Можаев Борис Андреевич. Мужики и бабы

   - Классовые враги подготовились лучше нас, - сказал в сердцах Кречев, когда от собрания остался один президиум за столом.
   - Трудно работать, если у тебя руки и ноги связаны, - отозвался Зенин. - Как ни смешно звучат эти причитания шептунов, но они правы. Да, нужно постановление насчет всеобщей коллективизации. По округу, по району, по сельсоветам! Вот тогда мы заговорим по-другому.
   Потом написали два документа; впрочем, писал Левка, а диктовал ему Зенин. Первым документом была резолюция общего собрания села Тиханова: "Заслушав все разъяснения (докладчик тов. Зенин) относительно коллективизации, а также разъяснение статьи товарища Сталина "Великий перелом", постановили: необходимо объединиться в коллектив, чтобы поднять урожайность, культурность жизни и хозяйства, а также усилить помощь государству в отношении хлебосдачи. Все сознательные граждане, нижепоименованные, добровольно вступают в колхоз". К резолюции приложили список колхозников и еще сочинили телеграмму в окрколхозсоюз:
   "В подтверждение правильности взятой XV партсъездом линии по переустройству сельского хозяйства и в ответ на нытье правых оппортунистов мы, граждане села Тиханова, в количестве двадцати шести человек объединились сего числа в колхоз и в Вашем лице заверяем партию, что с намеченными темпами пятилетнего плана в условиях с/хоз. справимся, дав требуемое сырье для промышленности и продукты питания для армии и рабочего класса.
   Рязанским рабочим посылаем привет и обещаем подняться до того уровня дисциплины и культурности, какого достигли рабочие. Просим прислать для проведения в жизнь коллективизации рабочего или агронома".
   Присмиревшему Ванятке Зенин сказал:
   - Запрашиваем агронома или рабочего с дальним прицелом, на случай всеобщей коллективизации. А пока придется, Иван Евсеевич, возглавить колхоз тебе. Мы поможем насчет утверждения, и вообще.
   Домой возвращался Иван Евсеевич уже под утро. Шел по сонной Сенной улице, как со свадьбы, - и в душе все пело, и голова кружилась. Падал тихий снежок, припорашивал черные гребни колесников и мягко похрупывал под ногами. Легкий морозец пощипывал в ноздрях, продирал, как хороший табачок, до самого нутра и на выдохе белым куржаком завивался, покрывал его черные усы. "Наконец-то пришла моя пора шевельнуть бровями да мозгой раскинуть, думал Иван Евсеевич. - Теперь я, что на молотильном кругу, в самом центре. Гляди в оба, Иван, отмечай по заслугам и того, кто везет, и того, кто порожняком идет, за чужой счет молотить норовит. Тебя самого гоняли по этому кругу, да еще с молоточком у наковальни... Иван, ударь сюда! Иван, тяни туда! Так что знаем, кто потом обливается, а кто и пузырем надувается. Не перепутаем..."
   На краю села в его трехоконной избенке светился огонь. "Что она, с ума спятила? - подумал он про жену. - Керосин всю ночь палит? С какой радости? От каких доходов? - Толкнул дверь - не заперта... - Или меня ждет?"
   Санька Рыжая сидела за столом и плакала.
   - Ты что? Ай обидел кто? - спросил он ее от порога, как маленькую.
   - Сходи-ка в сад, погляди, что там наделали.
   - А чего там делать? Что там у нас, караваи хлебные? - опешил Ванятка.
   - Все яблоньки посекли, под самый корень... Они ж совсем ма-а-хонькие, - опять заплакала Санька. - Чего им надо-то? Тяпнул разок - и на бочок.
   Иван почуял, как его правый ус ходенем заходил и веко задергалось. Он, не сказав ни слова, обернулся и пошел в сад через двор.
   Санька семенила за ним по пятам и все приговаривала скороговоркой:
   - Мне сон приснился... будто черт у нас в избе, с рогами... На Васю Сосу похожий и все руками норовит меня достать, с печи стащить, а я все от него за трубу прячусь... Он меня хватает лапой с когтями, и брешет... Ба-атюшки мои! У меня вся душа от страсти захолонула. Проснулась я - а это собака соседская брешет. И вроде у нашего плетня. Уж не волк ли, думаю. Схватила шубенку внакидку, выскочила в заднюю дверь и вот тебе слышу ктой-то по саду топает. И плетень трещит. Я вышла в сад - никого уж нет. А яблони на боку валяются...
   Они посечены были под самый корень, их даже не стронули, так рядами и лежали... Все двадцать четыре яблоньки, его пятилетки, купленные еще в третьем годе у Черного Барина. Вот тебе и сад, надежда его и отрада. "За что же, сволочи? За что?" Иван ходил от яблоньки к яблоньке, смотрел на острые срезы коротких комельков - одним махом посечены - и чуял, как тяжелая злоба ворочалась в груди его и распирала изнутри, будто вся утроба распарена была от гнева. Следы порубщика уже заметало порошею, но в затишке, возле плетня, один след был еще виден хорошо - это был отпечаток здоровенного лаптя. Иван смотрел на этот след, матерился и видел отрешенным взглядом своим не снег, не плетень, а много-много лиц - темных, бородатых, и все они потешаются над ним, заразительно хохочут...
   - Ну, погодите, гады. Вот вы как... Ладно. Эдак-то и мы умеем...
   8
   То постановление, о котором так мечтали Возвышаев и Сенечка, наконец появилось. Оно появилось в конце ноября, после Пленума ЦК о контрольных цифрах. По всей стране, по районным ячейкам, уездным, окружным, областным, рассылались депеши с кратким изложением Пленума. Заявление Угланова и Котова: "Для нас стоит вопрос: быть ли на отлете, поддерживать и дальше политику тт. Бухарина, Рыкова, Томского, или идти в ногу со всей партией. Мы считаем нужным быть вместе с партией..." "Пропаганда правых капитулянтов несовместима с пребыванием в партии". "Пленум ЦК об итогах и дальнейших задачах колхозного строительства". "Резолюция по докладу т.Каминского". "Послать в деревню 25 тысяч рабочих". "Начинается новый исторический этап преобразования деревни" и т.д. и т.п. Московская область была объявлена районом сплошной коллективизации.
   И потекли телеграммы, резолюции, обязательства, лозунги, донесения сверху вниз и снизу вверх, туда и обратно; забурлил этот бумажный поток, как подогретая и сдавленная чугунными трубами жидкость в системе принудительного круговращения.
   В эту жестокую пору головотяпства, как и в иные времена, исчезла, растворилась многовековая нравственная связь, опиравшаяся на великие умы; и вот... и здравый смысл, и трезвый расчет, и необходимое чувство умеренности, контроля, словно плотина под напором шалой воды, уступили дорогу свободному ходу стихии, многоголосому хору ее толкачей и заправщиков; эти отголоски, как давнее эхо, укрытые на страницах газет той поры и в фолиантах пухлых подшивок архивных подвалов, еще долгие годы только прикоснись к ним - будут сотрясать душу и поражать воображение человеческое своей неотвратимой яростью и каким-то ритуально-торжественным дикарским восторгом при виде того, как на огромном кострище корчилась и распадалась вековечная русская община.
   "Крестьянин старого типа с его зверским недоверием к городу, как к грабителю, отходит на задний план".
   "Правые отмечают низкий уровень цен на с/хоз. продукты... А мы отвечаем: "Языком цен говорят классы!"
   "Некоторые уполномоченные поют с кулацкого голоса - мол, твердые задания невыполнимы".
   "Полностью разоблачим теоретиков-оппортунистов из комсомольской ячейки тормозного завода".
   "Областной животноводсоюз вместе с товариществами устраивает совместные пьянки".
   "Секретарь райкома сельхозлесрабочих Шульгин надрызгался в стельку в кабинете, кричит сторожихе: дай ковш! Сторожиха принесла, и Шульгин тут же стал мочиться в ковш. Все смеялись. А я говорю: что вы делаете? Тогда он бросил ковш, снял умывальник - и давай туда мочиться. Пущай, говорит, кто-нибудь умоется" [Правда, 1929, N 276].
   "Твердый отпор нужно дать и тем колхозам, которые продают излишки на сторону. Такие коллективы не могут считаться иначе, как лжеколхозы. Кулацких заправил лжеколхозов надо отдавать под суд".
   "Пред. Тугильского Совета говорил: "Бояться кулаков не надо - они наши крестьяне. Я в свой коллектив с удовольствием принял бы кулаков. А что толку с бедняков?"
   "Но разве не толкает на эту практику бухаринское предложение об отмене индивидуального обложения кулаков?"
   "Вместо сдачи излишков колхозы распределяют хлеб по своим членам. Позор!"
   "1 декабря - предельный срок для выполнения плана хлебозаготовок". "Выгрести хлебные излишки до последнего зерна". "Карать кулаков беспощадно".
   "На днях состоялось постановление пленума Московского областного комитета комсомола о стопроцентной коллективизации Рязанского округа в течение 29-30 гг. К осени все должны быть в колхозах!"
   "В течение года отсталый Рязанский округ должен стать одним из наиболее передовых не только нашей Московской области, но и всего СССР".
   "Растрясем кулацкие закрома!"
   "От мелких колхозов - к сплошной коллективизации!"
   "Даешь сплошную!"
   "Смоем пятно позора! Колхозы "Пристань" и "Красное знамя" продали излишки хлеба на частном рынке".
   "Коммунист Панин выступил против контрольных цифр. Выяснилось, что он накануне пьянствовал с псаломщиком".
   "Член сельсовета Савин говорил, что план невыполним, что таких излишков у нас нет. Но беднота настояла на своем".
   "В деревне Бахметьево создано такое мнение у самих работников, что хлеба у них нет".
   "Коммунисты уклоняются от вступления в колхоз".
   "Первое - обложенье рабочего скота. В результате чего уменьшилось его поголовье.
   Второе, уменьшилось поголовье облагаемого крупного рогатого скота на 3%.
   Третье, на кулацко-зажиточную часть наложить до 45% всей суммы налога".
   "В с. Ягодном было составлено 45 актов на сокрытие и недоучет объектов обложения".
   "Дообложено 40 хозяйств, доход мельника добавочно учтен в 7 тысяч 700 рублей".
   "Неделя сбора мешков под хлеб. Поможем государству ликвидировать хлебные заторы!"
   "Беспощадно изгоним всех кулаков из колхозов".
   "Закрыли дом мракобесия - церковь".
   "Все учителя вступили в колхоз".
   "Среди просвещенцев есть элементы, которые сознательно вредят на хлебозаготовках и перевыборах в сельсоветы".
   "В Рыбновском районе до 50% учителей - из духовного звания. Они до сих пор не порвали со своими папашами - служителями алтаря, у которых проводят каникулы".
   "В наступление на классового врага в маске попа и сектанта!"
   "Колокола - на индустриализацию".
   "Довести до каждого крестьянского двора постановление о сохранении свиных шкур и щетины".
   "1. Провести контрактацию скота.
   2. Запретить продажу неорганизованного скота".
   "Нельзя клеймить мясо опаленных свиней".
   "Милиция бежит от мяса".
   "Сельсоветы продолжают выдавать разрешение на продажу скота".
   "Прекратить убой скота!"
   "По Рижскому району имели место поджоги своих хозяйств кулаками с.Дегтяное со словами: "Гори и не доставайся ни нам, ни им".
   "Вокруг хлебозаготовительной кампании в деревне обострилась классовая борьба. Кулаки кричат: если будете собирать хлебные излишки, село объявит голодовку".
   "Несмотря на то, что статистика доказывала нам, будто урожай в этом году ниже прошлогоднего, мы заготовили хлеба больше, чем в прошлом году". (Из доклада В.Молотова на Пленуме ЦК).
   "Заслушав доклад т.Карпушина о сплошной коллективизации Рязанского округа, Рязанская городская рабочая конференция целиком и полностью одобряет решения пленума окружкома ВКП(б) и президиума ОКРИКа, направленные к коренной перестройке с/хозяйства путем охвата единоличных хозяйств и мелких колхозов сплошной коллективизацией округа.
   Отработать 1 день (из рождественских праздников) на сплошной коллективизации, провести сбор средств на тракторную колонну и привлечь рабочие массы к сбору утильсырья.
   Всем рабочим г.Рязани, имеющим свои хозяйства в деревне, войти в колхоз к 1 февраля 1930 года". (Резолюция общего собрания рабочих-строителей Рязани, отъезжающих в деревню.)
   "Выделить из округа не менее 100 рабочих на руководящую работу в колхозы".
   "Встретим весеннюю посевную кампанию в едином колхозе!"
   И наконец поступил приказ - создать в каждом районе оперативный штаб по проведению сплошной коллективизации.
   Начальник окружного оперативного штаба "по сплошной" Штродах в газете "Рабочий путь" доказывал, какие выгоды несет эта сплошная коллективизация: от одного только обобществления имеющегося сельхозинвентаря увеличится урожайность не менее чем на 10% и посевные площади расширятся. Ну как же? Ведь сообща работать веселее! А главное - в каждом селе мы-де посеем кормовые корнеплоды. Мужики не хотят сеять корнеплоды, а мы посеем. Ведь одни только корнеплоды при поливке их жидким удобрением могут дать столько кормов с одного га, что можно будет выработать до 30 тыс. килограммов молока. А в целом по округу это даст добавочной продукции на 100 млн. рублей, тогда как вся валовая продукция по животноводству и зерну округа составила в прошлом году всего 250 млн. рублей. Видите, что даст эта сплошная коллективизация?
   А если поднять целину, то есть распахать луга в пойме да пастбища? В одиночку такое дело не сделаешь, а сообща можно ее перевернуть, целину-то, потому как с песнями... Да посеять на ней корнеплоды, картошку посадить. Да еще 200 силосных башен построить под 100 тыс. тонн силоса... И дворы общие построим - и все своими руками. Из чего? А из подручных материалов, чтоб даром обошлось. А? Ведь за один год сплошной коллективизации таким вот манером мы превратим Рязанский округ из отсталого в передовой во всеобщем масштабе и зальем всех молоком и завалим всех мясом.
   Большая статья, во все полотнище газеты. И корнеплоды эти самые нарисованы, и рост изобилия показан. А поверх всего красовался сам Штродах, в кепочке, смотрит прищуркой, как бы на испыток берет: ступай, куда посылают, делай, что приказывают, - не то хуже будет. И запомните на строительство этого всеобщего изобилия надо использовать только местные средства. От государства не ждите помощи. Надо еще помочь государству, то есть сдать поскорее все хлебные излишки, которые числятся по обязательствам.
   На сбор хлебных излишков в Гордеевский узел направлены были Возвышаев, Чубуков и Радимов; на подъем комсомольской массы была послана Мария Обухова, подкрепить же эту делегацию, придать ей весомую наглядную силу должен был Озимов с двумя милиционерами. Но Озимов ехать в одной компании с Возвышаевым отказался.
   - У меня своя голова на плечах, за нее я отвечаю. А за чужую голову, да еще дурную, отвечать не желаю, - сказал он Поспелову.
   Они когда-то вместе учились в Рязанской гимназии и, оставаясь наедине, откровенничали. Озимов, бывший вояка, погрузневший в отставке по ранению, позволял себе припугивать Поспелова бесшабашной откровенностью, доходившей до крамолы; Поспелов же уклончиво отнекивался, улыбался пугливо, на прямые и острые, точно пики, озимовские вопросы отвечал туманно или общими фразами и прикрывал глаза, словно прятался за очками. Всю войну просидел он в губернской статистике, а с приходом новой власти перешел в Совет и вступил в партию. Откуда же ему было набраться смелости?
   - А если придется конфискацию применить за злостное сопротивление? спросил Поспелов. - На кого им опереться?
   - Там есть сельсовет, председатель Акимов, милиционер Ежиков, актив... Вот пускай и опираются. А я поеду в Степанове, в Желудевку. Я сам по себе. У меня шуму не будет.
   - Либеральничаешь ты, Федор, вот что я тебе скажу.
   - Я - либерал? - Озимов сжал свой кулачище, повертел его перед столом Поспелова. От напряжения пальцы его покраснели, а бугристые свилистые шрамы налились мертвенной синевой. - Погляди! Вот этот рубец от мадьярского палаша, а вот это, - указал на запястье, - казацкая шашка отметину оставила. Рукой этой шесть лет рубил без роздыха. Вот какой я либерал! Но хватать за шиворот и трясти беззащитных мужиков и баб не желаю. Понял?
   - Понял, чем мужик бабу донял, - сказал Поспелов. - Эдак-то и я откреститься могу. Я тоже воевал и ранение имею. А кто директивы исполнять будет?
   - Какие директивы, Мелех? Штродах захотел чудо в решете сотворить луга, мол, распашем да репой засеем. Целину поднимем? Нашел целину на лугах! Зараза... А мы с тобой сгоняй мужиков до кучи, чтоб они эту репу сеяли... А потом нам же по шее этой репой.
   - При чем тут Штродах? Доклад на пленуме делал Каминский.
   - А этот субчик лучше? Он семинар проводил. Наши, из Рязани, были там. Так знаешь, что он им говорил?
   - Что?
   - Лучше, говорит, перегните палку в этой коллективизации. Если и пострадаете, то за дело революции. Потом вас простят, оценят.
   - Пойми ты, Федор, дело ж не в Каминском и не в Штродахе. Они только проводники.
   - Проводники, говоришь? Да чьи проводники-то? Ты забыл, что раньше пташки покрупнее их пели? Да то же самое, то же самое. Не успели принять толком новый курс - лицом к деревне, они уж мины стали под него подводить. Помнишь брошюру Преображенского? Де-мол, капитализм построен за счет колоний; но так как у нас колоний нет, то давайте строить социализм за счет деревни. И тут же подхватили эту идейку... И Троцкий, и Зиновьев, и Каменев. Да мало ли их? Бона, целую платформу состряпали.
   - Преображенский - сын орловского попа. Вот он и завирает...
   - А другие тоже в попах состояли?
   - Ладно распаляться! - успокаивал его Поспелов. - По-твоему, все перевернулось вверх дном? Ну и ну...
   - Да ты не нукай. Вспомни тезисы оппозиции! Мол, давай обложим десять процентов крестьян принудительным заемом в 200 миллионов рублей. Вот тебе и деньги. Выкачаем излишков 200 миллионов пудов, отвезем за границу, обменяем на станки - вот тебе индустриализация. Кого обложим-то? Ведь кулаков всего два с половиной процента! И это называется экономической политикой? Это живодерство, а не политика. И правильно врезал им Дзержинский на апрельском Пленуме в двадцать шестом году. Мы, говорит, приняли курс лицом к деревне, а Каменев предлагает нам кулаком по деревне. Эх, жалко, помер. Он бы им врезал за издевательство над ленинским курсом.
   - Не пойму я, ты - что ж? Против линии на коллективизацию?
   - Не против я коллективизации, - поморщился Озимов. - Я не хочу, чтобы людей гоняли, как баранов. Против головотяпства я.
   - Ну, кооперативный план не с неба свалился!
   - А ты Ленина читал? В его статье о кооперации есть хоть слово о колхозах? Нет же. Это значит, что он не выпирал их на первое место, не требовал к ним центрального внимания партии. Это значит, что колхозы еще не ко времени, колхозы - наиболее трудный вид кооперации. Надо сперва научиться торговать, хозяйствовать, на ноги встать. Никуда не уйдут от нас эти колхозы! Куда мы торопимся? Куда гоним?
   - Дак съезд же принял резолюцию!
   - Не в одну же зиму забузовать всех в колхоз! Где это записано в резолюции съезда? Укажи мне!
   - Ну, ситуация изменилась.
   - Это точно. Все, что левая оппозиция предлагала, все с лихвой наверстывается... Недаром все эти теоретики вернулись в партию. И Преображенский, и Раковский, и Пятаков... Теперь они аплодируют, все по-ихнему получается, как по писаному пошло. А всех, кто с ними не согласен, окрестили правыми. Ты не хмурься, не мотай головой. Ты тоже в правые попадешь, будь уверен. Зачислят и тебя, если уже не зачислили.
   - Да ну тебя к черту! Типун тебе на язык, накаркаешь еще на ночь глядя. - Поспелов не на шутку испугался и даже из-за стола встал и прошелся по кабинету, печатая сапоги по дубовому, набранному в шашку паркету. - Ты лучше скажи, как будем обязательства по излишкам выполнять? Ведь пять с половиной тысяч пудов только ржи! Шутка сказать...
   - А на хрена ты утверждал эти пуды? О чем ты думал?
   - Я утверждал? Я ж на больничной койке валялся. Это ж Возвышаев с Чубуковым состряпали.
   - Пускай они и расхлебывают сами эту кашу.
   - А мы, думаешь, в стороне постоим, да?
   Но Озимов на вопрос не ответил, отрешенно глядел куда-то в угол и сказал больше для себя:
   - Это ж надо - опять к продразверстке скатились. А ведь еще на съезде сам Сталин говорил: нас, мол, толкают к продразверстке, но мы туда не пойдем. Там ничего хорошего нет.
   - Ну, ты тоже загибаешь. Продразверстка шла сверху, отряды приезжали, забирали хлеб, скот. А теперь у нас вроде бы отряды не шуруют.
   - Да какая разница? То из Москвы латыш приезжал, шастал по сусекам и дворам, а теперь свой Возвышаев шурует. Раньше бумага приходила - чего сдать конкретно. А теперь указание в общих чертах. Сами берем обязательства под дых и выше. Но это еще цветы, а ягодки будут впереди...
   - Ну, поживем - увидим. Чего нам загадывать на будущее? И сегодня дел хватает. Ты поедешь с Возвышаевым или нет?
   - Нет, Мелентий, с этим оборотистым дураком я не поеду...
   Мария Обухова тоже отказалась ехать с Возвышаевым; уже после Озимова, в сумерках, зашла она к Поспелову и, остановившись возле самых дверных косяков, как рассыльный, руки навытяжку, сказала:
   - Мелентий Кузьмич, я не могу ехать завтра утром с Возвышаевым. У меня запланировано комсомольское собрание в Веретье на завтра, в девять утра.
   - У нас больше нет лошадей - все в разъезде.
   - И не надо. Я пешком.
   - До Веретья пешком? - удивился Поспелов.
   - Я в Беседине заночую. Там у меня подружка, учительница. А от Беседина до Веретья всего пять верст. Утречком по морозцу пробегусь.
   - Зачем же пешком? До Гордеева на лошади доедешь. А там недалеко.
   - Я не хочу вместе с Возвышаевым ехать, - упрямо повторила Обухова.
   - По-моему, он не кусается. И раньше вы его вроде бы не боялись.
   - Я никого не боюсь. Мне легче пешком, чем с ним в одной телеге.
   - Давайте не дурить. Тоже мне, чистоплюйство, понимаете. Ехать в одной телеге не желает? Может, вы и работать там не желаете вместе с Возвышаевым?
   - Работать буду. Но у меня своя задача.
   - Вы давайте мне автономию не устраивать. Своя задача? У всех у нас одна задача - собрать хлебные излишки. А Возвышаев - старший группы. Извольте подчиняться.
   - К двенадцати часам я буду в Гордееве. Но только пойду одна. Так что пусть завтра утром меня не разыскивают.
   - Как хотите. Вольному воля.
   Мария пошла в Степаново к Успенскому. Накануне они договорились встретиться, и вдруг - эта срочная поездка. "Вот и обманщицей стала, укоряла она себя дорогой. - Соврала - пойду в Беседино. Хорошенькое Беседино у милого под крышей. Поди, догадываются все - куда я ночевать пошла. Не дай бог Надя узнает - вот позору будет. Еще из дому выгонит".
   Что бы там ни было, а ехать в одной телеге с Возвышаевым - хуже всякого позора. Молчать всю дорогу - пытка. "Сказать ему все, что думаю о его погромных делах, - всю обедню испортить, и себе навредить, и Тяпину. Лучше уж вовсе не ездить. Сказать, что с меня хватит. Сложить все полномочия добровольно. Все решить одним махом. И сделаться мужней женой? Детей нарожать, пеленки стирать. А чем я лучше других? Какой из меня, к черту, борец? Тряпка я, тряпка... Даже в любви не как у людей - сама бегаю к мужику, по ночам... Какой позор! Какая срамота. Полное безволие..."
   Но так она думала, ругала себя только до его порога. Подымалась на крыльцо и чуяла, как дрожат, подгибаются колени, как рвется, обмирает сердце. И трудно было поднести руку к щеколде, и нетерпеливо ждала, когда скрипнет дверь, и простучат в сенях его торопливые шаги, и вырастет он в этом черном проеме, и весь свет заслонит собой.
   - Пришла? Изумруд мой яхонтовый!..
   - Ой, Митя! У меня ноги подкашиваются.
   - Зачем ты рискуешь? Зачем подвергаешь себя такой опасности? Ты только скажи мне - куда прийти. Я невидимкой буду, ветром прилечу.
   - К Наде на порог? Она тебя кочергой встретит...
   В сенях она уже смеялась, подставляя шею, грудь, запрокидывая голову, прогибаясь, повисая и покачиваясь в его крепких объятиях... Потом он вел ее темными сенями к себе в горницу, снимая на ходу платок, жакетку: прижимался щекой к ее тугой груди, слушал, как звучно и упруго рвется к нему сердце, и жадно оглаживал ее всю горячими руками, чувствуя, как сводят с ума его эти сильные бедра, эти икры. Он торопливо снимал с нее одежды, путаясь в них и замечая, как она бледнела и крупные редкие слезы катились по ее щекам.
   - Милая моя, желанная, единственная...
   Она ничего не говорила в такие минуты, только слегка раскрывала губы и дышала шумно и прерывисто...
   В этот вечер они легли, не зажигая лампы. Горела лампада перед иконами, грубка топилась, сквозь чугунную решетку вырывались переменчивые отсветы от пламени и плясали на желтом крашеном полу.
   - Что же творится, Митя? Что творится? - спрашивала она и смотрела в потолок, как будто там что-то можно было прочесть.
   - Чему быть, того не миновать. Я же говорил тебе - уходи, пока не поздно. Иначе захлестнет стихия, закрутит, утащит, как в ледоход на реке. Хватишься, пойдешь к берегу - не выплывешь.
   - Да разве это выход? Бросай дело и спасайся кто может!
   - То, чем вы занимаетесь, это дело, да?
   - Не придирайся к словам. Ты раньше сам занимался этим.
   - Увы! Твоя правда.
   - Ты и тогда считал, что там одни перегибщики да карьеристы?
   - Нет, Маша, не считал. И теперь не считаю.
   - Так в чем же дело?
   Он приподнялся на локте, внимательно посмотрел на нее, лежавшую рядом, - в полусумрачном свете глаза ее лихорадочно блестели, но щеки и лоб все так же были бледны, а губы сжаты, и что-то неуступчивое, сердитое было на лице, какая-то навязчивая мысль сдвинула брови до складки на переносице и держала всю ее в напряжении.
   - Хорошо, я попытаюсь тебе ответить.
   Он встал с кровати, надвинул на босу ногу подшитые валенки, накинул вязаную шерстяную кофту и сел на стуле возле грубки. Она все так же лежала, смотрела в потолок, ждала.
   - Я раньше верил, Маша, верил, - сказал он наконец. - А теперь не верю.
   - Во что?
   - Ни во что не верю. В бога перестал верить по глупости да по лени и во все остальное... Устал я, Маша, и понял кое-что.
   - Понял? - спросила она, оживляясь, словно обрадовалась, и даже привстала. - Так вот и скажи мне - что ты понял? Отвернись, я оденусь!