Можаев Борис Андреевич. Мужики и бабы

   - А меня за что? Я ж не играю.
   - Вот и стой да посапывай.
   Ближе к дверям разговор иной:
   - На Брюхатовом поле инда бель выступила.
   - Следствия известная - сухменность.
   - Навоз не успеешь растрясти, в момент прожаривает. Ветром, как щепу, гонит.
   - Я его в кучах оставлю.
   - Иван Корнев, говорят, вы с Тыраном плитняк подрядились возить?
   - С Петряевой горы... Четвертак за воз.
   - А в гору подыматься мысленно? Ась?
   - Рожь возить выгодней... Намедни в Мелянки обозом ездили... По наему товарищества.
   - Это с Колтуном, что ли?
   - Ну... В Щербатовке остановились на постоялом дворе. Скинулись выпить. Вот тебе, сели за стол и сцепились. Дядя Вася Тарантас и говорит: "У меня сыны, мил моя барыня, офицерами вернулись. Один с именной саблей, а вы, мол, и в армии не служили". - "Как не служили? Ах ты, Тарантас, кривые ноги!" - "Расшибу!" Колтун как ахнул кулаком по столу, так чайник с самовара подпрыгнул и упал. Все и разбежались. А при расчете мириться стали. Колтун пыхтел, пыхтел, вынул из кошелки мешок с салом и говорит: "Ешьте, ребята, свинину..." Мы так и покатились.
   - А я двенадцать целковых привез деду из той поездки. Он говорит: "Эх, теперь мы и сошники оттянем, и колеса купим, и дегтю". А я ему: "Деда, купи мне новую косу".
   - Дождя не выпадет, и косить нечего.
   - А в Веретье, говорят, был дождь, и в Степанове... Только нас обходит.
   - Место у нас такое - притяжения нет.
   - Яблок ноне много... Вот удержать бы их.
   - Ветер сшибет.
   - Ну не скажи... Ежели стихии не будет - устоит яблок.
   - Э-э, как она... как ее, причина понятная.
   - Дядь Андрей, как думаешь - дождь будет?
   - Э-э, как она... как ее, наверно, будет, наверно, нет.
   - Гы-гы-гык!
   А народ все подходит, наваливает, прижимает передних к двери, подталкивает.
   - Что у тебя за мослы? Как оглоблей пыряешь.
   - Всю мякоть бабе отдал...
   - Ты не гляди, что он кость. Но обширность большую имеет.
   - Тесна рубаха-то?
   - Да, щадна, щадна.
   Кто-то из ребят, играющих в выбитного, заголосил петухом.
   - Ребята, Кукурай плывет!
   Через площадь к трактиру шел церковный звонарь Андрей Кукурай, шел как всегда неуклюже, кидая с носка на пятку негнущиеся ноги, точно пихтелями в ступе толок.
   Он был подслеповат, глух, и оттого ребятишки вечно вились вокруг него стаей, как стрижи возле немощного коршуна, и донимали озорными выходками.
   Вот и теперь, завидя его, они закружились, завьюнили, приговаривая:
   Кукурай, Кукурай.
   Скинь портки и загорай...
   - Вота скаженные... Нету на вас угомона, прости господи... - ворчал себе под нос Кукурай и топал к трактиру.
   Худой и верткий подросток, по прозвищу Колепа, с засиненной от пороховой вспышки рожей, бросив свой грош у черты, на четвереньках поскакал на Кукурая и хрипло затявкал:
   - Гав-гав-гав!
   - Кто тут собак распустил? Пошла, окаянная! Позовитя ее, позовитя...
   А от трактира несется дружный гогот:
   - Гыр-гыр-гыр...
   - Хо-хо-хо!
   - Эх-хе! Вот это вызвездил...
   Наконец появился председатель Кречев, он шел на манер командующего в окружении своего боевого штаба; слева семенил возле него и подобострастно закидывал кверху голову секретарь Левка, справа Бородин, с независимым видом, как будущий тесть, а по пятам табунились Якуша, Федот Иванович, Санек Курилка, Кабан и даже Тараканиха. Весь сельсовет в полном сборе. А ребятишки перекинулись от Кукурая к сельсоветчикам и, разинув рты, вытянулись за ними целой шеренгой.
   - Куда попы, туда и клопы, - ухнул кто-то басовито у дверей.
   И вся мужицкая орава загрохотала, встречая свое высокое начальство.
   Поднимались по винтовой лестнице долго, грохали сапогами, гудели, как потревоженный улей.
   На втором этаже четыре столика были составлены в большой стол - это для президиума; остальные были стасканы в кучу в передний угол. Рассаживались на табуретках, скамьях, на подоконниках или просто присаживались на корточки вдоль стен. А то стояли кучками и в дверях, и у стенок, и на лестничной площадке толпились, курили.
   - Макар, ты чего на порог выпер? Тебе и так - плюнуть, не достанешь в задницу, - это опоздавший Биняк рвется в залу.
   - А ты что, на Тараканиху поглядеть хочешь? - сипит Макар Сивый, загородивший, как бугай, весь проход.
   - Он ей шепнуть не успел, под каким забором ждать будет, - бабьим голосом звенит Сенька Луговой.
   - Эй, православные! Которые впереди... Молебен скоро начнут?
   - Счас... Левка Головастый Евангелию раскрыл.
   - Пропустите Василия Ольпова! Он гороху поел - выражаться хочет...
   - Эй, ущемили, дьяволы!
   - Ходи промеж ног, блоха.
   А в президиуме Левка Головастый уже раскрыл во весь стол свою картонную папку с делами, вынул из кармана шкалик с чернилами, навострился писать. Кречев долго тряс над головой школьным звонком, а сам глядел в Лев кину раскрытую папку, остальной президиум облепил стол со всех сторон, облокотились, подперев челюсти кулаками, как обед ждали.
   Наконец шум затих. Кречев ухватил за кольцо звонок, оперся на стол:
   - Сход объявляется открытым. Значит, по первому вопросу исполком сельсовета вынес такое решение: с завтрашнего дня приступить к рубке кустарника в Соколовской засеке. Возить будем через десять ден, после того как с навозом управимся. Возить, значит, в такие гати: к Волчьему оврагу по главной дороге на Богачи, к Святому болоту по дороге на Тимофеевку и на луга в конец озера Долгое. Какие вопросы имеются? Кто желает слово сказать? - Кречев крутит головой, словно вывинтить ее хочет из тесного ворота гимнастерки.
   - Может, до осени отложим с гатями? - крикнул от дверей Биняк, он все-таки и на этот раз обошел Макара Сивого.
   - А в луга ехать тоже на осень отложим? - спросил его из президиума Федот Иванович.
   - А что Биняку луга? У него мерин и на базаре прокормится.
   - По чужим кошевкам...
   - Гы-гык!
   - Между прочим, озеро Долгое гатить зимой надо. А теперь туда не сунешься. В тине потонешь с головкой... - Вася Соса приподнялся во весь свой саженный рост и даже руки над головой поднял.
   - Гатить Маркел будет, - сказал Андрей Иванович. - Ему известка и то нипочем. Море по колена.
   - Га-га-га!
   - Ты зачем в президим сел? Вякать? - крикнул Маркел от двери. - Мотри, сам не дотянусь, сапогом достану.
   - Макар, посади его на ладонь, он разуется.
   - Товарищи, давайте без выпадов на оскорбления!
   - По скольку кубов хворосту на семью?
   - Пять кубометров, - ответил Кречев и добавил: - Безлошадники и вдовы исключаются.
   - Интересуюсь, как насчет маломощных хозяйств и престарелых лошадей? спросил Максим Селькин. - Скостить то ись можно?
   - При выдаче заданий будем учитывать, - ответил Кречев.
   - Ладно, а как насчет дров? Решение будет ай нет? Где наши деляны? спрашивали опять от дверей из толпы.
   - При чем здесь дрова? - спросил Кречев.
   Но зал уже гудел, растревоженный, как насест ударом палки.
   - При том... Линдеров лес назаровским отдали... Лес Каманина Климуша вырезала.
   - А нам опять в Веретье да Починки?
   - Двадцать верст киселя хлебать...
   - Дак мы хозяева иль работники?
   - Тиш-ша! - Кречев опять схватил звонок и затрепал им над головой.
   - Вопрос с дровами поднят несвоевременно, поскольку подобные дела решаются осенью в общем порядке. Все. Перехожу ко второму вопросу. Товарищи! Я не стану говорить насчет важности заема. На этот счет мы провели два схода. И что же выяснилось? К нашему стыду, отдельные товарищи злоупотребляют доверием партии и всего народа. А именно? Не будем касаться некоторых бедняков и маломощных. С ними вопрос остается открытым. Но нельзя терпеть дальше увиливание зажиточных хозяйств. Возьмем того же Косоглядова и Алдонина. Сколько можно их уговаривать? Видимо, всему есть предел. Ежели они и дальше будут злостно упираться, применим оргвыводы. Косоглядов, встаньте! Поясните нам, почему вы отказываетесь от подписки?
   Бандей встал с табуретки, поглядел исподлобья на Кречева:
   - Ну, встал... Давно не видели меня?
   Дремавшая все время Тараканиха качнулась, как будто ей под ребро ткнули, сердито вскинула на Бандея мутные глаза, колыхнула полным телом:
   - Ты чего это спрашиваешь? Тебе что здесь - посиделки? Отвечай на поставленный вопрос!
   - Что, очнулась? Черти, поди, приснились. За подол хватали?
   Кто-то рассыпал реденький козлиный смешок.
   Кречев ахнул ладонью об стол так, что Левка вскинул голову.
   - Вы что, издевательство пускаете с чуждой позиции? Или хотите подорвать идею индустриализации? Не позволим! - Кречев замотал указательным пальцем. Все притихли. - Заявите здесь членораздельно будете подписываться или нет? Под протокол. Понятно?
   Наступила минута тягостного молчания, как на могиле. Бандей шумно подымал и опускал мощную грудь, раздувая ноздри.
   - Ну? - спросил наконец Кречев.
   - Буду.
   - Когда? Запиши сроки! - кинул Левке.
   - После базара... В понедельник.
   - Так и запишем. Садись! Прокоп Алдонин!
   Прокоп поднялся прямой и строгий, как апостол.
   - Как вы поясните нам свое личное увиливание?
   - Какое увиливание? Я вам не должен. Налоги уплатил сполна, квитанции имеются.
   - Значит, подписка на заем вас не касается?
   - Это дело добровольное.
   - Значит, народ подобру подписывается, а вы не хотите?
   - У каждого свое понятие.
   - Вот вы и поясните нам свое понятие: отвергаете народный заем или нет? Отвечайте под запись!
   Прокоп с удивлением поглядел на Левку, Левка на Прокопа.
   - У меня таких замыслов нету, чтоб отвергать всенародный заем, - Прокоп пошел на попятную.
   - Ты не юляй! - крикнул Якуша. - Скажи, на сколько подписываешься?
   - А ты что? На базар пришел ладиться? - огрызнулся Прокоп.
   - Не-е! Это ты нам базар устраиваешь, - сказал Кречев. - Развел канитель на целых полгода. Говори, на сколько подписываешься?
   - Э, э, как ее, как она, он еще с Матреной не посоветовался, - крикнул Барабошка.
   Кто-то сдержанно тыкнул.
   - Развлечения и подсказки отменяются, - железным голосом изрек Кречев и опять Прокопу: - Ну? Мы ждем.
   - На десять рублей, - выдавил нехотя наконец Прокоп.
   - Ты что, нищий, что ли? - крикнул Якуша. - Это Ваня Чекмарь да Ванька Вожак на десятку подписались.
   - Больше не могу, - Прокоп аж вспотел.
   - Хорошо. Решим сходом, какую сумму внести Прокопу Алдонину, - сказал Кречев.
   И сразу ожило все, полетело со всех сторон:
   - Под хрип ему... под хрип выложить... Пусть почешется!
   - Не то мы все дураки, а он умна-ай...
   - Дык ен, мил моя барыня, многосемейнай!.. Снисхождение детишкам окажите...
   - У него дети, а у нас поросята?
   - Дать под хрип!
   - Верна... Топчи его, чтоб татаре боялись...
   - Но-но! С чьего голоса поешь?
   - Я не канарейка, ухабот сопливый!
   - А в рыло не хошь?
   - Хватит вам! Кому там выйти захотелось, ну? - Кречев тянул подбородок, подымаясь над столом.
   Стихли. Кречев обернулся к Прокопу:
   - На сколько подписываешься? Последний раз спрашиваю.
   - На тридцать рублей. - Прокоп тут же и очи потупил.
   - Хрен с ним... Пиши! И срок ему проставь - завтра чтоб выесть. Учти, скаред Христов, если завтра не купишь облигации, запишем в двойном размере и на голосование поставим.
   Прокоп сел.
   - Теперь на разное. Поступило два вопроса: во-первых, несмотря на неоднократные предупреждения, Дарья Соломатина продолжает держать шинок; и во-вторых, жалоба Матвея Назаркина на сына Андрея Егоровича Четунова. Какие соображения будут?
   - Обсудить.
   - Ясно. Дарья Соломатина здесь?
   - Нету...
   - У нас за всех баб одна Тараканиха сразу рассчитается.
   - Попрошу без выпадов на личное оскорбление. Кто хочет выступить?
   - А чего тут выступать? Все и так знают - Козявка шинок держит.
   - Записать в протокол... То исть осудить.
   - Правильно. Предупреждение по всем законам.
   - Рассыльному отнесть... Под расписку ей вручить.
   - Ладно... Пиши! Теперь насчет жалобы. Зачесть, или Назаркин сам скажет? Назаркин?
   - Ен самый. - Из разлива голов вынырнул, словно из воды, невысокий мужичок с рыжими бровями и, беспокойно бегая глазами, затараторил:
   - Значит, позиция моя вот какая - за моей девкой бегает парень Андрей Егоровича, этот самый... Соколик. Я его предупреждал насчет последствий. Это говорю, не игрушки! Потому заставал их во всех местах. И девку порол. Никакого толку. Бегает, и шабаш. Андрей Егорыч мер не принимает. Чего ж мне остается делать? Ждать приплоду? А куда я с ним тады денусь? Этого Соколика не оженишь, потому как сопляк. Вот я и предлагаю - оштрафовать его для острастки других, то есть отца. Чтоб другим было неповадно. Назаркин сел.
   - Ясно. Какие будут еще предложения?
   - Извиняюсь, я тоже сказать хочу, - поднялся Андрей Егорович, борода лисья с красным отливом, взгляд небесно-голубой в потолок: - К примеру, Васька Полкан... То ись Василий Сморчков, извиняюсь, держит мирского быка. Этот самый бык ходит по дворам. Бывает, и приплод от него появляется. Дак ведь мы не берем штрафа с Полкана! Наоборот, мы еще ему приплачиваем. Может, за моего сына и мне чего приплатить надо?
   Весь трактир от раскрытых дверей до стола президиума загрохотал, замотал головами, заохал:
   - Хо-хо-хо-хо!
   - Гы-гы-гы-гы-ык... Дьявол тебя возьми-то.
   - Ах-ха-ха-ха!.. Ах!.. Ах!.. А-пчхи, чхи!
   - О-о! О-о! О-о! Ох, держите... Уморил Соколик, уморил...
   - Ну, хватит, хватит!
   - Ох! Ох! Ох-хо-хо-хо! А-а-апчхи!
   - Хватит!.. - трясет звонком над головой Кречев. - Хватит!
   Но слабый, дребезжащий звонок меди глохнет все в новых безудержных взрывах хохота.
   10
   Секретарь райкома комсомола Митрофан Тяпин вызвал к себе в кабинет Марию Обухову и Сенечку Зенина.
   - Ребята, - сказал он, стоя за столом, как на трибуне, - нужна помощь в выявлении из укрытия кулаками излишков хлеба. Установка райкома, ясно?
   - Ясно! - дружно ответили ребята, приподымаясь со своих стульев.
   - Вы можете не вставать, - осадил их Митрофан и нахмурился, глядя куда-то себе на нос, да еще выдержку сделал, чтобы подчеркнуть важность момента... отмахнул полу пиджака, засунул правую руку в карман и для чего-то пошевелил там пальцами. - Задача следующая: Гордеевский узел отстает по сдаче излишков хлеба. Сторона лесная, глухомань... Причина якобы в отсутствии хлеба. Допустим... Но по нашим сведениям точно установлено - на прошедшем тихановском базаре хлеб оттуда был. Значит, по государственной цене излишков нет, а спекулировать на базаре - находятся. Отсюда вывод - излишки найти. Черт возьми, у них колхоз "Муравей" и тот излишки не сдал. Это ж развал! Задача номер два: товарищи, повсюду идет компания по выявлению кулаков для того, чтобы их хозяйства подготовить к индивидуальному обложению... Ведь новый сельхозналог не за горами. А у нас выяснилась такая позорная картина: в некоторых селах кулак внезапно исчез. Например, в Гордееве и Веретье. Дважды заседал тамошний актив бедноты, и кулаков не выявили. Ты, Маша, как член партии, свяжись с местной комячейкой. Помоги им. Народ ты знаешь, работала там учительницей. А ты, Семен, жми на комсомолию. Документы вам подписаны, можете взять их. Тяпин сел и зашастал рукой по столу, как слепой. - Да где они?
   На столе лежали газеты, какой-то журнал, раскрытая конторская книга и серая кепка посреди бумаг. Митрофан приподнял кепку.
   - Ах, вот куда я их положил! - Кепку кинул на стул, ухмыляясь, шмыгнул носом. - Мужик собрался в извоз, да шлею потерял. Получайте!
   Мария и Сенечка взяли свои командировки.
   - Дак нам куда, в Веретье или Гордеево? - спросил Сенечка.
   - Валяйте на агрономический участок. В барский дом. Там найдутся комнаты. Да, товарищи... Чуть не забыл! В воскресенье, то есть послезавтра, День Конституции и Международный день промкооперации. Сходите в Новоселки, в колхоз "Муравей", и проведите беседу... Еще вот что - там работает тройка по чистке партии и аппарата. Помогите своей активностью... Все! С комприветом!
   Тяпин тиснул своей каменной пятерней руки активистам и проводил их, поскрипывая хромовыми сапогами, до дверей.
   На другой день, с утра пораньше, Мария пришла в риковские конюшни и разбудила конюха Боцана, спавшего в хомутной.
   - Дядь Федь, царствие небесное проспишь! - ткнула его каблуком в мягкое место.
   - А-а! - Боцан поднял с попоны нечесаную, в сенной трухе голову и удивленно захлопал глазами: - Откуда тебя принесло, мать твоя тетенька?
   - Вставай! Лошадь нужна, в Гордеево ехать. Вот тебе записка от управдела.
   Боцан с опухшим ото сна лицом держал в руках записку и говорил, почесываясь:
   - По такой нужде ехать надо. Ждать немыслимо, дорога дальняя, - а сам ни с места. - Я тебе, Мария Васильевна, Зорьку запрягу. Она кобыла хоть и невидная, но выносливая, киргизских кровей.
   - Ты бы лучше пошевеливался, чем сидя рассуждать.
   - В нашем деле спешка ни к чему. Это тебе не за столом щи хлебать...
   Боцан известен был на все Тиханово как непревзойденный едок, вместе с Филипком они кадку блинов съедали.
   - Чего ж медлить? Дорога дальняя.
   - То-то и оно, что дальняя, - продолжал рассуждать Боцан, приводя в порядок свою одежду после сна. - Тут надо все обдумать, взвесить... Это у вас, у теперешних, тяп-ляп да клетка. Запряги тебе, к примеру, Молодца... Он и тарантас расшибет, и вас в лесу оставит. Или запряги Ворона... До ночи не приедете. Его хоть бей, хоть пляши на нем, он и не трюхнет... только хвостом отмахивается. Для него мужское слово надо. А ты баба. Тебя он не послушает.
   Наконец Боцан пошел в конюшню. Через минуту вывел оттуда в поводу небольшую серую кобылу, а в другой руке нес лагун с дегтем.
   Сунув повод Марии в руку, конюх торопливо подошел к тарантасу.
   - В такую дорогу, Мария Васильевна, нельзя без подмазки ехать, не то колеса сыграют тебе "Вдоль по Питерской".
   Подмазывая колеса дегтем, он говорил:
   - Зорька - кобыла смирная. Но есть в ней один изъян - ежели ты заснешь, она упрет во ржи. А то в лес свернет, где трава погуще. Я однова ехал на ней из лугов, выпимши был с окончанием покоса. Ну и задремал... Проснулся - что такое? Куда ни посмотрю - черно, как в колодезе. Овраг не овраг, а вроде ущелья. Небо над головой в лоскут - все звездами утыкано, а по сторонам черные бугры. Пошевелился я, вроде руки-ноги целы, а шея болит, будто кожи на ней мяли. Встал. Гляжу, где телега моя валяется, где колеса... А Зорька на верхотуре травку щиплет, и две обломанные оглобли при ней. Огляделся я - мать честная! Оказывается, это Красулин овраг. Вон куда угодило! Ну как я там на дне очутился, убей не помню. Наверно, черти затащили.
   Рассказывая, Боцан запряг лошадь. Потом хлопнул ее по спине и, обращаясь к Марии и передавая ей вожжи, заключил:
   - Поезжай, Мария Васильевна! В добрый путь! Телега легкая, лошадь хорошая... Скоро доедешь... Нет, постой!
   Он пошел к зеленой копне, взял огромную охапку свежей травы и положил в тарантас:
   - Вот эдак мягче будет. С богом!
   Мария неловко взобралась на высокий тарантас, взяла неумело, как все женщины, вожжи обеими руками и сказала:
   - Растворяй ворота!
   Сенечка Зенин жил возле церкви, на выезде из села. Он поджидал Марию на лавочке у палисадника. Перед ним стоял высокий черный ящик с ремнем. Завидев Марию, Сенечка закинул ящик за спину и вышел на дорогу.
   - Это что за чемодан? - спросила Мария, останавливая лошадь. - Сухари на дорогу?
   - Там увидишь, - ответил Сенечка, ставя ящик посреди тарантаса. Дай-ка вожжи!
   Он взял у Марии вожжи, прыгнул в передок и крикнул весело:
   - Эй, быстроногая, покажи движение!
   Хлыстнул по крупу, замотал, задергал вожжами, и лошадь, косясь глазами на возницу и поводя ушами, побежала резвой рысью. Ящик заколыхался в тарантасе, загрохал, как ступа с пихтелем.
   Мария поймала его за ремень, открыла крышку - там лежала гармонь.
   - Эй, учитель! Ты зачем гармонь взял? Ай на посиделки едешь?
   - А тебе не все равно? - Сенечка обернул свою смешливую рожу: глазки подслеповатые, нос вздернут шалашиком, ноздри открытые - заходи, кому охота. - Может, я тебе страданье хочу сыграть. Дорога дальняя, - и подмигнул ей.
   - Балбес! - беззлобно выругалась Мария. - Тебе уже за двадцать, а ты все кобенишься... На посиделки ходишь, по вечерам страданья играешь. Не учитель ты, а старорежимный тип.
   - Дак ведь каждому свое - я на посиделках страданье играю, а ты вон с поповым сынком гуляешь. С бывшим офицером то есть. Так что кто из нас старорежимный тип - это еще вопрос.
   - Он в Красной Армии служил, целой ротой командовал.
   - Мало ли кто где командовал, - тянул свое Сенечка. - Вон я в газете прочел: вычистили одного завклубом. Оказался деникинский генерал. А командовал рабочим клубом.
   - При чем тут генерал?
   - Это я к примеру...
   - Ну и глупо.
   Ругаться не хотелось... Утро было солнечное, прохладное, с тем легким бодрящим ветерком, который нагуливается на росных травах да остывших за ночь зеленях. Еще звенели жаворонки, лопотали перепела, еще пыль не подымалась с дороги из-под колес, еще солнце не грело, а ласкало, еще все было свежим, чистым, не затянутым душным и пыльным маревом жаркого летнего дня. В такие часы не езда по торной дороге, а любота. Телега на железном ходу бежала ходко, плавно, без грохота и дребезжания, только мягко поскрипывали, укачивая, рессоры да глухо шлепали по дорожной серой пыли лошадиные копыта. За кладбищем, до большака обогнали несколько подвод с навозом. На каждом возу, как пушка в небо, торчали вилы. Мужички учтиво снимали кепки, слегка наклоняя головы, Мария помахивала им рукой и с жадностью вдыхала сырой и терпкий запах навоза.
   Когда пересекли большак и свернули на пустынную лесную дорогу, Сенечка сказал:
   - Не понимаю чтой-то я наше руководство. Нерешительный народ.
   - Как то есть нерешительный?
   - Очень просто. Уж сколько месяцев кричат ограничить кулака, изолировать его... Наступление на кулачество развернутым фронтом... Где же он, этот фронт? Одни разговорчики! Мы вот зачем едем? Тоже уговаривать кой-кого. Надоело! Ежели фронт, дай мне наган и скажи: отобрать излишки у такого-то вредного элемента! Отберу и доставлю в срок, будьте уверочки.
   - Ах ты, живодер сопатый! А ежели у тебя отобрать вот эту гармонь и в клуб ее сдать? Как ты запоешь?
   - А у меня за что? Я ж не кулак.
   - Разве с наганом в руке определяют - кто кулак, а кто дурак? Ты путем разберись - кто своим трудом живет, а кто захребетник. Наганом-то грозить всякий умеет.
   - Я в том плане, что классовый подход требует решительных мер.
   - Всему свое время. Был у нас и военный коммунизм. Слыхал?
   - За кого ты меня принимаешь? Все ж таки я окончил девятилетку, да еще с педагогическим уклоном.
   - Больно много в последнее время у нас всяких уклонов развелось.
   - Вот именно... К примеру, от твоих разговоров правым уклончиком отдает.
   - Ты эти провокации брось! А то на порог нашего дома не пущу. И Зинке скажу, чтоб она тебя в шею гнала.
   - Нельзя, Мария Васильевна, личную жизнь чужого человека ставить в зависимости от своей общественной точки зрения. Это, извините, не марксистский подход. Что ж такого, что наши с вами взгляды расходятся. Почему Зинка должна отвечать за это? Только потому, что она ваша сестра? Но это и есть проявление чувства собственности в семейных отношениях. Отсюда один шаг к союзу с собственником вообще, то есть с кулаком.
   - Нет, Сенечка, с тобой нельзя серьезно говорить. Ты форменный балбес и демагог.
   - Вот видишь, и до оскорбления дошли. А все только из-за того, что я высказался за решительные действия.
   - Да прежде чем действовать, надо разобраться! - Мария стала горячиться. - Мы же не к песиголовцам едем, а к людям. Почему низовой актив не выдвинул кулаков на обложение? Ведь есть же все-таки какие-то причины?
   - А мне плевать на эти причины! - повысил голос и Сенечка. - Спелись они... Причины? Вон излишки хлеба государству не сдают, а на базар везут. Здесь тоже причину искать надо, да? Рассусоливать? Нет. Спекуляция, и точка.
   - Какая ж тут спекуляция? Разве они везут на базар чужой хлеб? Спекулянт тот, кто перепродает. А кто продает свой хлеб - не спекулянт, а хлебороб.
   - Так почему ж он не продает его государству? Дешево платят, да?
   - Дешево, Сенечка. Ты слыхал о "ножницах"? Так вот за последние годы цены на промышленные товары, на инвентарь поднялись вдвое, а заготовительные цены на хлеб остались те же... Правда, на базаре они выше. Вот крестьянин и везет туда. Ему ведь бесплатно никто инвентарь не даст.
   Сенечка обернулся и долго, пристально глядел на Марию.
   - Ты чего, разыгрываешь меня, что ли? - спросил и криво, недоверчиво усмехнулся.
   И Мария усмехнулась:
   - Что, крыть нечем? А ведь такие слова тебе могут сказать и на сходе, и на активе. Ну, уполномоченный, вынимай свой наган...
   - Иди ты к черту! - Сенечка отвернулся и стеганул лошадь.
   Дальше до самого Гордеева ехали молча. Лошадь и впрямь оказалась выносливой - всю дорогу трусила без роздыха, и когда подъезжали к селу, на спине и на боках ее под шеей проступили темные полосы, а в пахах пена закурчавилась. Заехали к Кашириной. Лошадь привязали прямо возле веранды, отпустили чересседельник, кинули травы. Из дверей выплыла Настасья Павловна в длинном розовом халате:
   - Марусенька! Душечка милая! Какими судьбами? Иди ко мне, касаточка моя...
   Мария вбежала на веранду и кинулась в объятия к Настасье Павловне:
   - Как вы тут поживаете?
   - Слава богу, все хорошо... А ты смотри как изменилась! Похудела... Строже стала. Или костюм тебя старит? Не пойму что-то.
   На Марии была серая жакетка и длинная прямая юбка.
   - Должность обязывает, Настасья Павловна... - сказала вроде извинительно. - В платье несолидно в командировку ехать.
   - Ну, ну... А это кто? Познакомь меня с молодым человеком.
   - Секретарь Тихановской ячейки, учитель... Семен Васильевич, представила Зенина Мария.