Страница:
В почтовом ящике
Не подумайте, что это какое-нибудь почтовое отделение, где нужно стоять с высунутым языком, ожидая, что кто-нибудь захочет приклеить марку и воспользуется его влажной поверхностью. Нет, это была серьёзная военная организация, где разрабатывались телетайпы для армии. А чтобы не выдавать секрета, организация называлась 'Почтовый ящик'. Таких 'ящиков' по стране были тысячи, и все знали, чем в них занимаются. Спросишь, бывало: 'Как пройти к почтовому ящику ?31?' А тебе отвечают: 'Это что, к авиазаводу?' И т.д.
Начальник отдела, куда я устраивался, по фамилии Мхитаров, хитрый армянин, тщательно выведывал у меня, почему я не поехал по распределению. Ответ выглядел убедительно: 'А кому охота в марганцовую шахту лезть?'. Диплом был 'красный' - с отличием, и Мхитаров взял меня, но осторожно назначил зарплату всего в 80 рублей.
'Проявишь себя - повысим!' - резюмировал он.
Я соглашался - выбора-то не было! 80 рублей - это около 25 бутылок водки, то есть что-то около 80 долларов получалось по покупательной способности. Но мне нужно было 100 рублей, и я начал 'проявлять себя', хотя мне и предложили месячишко осмотреться и привыкнуть.
Я спустился в цех и осмотрел производство, поговорил с мастерами. Узнал у Мхитарова о недостатках изделия. Тот стал перечислять их, но потом пытливо посмотрел на меня и спросил:
'Хочешь задачу, которую никто не может решить, даже я сам? Решишь, тут же на сто рублей переведу. Не можем аппарат на госиспытания выставить из-за этого!'.
И он рассказал мне о самом крупном пороке тбилисского телетайпа. Дело в том, что телетайп печатал по принципу печатной машинки, там так же протягивалась красящая лента, причём протягивалась она ненормально быстро. Привод был от единственного торчащего поблизости вала, на который был насажен кулачок-эксцентрик, как на распределительном валу автомобильного двигателя, если так понятнее. А толкал этот кулачок рычаг с маленьким роликом, раза в три меньше по размерам, чем сам кулачок. Толкнёт - лента протянется; но толкал-то он очень часто, так как вал вращался быстро. А понизить его обороты не было никакой возможности - не ставить же редуктор, там места не было вообще никакого. Да и новых деталей не добавишь - их номенклатуру нельзя увеличивать. Вот как хочешь, так и крутись, а обеспечь скорость протяжки ленты в 2-3 раза медленнее, не добавляя ничего! 'Это задачка потруднее теоремы Ферма!' - глубокомысленно заметил Мхитаров.
У меня мелькнула остроумная идея, но я всё-таки переспросил Мхитарова:
- Точно дадите сто рублей в месяц, если докажу эту теорему Ферма?
- Честное слово, при свидетелях говорю! - и он, подозвав к себе ведущего конструктора Хагагордяна и старшего инженера Тертеряна, ещё раз пообещал мне прибавку при них.
Надо сказать, что в отделе, где начальником был Мхитаров, инженеры были все армяне. Не всем это нравилось, например, начальнику предприятия - грузину Нижарадзе, да и самим работникам это было не по душе. Нет, не то, что все вокруг были армяне, а то, что они сами были этой национальности.
Дело в том, что родившиеся и выросшие в Тбилиси армяне (а их было более половины всего населения Тбилиси тех годов) считали себя грузинами, но фамилия-то выдавала их происхождение. Сколько я знал людей по фамилии Мхитаришвили, Тертерашвили, Саакашвили и других, фамилии которых имели армянский корень и грузинское окончание. Тот же Мхитаров - это Мхитарян, но переделанный под русского, если переделывать под грузина - будет Мхитаришвили. Фамилия Саакашвили (да простит меня нынешний грузинский президент!) - от армянского имени Саак, Саакян - в исходном армянском варианте; эта фамилия так же распространена в Армении, как у нас - Иванов. Тертерян - от армянского слова 'Тертер' - 'священник'; фамилия Тертерашвили нереальна, как, например, 'Рабинов'. Рабин, раввин - это еврейский священник, русское окончание 'ов' к нему так же нелепо, как и грузинское 'швили' к армянскому священнику - 'тертеру'.
Наш старший инженер Тертерян, как выпивал, плакал и жаловался, что жить не может с такой фамилией - даже грузинское окончание не поможет!
- А ты женись на грузинке и возьми её фамилию, так ведь разрешено! - как-то посоветовал ему я.
Бедный Тертерян был поражён лёгкостью разрешения этой проблемы. Он даже поцеловал меня за мудрый совет и налил стакан водки. Так вот, я представил Мхитарову такое доказательство 'теоремы Ферма', что он тоже расцеловал меня, правда, стакана не налил. Но тут же попросил написать меня заявление о прибавке зарплаты и завизировал его.
В чём же заключалось доказательство 'теоремы Ферма'? Я просто переставил местами кулачок и ролик: маленький ролик я надел на приводной вал, а кулачок - на рычаг. Ролик должен был сделать около трёх оборотов, пока кулачок обернётся один раз и толкнёт рычаг, протягивающий ленту. Скорость ленты убавилась втрое. Такого решения, когда ведущим является ролик, а ведомым - кулачок, не описано ни в каких справочниках - вот конструкторы и не знали, как поступать.
Новый вариант лентопротяжки был тут же изготовлен, и телетайп пошёл на госиспытания в модернезированном виде. А Мхитаров ещё раз сделал мне доброе дело, выручил в серьёзной ситуации.
Как-то мне понадобились латунные прутки определённого диаметра, но я нигде их не мог достать. А на работе, то есть в п/я 66, такие были. Вынести что-нибудь из военной организации - уголовное дело. Но я решился - просунул себе в брюки и под пиджак два прутка, концы вставил под носки в туфли и пошёл в конце рабочего дня на проходную. Шёл, правда, не очень нормально - ноги-то не сгибались! И вот меня по дороге догоняет Мхитаров, дружески берёт под руку и чувствует - под пиджаком пруток. Пощупал с другого бока - другой пруток.
- Ты что, в тюрьму захотел? - бледнея, спросил меня Мхитаров, но так как дело было уже в проходной и нас толкали сзади, взял меня за локоть и, подталкивая, провёл через проходную.
Его знали все вахтёры и отдали под козырёк. Уже на улице Мхитаров серьёзно предупредил меня, чтобы это было в последний раз. По крайней мере, в данной организации.
Кроме лентопротяжки я сделал ещё несколько более мелких усовершенствований в конструкцию телетайпа - уменьшил размеры фрикционной муфты, перенёс в удобное место стробоскопические метки для определения скорости её вращения, не буду перечислять больше, так что разницу в окладе, я, думаю, окупил.
Но после достижения своей цели - ста рублей в месяц, охота к работе прошла. И я стал делать другие изобретения, за которые Мхитаров меня бы не похвалил. Прежде всего, я изобрёл 'мхитароскоп'. В бюро, где я сидел, было ещё человек пятнадцать конструкторов среднего звена. Работать они не очень любили, но в картишки перекинуться на работе, были непрочь. А женщины предпочитали вязать спицами. Я же делал эскизы не совсем относящиеся к телетайпу, а скорее к скреперу. Но хитрый Мхитаров обычно тихо крался по коридору, а затем стремглав врывался в дверь нашего бюро, ловя нерадивых сотрудников за посторонними занятиями. Выставить же дежурного за дверь мы не могли - нас тут же разоблачили бы.
Но под потолком бюро было маленькое вентиляционное отверстие, куда я вставил старое зеркало заднего вида от автомобиля, без металлической оправы, разумеется. Выделялся дежурный, который из комнаты снизу смотрел в зеркало, названное 'мхитароскопом', и видел всё, что происходило в коридоре.
Забавно было наблюдать, как Мхитаров на цыпочках крался вдоль коридора, а потом врывался в комнату, где все были заняты своими прямыми делами. Дошло до того, что он вызвал меня к себе в кабинет и расспросил, что бы такое могло значить. И я, не смущаясь, поведал ему, что предупредил сотрудников, которые занимались посторонними делами: дескать, я всё расскажу Мхитарову, так как многим обязан ему и, кроме того, болею за свою организацию.
Мхитаров как-то недоверчиво посмотрел на меня, похлопал по плечу, и сказал:
- Скоро у нас в бюро появится новый ведущий инженер!
- Благодарю за доверие, - отвечал я, скромно потупясь.
Наступил декабрь, скоро мне нужно было увольняться и ехать в Москву в аспирантуру. Мне было стыдно перед Мхитаровым, но я успокаивал себя тем, что кое-что всё-таки сделал для предприятия. И для трудящихся - изобрёл 'мхитароскоп'.
Но ещё одно полезное для трудящихся дело я успел-таки сделать в п/я 66. Кто не знает, что такое табельная система пропусков, поясню, что в проходной у нас висел плоский ящик с пронумерованными крючками в нём. Приходя на работу, мы вешали свой табельный номерок на нужный крючок и проходили. А в 8 часов утра ящик запирался сетчатой крышкой на замок. Раньше в крышке было стекло, но его разбили, пришлось заменить металлической сеткой, через которую было видно, чьи крючки пустые. Но опоздавшие отгибали крышку и всё-таки вешали свои номерки, несмотря на истошные крики табельщицы Этери.
И вот, наступил чёрный день для трудящихся п/я 66. В проходной установили автомат, куда мы должны были совать специальные картонки, и он на них проставлял время: если до 8 часов - синими чернилами, а опоздавшим - красными. После этого трудящийся проходил во внутренний двор проходной.
Народ взвыл - обмануть или уговорить автомат было невозможно. И народ, в лице своего представителя Тертеряна, обратился ко мне, как к народному умельцу, с просьбой - испортить автомат. Проходя через него, я заметил, что сверху на коробе автомата имеются вентиляционные отверстия, видимо, для охлаждения электрической аппаратуры.
План был готов. Наутро в проходной стихийно возник затор - у кого-то застревала карточка или не нравилось время, пробитое на ней, но так или иначе Этери была втянута в полемику с сотрудниками нашего бюро. А тем временем я незаметно залил в вентиляционные отверстия пузырёк серной кислоты, не забыв вытереть тряпкой пролитые капли. Дело было сделано - автомат перестал работать навсегда!
А под самый Новый Год я сильно простудился и заболел. Мне дали бюллетень, и моё заявление об уходе с работы в связи с поступлением в аспирантуру отнесла в отдел кадров жена, вместе с копией извещения о поступлении. С работы меня освободили, и у меня на руках была трудовая книжка со справкой о размере получаемой зарплаты.
Ребята из бюро рассказывали мне, что Мхитаров в связи с моим уходом устроил собрание в бюро и сказал, что надо внимательнее присматриваться к поступающим на работу - для чего они идут работать в наш почтовый ящик. И всё возмущался:
- Надо же - абхаз, а нас, армян, перехитрил!
Влюблённый грузчик
К середине января 1963 года я снова в моей любимой 'Пожарке', но уже в другой комнате - вместе с тремя аспирантами. Так получилось, и видимо не случайно, что мы все четверо оказались выпускниками одного и того же института в Тбилиси, только мои коллеги были старше меня. Вадим Корольков был самым старшим - ему было под тридцать пять - предельный возраст для поступления в дневную аспирантуру; двое других - Володя Кафка и Хазрет Шазо (кабардинец по-национальности) - помоложе, но тоже существенно старше меня. Ведь я поступал без трудового стажа!
Нам было что вспомнить - Тбилиси, институт, преподавателей; в случае чего мы могли поговорить и по-грузински. К слову замечу, что аспирант следующего года приёма - Саша Лисицын, тоже был выпускником нашего института; он быстро стал директором крупнейшего научно-исследовательского института ВНИИЖТа, при котором и была наша аспирантура. К сожалению, его уже нет с нами.
С моими друзьями - Серафимом, Володей Ломовым, Лукьянычем, я связи не терял, часто заходил к ним в гости. Штангу я перетащил в свою новую комнату, но обыграть кого-нибудь уже почти не удавалось - все обо всём были наслышаны. Я продолжел по утрам ходить на Опытный завод, а потом в лабораторию. Кроме того, посещал занятия по английскому языку и философии, необходимые для сдачи кандидатского минимума.
С выпивкой дела стали похуже. Коллеги-аспиранты были по моим понятиям трезвенниками, а в комнату Серафима каждый раз заходить было неудобно. Зато я сблизился с Володей Ломовым, тоже не дураком выпить, а, к тому же, каждый вечер мы ходили 'кадрить' девушек в парк города Бабушкина.
Ездили мы на электричке - 'трёхвагонке', которую уже ликвидировали. Она соединяла станции Лосиноостровская и Бескудниково. Нам со станции Институт Пути до Лосинки ехать было недалёко - всего четыре километра, но поезд тащился минут десять, с промежуточной станцией Дзержинская, которую называли обычно Облаевкой, потому, что там поезд облаивали десятки, если не сотни, бродячих собак.
Успехов на женском фронте у нас почти не было, потому, что мы перед заходом в парк обычно 'брали на грудь', и дело кончалось либо дракой у танцплощадки, либо сном на скамейке с последующим ночным возвращением домой 'по шпалам'. Володя жил в своей комнате с женой Таней и маленьким сыном Игорьком. Таня не жаловала меня, как очередного друга-алкаша её мужа. К тому же мы тащили из дома закуску, которой нам обычно нехватало.
И вдруг мне неожиданно повезло. Утром, идя на Опытный завод, я всегда проходил мимо магазина типа сельмага, где продавалось почти всё - начиная от водки и заканчивая посудой и телогрейками. И однажды вижу - внизу у магазина стоит грузовик ГАЗ-51, гружёный ящиками с водкой и консервами, а вокруг него бегает запыхавшаяся молодая женщина. Она рванулась ко мне и просит:
- Парень, помоги разгрузить машину, хорошо заплачу, грузчик запил, собака!
Я никуда не спешил и перетащил ящики в магазин. Женщина, оказавшаяся директором магазина - Валей, как она сама представилась, дала мне за это две бутылки 'Московской особой', и попросила иногда помогать ей. Раза два в неделю по утрам приходит машина и каждый раз - трудности с разгрузкой - грузчика не найдёшь. На полную ставку брать - работы не найдётся, а на эпизодическую никто не соглашается.
Я подумал и согласился. 'За' было несколько доводов - во-первых, труда мне это не составляло, и я никуда особенно не спешил по утрам. Во-вторых - две бутылки водки бесплатно на улице не валяются. А ещё эта Валя мне понравилась - интересная крепышка-блондинка, смотрит прямо в глаза, да и говорит без экивоков. Называет кошку кошкой, как говорит директор Нифонтов.
Валя попросила меня только отдавать ей бутылочный 'бой', желательно с пробкой; пробки в ту пору были алюминиевыми колпачками.
- Ты пробку-то не срывай, а покрути немного и она сама спадёт. А потом, как выпил, разбей бутылку, а пробку надень на горлышко и завальцуй хоть ключом или ножичком! - учила она меня. - А я спишу бутылки как транспортный 'бой'. И тебе будет хорошо - и мне!
Как-то Валя спросила меня, почему я живу в 'Пожарке' и чем, вообще, занимаюсь. Я и объяснил ей, как мог, что учусь, дескать, в аспирантуре, науку делаю, а через три года защищу диссертацию и буду кандидатом наук.
- Врёшь ты всё, - прямо заявила Валя, - если ты учёный, то почему ладони как у слесаря, да и сила такая, что машину за десять минут разгружаешь?
- Да потому, что я - спортсмен-штангист, повезло вам с грузчиком! - смеясь, ответил я.
- И сколько ты будешь получать, когда защитишь свою диссертацию? - без обиняков спросила Валя.
- Ну, смотря, кем работать буду. Заведующий лабораторией, например, в ЦНИИСе четыреста рублей получает.
Валя аж присвистнула, заметив, что эта зарплата побольше, чем у министра, опять обвинив меня во лжи.
- Валя, - говорю я ей, - телефон у вас в кабинете, наверное, есть, позвоните в отдел кадров ЦНИИСа и спросите, кем числится у них Гулиа и сколько получает кандидат наук!
- Слушай, Гулия (с ударением на 'я'), - как-то вдруг задумчиво проговорила Валя, зашёл бы ты ко мне в магазин после работы, часов в восемь. У меня кое-какие шмотки есть, отдам по своей цене! - она показала мне окошечко с решёткой, куда надо постучать, чтобы она вышла и открыла магазин.
- Мы до семи работаем, но тут до полвосьмого продавцы крутятся, а к восьми никого не будет. Заходи!
Я еле дождался этих восьми часов, и парадно одетый, даже в галстуке, постучал в окошечко. Занавеска приоткрылась, мелькнуло Валино лицо, и занавеска прикрылась снова. Я пошёл к входу в магазин. Валя отперла замки изнутри, пустила меня и замкнула двери снова. Она была красиво приодета, накрашена и сильно надушена. Запах духов меня всегда брал за живое, а сейчас - в пустом тёмном магазине с красивой женщиной рядом - особенно.
Валя провела меня в подсобку в подвальном этаже. Открыла обитую оцинкованным железом дверь и зажгла свет. Комнатка напоминала склад - на полу стояли ящики с дефицитными напитками - коньяком, 'Охотничей' водкой, 'Московской особой' 8-го цеха (так называемой 'Кремлёвской'), баночками икры, крабами, печенью трески. Из фруктов я заметил ананасы и плоды манго. На стенах висели дублёнки, и в полиэтиленовых мешочках - меховые шапки. Я смотрел на всё это, как в музее.
Валя подала мне синтетический (кажется трикотиновый) пуловер красного цвета и белую нейлоновую рубашку. Это в магазинах найти было трудно.
- Деньги после отдашь, когда примеришь, - заявила она, - а сейчас давай обмоем и твои обновки, и знакомство. Ведь ты меня до сих пор на 'вы' называешь! Что я - старуха, что ли? Мне всего двадцать пять лет!
Я попытался, было, сказать, что не привык 'тыкать' директорам, что я исправлюсь, но она открыла уже початую бутылку коньяка и разлила по рюмкам.
- Давай выпьем на 'брудершафт', чтобы мы были друг с другом на 'ты'! И даже тогда, когда ты будешь кандидатом наук, - добавила она. Мы чокнулись, скрестились руками и выпили. Потом, как положено, поцеловались. Я заметил, что поцелуй её, был отнюдь не дружеским. Мы выпили ещё, и ещё раз на брудершафт, сильно задержавшись в поцелуе. Я обнял Валю и, заметив в углу комнаты какие-то ткани на полу, поволок её туда.
- Ты что, ты что, - смеясь, говорила Валя - туда нельзя, ты же меня изваляешь всю - это мешки!
Валя быстро освободилась из моих объятий, погасила большой свет, оставив лампочку аварийного освещения. Потом, взяв меня за руку, подвела к письменному столу у стены, стала лицом к нему и наклонилась, положив локти на стол. Я стоял позади неё, ничего не понимая. Тогда она, тихо похохатывая, задрала себе юбку сзади и приспустила трусы.
- Теперь догадался? - проворковала она, обернувшись.
К своему стыду, догадался я только сейчас. Мой небольшой опыт сексуальной жизни не включал в себя такой удобной, естественной и практичной позы. В какой-то из 'самиздатовских' книг по сексу ещё в детстве я прочёл, что единственно правильной позой при совокуплении является такая, когда 'женщина лежит на спине, а мужчина - на ней, обернувшись к ней лицом. Все остальные позы - скотские и содомические'. Ну, жена - ладно, она девушкой была, это я её должен был учить, но Настя - неужели она тоже не знала этих милых, прекрасных и удобных 'содомических' поз! Темнота, я темнота - двенадцать часов ночи - как любил говорить Лукьяныч!
Валя оказалась женщиной, что надо. Да, до директоров всем нам только расти и расти! Так просто директорами, особенно магазинов не становятся! Тут нужна сноровка, ум, и главное - решительность и самостоятельность. Слюнтяи и интеллигенты директорами магазинов не бывают!
Я пребывал наверху блаженства. Такая умная, в меру страстная и удобная женщина мне встретилась впервые. С ней было легко; что-то решать, предпринимать и думать было не обязательно. Тебе всегда выдавалась самая правильная в мире инструкция, как поступать.
Две секунды, два движения - и Валя снова одета и в порядке. Даже я отстал в приведении себя в нормальный вид.
- В девять машина придёт, тебе уходить надо, - целуя меня, прошептала Валя, - я тебя выпущу. - Шмотки не забудь, - напомнила она, и вывела меня за дверь магазина. - Я тебя позову сама! - напоследок сказала Валя.
Я зашёл за угол 'Пожарки' и стал наблюдать за входом в магазин. В девять часов, действительно, приехала машина - ГАЗик, который тогда называли 'козлом', с военными номерами. Валя вынесла из магазина две полные тяжёлые сумки и передала их кому-то в машине. Затем села рядом с водителем и 'козёл' отъехал.
Два раза в неделю Валя по утрам звала меня на разгрузку машины. Те же два-три бутылки в обмен на 'бой'. Никакого намёка на былую близость - я с ней опять на 'вы'. Только перед расставанием, передавая бутылки, Валя одними губами шептала: 'В восемь постучишь в окошко!', и тут же заходила в магазин. Так продолжалось до самой весны, до таяния снегов, прилёта птиц, цветения подснежников, фиалок, ландышей и сирени. И в одну из интимных встреч в подсобке, когда у нас оставалось до девяти ещё полчаса, Валя затеяла неожиданный разговор.
- Ты, я вижу, человек неженатый, - она хихикнула, - кольца нет, да и опыта тоже никакого. А ведь рано или поздно жениться-то надо! Я тоже - незамужняя, никто пока замуж не позвал. Да и я себя на помойке-то не нашла, за всякого охломона не пойду. А вот ты мне - по сердцу пришёлся! Ты - не наглый, умный, что тебе говоришь, то ты и делаешь! Не глядишь, чего-бы хапнуть на халяву! Мы были бы отличной семьёй - всем на зависть. Ну, будешь ты получать свои четыреста - но ведь и всё. А у меня всегда будет ещё 'кое-что', и не меньше. Вот так будем жить - и Валя оттопырила вверх большой палец сжатой в кулак левой руки, а пальцами правой сделала такое движение, как будто посыпает солью кончик этого оттопыренного пальца.
Я такой жест видел впервые, видимо он означал, 'очень, очень, хорошо!'.
- Что скажешь? - Валя вопросительно посмотрела на меня.
Что мне было ей сказать? Я блудливо водил глазами 'долу', не в силах взглянуть ей прямо в лицо, как это делала она, и говорил, что надо бы закончить учёбу, защитить диссертацию, а какой я сейчас жених со ста рублями в месяц?
- Всё понятно! - сказала Валя и выпроводила меня из магазина, как обычно.
Но тщетно я ждал по утрам её озорного крика: - Гулия, Гулия! - она не звала меня больше. Я проследил, кто же разгружает ей машину по утрам, и увидел большого полного 'дядю' в кепке. Видел я, как она передала ему две бутылки водки, и он ушёл. А вечером машина пришла уже не в девять, а в восемь часов. Водитель заглушил двигатель, погасил огни, и, заперев дверцу, постучал в заветное окошко в магазине. Через минуту Валя отперла двери, пустила его внутрь, и, оглянувшись по сторонам, заперла двери снова.
Я постоял немного и пошёл к себе в комнату.
- Что-то ты сегодня рановатого, да и грустный какой-то! - оторвавшись от работы, подозрительно проговорил Вадим. Я только вздохнул в ответ, и пошёл в комнату Серафима, где раздавались громкие пьяные разговоры. Шел апрель - пора любви, а я снова один!
Невинные развлечения
Жизнь в общежитии шла своим чередом. Напротив 'Пожарки' через переулок (рядом с Валиным магазином) освободилось маленькое одноэтажное здание, и туда решили переселить аспирантов и научных сотрудников ЦНИИС, оставив в 'Пожарке' только рабочих и, частично, инженеров. Но и я, и Вадим отказались переезжать, и нам оставили комнату на двоих.
Освободилась всего одна комната, куда заселили молодого инженера Валерку Кривого (это его фамилия), и странного типа по имени Иван Семёнович (иначе его пока никто не называл). Ивану Семёновичу было лет сорок, он был маленького роста с большой треугольной головой и тонкой, с запястье толщиной, шеей. Глаза у Ивана Семёновича были белые, водянистые и выпученные, как у рака, зато голос был зычный и басовитый. Он когда-то безуспешно учился в аспирантуре и остался работать инженером. С ним часто случались анекдотические происшествия, и после одного из них он получил прозвище, заменившее ему имя.
Почему-то Иван Семёнович часто ходил в бывшую Ленинскую библиотеку что-то читать. И рассказал нам, за рюмкой, конечно, что в него там влюбилась красавица - дочь директора этой библиотеки.
- А разве в меня можно не влюбиться, - на полном серьёзе говорил он нам, - у меня такая эрудиция, такая интеллигентная внешность, такие умные глаза :
- Про глаза молчал бы, казёл! - заметил ему слесарь Жора, взбешённый самодовольством Ивана Семёновича.
И вот захотела эта дочка познакомить свою маму, со слов Ивана Семёновича, как раз директора знаменитой библиотеки, с нашим героем.
- Я гордо так независимо захожу в кабинет директора, представляюсь ей, - рассказывает Иван Семёнович, - а она как глянет на меня, и, чуть не падая со стула, говорит: 'Да вы же монстр, Иван Семёнович!'.
- Теперь вы знаете, кто я - я монстр, монстр! - гордо кричал Иван Семёнович, расплёскивая вино из рюмки.
- Казёл ты, а не монстр! - обиженно сказал Жора и, плюнув на пол, вышел из комнаты.
Тогда слово 'монстр' было всем в новинку. Иван Семёнович понял его как 'донжуан, супермен', и страшно гордился, повторяя каждому и всякому: 'Я - монстр, монстр!'.
Мы с Валеркой Кривым специально взяли из библиотеки том какого-то словаря и дали всем прочесть: 'Монстр - урод, чудовище', и что-то там ещё. Написали это крупно на листе бумаги, дали ссылку на словарь и повесили на стенку. Иван Семёнович прочёл это объявление, погрустнел, и что-то в нём надломилось. Он перестал горлопанить своим обычно бравурным голосом, начал изъясняться тихо и как-то виновато. Но прозвище 'Ванька-монстр' к нему прилипло навечно, а 'Иван-Семёныча' забыли напрочь :
Так вот, этот 'Ванька-монстр' приводил иногда в свою с Валеркой комнату, донельзя падших, пьяных и старых проституток с Казанского вокзала. Видимо, обычные женщины, кроме разве только дочек директоров государственных библиотек, брезговали им. Валерке приходилось выходить погулять, это ему не нравилось, да и вшей, по-научному - педикулёза, боялся. И придумали мы с ним, как проучить нашего 'монстрика'.