Можаев Борис Андреевич. Мужики и бабы

   - Видали, что делает болото?
   - Видали. Кто бы сказал - в жисть не поверили, - отвечают мужики.
   Тимофеевка на семена пошла, крюками косили, как рожь.
   А люпин, свежий, зеленый, ему бы еще расти да расти, агроном приказал запахать.
   - Как запахать? Такой корм в землю? Да ему цены нет!
   - Он сторицей обернется, - сказал агроном. - Здесь теперь место устойчивое, сухое... Посеем по запаханному озимые - уродится такая пшеница, что лошадь грудью не пробьет ее.
   Ладно, посеяли озимые по люпину. Подошло лето, такая пшеница выстоялась, что перепел взлететь из нее не мог.
   - Вот вам и выход, мужики, - говорил агроном. - Навоз вносите под зябь, а то ранней весной под яровые. А на парах люпин сейте и запахивайте... Верное дело!
   На сходе отказались.
   - Наши деды под зябь не пахали и нам не велели. Осень - для лошадей отгул. На лугах отава выросла дармовая, так пусть лошадки в зиму жирку запасут. На дворе-то не больно зажируешь.
   - А люпин? - спрашивает агроном.
   - И люпин не будем сеять. Ну-ка не уродится - лишние расходы понесем. А уродится - запахивать жалко. Да и скотину пасти негде.
   "Оно, конечно, пары тоже подспорье, - думал Андрей Иванович, - особенно в сухое лето, когда подлесное пастбище Славное выбивает до молотильного тока. Но вот забота - как побыстрее навоз вывезти и пары спарить. Раньше, при двух лошадях, он управлялся дней за десять, а теперь и полмесяца не хватит. Навозу на дворе накопилось горы - под самые сцепы. Больше сотни возов будет. Вот и считай по семь-восемь возов в день, а на дальние поля больше и не вывезешь, провозишься ден шестнадцать.
   А там дня четыре парить, значит, до Петрова дня, то есть до лугов, только-только управиться".
   Он проснулся ранехонько, еще стадо не прогоняли. Откинул тыльный стороной ладонь на соседнюю подушку - пусто, и подушка простыла... "Как кошка... Слезет с кровати, улизнет, и не услышишь, - подумал про жену. В летней избе, мягко обволакивая углы, плавал душный с ночи сумрак, лениво ползали по оконным стеклам мухи. Андрей Иванович натянул шерстяные носки, брюки, висевшие на спинке деревянной кровати, и, сунув ноги в растоптанные галоши, отворил заднюю дверь.
   Солнце еще не встало, но на дворе все проснулось, ожило; по широкому подворью бродили куры и лениво, распевно лопотали: "Кра-ра-ра-ра..." У плетня суетился, разгребая землю, петух; приспуская крыло на ногу, сучил перьями, пританцовывал и тоже что-то лопотал сердито курам.
   В ошмернике под горницей разноголосо, как бабы на "толкучке", гагакали гуси - наружу просились. А из дощатого, крытого соломой сарая доносился звонкий Надеждин голосок:
   - Той, дьявол! Той, сатана рогатая!..
   Потом гремел подойник, что-то ухало, сопело, чавкало в навозной жиже, и снова откровенное и звонкое выражение Надеждиных чувств:
   - На, заткнись, окаянная твоя душа!
   Андрей Иванович сообразил - опять Белеска не дается. Что случилось с коровой? Три дня уже ни с того ни с сего не дается доить, и шабаш. Ее и уговором пытались взять, и корочкой кормили - нет. Бьет и хвостом и ногами... Того и гляди, рогом зацепит. Пришлось ноги связывать и доить.
   - Головушка горькая, не знаешь, что и подумать.
   Царица приехала из Бочагов, поглядела и говорит:
   - Здесь и думать нечего. Дело ясное - наговор.
   - Куда ее теперь вести?
   - Надо молебен отслужить Власию и Людесию.
   Приглашали отца Афанасия, отслужил и двор окропил святой водой. Трешницу отдали. Не помогло.
   Пришлось идти к деду Агафону, тихановскому пастуху, четок водки отнесла Надежда да еще угостить посулилась:
   - Загляни, ради бога. Чо с ней стряслось?
   - Ладно, ладно... зайду, перед выгоном стада.
   Что за дед? Вроде бы и на ногах еле держится, и плети у него нет - все время с палкой ходит за стадом, а, поди, вот слушают его коровы и держатся кучно. Раз хотел Савка Клин перебить у него коровье стадо. Двух подпасков нанимал да сам бодрый. И цену запросил более сносную, чем дед Агафон. Отдали ему на сходе стадо и что ж? Замучился Савелий и сам и подпасков загонял. С ног сбились, а стадо разбегалось по домам. Так и пришлось звать опять деда Агафона. А Савелий телят своих отправился пасти.
   Андрей Иванович спрыгнул с крыльца, хлопая галошами, протопал по булыжной дорожке и растворил ворота. Надежда загнала корову в угол и охаживала ее по бокам подойником.
   - Ну, чего ты ее понужаешь без толку, атаман? - сказал с досадой Андрей Иванович. - Не видишь, что ли? Заболела корова.
   - Дурью она мучается! Черт с ней, пусть топает недоенной в стадо. Небось почует к вечеру, как от хозяйки бегать. Разопрет ее Самарская плеса-то. - Надежда бросила на гвоздь подойник и пошла прочь, покачивая подолом подоткнутой юбки и сверкая белыми икрами.
   Андрей Иванович взял за оглобли стоявшую на подворье телегу, вкатил ее в сарай и начал набрасывать вилами навоз. Он рассчитывал к приезду Федьки из ночного наложить первый воз и с ходу запрячь лошадь. Но ему помешали.
   Сперва пришел дед Агафон; в посконной рубахе, в синих молескиновых штанах, заправленных под онучи, худой и малорослый, как подросток, он стукнул палкой в высокое окно Бородиных. Надежда впустила его во двор.
   - Ну, что стряслось? - спросил он Андрея Ивановича, подавая сухую скрюченную ладонь.
   - От рук отбилась корова, - кивнул на Белеску тот.
   - За вымя не тронешь... Вся треской трясется, - сказала Надежда от ворот.
   Корова лежала в углу и покорно смотрела на людей, жуя свою жвачку. Овцы метнулись от пришлого человека в отгороженный хлев и, столпившись у калитки, смотрели горящими от любопытства и страха фиолетовыми глазами.
   Старичок мягко прошел к корове, присел перед ней на корточки:
   - Что ты? Что?! Господь с тобой...
   Та перестала жевать жвачку, повела ушами и шумно вздохнула.
   - Ну вот... А я тебе гостинца принес, - разговаривая с ней, как с ребенком, Агафон достал из полотняной сумки ломоть ржаного хлеба, присыпанный крупной солью, протянул его Белеске:
   - На-ка вот, съешь...
   Корова взяла губами ломоть и стала есть, глядя на старика своими печальными глазами.
   - Вот и тоже... Вот и Вася...
   Старичок положил ребром ладони трижды крест на ее крестце и сказал:
   - Ну, будя... Таперика вставай!
   Корова покорно встала.
   - Дои! - коротко сказал Агафон и отошел к воротам.
   Надежда сняла со стены подойник, опасливо озираясь, подошла, села под корову. Стоит! Ухватилась за сосцы, брызнуло со звоном молоко в подойник. Стоит!! Затеребила, замассировала вымя обеими руками. Стоит!!
   Андрей Иванович, обалдело глядевший на волшебное укрощение коровы, кинул на воз вилы да только и сказал Агафону:
   - Бывает.
   Через минуту в летней избе, налив по стопочке водки, он спрашивал старика:
   - Чем же ты ее сумел взять? Хлебом, что ли? И что это за хлеб у тебя, наговоренный?
   - Абнакнавенный, - отвечал старик, пряча ухмылку в жидкие, опавшие книзу монгольские усы. - Во, видишь? - он достал из той же сумки крошки и кинул в рот. - Кабы наговоренный был, я бы крошки не тронул, потому как наговор кого хочешь припечатает. Старый ты ай малый, наговор на всех силу притяжения имеет. Видишь наговоренную вещь или предмет какой - не замай, обходи.
   - Ну отчего ж она послушала тебя? - допытывался Андрей Иванович. - Ай слово знаешь?
   - Всякое слово от бога. Потому как еще в Писании сказано - допрежь всего было слово, - велеречиво отговаривался дед Агафон. - Стало быть, человеку не дадено повелевать словом. Человеку досталось одно обхождение, и больше ничего.
   Дед Агафон ушел от Бородиных только вместе со стадом, - ушел удоволенный, блаженно жмурясь от выпитой водки, как кот на солнце. Только запряг Андрей Иванович пригнанную Федькой из ночного кобылу, как его окликнул другой гость:
   - Отпрягай, приехали!
   Андрей Иванович оглянулся и увидел входящего на подворье Кречева.
   - Чего это тебя ни свет ни заря подняло?
   - Нужда заставит петухом кукарекать, - ответил Кречев.
   - Что у тебя за нужда?
   - Поговорить надо.
   - Х-хеть! - засмеялся Андрей Иванович. - А то днем некогда будет поговорить...
   - Где тебя теперь словишь днем-то, жук навозный, - гудел с притворной сердитостью Кречев. - Небось улетишь в поля до самой темноты?
   - Это уж точно, улечу, - согласился Андрей Иванович.
   - Ну вот, пройдем в летнюю избу! У тебя там не осталось, случаем, на донышке? Вчера с участковым агрономом фондовую рожь отмеряли. Ну и намерялись...
   - Ясно, что у тебя за сердечный разговор, - усмехнулся Андрей Иванович, проводя Кречева в избу.
   - Да поговорить-то надо, - Кречев в летней избе кивнул на горничную дверь и спросил приглушенно: - Девчата спят?
   - Мария и Зинка в кладовой. А в горнице ребятишки.
   - Ясное дело, - облегченно вздохнул Кречев. - Я зачем к тебе пожаловал? Вчера с меня стружку снимал Возвышаев. Поскольку стопроцентной подпиской не охвачены. Не то, говорит, горе, что не охвачены, а то, что богатые увиливают. Ну и воткнул мне за Прокопа Алдонина и за Бандея.
   Андрей Иванович налил Кречеву стопку, пододвинул оставшуюся от деда Агафона селедку и сказал:
   - А я тут при чем?
   - При том... Ты депутат и член сельсовета. Вот я тебе и даю боевое задание - сходи к Прокопу Алдонину, убеди его на заем подписаться. Кречев лукаво хмыкнул и выпил.
   Андрей Иванович забарабанил пальцами по столу, как бы молчаливо отклоняя эту несерьезную просьбу.
   - Прокоп вроде бы в артели подписался? - сказал наконец Андрей Иванович.
   - Увильнул! Когда артель распускали, удерживали на заем при расчете. А Прокоп бригадиром был, сам рассчитывал. Ну и увильнул. Успенский спохватился, да рукой махнул. Ему теперь этот Алдонин что японский бог. А мне он на шею сел.
   - Дак что ж ты от меня хочешь?
   - Ну что я хочу? Всю эту шантрапу, вроде Максима Селькина да Козявки, я и сам прижму. А Прокоп и Бандей меня не послушаются. Пойдем к ним вместе с тобой. Ты их посовестишь, убедить можешь.
   - Их убедишь...
   - Ну, я для них молод. И чужого поля ягода. На горло их не возьмешь. Силой не заставишь - подписка добровольная. Законы они знают. А ты человек авторитетный. Сам подписался один из первых. На тебя только и надежда.
   Андрей Иванович потер лоб и сказал:
   - Ладно... Сходим в обед.
   - Вот спасибо! Плесни-ка мне еще со дна погуще! - Кречев протянул стопку.
   Андрей Иванович налил. Кречев помедлил, выпячивая губы, косясь на стопку, сказал:
   - Сход надо собрать... На предмет рубки кустарника. Гати гатить.
   - Черт бы вас побрал с этими гатями! - взорвался Андрей Иванович. Видишь, какая погода? Земля уходит.
   - Приказ райисполкома, - пожал плечами Кречев.
   - Что ж вы раньше штанами трясли?
   - Не наша на то воля. Ну что ты волнуешься? Пошлешь на рубку хвороста малого, а сам будешь навоз возить.
   - Не ко времени это. Не по-людски.
   - Ну, мало ли что... Значит, до обеда. - Кречев выпил стопку и, не закусывая, тотчас вышел.
   Прокоп Алдонин был скупым мужиком. Бывало, Матрена в печь дрова кладет, а он за спиной ее стоит и поленья считает, а то из печи вытаскивать начнет:
   - Ты больно много кладешь. И так упреет.
   У них хлеб сроду не упекался. Вынут ковриги, разрежут - ан в середке сырой.
   - Ну и что... Я люблю хлеб с сыринкой, его много не съешь, - говорил Прокоп.
   Мать его, баба Настя-Лиса, грубку зимой не топила. Дом большой, пятистенный, красного лесу, окна и на улицу и в проулок - не перечтешь, и все под занавесками тюлевыми... Крыльцо резное, под зеленой жестью. Куда с добром. А зима подойдет - горница не топлена и в избе хоть волков морозь. Баба Настя одна жила, хозяин механиком работал в Баку, и Прокоп там же, при отце.
   - Одной-то мне зачем тепло? Яйца, что ли, насиживать?
   Горницу она закрывала наглухо на всю зиму. Спала в печке. Положит подушку на шесток и свернется по-волчьи, головой на выход. А греться днем ходила в кузницу к Лепиле. Придет, вся рожа в саже, усядется на чурбан:
   - Левой, расскажи, что там в газетах пишут.
   У Прокопа горница, правда, отапливалась - детей целая орава, семь штук. Но так отапливалась, что и сам Прокоп не прочь был заглянуть в морозные дни в кузницу к Лепиле - погреться. Впрочем, их связывала с Левоном общая любовь к слесарному да кузнечному ремеслу.
   Когда распалась неожиданно артель, Прокоп переживал более всего за свой паровой двигатель, который он собирал по частям больше года - мечтал механическую глиномялку пустить. Ездил в Рязань, купил по дешевке старый мукомольный двигатель, из Гуся Железного привез поломанный мотор парового насоса, собирал воедино, прилаживал... А теперь куда девать все это добро? Артель оприходовать не успела, стало быть, оплатить не могли через банк. Продать ежели? Да кто купит такую непотребную машину? И надумал Прокоп сходить к Лепиле, предложить ему на паях сделать паровую мельницу.
   Лепилина кузница - высокий сруб с тесовым верхом, стояла на самом юру при выезде из села, за церковью. Три дороги сходились здесь, как у былинного камня: одна вела на Гордеево, вторая - в лес мимо кладбища, а третья, накатанная столбовая, вела по черным землям в Пугасово, на юг, в хлебные места. Редкий тихановский мужик не сиживал возле этого ковального станка, не приводил сюда свое тягло. Да что мужик? Черти и те заезжали ковать лошадей к Лепиле. В самое смурное время - в двенадцать часов по ночам. Это каждый сопляк в Тиханове скажет. Правда, в Выселках вам скажут то же самое, но только про кузницу Лаврентия Лудило: приезжают на тройке коренник в мыле, пристяжные постромки рвут. "Лавруша, подкуй лошадей!" А он выглянул в окно: "В такую пору? Что вы, Христос с вами!" Да знамение на себя наложил. Эх, у коней-то инда огонь изо рта паханул. "Ну, маленько ты вовремя спохватился, - говорят ездоки, - не то бы мы тебя самого подковали". Да только их и видели. Поверху пошли, по столбам - стаканчики считать...
   Прокоп застал обоих кузнецов, Лепилу да Ивана Заику, за осмотром привезенной молотилки. Они сидели на чугунном кругу и стучали молотками. Молотобоец Серган и вновь принятый подручный Иван Бородин лежали в холодке под бревенчатой стеной и покусывали былинки.
   Увидев Прокопа, Ванятка приподнялся на локте:
   - Ну что, христосоваться пришел? Праздник тебе? Развалил артель и слоняешься. Доволен теперь?
   - Это вам праздник, бездельникам, - огрызнулся Прокоп. - Вон валяетесь, как боровы в холодке у стенки.
   - Смотри, Прокоп, встанем - хуже будет, - сказал Серган.
   - А то ни што! Напугали.
   - Э-э, Прокоп! Ты легок на помине. Давай-ка сюда, помоги... - позвал его Лепило.
   - В чем дело? - спросил Прокоп.
   - Да вот баклашки ломаются. Дурит машина, но где? Не поймем.
   Прокоп оглядел круг, вставил в чугунное гнездо одно водило и сказал:
   - А ну-ка, слезайте!
   Те слезли с круга. Прокоп взялся за деревянное водило и тихонько повел его, раздался тяжелый размеренный скрежет.
   - Как телега немазаная, - сказал Прокоп. Вел, вел, и вдруг резкий щелчок - грох!
   - Стой! - скомандовал Прокоп сам себе, потом Лепиле: - Леонтий, давай зубило! Вот гляди... зуб стронутый на большом колесе. Выбивай его! Потом наклепаем...
   - Гляди-ка, ты, Прокоп вроде бы и в логун не смотрел, а нашел, - сказал Лепило.
   - Это он по з-з-звуку ап-ап-ап... - судорожно забился Иван Заика в тяжкой попытке выговорить нужное слово.
   - Ладно, завтра доскажешь, - остановил его Лепило.
   - Тьфу ты, Лепило, мать твою, - облегченно выругался Заика.
   Работая, они вечно поругивались и подтрунивали друг над дружкой. Лепило был приземистый мужик медвежьего склада, лохматый, рукастый, с тяжелой загорбиной и мощной, в темных рытвинах шеей. Носил посконную рубаху до колен и с широким раструбом сапоги, как конные ведра. А Иван был высок и погибнет, с длинной, как тыква, лысой головой. Ходил босым с закатанными выше колен портками.
   - Иван, зачем портки засучил?
   - Г-г-гвозди везде... З-з-зацепишь - п-ыарвешь еще.
   - А кожу обдерешь?
   - Зы-а-растет.
   Выбивая зубилом "стронутый" зуб, Лепило донимал Ивана:
   - Иван, а Иван? Ты бы хоть поблагодарил гостя, - он нам услугу оказал, зуб нашел больной, а мы сидим как немые.
   - З-з-з...
   - Хватит, он тебя понял.
   - Тьфу, Лепило! Мать твою...
   - Счас я ему розочку подарю, - отозвался от стенки Серган.
   Он встал, выбрал из ящика длинный шестидюймовый гвоздь, сжал его за шляпку, как тисками, железной черной ладонью, а другой рукой, ухватив за конец, стал легко свивать в колечки: на бицепсах, на открытой груди его заиграли, затрепетали крупные мускулы.
   - На, - подал он Прокопу скрученный розочкой гвоздь.
   - Что ж ты добро портишь? - сказал Прокоп, кидая это Серганово изделие. - Был гвоздь, а теперь финтифлюшка.
   - Виноват, ваше-вашество! - гаркнул Серган, выпучив глаза и вытягиваясь по швам. - Счас исправлюсь.
   Он поднял розочку, стиснул опять гвоздевую шляпку в своей каленой ладони и, ухватив за конец, пыхтя и синея от натуги, вытянул гвоздь во всю длину.
   - Ваша не пляшет, - осклабился Серган, поигрывая гвоздем.
   На дальней церковной паперти проскрежетала отворенная железная дверь, в притвор выплыл в рясе с крестом отец Афанасий.
   - Ой, погоди-ка! - Лепило кинул зубило и бросился в кузницу.
   Через минуту он вышел, держа в длинных щипцах разогретую докрасна подкову:
   - Серган, на-ка отнеси попу подарок.
   - Чаво? - Серган обалдело глядел на того, не понимая.
   - Сейчас поп двинется на кладбище, в часовню служить. А ты вон на тропинке, через дорогу, положь подкову. Он ее подымет, а мы поглядим.
   - Гы-гы! - Серган ухватил щипцы с подковой и в два прыжка пересек дорогу, положил горячую подкову на тропинку и моментально вернулся.
   - А теперь все в кузницу. Ну, ну, марш! - скомандовал Лепило.
   Поддавшись какому-то безотчетному озорному искушению, они сгрудились все у раскрытых дверей, глядя на неспешно идущего по тропинке отца Афанасия. Даже Прокоп неожиданно для себя поддался игре: подымет подкову или мимо пройдет?
   Отец Афанасий шел, глядя в землю.
   - Ишь, какой настырный, - сказал Лепило. - Все под ноги глядит... Поди, клад ищет...
   - Счас найдет.
   Отец Афанасий увидел подкову, приостановился в минутном раздумье брать или нет? Стоящей показалась подкова, нагнулся, поднял и тут же бросил ее.
   - Ай-я-яй! - кричал он и тряс рукой.
   А от кузницы в раскрытые двери в пять глоток:
   - Гы-гы-гы!
   - Что, батя, взял? А ведь подкова чужая!
   - Опять твоя проделка, Леонтий? Эх, Лепило ты, Лепило... Греха не боишься.
   Отец Афанасий заметил Алдонина.
   - И ты здесь, Прокоп Иванович? - он покачал головой и скорбно произнес: - Не ожидал я от тебя... Вольно вам над стариком смеяться, - и пошел, тихий и сгорбленный.
   Прокоп весь зарделся до корней волос, отошел к машине, сел на круг и насупился.
   - Брось ты! Нашел из чего переживать, - подсел к нему Лепило.
   - Нехорошо! Старика одними налогами гнут в дугу, а мы над чем смеемся? Да в его положении не то что подкову, говях с дороги подберешь.
   - Нашел кого пожалеть, - сказал Лепило. - А то он хуже нас с тобой живет.
   - Не в том дело. Мы на вольном промысле, сами себе хозяева. А он божий человек, за всех за нас ответ держит. Нехорошо в нашем возрасте да в положении. Я ведь не зубоскалить к тебе пришел. Я по делу.
   - Что за дело?
   - Ты мою машину для глиномялки видел?
   - Сборную, что ли?
   - Ну! Глиномялка теперь нужна, как в поле ветер, а машину приспособить можно.
   - К чему?
   - Мельницу паровую сделать.
   - Мельницу?! А жернова? Нужен кремень, магний...
   - Кремень у меня есть, а магний в Рязани купить можно. Жернова отолью будь здоров. Оковать их для тебя - плевое дело.
   - Дак ты что хочешь?
   - С тобой на паях мельницу сладить...
   - Не знаю, - тяжело выдавил Лепило.
   - А чего тут не знать? Дело само в руки идет. Машина есть, привод сообразим. Я теперь свободный от всяких артелей. Железо есть. Кузница своя, ну? Что ж мы вдвоем ай мельницу не сладим?
   - Об чем речь!.. Сообразим... Но сил хватит ли? Лес нужен и на постройку и на мельничный стан.
   - Я уж приглядел и дубовых столбов для стана, и лежаков сосновых. Тесаных.
   - Где?
   - У Черного Барина.
   - У него, поди, не укупишь.
   - В долг отдаст...
   - Ах ты, едрена-матрена. Завлекательно. - Лепило почесал свой лохматый затылок и вдруг толкнул локтем Алдонина: - Смотри-ка!.. - кивнул на дорогу. - Вроде к нам.
   С дороги свернули к кузнице Кречев и Бородин. На Кречеве была неизменная гимнастерка хаки, с закатанными по локоть рукавами, Бородин шел в синей рубахе, без кепки.
   Алдонин забеспокоился:
   - Насчет мельницы при них ни слова.
   - Ну, ясно дело. Вот денек, то поп, то председатель, - хмыкнул Лепило.
   Кречев и Бородин чинно поздоровались, присели на водило.
   - Чья молотилка? Твоя? - спросил Алдонина Кречев.
   - Каченина, - ответил Прокоп.
   - А ты чего здесь загораешь? Или новую артель сколачиваешь под названием "Чугунный лапоть"? - не скрывая раздражения, спрашивал Кречев.
   - Я пока еще не подневольный, - огрызнулся Прокоп. - Хочу - дома на печи валяюсь, хочу - в кузнице семечки лузгаю.
   - А у тебя кроме хотения совесть есть? - накалялся Кречев.
   Андрей Иванович дернул его за рукав.
   - Да ну его к... - отмахнулся Кречев. - Он ходит по селу, лясы точит, а мы топай за ним по жаре, уговаривай, как девку красную. Надоело!
   - А чего вы за мной ходите? Я вам не должен.
   - Ты не должен! У-у!.. Он еще смеется. А кто говорил на собрании, что подпишемся на заем при расчете с артелью? Я, что ли?
   - Там много было говорунов, - ответил Прокоп. - Я их всех не упомнил.
   - Так все они подписались. Все! А ты один увильнул.
   - Я больше всех пострадал.
   - Ты пострадал? Ври, да знай меру...
   - Погоди, Павел Митрофанович, - осадил опять Кречева Андрей Иванович и к Алдонину: - Брось придуриваться, Прокоп. Ведь за тобой как за малым ребенком ходят, а у тебя все новые байки. Надоело же, пойми.
   - Какие байки? Я мотор для артельной глиномялки покупал, а теперь он у меня на дворе валяется. Кто мне за него заплатит? - брал на горло и Прокоп.
   - Черт-те что... Ну при чем тут мотор? - сказал Кречев.
   - При том. Заем-то у вас какой? Индустриальный? Возьмите у меня мотор. Отдам по дешевке. Вот вам и будет заем от меня, индустриальный. - Прокоп глядел сердито и нахохленно, и не поймешь, то ли смеется, то ли всерьез предлагал свой мотор.
   - Он мне зачем, твой мотор? Баб на собрании глушить? - спросил Кречев.
   - И мне он не нужен. А я за него заплатил чистые денежки из своего кармана. Вот вам и заем.
   - Слушай, не фокусничай... Добром говорю, - тоскливо сказал Кречев.
   - Я фокусами не занимаюсь. Это вон Серган может вам кое-что показать.
   - А это мы всегда пожалуйста! - Серган, все еще голый по пояс, вскочил от стены и с готовностью подошел к начальству. - Чего желаете? К примеру, кирпич попробовать на голове Сергана, а?
   - Какой кирпич? - спросил отрешенно Кречев.
   - А вот хоть этот, - Серган нагнулся, поднял здоровенный кирпич, валявшийся под деревянными водилами. - Кладем его на голову... Вот таким манером, и молотом аккуратно... Грох.
   - Ты чего, пьяный, что ли?
   Серган осклабился, морда чисто продувная - круглая, шириной в таз, блестит от копоти и пота, как сапог:
   - Был пьяный, но только вчерась... А седни я с похмелья... Да вы не беспокойтесь, много не возьму, по полтиннику с рыла, - и, не давши опомниться, позвал младшего Бородина: - Ваня, рубаху и молот... Живо!
   Иван одним духом приволок кувалду и валявшуюся под стеной Серганову черную рубаху. Серган покрыл рубахой голову, положил кирпич на затылок и нагнулся:
   - Бей!
   Иван ахнул изо всей силы кувалдой по кирпичу. Серган только отряхнулся от пыли, поднял две половины от разбитого кирпича, развел руками:
   - Алямс! Ваша не пляшет. - Потом кинул кирпичные осколки, стянул кепку с Ивана и подошел к Кречеву: - Прошу оказать поддержку чистому пролетарию.
   - Ну и циркач, - усмехнулся Кречев. - А ты не пробовал головой сваи забивать вместо бабы?
   - Могу, но только чужой. Как насчет платы за представление?
   Кречев покопался в кармане, достал целковый.
   - На, заработал.
   - Премного благодарен! Следующий, - подсунул кепку Андрею Ивановичу.
   Тот кинул несколько серебряных монет.
   А Прокоп сказал:
   - Бог подаст.
   Серган покачал головой и скорбно произнес:
   - Вот что значит несознательный элемент.
   - Ладно, отойди, - сказал Сергану Лепило.
   - Ну дык как насчет подписки, Прокоп Иванович? - спросил Бородин, после того как Серган удалился.
   - А никак, - твердо ответил тот.
   Кречев только зубами скрипнул.
   - Мотри, мужик, с огнем играешь, - сказал Андрей Иванович. - Придется тебя на сходе обсуждать.
   - А вы меня не пугайте. Подписка добровольная. Мы тоже законы знаем.
   - Ну, твое дело - твой ответ.
   Сход собирался вечером в верхнем зале общественного трактира. Любители погутарить сходились пораньше; не успели еще толком стадо прогнать по селу, как они лениво побрели, волоча ноги, точно притомленные кони на водопой. Толпились у входных дверей, курили, сплевывая на сухую, уплотненную до бетонного блеска базарными толкучками землю. Тут же ребята играли в выбитного, поставив на длинной черте крохотную кучку медяков, кидали тяжелые, надраенные до кирпичной красноты старинные гроши.
   - Эй, Буржуй! Не заступай черту...
   - А ты его грошем по сопатке.
   - Но-но... Учи свою мать щи варить.
   - Дак это я по теории мирового пролетариата...
   - С буржуями обхождение известное.
   - Заткнись, Кабан! А ежели тебя по сурну хряпнуть?