Нурбей Гулиа. Приватная жизнь профессора механики

   - Кто сочинил эту ахинею? - с места в карьер громким голосом заговорил незнакомец, - придумывают всякую ерунду, а потом разбирайся, чёрт знает с чем!
   - Вайнштейн Борис Михайлович! - наконец, протянув руку, представился он, - да вы, оказывается ещё и студент - добавил он, заглядывая в мою заявку, - что могут понимать студенты в скреперах? Да вы хоть скрепер живой видели когда-нибудь?
   Я приготовился к решительной схватке. Вайнштейн сел за стол, пригласил сесть и меня. Немировский трусцой выбежал из кабинета.
   - Яков Иосифович уже рассказывал мне о вашем предложении, - продолжал Вайнштейн - это же ахинея, чушь собачья :
   - Борис Михайлович, - спокойно, но без тени надежды начал я, - может, вы и меня послушаете, хотя бы как автора.
   Он положил перед собой чертежи к заявке, а я начал рассказывать суть дела. Вайнштейн напряжённо вслушивался в мои слова.
   - Ну, тогда совсем другое дело, - вдруг протянул Вайнштейн, а то этот Немировский такое наплёл, что волосы встали дыбом. Редчайшей бестолковости мужик! - добавил он, видимо не опасаясь, что я могу передать его слова. - Мне всё понятно, - продолжал Вайнштейн, - параметры, конечно, не подобраны, но это детали. Интересная идея, но в нашем институте у вас всё равно ничего не получится. Вот, у нас есть Борисов - начальник отдела - ту же идею с маховиком применил на экскаваторе, результат прекрасный, и что - внедрили? Институт у нас - дерьмо, хотя, впрочем, вообще всё - дерьмо, кроме, разумеется, мочи! - добавил Вайнштейн.
   Я с ужасом слушал крамольные речи Вайнштейна, хотя последняя фраза мне понравилась. Как оказалось, это была его любимая присказка. А, забегая вперёд, скажу, что через несколько лет Вайнштейн станет моим лучшим другом, можно даже сказать родственником, крайне много сделает для меня хорошего, и дружили мы до самой его смерти. Что же касается Борисова, которого он упомянул в разговоре, то и этот человек впоследствии сделает для меня много хорошего, я стану его преемником по заведыванию кафедрой, и мы будем дружить, опять же, до самой его смерти. Вот с какими людьми столкнула меня судьба, только благодаря отказу по заявке на изобретение! 'Благодарите отказывающих вам', подделываясь под библейский стиль, советую я!
   Но это ещё далеко не всё, что принёс мне этот отказ! Вайнштейн задумался, а потом медленно произнёс:
   - А пошёл бы ты знаешь куда: - он помолчал, а я с огорчением спросил:
   - Неужели, всё туда же?
   - Ха, ха, ха, - да нет, я не то имел в виду, пошёл бы ты в ЦНИИС, они реальными делами занимаются, им нужны земляные работы и хорошие машины для этого. Он перешёл со мной на 'ты', и это было хорошим знаком.
   - Позвони мне на днях, я разузнаю к кому лучше обратиться, - и Вайнштейн написал на бумажке свой телефон. Визитные карточки были тогда, пожалуй, только у партийных деятелей и академиков. Вайнштейн академиком не был, а деятелем был скорее антипартийным. Во всяком случае, как выяснилось потом, коммунистов мы ним любили почти одинаково.
   Остаток дня я посвятил своему устройству в общежитие. В справочном бюро я нашёл адрес общежития МИИТа: 2-й Вышеславцев переулок, дом 17, в районе станции метро 'Новослободская'. Это где такие красивые витражи, которые мне удалось разглядеть ещё в 1954 году, когда меня, полуслепого, мама отводила и приводила в общежитие через станцию 'Новослободская'.
   Найдя общежитие, я подрасспросил ребят, входящих и выходящих в заветные двери - как 'устроиться' сюда. И все в один голос сказали - иди к Немцову. Я смело вошёл в двери общежития, и когда вахтёрша схватила меня за ворот, удивлённо сказал: 'Я же к Немцову!'. Вахтёрша указала на дверь - вот здесь сидит начальник!
   Войдя в кабинет я увидел пожилого полного человека с густыми седыми волосами, сидящего за столом в глубоком раздумьи.
   - Здравствуйте! - вкрадчиво поздоровался я.
   - Чего надо? - напрямую спросил Немцов.
   - Коечку бы на месячишко! - проканючил я.
   - Кто ты? - поинтересовался Немцов.
   Я рассказал, как и было дело, дескать, заранее прибыл на Спартакиаду профсоюзов, ищу, где бы остановиться.
   - Тебе повезло, - проговорил Немцов, - в нашем общежитие как раз и будут размещаться спортсмены. Но это - через месяц, не раньше. Я могу дать тебе койку заранее, мне не жалко. А ещё лучше, если ты мне подкинешь за это рублей пятьдесят, - без обиняков закончил он.
   Я с радостью отдал Немцову эти небольшие деньги (две бутылки водки, если нужен эквивалент!), и прошёл в комнату, где стояли три кровати, две из которых были заняты. Хозяева в задумчивости сидели на своих кроватях.
   - Гулиа! - представился я фамилией, решив, что в общежитии МИИТа так лучше.
   - Сурков! - представился один из них, коренастый крепыш.
   - Кротов! - представился другой, высокий и худенький.
   - Что грустите ребята? - спросил я.
   - А ты что предложишь? - переспросили они.
   Я, зная народный обычай обмывать новоселье, вынул из портфеля бутылочку чачи. Сама бутылка была из-под 'Боржоми', и это смутило соседей:
   - Ты что, газводой решил обмыть койку? Не уписаться бы тебе ночью от водички-то!
   - Что вы, ребята, - чистейшая чача из Грузии, пятьдесят градусов!
   Ребята встали.
   - Пойдём отсюда, - предложил Сурков, - проверки бывают, сам знаешь, какое время. Выйдем лучше наружу.
   Я положил бутылку в карман, ребята взяли для закуски три куска рафинаду из коробки, и мы вышли в скверик. Экспроприировав стакан с автомата по отпуску газводы, мы засели в чащу кустов. Я открыл бутылку, налил Суркову.
   - За знакомство! - предложил тост Сурков и выпил.
   Следующий стакан я налил Кротову; тост был тем же.
   Наконец, я налил себе. Стою так, с бутылкой в левой руке и со стаканом - в правой, только собираюсь сказать тост, как вдруг появляются живые 'призраки' - милиционер и дружинник с красной повязкой.
   - Ну что ж, распитие спиртных напитков в общественном месте, - отдав честь, констатировал старшина. И спросил: - Штраф будем на месте платить или пройдёмте в отделение?
   И тут я внезапно стал автором анекдота, который в те годы, годы очередной борьбы с алкоголем, обошёл всю страну:
   - Да это же боржомчик, старшина, - сказал я, показывая на бутылку, - попробуй, сам скажешь! - и я протянул ему стакан.
   Старшина принял стакан, понюхал, медленно выпил содержимое, и, вернув мне стакан, сказал дружиннику:
   - Действительно боржомчик! Пойдём отсюдова!
   Через несколько дней я уже слышал эту историю от других людей в качестве анекдота.
 
   ЦНИИС
 
   Позвонив через неделю на 'Дукат', я поинтересовался, как идут дела с 'остановами'. Молодой человек мрачно ответил, что мастера не хотят ставить мои 'остановы', а те, что установили на станках, оказались сломанными.
   - Я мог бы назвать причину этого, но не по телефону, подытожил молодой человек, - если подойдёте на 'Дукат', расскажу и отдам то, что осталось от ваших 'остановов'.
   Но я ответил, что причина мне известна, а девать искорёженные 'остановы' мне некуда. Так я и не пошёл на 'Дукат'. На этом работа моя в области пагубной привычки человечества была закончена и больше не возобновлялась.
   Расстроенный неудачей, я позвонил Вайнштейну, и он назвал мне фамилию человека, к которому надо было обратиться в ЦНИИСе. Это был Фёдоров Дмитрий Иванович, заведующий лабораторией машин для земляных работ. Тогда еще кандидат наук, сорока двух лет (Дмитрий Иванович был 'ровесником Октября' - он родился в 1917 году), заслуженный мастер спорта, бывший капитан сборной страны по волейболу, Фёдоров слыл человеком прогрессивным. Вайнштейн знал это и посоветовал мне подойти к Фёдорову без телефонного звонка, чтобы сразу не 'отфутболили'.
   - Пройдёшь к нему, вход туда без пропуска, скажешь, что спустился с Кавказских гор и хочешь поговорить с самим Фёдоровым - автором нового экскаваторного ковша :
   - Неужели, это тот самый Фёдоров? - изумился я, - мы ковш Фёдорова изучали на лекциях.
   - Вот и скажи, что ты его считаешь гением и поэтому обращаешься к нему! А про то, что это я посоветовал - молчок! Понял? - закончил Вайнштейн.
   Узнав как проехать в ЦНИИС, я немедленно отправился туда. Институт находился в городе Бабушкине, тогда ещё это Москвой не считалось. На автобусе ? 117, я от ВДНХ доехал до последней станции, где машина делала круг, около маленького скверика с памятником Сталину в нём. Почему-то скверик и памятник чем-то привлекали лосей, они часто лежали у постамента. Народ как мог развлекался с животными - совали в них палки, сигареты, даже водку наливали в бумажные стаканчики и протягивали зверям. Лоси только храпели в ответ, иногда вскакивая на ноги и отпугивая любопытных. А когда в 1961 году памятник разрушили, лоси приходить перестали. И скверик 'обезлюдел'.
   Лежали лоси у памятника Сталину и тогда, когда я первый раз посетил ЦНИИС. Я посчитал это хорошим знаком - Сталина я любил, а лосей - уважал. Поэтому я решительно пошёл к Фёдорову на четвёртый этаж второго корпуса ЦНИИСа, куда направили меня люди, развлекавшиеся с лосями у памятника. Фёдорова в ЦНИИСе знали все. Я дошёл до кабинета с надписью: 'Зав. лабораторией тов. Фёдоров Д.И.' и решительно вошёл в дверь. В кабинете, вопреки моим ожиданиям, стояли два стола, за которыми сидели два человека. Который из них - Фёдоров, я не знал. Поэтому я громким голосом и с кавказским акцентом спросил:
   - Могу я видеть изобретателя 'ковша Фёдорова' - Дмитрия Ивановича Фёдорова?
   Оба сотрудника вытаращили на меня глаза, как на диковинного зверя, кенгуру какого-нибудь. Тот, стол которого был у окна, осторожно сказал:
   - Ну, я - Фёдоров, - а вы кем будете?
   Я подошёл к столу Фёдорова. Мне бросилось в глаза, что памятник Сталину и лоси вокруг него прекрасно видны из окна кабинета Фёдорова. Я осмелел и, протянув руку, Фёдорову, представился:
   - Гулиа!
   Только намного позже я узнал, что грубо нарушил этикет - первым протянув руку старшему и более значительному человеку. А тогда я думал, что это - знак верноподданничества и уважения.
   Фёдоров встал - он был худощавым человеком высокого роста. Сощурив глаза в хитрую и, казалось, язвительную улыбку, он быстро протянул мне свою руку.
   Здесь надо, забегая вперёд, сказать, что у Фёдорова было необычное рукопожатие - так называемое 'фёдоровское'. Потом уже я слышал, что об этом знали все знакомые Фёдорова и подавали ему руку осторожно. Дмитрий Иванович медленно, но с необычайной силой начинал сжимать ладонь здоровающегося с ним человека, пока тот не взмолится, закричит или запрыгает. Наверное, поэтому Фёдоров встал и подал мне руку с явным интересом.
   Но подобная же привычка была и у меня - я натренировал свою кисть до того, что ломал динамометры. Моим развлечением в Тбилиси было, подвыпив, бродить с друзьями-штангистами по Плехановскому проспекту и подходить к каждым весам, которые вместе с динамометрами ('силомерами') стояли там через каждый квартал.
   На всех этих весах была одинаковая и устрашающая надпись: 'Медвесы'. В детстве я думал, что это какая-то страшная разновидность медведей и боялся подойти к весам. Но потом мне пояснили, что это сокращённо означает 'медицинские весы', и я перестал бояться весов.
   Так вот, подойдя к очередным 'медвесам', я, указывал на динамометры, спрашивая:
   - Сколько стоит?
   - Пятьдесят копеек - один и рубль - оба! - отвечал 'весовщик'.
   Динамометров было два - один кистевой, а другой - для становой силы. Я платил рубль и тут же ломал оба динамометра, под хохот друзей и проклятия весовщика. Конечно, тут нужна была и сила, но главное - умение. Беря кистевой динамометр в ладонь, я безымянным пальцем незаметно отгибал набок хилую стрелку с её стойкой, а затем беспрепятственно сжимал динамометр до поломки. Предельная сила, которую показывал прибор, была 90 килограммов, а дальше стойка стрелки упиралась и не давала сжиматься прибору сильнее. Если убрать стрелку со стойкой, то 100 килограммов уже разрушали прибор - он с треском лопался. Но 100 килограммов - это для кисти очень много, лично я не знал других людей, которые развивали бы такую силу.
   Со становым динамометром было ещё проще. Я не тянул рукоятку одними руками, где я мог развить тягу около 200 килограммов, а клал её на бёдра согнутых в коленях ног. После чего тянул рукоятку руками и отжимал её вверх бёдрами, разгибая ноги.
   Раньше, годах в 20-х прошлого века, такой приём среди штангистов, назывался 'староконтинентальным', так можно было подтянуть огромные тяжести. Но позже этот приём запретили. Но 'весовщик', разумеется, не знал этого, да и ему все эти тонкости были ни к чему. Поэтому, развивая 'староконтинентальным' способом килограммов 400-500 тяги, я легко разгибал цепочку динамометра, и она рвалась.
   Постепенно весовщики стали меня узнавать и начинали орать, лишь только наша весёлая компания приближалась к 'медвесам'.
   А теперь перейдём к немой сцене моего с Фёдоровым рукопожатия. Сам Дмитрий Иванович и его сотрудник - Игорь Андреевич Недорезов (будущий мой большой друг) не сомневались в его исходе. 'Кавказский горец' должен был запрыгать и заорать от боли: 'Вах, вах, вах :' (Бакс, бакс, бакс :). Но когда Фёдоров стал сжимать мою ладонь, я, решив, что в Москве так принято, стал отвечать тем же. Дмитрий Иванович перестал улыбаться, и чувствовалось, что он затрачивал на пожатие всю свою силу. Я отвечал ему адекватным пожатием, причём, не меняя выражения лица. Пожать руку потенциальному благодетелю сильнее я не решался и правильно сделал. Но я понял, что такое в практике Фёдорова встречалось впервые. Он с достоинством убрал свою руку и ласково предложил мне сесть.
   Начало было успешным, и я, оставив своё 'каказское' произношение, рассказал Фёдорову и подсевшему к нам Недорезову суть своего изобретения.
   - Так, - произнёс Фёдоров, - мы будем изготовлять это хозяйство ('так' и 'это хозяйство' - были любимыми словами Фёдорова).
   - Какой скрепер вам нужен? - деловито спросил Фёдоров.
   Я опешил от такого поворота событий и робко пролепетал:
   - Да какой-нибудь самый маленький и дешёвый!
   Фёдоров рассмеялся.
   - Я считаю, что тут лучше всего подойдёт девятикубовый Д-374. В Центрстроймеханизации есть такие, они дадут нам один. На нашем опытном заводе мы откроем заказ. Чертежи-то у вас есть? - спросил Дмитрий Иванович.
   Я покачал головой; в принципе 'настоящие' чертежи для завода я и не умел пока делать. Студенческие проекты и рабочая документация для завода - вещи совершенно разные. Как пистолет и его муляж, к примеру.
   - - Я приехал в Москву на соревнования и пока только ищу заинтересованную организацию. Но чертежи будут, обязательно будут!
   - Считайте, что вы нашли 'заинтересованную организацию' - Фёдоров усмехнулся, - делайте чертежи и если они будут готовы даже через полгода, то это ничего. Вы знаете, что такое рабочие чертежи?
   Я закивал головой, хотя понятия не имел об этом. Тогда для меня главным было не потерять доверия Фёдорова.
   - А каким спортом вы занимаетесь? - поинтересовался Фёдоров.
   - Я - штангист, мастер спорта. Приехал на Спартакиаду профсоюзов от Грузии.
   - Никогда бы не сказал, что вы - штангист! Вы же очень худы для штангиста. По рукопожатию я понял, что вы - не простой человек. - Видите, Игорь Андреевич, - обратился Дмитрий Иванович к Недорезову, - я же всегда говорил, что у спортсмена всё получается лучше, даже наука, даже изобретательство! Студент с гор Кавказа - и такое гениальное предложение! Только спортсмен мог додуматься до такого!
   Игорь Андреевич кивал, улыбаясь. Чувствовалось, что разговор на эту тему возникал у них не раз, и точка зрения Фёдорова здесь была ясна. На моё счастье, я дал ещё одно подтверждение этой точке зрения, и видимо, стал симпатичен ему.
   Договорились на том, что я готовлю за осень рабочие чертежи моего устройства к скреперу Д-374, приезжаю весной в Москву, мы получаем скрепер, завод изготавливает устройство, и мы монтируем его на скрепере. А потом испытываем машину и : Испытываем успешно - хорошо, а неуспешно - плохо.
   Закончив разговор с Фёдоровым, я спустился на первый этаж в столовую. В первый раз я зашёл в столовую - мою будущую спасительницу - вечная ей благодарность! В ней хлеб - чёрный и белый, а также горчица, стояли на столах бесплатно. Бесплатным же был и горячий чай, без сахара, разумеется. Вы когда-нибудь ели бутерброд, 'чёрно-жёлто-белый'? Это толстый кусок чёрного хлеба, намазанный горчицей с тонким куском белого хлеба сверху. И душистый горячий грузинский чай, причём всё это - бесплатно!
   Но всё это будет потом; а сейчас же я пообедал в столовой за деньги, не забыв набрать бесплатного хлеба в портфель. Выйдя к памятнику Сталину, я глубоко поклонился ему за поддержку и помощь, а лосей угостил бесплатным хлебом. Не из рук, конечно, а бросая куски издалека. Лоси храпели и с удовольствием ели бесплатный хлеб. На халяву, как говорят, и уксус сладок!
 
   Адюльтер
 
   Несмотря на небывалую удачу в ЦНИИСе, молодой организм требовал ещё кое-чего. Нет, это я не насчёт выпивки. Выпивка была, настроение поднималось, но куда его потом было девать? Помню и трудности, создаваемые 'властями' выпивкам в общественных местах. Эти трудности только раззадоривали нас на поиски всё новых средств конспирации. Были среди нас очень осторожные ребята, которые заносили бутылку с собой в туалет и, запираясь, выпивали там. Туалеты в Москве - конечно, не 'азиатско-выгребной' вариант, но всё-таки как-то недостойно строителей коммунизма. За что боролись?!
   Поэтому наиболее решительные и остроумные предпочитали обманывать власти по-хитрому: пить на виду и не попадаться.
   Помню, завтракать ходили мы на фабрику-кухню при МИИТе. Это огромная столовая самообслуживания, столы здесь стояли длинными рядами, а между рядов ходили толстые столовские тётеньки - 'проверяльщицы' в белых халатах. Так вот задались мы целью выпить по стакану водки прямо на глазах у 'проверяльщиц'. Купили 'Горный дубняк' по двадцать шесть рублей за бутылку (дешевле 'Московской особой' и ещё настоена на чём-то полезном, пьётся легко!), взяли салатики, хлеб и стаканы, но без чая. Только собрались с духом - идёт 'проверяльщица'. И тут меня осенило - 'дубняк' был коньячного цвета, как чай. Я быстро опустил ложку в стакан и со звоном стал размешивать 'дубняк', как чай, да ещё и дуть на него, вроде чтобы охладить. Ребята быстро переняли пример, нашлись и такие, которые даже наливали 'дубняк' в блюдце и хлебали из него, как горячий чай. Ужимки у нас были при этом подходящие - попробуйте 'хлебать' сорокаградусный 'дубняк', особенно из блюдца! Это потрудней, чем семидесятиградусный чай!
   Но природа требовала не только водки, но и любви. И мы вышли на улицы, кто куда. Мы с Сурковым, которого звали Толей, выбрали улицу Горького - нынешнюю Тверскую - не на помойке же себя нашли! Престиж! Но престиж выходил нам боком - нас 'динамили' по-чёрному. По мордам нашим было видно, кто мы такие. Сейчас такие называются 'лохами', а тогда 'телками' (не путать с 'тёлками', которых тогда ещё не было!). Мы знакомились, приглашали девочек в кафе или ресторан, выпивали, а когда уже собирались вместепокидать это заведения, они выходили в туалет, чтобы 'привести себя в порядок'. При этом нередко оставляли свои вещи - преимущественно, картонные коробки из-под обуви, причём просили 'приглядеть' за ними. Так мы и приглядывали, пока официанты не поясняли 'телкам' истинное положение вещей.
   Взбешённые неудачами мы решили и сами отомстить 'динамисткам'. Набрали взаймы у соседей самые лучшие костюмы, я даже надел тогда галстук-бабочку и модную беретку. Решил изобразить студента-иностранца, прибывшего погостить в Москву к советскому товарищу. Нашли красивую коробку из-под вазы, поставили туда пустую бутылку из-под портвейна, перевязали ленточками и - на Горький-стрит.
   Говорил я тогда по-английски неплохо, недаром специально изучал. Сурков отвечал мне по-русски, поясняя непонятные слова жестами. Заходили в модные магазины, осматривали дорогие покупки. В магазине 'Подарки', что почти на углу Горького с Охотным рядом, приметили парочку, явно из команды 'Динамо'. В руках у них была авоська с коробкой из-под обуви. Мы обратились к ним за помощью в выборе подарка для моей английской тётушки. При этом Толя всяческими жестами за моей спиной показывал девушкам, что хватит, дескать, и вазы, а остаток лучше пропить в подходящем ресторане. Наивный английский студент долго уговаривать себя не стал, и мы, перейдя Охотный ряд, дружной компанией отправились в ресторан 'Москва', что был на третьем этаже одноимённой гостиницы. Тем более, что я по 'легенде', в этой гостинице и остановился.
   Надо сказать, что это было достаточно официальное заведение, в отличие, например, от 'Зимнего сада' на седьмом этаже, или совсем уж демократичного кафе 'Огни Москвы' на пятнадцатом. Но в два последних заведения вечером попасть было невозможно, а в 'Москве' постоянно были пустые столики. Желающих слушать патриотические мелодии и вести себя 'культурно' было немного - в основном, посетители были приезжие.
   Мы не стесняли себя в выборе закусок и выпивок, а под конец уже договорившись с девочками, как будем проходить в мой номер через коридорного 'цербера', отошли 'разведать' обстановку. Я глупо порывался взять с собой вазу, Толя пояснял мне, что лучше её понесут девушки, так 'натуральнее', и мы, оставив вазу и, попросив беречь её от ударов, отошли на 'пять минут'.
   Покатываясь от хохота, мы спустились в метро и поехали на свою 'Новослободскую'. Особенно развеселило Толю то, что я повесил на бутылку из-под портвейна 'этикетку' с надписью 'Привет от игроков тбилисского 'Динамо'!'
   Утолив жажду мести, мы решили искать счастье, не отходя далеко от дома, то есть от общежития. Ведь в нашем же корпусе жили и студентки, но мы почему-то считали их 'честными' и не рассчитывали на быстрый результат. В чём по неопытности, конечно же, ошиблись.
   На следующий вечер Толя привёл в нашу комнату двух знакомых ему девушек с экономического факультета - Зину и Настю. Девушки отучились один год, а на лето никуда из общежития не уехали. Они жили в далёком пригороде в коммунальных квартирах - Зина с родителями, а Настя - одна. Где жила Зина, я не запомнил, а Настя (которая предполагалась, как я понял, мне) жила в Тучково, под Можайском. Она была замужем, но мужа весной забрали в армию. Вот и вся предыстория.
   Мы выпили бутылочку портвейна прямо в комнате, а другую взяли с собой. Гулять пошли в детский парк, что был в Марьиной роще недалеко от общежития. Парк-то был уже закрыт, но в ограде имелся шикарный лаз, и мы конспиративно проникли на детскую территорию. Катались там на качелях, бегали друг за другом, потом Зина предложила всё-таки выпить. Мы рассказали девочкам, как 'обманули' старшину с 'боржомчиком', они, конечно же, смеялись. Я выбил пробку из бутылки ударами по 'казённой части', но ни стаканов, ни киосков с газводой, где их можно было бы украсть, не наблюдалось. А из 'горла' девушки пить отказывались - некультурно.
   И тут я предложил способ питья, приемлемый сразу по двум критериям - и стакана не нужно, и в случае чего, девушек не обвинят в распитии спиртных напитков в детском парке (даже подумать страшно!). Способ я показал прямо на примере. Набрав из горлышка полный рот портвейна, я притянул к себе ошалевшую от удивления Настю и в поцелуе упругой струёй 'передал' ей половину набранного в рот вина. Сам я читал об этом у Мопассана, так поступил один его герой со своей невестой, и я мечтал повторить его опыт. И вот - довелось!
   Настя, задыхаясь, наконец, оторвала свои губы от моих и, тяжело дыша, долго смотрела мне в глаза. Сразу стало понятно, что Мопассана она не читала, и видимо, её муж тоже. Я на такое впечатление и не рассчитывал. Глаза Насти в тот момент я и сейчас вижу перед собой - это были счастливые глаза человека, сделавшего открытие. 'Давай ещё, я не успела распробовать!' - потребовала Настя, и я под внимательные взгляды Зины и Толи медленно повторил Мопассановский поцелуй.
   Как вежливый кавалер, я предложил научить этому способу и Зину, но когда она согласилась и уже подошла ко мне, в Толе вдруг взыграла ревность. Он резко оттянул Зину назад, сказав, что эти варварские способы не для них, и Зина выпьет, как положено, из 'горла'.
   - Нечего тут свои бактерии людям передавать! - по-учёному подытожил Толя.
   Мы все трое бросились возражать, что в портвейне, дескать, бактерии дохнут, и опять продемонстрировали с Настей этот кошмарный для бактерий опыт. Наконец, разомлевший от выпитого, Сурков решился повторить пикантный опыт. Но по неопытности, залил платье Зины красным портвейном. Оба закашлялись, и мы били их по спинам кулаками.
   Возвращались мы домой уже весёлые. Новый способ питья, как оказалось, пьянил вдвойне (советую попробовать, только не водкой!). Пока Толя и Зина, чертыхаясь, пролезали в лаз, Настя посмотрела мне в глаза каким-то смущённым взглядом и спросила:
   - А у тебя хватит сил на последующие поцелуи, или ты их уже все растратил?
   Я не совсем понял намёк Насти, а может, тут и никакого намёка не было, и жарко целуя её, говорил:
   - Хватит, на всю жизнь хватит, на тебя и сил и поцелуев навсегда хватит!