Орлов Вадим. Альтист Данилов

Данилову, минуя звуком кружки и запретные стаканы: "Помни! Боящийся не
совершен в любви!" И исчез.
Нервные Мишины излияния тогда расстроили Данилова, но, если
разобраться по совести, он остался к ним глух. Данилов знал уже свою
дорогу в музыке, Мише он мог только сочувствовать, но что тому - его
сочувствие. А через полчаса заботы дня заставили Данилова забыть о Мишиных
волнениях. Заботы те были из долгов, из общественных поручений, из
бездарного проигрыша "Динамо" на последних минутах "Спартаку". Теперь
Данилов вспомнил слова Коренева, и они озарились для него иным светом.
- Скрипка никому не нужна?
Немытый опухший инвалид в мятом кителе железнодорожного проводника
расталкивал занятых пивом людей и раздражал их ущербным предложением.
Небритый волос его был бел и мягок, лежал на щеках пивной пеной. Инвалида
гнали тычками, оберегая свои драгоценные кружки, без всякого к нему
сочувствия, как и полчаса назад, когда он, крича, что в его вагоне Геринга
везли на процесс, лез без очереди к пивному крану.
- Скрипка никому не нужна? А? За бутылек отдам!
- Какая еще скрипка?
- А я почем знаю, какая. Скрипка, и все. Со струнами. В футляре.
Большая скрипка. Футляр - дрянь, а скрипка вся лаком покрытая. Четыре
рубля, и больше не надо.
- А на кой, дед, мне скрипка-то? Или вот ему?
- Сыну купи, о детях-то думай, не все пей! Бантик ему на шею надень и
пусти в школу. Или можешь этой скрипкой гвозди в стену вколачивать, она
крепкая. А то можешь на струнах сушить платки или кальсоны.
- Дед, сознайся, спер ты скрипку-то!
- Упаси бог! Я Геринга на процесс в вагоне возил. Никогда не ворую. В
своем дворе нашел, на Цандера, на угольной куче. Так и лежала. Я во дворе
обошел всех музыкантов. Кто на баяне играет, кто на губной гармонии, кто
на электричестве, а скрипка никому не нужна. Я ведь недорого прошу.
Поллитру, и все. Но уж не уступлю ни рюмки. Лучше разобью дрыну-то эту с
футляром.
- Иди-ка, дед, отсюда, здесь не подают.
- Простите, - сказал Данилов, - а где, собственно, ваша скрипка?
Инвалид осмотрел Данилова, оценил, видимо, его тихую, интеллигентную
натуру и сказал:
- А за дверью. Здесь с ней не протолкаешься.
Только что Данилов был в воспоминаниях о Кореневе и разговоры
инвалида воспринимал рассеянно, краем уха. Теперь он шел за ним в
волнении, почти наверняка знал, что ему покажет инвалид. На воздухе
инвалид поманил Данилова за угол бани, тут на мерзлой земле, дурно к тому
же пахнущей, Данилов увидел свой альт.
То есть сначала он увидел старый потертый футляр, но инвалид неловко
открыл футляр, альт и обнаружился.
- А платок где? - заикаясь, спросил Данилов.
- Какой платок? Какой еще платок? - удивился инвалид, но отвел глаза.
- Там платок был, - сказал Данилов, стараясь говорить спокойнее.
- Никакого платка! Никакого платка! - сердито забормотал инвалид. -
Не хочешь скрипку брать - не бери!
Было ясно, что инвалид завладел платком, но теперь он, ворча, стал
закрывать футляр, да и о платке ли стоило беспокоиться Данилову! А он не
знал, что ему делать. Заявить инвалиду, что это его, Данилова, инструмент
и, выхватив альт из рук отставного проводника, уйти с ним или убежать?
Инвалид сейчас бы поднял крик, и публика из пивного буфета, не
разобравшись, в чем дело, бросилась бы с удовольствием за Даниловым и его
самого, несомненно, помяла бы, и альт, уж точно, искалечила бы до потери
звука. Вести же инвалида в милицию, в пятьдесят восьмое отделение, что
возле магазина "Диета", тоже было предприятием неверным - инвалид с альтом
мог утечь по дороге. Оставалось - альт выкупать.
- Сколько вы за него просите? - сказал Данилов.
- За кого - за него?
- Ну, за нее...
- Сколько, сколько! Сколько стоит. Поллитру.
- Ладно, - сказал Данилов.
Он стал рыться в карманах и нашел рубль с мелочью. "У меня же были
деньги, - растерянно думал Данилов. - Я же с деньгами вышел..." И тут он
вспомнил: да, деньги у него были, но он их отдал вдове Миши Коренева.
- Вы знаете, - в волнении сказал Данилов, - четыре рубля у меня не
набираются...
- Ну хорошо, - сжалился инвалид. - Гони три шестьдесят две, и ни
копейки меньше. И так без закуси остаюсь.
- У меня всего рубль с мелочью...
- Ну нет! - возмутился инвалид, поднял инструмент и держал его теперь
под мышкой. - За такую-то большую скрипку! Это на самый дерьмовый
портвейн! Сам и пей!
Данилов взял инвалида под руку, заговорил ласково:
- Знаете что, поедемте ко мне домой. Тут всего-то дороги на полчаса.
Я вам на десять поллитр дам...
Подозрения, возникшие, видно, в инвалиде, теперь укрепились и
разрослись, он отодвинулся от Данилова подальше в уверенности, что этот
хитрый бородач заманивает его в гибельную ловушку.
- Другого дурачь! - зло сказал инвалид. - Нету четырех рублей - ну и
иди гуляй.
- Я вам через сорок минут привезу! - взмолился Данилов. - Вы только
подождите.
- Если я через десять минут стакан не приму, меня врачи не поправят.
Организм ослаблен после вчерашнего. Я эту скрипку через десять минут
крушить стану.
И инвалид, повернувшись, пошел с инструментом к двери в пивной буфет.
- Постойте! - вскричал ему вослед Данилов.
Но инвалид был непреклонен.
"Что же делать? Что же делать?" - судорожно думал Данилов. Не хотел
он, ох как не хотел нарушать свой принцип и демоническим образом
возвращать альт, знал, что потом долго будет корить себя за слабость, и
теперь чуть ли не кричал на себя, малодушного, чуть ли не топал на себя
ногами, но услужливое соображение: "на мелочь нарушишь, только на четыре
рубля и нарушишь-то!" - все же осилило. Данилов, закрыв глаза, перевел на
браслете пластинку со знаком "Н" вперед, поймал в воздухе две мятые
бумажки. Кинулся вдогонку за инвалидом, нашел его в буфете, инвалид пил
пиво.
- Вот! Держите! - вскричал Данилов.
- А уж я загнал! - рассмеялся инвалид, разжал левый кулак, и на его
ладони Данилов увидел трешку и рубль.
- Кому? - ужаснулся Данилов.
- А леший его знает! Маленький такой в кроликовой шапке. Он мне сразу
четыре рубля отвалил. И на кружку дал. А ты жмотничал, деньги прятал...
- Куда он пошел?
- Куда пошел, туда и пошел. Мне-то что! Хоть бы и в Африку. Я вот в
магазин!
Кинулся Данилов на улицу, в одну сторону пробежал, в другую - нигде
не было человека в кроличьей шапке и с инструментом. Да ведь и в ста
направлениях можно было уйти от Марьинских бань! Тот уж человек с покупкой
сел, наверное, в троллейбус или трамвай. Данилов остановился в отчаянии.
Одно лишь было у него приобретение - на некий туманный след он мог указать
уголовному розыску. И тут из-за кирпичного угла Марьинских бань высунулась
радостная и мерзкая рожа честолюбивого шахматиста Валентина Сергеевича,
вручившего Данилову в собрании домовых лаковую повестку с багровыми
знаками, высунулась, показала Данилову красный язык и исчезла.
"Вот оно что! - понял Данилов. - Дразнят меня! И дразнят-то глупо, а
вот провели как ребенка! Им только и надо, чтоб я ответил. Терпи, Данилов,
терпи. Как друга прошу, терпи. И так уже вляпался, хоть и на мелочь, хоть
и на четыре рубля, а все втравился в их развлечение. И не то плохо, что
они получили удовольствие - пусть их тешатся, а то плохо, что я в
нетерпении изменил принципу. Нет, все. Альт для меня должен перестать
существовать. Нет Альбани - и все. И не было. И не будет..."
Однако Данилов посчитал, что все же не лишним будет зайти к
следователю в милицию и рассказать ему про инвалида и про покупателя в
кроличьей шапке. А вдруг останкинская милиция окажется сильнее и
расторопнее порученца Валентина Сергеевича?
Вечером играли "Лебединое". Данилов думал о Наташе. Были мгновения,
когда душа его так сливалась с музыкой Петра Ильича, что Данилов
чувствовал себя принцем Зигфридом, а Наташа виделась ему бедной
заколдованной лебедью, и Данилову хотелось пойти и разрушить в прибрежных
камышах злые чары. Когда партия альта в партитуре по желанию Петра Ильича
отсутствовала, Данилов доставал из кармана клочок с телефоном Наташи и
рассматривал его. Но вот злой гений был сломлен, утих перьями на
подметенном в антракте полу, музыка воссияла финалом. Зажглись и
электрические огни. Чуткий на ухо дирижер за сценой подошел к Данилову,
сказал ему: "Спасибо!" Данилов удивился, он был смущен, он чувствовал, что
играл хорошо, но от дирижера одобрения не ожидал. "Ваш инструмент сегодня
украшал наш оркестр", - добавил дирижер, поклонился и пошел по коридору.
"Он-то, наверное, думает, что при мне Альбани..." - пришло в голову
Данилову. Отрадно было то, что слов дирижера никто не слышал...
Банное явление альта все вернуло на свои места. Что Данилову было
дорого - по тому и били. Пока были довольны альтом, а узнали бы про
близкого человека - и человека этого тут же бы смяли ради своих холодных
забав. Даже если сейчас Наташе плохо, даже если он ей нужен, все равно
оттого, что он окажется рядом с ней, ей же в конце концов станет хуже. Он,
Данилов, человек, но он еще и демон на договоре. И рисковать будущим
Наташи, а то и жизнью ее, он не имеет права. Ему уже сообщено о времени
"Ч", оно ему еще не названо, но где-то определено с точностью до
микросекунд и может быть объявлено ему в любое мгновение. Судьба его
взвешена и просеяна в ситах, что же ему теперь-то морочить Наташе голову и
ранить душу, коли завтра он станет вдруг никем, утеряет свою сущность и
даже не перейдет ни в какое вещество! Но это ладно, это его жизнь. А как
бы не пострадала Наташа оттого, что он, Данилов, был теперь влюблен в нее,
как бы не сгубила ее его земная любовь.
Данилов в троллейбусе разорвал клочок с телефоном Наташи и сунул
бумажки в ящик для использованных билетов. Однако облегчения не испытал -
номер телефона он помнил.
Обычно после "Лебединого" Данилов, успокоенный, просветленный,
засыпал быстро. А теперь все ворочался. Как будто бы и не Наташа его
беспокоила, с Наташей дело было решено. Данилов выпил барбамил, но
барбамил не помог. Стараниям барбамила явно препятствовало нечто
постороннее. И тут пластинка с буквой "Н" на его браслете сама собой
сдвинулась вперед, подтолкнув Данилова в демоническое состояние. "Вот оно!
Вызывают! Сейчас и назначат уточненное время "Ч"!" - подумал Данилов, хотя
и знал, что время "Ч" объявляется иным способом. "Примите депешу!" -
ощутил Данилов деликатный сигнал. Депеша была короткой, Данилов
расшифровал ее сразу же и уяснил, что на Землю по премиальной путевке
Канцелярии от Наслаждений на две недели каникул направляется однокашник
Данилова по лицею Кармадон.
Данилов понял из депеши, что Кармадон в последние годы провел
блестящие операции в созвездии Волопас, теперь премирован отдыхом на
Землю, и Данилов обязан взять на себя хлопоты об его ночлеге и
развлечениях. "Что же, они не знают, что ли, что мне назначено время "Ч"?
- подумал Данилов. - Если не знают, то и пусть!"
Данилов перевел себя в человеческое состояние и скоро заснул.
Засыпая, опять вспомнил слова Миши Коренева: "Помни, Данилов, боящийся не
совершен в любви!"

7

Утром в половине шестого Данилова разбудил телефон. "Неужто Наташа?!"
- вскочил с постели Данилов. Звонила его бывшая жена, Клавдия Петровна.
- Слушай, Данилов, - сказала она. - Я собираюсь выйти замуж за
профессора Войнова...
- Я слышал, - сказал Данилов, задерживая зевок. - Это который по
экономике Турции... Я рад за тебя...
- У меня сегодня очень важный день: при профессоре начинается мой
испытательный срок, ты должен освободить меня от всех забот, я прошу тебя
как друга, - решительно сказала Клавдия.
- То есть каких забот? - взволновался Данилов.
- Ты должен выполнить уйму моих дел, и домашних, и служебных. Мне
надо развязать руки, ты сам понимаешь, как трудно и рискованно будет мне
поначалу при таком серьезном человеке, как Войнов.
- Но я-то тут при чем! - тенором взвился Данилов. - Я же тебе давно
не муж. Мы разведены судом!
- Ну, Данилов, милый, ах какой ты несносный, ты же обещал быть мне
другом... Ну смилуйся, государыня рыбка! Ну-у... А, Данилов?.. И потом,
наконец, прости, что я тебе об этом напоминаю, но ты ведь мог быть отцом
моего ребенка... Даже отцом многих моих детей... - Последние слова Клавдия
произнесла с прежней лаской, но и с угрозой, давая Данилову понять, что
имеет все права на исполнительный лист и из-за несговорчивости Данилова
своими правами вынуждена будет воспользоваться, хотя это - крайний случай
и дурной тон.
- Помилуй... - начал было Данилов, но Клавдия тотчас же сказала
голосом, каким могла заговорить умирающая лебедь Сен-Санса - Плисецкой,
уже затрепетавшая ослабшим крылом:
- Если ты мне не поможешь, я повешусь, ты меня знаешь...
- Ну ладно, - вздохнул Данилов. - Но я могу только по утрам...
- Вот и прекрасно! - воскликнула Клавдия. - На неделю!
Сразу же она продиктовала Данилову список своих забот. Было в нем
шестнадцать пунктов. Данилов записывал заботы и думал о том, что и
сегодня, верно, он снова не получит из химчистки синие брюки.
Он все ждал каких-нибудь особенных толчков внешних сил, независимого
от него движения демонической пластинки браслета или уж, на крайний
случай, совершенно необыкновенного, скандального знака, объявившего бы о
прибытии Кармадона. Но нет, Кармадон не являлся. "А жаль", - думал
Данилов. Теперь он полагал, что Кармадон наверняка освободил бы его от
забот Клавдии Петровны. Может быть, он даже испепелил бы ее в сердцах. Но,
видно, отпускные задержали Кармадону, а то и премиальные.
Хотя у Данилова не было никакого желания вступать в переговоры с
внеземными силами, то есть помимо всего прочего напоминать о себе, однако
он вступил.
В связи с прибытием Кармадона он потребовал у Канцелярии от
Наслаждений индикатор, на манер счетчика Гейгера, который бы тут же
фиксировал наличие вблизи Данилова демонических сил. "Для удобства
сопровождения Кармадона в пространстве, - объяснил Данилов. - Ща-а-а как
мне да-а-адут!" - думал он, зажмурившись. Однако индикатор ему тут же
прислали. "Что же, они и в самом деле, что ли, не знают о времени "Ч"?" -
удивился Данилов. Индикатор походил на шариковую ручку системы
"Рейнольдс", на самом верху его при наличии вблизи демонических сил должна
была высветляться изнутри голая рубенсовская женщина в красных сапогах.
Данилов сказал мысленно: "Ну, Валентин Сергеевич, держитесь!" Настроение у
него улучшилось, был он самонадеян, смел, полагал, что Валентин Сергеевич
теперь где-то далеко и внизу.
Утром по списку забот Клавдии Петровны Данилову следовало отправиться
в Настасьинский переулок, в дом номер восемь. На листочке, пахнувшем
перламутром для ногтей, изящно и лениво было написано: "Зайти и отметиться
в очереди. Хлопобуды. Будохлопы". Дом, крепкий, когда-то доходный, Данилов
отыскал легко. Перескакивая через ступеньки, Данилов все же не сразу
оказался на втором этаже, он отвык от старых лестниц, в своем
кооперативном строении он был бы уже, наверное, под крышей. Согласно
бумаге Данилов позвонил в квартиру номер три. На двери была медная
табличка, на ней изображение куриного яйца с пасхальным рисунком и
курчавые слова: "Юрий Ростовцев, окончил два института", а ниже, в
скобках, меленько: "из них один университет". Дверь приоткрылась, и
высокий мужчина, в очках, лет тридцати пяти, с лицом веселого и кормленого
ребенка, выглянул на волю. Смотрел он на Данилова с любопытством, но и с
сомнением, словно бы чего-то ждал. Или слов каких или пароля. "Хлопобуды",
- сказал на всякий случай Данилов. "Будохлопы", - кивнул Ростовцев (а это
был он), то ли поправляя Данилова, то ли отвечая на пароль. Но дверь тут
же распахнул и Данилову улыбнулся. Каким Данилов ни был в то мгновение
деловым, а все же отметил удивительное обаяние румяного хозяина квартиры.
"С этаким не пропадешь, - подумал Данилов, - с этаким любая авантюра не
страшна, и в очереди за пивом морду не побьют, и если в ресторане чистую
скатерть попросит, официантка в такого салатницу не швырнет..." Впрочем, у
самого Данилова обаяния было не меньше. Но всегда ли был уверен в себе
Данилов? Увы, не всегда...
- Мне отметиться в очереди, - сказал Данилов.
- Сюда проходите, пожалуйста, - поманил его Ростовцев, закрыл дверь,
а сам исчез в боковой комнатушке. В руке его Данилов успел увидеть
вересковую трубку несомненно федоровской работы.
Прихожая в квартире была огромная, в доме Данилова в ней обязательно
бы устроили площадку для игры в городки, а то и просто, на всякий случай,
забили бы ее со всех сторон досками и фанерой. Теперь в прихожей или в
коридоре, где виднелись между прочим детская коляска, вешалки, велосипеды
и оцинкованное корыто, повешенное на крепкий гвоздь, теснились десятки
людей. Свет горел, и Данилов мог заметить, что публика собралась в
прихожей отменная. Все люди были исключительно приличные, прекрасно
одетые, не курили, не толкались, чего следовало бы ожидать в очереди, и
говорили вполголоса. Почти совсем не имелось в прихожей юношей, в
особенности длинноволосых, а те, которые были, жались как-то, на себя не
походили, не хамили, видно было, что они кого-то заменяют. Большинство же
ожидавших относились к среднему поколению, самому деятельному и
динамичному теперь. Здесь стояли сорока- и тридцатилетние люди, в самом
соку, а им и еще соки предстояло добирать. Хозяин квартиры Юрий Ростовцев,
окончивший два института, был, пожалуй, из них самый бедный и несолидный,
пусть и имел федоровскую трубку. Дамы присутствовали пышные, цветущие, в
дорогих нарядах, и Данилов представил, что и его бывшая жена Клавдия
Петровна выглядела здесь бы неплохо. Данилов вспомнил, что на подходе к
дому - в переулке и на улице Чехова - он видел много личных машин. все
больше "Волг", а то и каких-нибудь там изумительных "опелей" и "пежо" с
московскими номерами. Не иначе как на тех машинах прикатили сюда люди из
очереди.
- Данилов, и вы тут?
Данилов обернулся. Кудасов стоял перед ним.
- Я не за себя, - сказал Данилов.
- Номер-то у вас какой? - спросил Кудасов.
- У меня никакого...
- Ну а у того-то, вместо кого вы? Если не секрет...
- Сейчас посмотрю, - сказал Данилов, - у меня где-то есть бумажка...
Двести семнадцатый, что ли...
- Я чуть впереди, - сказал Кудасов. - Это вы за Клавдию Петровну,
наверное?..
- Да...
- Вы номер-то на ладони чернилами напишите.
- Зачем на ладони?
- Ну как же... Для верности... Здесь все так делают... Вот мою ручку
возьмите... Чернила хорошие.
Данилов поневоле вывел на ладони "217", ручку вернул с
благодарностью, сказал:
- Давно я не писал номеров на ладони.
- А то как же... Здесь ведь такая публика - палец в рот не клади! Я
вот на двух написал, на одной - арабскими, на другой - римскими, да и
покрупней, чем вы.
Было душно, и Данилов распахнул пальто.
- Ба, да у вас у самого ручка-то есть! - сказал тут же Кудасов,
углядев известный нам индикатор.
- Она не пишет, - поспешно сказал Данилов.
- Шведская?
- Шведская, - согласился Данилов.
- Кабы заглянуть...
- Да пожалуйста... - жалобно сказал Данилов.
Он протянул Кудасову ручку, опасаясь при этом, как бы не засветилась
грешным делом голая рубенсовская женщина в красных сапогах. Женщина не
засветилась, ничего демонического в квартире Ростовцева не было.
- Умеют же, - сказал Кудасов, возвращая индикатор.
- Умеют, - вздохнул Данилов.
- Но, видно, дешевая она...
- Недорогая...
- А вот умеют...
Зная Кудасова, Данилов чувствовал, что очень скоро Кудасов поставит
его, Данилова, в такое положение, в каком ему ничего не останется делать,
как подарить Кудасову шведскую недорогую ручку, а Кудасов еще и ломаться
станет... "Но нет уж, шиш!" - подумал Данилов.
Но тут индикатору во спасение дверь одной из комнат открылась, и в
прихожую стремительно вышли люди, явно те, которых ждали. Были они
чрезвычайно озабоченные и значительные, ни на кого не глядели, ни с кем не
здоровались, спешили куда-то, в другую комнату, словно в преддверии
великих событий, с очередного заседания на внеочередное. Все задвигались,
с готовностью стали уступать дорогу, сжимаясь и делаясь плоскими, а тоже
были, видно, люди не простые. Дамы вставали на цыпочки, желая углядеть,
кто ж там идет-то. Впереди шествия Данилов заметил маленького человека с
черной бородкой, верткого, легкого и решительного, он и придавал движению
ритм и важность, то был известный социолог Облаков, доктор наук, Данилова
в какой-то компании знакомили с ним, у Добкиных, что ли. К удивлению
своему, Данилов увидел среди прошедших и известного ему директора магазина
Галкина. Дама в зимнем парике обернулась к Кудасову и Данилову, вся
возбужденная и пылкая:
- А вот тот-то, тот - кто, в сером костюме?
- Комментатор-международник, по телевизору выступает, - обиженно
сказал Кудасов. - И сюда просочился!
- Да нет! Не тот в сером костюме, а который в сером костюме сзади
шел!
- Врач.
- Косметолог?
- Диетолог.
- А гинеколог где же?
- А я почем знаю! - сердитый Кудасов отвернулся от дамы, прохождение
комментатора-международника в числе распорядителей, видно, поубавило в
Кудасове куртуазности.
Важные люди прошли, закрыли за собой дверь. В прихожей сразу стало
шумно, в очереди вот-вот должно было возникнуть движение. То, из-за чего
не выспались и не курили в коридоре, начиналось.
- А вы что же, не сумели сюда пробиться? - сказал Кудасов. - Или
проспали?
- Да как-то недосуг было...
- Вот и зря... А впрочем, я вас знаю... - покачал головой Кудасов. -
Вы человек беспечный - живете только нынешним днем. Думать о будущем вам и
в голову не приходит... И детей у вас нет...
- Да уж куда тут... - вздохнул Данилов.
- Номер первый! - деловито прозвучало в прихожей.
И стали номера по очереди проходить в комнату с комиссией, или как
там ее называть, а оттуда возвращались вскоре и теперь уже, довольные, шли
к выходу. Очередь двигалась потихоньку, Данилов расстегнул все пуговицы
пальто, а лохматую нутриевую шапку, чудом купленную ему Муравлевым в
пригородном меховом ателье за двадцать рублей, повесил на криво загнутый
угол оцинкованного корыта. Он прикинул в уме скорость движения очереди и
понял, что проведет здесь полтора часа. "Ну, Клавдия!" - пригрозил он
подруге профессора Войнова. Впрочем, и сам он был хорош!
Но вот отметился Кудасов, улыбаясь и засовывая бумажник в потаенный
карман пиджака, прошел мимо Данилова. А через четверть часа вызвали и
номер двести семнадцатый. Данилов двинулся было на вызов, но вдруг ему
стало жалко нутриевую шапку, висевшую теперь от него далеко, не хотелось
бы ее терять, а тут еще прихожую пересек со сковородкой в руке,
направляясь, видно, на кухню, румяный тридцатилетний отрок Ростовцев, и
Данилов отметил, что обаятельный-то он обаятельный, но в сущности пират и,
наверное, где-то прячет клад.
- Номер двести семнадцатый, - сказали опять.
"Ну ладно, - подумал Данилов. - Шапка не инструмент, да и
демонических сил здесь нет..." И он пошел в большую комнату, видно,
столовую.
- Номер двести семнадцатый?
- Да, - улыбнулся Данилов, - двести семнадцатый...
И он предъявил ладонь с чернильными цифрами.
Спрашивал не Облаков, социолог и доктор наук, хотя Данилов сразу
понял, что он тут главный, а крупный пегий человек в пушистых баках и
усах, сидевший на три стула левее Облакова. Он держал ручку и имел перед
собой зеленую тетрадь, то ли ведомость, то ли вахтенный журнал.
Вообще же люди, сидевшие за пустым обеденным столом, накрытым
индийской клеенкой в шашлычных сюжетах, а их было девять человек, походили
и на приемную комиссию, хотя Данилову и трудно было представить заседание
приемной комиссии в комнате с телевизором, старенькими тумбочками в
балясинах, ореховым трюмо, мраморным рукомойником и немецкими ковриками на
стенах - гуси на них паслись и прыгали кролики возле склонившейся к ручью
Гретхен, видимо, дочери мельника. При этом люди за столом опять показались
Данилову такими значительными и большими, что Данилов сразу же
почувствовал расстояние между ними и собой, он даже заробел на мгновение,
будто он стоял теперь у подножья пирамиды Хеопса (по новой науке - Хуфу),
а эти люди глядели на него с последних великаньих камней пирамиды.
- Ваша фамилия? - спросил пегий человек.
- Данилов, - ответил Данилов.
- У нас таких нет, - сказал пегий человек.
- Я за Соболеву Клавдию Петровну, - сказал Данилов.
- Отчего она доверила вам?
- Я ее бывший муж... - сказал Данилов.
Пегий человек с сомнением поглядел на Облакова, тот наклонил голову и
сказал быстро:
- Бывшим мужьям доверять можно.
- Все же покажите какой-нибудь документ, - сказал пегий человек.
Он изучил театральное удостоверение Данилова и его паспорт, а данные
паспорта - серию, номер, каким отделением милиции выдан и когда - записал
в зеленую тетрадь.
- Хорошо. Мы отмечаем Соболеву.
- Я могу идти? - спросил Данилов.
- А взнос?
- Какой взнос?
- Пятнадцать рублей.
- Она мне ничего не говорила, - сказал Данилов. - При мне нет
пятнадцати рублей... Она попросила отметиться - и все... Придет в
следующий раз и заплатит...
- Она прекрасно помнила об этих пятнадцати рублях, - мрачно заявил
человек в красивых очках, именно его Кудасов назвал международником,
Данилов ему явно не нравился.
- Вы займите пятнадцать рублей, - доброжелательно сказал Облаков. -
Наверное, в очереди у вас есть знакомые.
При этих словах директор магазина Галкин принялся рассматривать
кроликов милой Гретхен.
- У меня здесь нет знакомых, - сказал Данилов, он был рад тому, что