Страница:
Всё произошло так, как и планировалось. Настя, казалось, была шокирована происходящим настолько, что раскрыв рот и вытаращив глаза, она просто молча наблюдала за происходящим. 'Старка' придала Шурику уверенность - после того, как я, морщась, как бы от неприятного вкуса горошины, проглотил ее, он, прикоснувшись языком к ней, тут же запрятал горошину под язык и открыл рот для проверки. Я долго заглядывал ему в горло, но потом признал, что всё честно.
Мы с Шуриком уставились друг на друга, ожидая исхода, а Настя - со страхом смотрела то на одного, то на другого. И тут я со злорадством увидел, как расширяются от ужаса глаза Шурика. Он хватается за голову, вскакивает с места и начинает метаться по комнате.
- Я, кажется, съел эту гадость! - стуча зубами, говорит он мне, - что, я умру сейчас? А если я откажусь от неё, - он пальцем указывает на Настю, - ты можешь спасти меня? Ну, сделай же что-нибудь!
Я понял, что 'кувалда' заколотила Шурика по голове. Он начал плеваться, совал два пальца в рот, пытаясь вызвать рвоту, но ничего не получалось. Он рухнул на колени передо мной и обнял меня за ноги.
- Помоги, умоляю, у тебя должно быть лекарство! Рабом твоим буду всю жизнь, спаси! - Шурик бился в истерике. Вслед за ним рухнула на колени Настя и принялась умолять меня спасти Шурика, целовала мне колени и гладила по бёдрам.
- Не помер бы от испуга, - подумал я, - бывает и так!
- Ну, хорошо, - произнёс я, вставая, - ты проиграл! - театральным жестом я указал пальцем на поверженного и плачущего Шурика. - Так неужели тебе захочется жить, если я заберу себе Настю?
- Да, да, захочется, забирай её себе, только спаси меня как-нибудь! - причитал Шурик. Опасаясь, что действие нитроглицерина может закончиться, я быстро спросил у Насти:
- Так ты - моя?
Она быстро закивала, не в силах произнести слова от страха. Тогда я достал из портфеля огромную трёхграммовую таблетку чистой аскорбинки для витаминизации пищи и протянул её Шурику.
- Грызи и глотай её быстрее - может ты и спасёшься!
Обезумевший Шурик с хрустом принялся жевать эту кислейшую в мире таблетку и, икая, заглатывал кашицу аскорбиновой кислоты. Я велел ему прилечь на кровать Зины (чтобы вдруг его не вырвало на теперь уже 'нашу' постель!), и глубоко дышать. Он дышал и часто икал от ужасной кислятины. Настя продолжала стоять на коленях, сжимая себе виски руками, как будто голова должна была расколоться у неё самой. Зрелище было незабываемое, Станиславский рыдал бы от восторга!
Постепенно Шурику стало лучше, я налил ему 'Старки' и он, шатаясь, вышел из комнаты. Вся сцена японский дуэли заняла около получаса. У нас с Настей осталось почти полтора часа до прихода Зины.
Я поставил на стол шампанское, мы выпили его гранёными стаканами; я слышал, как зубы Насти лязгали по стеклу - её охватила нервическая дрожь. Я приказал ей раздеться и лечь, чему она повиновалась, как зомби. Степенно, как хозяин, раздевшись, я потушил свет и лёг с Настей. Зубы её продолжали стучать, пока я своими поцелуями не укротил эту дрожь.
И совсем несвоевременно я стал размышлять о том, правильно ли я поступил, так жестоко разыграв Шурика и Настю. Но потом решил, что если даже поступил я неправильно, то, по крайней мере, на всю жизнь запомню эту маленькую, но насыщенную действием пьесу.
А потом думать о чём-то постороннем стало недосуг, 'всё стало вокруг голубым и прекрасным'. До прихода Зины мы успели привести в порядок себя, постели и комнату.
- Шурик покинул нас, - грустно сообщил я вошедшей Зине. Она испытующе посмотрела на Настю и поняла, что та не в себе. Я поцеловал Настю, потом Зину и, довольный, пошёл спать к себе.
Утром я зашёл к своему старому знакомому Немцову и 'снял' у него по-дешёвке отдельную комнату в дальнем краю общежития. Студенты почти все разъехались, а новой Спартакиады не намечалось - свободных комнат было навалом. Мы с Настей 'переселились' туда. Зина так и не могла понять, в чём было дело. Она решила, что я обещал жениться на Насте, и та 'бортанула' Шурика. Потом Зина сообщила Насте, что Шурик срочно 'снялся' с общежития и уехал к себе в Сасово. Якобы, для 'поправки здоровья'.
Дела заводские
Благодаря заботам Фёдорова наряд-заказ был 'выбит' и направлен на Опытный завод. Фёдоров лично попросил директора Нифонотова провести изготовление деталей поскорее, пока я в Москве. Но чертежи - это планы, а жизнь - гораздо богаче всяческих планов.
Редуктор, который я по неопытности заложил в чертежи, достать было невозможно, решили закладывать в проект то, что сможем достать. С помощью дяди и его друга - главного инженера Московского метростроя Фёдора Фёдоровича Плюща, удалось получить (бесплатно!) два редуктора РМ-350 и перевезти их на Опытный завод.
Потом оказалось, что таких крупных зубчатых колёс, которые заложены в проекте, нарезать на заводе нельзя. И мы (а мы - это я и старшие инженеры Перепонов и Бондарович, которых дал мне в помощь Фёдоров. Кстати Бондарович, или просто Боря, сейчас зам. директора ЦНИИС) перелазили все свалки, все заводы, на которые смогли пробраться, в поисках нужных зубчаток. Наконец повезло - на заводе 'Серп и Молот' на свалке утиля мы обнаружили огромную старую лебёдку, как раз с такими колёсами! Радостные, заготовив письмо из ЦНИИСа, мы с Перепоновым бросились на приём к зам.директора завода по фамилии Григорьев. Тот внимательно выслушал наш сбивчивый рассказ о маховичном толкателе к скреперу, и о том, что на складе утиля завода имеются чрезвычайно нужные нам зубчатки. Показывая письмо института, мы просили передать нам эти колёса, конечно же, с оплатой, как за утиль. Григорьев поднял трубку телефона и позвонил, как мы поняли, начальнику этого склада. Обматюгав его, Григорьев потребовал, чтобы он немедленно отправил под пресс и в переплавку залежавшийся на складе утиль и не пускал на территорию склада всяких сумасшедших изобретателей.
Меня поразило коварство этого Григорьева, я вскочил, намереваясь напасть на него, но Перепонов удержал меня, схватил письмо из ЦНИИСа и, извинившись, вытащил меня вон из кабинета.
- Мы где живём, ты знаешь? - тараща глаза, спрашивал меня Перепонов, и сам отвечал - в СССР. То, что нельзя взять законно, у нас воруют!
Мы быстро, пока не отреагировал начальник склада, прошли обратно на этот огромный двор, забросанный железками, нашли нашу лебёдку и отвинтили две зубчатки, весом килограммов по 30 каждая. Гаечный ключ, к счастью, у нас был с собой. Потом подсунули эти колёса под помятые временем и транспортом складские ворота, в щель, в которую потом выползли и сами. Подогнали наш ЦНИИСовский грузовик, на котором мы прибыли на 'Серп и Молот', погрузили в кузов ворованные колёса и благополучно уехали на Опытный завод.
Теперь, когда я проезжаю на электричке мимо завода 'Серп и Молот', а делаю я это часто по дороге на дачу, то показываю этому зданию огромный нос, и тихо говорю: 'Привет Григорьеву!' Пассажиры думают, что я - ненормальный ветеран прославленного завода.
Основная проблема была с маховиком - из чего его делать? Диаметром около метра, в полтонны весом - эту деталь можно было достать только готовой. Вначале у меня была пагубная идея снять маховик с большой камнедробилки. Но там этот маховик - чугунный, его могло, да и не только могло, а обязательно разорвало бы при раскрутке.
Признаюсь в том, что студентом, даже будучи отличником, я совершенно не понимал, почему при вращении маховик может разорваться. То есть был не только невеждой в этом вопросе, но и просто опасным невеждой. Удивительно и то, что, едва поняв, какие именно силы всё-таки разрывают маховик при вращении, я придумал метод прочностно-энергетического расчёта маховиков, которым с 60-х годов прошлого века, пользуются в мире все, кому надо считать маховики. Сначала хоть ссылались на мои статьи и книги по этому вопросу, а потом, решив, наверное, что автор почти за полвека отошёл в небытие, перестали делать и это. Считаем же мы, например, валы на прочность, а кто придумал эти формулы - не знаем. Однако, не сами же собой они возникли? Но так как автор расчёта маховиков был очень молод, то и через полвека он не очень-то и стар, и обижается, когда его формулами пользуются как своими, без ссылок.
Но тогда, ещё до создания метода расчёта, я заложил в проект чугунный маховик, который, разорвавшись, уничтожил бы не только саму идею, но и кое-кого из присутствующих. Спас положение тот же Нифонтов. Назвав 'кошку кошкой', он сказал мне, что не гоже из чугуна делать скоростные маховики, что 'трещинка пойдёт по ступичке и так дойдёт до края', разорвав маховик на три части, которые разлетятся на километры. Потом, уже участвуя в испытаниях маховиков на разрыв, я понял, насколько прав был старый практик Нифонтов. И вовремя принял решение делать маховик не из чугуна, а из прочнейшей стали, используя для него:колесо от железнодорожного вагона. Это - идеальный маховик, таким я пользуюсь и по сей день.
Но где его взять, причём быстро? Используя 'метод Перепонова', мы посадили в кузов грузовика человек шесть ребят с завода, поехали в район вагоноремонтного завода им. Войтовича, что на шоссе Энтузиастов и подобрали пару-тройку 'плохо лежащих' колёс поновее. Вся трудность была в том, что каждое колесо весило 350 килограммов и для подъёма их вручную в кузов автомобиля пришлось попотеть и проявить смекалку. К тому же следить, чтобы нас не 'засёк' народный контроль. Но народу, видимо, было наплевать на колёса (которые, кстати, стоят очень дорого!). Собравшиеся вокруг нас представители народа помогали нам, кто советом, а кто и физически, похищать 'народные' колёса.
Всё было перевезено на Опытный завод, и работа пошла. Я полагал, что должен был присутствовать при изготовлении каждой важной детали, но оказалось, что это только раздражает рабочих-станочников. Маховик из колеса должен был обтачивать на своём огромном токарном станке ДИП-500, пожилой и опытный токарь, еврей по национальности, Зяма Литгостер. Кто сейчас помнит, что такое 'ДИП'? Оказывается, это - 'догнать и перегнать', Америку, конечно же! Вот так и назывались почти все наши токарные станки - 'ДИП'.
Дядя Зяма тут же прогнал меня от станка и сказал, что если я хочу помочь делу, то лучше сбегал бы в магазин за бутылкой. Пока я бегал, Зяма тайно от меня перевернул маховик, сняв его с прежней установки для удобства обработки, чем сбил центровку. Из-за этого пришлось потом отвозить маховик для балансировки в МИИТ, что оказалось ещё труднее, чем обточить его. Лучше бы я остался и настоял на обработке с одной установки! Поэтому я считаю, что авторский надзор за изготовлением очень желателен, если даже станочник стар, 'мудёр' и опытен!
Но вот все детали готовы; наступило время сборки и монтажа их на скрепере. Шёл август, времени до отъезда осталось мало, я спешил. Сборку поручили опытному слесарю, лет сорока пяти - Сане Беляеву, ставшему потом моим приятелем (к сожалению, его давно нет с нами). У него было два помощника - Генка и Колька, которые Саню совсем не боялись и его приказов не выполняли. А Саня боялся бригадира Журавлёва - желчного и сердитого человека, к тому же требовательного.
Я пытался давать Сане полезные советы по сборке, но он под смех своих подмастерьев, заявил мне, что яйца курицу не учат, и послал в магазин для ускорения работы. Решив, что водка действительно может ускорить работу, и, не учтя печального опыта с Зямой, я сбегал-таки и принёс две бутылки.
Беляев был несказанно рад и заверил, что один узел будет собран уже сегодня. Удовлетворённый этим, я отошёл пообедать, а когда вернулся, застал у скрепера настоящее шоу. Санька Беляев, пьяный в дупель, сидел на табуретке перед скрепером, держа в одной руке зубило, а в другой - молоток. На голову его до самой шеи была надвинута старая соломенная шляпа. Ничего не видя, а возможно и не соображая, Саня отдавал распоряжения: 'Генка, твою мать! Колька, твою мать! Крутите гайки под редуктором, так вашу и растак, а то Журавлёву скажу!'
При этом Саня делал нелепые движения молотком и зубилом, но инструмент не отпускал. Народ ржал, а Коля и Гена подначивали Беляева:
- Саня, а ты покажи, как крутить, какой ключ брать? Мы же - бестолковые, не понимаем ни хрена!
Вокруг скрепера стоял смех и мат-перемат. Я чуть ни плакал и решил, что установку так никогда и не соберут. Однако собрали, но, во-первых - не скоро, во-вторых - некачественно, а в третьих - хорошо, что вообще собрали, потому, что переделывали по несколько раз. Просто я переживал, так как ещё не знал наш отечественный стиль работы.
Нескромный эксперимент и тайна комсорга
Жили мы с Настей в нашей общежитейской комнате. Она на лето устроилась на подработку в тот же вычислительный центр на Проспекте мира. Вечером мы встречались, и, как законные супруги, шли в 'кафе-мороженое' или ужинали дома с портвейном.
Почему-то мне так полюбились портвейны, что я лет до пятидесяти употреблял, в основном, только их. Портвейн для меня был сопряжён с любовью, причём любовью тайной, незаконной, а поэтому желанной. А потом тайная и незаконная любовь закончилась, и я, как законопослушный гражданин, перешёл на сухое вино. Водка и спирт приводили обычно к буйству, я их боялся, а коньяк, как мне казалось, пахнул клопами, и я его избегал. Я несколько раз в жизни сильно травился коньяком, выпивая его чрезмерно много. А коньяк, или виноградный самогон, настоянный на дубе - это яд (я говорю это вполне профессионально!), и он не прощает перебора. Поэтому к коньяку у меня идиосинкразия (русский язык надо знать!), и если есть что-нибудь другое, то я коньяк не пью.
В конце августа, когда студенты уже стали приезжать после каникул и заполнять общежитие, мы с Настей лишились нашей комнатушки. Часто просить Зину о 'прогулке' было неудобно, да и потом мы с Настей уже привыкли оставаться вместе ночами. Поэтому Настя решила на пару-тройку дней уехать в Иваново, навестить свою маму, которая там жила. К тому же у неё наступили 'особые дни' и все обстоятельства были за поездку.
Я снова переселился в свою большую комнату к ребятам, грустил вечерами, не зная, куда себя девать. Заводить какие-либо знакомства было ни к чему, и я принимал участие в коллективных выпивках по вечерам среди своих в нашей же комнате. Естественно, разговоры у нас в мужском коллективе были скоромные, мы обсуждали животрепещущие проблемы сексуального характера и сопутствующие вопросы. По прежним целинным воспоминаниям ребята знали, что я 'самосовершенствовался' по индийской методике, повышая геометрию и силовые характеристики того, что я назвал 'хвостиком'. И как-то сам по себе возник спор, может ли мужчина подвесить на этом 'хвостике' ведро с водой. Нет не так, как вы подумали - завязать 'хвостик' узлом на ручке ведра и подвесить его, как на верёвочке - так, оказывается, нельзя, и об этом известно ещё со времён целины.
Был 'у нас на целине' шофёр - Васька Пробейголова, весёлый парень, любимой поговоркой которого была: 'Всё можно, только 'хвостик' узлом завязать нельзя!'. Мне запала в душу эта присказка и я, как человек склонный к исследованиям, решил подтвердить или опровергнуть этот тезис.
Теоретические расчёты и многочисленные эксперименты (фу, как вам не совестно даже подумать такое! Конечно же, эксперименты на толстых верёвках и резиновых шлангах!) показали, что завязать даже самый простой (не 'морской' или 'двойной'!) узел можно только тогда, когда длина абсолютно гибкого цилиндра раз в 10 превышает его толщину. Но даже самые элементарные анатомические познания свидетельствуют о том, что такого соотношения для рассматриваемого предмета не бывает. Кроме того, в предложении об 'абсолютной гибкости' цилиндра есть определённая натяжка, которая ещё более усугубляет выведенное соотношение. Поэтому 'гипотеза Пробейголовы' оказалась однозначно справедливой.
Стало быть, речь идёт о подвешивании ведра, не как на верёвке, а как на кронштейне, или если использовать отечественные термины - на рычаге, болте, костыле и т.п., укреплённом в стене под небольшим углом (около 20®) к горизонту. Тут возникает новый вопрос, а на каком расстоянии от 'заделки' надо подвешивать это ведро? Ведь из сопромата известно, что момент растёт по мере удаления точки подвеса от заделки. Чувствуя, что дело идёт к эксперименту, спору на этот счёт, и тому, что мне никак не остаться в стороне от этого спора, я естественно, высказал мнение, что подвес должен осуществляться именно в точке заделки. Там теоретически изгибающий момент равен нулю и действует только перерезывающая сила. Иначе задача становится неопределённой, решение которой будет зависеть от выбора точки подвеса.
Мои предчувствия не обманули меня. Мы заключили пари - я против 'старика' Калашяна - подвешу ли я, будем называть так, на своём 'кронштейне' ведро воды в точке 'заделки' этого кронштейна, с выдержкой в две секунды. Как в соревнованиях по штанге. Приз - две бутылки водки с распитием в нашем же коллективе. Комсорг Абрамян взял из комсомольской копилки, куда он складывал взносы, шестьдесят рублей, а Толик Лукьянов быстро принёс на эти деньги две бутылки водки и буханку чёрного хлеба на закуску.
Пока шли приготовления, Левон и Крисли принесли из общественной кухни оцинкованное ведро с надписью масляной краской 'кухня', наполненное водой по каёмочку, после чего Левон куда-то изчез. Серож Калашян поставил две настольные лампы на тумбочки близ окна, осветив место предполагаемого эксперимента. Согласно условиям эксперимента, руки - у меня за спиной, а Крисли показывает мне фотографию эротического содержания из журнала 'Плейбой'. Помню, это была фотография обнажённой Брижжит Бардо конца 50-х годов в коленно-локтевом положении, вид сбоку-сзади, голова повёрнута в профиль к фотоаппарату. Мне очень нравилась Брижжит Бардо, а особенно эта фотография; я уже два дня не встречался с Настей, и результат не заставляет себя ждать. Затем Толик наносит ручкой метку, куда вешать ведро, и Крисли с Серожем осторожно, без динамики вешают ведро. Считают: 'двадцать один, двадцать два', отмеривая секунды взмахами руки, и снимают ведро.
Всё так и произошло; ведро, к счастью, не упало; его сняли, торжественно поставили на стол, за которым мы и распили выигранные бутылки. Рассчитаться с Левоном Абрамяном - комсоргом, должен был Серож Калашян - 'старик'. Меня несколько смутило отсутствие комсорга при эксперименте и распитии, но Серож сказал, что комсоргу на таких сомнительных экспериментах, а особенно на распитии, присутствовать нежелательно. Меня это только обрадовало - делить две бутылки на четверых - понятно и привычно, а вот как мы поделили бы эти же две бутылки на пятерых - сложно сказать!
Всё было путём - поспорил, выиграл, выпил, но тайна исчезновения Левона всё-таки осталась. А ведь всё тайное рано или поздно становится явным! Тайна исчезновения комсорга Левона Абрамяна открылась только через двадцать три года - в 1983 году.
Я, уже сорокатрёхлетний профессор, доктор наук, еду с циклом лекций от общества 'Знание' по стране, конкретно - на юг России. И вот в городе Ростове-на-Дону мне забронировали в центральной гостинице 'Московская' на главной улице Ростова, носившей славное имя Энгельса (теперь - Большая Садовая), трёхкомнатный номер-'люкс'. Я читал лекцию в конце рабочего дня на каком-то транспортном предприятии. Чемодан свой, конечно же, с выпивкой на вечер, я оставил в номере, а на лекцию отправился налегке.
Лекция была в актовом зале предприятия, прошла она, как обычно, с успехом, было много празднично одетых людей, задавали вопросы по теме и не совсем, и я уже, собрав свой нехитрый реквизит, намеревался выходить из зала, как ко мне вдруг подошла стройная симпатичная женщина лет сорока.
- Профессор, можно мне задать вопрос не совсем по теме? - слегка зардевшись, спросила она, - не жили ли вы в 60-м году в общежитии МИИТа на Вышеславцевом?
Я с интересом посмотрел на неё, понял, что не ошибся в оценке её внешних данных - румянец ещё более украшал её, - и ответил еврейским вопросом на вопрос:
- А что?
- Знаете, - она зарделась ещё больше, - дело, конечно, прошлое, люди мы уже взрослые, но я видела, как вы ведро с водой подвешивали : на этом, ну вы понимаете, на чём?
Я поглядел на даму с таким выражением лица, которое, будь рядом Станиславский, обязательно вошло бы в каталог мимики. Вроде баб в комнате тогда не было, это что - мистика или розыгрыш?
- Я всё объясню, - продолжала дама, - как-то вечером стучит к нам в комнату на женском этаже ваш комсорг и быстро сообщает, что если кто хочет видеть, как 'грузин' будет ведро подвешивать, ну, сами понимаете, на чём, то быстро - в Ленинскую комнату! Свет не зажигать, по десять рублей - скинуться! Смотреть в окно напротив! И побежал дальше звать зрителей. Набилось в Ленинской комнате человек двадцать, и всё было очень прекрасно видно - вы, наверное, специально подошли к окну и хорошо осветили нужное место!
- Вот она, тайна комсорга! Вот какие они - все комсомольцы и коммунисты - коварные и корыстные сволочи! Ославили меня на всю страну, да ещё 200 рублей прикарманили! Заработали на мне, вернее на моей части тела! На два рыла, наверное, договорились поделить со 'стариком'!
Видя моё искреннее смущение, дама взяла мою ладонь в свои руки и, уже не смущаясь, спросила:
- Скажите, профессор, а вы могли бы повторить этот опыт теперь, ну, скажем, сегодня? Без комсорга, разумеется?
Прямой и открытый взгляд дамы привёл меня в чувство.
- Сегодня? Повторить? Без комсорга? Да с большим удовольствием! - принял я вызов дамы, взял её под руку и вышел с ней на улицу.
Вскоре мы уже были в моём 'люксе' на улице Энгельса. Но все попытки найти в номере ведро не увенчались успехом. Пришлось прикладывать, как говорят в сопромате, другие 'эквивалентные' нагрузки. Но мы, как инженеры, справились.
Администрация гостиницы уважала посетителей 'люксов' и даже не послала к нам проверяльщицу к 11 вечера. И заготовленная красная 'десятка' на этот случай, так и осталась лежать у меня в кармане.
Утром мы распрощались, поблагодарили друг друга за отлично проведённую ночь, и, не обмениваясь адресами и телефонами, расстались. Я поехал объезжать дальше юг России с лекциями :
Конец любви
Наступил конец августа - время уезжать домой в Тбилиси. Я видел, с какой охотой готовились ребята к отъезду, и мне становилось ещё тяжелее. Не хотел я уезжать домой, хотя там была моя семья, мой институт. Я успел так полюбить Москву, её людей, здешний менталитет, лёгкость в отношениях, и многое другое, чего не было в Тбилиси. Включая ЦНИИС и моего железного 'мамонта'. Была здесь в Москве и Настя, но именно перед отъездом я её и лишился. Не подумайте, как говорится, дурного, с нею ничего страшного не случилось, скорее наоборот.
Для меня осталось тайной, действительно ли Настя поехала к маме в Иваново, или в Рязанскую область, в город Сасово. Но, прождав Настю три, потом четыре и пять дней, я поднялся на четвёртый этаж, спросить у Зины, не в курсе ли она дел Насти.
Было часов семь вечера, я вернулся с Опытного завода весь расстроенный безалаберностью моих 'мастеров'. Стучу в дверь и вдруг слышу голос Насти: 'Да!'. Распахиваю дверь и вижу Настю и Шурика, сидящих на Настиной кровати в обнимку. Я не поверил глазам - как так, я же победил в японской дуэли! Не вставая с койки, Настя тихо, но жёстко сказала мне:
- Уходи и не приходи сюда больше! Между нами всё кончено! Мы с Шуриком любим друг друга и не хотим тебя видеть! - Настя больше не опускала глаз, как обычно, а смотрела прямо и решительно. Я заметил, что кольца на её руке не было.
Убитый случившимся, я вышел вон и поплёлся к себе. Ребята отмечали завтрашний отъезд домой. Я выпил с ними и, не выдержав, всё рассказал им. Конечно же, о моем 'романе' с Настей знало почти всё общежитие, не то, что свои ребята. Эмоциональный Крисли вскочил с места и вскричал:
- На твоём месте я бы избил этого Шурика, да и Настю тоже! Вот суки!
'Старик' Калашян был противоположного мнения.
- Тебе завтра уезжать, ну побьёшь ты их и уедешь, а они снова встретятся! Плюй на это и езжай домой, у тебя же жена там!
Но выпитая водка не давала покоя. Я подал знак Крисли, чтобы он вышел со мной. Вместе мы поднялись на четвёртый этаж, и я громко постучал в комнату. Никакого ответа. Я прислушался - за дверью послышалось шевеленье. Нажал на дверь - она не подаётся. Я начал дубасить в неё ногами, но тут же вышли соседи напротив - две знакомые девочки, и сурово пригрозили, что они вызовут милицию. Все против меня!
И вдруг мне в голову пришла пьяная мысль - залезть в комнату через окно. Комната Насти была крайней, за ней шёл тупичок коридора, оканчивающийся окном. Мы с Крисли подошли к окну, я высунулся и оценил ситуацию. Окна в комнате Насти были открыты, карниз под окнами был широким, но, к сожалению, чуть покатым наружу. Под окнами располагалась палатка для приёма стеклотары.
Я решился. Вылез в окно, держась за руку Крисли, не отпуская её, ухватился за подоконник Насти, и только после этого отпустил руку. И вдруг я вижу Настю - она соскакивает с кровати, подбегает к окну и со всей силы пытается его захлопнуть. Лицо её перекосилось от страха, она всё давит и давит на окно, расплющивая мне пальцы. Я посмотрел вниз - высота огромная, я представил себе, как загрохочет разбитая стеклотара, если я упаду вниз и пробью хилую пластиковую крышу палатки. А Настя всё давит и давит на окно.
Мы с Шуриком уставились друг на друга, ожидая исхода, а Настя - со страхом смотрела то на одного, то на другого. И тут я со злорадством увидел, как расширяются от ужаса глаза Шурика. Он хватается за голову, вскакивает с места и начинает метаться по комнате.
- Я, кажется, съел эту гадость! - стуча зубами, говорит он мне, - что, я умру сейчас? А если я откажусь от неё, - он пальцем указывает на Настю, - ты можешь спасти меня? Ну, сделай же что-нибудь!
Я понял, что 'кувалда' заколотила Шурика по голове. Он начал плеваться, совал два пальца в рот, пытаясь вызвать рвоту, но ничего не получалось. Он рухнул на колени передо мной и обнял меня за ноги.
- Помоги, умоляю, у тебя должно быть лекарство! Рабом твоим буду всю жизнь, спаси! - Шурик бился в истерике. Вслед за ним рухнула на колени Настя и принялась умолять меня спасти Шурика, целовала мне колени и гладила по бёдрам.
- Не помер бы от испуга, - подумал я, - бывает и так!
- Ну, хорошо, - произнёс я, вставая, - ты проиграл! - театральным жестом я указал пальцем на поверженного и плачущего Шурика. - Так неужели тебе захочется жить, если я заберу себе Настю?
- Да, да, захочется, забирай её себе, только спаси меня как-нибудь! - причитал Шурик. Опасаясь, что действие нитроглицерина может закончиться, я быстро спросил у Насти:
- Так ты - моя?
Она быстро закивала, не в силах произнести слова от страха. Тогда я достал из портфеля огромную трёхграммовую таблетку чистой аскорбинки для витаминизации пищи и протянул её Шурику.
- Грызи и глотай её быстрее - может ты и спасёшься!
Обезумевший Шурик с хрустом принялся жевать эту кислейшую в мире таблетку и, икая, заглатывал кашицу аскорбиновой кислоты. Я велел ему прилечь на кровать Зины (чтобы вдруг его не вырвало на теперь уже 'нашу' постель!), и глубоко дышать. Он дышал и часто икал от ужасной кислятины. Настя продолжала стоять на коленях, сжимая себе виски руками, как будто голова должна была расколоться у неё самой. Зрелище было незабываемое, Станиславский рыдал бы от восторга!
Постепенно Шурику стало лучше, я налил ему 'Старки' и он, шатаясь, вышел из комнаты. Вся сцена японский дуэли заняла около получаса. У нас с Настей осталось почти полтора часа до прихода Зины.
Я поставил на стол шампанское, мы выпили его гранёными стаканами; я слышал, как зубы Насти лязгали по стеклу - её охватила нервическая дрожь. Я приказал ей раздеться и лечь, чему она повиновалась, как зомби. Степенно, как хозяин, раздевшись, я потушил свет и лёг с Настей. Зубы её продолжали стучать, пока я своими поцелуями не укротил эту дрожь.
И совсем несвоевременно я стал размышлять о том, правильно ли я поступил, так жестоко разыграв Шурика и Настю. Но потом решил, что если даже поступил я неправильно, то, по крайней мере, на всю жизнь запомню эту маленькую, но насыщенную действием пьесу.
А потом думать о чём-то постороннем стало недосуг, 'всё стало вокруг голубым и прекрасным'. До прихода Зины мы успели привести в порядок себя, постели и комнату.
- Шурик покинул нас, - грустно сообщил я вошедшей Зине. Она испытующе посмотрела на Настю и поняла, что та не в себе. Я поцеловал Настю, потом Зину и, довольный, пошёл спать к себе.
Утром я зашёл к своему старому знакомому Немцову и 'снял' у него по-дешёвке отдельную комнату в дальнем краю общежития. Студенты почти все разъехались, а новой Спартакиады не намечалось - свободных комнат было навалом. Мы с Настей 'переселились' туда. Зина так и не могла понять, в чём было дело. Она решила, что я обещал жениться на Насте, и та 'бортанула' Шурика. Потом Зина сообщила Насте, что Шурик срочно 'снялся' с общежития и уехал к себе в Сасово. Якобы, для 'поправки здоровья'.
Дела заводские
Благодаря заботам Фёдорова наряд-заказ был 'выбит' и направлен на Опытный завод. Фёдоров лично попросил директора Нифонотова провести изготовление деталей поскорее, пока я в Москве. Но чертежи - это планы, а жизнь - гораздо богаче всяческих планов.
Редуктор, который я по неопытности заложил в чертежи, достать было невозможно, решили закладывать в проект то, что сможем достать. С помощью дяди и его друга - главного инженера Московского метростроя Фёдора Фёдоровича Плюща, удалось получить (бесплатно!) два редуктора РМ-350 и перевезти их на Опытный завод.
Потом оказалось, что таких крупных зубчатых колёс, которые заложены в проекте, нарезать на заводе нельзя. И мы (а мы - это я и старшие инженеры Перепонов и Бондарович, которых дал мне в помощь Фёдоров. Кстати Бондарович, или просто Боря, сейчас зам. директора ЦНИИС) перелазили все свалки, все заводы, на которые смогли пробраться, в поисках нужных зубчаток. Наконец повезло - на заводе 'Серп и Молот' на свалке утиля мы обнаружили огромную старую лебёдку, как раз с такими колёсами! Радостные, заготовив письмо из ЦНИИСа, мы с Перепоновым бросились на приём к зам.директора завода по фамилии Григорьев. Тот внимательно выслушал наш сбивчивый рассказ о маховичном толкателе к скреперу, и о том, что на складе утиля завода имеются чрезвычайно нужные нам зубчатки. Показывая письмо института, мы просили передать нам эти колёса, конечно же, с оплатой, как за утиль. Григорьев поднял трубку телефона и позвонил, как мы поняли, начальнику этого склада. Обматюгав его, Григорьев потребовал, чтобы он немедленно отправил под пресс и в переплавку залежавшийся на складе утиль и не пускал на территорию склада всяких сумасшедших изобретателей.
Меня поразило коварство этого Григорьева, я вскочил, намереваясь напасть на него, но Перепонов удержал меня, схватил письмо из ЦНИИСа и, извинившись, вытащил меня вон из кабинета.
- Мы где живём, ты знаешь? - тараща глаза, спрашивал меня Перепонов, и сам отвечал - в СССР. То, что нельзя взять законно, у нас воруют!
Мы быстро, пока не отреагировал начальник склада, прошли обратно на этот огромный двор, забросанный железками, нашли нашу лебёдку и отвинтили две зубчатки, весом килограммов по 30 каждая. Гаечный ключ, к счастью, у нас был с собой. Потом подсунули эти колёса под помятые временем и транспортом складские ворота, в щель, в которую потом выползли и сами. Подогнали наш ЦНИИСовский грузовик, на котором мы прибыли на 'Серп и Молот', погрузили в кузов ворованные колёса и благополучно уехали на Опытный завод.
Теперь, когда я проезжаю на электричке мимо завода 'Серп и Молот', а делаю я это часто по дороге на дачу, то показываю этому зданию огромный нос, и тихо говорю: 'Привет Григорьеву!' Пассажиры думают, что я - ненормальный ветеран прославленного завода.
Основная проблема была с маховиком - из чего его делать? Диаметром около метра, в полтонны весом - эту деталь можно было достать только готовой. Вначале у меня была пагубная идея снять маховик с большой камнедробилки. Но там этот маховик - чугунный, его могло, да и не только могло, а обязательно разорвало бы при раскрутке.
Признаюсь в том, что студентом, даже будучи отличником, я совершенно не понимал, почему при вращении маховик может разорваться. То есть был не только невеждой в этом вопросе, но и просто опасным невеждой. Удивительно и то, что, едва поняв, какие именно силы всё-таки разрывают маховик при вращении, я придумал метод прочностно-энергетического расчёта маховиков, которым с 60-х годов прошлого века, пользуются в мире все, кому надо считать маховики. Сначала хоть ссылались на мои статьи и книги по этому вопросу, а потом, решив, наверное, что автор почти за полвека отошёл в небытие, перестали делать и это. Считаем же мы, например, валы на прочность, а кто придумал эти формулы - не знаем. Однако, не сами же собой они возникли? Но так как автор расчёта маховиков был очень молод, то и через полвека он не очень-то и стар, и обижается, когда его формулами пользуются как своими, без ссылок.
Но тогда, ещё до создания метода расчёта, я заложил в проект чугунный маховик, который, разорвавшись, уничтожил бы не только саму идею, но и кое-кого из присутствующих. Спас положение тот же Нифонтов. Назвав 'кошку кошкой', он сказал мне, что не гоже из чугуна делать скоростные маховики, что 'трещинка пойдёт по ступичке и так дойдёт до края', разорвав маховик на три части, которые разлетятся на километры. Потом, уже участвуя в испытаниях маховиков на разрыв, я понял, насколько прав был старый практик Нифонтов. И вовремя принял решение делать маховик не из чугуна, а из прочнейшей стали, используя для него:колесо от железнодорожного вагона. Это - идеальный маховик, таким я пользуюсь и по сей день.
Но где его взять, причём быстро? Используя 'метод Перепонова', мы посадили в кузов грузовика человек шесть ребят с завода, поехали в район вагоноремонтного завода им. Войтовича, что на шоссе Энтузиастов и подобрали пару-тройку 'плохо лежащих' колёс поновее. Вся трудность была в том, что каждое колесо весило 350 килограммов и для подъёма их вручную в кузов автомобиля пришлось попотеть и проявить смекалку. К тому же следить, чтобы нас не 'засёк' народный контроль. Но народу, видимо, было наплевать на колёса (которые, кстати, стоят очень дорого!). Собравшиеся вокруг нас представители народа помогали нам, кто советом, а кто и физически, похищать 'народные' колёса.
Всё было перевезено на Опытный завод, и работа пошла. Я полагал, что должен был присутствовать при изготовлении каждой важной детали, но оказалось, что это только раздражает рабочих-станочников. Маховик из колеса должен был обтачивать на своём огромном токарном станке ДИП-500, пожилой и опытный токарь, еврей по национальности, Зяма Литгостер. Кто сейчас помнит, что такое 'ДИП'? Оказывается, это - 'догнать и перегнать', Америку, конечно же! Вот так и назывались почти все наши токарные станки - 'ДИП'.
Дядя Зяма тут же прогнал меня от станка и сказал, что если я хочу помочь делу, то лучше сбегал бы в магазин за бутылкой. Пока я бегал, Зяма тайно от меня перевернул маховик, сняв его с прежней установки для удобства обработки, чем сбил центровку. Из-за этого пришлось потом отвозить маховик для балансировки в МИИТ, что оказалось ещё труднее, чем обточить его. Лучше бы я остался и настоял на обработке с одной установки! Поэтому я считаю, что авторский надзор за изготовлением очень желателен, если даже станочник стар, 'мудёр' и опытен!
Но вот все детали готовы; наступило время сборки и монтажа их на скрепере. Шёл август, времени до отъезда осталось мало, я спешил. Сборку поручили опытному слесарю, лет сорока пяти - Сане Беляеву, ставшему потом моим приятелем (к сожалению, его давно нет с нами). У него было два помощника - Генка и Колька, которые Саню совсем не боялись и его приказов не выполняли. А Саня боялся бригадира Журавлёва - желчного и сердитого человека, к тому же требовательного.
Я пытался давать Сане полезные советы по сборке, но он под смех своих подмастерьев, заявил мне, что яйца курицу не учат, и послал в магазин для ускорения работы. Решив, что водка действительно может ускорить работу, и, не учтя печального опыта с Зямой, я сбегал-таки и принёс две бутылки.
Беляев был несказанно рад и заверил, что один узел будет собран уже сегодня. Удовлетворённый этим, я отошёл пообедать, а когда вернулся, застал у скрепера настоящее шоу. Санька Беляев, пьяный в дупель, сидел на табуретке перед скрепером, держа в одной руке зубило, а в другой - молоток. На голову его до самой шеи была надвинута старая соломенная шляпа. Ничего не видя, а возможно и не соображая, Саня отдавал распоряжения: 'Генка, твою мать! Колька, твою мать! Крутите гайки под редуктором, так вашу и растак, а то Журавлёву скажу!'
При этом Саня делал нелепые движения молотком и зубилом, но инструмент не отпускал. Народ ржал, а Коля и Гена подначивали Беляева:
- Саня, а ты покажи, как крутить, какой ключ брать? Мы же - бестолковые, не понимаем ни хрена!
Вокруг скрепера стоял смех и мат-перемат. Я чуть ни плакал и решил, что установку так никогда и не соберут. Однако собрали, но, во-первых - не скоро, во-вторых - некачественно, а в третьих - хорошо, что вообще собрали, потому, что переделывали по несколько раз. Просто я переживал, так как ещё не знал наш отечественный стиль работы.
Нескромный эксперимент и тайна комсорга
Жили мы с Настей в нашей общежитейской комнате. Она на лето устроилась на подработку в тот же вычислительный центр на Проспекте мира. Вечером мы встречались, и, как законные супруги, шли в 'кафе-мороженое' или ужинали дома с портвейном.
Почему-то мне так полюбились портвейны, что я лет до пятидесяти употреблял, в основном, только их. Портвейн для меня был сопряжён с любовью, причём любовью тайной, незаконной, а поэтому желанной. А потом тайная и незаконная любовь закончилась, и я, как законопослушный гражданин, перешёл на сухое вино. Водка и спирт приводили обычно к буйству, я их боялся, а коньяк, как мне казалось, пахнул клопами, и я его избегал. Я несколько раз в жизни сильно травился коньяком, выпивая его чрезмерно много. А коньяк, или виноградный самогон, настоянный на дубе - это яд (я говорю это вполне профессионально!), и он не прощает перебора. Поэтому к коньяку у меня идиосинкразия (русский язык надо знать!), и если есть что-нибудь другое, то я коньяк не пью.
В конце августа, когда студенты уже стали приезжать после каникул и заполнять общежитие, мы с Настей лишились нашей комнатушки. Часто просить Зину о 'прогулке' было неудобно, да и потом мы с Настей уже привыкли оставаться вместе ночами. Поэтому Настя решила на пару-тройку дней уехать в Иваново, навестить свою маму, которая там жила. К тому же у неё наступили 'особые дни' и все обстоятельства были за поездку.
Я снова переселился в свою большую комнату к ребятам, грустил вечерами, не зная, куда себя девать. Заводить какие-либо знакомства было ни к чему, и я принимал участие в коллективных выпивках по вечерам среди своих в нашей же комнате. Естественно, разговоры у нас в мужском коллективе были скоромные, мы обсуждали животрепещущие проблемы сексуального характера и сопутствующие вопросы. По прежним целинным воспоминаниям ребята знали, что я 'самосовершенствовался' по индийской методике, повышая геометрию и силовые характеристики того, что я назвал 'хвостиком'. И как-то сам по себе возник спор, может ли мужчина подвесить на этом 'хвостике' ведро с водой. Нет не так, как вы подумали - завязать 'хвостик' узлом на ручке ведра и подвесить его, как на верёвочке - так, оказывается, нельзя, и об этом известно ещё со времён целины.
Был 'у нас на целине' шофёр - Васька Пробейголова, весёлый парень, любимой поговоркой которого была: 'Всё можно, только 'хвостик' узлом завязать нельзя!'. Мне запала в душу эта присказка и я, как человек склонный к исследованиям, решил подтвердить или опровергнуть этот тезис.
Теоретические расчёты и многочисленные эксперименты (фу, как вам не совестно даже подумать такое! Конечно же, эксперименты на толстых верёвках и резиновых шлангах!) показали, что завязать даже самый простой (не 'морской' или 'двойной'!) узел можно только тогда, когда длина абсолютно гибкого цилиндра раз в 10 превышает его толщину. Но даже самые элементарные анатомические познания свидетельствуют о том, что такого соотношения для рассматриваемого предмета не бывает. Кроме того, в предложении об 'абсолютной гибкости' цилиндра есть определённая натяжка, которая ещё более усугубляет выведенное соотношение. Поэтому 'гипотеза Пробейголовы' оказалась однозначно справедливой.
Стало быть, речь идёт о подвешивании ведра, не как на верёвке, а как на кронштейне, или если использовать отечественные термины - на рычаге, болте, костыле и т.п., укреплённом в стене под небольшим углом (около 20®) к горизонту. Тут возникает новый вопрос, а на каком расстоянии от 'заделки' надо подвешивать это ведро? Ведь из сопромата известно, что момент растёт по мере удаления точки подвеса от заделки. Чувствуя, что дело идёт к эксперименту, спору на этот счёт, и тому, что мне никак не остаться в стороне от этого спора, я естественно, высказал мнение, что подвес должен осуществляться именно в точке заделки. Там теоретически изгибающий момент равен нулю и действует только перерезывающая сила. Иначе задача становится неопределённой, решение которой будет зависеть от выбора точки подвеса.
Мои предчувствия не обманули меня. Мы заключили пари - я против 'старика' Калашяна - подвешу ли я, будем называть так, на своём 'кронштейне' ведро воды в точке 'заделки' этого кронштейна, с выдержкой в две секунды. Как в соревнованиях по штанге. Приз - две бутылки водки с распитием в нашем же коллективе. Комсорг Абрамян взял из комсомольской копилки, куда он складывал взносы, шестьдесят рублей, а Толик Лукьянов быстро принёс на эти деньги две бутылки водки и буханку чёрного хлеба на закуску.
Пока шли приготовления, Левон и Крисли принесли из общественной кухни оцинкованное ведро с надписью масляной краской 'кухня', наполненное водой по каёмочку, после чего Левон куда-то изчез. Серож Калашян поставил две настольные лампы на тумбочки близ окна, осветив место предполагаемого эксперимента. Согласно условиям эксперимента, руки - у меня за спиной, а Крисли показывает мне фотографию эротического содержания из журнала 'Плейбой'. Помню, это была фотография обнажённой Брижжит Бардо конца 50-х годов в коленно-локтевом положении, вид сбоку-сзади, голова повёрнута в профиль к фотоаппарату. Мне очень нравилась Брижжит Бардо, а особенно эта фотография; я уже два дня не встречался с Настей, и результат не заставляет себя ждать. Затем Толик наносит ручкой метку, куда вешать ведро, и Крисли с Серожем осторожно, без динамики вешают ведро. Считают: 'двадцать один, двадцать два', отмеривая секунды взмахами руки, и снимают ведро.
Всё так и произошло; ведро, к счастью, не упало; его сняли, торжественно поставили на стол, за которым мы и распили выигранные бутылки. Рассчитаться с Левоном Абрамяном - комсоргом, должен был Серож Калашян - 'старик'. Меня несколько смутило отсутствие комсорга при эксперименте и распитии, но Серож сказал, что комсоргу на таких сомнительных экспериментах, а особенно на распитии, присутствовать нежелательно. Меня это только обрадовало - делить две бутылки на четверых - понятно и привычно, а вот как мы поделили бы эти же две бутылки на пятерых - сложно сказать!
Всё было путём - поспорил, выиграл, выпил, но тайна исчезновения Левона всё-таки осталась. А ведь всё тайное рано или поздно становится явным! Тайна исчезновения комсорга Левона Абрамяна открылась только через двадцать три года - в 1983 году.
Я, уже сорокатрёхлетний профессор, доктор наук, еду с циклом лекций от общества 'Знание' по стране, конкретно - на юг России. И вот в городе Ростове-на-Дону мне забронировали в центральной гостинице 'Московская' на главной улице Ростова, носившей славное имя Энгельса (теперь - Большая Садовая), трёхкомнатный номер-'люкс'. Я читал лекцию в конце рабочего дня на каком-то транспортном предприятии. Чемодан свой, конечно же, с выпивкой на вечер, я оставил в номере, а на лекцию отправился налегке.
Лекция была в актовом зале предприятия, прошла она, как обычно, с успехом, было много празднично одетых людей, задавали вопросы по теме и не совсем, и я уже, собрав свой нехитрый реквизит, намеревался выходить из зала, как ко мне вдруг подошла стройная симпатичная женщина лет сорока.
- Профессор, можно мне задать вопрос не совсем по теме? - слегка зардевшись, спросила она, - не жили ли вы в 60-м году в общежитии МИИТа на Вышеславцевом?
Я с интересом посмотрел на неё, понял, что не ошибся в оценке её внешних данных - румянец ещё более украшал её, - и ответил еврейским вопросом на вопрос:
- А что?
- Знаете, - она зарделась ещё больше, - дело, конечно, прошлое, люди мы уже взрослые, но я видела, как вы ведро с водой подвешивали : на этом, ну вы понимаете, на чём?
Я поглядел на даму с таким выражением лица, которое, будь рядом Станиславский, обязательно вошло бы в каталог мимики. Вроде баб в комнате тогда не было, это что - мистика или розыгрыш?
- Я всё объясню, - продолжала дама, - как-то вечером стучит к нам в комнату на женском этаже ваш комсорг и быстро сообщает, что если кто хочет видеть, как 'грузин' будет ведро подвешивать, ну, сами понимаете, на чём, то быстро - в Ленинскую комнату! Свет не зажигать, по десять рублей - скинуться! Смотреть в окно напротив! И побежал дальше звать зрителей. Набилось в Ленинской комнате человек двадцать, и всё было очень прекрасно видно - вы, наверное, специально подошли к окну и хорошо осветили нужное место!
- Вот она, тайна комсорга! Вот какие они - все комсомольцы и коммунисты - коварные и корыстные сволочи! Ославили меня на всю страну, да ещё 200 рублей прикарманили! Заработали на мне, вернее на моей части тела! На два рыла, наверное, договорились поделить со 'стариком'!
Видя моё искреннее смущение, дама взяла мою ладонь в свои руки и, уже не смущаясь, спросила:
- Скажите, профессор, а вы могли бы повторить этот опыт теперь, ну, скажем, сегодня? Без комсорга, разумеется?
Прямой и открытый взгляд дамы привёл меня в чувство.
- Сегодня? Повторить? Без комсорга? Да с большим удовольствием! - принял я вызов дамы, взял её под руку и вышел с ней на улицу.
Вскоре мы уже были в моём 'люксе' на улице Энгельса. Но все попытки найти в номере ведро не увенчались успехом. Пришлось прикладывать, как говорят в сопромате, другие 'эквивалентные' нагрузки. Но мы, как инженеры, справились.
Администрация гостиницы уважала посетителей 'люксов' и даже не послала к нам проверяльщицу к 11 вечера. И заготовленная красная 'десятка' на этот случай, так и осталась лежать у меня в кармане.
Утром мы распрощались, поблагодарили друг друга за отлично проведённую ночь, и, не обмениваясь адресами и телефонами, расстались. Я поехал объезжать дальше юг России с лекциями :
Конец любви
Наступил конец августа - время уезжать домой в Тбилиси. Я видел, с какой охотой готовились ребята к отъезду, и мне становилось ещё тяжелее. Не хотел я уезжать домой, хотя там была моя семья, мой институт. Я успел так полюбить Москву, её людей, здешний менталитет, лёгкость в отношениях, и многое другое, чего не было в Тбилиси. Включая ЦНИИС и моего железного 'мамонта'. Была здесь в Москве и Настя, но именно перед отъездом я её и лишился. Не подумайте, как говорится, дурного, с нею ничего страшного не случилось, скорее наоборот.
Для меня осталось тайной, действительно ли Настя поехала к маме в Иваново, или в Рязанскую область, в город Сасово. Но, прождав Настю три, потом четыре и пять дней, я поднялся на четвёртый этаж, спросить у Зины, не в курсе ли она дел Насти.
Было часов семь вечера, я вернулся с Опытного завода весь расстроенный безалаберностью моих 'мастеров'. Стучу в дверь и вдруг слышу голос Насти: 'Да!'. Распахиваю дверь и вижу Настю и Шурика, сидящих на Настиной кровати в обнимку. Я не поверил глазам - как так, я же победил в японской дуэли! Не вставая с койки, Настя тихо, но жёстко сказала мне:
- Уходи и не приходи сюда больше! Между нами всё кончено! Мы с Шуриком любим друг друга и не хотим тебя видеть! - Настя больше не опускала глаз, как обычно, а смотрела прямо и решительно. Я заметил, что кольца на её руке не было.
Убитый случившимся, я вышел вон и поплёлся к себе. Ребята отмечали завтрашний отъезд домой. Я выпил с ними и, не выдержав, всё рассказал им. Конечно же, о моем 'романе' с Настей знало почти всё общежитие, не то, что свои ребята. Эмоциональный Крисли вскочил с места и вскричал:
- На твоём месте я бы избил этого Шурика, да и Настю тоже! Вот суки!
'Старик' Калашян был противоположного мнения.
- Тебе завтра уезжать, ну побьёшь ты их и уедешь, а они снова встретятся! Плюй на это и езжай домой, у тебя же жена там!
Но выпитая водка не давала покоя. Я подал знак Крисли, чтобы он вышел со мной. Вместе мы поднялись на четвёртый этаж, и я громко постучал в комнату. Никакого ответа. Я прислушался - за дверью послышалось шевеленье. Нажал на дверь - она не подаётся. Я начал дубасить в неё ногами, но тут же вышли соседи напротив - две знакомые девочки, и сурово пригрозили, что они вызовут милицию. Все против меня!
И вдруг мне в голову пришла пьяная мысль - залезть в комнату через окно. Комната Насти была крайней, за ней шёл тупичок коридора, оканчивающийся окном. Мы с Крисли подошли к окну, я высунулся и оценил ситуацию. Окна в комнате Насти были открыты, карниз под окнами был широким, но, к сожалению, чуть покатым наружу. Под окнами располагалась палатка для приёма стеклотары.
Я решился. Вылез в окно, держась за руку Крисли, не отпуская её, ухватился за подоконник Насти, и только после этого отпустил руку. И вдруг я вижу Настю - она соскакивает с кровати, подбегает к окну и со всей силы пытается его захлопнуть. Лицо её перекосилось от страха, она всё давит и давит на окно, расплющивая мне пальцы. Я посмотрел вниз - высота огромная, я представил себе, как загрохочет разбитая стеклотара, если я упаду вниз и пробью хилую пластиковую крышу палатки. А Настя всё давит и давит на окно.