Бог-для-людей.
Ясно, что внешность его в этой истории имеет первостатейное значение. Чуть сдвинуты брови, на миллиметр, или какая-нибудь складочка сомнительная вылезет – и всё пропало. Внешность должна быть идеальной, идеально привлекательной, безошибочной. Эльфическая, дразнящая красота не годится. От неё может быть только какой-то след, красочка, какое-то иногда мерцание, чуть приподнятые утлы губ в улыбочке, блеск в глазах – не больше. Мужественность – да, но не путающая и не карикатурная, без агрессии, без давления. Не блондин – эти блондины вечно спиваются. Не отпетый брюнет. Не лысый. Скорее всего, тёмный шатен. Глаза лучше всего иметь серо-голубые. Брови лучше прямые, но не нависающие. И обаяние, это центральный пункт – обаяние должно быть сокрушительным, всепокоряющим, бесперебойным. На первых порах это главное, потом-то они уже перестанут видеть реальность, они начнут вчитывать в него собственное „воспаление мечты». От них пойдет поток страсти, пойдет деформация. Это XX век был веком тиранов-уродов, теперь-то людей приучили к красоте как к наркотику, посадили на иглу красоты, а потому Он обязан быть красив, убойно, потрясающе красив – и власть будет Его».
«Ха-ха, буржуям-то придётся подвинуться за кулисы со своими глупостями. Чем вздумали пленить – материей! Недолго вашей музыке играть. Какую вам отвесят затрещину ваши стада! Вы, конечно, сначала решите, что Он – это ваша сказка, начнёте рулить, дёргать за ниточки. Ладно, порезвитесь. Но теперь уже – за сценой. Нечего соблазнять юношество убогими сказками о наследстве из нефтяных скважин. Больше-то вы ничего придумать не в состоянии. Тоже нашли чем чаровать. Пошли с глаз долой, пошляки. Нам нужен герой, нам нужен идеал, нам нужна грёза – чистая, хрустальная грёза о том, кто придёт помогать людям, кто будет раздавать, а не хапать, врачевать, а не истреблять.
До того как герой начнёт действовать, для него должно быть создано полное программное обеспечение. Из всех грёз человечества надо выжать драгоценный сок, квинтэссенцию желания, выделить и синтезировать то идеальное вещество, которое вызывает вожделение, совокупность чарующих свойств. Мужественность и храбрость, ум и великодушие, чистота и доброжелательность, шутливость и верность в любви – всё, что мы любим, что нас пленяет, надо проанализировать, разложить на части, потом слить воедино и запрограммировать идеального героя. Героя, не совершающего ошибок. За его прекрасным обликом будут стоять мощный объединительный ум и великая воля. Но прикрытая блистательным щитом, на котором мы напишем совершенное, всепокоряющее Лицо. Это должна быть личность, одна личность. Если покровы распадутся и все увидят какие-то механизмы, проводочки и прочие технологические хитрости, – дело пропало».
«Почему я пишу так поздно? Почему только сейчас? Отодвигала, боялась, путалась в мыслях. И вдруг отчётливо поняла, что теперь или никогда. И потом: возможно, я, говоря языком высоких технологий, „приближаюсь к порогу отключения». Возможно, я не успею даже краешком поучаствовать в будущем великом Деле, но хотя бы у меня будет надежда, что я сдвинула камешек с горы. Что меня услышат те, кто меня поймёт. Кто разожжёт потом костёр. Вспомнят ли они меня? Скажут ли: это придумала горбатая Роза? Вернее всего, что нет, украдут мысль, а меня забудут. И это меня не страшит. Пускай. Отчего-то я верю, что всё будет по-моему. Я наберу на компьютере самые важные фрагменты этой тетради и разошлю людям, которым удалось заинтересовать меня складом мышления. Своим, можно сказать, апостолам, ха-ха. Возможно, это будет началом Дела».
Все мои мысли давно улеглись, отстоялись, кристаллизовались в твёрдые формы, но излагать их безумно, бесконечно трудно. Вот будто держит кто за руку. Чёрт бы побрал меня с моей чугунной серьёзностью! Как я хотела всегда преодолеть её, победить дух тяжести, ведь чему-то главному в безобразной шутке-жизни соответствует только фокусник, артист, проходимец, авантюрист, обманщик. Меня влекло в игру, в фокусы. Я это понимала – это защита, чудесная мимикрия, которой столь славится моё племя. Но, казалось бы, я давно преодолела всё родовое и кровное – это обязательный путь артиста и проходимца. Гибкость. Лёгкость. Усмешка. Непринуждённый, грациозный переход за установленные границы – и обратно. Подделывание форм (всегда умела подделать любой почерк!). Но за покровом таилось неизменное, моя тяжкая, отвратительно, непоправимо серьёзная суть. Как за игривыми гримасами того же Ницше ворочалась корявая немецкая тоска по всемирной любви. (Тоже лузеры безнадёжные – не смогли взять мир по любви, так попробовали изнасиловать.) И во мне, знаю, как бы я ни кривлялась, живёт идиотическая страсть к призыву Мессии. Но я не хочу счастья только „для своих» – у меня нет „своих». Мне все свои и все чужие. Я могу спокойно, хладнокровно им объяснить, что нужно сделать. Что можно сделать. Что захватит человека целиком, захватит и ум его, и душу, всю его утробу».
«Происшествия в сферах отдалённых воздействуют на наш мир, но обратное, воздействие – мира на сферы – с давлением сфер на мир несоразмерно. Мы – терпилы, игрушки, мы ни на что всерьёз повлиять не можем. Докажет или не докажет Люцифер свою правоту Отцу – это его история. Помирятся они или кет – это их дело. Смягчится ли от Великого Примирения воинственный облик мира, мы не знаем, и сколько до этого суждено нам корчиться – тоже.
Так скажите на милость, какое нам дело до всего этого? Хоть бы разборки в Божественной семье и определяли всё сложение нашей жизни, что мы тут, в нашей малости, можем сделать?
Того Бога, в которого мы столь долго были влюблены и который нам так нужен, Всеблагого и Всведущего, Премудрого и Человеколюбивого, у нас нет и никогда не будет.
И это надо по-настоящему понять и почувствовать, это надо пережить, не утешаясь эрзацами вроде карикатурных земных деспотов, которых тоски ради масса наделяет свойствами Божества. Оставить упования. Оставить дохлые надежды. И вместо всей этой муры перейти к реальному делу.
К настоящему человеческому делу. Мы ведь, собственно говоря, и шли к нему все века. Мы о нем и мечтали – только не могли, не смели назвать вещи подлинными именами, а мы должны наконец это сделать.
Бога, нужного нам, у нас нет. Поэтому мы должны сделать Бога.
Это – самое главное, самое настоящее дело человечества. Мы должны сделать Бога. Человеческого Бога. Созданного из нас. Не того, кто развлекается устройством водопадов и росписью морских рыбок, – а Бога людей, Бога-для-людей.
Как мы можем это осуществить? Можем, если посмотрим трезво и спокойно на состояние мира. Мы увидим, что в массе своей люди накопили достаточно предпосылок для создания своего Бога. Во-первых, огромное количество людей любит своих близких и даже способно кое-что сделать для дальних, ради приятного чувства своей полезности и правильности. Конечно, мир у нас пёстренький и полосатенький, и трудно требовать от китайца, чтоб он страстно желал добра арабу. Но и не надо сразу начинать с невозможного и строить всемирного Бога. Начнём хотя бы с России. Если кто желает присоединиться или начать своё сгроительство – пожалуйста. ФМ неспроста говорил про народ-богоносец, и над ним потом долго смеялись, дескать, ничего себе богоносец. Но он-то смотрел в даль веков и видел, что когда-нибудь, перемучившись, русские извлекут из себя Бога, настоящего Бога, Бога-для-людей. И сделают его. И вот сейчас, пройдя столько испытаний и потеряв все иллюзии, народ остался наедине с одним-единственным чувством: любви к близким. Больше ничего нет! Один человек – и другой человек. И один человек может помочь другому человеку. Это основа, почва, среда, чреватый процессами бульон.
Во-вторых, мы имеем на руках доселе небывалые возможности накопления и распространения информации. И это позволяет нам вывести человеческую взаимопомощь из-под гнёта случая, недобросовестных передатчиков, сбоев связи, избавить от стеснения, страха. Больше не придётся ходить по кабинетам, молить, давать расчётные счёта, уповать на газеты, на счастливую случайность. Представьте себе обширный, удобный информационный центр, куда стекается информация: от тех, кому нужна помощь, и от тех, кто готов помочь. Опытные служащие обрабатывают информацию и соединяют помощь с просящими её. О, разумеется, это не решит всех проблем, но сколько проблем это могло бы решить! Один человек приходит и оставляет перечень своих возможностей: так и так, могу сдать кровь такой-то группы, могу дать немного (или много) денег, могу посидеть с вашим ребенком или старичком бесплатно, могу провести такие-то консультации, могу разделить чьё-то одиночество, да мало ли что может даже самый обычный человек! Все мы что-то умеем, что-то можем и совсем непрочь иногда этим поделиться. А другой человек приходит и делает запрос, и вот связь установлена, и при всех рисках недобросовестности или ошибки, она будет работать. Во всяком случае, гораздо эффективнее странных нервозных молений в никуда никому. И сколько мы сбережём вкусно пахнущего, розово-желтого воска для церковных свечечек!
Большинство наших желаний, нужд, претензий миру мы можем удовлетворить лично, друг из друга. Оставьте Бога, ради Бога, в покое! Он наверняка занят разведением жизни на новой планете, где с упоением изобретает новые формы цветочков и рыбочек. Какое Ему дело до мужичка, свалившегося с приступом панкреатита, у которого кровь четвёртой группы и срочно нужно переливание, а больница глохлая, дальняя, ничего нет? Вот если бы у нас существовал центр человеческой взаимопомощи, то можно было бы мигом отыскать нужного человека, зарегистрировавшегося в этом центре, привезти, спасти мужичка безо всяких всевышних тревог и потуг».
«Сделать Бога! Какая настоящая, сокрушительная мысль! Для чего мы тратим столько средств на космос, где видим всё те же самые бесконечные проказы нашего талантливого Творца? Те же самые, бездушные, бессмысленные, захватывающие дух, грандиозные и чуждые нам проказы? Есть смысл тратить деньги только на нашего человеческого Бога, на центры человеческой помощи, на их устроение, развитие, совершенство. Конечно, поначалу будет и трудно, и ошибочно, и с нелепостями, но постепенно дело сложится, дело пойдет. Будет, отыщется заветное дупло, куда опускают просьбицы, – это уже много. Люди приучатся грамотно думать: а что я в силах реально сделать для другого человека? А что мне самому по-настоящему надо, чего я сам не могу? Вы скажете: а придут дурные люди, придут психи, что с ними? Так и объявить, что запросы на уничтожение или унижение других людей не принимаются, также и фантастические пожелания, чтоб сейчас же гроза или чтоб жить сто двадцать лет. И к тому же и психам, и дурным людям помочь тоже можно.
Но эти „центры» не должны быть бездушными и анонимными. Это я так их назвала условно, для обозначения механизма. Никто не поверит в просто учреждение, „пункт», „центр», где сидят всё те же соцработники, что и в постылом государстве. Даже туда, к знакомому постылому государству охотней пойдут – пусть там всё покрыто коростой бездушия, облупилось и замерло, всё-таки привычно-родное, треклятое и понятное. А тут неизвестно что, какие-то технологии на авось. Ещё одна кормушка для кого-то. Нет, механизм должен быть спрятан, утаён, закутан в покровы.
А что на покрове?
Лицо.
Надо создать Образ, Прекрасный Образ, Личность, Лицо. Того, кому поверят и к кому пойдут.
Невозможно? Я с вас смеюсь! Как это может быть невозможно, когда это происходило и происходит сотни тысяч раз в прошлом и в настоящем? Где происходит? На наших глазах. На сценах и на экранах. Создание прекрасных образов, как бы витающих над действительностью, – это целая профессия. Странная, загадочная профессия – о, недаром её так боялась церковь, запрещая даже хоронить „их» вместе с добрыми христианами. Прочь, привидения, ступайте за кладбищенскую ограду. Вы покушаетесь на территорию упования, мечты, восторга. Отнимаете любовь у Главного Привидения, и успешно – ибо Главное Привидение решительно никому не показывается и фигурирует в виде запутанных и противоречивых рассказов о событиях тысячелетней давности, а вас можно каждый вечер увидеть и услышать. Актеры. Вот народ, вот племя, которое может в конце концов исполнить своё предназначение, которое репетировалось веками, и дать нам Лицо.
Поклонение актёрам носит все признаки религиозного экстаза. И усиливается это поклонение явно по мере ослабевания религиозного экстаза, которому уже не сыскать живительных источников возбуждения. Человек хочет мечтать и надеяться сейчас, в своих человечьих пределах, которые вообще никак не приткнуть к великой Божьей вечности. Он и так всю жизнь терпит, а ему говорят: ещё терпи! Мало терпел! Он бы хотел чуток награды, хоть бы в виде небольшого „залога от небес» – когда Царство Небесное не то что настанет, а хоть едва просочится на землю? Но в ответ ему вековое „цыц!»; „не твоего ума дело»; „когда сочтёт нужным, тогда настанет». Как тут не увлечься близкими, ближними чарами, не затуманить глаза иллюзиями видения прекрасных (как кажется) людей, говорящих прекрасные (как кажется) слова?
В юности я была увлечена одним актёром. Человек он был недалёкий и незрелый, играл не от головы, по наитию. Но три часа, пока шел „Гамлет», я видела перед собой прекрасное, благородное существо, говорящее дивными стихами, и это существо было реальным – оно живёт и сейчас в моих воспоминаниях, а я вовсе не восторженная девочка и уж никак не идиотка. Обольщение актёрскими образами давно перестало быть развлечением образованной среды, балующейся театром, – оно универсально, всемирно, всепроникаюше. Потому что люди желают видеть свой соблазн в лицо, желают зримых, осязаемых кумиров, потому что они сами, не сознаваясь в том, делают себе божков. Так вот из этой-то потребности и из этой возможности и надо теперь сделать – только не божков, а Бога.
Найти того, кто сыграет Бога. Вот что. Это непросто. Потому что и драматургов, и режиссёров нашего спектакля найти будет куда легче—им придётся отдать Лицу весь свой ум и все свои слова. Но именно тому. Кто Отдаст Своё Лицо, придётся вознестись над жизнью и управлять ею по праву, данному всенародной любовью и верой. Это должен быть гениальный актёр, и вместе с тем это должен быть как бы истукан, выполняющий рисунок роли и действующий по строгим предписаниям.
Такой личности пока нет. Она репетируется. Она где-то как-то вынашивается, потому что она обязана явиться. И её надо угадать, выявить, схватить где-то в молодые годы, пока она не истаскалась и не опошлилась. Из этого следует, что драматург и режиссёр будущего Дела должны сойтись раньше. Нужен первотолчок, встреча, вспышка понимания. Потом можно отправляться на поиски Его».
«Тщательно готовить. Он сначала должен прославиться в игре. Обязательно положительные образы – защитник порядка, помощник людей. Красивый, мужественный. И одинокий почему-то. Немногословный. Друг ребят, животных. Какие-нибудь телесериалы для начала. Фильмы для детей. Может понемногу петь. Никакого разврата, фривольности, пошлости – старинные добродетели. Верность, романтика, идеалы. Начинает путешествовать, в странствиях помогает ближним ненавязчиво. Тут можно опять грамотно пустить фильмы, лучше всего по Грину – „Алые паруса», „Блистающий мир». Хорошо бы придумать ему внезапное большое наследство, из которого он и решает начать помощь людям. Появляется первый „центр взаимопомощи», скромный, простой, уютный. Небольшой портрет основателя, совсем небольшой… Так начнётся Лицо. Так начнётся Бог-для-людей.
Ясно, что внешность его в этой истории имеет первостатейное значение. Чуть сдвинуты брови, на миллиметр, или какая-нибудь складочка сомнительная вылезет – и всё пропало. Внешность должна быть идеальной, идеально привлекательной, безошибочной. Эльфическая, дразнящая красота не годится. От неё может быть только какой-то след, красочка, какое-то иногда мерцание, чуть приподнятые утлы губ в улыбочке, блеск в глазах – не больше. Мужественность – да, но не путающая и не карикатурная, без агрессии, без давления. Не блондин – эти блондины вечно спиваются. Не отпетый брюнет. Не лысый. Скорее всего, тёмный шатен. Глаза лучше всего иметь серо-голубые. Брови лучше прямые, но не нависающие. И обаяние, это центральный пункт – обаяние должно быть сокрушительным, всепокоряющим, бесперебойным. На первых порах это главное, потом-то они уже перестанут видеть реальность, они начнут вчитывать в него собственное „воспаление мечты». От них пойдет поток страсти, пойдет деформация. Это XX век был веком тиранов-уродов, теперь-то людей приучили к красоте как к наркотику, посадили на иглу красоты, а потому Он обязан быть красив, убойно, потрясающе красив – и власть будет Его».
«Ха-ха, буржуям-то придётся подвинуться за кулисы со своими глупостями. Чем вздумали пленить – материей! Недолго вашей музыке играть. Какую вам отвесят затрещину ваши стада! Вы, конечно, сначала решите, что Он – это ваша сказка, начнёте рулить, дёргать за ниточки. Ладно, порезвитесь. Но теперь уже – за сценой. Нечего соблазнять юношество убогими сказками о наследстве из нефтяных скважин. Больше-то вы ничего придумать не в состоянии. Тоже нашли чем чаровать. Пошли с глаз долой, пошляки. Нам нужен герой, нам нужен идеал, нам нужна грёза – чистая, хрустальная грёза о том, кто придёт помогать людям, кто будет раздавать, а не хапать, врачевать, а не истреблять.
До того как герой начнёт действовать, для него должно быть создано полное программное обеспечение. Из всех грёз человечества надо выжать драгоценный сок, квинтэссенцию желания, выделить и синтезировать то идеальное вещество, которое вызывает вожделение, совокупность чарующих свойств. Мужественность и храбрость, ум и великодушие, чистота и доброжелательность, шутливость и верность в любви – всё, что мы любим, что нас пленяет, надо проанализировать, разложить на части, потом слить воедино и запрограммировать идеального героя. Героя, не совершающего ошибок. За его прекрасным обликом будут стоять мощный объединительный ум и великая воля. Но прикрытая блистательным щитом, на котором мы напишем совершенное, всепокоряющее Лицо. Это должна быть личность, одна личность. Если покровы распадутся и все увидят какие-то механизмы, проводочки и прочие технологические хитрости, – дело пропало».
«Почему я пишу так поздно? Почему только сейчас? Отодвигала, боялась, путалась в мыслях. И вдруг отчётливо поняла, что теперь или никогда. И потом: возможно, я, говоря языком высоких технологий, „приближаюсь к порогу отключения». Возможно, я не успею даже краешком поучаствовать в будущем великом Деле, но хотя бы у меня будет надежда, что я сдвинула камешек с горы. Что меня услышат те, кто меня поймёт. Кто разожжёт потом костёр. Вспомнят ли они меня? Скажут ли: это придумала горбатая Роза? Вернее всего, что нет, украдут мысль, а меня забудут. И это меня не страшит. Пускай. Отчего-то я верю, что всё будет по-моему. Я наберу на компьютере самые важные фрагменты этой тетради и разошлю людям, которым удалось заинтересовать меня складом мышления. Своим, можно сказать, апостолам, ха-ха. Возможно, это будет началом Дела».
24ц
Тьмы низких истин…
Нет низких истин и высоких обманов, есть только низкие обманы и высокие истины.
Еще одно. Истины не ходят тьмами (тьма-тьмущая, Тьму-Таракань и т. д.). Только – обманы.
Марина Цветаева. Пушкин и Пугачёв
«Я урод, аморальный урод – а кто, как не аморальный урод, может по-настоящему ценить красоту и нравственность? Разве булочник в силах желать испечённые им булки? Разве пресыщенная играми принцесса будет грезить об алых парусах? Разве живущим у моря рыбакам придёт в голову дурная идея купаться в нём? Нет – булок желает бездомный, паруса ждет нищая, в море бросается житель равнины. Так и я страдаю по недоступному. Я хочу, чтоб в мире царила нравственность, вымученная нами в конвульсиях веков, подлинная нравственность чистых, гордых, свободных, справляющихся с жизнью людей. Более не влюблённых в фантом доброго и справедливого Всевышнего. Если для этого надо пойти на игру, инсценировку, фокус – почему нет? Разве не так создаётся образ на сцене: пишется роль, находится режиссёр, исполняет актёр. Но никто не возмущён обманом, все понимают условность и принимают её. Вот и в случае создания Бога-для-людей мы поступим так же – соединим чей-то ум с чьей-то волей и с чьей-то материальной оболочкой. А наполнять рисунок будут сами люди, своими поступками, своими порывами и желаниями помочь. Синтезируем нужный образ. Это будет триумфальный, наивысший синтез всего – искусства, науки, высоких технологий, благотворительности и общественного строительства, венец наших усилий на земле. Кто знает, может, именно такова и воля Провидения? Может быть, к этому всё шло. Может быть, это и есть смысл жизни людей – сделать Бога…»
– Роза Борисовна, как вы себя чувствуете?
– А, это вы, госпожа Никто. Вы прочли тетрадь?
– Я не успела, извините. Как вы себя чувствуете?
– Если бы прочли мою тетрадь, этих вопросов бы не было. Причём никогда.
– Ей-богу, Роза Борисовна, с вами надо говорить, гороху наевшись, – засмеялась Анна. – Вы можете просто по-человечески мне сказать, как ваше здоровье?
– Отвратительно. Сегодня зашла в музыкальный магазинчик свистнуть пару дисков – и голова закружилась, уронила. Кстати, можете сказать своему брату, кто водил его за нос, но под обещание молчать, и дайте ему мой электронный адрес, я сейчас продиктую. Пусть напишет мне. Я дам ему пару советов. А то мало ли что. Не хотелось бы уносить хорошие фокусы в могилку.
– Скажу. Он обрадуется. А что это вы – про могилку..
– Всё может быть.
– Вы там… ничего не задумали недоброго?
– Вы насчёт самоубийства? Исключено. Хотела бы – давно бы это сделала, а что вдруг сейчас? Наоборот, только жить начинаю. Стало интересно. Ладно, прочтёте – позвоните.
– Роза Борисовна, как дела? Всё в порядке?
– Вы прочли мою тетрадь?
– Несколько страниц. Извините, было дел невпроворот. Как здоровье?
– Я ведь с ума сойду от этой женщины. Решила проверить на обыкновенном человеке свои мысли – и вот ответ: мои мысли обыкновенному человеку не нужны.
– Да, это очень может быть, что и так. Но я обещаю вам, что всё-всё прочту. И что это вы меня обижаете – не такой уж я обыкновенный человек.
– А какой вы человек?
– Хм. Да. Не знаю, что сказать. Роза Борисовна, вышла моя статья про Лилию Ильиничну, «Сломанная лилия» называется. Хотите, я вам привезу?
– Где вышла? Скажите, я найду в Инете.
– Ой, не получится, у этой газеты нет электронной версии.
– Бог знает, где вы печатаетесь. Бедная Лиля. Даже статья о ней выходит в какой-то заднице…
– Я слышу, вы кашляете. За вами кто-нибудь ухаживает?
– За мной ухаживает лично Пушкин а точка эс точка.
– Я всё-таки приеду, Роза Борисовна. Не нравится мне ваше настроение…
– Хотите – приезжайте.
Роза была не одна. В гостиной сидел тощий, бледный подросток с длинными волосами, смышлёными карими глазами и на редкость изящными кистями рук. На столе же красовалась вазочка с единственной красной гвоздикой – видимо, его подношением. Роза, в нарядном чёрном платье, расшитом по вороту стеклярусом, поила подростка чаем. Пахло приторными Розиными духами и лекарствами.
– Ученик мой. Женя Ландо. А это Анна, тоже учительница. Следопыт! Хотите чаю?
– Да, с удовольствием. Я рада, что ваши ученики вас не забывают.
– Ой, что вы, – сказал Женя, – мы так уважаем… Даже записывать ничего не можем, так интересно. Роза Борисовна к нам так относится…
– Как так я к вам отношусь?
– Без всякого там сверху вниз. Что мы типа ученики, козявки, а она типа учительница, ну, начальник над нами. Выдает крутой текст, и как хочешь думай. Не унижает никого никогда, двоек не ставит. Просто… ну, жесть.
– Вы что-нибудь поняли? – фыркнула Роза в сторону Анны.
– В целом, поняла. Вот, Роза Борисовна, статья моя, про Лилию Ильиничну..
– Роза Борисовна, я тогда пойду, хорошо? Мне ещё «Кориолана» дочитать надо. Как вы советовали.
– Иди, Женечка. Спасибо тебе за внимание, – мягко сказала Роза. – Одолеешь «Кориолана», берись за «Антония и Клеопатру». Потом поговорим о свойствах трагического героя у Шекспира.
– Да, помню… Что герой обязательно должен что-нибудь нарушить…
– Равновесие мира, Женечка. Трагический герой нарушает равновесие мира, – проговорила Роза, провожая пытливого ученика.
Вернувшись, она развернула газету и быстро, с недовольным выражением лица, прочитала статью Анны.
– Так. Что ж, спасибо, вы старались. Претензий никаких. Не могли же вы, в самом деле, написать правду – что Лилия Серебринская была идиоткой.