Орлов Вадим. Альтист Данилов

скучно и начались мигрени. Куда правильнее показалось Данилову
возможностью этой не пользоваться, а открывать все заново и самому, как
это делали люди. С любопытством, дотошностью и умением удивляться любой
мелочи. Да и что за тоска была бы жить, зная наперед все!
Вот Данилов и прикинулся простаком с малым количеством чувствительных
линий. Да так ловко, что ни один ум, ни один аппарат его не раскусил.
Знания же были у него теперь, какие он сам себе добыл, иные из высших
сфер, иные на уровне даниловской средней школы. А чтобы никого не
раздражать, Данилов с усердием занялся фигурными полетами и музыкой. Его
выделяли от лицея на соревнования и олимпиады внеземных талантов. Тут он
многих превзошел, получал разряды, звания, премии, чуть было не ушел в
профессионалы. Еще в лицее на него стали указывать со словами: "Наша
гордость". Стало быть, об успехах в учебе Данилову нечего было
беспокоиться.
Хуже обстояло у Данилова дело с необходимостью все презирать и
ненавидеть. В теории-то он жутко стал все презирать. Как он все ненавидел!
Но вот на практике, то ли из-за нехватки общих знаний, то ли по какой иной
причине, чувство ненависти к человечеству то и дело вызывало у Данилова
колики в желудке и возле желчного пузыря. Однако Данилов не требовал у
лекарей справок об освобождении, а хотел преодолеть себя и, выполняя
курсовые работы, со рвением стажировался в группах, готовивших
землетрясения, стихийные бедствия и ограбления банков. Кое-чему научился,
но в животе кололо все сильнее и к горлу что-то подступало. Да и
руководители стажировок Даниловым оставались недовольны. В ограблениях он
был еще хорош, а вот из кратеров в окружающую среду мало выбрасывал пеплу
и камней. А преподаватель труда, тот даже пригрозил Данилову отправить его
на практику в столовые города Саранска вместе с юными тугоухими демонами
портить там салаты и вторые блюда.
Это было унизительно! То есть педагог трудовой подготовки хотел
указать Данилову на то, что место его и не среди демонов вовсе, а среди
бесовского отродья с привинчивающимися ко лбу рожками и развитыми
мохнатыми копчиками, а то и среди каких-нибудь там леших или водяных.
Данилова эти слова взволновали, и он стал стараться. Но лучше не выходило!
Да и к людям Данилов все отчетливее относился не с ненавистью, а с
жалостью и даже с приязнью. Это было опасно! Эдак его могли
дисквалифицировать в херувимы! А что уж хуже и позорнее этого! Да и ходить
босым Данилов не любил. И тут Данилову повезло. Его направили в Группу
Борьбы за Женские Души.
Данилова и раньше тянуло к красивым женщинам, теперь же, укутывая
свои симпатии к ним видимыми глазу наставников презрением и ненавистью, -
иначе не иметь ему стипендии! - Данилов очень быстро приволок на склад
учебной базы восемнадцать теплых и страстных женских душ. А ему и еще
вослед с мольбой и надеждой протягивали руки десятки земных красавиц! Даже
демоны из золотой молодежи, но в учебе прилежные, разве что списывавшие у
Данилова гороскопы, ему завидовали. "Как это ты их?" - спрашивали. "Да уж
чего проще, - говорил Данилов небрежно, - сны-то им золотые навевать!" -
"На шелковые ресницы, что ли?" - "Ну если желаете, то и на шелковые..."
Данилов окончил лицей, и на него пришла заявка из Канцелярии от
Улавливания Душ, из Управления Женских Грез. Однако его забрали во
внутреннюю Канцелярию от Наслаждений и поручили устраивать фейерверки и
аттракционы на ведомственных балах в Седьмом Слое Удовольствий. Должность
выпала незначительная, но и она для Данилова была хороша. Он работал,
играл на лютне и в ус не дул. Времени свободного имел много, вел вполне
светский образ жизни, влиятельные дамы ласково глядели на Данилова, и были
моменты, в какие Данилов считал себя баловнем судьбы. И вдруг - раз! Жизнь
его круто изменилась.
И порядок-то остался старый, но из недр его нечто изверглось. И
помели новые метлы по всем сусекам, по всем канцеляриям, по всем Девяти
Слоям (так Данилов называл теперь тот мир). Пересматривали бумаги и личные
дела, наткнулись и на зелененькую папку Данилова. "Ба! Ба! Ба!" -
раздалось в комиссии, и давние подозрения всколыхнулись, потекли в
атмосферу, уплотнились там, осели на телячью кожу и толстым томом легли на
стол комиссии. Делали Данилову и анализы. Вспомнили еще, что отец Данилова
был вольтерьянец. И вышло решение, среди многих прочих: Данилова как
неполноценного демона отправить на вечное поселение, на Землю, в люди.
Данилову земной возраст определили в семь лет, и по людскому
календарю в тысяча девятьсот сорок третьем году он был опущен в Москву в
детский дом. Там очень скоро один из воспитателей обнаружил у Данилова
недурной слух, и способного мальчика, худенького и робкого, взяли в
музыкальную школу-интернат. Потом была консерватория, потом - оркестр на
радио, потом - театр. Оттого, что за Даниловым вины никакой не было, а вся
вина была на его отце, многие привилегии и возможности демона Данилову
сохранили. Вот только летать в Девять Слоев Данилов имел право лишь
изредка и ненадолго. Да и то с особого разрешения. Данилова в Девяти Слоях
еще узнавали, шепотом просили рассказать земные анекдоты, но для многих он
был уже пришельцем из потустороннего мира, демоном с того света. У них во
всех бумагах и разговорах Земля так и называлась - Тот Свет, а иногда и -
Тот Еще Свет. Данилов теперь и был в ведении Канцелярии от Того Света.
Поначалу от него многого не требовали, но уж когда Данилов был в
консерватории и потом на радио, к нему все чаще и чаще стали поступать
всякие глупые указания из Канцелярии. Сонные чиновники, там, наверху,
Даниловым были недовольны, ему указывали на то, что он мало приносит
пользы, а людям, стало быть, вреда. Данилов скрепя сердце вынужден был
взяться за мелкие пакости, вроде радиопомех, разводов и снежных обвалов,
при этом он устраивал неприятности лишь дурным, по его понятиям, людям. А
ему и за это учиняли разносы. Тогда в годовом отчете Данилов объяснил свои
недостатки тем, что он не получает от Канцелярии молока за вредность. Из
Канцелярии поступил запрос, какую вредность он имеет в виду. Свою ли
собственную внутреннюю вредность или же ощущаемую людьми в его
присутствии, или же вредность окружающей среды? Данилов, подумав, сообщил,
что он имеет в виду все три степени вредности, и потребовал, чтобы ему
присылали тройную порцию молока. Данилову ответили, что он не прав, но что
его вопрос будет рассмотрен. Четыре года шла переписка о молоке, и четыре
года Данилов ничего не делал. Наконец в молоке ему было отказано, потому
как лабораторным путем ученая комиссия установила в Данилове низкое
содержание внутренней вредности. Однако в связи с вредностью окружающей
среды Данилову для поддержания сил решили высылать яблочный сок с мякотью.
И опять от Данилова ждали действий, и опять на него кричали. Тогда Данилов
отправил в Канцелярию нервное послание и в нем заявил, что его учили иметь
дело с духовными ценностями и истинным знанием, а не устраивать бури и
скандалы, они куда лучше могут получаться у мелких духов-недоучек.
Начальник Канцелярии принял слова Данилова на свой счет, бился в ужасном
гневе громил казенную мебель, грозил упечь Данилова в расплавленные недра
Земли.
Тут и Данилов перепугался. Опять ему припомнили все его грехи земных
лет, все его шалости и гусарские молодечества. Данилов поначалу храбрился,
грудь колесом пытался выставить, но очень скоро стих и стал ждать кары. Ни
с помощью приятелей, ни с помощью ласковых светских дам не хотел он
облегчать свою судьбу. И тут случилось неожиданное. Ему предложили
подписать договор.
Данилов не верил, думал, что над ним издеваются, а его вызвали в
Канцелярию от Порядка и прямо в белые руки вложили три экземпляра
договора.
Мудрые умы из теоретиков, разбиравшие дело Данилова, пришли к мысли,
что все его отклонения от нравственных и трудовых демонических норм
вызваны не чем иным, как его неопределенным положением. Демон Данилов в
последние годы, посчитали теоретики, жил и трудился как в тумане. То есть
Данилов не знал вовсе, кто он. То ли демон, то ли человек, то ли неведома
зверушка, то ли вообще черт знает кто. Последнее соображение на бумагу,
естественно, не легло. Это люди склонны были приписывать чертям большие
знания, демоны же и чертей, и систему их образования, как, впрочем, и все
их системы, ставили чрезвычайно низко. Вывод теоретиков был такой:
заключить с Даниловым договор, с сохранением Данилову демонического стажа,
и считать его отныне демоном на договоре.
Но мало ли что могли предложить теоретики, не всякая их глупость
принималась всерьез чинами. Однако Данилову повезло, и, как он выяснил
позже, вот почему. Да, он многое нарушал, решили чины. Но в Девяти Слоях о
нем сложилось мнение не как о злостном нарушителе, а как о шалопае. А где
же обходятся без своих шалопаев? К тому же Данилов был признан шалопаем
милым и обаятельным, светскими дамами в особенности. Нарушать-то он
нарушал, но никаких публичных заявлений, порочащих Девять Слоев, не делал,
критик не наводил, арий не пел, не то что его отец, вольтерьянец. Из
шалопаев же, пусть и отчаянных, выходили потом самые примерные демоны.
Но Данилову все это не было сказано. Его бранили и унижали, брали с
него клятвенные заверения в том, что он покончит с легкомыслием. Данилов с
охотой давал заверения, выглядел благоразумным и понятливым. Договор с ним
подписали, оставив в ведении Канцелярии от Того Света. В третьей статье
договора категорически требовалось, чтобы Данилов всегда знал, в каком
состоянии он находится - в человеческом или в демоническом. На складе под
расписку Данилову выдали серебряный браслет системы "Небо - Земля", часы
Данилову были не нужны, вместо часов Данилов и носил теперь браслет,
никогда и нигде, даже и в парной в Сандунах, его не снимал, а если бы
какой грабитель в темном переулке, хоть и с пистолетом, пожелал получить
от Данилова браслет, то вряд ли бы это его желание осуществилось.
На одной из пластинок браслета была художественно выгравирована буква
"Н", на соседней - буква "З". Стоило Данилову рукой или волевым усилием
сдвинуть пластинку с буквой "Н" чуть вперед, как он сейчас же переходил в
демоническое состояние. Движение пластинки с буквой "З" возвращало
Данилова в состояние человеческое. Быть демоном и человеком одновременно
Данилов не имел права. Много имелось в договоре строгих правил и
ограничений, Данилов поначалу делал вид, что не может держать в голове все
статьи документа, но ему их напоминали.
Долго гадали, чем теперь занять Данилова. К важным делам он был
признан неспособным. Данилов, пока в Канцелярии ломали головы, не
вытерпел, решил опередить чиновников и сам нашел себе дело, не очень к
тому же противное. Он потихоньку стал отсылать в Управление Умственных
Развлечений земные шутки, очень ценимые в Девяти Слоях. Шутки передавали в
Канцелярию от Наслаждений. Однажды он забыл отправить в Управление
очередной ящик с шутками и немедленно получил выговор вкрутую. От Данилова
потребовали и объяснительную записку. Данилов сообщил, что задержался с
отправкой шуток оттого, что земные шутки, оказывается, следует с терпением
отмачивать в специальном растворе, тогда они становятся особенно хороши, -
это открытие Данилов сделал недавно. Данилов и действительно начал
отмачивать шутки с анекдотами в ванне и вскоре получил из управления
теплое письмо, в нем Данилова хвалили, сообщали ему, что отмоченные им
шутки имеют большой успех, просто шумная мода на них! Тогда Данилов
осмелел, написал о жалких условиях, в каких он отмачивает шутки, и
попросил изготовить ему специальный аппарат - рисунок его тут же приложил.
Попросил Данилов и несколько баночек горчицы - для особой крепости
раствора (он ждал Муравлевых на пельмени). Горчицу Данилов шиш получил, у
них и у самих ее не было, но Данилову посоветовали купить за наличный
расчет горчичников в аптеках, их и пустить в дело. Зато аппарат умельцы
изготовили Данилову славный, чудо какое-то явилось ему, сверкающее и
прозрачное, с ракушками и камнями, с батарейками для подогрева воды.
Данилов налюбоваться не мог аппаратом.
Все шло ничего, вроде бы Данилов был при деле, мог бы жить и играть
себе на альте. Но оказалось, что только Канцелярия от Наслаждений довольна
им. С точки же зрения его Канцелярии от Того Света он бездействовал,
слишком много позволял себе и слишком часто нарушал порядки. Что было, то
было. Данилова вызывали куда следует, тыкали носом в статьи договора,
уговаривали не позорить честь непорочной Канцелярии, грозили карами.
Данилов глядел на сановников невинными глазами, каялся и обещал
исправиться. Однако не менялся.
Данилова, желая проучить его, даже прикрепили к останкинским домовым,
по месту жительства. Другой бы демон ночей не спал от бесчестья - это
демона-то и к домовым! А Данилов ничего, поначалу, конечно, был расстроен,
но потом заглянул как-то ночью в собрание домовых на Аргуновскую улицу, и
домовые пришлись ему по душе. Он стал ходить к ним и пальцем о палец не
ударил, чтобы изменить унизительное свое положение. (Впрочем, теперь он
бывал у домовых редко. Но это - из-за занятости музыкой.)
Суета человечьей жизни опять захватила его, он махнул рукой на угрозы
и предостережения и решил, что пусть все идет как идет. И вот - дождался!
Явился порученец Валентин Сергеевич или кто он там на самом деле и
преподнес лаковую повестку с багровыми знаками времени "Ч".
Данилов лежал теперь в сырой пещере в Андах под шкурой древесного
ягуара и никакого выхода из нынешнего своего печального положения отыскать
не мог.
"А ведь они мне дают срок что-то предпринять, - думал Данилов. -
Последний срок, но дают. Иначе бы они меня немедля вызвали в судилище...
Хотят, чтобы я сделал выбор... Это еще не конец... Время есть...
Что-нибудь, а придумаю... Правда, не сейчас... а потом... потом..."
Соображения эти немного успокоили Данилова, и он, дав себе
решительное обещание в ближайшие же часы продумать план действий, на
каменной лежанке и задремал.
Но вскоре его разбудило хриплое знакомое мурлыканье. Данилов открыл
глаза и увидел перед собой кота Бастера. Кот был старый, полуслепой и
облезший - и хороший скорняк вряд ли бы взялся пошить из него кроличьи
шапки. Да что там скорняк! Не всякая живодерня согласилась бы принять
такого кота. Впрочем, служащих живодерни Бастер, наверное, бы удивил - он
был ростом с теленка. Когда-то Бастера признавали красивым, даже
великолепным, но до того он устал жить, что внешность его теперь
совершенно не заботила. И то ведь - завелся он в Египте во времена Изиды и
Озириса и очень скоро, без всяких рекомендательных писем, а только
благодаря своим трудам и талантам, стал священным покровителем Музыки и
Танцев. Вокруг стояла тьма египетская, но и в той тьме стараниями Бастера
кое-что делалось. Кое-что звучало и подпрыгивало. Сейчас он уже нигде не
служил, а находился на заслуженном отдыхе. Он был добр, в нем еще тлел
интерес к музыке, потому-то Данилов и любил кота и позволял ему появляться
в своей пещере, а в пещеру он допускал немногих.
- Здравствуй, Володя, - сказал Бастер. - Я тебе не помешал?
- Здравствуйте, - кивнул Данилов. - Я рад вас видеть. Я так...
вздремнул...
- Хорошо, - сказал Бастер. - Я посижу молча.
Данилов закрыл глаза, говорить ему не хотелось, но он знал, что кот
сейчас же начнет расспрашивать его о новостях московской музыкальной жизни
- и тут кота можно понять, но вот отвечать ему будет невмоготу. "А отчего
же потом-то искать выход? - подумал Данилов. - Надо решить теперь же,
непременно теперь..."
Но тут как бы игрой бликов на перламутре жемчужной раковины, как
дуновение Эола, лишь чуть всколыхнув сырой воздух пещеры, с цветами
анемонами в руках явилась нежная Химеко, вечная жрица и пророчица,
тончайшее создание природы, давняя подруга Данилова. Шелком фисташкового
кимоно проведя по щербатым камням пещеры, Химеко поклонилась Данилову и
цветы анемоны положила к его изголовью. Данилов привстал в смущении, ноги
свесил с лежанки. Кот Бастер поднял хвост трубой и сейчас же деликатным
дымком рассеялся в сумраке пещеры. Химеко стояла молча, голову кротко
наклонив, а Данилов любовался ею. Однако он тут же осознал, что теперешнее
явление Химеко вовсе некстати. Когда-то между ними была страсть, от
страсти той таял лед в Гималаях и вспухали великие реки, острова
поднимались в океане, лава клокотала в безумных кратерах Курил. И теперь
Химеко иногда волновала Данилова, но страсти прежней, увы, в нем не было
больше. Бывало, Данилов весь дрожал, спеша на свиданья с Химеко, теперь он
был с ней спокоен. Когда-то он желал навсегда поселиться рядом с Химеко в
туманных горах острова Хонсю. Но Химеко прижала тогда палец к губам и
покачала головой, и Данилов, смирясь со своим печальным жребием, принял ее
обычай, называемый цумадои, а значит, и стал приходящим другом Химеко.
Прилетать к ней на крыльях любви он имел право лишь по ее вызову. А каково
было мечтательному в ту пору Данилову с его нетерпеливой натурой видеть в
мыслях мягкие округлые плечи Химеко, ее безукоризненно верную грудь,
томительный танец ее тонких, гибких рук, думать о Химеко и сидеть дурак
дураком, ожидая ее вызова. Как давно это было! Кабы вернуть те хмельные
полеты юных лет!
Химеко все стояла молча и глядела на Данилова, была покорна, словно
его раба, чувство жалости шевельнулось в Данилове, и правая нога его сама
собой стала нащупывать камень пола. Но тут же Данилов сказал себе: "Нет!
Ни в коем случае! Нынче не до баб!.. Разве примешь с ними важное решение!"
Данилов так и застыл в глупейшей позе, правой ногой касаясь пола.
А во взгляде Химеко появилось нечто новое, тревога какая-то или даже
испуг. Что-то угадала она в судьбе Данилова, всплеснула птичьими рукавами
кимоно и вскрикнула.
Сразу же, руки вытянув прямо перед собой, она отступила на несколько
шагов в глубь пещеры, там и замерла в забытьи. Потом, вернувшись из
ниоткуда, она тихонько ударила ладошкой о ладошку - и в руках ее оказалась
лопатка оленя. У ног Химеко вспыхнул ровный синий огонь, а чуть поодаль
возникла большая каменная чаша с ледяной водой. Химеко осторожно опустила
лопатку оленя в синий огонь, а сама встала перед костром на колени. Некий
таинственный, но мелодичный звук возник в пещере. Данилов так и застыл,
свесив ноги с лежанки, придерживал дыхание, не шевелился, боясь помешать
гаданию Химеко. Но вот лопатка оленя раскалилась, нежными своими пальцами
Химеко подняла ее, задержала на мгновение в воздухе и тут же бросила кость
в чашу с ледяной водой. При страшном шипении и новых таинственных звуках,
теперь уже не мелодичных, а нервных, пещеру заволокло паром, у Данилова
потекли слезы и уши защипало, но Химеко бросила в чашу лепешку кагамимоти
вместе со змеей, менявшей кожу. Шипение стихло, пар исчез, оставив камни
пещеры влажными. Молча смотрела теперь Химеко на лопатку оленя, в
извилинах возникших на ней трещин читала судьбу Данилова - и вдруг
пошатнулась, швырнула кость на камни, в ужасе взглянула на Данилова,
вскричала "Дзисай!" - и исчезла.
- Постой! Не надо! Не делай этого! - Данилов, вскочив с лежанки,
крикнул вослед Химеко.
Данилов и прежде с иронией относился ко многим предрассудкам Химеко,
к ее наивным приемам, уж больно не вязались они с нынешним веком, но вслух
ей ничего не говорил - и нежная Химеко была упряма, и сам он уважал чужие
заблуждения. Но сейчас-то из-за него, Данилова, мог погибнуть его Дзисай,
или несущий печаль! По древнему обычаю Химеко одного из своих
родственников, находившихся у нее в услужении, чтобы оградить любезного ей
Данилова от бед и напастей, сделала Дзисаем Данилова. Все печали Данилова,
по мысли Химеко, обязаны были теперь стекать в него. Этот бедный Дзисай,
как, впрочем, и Дзисай по иным поводам, не должен был уже ходить в баню и
парикмахерскую, отобрали у него и электрическую бритву "Филипс", было ему
категорически запрещено ловить на себе насекомых, не ел ничего он мясного,
даже и из консервных банок, а на женщин глядеть он и вовсе не имел права.
Но худшее его ждало впереди. Если какая беда свалилась бы на Данилова или
бы он опасно занемог, сейчас же Химеко должна была бы объявить Дзисая
виноватым и убить его, полагая, что тем самым она облегчит участь
Данилова. Значит, теперь Химеко унеслась убивать кривым самурайским мечом
его Дзисая, а он, Данилов, как бы ни желал воспрепятствовать этому
варварскому обычаю, ничего изменить не мог. Он слишком ясно знал это и
сидел в пещере печальный.
"Дела мои, стало быть, плохи, - пришло ему на ум, - может, и выхода
нет..."
Но снова послышалось хриплое мурлыканье - и возник кот Бастер,
покровитель Музыки и Танцев.
- Я потихоньку посижу, - сказал Бастер.
- Сидите, - кивнул Данилов.
Но тут произошло сотрясение воздуха, все в пещере осветилось,
запрыгало, заходило ходуном, вежливый кот Бастер, не дожидаясь. Когда
бурное движение воздуха обернется видимой и плотной материей, истек тихим
фиолетовым дымом, а перед очами Данилова предстала и сама по себе
сверкающая, но и вся в дорогих камнях демоническая женщина Анастасия,
смоленских кровей, роскошная и отважная, прямо кавалерист-девица, схожая с
Даниловым судьбой, однако удачливее его, предстала, засмеялась от
удовольствия, теперешнего или будущего, сказала красивым низким своим
сопрано: "Вот ты где, ненаглядный мой Данилов! Что же ты теперь со своим
браслетом прячешься-то от меня?" И, не дожидаясь ответных слов Данилова,
крепкими полными руками обняла его и прижалась к нему, робея. Данилов
хотел было отстранить от себя Анастасию, но, взглянув в ее счастливые и
верные оранжевые глаза, ощутив ее сладкое, жаркое тело, понял, что не
прогонит Анастасию, да и глупо было бы делать это, пошло бы все прахом,
рассудил он, и в тот же миг забыл обо всем на свете. А вскоре в районе
Карибского моря, несмотря на все предосторожности Данилова возник не
предсказанный учеными ураган, он стремительно пронесся над Флоридой и
двинулся на запад, срывая на ходу железные крыши, катя изящных форм
автофургоны по хлопковым полям Луизианы. От службы погоды он тут же
получил акварельное имя "Памела". Среди знакомых Данилова, случайных и
далеких, действительно была Памела, но к нынешнему урагану она не имела
никакого отношения.

5

В дверь позвонили. То есть звонок у Муравлевых был музыкальный, за
семь рублей, и он закурлыкал по-журавлиному.
Муравлев, ворча и подтягивая мятые польские джинсы, пошел открывать.
На пороге стояла жена его Тамара, держала в руках авоськи, тяжелые,
как блины от штанги Алексеева.
- Ну проходи, - сердито буркнул Муравлев. - Любишь ты эти магазины.
Часами готова в них бродить.
- Что же делать? - вздохнула Тамара.
Муравлев рассмотрел покупки, пиво было "Жигулевское" и с сегодняшней
пробкой, и был кефир, жена ни о чем не забыла, но Муравлев сказал на
всякий случай:
- Пива могла бы взять и больше.
Он проследовал за женой, тащившей сумки на кухню, на ходу извлек из
авоськи круглую булочку за три копейки и, откусив от булочки половину,
сказал:
- Данилов звонил.
- Он каждый день звонит, - сказала Тамара, - да все заехать нет
времени.
- Сегодня заедет.
- Надо же! - обрадовалась Тамара. - Я точно предчувствовала, фасоли
зеленой давно не было, а сегодня захожу в кулинарию, смотрю: стоит. Я и
подумала: вот бы Данилов пришел к нам на лобио.
- Придет, придет, - дожевывая булочку, сказал Муравлев. - Ты
хозяйничай, а у меня работы много.
Отдышавшись, Тамара заглянула в комнату своего сына Миши, склонного к
глубоким раздумьям, с намерением увидеть страдания пятиклассника над
домашними заданиями. Но Миша спал, прямо за столом, положив голову и руки
на лист ватманской бумаги. Вскоре Миша был разбужен, и, пока он тер глаза,
Тамара разглядела, что на ватман наклеена вырезка со статьей
проницательного профессора Деревенькина, громившего легенды о пришельцах,
а вокруг статьи были нарисованы ножи, пушки и кулаки, грозившие и
профессору и статье.
- Да, Витя, а как у Данилова с деньгами? - вспомнила Тамара.
Муравлев, лежавший с журналом "Спортивные игры" на диване, отозвался
не сразу:
- С деньгами? Да все так же... Даже хуже, по-моему.
- Он сказал?
- Ничего он не скажет, ты же знаешь Данилова...
- Что же нам делать?
- Я не знаю, - сказал Муравлев. - У меня будет приработок... И ты
хотела решать с шубой...
- Да, - вздохнула Тамара, - с шубой надо решать.
Шуба у Муравлевых была роскошная, колонковая, с черными полосками
судьбы на коричневой глади, купленная за шестьсот трудовых рублей у
Тамариной сослуживицы Инны Яковлевны Ольгиной. Деятельность семьи
Муравлевых в последние полгода оправдала покупку шубы, Муравлевы гордились
ею, сам Виктор Михайлович Муравлев даже и в жаркие дни с охотой выгуливал
шубу на балконе, проветривая и ее и себя. Однако скоро шуба стала трещать,
греметь, словно жестяная, и как бы взрываться мездрой. Скорняки сказали,
что дело гиблое и надо было глядеть раньше, - шуба досталась Муравлевым
гнилая. Выслушали Муравлевы и совет - теперь же и нести шубу в
комиссионный магазин, чтобы вернуть хоть кое-какие деньги. Знакомый