Можаев Борис Андреевич. Мужики и бабы

   Сенечка крепко тиснул мягкую руку буржуазному элементу, так что Настасья Павловна скривилась.
   - А Варя где? - спросила Мария.
   - Спит еще... Вы так рано пожаловали. Дел, что ли, много?
   - Да, дела у нас неотложные, - важно сказал Сенечка.
   - Проходите в дом. Может, отдохнете с дороги? Я самовар поставлю.
   - Извините, мне не до чаев... - сказал Сенечка и, обернувшись к Марии: - Часа через два зайду.
   Потом спрыгнул с веранды, надел ящик с гармонью через плечо и ушел.
   Чай пили на веранде; посреди стола шумел никелированный самовар, а вокруг него стояли плетенки с красными жамками, с молочными сухарями, с творожными ватрушками, да чаша с сотовым медом, да хрустальная сахарница с блестящими щипцами, да сливочник, да цветастый пузатый чайник. Настасья Павловна розовым пуфом возвышалась над столом, восседая на белой плетеной качалке. На Варе была из синего атласа кофта-японка с широким отвисающим, как мотня, рукавом, ее пухлая белая ручка выныривала из рукава за жамками, как ласка из темной норы, - схватит и снова спрячется.
   А над верандой цвела вековая липа, ее тяжелые в темных медовых накрапах резные листья свисали над перилами, касаясь плеч Настасьи Павловны, их влажный тихий шорох сплетался с гудением пчел в монотонную покойную мелодию.
   От близкой реки тянуло свежестью, горьковато-робко веяло от скошенной травы, и распирало грудь от душного пряного запаха меда.
   - Ну, как тебе на новом месте? - поминутно спрашивала Настасья Павловна Марию. - Как в начальстве живется?
   - Я ж вам сказала - никакая я не начальница, - отговаривалась Мария. Я простой исполнитель, понимаете?
   - Как то есть исполнитель? Судебный? Или вроде дежурного по классу, что ли? - улыбалась Настасья Павловна.
   - Вот именно... каждый день отчитываюсь - кто чем занимался, а кто где набезобразил...
   - И с доски стираешь, - смеялась Варя, обнажая ровные белые зубки.
   - За всеми не успеешь... Район большой, - в тон ей сказала Мария.
   - А сюда с каким заданием? - спросила Настасья Павловна.
   - Излишки хлебные не сдают... Поэтому вот и прислали.
   - Господи, какие у нас излишки? Гордеево не Тиханово, не Желудевка. Там места хлебные.
   - Там-то сдали. План давно выполнили.
   - Не понимаю, какой может быть план, когда речь идет об излишках? Настасья Павловна от недоумения даже пенсне сняла.
   - На излишки тоже спускают план, - сказала Мария.
   - Ну, деточка моя, что ты говоришь? Излишки - значит лишнее. Был у человека хлеб. Он рассчитывал съесть столько-то. Не съел. Осталось лишнее. Как же на это лишнее можно сверху дать план?
   - Ой, Настасья Павловна, тут мы с вами не сговоримся. Поймите, государству понадобился хлеб, оно дает задание областям, округам, районам - изыскать этот хлеб. То есть определить излишки, ну и попросить, чтобы их сдали.
   - А их не сдают! - Варя опять засмеялась.
   - Вот вы и узнайте - почему не сдают, - сказала Настасья Павловна. Потом сообщите туда, наверх, не сдают, мол, по такой-то причине. Измените закупочные цены - и все сами повезут эти излишки без понужения. Ведь как все просто.
   Варя опять залилась смехом, запрокидывая голову, а Мария, вся красная, заерзала на стуле.
   - Поймите, Настасья Павловна, страна вступила на путь индустриализации. Нужны средства, колоссальные усилия всего народа. Каждая копейка должна быть на счету.
   - Ну да, конечно... Золото с церквей сняли, драгоценности отвезли... А теперь усилия. Да кто ж против усилий? Речь идет о том, чтобы эти усилия распределять равномерно в обществе. Почему какой-нибудь там Орехов или Потапов должны отдать за бесценок сэкономленный хлеб? Вы же от своего жалования не отказываетесь во имя индустриализации, - Настасья Павловна тоже раскраснелась.
   - Но я подписалась на заем!
   - И они подписались...
   - Ну хватит вам! - хлопнула Варя ручкой по столу. - Вон как обе распалились. Еще не хватает поругаться из-за пустяков.
   - Это не пустяки, - сказала Мария.
   - Согласна, согласна, - закивала Варя. - Но за чаем все-таки принято не политикой заниматься. Мы с тобой не виделись целую вечность... Подружка, называется... Приехала, подняла человека с постели ни свет ни заря - и развела канитель про усилия. Ты свои усилия напрягай знаешь где?..
   - Я не пойму... Ты что, моим приездом недовольна? - перебила ее Мария.
   - Ну, Манечка, милая, не будь букой, не сердись! - Варя прильнула к ней и сказала на ухо: - А мы с Колей помирились.
   - С Бабосовым? Он был у тебя?
   - Был, Маня, был... У-ух! - Варя зажмурилась и головой потрясла.
   - Почти неделю здесь куролесили, - сказала Настасья Павловна. Минутное возбуждение сошло с нее, как с гуся вода, она сидела опять покойной и удоволенной.
   - Мы с ним пожениться хотим, - доверительно шепнула Варя.
   - В который раз? - усмехнулась Мария.
   - Злюка, злюка! А я вот, пожалуй, возьму и не скажу тебе...
   - Что еще за секрет?
   - Этот секрет пол-Гордеева знает, - усмехнулась Настасья Павловна. - В Степанове собирается, к Бабосову.
   - Ты к Бабосову? Насовсем?
   - Ну не так чтоб насовсем... Пожить, приглядеться. Его в Степановскую десятилетку перевели. Да! - она хлопнула Марию по коленке. - И Успенский там же. Поселились они временно в бывших ремесленных мастерских. Школу приводят в порядок, получают имущество.
   - Я слыхала, - сдержанно сказала Мария.
   - Говорят, ты с Успенским того? - Варя пошевелила пальчиками.
   - Перестань, глупости! - Мария снова пунцово зарделась.
   - Ой, батюшки мои! - всплеснула руками Настасья Павловна. - Я ж совсем позабыла - у меня курица посажена на гнездо и корзинкой накрыта. - Она поспешно встала и ушла на двор.
   - Ты надолго сюда? - спросила Варя.
   - До понедельника.
   - А ты бы смогла вернуться в Тиханово по Степановской дороге?
   - Можно...
   - Знаешь, что я надумала? Давай поедем завтра вечером. В Степанове заночуем. А утром двинешься в Тиханово. Там пустяки.
   - Надо подумать...
   - Манечка, милая, это ж такой момент. Представляешь, соберемся вместе! Я, ты, Коля, Дмитрий Иванович... Что будет! Что будет!
   - У меня ж еще дела.
   - Ах, их до смерти не переделаешь. Поедем! Маня, учти, второй молодости не бывает. Это врут про нее.
   - Я ж не одна... Со мной этот балбес... Кстати, сколько времени? глянула на часы. - Ого! Уже десятый час. Где он там запропастился? Пора бы уже и делом заняться.
   Но вместо Сенечки появился председатель сельсовета Акимов Евдоким квадратный широколицый мужик в черном пиджаке и флотской тельняшке.
   - Вот, оказывается, кто к нам припожаловал, - гудел он, подминая скрипучие ступени. - Здравствуйте, Мария Васильевна! Рады вас видеть, протягивал он свои короткие толстые ладони с затейливой татуировкой.
   Появилась Настасья Павловна.
   - К столу, пожалуйста, Евдоким Федосеич.
   - Премного благодарны, Настасья Павловна. Я уже отчаевничал. - Акимов галантно обошел всех дам и притронулся своей корявой ладонью к мягким ручкам.
   Сел, обращаясь к Обуховой:
   - Вы по делу к нам или в гости?
   - По делу, и лично к вам. Только было собралась идти.
   - Вон как! А вы, случаем, не на пару приехали?
   - Да. Со мной тут Зенин, секретарь Тихановской ячейки. Вы его видели?
   Акимов усмехнулся и смущенно крутнул белесой головой:
   - Не знаю, как и сказать, - поглядел на пол, потом спросил: - Вы знаете, где он?
   - Где? - Мария почуяла что-то недоброе.
   - В избе-читальне лотерею устроил.
   - Какую лотерею?
   - Гармонь продает... Разыгрывает то есть.
   Вся застолица грохнула затяжным смехом, а Мария покрылась красными пятнами:
   - Вы это серьезно?
   - Да какие там шутки. Заходит ко мне участковый агроном и говорит: "Эй, ты, власть! Ты чего это цирковой балаган устроил в избе-читальне?" Какой балаган, спрашиваю. Форменный, говорит. Приехал из Тиханова какой-то тип, сперва по домам шастал, как поп, потом собрал ребят в избу-читальню и гармонь там разыгрывает. Я туда бежать. Разгоню, думаю, паршивцев. Влетаю - мне избач навстречу. Евдоким Федосеевич, говорит, не гневайся. Это уполномоченный из райкома. Кто его знает? Может, у него, говорит, форма агитации такая. Он, мол, приехал с Марией Васильевной Обуховой. Она сидит у Кашириной. Сходи, узнай - в чем дело.
   - Боже мой, какой позор! - Мария встала. - Надо немедленно идти туда, остановить его.
   - Хуже будет, Мария Васильевна, - сказал Акимов. - Поначалу я сам думал - разогнать, и все. А потом смикитил - это ж скандал на всю округу. Он ведь уполномоченный...
   - А что же делать?
   - Пойдем и переждем эту лотерею. Сделаем вид, что все нормально. А потом всыплем ему, когда народ разойдется.
   - Пошли!
   Еще поднимаясь от Петравки на высокий уличный бугор, где стояла изба-читальня, они услышали визгливый голос Сенькиной ливенки, доносившийся сквозь раскрытые окна.
   Играли вальс "На сопках Маньчжурии".
   - Качество проверяет, - сказал Акимов.
   В читальне было битком набито парней. Сенечка сидел на столе, опершись ногами на скамью, и самозабвенно наяривал старинный вальс - нос кверху, глаза под лоб упустил и даже головой покачивал от удовольствия. На протиснувшуюся Марию и Акимова только глянул туманным взором и отвернулся. Играл при гробовом молчании, зная цену своему искусству. Рядом с ним лежала кепка, полная белыми лотерейными ярлыками.
   Кончил играть, откашлялся, как модный тенор, и спросил публику:
   - Ну как?
   - Мехи сильные.
   - Голосисто... В Веретье, поди, слыхать.
   - А строй?
   - Что строй! - сказал Сенечка. - Ты глухой, да? Я ж "На сопках Маньчжурии" не то что сыграл - выговорил. Не всякая хромка тебе так вот распишет.
   - Чего там говорить, забористая гармонь.
   - Да. Голоса выдержанные, - послышались одобрительные возгласы.
   - А как насчет басов?
   - Что басы?
   - Вразнобой пусти!
   - Пусть страданье сыграет!
   - Какое - саратовское или сормовское?
   - Давай сормовского.
   Сенечка рванул мехи, и тотчас с первого колена влился в его разухабистую бурную мелодию легкий лукавый голосок:
   Сормовской большой дорогой
   Пробирался на Кавказ...
   Второй куплет подхватил из другого угла невидимый яростный бас:
   На базарном перекрестке
   Продавала девка квас...
   Первый голос игриво, насмешливо уводил за собой дальше:
   Я спросил у ней напиться,
   Она, дура, не дала.
   Бас, очнувшись, ухнул зычно, как из бочки:
   Я спросил у ней...
   Но тут гармонь рявкнула и испустила дух.
   - Все, - сказал Сенечка. - Дальше пойдет нецензурный мат. При женщинах запрещается.
   Он оставил гармонь, поднял кепку, пошевелил сложенными ярлыками:
   - Ну, все согласны тянуть? Никто не хочет взять назад деньги?
   Молчание.
   - Тогда приступим. Значит, двадцать девять номеров пустых, один выигрышный. Подходи по очереди.
   Ребята стали подходить и вынимать билеты. Кто разворачивал тут же и бросал, плюясь себе под ноги, кто отходил к порогу и там тихонько матерился. Наконец объявился счастливчик. Он поднял кулак и заржал:
   - Га-га-га! Вот она, ласточка... попалась!
   - А ну-ка, прошу! - сказал Сенечка, беря билетик. - Сейчас проверим, сейчас... Правильно, роспись моя. Так, ваша фамилия, имя и отчество.
   Парень назвался. Сенечка записал его в блокнот и сказал:
   - Вас вызовем через неделю по почте, открыткой на заключительный тур. Гармонь разыграете вчетвером, то есть победители четырех кустов. Все, товарищи! - И, обернувшись к избачу: - Попросите публику оставить помещение.
   Когда ребята вышли, Мария, еле сдерживаясь, процедила:
   - Ты что же делаешь, артист?
   - Как это что? То самое, что обязан, и вам рекомендую так же выполнять свою задачу.
   - Какую задачу? Балаганить, да? - сорвалась на крик Мария.
   - Но, но... Давай потише. Пока ты чай распивала, я зажимщиков хлеба выявлял.
   - Каких зажимщиков?
   - Тех самых, что излишки не сдают. - Сенечка достал из кармана свернутый вчетверо тетрадный лист, развернул его и подал Акимову: - Это ваши люди? Читайте! Те, которые излишки не сдали.
   Акимов пробежал список глазами:
   - Они. Кто вам дал этот список?
   - Секретарь сельсовета. Да, да, ваш секретарь. С этим списком я и ходил по дворам, вроде бы агитировал в лотерею сыграть на гармонь, а сам глядел, где рожь спрятана.
   - Ее, что ж, под порогом прячут, рожь-то? - усмехнулся Акимов.
   - А где ее прячут? Ну-ка скажи! В сусеках, что ли?
   - Ну, не в сусеках... В бане, на сушилках...
   - Ага, еще в чулане, - подсказал ехидно Сенечка.
   - Можно и в чулане.
   - А вы пойдете с комиссией и враз все отберете... Ждите, так вам и положат. Эх вы, горе-сыщики! - Сенечка покачал головой. - Ноне дураков нет. Уж если прячут, так надежно. Вот я и спрашиваю вас - где?
   - В землю зарывают, - сказал избач.
   - Чепуха! Это вам не осень и не зима. Сейчас в земле рожь прорастет. Теперь прячут в сухом месте, в подпечнике.
   - Чего? - сказала Мария.
   - Села баба на чело... Вот, в списке подчеркнуты три фамилии. У них под печкой хранится хлеб.
   - Ты что, лазил туда? - спросил Акимов.
   - Вот еще! Я гармонист. Пришел - гармонь показал, страданье сыграл. Ну а сам глазом чик! Если есть новые доски на подпечнике или свежие затесы значит, хлеб спрятан там. Будьте уверочки. Сходим!
   - Ты не ошибаешься? - спросила Мария.
   - А если и ошибаюсь, ну и что? Мы ж приехали дело делать. Вскроем, составим акт...
   - Ну что ж, сходим хоть к Орехову Павлу Афанасьевичу, - сказал Акимов. - Он ближе всех живет.
   - Как? Идти ломать подпечник? У меня таких полномочий нет, - решительно возразила Мария. - Я не пойду. Свяжитесь с прокурором.
   - Может, понятых позвать? - заколебался Акимов.
   Мария пожала плечами:
   - Мы можем только пригласить кого-то, вызвать на беседу или сходить поагитировать. Но обыск делать? Извините! У меня еще голова на плечах.
   - Вот это и есть либеральные мерехлюндии, - сказал Сенечка. - Мое дело выяснить и доложить. А вы как хотите. Если отказываетесь акт составлять, тогда нам вместе делать нечего. Ну пойдем акт составлять?
   - Нет, - сказала Мария.
   - И я не стану, - сказал Акимов.
   - Как хотите! - Сенечка закинул гармонь на спину и двинулся к дверям, у порога остановился: - Я пошел в Веретье. Буду работать один, как подсказывает мне совесть. Но учтите, на вашу бездеятельность и покрывательство напишу докладную.
   - Н-да... Вот тебе и точка с запятой, - Акимов сел за стол и нахмурился. - Вот что, Тима, сходи-ка к Орехову, позови его сюда, наказал он избачу. - Если хозяина нет, давай хозяйку. Надо разобраться.
   - Я в момент, - худенький белобрысый избач, в лапоточках, синие штаны навыпуск, вихрем слетел с высокого крыльца и помотал вдоль уличного порядка, только голова замелькала.
   - Садись, Мария Васильевна, в ногах правды нет. Какие у вас еще задания? Говорите.
   Акимов вынул кисет, свернул цигарку, закурил, смахивая табачные крошки в ладонь.
   - Задание наше известное, Аким Федосеевич, - Мария усмехнулась. Говорят, у вас кулаки внезапно исчезли.
   - А-а, - протянул Акимов. - Индивидуальных обложений нет. Известно.
   - Ну и как же насчет кулаков?
   - У нас был один Осичкин, да уехал в прошлом году. В его доме сейчас ветпункт. А чего ты спрашиваешь? Ты же сама знаешь. Не один год, чай, работала у нас в Гордееве?
   - А Звонцов?
   - Подрядчик, что ли?
   - Ну?
   - Он бросил штукатурные подряды. И бригада его распалась. Теперь он от селькова работает в лесу на заготовках. Жалованье получает. Какое же ему давать индивидуальное обложение? Что обкладывать? Хозяйство вы его знаете.
   - А лошади?
   - Дак у него теперь одна рабочая лошадь. Второй рысак. Разве что рысака обложить? Но вроде бы такого постановления нет.
   - А Потаповы?
   - Мельники? Братья Потаповы, конечно, народ крепкий. Но ведь работников они никогда не держали. Сами вдвоем справляются... Мельница у них на два постава, тебе известная. Доход комиссия определила еще в прошлом году... в три тысячи. Подоходный налог они платят исправно. А в хозяйстве у них всего по лошади да по корове. Как же их обкладывать? С какой стороны?
   Акимов свел свои толстые обветренные губы трубочкой и начал пускать в потолок дым кольцами.
   - Что же, выходит, претензии к вам напрасные? - спросила Мария.
   Акимов подался грудью на стол и, глядя на нее исподлобья грустными серыми глазами, сказал с оттенком горечи:
   - Разве в нас дело? Я же не надувало мирской, не фальшивомонетчик. Я коммунист, четыре года на флоте отслужил и здесь тружусь примерно, хозяйство свое содержу в порядке, чужого ничего не беру. Почему ж мне не верите? И актив у нас мужики честные, что надо. Мы ж не дети - видим, кто и как живет. А вы нас подозреваете в укрывательстве, а?
   Мария отвернулась от его пристального взора:
   - Вы говорите так, будто я питаю к вам это самое недоверие. Не беспокойтесь, я по домам не пойду.
   - Да пожалуйста. Мы ничего не скрываем.
   - Евдоким Федосеевич, а почему колхоз "Муравей" излишки не сдал?
   Акимов как-то по-детски хмыкнул:
   - А он их на портки выменял.
   - Как это?
   - Да так. Вы сегодня вечером свободны?
   - Разумеется.
   - Пойдемте на агроучасток. Как раз сегодня разбирают председателя колхоза. Вот и познакомитесь с ним, от него все узнаете.
   Вошел избач с худым и погибистым мужиком в лаптях и посконной рубахе, подпоясанной оборкой.
   - Здравствуйте вам! - сказал вошедший, степенно сгибаясь и подавая заскорузлую большую руку.
   - Садитесь, Павел Афанасьевич, - пригласил его Акимов на скамью.
   Орехов сел, осторожно поглядывая то на Акимова, то на Марию. Выражение его постного в жидкой рыжей бороденке лица было таким, как будто бы его только что разбудили и он не поймет, где очутился.
   - Павел Афанасьевич, вот представитель района интересуется, почему ты хлебные излишки не сдаешь?
   - Дак ведь нету излишков-то.
   - А говорят - под печкой у вас хранится хлеб? - сказал Акимов.
   Орехов дернулся и захлопал глазами.
   - Ну, чего молчишь?
   - Я, эта, из амбара перенес в подпечник хлеб-от... Крысы там донимают.
   - За тобой числится десять пудов излишков. Почему не сдаешь?
   - У меня всего-то пудов десять будет. Вот с места не сойти, если вру. Еле до нового дотянуть. Ты ж знаешь, сколь у меня едоков-то. - У него дернулась верхняя губа и покраснели, заводянились глаза. - Евдоким Федосеевич, - выдавил хрипло, - не губи детей! Перенеси на осень. Сдам до зернышка. Вот тебе истинный бог - не вру, - и перекрестился.
   - Чего ж ты молчал, когда излишки тебе начисляли? - спросил Акимов.
   - Меня никто не спрашивал. Зачитали на сходе, и валяй по домам.
   - Ну, что будем делать? - обернулся Акимов к Марии. - Акт составлять? Сам признался, что хлеб есть.
   - Пусть идет домой, - ответила Мария.
   - Премного вам благодарны, - Орехов поспешно вскочил, низко поклонился, и только его и видели.
   - Теперь до дому будет бежать без роздыха, - усмехнулся Акимов, глядя в окно. - Других будем вызывать?
   - Нет. - Мария встала. - Для меня картина ясная. Извините за хлопоты, Евдоким Федосеевич. Я похожу здесь по селу. В школу загляну. Старое вспомяну.
   - Отдыхайте. Вечером приходите на чистку.
   - Приду.
   Часов в пять на агрономическом участке, в бывшей барской усадьбе возле Веретья открылось очередное заседание. На скамейках расселись человек пятьдесят местных крестьян. Окружная комиссия из трех человек - все в белых рубашках с расстегнутыми воротами - двое лысых, один с бритой головой - сидела за столом, лицом к публике. Намеченных для чистки выкликали строгим зычным голосом:
   - Коммунист Сидоркин!
   - Здесь! - отзывалось тотчас из зала, человек вскакивал, как на военной поверке - подбородок кверху, руки по швам, и шел к столу, становился с торца, так чтобы есть глазами начальство, а ухо держать к публике вопросы сыпались не только из-за стола.
   Когда Мария пришла на чистку, донимали этого бедолагу больше всего из зала. Он стоял красный и часто утирался рукавом синей рубахи.
   - Вы, извиняюсь, коммунист. В бога не верите. А зачем крестины устроили? - спрашивал крупноголовый старик, стриженый под горшок, и учтиво оборачивался к председателю комиссии: - Я правильно говорю?
   - Правильно, - подтверждал тот басом. - Сидоркин, отвечайте!
   - Товарищи, это ж не настоящие крестины. Ребенка в купель не кунали.
   - А чем ты нам докажешь? - выкрикивал с передней скамейки Сенечка Зенин. Он был уже здесь.
   - Ну спросите хоть крестную с крестным. Они подтвердят мое показание.
   - Ах, значит, кум с кумой были? А что это, как не предмет религиозного культа? - торжествовал Сенечка.
   - Но ведь крест не надевали, - отбивался Сидоркин. - При чем же тут религиозный культ? Чего вы на меня напраслину валите?
   - Погоди, погоди, - остановил его бритый председатель. - А застолица была? Выпивка то есть...
   Сидоркин задышал как притомленная лошадь, утерся рукавом и согласно мотнул головой.
   - Вот вам и доказательство, - сказал председатель.
   - Разрешите мне! - потянул руку Сенечка.
   Председатель дал знак рукой, Сенечка встал:
   - Товарищи, вот вам двойное нутро одного и того же лица: на словах он член партии, работник советской кооперации, а на деле - темный приспешник старинных церковных обрядов. Комиссия разберется, место ли такому человеку в кооперации и тем более в рядах партии. Между прочим, завтра праздник международной кооперации - смотр боевых сил ее членов. А что это за боевая единица, которая занимается пьянкой в честь крестин? Факты говорят сами за себя. - Сенечка сел.
   - Хорошо выступил товарищ, - сказал председатель и поглядел в зал: Еще желающие есть? Может, предложения будут?..
   - Вы свободны. - Председатель кивнул Сидоркину.
   Тот вышел.
   - Кто там очередной? - спросил председатель соседа справа.
   Такой же строгий, насупленный сосед указал темным толстым пальцем на список.
   - Ага, - кивнул председатель и прочел: - Миронов Фома Константинович!
   - Здесь!
   Это был молодой рослый мужик лет тридцати, чисто выбритый, в отглаженном коричневом костюме и в галстуке. По всему было видно, что готовился он к этой чистке серьезно и тщательно.
   - Расскажите нам вашу трудовую автобиографию, - попросил председатель.
   Миронов вяло и долго рассказывал, где родился, кто отец с матерью, на ком женился и прочее. Его почти и не слушали, в зале шушукались, члены комиссии задумчиво и строго смотрели прямо перед собой, погруженные в свои мысли. Но только дела дошли до колхоза, все оживились.
   - Кто вас надоумил создать колхоз?
   - Ну, кто меня надоумил? Собрались как-то ко мне мужики с нашего поселка. Я им прочел решение Пятнадцатого партсъезда о коллективизации. А потом и говорю: давайте, мужики, попробуем и мы создать колхоз. Конечно, кто хочет. Было нас человек пятнадцать. Одни сразу отказались, другие говорят - надо с бабами посоветоваться, а шесть человек тут же записались у меня за столом. Еще двое к нам примкнули, с бабами посоветовались. Значит, на восемь хозяйств у нас оказалось семь лошадей. Двое вступило безлошадных, а у меня было две лошади. Договорились - лошадей всех свести ко мне на скотный двор, а коров своих я переставил в конюшню. Вот и создали колхоз... Попросили председателя Гордеевского сельсовета Акимова, чтобы нарезал нам пахотные поля в одном массиве. Ну, от Гордеевской дороги к болоту он выделил нам, колхозу... И сенокосы нарезал близкие, за полверсты от деревни, к лесу. Стали семена собирать. Оказалось - я, да братья Синюхины, да Санек Мелехин семена сохранили. А у других колхозников семян не было - за зиму все съели. Делать нечего, пришлось мне за других вносить. Рожь и овес у меня были... А вот проса на две десятины не хватило. Пришлось и семянное просо мне покупать. Жена ездила за просом в Козлов.
   - А что в результате вышло? - спросил председатель комиссии.
   - Обождите, - нелюбезно оборвал его Миронов и продолжал: - Весной, значит, провели сев. Совместно. У меня была сеялка. И все яровые мы посеяли только сеялкой. А пары еще и прокультивировали. Кто культивировал да бороновал пары, а кто сенокосы расчищал, дрова рубил. Бабы пололи проса. То есть артельно дела пошли. А наступил сенокос - пришли к выводу: детей одних оставлять нельзя. Назначили домоседкой одну колхозницу Варвару Мелехину, снесли к ней детишек. А ей платили, как бы она ходила вместе с другими на сенокос или на жатву. Вот и результат появился. Первый год, то есть прошлый, был для нашего хозяйства успешный, мы получили с каждой десятины по сто пятнадцать пудов. И сеном себя обеспечили с избытком. В этом году в наш колхоз вступило еще два хозяйства.
   - Вопросы имеются? - спросил председатель.
   - Прошу! - Сенечка Зенин поднял руку и, получив разрешение, встал: Вам были определены хлебные излишки. Почему вы их не сдали?
   Миронов, переступив с ноги на ногу, оглянулся в зал, словно ища поддержки, и стал путано объяснять:
   - Дело в том, что мы купили много инвентаря и двух лошадей. Всю выручку израсходовали.
   - А налоги? - спросил председатель.
   - Налоги полностью внесли. И хлебозаготовки выполнили одними из первых... Ну вот. Денег, значит, не было. А тут на общем собрании решили купить мануфактуры, чтоб одеть колхозников во все одинаковое... Рязанское отделение Ивановтекстиль пошло нам навстречу - дало несколько кусков материала.
   - А вы продали хлеб на базаре? - крикнул Сенечка.
   - Значит, несколько кусков, - смущенно повторил Миронов. - Из одного куска красного сатина мы сшили колхозницам по платью и по красной косынке. А из черного материала - мужикам на брюки... Не знаю, что за материал. Ну, вроде "чертовой кожи". А еще из одного куска решили сшить детишкам парные костюмы, чтобы они выделялись чем-то среди других. Все ж таки колхозники.
   - Ага, выделение за счет спекуляции! - крикнул опять Сенечка. - Хорош колхоз, ничего не скажешь.