Страница:
Он помолчал, потом спросил, намекая на съезд:
— Не выбрали ещё власть-то?
— Ещё не кончили съезд, — ответил Виталий.
Егор Иванович усмехнулся.
— Что ты будешь говорить! Ещё никогда в жизни таких тяжёлых часов не отстаивал, а уж сколько раз приходилось в карауле быть!.. Николи так не тревожился, паря! А это время ну все глаза проглядел: не несёт ли кого по нашу душу? И трубку-то запалил от этого, что душа не на месте. Отчего бы это, Виталька?
То же самое чувствовал Виталий. Он глянул на старика и сказал:
— Чего спрашиваешь, Егор Иваныч? Сам знаешь.
— Да как не знать, понимаю! — усмехнулся Егор Иванович. — А чудно! Ближе кровной родни! — Он кивнул головой на деревню, и Виталий понял, что Колодяжный говорит о делегатах съезда. — Наши же мужики, а гляди, может, кто и во власть войдёт… Все никак приобыкнуть не могу к тому, что мужику теперь другая цена, чем при Миколашке-то.
Виталий озабоченно спросил:
— Егор Иваныч! Скажи, ты Кузнецова не видал? Он не проходил здесь?
— Какого Кузнецова? Ветинара, что ли?
— Ну да, ветеринара.
— Сегодня не видывал. А вчера он тут таскался, чуть я его не пришил. Хорошо, что отозвался, а то я бы его кончил.
— Что он делал здесь?
— Говорит, травку медицинскую собирал, а кто его знает, правду ли говорил, брехал ли… Али нужда есть до него?
— Пропал он куда-то. Нигде нет.
Колодяжный насупился. Он поглядел на Виталия и нерешительно спросил, вспомнив бегающие глаза ветеринара:
— А может, он того… к белякам метнулся?
Бонивур посмотрел на старика.
— Ты думаешь?
Тот уже уверенно сказал:
— Петрович-то? Эта шкура барабанная все может… Напрасно я его вчера не пришиб.
— Ну, не пришиб, значит, не судьба. Ну, пока, Егор Иваныч!
— Прощевай!
Оставшись один, Колодяжный покачал головой, только сейчас обнаружив свою тревогу при вести об исчезновении Кузнецова. Не меньше Виталия он понимал серьёзность положения.
Старик нахлобучил ушанку на глаза, отогнул козырёк, чтобы солнце не слепило, и стал напряжённо осматривать тропу и кустарник в низине. Подбадривая себя, бормотал:
— Мы-то насчёт этого учёные! Нас не обведёшь…
С Тебеньковым он послал Марченко записку и сел у крыльца, ожидая ответа. Марченко вышел сам. Увидев озабоченное лицо Бонивура, он спросил:
— О чем ты хотел со мной поговорить? Это важно? Виталий коротко рассказал Марченко о побеге Кузнецова.
— Почему ты не сказал мне об этом сразу, при встрече? — спросил Марченко. — Нам приходится быть очень осторожными. Мы не можем рисковать нашим активом, теми людьми, на которых опираемся.
— Товарищ Марченко, я сам ничего не знал и не могу утверждать, что Кузнецов бежал. Но раз его нет в деревне, я должен думать о самом худшем.
Марченко подумал.
— Ты правильно поступил! — сказал он. — Надо будет ускорить разъезд. Мы скоро заканчиваем выборы членов комитета по Никольск-Уссурийскому району. Не отлучайся далеко, можешь понадобиться.
Он вернулся в помещение.
…Алёша Пужняк вынырнул из-за кустов от брода, перемахнул через плетень, хлестнул коня нагайкой. Точно рыжее пламя лизнуло плетень. С мокрого, лоснящегося тела коня слетали капли воды, сверкая на солнце. Заметив Виталия, Алёша помчался к нему и, лихо осадив коня, остановился, точно вкопанный. Молодцевато козырьнув, сказал:
— От Афанасия Ивановича! — и протянул запечатанную записку.
Виталий прочёл её. Топорков писал, что отряд дерётся, вступил в бой с ходу. Сопротивление белых слабеет. Партизаны обложили село со всех сторон. Удалось перехватить двигавшийся к белым обоз. Захвачена пушка с зарядным ящиком, несколько ящиков патронов и гранат. Белые оставили бы село, но бежать им некуда. Отдельные солдаты бросают оружие и сдаются. Топорков просил сообщить об этом дяде Коле. Дойдя до этого места, Виталий усмехнулся. Алёша расплылся в улыбке.
— Ох, и жарко там!
— Нашим?
— Нет, у нас убитых нету… Несколько легко поранило. Но ничего, все в строю… А белым хуже — их там и крестьяне косят: из сараев да с чердаков гвоздят, аж дым идёт. Поди, пока ехал, уже кончили их. Поспеть бы…
Заметив людей в школе, Алёша удивлённо спросил:
— Это кто?
Тебеньков, ухмыльнувшись во весь рот, подмигнул Алёше и показал большой палец правой руки.
— Во! Большое дело! Советскую власть, брат, выбирают… Комитет!
Алёша с уважением прислушался к голосам, доносившимся из школы.
— Я тебе, Алексей, одно дело хочу поручить! — сказал Виталий. — Первое — доложишь Афанасию Иванычу, что у меня все в порядке. Второе — доложишь, что исчез Кузнецов. В селе его нет…
— Убег к белякам, гад! — сказал Алёша.
— Пока неизвестно… Афанасию Иванычу передашь только то, что я говорю, своего не прибавляй. Передашь ему записку! — Виталий вынул из полевой сумки бумагу и карандаш. Написал что-то, сложил записку вчетверо. — Я тут прошу у командира из захваченного снаряжения выделить, сколько можно, гранат и винтовок для дяди Коли.
— Есть! Передам… Пока!
— Погоди. Все, что он тебе даст, отвезёшь на завод Пьянкова. Там наш дозор.
— Да как же это? — недовольно сказал Алёша. — Мне надо в бой.
— Навоюешься ещё, успеешь… Завернёшь оружие хорошенько в рогожу, клеёнку, уложишь в бочку. Сверху зальёшь бардой.
— Это зачем?
— Помогать тебе будет Андржиевский Станько, из железнодорожников. Когда все уложите, своё оружие спрячете и поедете на сто пятую версту…
— Там же белые!
— Если бы их там не было, повезли бы просто, без хитростей. На сто пятой бочку сдадите путевому обходчику Сапожкову.
— Есть сдать Сапожкову! Все будет сделано! — Алёша дал коню шенкеля, конь прянул в сторону. Виталий сердито крикнул:
— Держи себя дисциплинированно, товарищ Пужняк, слушай до конца и не вертись! Спросишь: «Барда нужна?» Он ответит: «Нужна». Если на участке есть чужие и оружие принять будет нельзя, он ответит: «Корову ещё не пригнали». Понял? Если он попросит передать что-нибудь племяннице, возьмёшь. Дашь ему записку, которую я напишу дяде Коле…
Над второй запиской Бонивур думал дольше. Несколько раз перечёркивал написанное, писал снова, перечитывал, исправлял. Потом прочёл вслух:
— Ну, давай, да побыстрее!
Пужняк, спрятав записку в тулью фуражки, заломленной на затылок, вытянул коня нагайкой и помчался. Как и при въезде в село, он не воспользовался воротами, а перескочил через изгородь и намётом поскакал к броду…
Немного времени спустя в школе зашевелились, зашумели люди. Съезд окончился. Делегаты стали выходить на крыльцо, возбуждённо переговариваясь между собой. Марченко вышел вслед за ними.
— Товарищ Бонивур! Надо организовать отправку людей — и чем скорее, тем лучше.
— Лошади готовы! — ответил Виталий. — Накормлены, напоены.
Сердечно и шумно делегаты прощались с Марченко и усаживались кто в бричку, кто в седло, выезжая из таёжного конца села по домам кружным путём. Несколько дольше других задержались уполномоченные, избранные в комитет. Марченко говорил с ними. Среди избранных оказались и Кузьма Федотыч и тот, первый крестьянин. Последнему Марченко сказал:
— Ну, товарищ Пащенко, тебе придётся возвращаться в освобождённую Ивановку. Бонивур получил от Топоркова сообщение, что белые отступают. Значит, тебе первому и советскую власть в селе организовывать. Желаю успеха! А ты, Кузьма Федотыч, поостерегись пока домой возвращаться, погости у дочки пару дней!
— До свидания, сынок! — кивнул Кузьма Федотыч Виталию. — Заезжай ко мне — привечу, как родного! Поди, пока нас сторожил, натерпелся, а?.. Ну, прощайте, товарищи!
Когда последний делегат скрылся за околицей, Виталий решительно сказал Марченко:
— Товарищ Марченко! Вам тоже задерживаться не следует.
— Гонишь? — пошутил Марченко. — Не гони, сам уеду! — Он взял коня под уздцы. — Проводи меня немного! — и зашагал вдоль поскотины к северному краю села.
В одном проулке Виталию почудилось лицо Чувалкова, он оглянулся, но фигура, привлёкшая его внимание, тотчас же исчезла. Виталий ускорил шаг. Марченко глянул на него, но тоже прибавил шагу.
— Передавал тебе привет товарищ Михайлов! — сказал он. — Надо было тебе это сначала сказать, да личные дела я на потом оставил… Топорков о тебе очень хорошо отзывается, говорит, ты правая у него рука!
Виталий вспыхнул, покраснев до корней волос. Марченко покосился на юношу.
— Не правда, что ли?
— Да он мне ничего никогда не говорил!
— Ну, тебе не говорил. А он зря слов на ветер не бросает… Теперь ещё одно дело. Спрашивал Михайлов: как ты насчёт вступления в партию? Не думал?
Виталий остановился. Он не мечтал о таком высоком доверии. Ему казалось, что все, что он сделал, все это слишком мало для того, чтобы вступить в партию, что надо совершить что-то необыкновенное, чтобы стать коммунистом. Он сказал:
— Я не думал, товарищ Марченко.
Поняв состояние Бонивура, Марченко обласкал его взглядом, в котором проскользнуло что-то отцовское.
— А ты подумай? Что тебе в комсомольцах ходить до седой бороды?.. Товарищ Перовская тебе рекомендацию даёт, да и Афанасий Иванович не откажется, коли попросишь.
Он взял руку юноши, крепко пожал её, одним движением вскочил в седло, кивнул Виталию головой на прощание и ходко поскакал прочь, сидя в седле точно влитой.
Возвращался Виталий в деревню — словно летел на крыльях.
Марченко скрылся в подлеске. У Виталия будто гора свалилась с плеч. Через час все делегаты будут вне пределов досягаемости, а за себя и своих партизан Виталий не боялся. Не за тем они шли в партизаны, чтобы думать о своём благополучии.
Настя Наседкина окликнула задумавшегося Бонивура:
— Виталя!
Виталий взглянул на девушек и улыбнулся.
— А ну, девчата, двигайтесь быстрее! В лазарете Ксюша уже, наверно, с ног свалилась.
Настенька приветливо помахала ему рукой. Взгляды их встретились. Что-то тёплое и хорошее мелькнуло в задорных глазах Настеньки. Она крикнула:
— Виталя! Придёте вечерком?
Юноша утвердительно кивнул головой.
…Молодёжь давно избрала полянку возле дома Наседкиных местом для гулянья. Тут танцевали под гармонику полечку с притопами и вскриками, тут парни «женихались» с девушками. Тут пели протяжные, задушевные украинские песни, завезённые вместе с обливными глечиками и вышитыми сорочками и рушниками с Украины, о которой помнили деды и память передавали детям.
Виталий любил эти деревенские вечеринки. Юноша в дробной чечётке не уступал деревенским плясунам. Он был неизменным участником всех игр с того памятного вечера, когда впервые увидел задумчивую Настю у костра, и неизменно в паре с ним оказывалась она. И когда в танце он обнимал её за талию и несмело прижимал к себе, она не отстранялась. Лицо её покрывалось нежным румянцем. Короткие волосики на затылке, выбившиеся из-под тяжёлой косы, завивались мелкими колечками. Настя искоса поглядывала на Виталия, не отбирая своей руки, и легонько отвечала на его пожатие, не умея ничем больше выразить то, что чувствовала она к Виталию и чему сама ещё не могла подобрать название, — а это была любовь, пришедшая к Настеньке и Виталию в их восемнадцатую весну.
Радостью своей, которую принёс ему Марченко, Виталию не с кем было поделиться. Не Тебенькову же рассказывать об этом: подумает, Виталию хочется похвалиться. А Виталию просто невмоготу было сдержать свою радость. «Вечером встретимся с Настенькой — обязательно расскажу! Она поймёт! Все, все расскажу, и про клятву… Теперь уже недолго до победы!»
И эту подпись Миши Басаргина и пятиконечную звезду Бонивур принял как дружескую поддержку со стороны тех, кто ещё не мог встать рядом с ним, но кто давал это обещание на всю жизнь.
Часовой, стоявший у дверей, заглянул в комнату. Виталий спросил:
— Лошади готовы?
Тот отозвался:
— А как же, только махнуть — будут тут… Под навесом пока стоят, в тени.
— А под раненых?
— И под них готовы. Там же.
И опять ходил по селу Виталий. Чем выше подымалось солнце, тем сильнее он тревожился. Смотрел в ясное небо, по которому плыли крохотные облачка, на кустарники, по которым волной перекатывался ветер, на белые стены хат, ослепительно сверкавшие в лучах солнца. Пытался рассеяться, но тревога его не утихала.
— Эй, Виталя, заходь в гости!
Бонивур заглянул в окно.
— Ну, как живёте, товарищи?
Лебеда посетовал:
— Махру девки отобрали… А курить страсть хочется!
Виталий усмехнулся:
— Что ж вы плохо хранили махру-то? Или против девушек не устояли?
Лебеда кивнул головой на Настеньку, показавшуюся на пороге:
— А ты попробуй против такой поборись! Она к нам с лаской. Думали, и верно обрадовать захотела. Словно Лиса Патрикеевна: «Дедушка, дай я вам подушечку поправлю. Вот вам, дедушка, водичка! Вот вам, дедушка, полотенчико! Не свернуть ли вам цигарку?» Свернула, раскурить дала, — Лебеда в этом месте перешёл на украинскую речь, — а потим каже: «Оце вам, диду, остання цигарка, а бильш, каже, не буде, бо командир у лазарети палыть цигарки не дозволяе!» Ось тоби и раз! У-у, я тоби! — с притворной строгостью погрозил он Настеньке.
А она стояла в просвете раскрытой двери. Солнце освещало её фигуру, золотило растрепавшиеся волосы, просвечивало сквозь ситцевое платьишко и обрисовывало фигуру девушки. Никогда Виталий не видел её такой. Лицо её разрумянилось, и верхняя губа задорно вздёрнулась. Глаза её встретились с глазами Виталия. Лебеда смущённо крякнул и отвёл взор, чтобы не смутить девушку. Виталий потупился.
Настенька прошла по комнате и остановилась перед Лебедой.
— Ты чего, дедушка, жалуешься?
— Тот замахал на неё руками.
— Что ты? Что ты? Разве это жалоба?
Настенька спросила Бонивура:
— Ну как, товарищ Бонивур… поругаешь или похвалишь за порядок?
— Похвалю, Настенька.
— Очень?
— Очень.
И от простой этой похвалы девушка зарделась. Взгляд Виталия сказал ей больше его слов. Но и Виталий спохватился, зная, что Лебеда видит взаимное их смущение, и, уже как начальник, серьёзно сказал:
— Командир вернётся — доложу, что отлично несла службу, товарищ Наседкина!
Повернулся и ушёл. Проводила его Настенька взглядом, оправила зачем-то подушку у Лебеды. Тот взял её за руку, сверху положил свою ладонь, и сильная маленькая её рука скрылась совсем.
— Что, Настенька… люб тебе?
Было в тоне его что-то отцовское, задушевное. Настенька тихо ответила ему, чтобы не слышали другие раненые:
— Люб-то люб… да не знаю, люба ли я ему.
— А ты поперёд батька в пекло не лезь, как у нас говорят. Любит он тебя, я вижу… Приглядывается к тебе да и себя проверяет. Смекай, что сватов зашлёт скоро.
Настенька ещё тише сказала Лебеде:
— Да он мне никогда ничего не говорил.
— А тебе говорить надо? Сама не видишь — любит он тебя, хоть и не сказывает… Не говорит сейчас — потом скажет. Парень что надо!
Потом Лебеда хозяйственно спросил, словно свадьба Настеньки и Виталия была решённым делом:
— Матери-то сказывала?
— Нет. Мама больная… Да и комсомольцев не любит сильно.
— Это ничего… Будем живы, сумеем её направить на путь истинный… А я уж посажёным буду у вас, — оба вы сироты, некому будет за порядком смотреть.
Эта беседа произошла так неожиданно, Настенька открылась Лебеде так просто, что и сама не верила себе. О таком и с матерью стыдно говорить, а тут рассказала все чужому человеку и почему-то стыда не почувствовала, а на душе сразу легко стало. Лебеда погладил её ласково по руке и сказал, глядя в упор своими добрыми глазами:
— Была у меня дочка… Коли б осталась жива, посватал бы за хорошего человека. А ты мне дюже нравишься да и на дочку похожа, вот и заговорил… Только ты теперь никому ни гу-гу. Время придёт — всем расскажем.
Настеньку окликнули со двора подруги. Она вышла. Лебеда закрыл глаза и откинулся на подушку. Вот она, жизнь! Дочка его умерла на выданьи. Думал выдать её замуж да внуков нянчить — не вышло. Тосковали они со старухой долго, но потом всю нежность, нерастраченную, копленную для внуков, стали отдавать людям. Не было отзывчивее стариков Лебеды с Лебедихой. А тут словно вернулась вся эта нежность и согрела сердце старика, когда Настенька выслушала его по-дочерни нежно и доверчиво.
Ребята играли в войну. Бонивур остановился.
Штабель брёвен изображал крепость белых. Ребята постарше, лет десяти — двенадцати, нацепили вырезанные из бумаги пятиконечные звезды, украсили свои картузы красной лентой и зашагали к росшей вокруг полыни, высоко подымая ноги и прижимая к плечам длинные прутья.
Командир — Вовка Верхотуров — скомандовал:
— А ну, ребята, песняка!
И все вразброд запели:
— Что же вы, ребята, о разбойнике поёте? Уж если вы партизан изображаете, так и песня должна быть подходящей. Я же учил вас.
Вовка покосился на Бонивура. Потом махнул рукой.
— Отставить про Чуркина! Давай затягивай про революцию!
И первый запел:
Один из мальчишек, оставшихся в «крепости», слез с брёвен и решительно направился к полынному полю, не обращая внимания на комья земли, летевшие мимо него и падавшие у его ног. Он храбро перешёл поле. Навстречу ему выскочил Верхотуров и сердито закричал:
— Ты куда, Мишка, лезешь? Раз ты белый, так сиди в крепости, а когда мы её возьмём, тогда можешь уходить.
— Не хочу! — сказал Мишка, упрямо мотнув головой. — Белым быть не хочу. Я красный.
— Если все будут красные, так кто будет белым? — убеждал его Вовка.
— Никто! — сказал Мишка.
— Как это так — никто? Что же это будет?
— А так: никто — и все! И очень хорошо будет! — убеждённо ответил Мишка.
Наблюдавший за этой сценой Виталий рассмеялся. Он подошёл к ребятам и сказал старшему:
— Ну что ты, Вовка, заставляешь его белым быть? Пусть будет красным.
— Да у него даже и звезды нет! — заупрямился Вовка.
Виталий обнял Мишку за плечи.
— Как тебя звать?
— Мишка Басаргин.
Бонивур вспомнил баталию на доске парты, подписанную именем его нового знакомца, и сказал:
— Ничего, Мишка, будет у тебя звезда!
Он снял фуражку, отцепил с околышка свою пятиконечную звёздочку и дал Мишке. Тот осторожно взял звёздочку, прицепил её к своему дырявому картузу и заблестевшими глазами глянул сначала на «командира», потом на Виталия.
Бонивур напутствовал его:
— Смотри, не потеряй!
— Ну что ты! — сказал Мишка. — Я-то потеряю? — И, не зная, чем выразить обуявшую его радость, он выхватил деревянную саблю, хлестнул по ивовому пруту — лихому скакуну — и закричал пронзительным голосом: — Ур-ра-а! — и помчался в наступление на «крепость». — За мной! Ура-а!
Виталий поманил к себе Верхотурова и сказал ему:
— Вот что, Вовка, собери-ка ребят, которые побойчее, постарше!
Через минуту собралось человек десять. Помолчав немного, Виталий сказал:
— Ребята! Вы должны помочь нам. Надо, чтобы вы последили за дорогой да за кустами. Людей заметите — сейчас же в село и сообщите мне. Ну, кто возьмётся за это?
Вовка тотчас же сказал:
— Я!
За ним ещё шестеро вызвались помочь Бонивуру.
Вовку Бонивур поставил неподалёку от Колодяжного.
— Ну, партизан! — легонько хлопнул он Вовку по плечу. — Смотри в оба.
Верхотуров взглянул на Виталия.
— Вот винтореза бы мне сюда ещё.
— Винтореза?
Вовка смутился.
— Ну, винтовку! Как беляк на дорогу, я его раз — и готово.
Бонивур усмехнулся.
— Успеешь ещё, навоюешься! — И ушёл.
Когда Виталий исчез из виду. Колодяжный окликнул Вовку:
— Эй, сынок! Поди сюда! — Вовка подошёл. Старик усадил его возле себя. — Ну, посиди со мной, а то сон морит.
Вовка буркнул:
— Виталя сказал, с того поста наблюдать!
Колодяжный ворчливо ответил:
— Виталя, Виталя!.. А я-то что, не знаю, чего можно, чего нельзя? Мне и отсель твой участок — как на ладони. — Он прищурился. — Ишь ты, и сосункам дело нашёл Виталька! Ох, и дошлый!
— Деда! — сказал Вовка. — А верно сказывают, Виталий в Москве был?
— Был.
— И Ленина видел?
— Ну да, видел.
— Он нас песни учит петь.
— Виталий-то?
— Ага.
— Его на все дела хватает, — сказал, зевнув, Колодяжный. Старика томила дремота.
Раскалённый воздух слоился над окрестностью. И дальние сопки в потоках этого воздуха трепетали и словно двигались. Редкий ветерок пробегал по белым дорогам, взмётывал тучки пыли, будто кто-то невидимый шагал по этим дорогам, таясь от всех.
Томительный жар словно придавил все вокруг. Даже птицы в кустарнике замолкли, оглушённые зноем. Солнце все сильнее и сильнее палило землю, будто решило выжечь её дотла. Несмелый ветерок не смягчал жары, царившей вокруг.
«Быть грозе!» — подумал Колодяжный, сбив свой треух на затылок и обливаясь потом.
И в самом деле, гроза была близка…
— Не выбрали ещё власть-то?
— Ещё не кончили съезд, — ответил Виталий.
Егор Иванович усмехнулся.
— Что ты будешь говорить! Ещё никогда в жизни таких тяжёлых часов не отстаивал, а уж сколько раз приходилось в карауле быть!.. Николи так не тревожился, паря! А это время ну все глаза проглядел: не несёт ли кого по нашу душу? И трубку-то запалил от этого, что душа не на месте. Отчего бы это, Виталька?
То же самое чувствовал Виталий. Он глянул на старика и сказал:
— Чего спрашиваешь, Егор Иваныч? Сам знаешь.
— Да как не знать, понимаю! — усмехнулся Егор Иванович. — А чудно! Ближе кровной родни! — Он кивнул головой на деревню, и Виталий понял, что Колодяжный говорит о делегатах съезда. — Наши же мужики, а гляди, может, кто и во власть войдёт… Все никак приобыкнуть не могу к тому, что мужику теперь другая цена, чем при Миколашке-то.
Виталий озабоченно спросил:
— Егор Иваныч! Скажи, ты Кузнецова не видал? Он не проходил здесь?
— Какого Кузнецова? Ветинара, что ли?
— Ну да, ветеринара.
— Сегодня не видывал. А вчера он тут таскался, чуть я его не пришил. Хорошо, что отозвался, а то я бы его кончил.
— Что он делал здесь?
— Говорит, травку медицинскую собирал, а кто его знает, правду ли говорил, брехал ли… Али нужда есть до него?
— Пропал он куда-то. Нигде нет.
Колодяжный насупился. Он поглядел на Виталия и нерешительно спросил, вспомнив бегающие глаза ветеринара:
— А может, он того… к белякам метнулся?
Бонивур посмотрел на старика.
— Ты думаешь?
Тот уже уверенно сказал:
— Петрович-то? Эта шкура барабанная все может… Напрасно я его вчера не пришиб.
— Ну, не пришиб, значит, не судьба. Ну, пока, Егор Иваныч!
— Прощевай!
Оставшись один, Колодяжный покачал головой, только сейчас обнаружив свою тревогу при вести об исчезновении Кузнецова. Не меньше Виталия он понимал серьёзность положения.
Старик нахлобучил ушанку на глаза, отогнул козырёк, чтобы солнце не слепило, и стал напряжённо осматривать тропу и кустарник в низине. Подбадривая себя, бормотал:
— Мы-то насчёт этого учёные! Нас не обведёшь…
4
Эти часы показались Виталию очень долгими. Но когда вернулся с обхода, он понял, что не имеет права скрывать от Марченко своё беспокойство и свои подозрения.С Тебеньковым он послал Марченко записку и сел у крыльца, ожидая ответа. Марченко вышел сам. Увидев озабоченное лицо Бонивура, он спросил:
— О чем ты хотел со мной поговорить? Это важно? Виталий коротко рассказал Марченко о побеге Кузнецова.
— Почему ты не сказал мне об этом сразу, при встрече? — спросил Марченко. — Нам приходится быть очень осторожными. Мы не можем рисковать нашим активом, теми людьми, на которых опираемся.
— Товарищ Марченко, я сам ничего не знал и не могу утверждать, что Кузнецов бежал. Но раз его нет в деревне, я должен думать о самом худшем.
Марченко подумал.
— Ты правильно поступил! — сказал он. — Надо будет ускорить разъезд. Мы скоро заканчиваем выборы членов комитета по Никольск-Уссурийскому району. Не отлучайся далеко, можешь понадобиться.
Он вернулся в помещение.
…Алёша Пужняк вынырнул из-за кустов от брода, перемахнул через плетень, хлестнул коня нагайкой. Точно рыжее пламя лизнуло плетень. С мокрого, лоснящегося тела коня слетали капли воды, сверкая на солнце. Заметив Виталия, Алёша помчался к нему и, лихо осадив коня, остановился, точно вкопанный. Молодцевато козырьнув, сказал:
— От Афанасия Ивановича! — и протянул запечатанную записку.
Виталий прочёл её. Топорков писал, что отряд дерётся, вступил в бой с ходу. Сопротивление белых слабеет. Партизаны обложили село со всех сторон. Удалось перехватить двигавшийся к белым обоз. Захвачена пушка с зарядным ящиком, несколько ящиков патронов и гранат. Белые оставили бы село, но бежать им некуда. Отдельные солдаты бросают оружие и сдаются. Топорков просил сообщить об этом дяде Коле. Дойдя до этого места, Виталий усмехнулся. Алёша расплылся в улыбке.
— Ох, и жарко там!
— Нашим?
— Нет, у нас убитых нету… Несколько легко поранило. Но ничего, все в строю… А белым хуже — их там и крестьяне косят: из сараев да с чердаков гвоздят, аж дым идёт. Поди, пока ехал, уже кончили их. Поспеть бы…
Заметив людей в школе, Алёша удивлённо спросил:
— Это кто?
Тебеньков, ухмыльнувшись во весь рот, подмигнул Алёше и показал большой палец правой руки.
— Во! Большое дело! Советскую власть, брат, выбирают… Комитет!
Алёша с уважением прислушался к голосам, доносившимся из школы.
— Я тебе, Алексей, одно дело хочу поручить! — сказал Виталий. — Первое — доложишь Афанасию Иванычу, что у меня все в порядке. Второе — доложишь, что исчез Кузнецов. В селе его нет…
— Убег к белякам, гад! — сказал Алёша.
— Пока неизвестно… Афанасию Иванычу передашь только то, что я говорю, своего не прибавляй. Передашь ему записку! — Виталий вынул из полевой сумки бумагу и карандаш. Написал что-то, сложил записку вчетверо. — Я тут прошу у командира из захваченного снаряжения выделить, сколько можно, гранат и винтовок для дяди Коли.
— Есть! Передам… Пока!
— Погоди. Все, что он тебе даст, отвезёшь на завод Пьянкова. Там наш дозор.
— Да как же это? — недовольно сказал Алёша. — Мне надо в бой.
— Навоюешься ещё, успеешь… Завернёшь оружие хорошенько в рогожу, клеёнку, уложишь в бочку. Сверху зальёшь бардой.
— Это зачем?
— Помогать тебе будет Андржиевский Станько, из железнодорожников. Когда все уложите, своё оружие спрячете и поедете на сто пятую версту…
— Там же белые!
— Если бы их там не было, повезли бы просто, без хитростей. На сто пятой бочку сдадите путевому обходчику Сапожкову.
— Есть сдать Сапожкову! Все будет сделано! — Алёша дал коню шенкеля, конь прянул в сторону. Виталий сердито крикнул:
— Держи себя дисциплинированно, товарищ Пужняк, слушай до конца и не вертись! Спросишь: «Барда нужна?» Он ответит: «Нужна». Если на участке есть чужие и оружие принять будет нельзя, он ответит: «Корову ещё не пригнали». Понял? Если он попросит передать что-нибудь племяннице, возьмёшь. Дашь ему записку, которую я напишу дяде Коле…
Над второй запиской Бонивур думал дольше. Несколько раз перечёркивал написанное, писал снова, перечитывал, исправлял. Потом прочёл вслух:
— «Дядя Коля! Погода у нас стоит хорошая. Вчера мы ходили по грибы в то место, где мы были с тобой в прошлом году. Лесник, который там жил, теперь уехал, мы ему помогали вместе с дедкой Афанасом. Грибов набрали много. Посылаю тебе вязочку с дедей Гошкой. Напиши мне, когда твои именины, а то мы забыли. До свидания.Алёша, загибая пальцы, перечислил все, что приказал ему сделать Бонивур. Он ничего не пропустил и ничего не добавил. В окно выглянул Марченко. Алёша лихо козырнул ему: знай наших! Марченко усмехнулся. Виталий хлопнул Алёшу по плечу и пожелал удачи.
Витя»
— Ну, давай, да побыстрее!
Пужняк, спрятав записку в тулью фуражки, заломленной на затылок, вытянул коня нагайкой и помчался. Как и при въезде в село, он не воспользовался воротами, а перескочил через изгородь и намётом поскакал к броду…
Немного времени спустя в школе зашевелились, зашумели люди. Съезд окончился. Делегаты стали выходить на крыльцо, возбуждённо переговариваясь между собой. Марченко вышел вслед за ними.
— Товарищ Бонивур! Надо организовать отправку людей — и чем скорее, тем лучше.
— Лошади готовы! — ответил Виталий. — Накормлены, напоены.
Сердечно и шумно делегаты прощались с Марченко и усаживались кто в бричку, кто в седло, выезжая из таёжного конца села по домам кружным путём. Несколько дольше других задержались уполномоченные, избранные в комитет. Марченко говорил с ними. Среди избранных оказались и Кузьма Федотыч и тот, первый крестьянин. Последнему Марченко сказал:
— Ну, товарищ Пащенко, тебе придётся возвращаться в освобождённую Ивановку. Бонивур получил от Топоркова сообщение, что белые отступают. Значит, тебе первому и советскую власть в селе организовывать. Желаю успеха! А ты, Кузьма Федотыч, поостерегись пока домой возвращаться, погости у дочки пару дней!
— До свидания, сынок! — кивнул Кузьма Федотыч Виталию. — Заезжай ко мне — привечу, как родного! Поди, пока нас сторожил, натерпелся, а?.. Ну, прощайте, товарищи!
Когда последний делегат скрылся за околицей, Виталий решительно сказал Марченко:
— Товарищ Марченко! Вам тоже задерживаться не следует.
— Гонишь? — пошутил Марченко. — Не гони, сам уеду! — Он взял коня под уздцы. — Проводи меня немного! — и зашагал вдоль поскотины к северному краю села.
В одном проулке Виталию почудилось лицо Чувалкова, он оглянулся, но фигура, привлёкшая его внимание, тотчас же исчезла. Виталий ускорил шаг. Марченко глянул на него, но тоже прибавил шагу.
— Передавал тебе привет товарищ Михайлов! — сказал он. — Надо было тебе это сначала сказать, да личные дела я на потом оставил… Топорков о тебе очень хорошо отзывается, говорит, ты правая у него рука!
Виталий вспыхнул, покраснев до корней волос. Марченко покосился на юношу.
— Не правда, что ли?
— Да он мне ничего никогда не говорил!
— Ну, тебе не говорил. А он зря слов на ветер не бросает… Теперь ещё одно дело. Спрашивал Михайлов: как ты насчёт вступления в партию? Не думал?
Виталий остановился. Он не мечтал о таком высоком доверии. Ему казалось, что все, что он сделал, все это слишком мало для того, чтобы вступить в партию, что надо совершить что-то необыкновенное, чтобы стать коммунистом. Он сказал:
— Я не думал, товарищ Марченко.
Поняв состояние Бонивура, Марченко обласкал его взглядом, в котором проскользнуло что-то отцовское.
— А ты подумай? Что тебе в комсомольцах ходить до седой бороды?.. Товарищ Перовская тебе рекомендацию даёт, да и Афанасий Иванович не откажется, коли попросишь.
Он взял руку юноши, крепко пожал её, одним движением вскочил в седло, кивнул Виталию головой на прощание и ходко поскакал прочь, сидя в седле точно влитой.
5
Большую радость испытал Виталий в ту минуту, когда Марченко передал ему слова Михайлова. Лишь сейчас понял он, как большевистское подполье воспитывало его день за днём, не оставляя своим вниманием, помогая в трудных положениях, поправляя, когда молодость или неопытность сбивали его на неверный путь. Вспомнил Виталий все встречи с Михайловым, Перовской, Антонием Ивановичем и другими заметными и незаметными работниками партийного подполья. У руководителей большевистского подполья находилось время для того, чтобы постепенно подвести юношу к тому великому рубежу, каким в жизни человека является вступление в партию большевиков — передовой отряд рабочего класса… Это был великий день!Возвращался Виталий в деревню — словно летел на крыльях.
Марченко скрылся в подлеске. У Виталия будто гора свалилась с плеч. Через час все делегаты будут вне пределов досягаемости, а за себя и своих партизан Виталий не боялся. Не за тем они шли в партизаны, чтобы думать о своём благополучии.
6
На пути к штабу Виталий встретил трех девушек. Несмотря на будний день, они были в ярких, праздничных полушалках. Это шла смена в лазарет.Настя Наседкина окликнула задумавшегося Бонивура:
— Виталя!
Виталий взглянул на девушек и улыбнулся.
— А ну, девчата, двигайтесь быстрее! В лазарете Ксюша уже, наверно, с ног свалилась.
Настенька приветливо помахала ему рукой. Взгляды их встретились. Что-то тёплое и хорошее мелькнуло в задорных глазах Настеньки. Она крикнула:
— Виталя! Придёте вечерком?
Юноша утвердительно кивнул головой.
…Молодёжь давно избрала полянку возле дома Наседкиных местом для гулянья. Тут танцевали под гармонику полечку с притопами и вскриками, тут парни «женихались» с девушками. Тут пели протяжные, задушевные украинские песни, завезённые вместе с обливными глечиками и вышитыми сорочками и рушниками с Украины, о которой помнили деды и память передавали детям.
Виталий любил эти деревенские вечеринки. Юноша в дробной чечётке не уступал деревенским плясунам. Он был неизменным участником всех игр с того памятного вечера, когда впервые увидел задумчивую Настю у костра, и неизменно в паре с ним оказывалась она. И когда в танце он обнимал её за талию и несмело прижимал к себе, она не отстранялась. Лицо её покрывалось нежным румянцем. Короткие волосики на затылке, выбившиеся из-под тяжёлой косы, завивались мелкими колечками. Настя искоса поглядывала на Виталия, не отбирая своей руки, и легонько отвечала на его пожатие, не умея ничем больше выразить то, что чувствовала она к Виталию и чему сама ещё не могла подобрать название, — а это была любовь, пришедшая к Настеньке и Виталию в их восемнадцатую весну.
Радостью своей, которую принёс ему Марченко, Виталию не с кем было поделиться. Не Тебенькову же рассказывать об этом: подумает, Виталию хочется похвалиться. А Виталию просто невмоготу было сдержать свою радость. «Вечером встретимся с Настенькой — обязательно расскажу! Она поймёт! Все, все расскажу, и про клятву… Теперь уже недолго до победы!»
7
Бонивур зашёл в штаб и оглянулся. Школьные парты были сложены одна на другую и стояли впритык у стен. На одной была откинута доска. Оборотная сторона доски вся изрезана ножом. Красовалась пушка с непомерно широким дулом. Пушка изрыгала дым, возле неё стоял партизан со знаменем, а вокруг валялись враги. Для убедительности над поверженными кривыми буквами было выведено: «Белые». Автор этого произведения подписался полным именем: «Миша Басаргин» — и поставил в конце пятиконечную звезду. Глядя на рисунок, Виталий усмехнулся: отцы берутся за винтовки, чтобы бить врага, — и у детей то же на уме! И если доску парты исправит деревенский столяр, пройдясь по ней рубанком, и сгладит её, то никакой другой столяр — ни время, ни беды — не сотрёт, не изгладит того, что врезалось в память ребёнка.И эту подпись Миши Басаргина и пятиконечную звезду Бонивур принял как дружескую поддержку со стороны тех, кто ещё не мог встать рядом с ним, но кто давал это обещание на всю жизнь.
Часовой, стоявший у дверей, заглянул в комнату. Виталий спросил:
— Лошади готовы?
Тот отозвался:
— А как же, только махнуть — будут тут… Под навесом пока стоят, в тени.
— А под раненых?
— И под них готовы. Там же.
И опять ходил по селу Виталий. Чем выше подымалось солнце, тем сильнее он тревожился. Смотрел в ясное небо, по которому плыли крохотные облачка, на кустарники, по которым волной перекатывался ветер, на белые стены хат, ослепительно сверкавшие в лучах солнца. Пытался рассеяться, но тревога его не утихала.
8
В лазарете было тихо и чисто. Настенька проветрила комнату. Белели повязки на раненых. На плетне висели, развеваясь по ветру, выстиранные бинты. От ступенек вымытого крыльца подымался чуть заметный парок. Девушки повесили в углах лазарета связки пахучей травы, и приятный запах её перебил запахи карболки и спирта. Настежь раскрыли окна и двери. Ночной духоты не осталось и следа. Девушки вымыли раненым лица и руки, отобрали махорку, разрешив выкурить лишь по одной закрутке. Лебеда смотрел на кусок неба и жнивья, видимый из окна, вдыхал доносившийся запах травы. Он сложил руки на груди и притих. Выглядел он словно в праздник. Увидев Бонивура, крикнул в окно:— Эй, Виталя, заходь в гости!
Бонивур заглянул в окно.
— Ну, как живёте, товарищи?
Лебеда посетовал:
— Махру девки отобрали… А курить страсть хочется!
Виталий усмехнулся:
— Что ж вы плохо хранили махру-то? Или против девушек не устояли?
Лебеда кивнул головой на Настеньку, показавшуюся на пороге:
— А ты попробуй против такой поборись! Она к нам с лаской. Думали, и верно обрадовать захотела. Словно Лиса Патрикеевна: «Дедушка, дай я вам подушечку поправлю. Вот вам, дедушка, водичка! Вот вам, дедушка, полотенчико! Не свернуть ли вам цигарку?» Свернула, раскурить дала, — Лебеда в этом месте перешёл на украинскую речь, — а потим каже: «Оце вам, диду, остання цигарка, а бильш, каже, не буде, бо командир у лазарети палыть цигарки не дозволяе!» Ось тоби и раз! У-у, я тоби! — с притворной строгостью погрозил он Настеньке.
А она стояла в просвете раскрытой двери. Солнце освещало её фигуру, золотило растрепавшиеся волосы, просвечивало сквозь ситцевое платьишко и обрисовывало фигуру девушки. Никогда Виталий не видел её такой. Лицо её разрумянилось, и верхняя губа задорно вздёрнулась. Глаза её встретились с глазами Виталия. Лебеда смущённо крякнул и отвёл взор, чтобы не смутить девушку. Виталий потупился.
Настенька прошла по комнате и остановилась перед Лебедой.
— Ты чего, дедушка, жалуешься?
— Тот замахал на неё руками.
— Что ты? Что ты? Разве это жалоба?
Настенька спросила Бонивура:
— Ну как, товарищ Бонивур… поругаешь или похвалишь за порядок?
— Похвалю, Настенька.
— Очень?
— Очень.
И от простой этой похвалы девушка зарделась. Взгляд Виталия сказал ей больше его слов. Но и Виталий спохватился, зная, что Лебеда видит взаимное их смущение, и, уже как начальник, серьёзно сказал:
— Командир вернётся — доложу, что отлично несла службу, товарищ Наседкина!
Повернулся и ушёл. Проводила его Настенька взглядом, оправила зачем-то подушку у Лебеды. Тот взял её за руку, сверху положил свою ладонь, и сильная маленькая её рука скрылась совсем.
— Что, Настенька… люб тебе?
Было в тоне его что-то отцовское, задушевное. Настенька тихо ответила ему, чтобы не слышали другие раненые:
— Люб-то люб… да не знаю, люба ли я ему.
— А ты поперёд батька в пекло не лезь, как у нас говорят. Любит он тебя, я вижу… Приглядывается к тебе да и себя проверяет. Смекай, что сватов зашлёт скоро.
Настенька ещё тише сказала Лебеде:
— Да он мне никогда ничего не говорил.
— А тебе говорить надо? Сама не видишь — любит он тебя, хоть и не сказывает… Не говорит сейчас — потом скажет. Парень что надо!
Потом Лебеда хозяйственно спросил, словно свадьба Настеньки и Виталия была решённым делом:
— Матери-то сказывала?
— Нет. Мама больная… Да и комсомольцев не любит сильно.
— Это ничего… Будем живы, сумеем её направить на путь истинный… А я уж посажёным буду у вас, — оба вы сироты, некому будет за порядком смотреть.
Эта беседа произошла так неожиданно, Настенька открылась Лебеде так просто, что и сама не верила себе. О таком и с матерью стыдно говорить, а тут рассказала все чужому человеку и почему-то стыда не почувствовала, а на душе сразу легко стало. Лебеда погладил её ласково по руке и сказал, глядя в упор своими добрыми глазами:
— Была у меня дочка… Коли б осталась жива, посватал бы за хорошего человека. А ты мне дюже нравишься да и на дочку похожа, вот и заговорил… Только ты теперь никому ни гу-гу. Время придёт — всем расскажем.
Настеньку окликнули со двора подруги. Она вышла. Лебеда закрыл глаза и откинулся на подушку. Вот она, жизнь! Дочка его умерла на выданьи. Думал выдать её замуж да внуков нянчить — не вышло. Тосковали они со старухой долго, но потом всю нежность, нерастраченную, копленную для внуков, стали отдавать людям. Не было отзывчивее стариков Лебеды с Лебедихой. А тут словно вернулась вся эта нежность и согрела сердце старика, когда Настенька выслушала его по-дочерни нежно и доверчиво.
9
Виталий шёл, не чуя под собой ног. Настенька, такая, какой он видел её сейчас, не выходила у него из головы. Он оторвался от своих мыслей, лишь выйдя на площадь, где звенели мальчишечьи голоса.Ребята играли в войну. Бонивур остановился.
Штабель брёвен изображал крепость белых. Ребята постарше, лет десяти — двенадцати, нацепили вырезанные из бумаги пятиконечные звезды, украсили свои картузы красной лентой и зашагали к росшей вокруг полыни, высоко подымая ноги и прижимая к плечам длинные прутья.
Командир — Вовка Верхотуров — скомандовал:
— А ну, ребята, песняка!
И все вразброд запели:
Виталий покачал головой.
Все тучки, тучки понависли.
И с моря пал туман.
— Скажи, о чем задумался,
Наш Чуркин-атаман?
— Что же вы, ребята, о разбойнике поёте? Уж если вы партизан изображаете, так и песня должна быть подходящей. Я же учил вас.
Вовка покосился на Бонивура. Потом махнул рукой.
— Отставить про Чуркина! Давай затягивай про революцию!
И первый запел:
Ребята скрылись в полыни. Тотчас же в «крепость» полетели комья земли с травой. Малыши, сидя на брёвнах, терпеливо ждали, когда можно будет пустить в ход и своё оружие — шапки подсолнухов. Уже в полыни началось движение. Это «красные» готовились идти на штурм. Двое ребят привязывали красный платок к палке, чтобы двинуться в атаку с развёрнутым знаменем. Но в этот момент военные действия были неожиданно прерваны.
Тучки чёрные по небу вьются…
Рати белых идут на восток.
Но мечи уж повсюду куются:
Жизни новой восходит росток.
Грозы на небе гулко грохочут,
Пушки огненным смерчем горят…
Белым гибель готовит рабочий,
И в тайге партизаны стоят
Один из мальчишек, оставшихся в «крепости», слез с брёвен и решительно направился к полынному полю, не обращая внимания на комья земли, летевшие мимо него и падавшие у его ног. Он храбро перешёл поле. Навстречу ему выскочил Верхотуров и сердито закричал:
— Ты куда, Мишка, лезешь? Раз ты белый, так сиди в крепости, а когда мы её возьмём, тогда можешь уходить.
— Не хочу! — сказал Мишка, упрямо мотнув головой. — Белым быть не хочу. Я красный.
— Если все будут красные, так кто будет белым? — убеждал его Вовка.
— Никто! — сказал Мишка.
— Как это так — никто? Что же это будет?
— А так: никто — и все! И очень хорошо будет! — убеждённо ответил Мишка.
Наблюдавший за этой сценой Виталий рассмеялся. Он подошёл к ребятам и сказал старшему:
— Ну что ты, Вовка, заставляешь его белым быть? Пусть будет красным.
— Да у него даже и звезды нет! — заупрямился Вовка.
Виталий обнял Мишку за плечи.
— Как тебя звать?
— Мишка Басаргин.
Бонивур вспомнил баталию на доске парты, подписанную именем его нового знакомца, и сказал:
— Ничего, Мишка, будет у тебя звезда!
Он снял фуражку, отцепил с околышка свою пятиконечную звёздочку и дал Мишке. Тот осторожно взял звёздочку, прицепил её к своему дырявому картузу и заблестевшими глазами глянул сначала на «командира», потом на Виталия.
Бонивур напутствовал его:
— Смотри, не потеряй!
— Ну что ты! — сказал Мишка. — Я-то потеряю? — И, не зная, чем выразить обуявшую его радость, он выхватил деревянную саблю, хлестнул по ивовому пруту — лихому скакуну — и закричал пронзительным голосом: — Ур-ра-а! — и помчался в наступление на «крепость». — За мной! Ура-а!
Виталий поманил к себе Верхотурова и сказал ему:
— Вот что, Вовка, собери-ка ребят, которые побойчее, постарше!
Через минуту собралось человек десять. Помолчав немного, Виталий сказал:
— Ребята! Вы должны помочь нам. Надо, чтобы вы последили за дорогой да за кустами. Людей заметите — сейчас же в село и сообщите мне. Ну, кто возьмётся за это?
Вовка тотчас же сказал:
— Я!
За ним ещё шестеро вызвались помочь Бонивуру.
10
Бонивур послал подростков к дозорным. Засев на половине расстояния между дозорными, они смогли просматривать теперь всю округу.Вовку Бонивур поставил неподалёку от Колодяжного.
— Ну, партизан! — легонько хлопнул он Вовку по плечу. — Смотри в оба.
Верхотуров взглянул на Виталия.
— Вот винтореза бы мне сюда ещё.
— Винтореза?
Вовка смутился.
— Ну, винтовку! Как беляк на дорогу, я его раз — и готово.
Бонивур усмехнулся.
— Успеешь ещё, навоюешься! — И ушёл.
Когда Виталий исчез из виду. Колодяжный окликнул Вовку:
— Эй, сынок! Поди сюда! — Вовка подошёл. Старик усадил его возле себя. — Ну, посиди со мной, а то сон морит.
Вовка буркнул:
— Виталя сказал, с того поста наблюдать!
Колодяжный ворчливо ответил:
— Виталя, Виталя!.. А я-то что, не знаю, чего можно, чего нельзя? Мне и отсель твой участок — как на ладони. — Он прищурился. — Ишь ты, и сосункам дело нашёл Виталька! Ох, и дошлый!
— Деда! — сказал Вовка. — А верно сказывают, Виталий в Москве был?
— Был.
— И Ленина видел?
— Ну да, видел.
— Он нас песни учит петь.
— Виталий-то?
— Ага.
— Его на все дела хватает, — сказал, зевнув, Колодяжный. Старика томила дремота.
Раскалённый воздух слоился над окрестностью. И дальние сопки в потоках этого воздуха трепетали и словно двигались. Редкий ветерок пробегал по белым дорогам, взмётывал тучки пыли, будто кто-то невидимый шагал по этим дорогам, таясь от всех.
Томительный жар словно придавил все вокруг. Даже птицы в кустарнике замолкли, оглушённые зноем. Солнце все сильнее и сильнее палило землю, будто решило выжечь её дотла. Несмелый ветерок не смягчал жары, царившей вокруг.
«Быть грозе!» — подумал Колодяжный, сбив свой треух на затылок и обливаясь потом.
И в самом деле, гроза была близка…