Орлов Вадим. Альтист Данилов

девять.
- Ладно, - сказал Данилов.
- Данилов, - сказала Клавдия. - Для меня это все серьезно... Что-то
происходит в последние дни с Ростовцевым... Чем-то он увлечен... Я прошу
тебя, ты... так... между прочим... выясни, что с ним... Вдруг он откроется
тебе... Зачем-то он ходит на ипподром...
- А как же твоя независимость? - спросил Данилов.
- Ее не достигнешь сразу, - сказала Клавдия.
"Стало быть, - думал позднее Данилов, - она подпускает меня к
Ростовцеву неспроста... Он, видно, отбивается от рук, и ей нужна
информация о нем..." Данилов не стал говорить Клавдии о том, что очередь
ему не нужна. Он пожалел Клавдию, почуяв ее действительную, а может, и
мнимую (не все ли равно!), озабоченность. Да и Ростовцев был интересен
ему. Помнил Данилов и о совете Малибана. Словом, в начале пятого Данилов
оказался на углу проезда Художественного театра. Постоял минуты две и
увидел Ростовцева на лошади. Ростовцев ехал по тротуару ему навстречу и на
вид был сегодня простой, не имел ни попугаев на плече, ни трости, ни
кальяна. Среди прочих людей, оказавшихся в ту пору на улице Горького и
нисколько не удивленных всадником, он выделялся лишь не по сезону легким
костюмом, видно жокейским. Ростовцев спрыгнул с лошади, привязал ее к липе
и пошел к Данилову. Данилов раскланялся с Ростовцевым, протянул ему руку,
сказал, что, по всей вероятности, и Ростовцев знает, с кем имеет дело,
хотя они и не были друг другу представлены. Да, согласился Ростовцев, это
так. Они вошли в кафе, разделись (Ростовцев сдал в гардероб жокейскую
кепку) и поднялись на балкон. Заказали пломбир и бутылку "Твиши". Тут
Данилов все же взглянул на демонический индикатор и опять не обнаружил
присутствия в Ростовцеве чего-либо особенного.
- Как я понял из слов Клавдии Петровны, - сказал Ростовцев, - вы,
Владимир Алексеевич, хотели бы попасть в очередь хлопобудов?
- Да, - сказал Данилов.
- Простите, зачем это вам?
- Мне... собственно... - замялся Данилов, подумал: "Предварительный
досмотр, что ли? А вдруг он потребует вступительный взнос? У меня пятерка.
Тут хоть бы за мороженое расплатиться..." - Знаете, может, Клавдия не
слишком поняла меня... Я не так чтобы отчаянно рвусь. Если для вас
содействие хоть сколько-нибудь обременительно, давайте сейчас же и забудем
об этом деле...
- Нет, - сказал Ростовцев строго и как бы имея право на эту
строгость. - Не обременительно. Но зачем это вам?
- Из-за книг! Дежурить в магазинах у меня нет возможности,
переплачивать на черном рынке - тем более.
- А вам нужны книги?
- Да, - сказал Данилов. - Я собираю. И читаю... О музыке, об
искусстве, об истории, о народовольцах... Сейчас вышел "Лувр" в большой
серии, но как его достать? А дальше будет хуже. Без книг я не могу.
Тут Данилов не врал.
- Я вас понимаю, - сказал Ростовцев. - В книги стали вкладывать
деньги. Как в ковры и драгоценные камни... Что ж, в вашем желании есть
резон... Я сам книголюб... Сейчас пытаюсь собрать все о лошадях...
- У вас прелестная лошадка, - льстиво вставил Данилов.
- Это случайная кобыла, - небрежно сказал Ростовцев. - Взял, какая
была свободна. У меня сейчас действительно хороший жеребец.
Вспомнив о жеребце, Ростовцев несколько переменился. Этот румяный
рослый человек сегодня не казался Данилову злодеем. Но был он серьезен,
строг и как бы давал понять, что разговор может произойти деловой и
холодный. Теперь же он заулыбался, отчасти даже мечтательно, и опять, как
в Настасьинском переулке, стал похож на кормленого и обаятельного ребенка.
- Вы увлекаетесь верховой ездой? - спросил Данилов.
- Да, увлекся!
И Ростовцев, не дожидаясь расспросов Данилова, даже не обратив
внимания на то, есть ли у Данилова подлинный интерес к его откровенностям,
принялся рассказывать о своем увлечении. Сначала он просто, поддавшись
моде, стал ходить в клуб любителей верховой езды в Сокольники ("Как
Муравлев", - отметил Данилов). Сам горожанин, никогда не садился в седло,
оказался неуклюж, чуть ли не с табуретки влезал на лошадь. А ведь в юные
годы был спортсмен... Падал с лошади, ломал ребра, два месяца лежал в
больнице. Но не отступил. И вот он уже вместе с другими катался аллеями
Сокольнического парка. Но именно катался! А в нем уже пробуждалась
страсть. Ноздри у него раздувались! Предки, возможно скифы, возможно
конники Мономаховой рати, оживали в нем. Да и хотелось ощутить себя
настоящим мужчиной - всадником. И чувство прекрасного ждало удовлетворения
- есть ли более красивое животное, нежели конь, особенно когда он в
движении? Словом, это долгий разговор, подробности которого вряд ли будут
интересны Данилову ("Отчего же!" - искренне сказал Данилов), но он,
Ростовцев, увлекся лошадьми всерьез. Проник на ипподром, там у него и
прежде были связи, теперь эти связи укрепились, он на бегах свой человек.
Прочел массу книг, множество публикаций в забытых теперь газетах и
журналах. Вот, скажем, раскопал перевод трактата Киккули о тренинге
хеттских колесничных лошадей. ("Кого, кого?" - заинтересовался Данилов.)
Киккули, Киккули, сказал Ростовцев, был такой замечательный
лошадник-меттаниец Киккули, это в четырнадцатом веке до нашей эры. Тогда
хетты поняли, что принести победу армии могут лишь колесницы. ("Ну, ну!" -
подтолкнул Ростовцева к продолжению рассказа Данилов.)
- Киккули писал, - произнес Ростовцев взволнованно: - "На десятый
день, когда день только начинается, а ночь кончается, я иду в стойло и
возглашаю по-хурритски к Пиринкар и Саушга, чтобы они дали здоровье для
лошадей... а потом веду их на ипподром..." Как он любил лошадей! -
закончил Ростовцев и покачал головой, то ли сожалея о Киккули, то ли давая
понять, что теперь лошадей любят не так. И стал рассказывать о сути
тренинга Киккули, схватил бумажную салфетку, шариковой ручкой в
подкрепление своих слов начертил на салфетке какой-то график. Оказалось,
это был график изменения нагрузки в рыси и галопе у экземпляров Киккули на
протяжении 185 дней. Ростовцев при этом пояснил, какие аллюры были у
древних лошадей, и сообщил, что Киккули начинал подготовку лошади к
армейской службе без всяких раскачек, с решительной четырехдневной
проверки, и сразу было ясно, что за лошадь поступила. В первый день лошадь
перед Киккули делала утром один реприз рыси и шага в 18 км и два реприза
галопа в 420-600 м и вечером два гита по 6 км и по 420 м галопа. И так
далее. (Тут Ростовцев несомненно пользовался сведениями, взятыми из книги
В.Б.Ковалевской "Конь и всадник", вышедшей, однако, лет через пять после
разговора в кафе-мороженом.)
- Я не утомил вас? - спросил вдруг Ростовцев.
- Нет, - сказал Данилов. - Вы хотите управлять и колесницами?
- Какие сейчас колесницы! Нет, я езжу верхом, но для жокея я тяжел и
велик, сами видите, я хотел бы участвовать и в рысистых испытаниях, там
вес не так важен. Но там не колесницы, а так, тачки.
- Вы теперь мечтаете о рысистых испытаниях?
- Я не мечтаю, я готовлю себя к ним... А мечтаю... Я мечтаю слиться с
конем, управлять им без удил, без уздечки, достичь тут свободы и
совершенства!.. С уздечкой-то и удилами каждый сможет... А были когда-то
нумидийцы и греки, те держали просто палочку в руке, и лошадь подчинялась
им... В конце прошлого века один французский кавалерист - Кремье Фуа -
позволил себе без седла и без удил, а лишь с помощью палочки, с помощью
слов и движений своего тела повторить на конкурном поле все нумидийские
номера... Неужели я это не смогу?
- Наверное, сможете... - произнес Данилов.
Ростовцев, ушедший в мечтания о жеребце без седла и без удил, словно
бы очнулся и, обезоруженный, растерялся. Смотрел на Данилова робко, с
виноватой улыбкой. Такой, простодушный, стеснительный, он был приятен
Данилову. Но вскоре Ростовцев опять стал серьезен:
- Простите... я отклонился... У вас мало времени. И у меня. Так зачем
вам хлопобуды?
- Как? - удивился Данилов. - Я же говорил...
- Насчет книг мне понятно, - сказал Ростовцев. - Ну, а если добывать
книги без хлопобудов? Я кое-что знаю о вас. Я наблюдательный. Вы мне
симпатичны. Зачем вам лезть в эту дребедень?
- В какую дребедень?
- В очередь к хлопобудам! В будохлопы эти!
- Я вас не понимаю.
- Вам следовало бы понять их. Ведь это мираж.
- То есть?
- Мираж, наваждение, липа, туфта! Вы мне действительно симпатичны, и
я считаю своим долгом открыть вам глаза. Эти хлопобуды - мое порождение.
Данилов насторожился. Он не был заинтересован в том, чтобы вся эта
хлопобудия оказалась миражом.
- У меня натура такая, - сказал Ростовцев. - Я озорник. Склонен к
розыгрышам и мистификациям. От меня натерпелись многие. Я натерпелся от
самого себя. Но, увы, неисправим... И вот с хлопобудами... Года три назад
я сидел в какой-то компании. Познакомился с социологом Облаковым и двумя
экономистами. Они были короли бала, шумно, умело говорили, я же человек
иного склада и ума, и характера, мне многие их слова были смешны, казались
далекими от земных забот. И я, для того чтобы поддержать светский
разговор, взял и высказался насчет инициативной группы хлопот о будущем,
как о некоем возможном направлении исследовательских и практических работ.
Я дурачился, пользовался неизвестной мне терминологией, пародировал ее, но
они не поняли ни насмешки, ни пародии, напротив, оживились. А что,
говорят, плодотворная идея, надо, говорят, попробовать. Тут бы мне и о
них, и об "идее" забыть, но взыграла моя дурацкая натура. Они явились ко
мне в Настасьинский, вот, говорят, наши наметки, хотели бы услышать ваши
замечания. И меня понесло. До того мне захотелось, чтобы на самом деле
возникла инициативная группа хлопот о будущем и выстроилась очередь (я уже
чернильные номерки на ладонях предчувствовал, сам рос после войны), что
расстарался. И все возникло, и все выстроилось. И теперь все как будто бы
потекло само собой и вдали от меня. Впрочем, не все. Облаков и его
сотрудники - люди неглупые, аналитики и организаторы, люди деловые, но
фантазии, следовательно, у них нет, воображение - бедное и робкое, ум хоть
и с научным аппаратом, но такому уму примусы в коммунальной квартире
расставлять. Я же в этой истории - дилетант, существо внебытовое и
внеслужебное, моя фантазия раскована, не испугана практическим знанием. Я
им предлагал идеи. Они казались им бредовыми и подоблачными. Но всегда
находился человек, напоминавший о необходимости безумных идей. Хлопобуды
начинали думать: "А что? Есть ведь что-то..." Кстати, они привыкли и к
слову "хлопобуды", а поначалу не принимали его. Вот. Затея стала
самостоятельной, независимой от меня. Но многие направления хлопобудам дал
я...
- И прогнозы для Клавдии Петровны?
- Да, мои... Как бы узнавал тайным образом и в обход очереди сообщал
ей... А все придумывал...
- И про голографа, и про горящие дипломы, и про изумруды от вулкана
Шивелуч?
- Да, - вздохнул Ростовцев.
- Но ведь это нехорошо, - сказал Данилов строго, он теперь чувствовал
себя чуть ли не представителем интересов Клавдии, чуть ли не нежным ее
другом, которого дурачили вместе с ней, доверчивой женщиной. - Я не знаю
степени ваших приятельских отношений с Клавдией Петровной... Но ведь это
нехорошо. Зачем же заставлять женщину пускаться в столь тяжкие хлопоты? А
с камнями и просто рисковать. Тут, на мой взгляд, мало остроумия.
- Эти хлопоты были ей нужны! - горячо сказал Ростовцев. - И вы это
знаете не хуже меня. Она бы сама придумала себе предприятия.
- Но вы ее подталкивали к делам бесплодным, - сказал Данилов менее
решительно.
- Кто знает, бесплодным или нет, - сказал Ростовцев. - Я-то,
возможно, шутил безответственно, но ее энергия и вправду превратит лаву в
изумруды.
- Думаю, вряд ли.
- Вы читали в вечерней газете об опытах с шивелучской лавой?
- Нет, не читал, - быстро сказал Данилов. И тут же отругал себя:
опять забыл разобраться с камнями.
- Прочитайте. Номер от третьего дня.
- Не будет у Клавдии никаких изумрудов, - сказал Данилов сердито, -
зря запутали женщину!
- Да, - сказал Ростовцев, - может, вы правы. Я виноват, что так
далеко зашел... Я не могу рассказать обо всех обстоятельствах, да вам и
неинтересно было бы слушать о них.
- Неинтересно, - сказал Данилов.
- Я и сейчас не уверен, что она относится ко мне серьезно, как к
равноправному ей существу... Поначалу-то я ей был просто нужен...
Несомненно... Но пришло к ней и увлечение, иначе ей было бы скучно... Мне
тем более... Однако в последнее время она стала иметь какие-то иллюзии на
мой счет. Будто бы я ее вещь, терять которую нежелательно. Но, может, я
дал повод считать себя ее вещью? Впрочем, повод этот чрезвычайно банальный
и нынче не берется в расчет... Теперь вот сцены... Вам это вряд ли
понять...
- Отчего же! - сказал Данилов. - Мне другое трудно понять. В ваших
розыгрышах есть оттенок издевки. И вы не держали ее за равную себе. При
этом как будто бы и злились на нее. Чем она вам так досадила?
- Да не она! - поморщился Ростовцев. - А вся ее порода! Вы поняли,
кто они?
- Предположим...
- А мне противны все эти проныры, сертификатные мужчины и дамы, сытые
и с деньгами, желающие и еще ухватить куски! Ищущие способов устройства
или помещения собственного капитала. И капитала материального, и капитала
положения. Шутить с ними я решил потому, что они сами расположены к этим
шуткам. Им подавай то, чего у них еще нет. Именно у них, и ни у кого
другого.
- Так. И вы позволили себе быть судьей людей вам неприятных.
- Я им не судья! И нет у меня средств быть им судьей. А выразить свое
отношение к ним, как мог, я посчитал себя вправе.
- Ваше дело. Но что же Клавдия-то? Остальные для вас - порода,
вообще, хлопобуды. А она-то - живая женщина, просто человек, неужели вы
были с ней лишь циничны?.. Впрочем, мне-то что!
- Прошу вас, не считайте меня циничным и расчетливым человеком. Я
шальной, легкомысленный, меня захватывает сам процесс розыгрыша или игры,
меня как несет, так и несет... И в этом мое несчастье... Или счастье... А
с Клавдией было не только неприятное для нее, вы всего не знаете. Но и
всерьез я не мог относиться к ее деловым порывам. Отсюда и изумруды...
А-а-а! - взмахнул ложечкой Ростовцев. - Надоело!
- От хлопобудов вы бежали к лошадям?
- Да, - кивнул Ростовцев, - как только возникла очередь хлопобудов и
зажила своей жизнью, у меня стал пропадать к ней интерес. Теперь, похоже,
пропал совсем.
- Но придет пора, вы проедетесь перед публикой по конкурному полю на
жеребце без седла и удил, и вам надоедят лошади.
- Надоедят, - согласился Ростовцев. - В прошлом апреле съехал на спор
на "Москвиче", чужом разумеется, в Одессе с Потемкинской лестницы. Теперь
мне эта лестница скучна. А лестница красивая.
- Всю жизнь вы эдак?
- Да, - сказал Ростовцев. - Натура такая.
- Вы ведь где-то работаете?
- Работаю.
- У вас на двери висела табличка: "Окончил два института, из них один
- университет".
- Да. Институт физкультуры, специализация - плавание, но уже не
плаваю и не учу плавать, а купаюсь. Потом университет,
механико-математический факультет.
- Ваша работа связана с чем-нибудь небесным?
- Да, - Ростовцев сделал пальцами летательное движение, - именно с
этой механикой.
- Что же, работа вам скучна?
- Нет. Не совсем. Но нас там - сотни, тысяча. И я - пятидесятый,
сотый, тысячный. Я разработчик частностей чужих озарений. Это естественно.
Таков уровень развития науки. И человечество разрослось. У Леонардо был
выход всему. Во мне же и в других многое не имеет выхода. Оттого-то мои
коллеги имеют хобби - в нашем отделе, например, все мастерят дома цветные
телевизоры. А я шучу и сажусь на кобыл.
- Ну и весело?
- Ничего... Но и не в веселье дело... И потом, еще одно. Чем больше
открытий в науке, хотя бы и той ее сфере, к какой близок я, тем больше
тайн. И приходит мысль: "А не разыгрывает ли кто нас? Не шутит ли над
нами? Не чья-либо шутка - моя жизнь?" Вот и самому хочется шутить, чтобы
себя успокоить, уравновесить что-то в себе.
- Тут вы не правы, - сказал Данилов. - Вы просто начитались
зарубежной фантастики.
- Может быть, - сказал Ростовцев задумчиво. - Но как поступить с
Клавдией, ума не приложу.
Он взглянул на Данилова, словно выпрашивая совет.
- Это ваше дело, - сказал Данилов. Ему было жалко Клавдию. Но и
Ростовцев не вызывал, у него сейчас грозных чувств. - А в очередь я все же
допрошу меня пристроить. Шутки, шутками, а книги мне нужны.
- Хорошо, - кивнул Ростовцев, он, наверное, думал о своих отношениях
с Клавдией, оттого, вздыхал и рассеянно окунал ложечку в растаявшее
мороженое.
- Спасибо, - сказал Данилов. И как бы удивился: - Но что же
получается? Вот вы говорили - мираж. Но это не так. Очередь есть. Я буду
иметь книги, надеюсь. А других-то ждут приобретения посолиднее. И все эти
неприятные вам люди, в конце концов, получат от очереди действительно
выгоду. Не сомневаюсь. Новые связи, новые влияния, новую информацию, новые
места и вещи. И это благодаря вам! В какой-то степени... А вы умываете
руки и уходите к кобылам.
Соображения Данилова были искренние. Однако он и лукавил. Он понимал:
музыка скоро так заберет его, что всякие хлопобуды станут ему в тягость.
Да и зачем его усилия, если есть Ростовцев, выдумщик и озорник. Он,
конечно, если бы не остыл к движению хлопобудов, еще не одну кашу заварил
бы в их очереди. В конторе Малибана не переставая скрипели бы самописцы, а
он, Данилов, играл бы себе на альте.
- К чему вы клоните? - поднял голову Ростовцев.
- К тому... что... - смутился Данилов. Но тут же и продолжил: - А к
тому, что вы, на самом деле, безответственный. Сами дали этим делягам
инструмент для новых приобретений и захватов. И сбежали. Так-то вы
выразили свое отношение к ним? Нет, это не годится. Если они вам не по
душе, вы и дальше обязаны морочить им головы. А то как же? Иначе благодаря
вам они станут процветать... Разве это хорошо?.. Я и буду вам помогать,
мне эта порода тоже неприятна...
- Надо подумать, - неуверенно сказал Ростовцев.
- Что тут думать! Думать надо было перед тем, как вы затеяли
хлопобудию!
- Пожалуй, вы меня убедили...
"Ну и хорошо, - думал Данилов. - Все равно он никуда не денется от
хлопобудов. Вот прокатится на манер французского кавалериста и опять
сочинит что-нибудь для Облакова. И Клавдия не выпустит его из своих рук".
Последнее соображение в особенности обнадеживало Данилова. В театре он
должен был бить через полчаса. Они еще поболтали с Ростовцевым. Данилов
осторожно поинтересовался, как Ростовцев выбирает время и для Одессы, и
для лошадей. Оказалось, что в Одессе Ростовцев был в командировке, раз в
неделю он имеет творческий день, и есть один начальник, он Ростовцева
порой отпускает со службы. Кстати, этот начальник стоит в очереди к
хлопобудам.
- Вот видите! - сказал на всякий случай Данилов, имея в виду
начальника и очередь. - А чего вы за мной шлялись? - спросил Данилов.
- Я думал, что вы тоже из той породы. Долго приглядывался. Хотел и
для вас придумать особенное. Но потом вы мне стали приятны...
Они выпили бутылку "Твиши", заказали еще одну. Данилов немного
захмелел, сидел благодушный, испытывал к Ростовцеву расположение, чуть
было не перешел на "ты". Заметил, что и на Ростовцева подействовало вино,
обеспокоился.
- Вам не повредит? - спросил он. - Вы же за рулем.
- Нет, не повредит, - ответил Ростовцев.
Тут заржала лошадь, и Ростовцев сказал, что пора. Данилов с ним
согласился.
- Вы ведь простудитесь! - волновался Данилов. Ростовцев его успокоил,
уверив, что он закаленный, одно время был моржом. Данилов проводил его к
лошади, жал ему руку, потом с удовольствием смотрел на то, как Ростовцев
ехал улицей Горького в сторону Белорусского вокзала.
Вечером, в одиннадцать, Данилову позвонила Клавдия.
- Ну что? - спросила она.
- Ничего, - сказал Данилов. - Встретились. Он приятный собеседник.
Спасибо тебе.
- Зачем он ходит на ипподром?
- Любит лошадей. Он не играет.
- Я сама знаю, что не играет. Я была на ипподроме.
- Стало быть, ты знаешь обо всем лучше меня.
- Ты ничего не разузнал?
- Ничего.
- Какой же ты бестолковый! Но хоть что-то ты должен был
почувствовать!
- Он тебе дорог?
- Ах, Данилов, оставим это...
- Оставим, - с готовностью согласился Данилов.
- Всегда приходится рассчитывать лишь на саму себя!
- Да, - вспомнил Данилов, - с камнями ты что-нибудь делала?
- С какими камнями?
- С шивелучскими.
- Пока ничего.
- Ну и хорошо, - сказал Данилов.
Наташа сидела в комнате и во время его разговора с Клавдией, Данилов
это чувствовал, была в некотором напряжении. Никаких объяснений
относительно Клавдии у них с Наташей не было. Теперь Наташа то ли
сердилась на Клавдию, а может быть, на него, Данилова, то ли ревновала его
к Клавдии. Эта ревность была приятна Данилову. Он хотел подойти к Наташе,
приласкать ее, сказать ей что-нибудь, но и опять зазвонил телефон.
- Прошу извинения за поздний звонок, - услышал Данилов голос пегого
секретаря хлопобудов, - днем я нигде не мог застать вас. А мы
договорились...
- Хорошо, - сухо сказал Данилов, - я приму ваше предложение. Хотел
бы, чтобы вы учли, что мое согласие вызвано вовсе не вашими (он чуть было
не произнес "угрозами", но рядом была Наташа)... условиями... Нет, причина
тут в определенной моей корысти.
- Я очень рад, - сказал секретарь. - Я сейчас же сообщу Облакову.
Желательна ваша встреча с ним. Позже мы обговорим место и время встречи.
Данилов повесил трубку. Подумал: "Валяйте, сообщайте. Потом сами не
будете рады". Он ждал вопросов Наташи. Она ни о чем не спросила.
Сегодня, на вечернем спектакле, большая люстра снова смущала его.
Дома он обходил легкую немецкую люстру с тремя рожками. "Да что я! - ругал
себя Данилов. - Как напуганный баран..."

47

Он и еще несколько дней с опаской поглядывал на люстры. Даже плоские
люминесцентные светильники тревожили его. Потом стал спокойнее. Та,
растворившая его, люстра понемногу отдалялась, уходила в сон. Края щели
как будто бы смыкались.
Данилов отправил вежливые письма в Госстрах и в милицию, старшему
лейтенанту Несынову. Просил извинения за хлопоты, к которым он вынудил
милицию, и сообщал, что, по всей вероятности, ему подбросили украденный
инструмент. Он понимал, что у старшего лейтенанта тут же возникнут
вопросы: "Как же это подбросили в запертую квартиру и почему?" Данилов без
всякой радости ждал звонка из милиции или вызова к следователю, но шли
дни, а его не вызывали.
Встретился Данилов в Настасьинском переулке с Облаковым и лучшими
умами хлопобудов. Держался с ними строго, заявил, что они ошибаются, строя
на его счет какие-то фантастические предположения, впрочем, это их дело.
Его же они заинтересовали, оттого он и согласился сотрудничать с ними,
хотя и не очень понимает, какая им от него будет польза. Может,
музыкальная консультация? Хлопобуды вели себя деликатно, сдержанно. Давали
понять, что они знают, какая и когда будет польза. Приглядывались к нему.
И было видно, что они люди трезвых мыслей и чувств, не слишком верят
чьим-то сведениям или подозрениям насчет него. Но не прочь были бы им и
поверить. ("А вдруг это озорство Ростовцева?" - подумал Данилов. Позже,
встретив Ростовцева, Данилов спросил румяного шутника, не представил ли он
его Облакову особенной личностью? Нет, чего не было, того не было.)
- Да, - сказал Данилов, расставаясь с хлопобудами. - Чуть было не
забыл. Никаких выгод я не ищу. Ну, только книги... А вот рецензий, хороших
гастролей и прочего мне не надо. То есть не надо мне мешать, как случалось
в последние недели, но и способствовать чему-либо в моей судьбе не
следует.
- Хорошо, - сказал Облаков.
Сказать-то он сказал, однако виолончелист Туруканов, очнувшийся от
потрясения с монреальскими галстуками или забывший о нем, через несколько
дней подошел к Данилову и, намекая на нечто им двоим известное, говорил с
ним почтительно, даже заискивающе. Один из дирижеров, кого Клавдия видела
в очереди в Настасьинском переулке, раскланивался с Даниловым теперь куда
приветливее, чем прежде. Выяснилось, что и на гастроли в Италию Данилов
поедет. И критик Зыбалов прислал Данилову письмо, извинялся, что не
упомянул фамилию Данилова в газете, сообщал, что его игра на альте ему
очень понравилась, что она выше музыки Переслегина, а впрочем, и симфонию
Переслегина он хотел бы услышать снова, чтобы оценить ее объективнее.
Клавдия же подкараулила Данилова вечером у входа в театр и набросилась на
него с упреками. Что же он ее водил за нос, упрашивая о записи в очередь!
- Из-за чего они тебя пригласили?
- Я сам не понимаю, из-за чего, - сказал Данилов.
- Не лги мне! Ты им понадобился?
- Им нужен музыкальный консультант. Вдруг придется читать ноты или
оценивать песни.
- Музыкантов тысячи, лауреатов сотни, а позвали тебя. За какие
заслуги позвали тебя?
- Что ты на меня напала? - сказал Данилов.
- Ты не увиливай от ответа!
- Я не могу ничего объяснить тебе, - сказал Данилов строго. - Я не
волен.
Эти слова сразу же успокоили Клавдию Петровну. Теперь она смотрела на
Данилова с тихим интересом. И радость была а ее глазах.
- Надеюсь, что ты не забудешь, кто я тебе.
- А кто ты мне?
- Данилов, не надо... Ты знаешь, кто я тебе.
- По-моему, ты начинаешь питать ложные надежды. К тому же ты имеешь в
очереди куда больше возможностей, чем я.
- Хорошо, - быстро сказала Клавдия, как бы соглашаясь с ним, словно
он был одержим бредовой идеей и что же раздражать больного. Потом она все
же не выдержала: - А ты, оказывается, вон какой загадочный. Только
прикидываешься простаком и бестолочью...