Орлов Владимир Викторович. Шеврикука, или Любовь к привидению

   Он представил, каким увидел его три дня назад Илларион. Он стоял на коленях. Он и на самом деле молился? Он жаждал тогда единения с мирозданием и любви. Он не желал быть покинутым. Он и теперь был готов молить о том, чтобы его никогда не покинули. Не столь важно было, продолжится ли его существование или нет, главное, чтобы он не оказался покинутым и чтобы ему не отказали в способности к любви. Смеялся ли Илларион, обнаружив его на коленях, не имело значения. Да, он пил, но в те минуты он был трезв.
   Тем временем движение мотоцикла прекратилось. Городские звуки вокруг не слышались. Похоже, никаких звуков вообще не было. Но не было и тишины. Сильные руки подняли Шеврикуку и опустили на землю. Оковы его движений были устранены. Стекла же очков не просветлели.
   Поддерживая Шеврикуку под руку и направляя, его повели. Поначалу ступенями лестницы шли вверх, потом по ровному месту, затем безмолвно предложили Шеврикуке ступать лестницей, и крутой, вниз. Спуск вышел куда более длительным, нежели путь начальный. К удивлению своему, Шеврикука ощутил, что успокоился, свободен от волнений и страхов. Его усадили на нечто твердое и холодное.
   — Оставьте нас, — услышал Шеврикука. А через минуту прозвучало: — Можете снять очки.
   Тьма не исчезла. Шеврикука подумал, что если ему и вернули зрение, то вернули малость его. Но потом он понял, что комната ли, камера ли, пещера ли плохо освещена, горели лишь две лучины. Шеврикука сидел на каменной лавке. Против себя у стены в полумраке он увидел Колюню-Убогого.
   — Это не камера и вы не узник, — сказал Колюня-Убогий. — О действиях Отродий вам сообщили. И это ваш пост.
   Собеседник Шеврикуки действительно был похож на Колюню-Убогого, но о скудоумии, о слабоволии или жалкости его предполагать было бы ошибочно. И слова он произносил как личность значительная.
   — Да, я был известен вам как Колюня-Убогий, — сказал собеседник. — Но я пребывал в Останкине в ином, декоративном, назовем так, состоянии.
   — А кто вы?
   — Посчитаем, что я из тех двадцати старцев, не скованных и не связанных, о которых вы дискутировали с Петром Арсеньевичем на Звездном бульваре. Хотя это обозначение, как вы сами понимаете, фольклорно-сказочное, а потому и условное.
   — А кто я?
   — Вы сами знаете, кто вы.
   — И вы мне доверяете?
   — Если вы имеете в виду свои общения с Отродьями, то суть их нам известна. Как известна она и самим Отродьям. Вы попытались стать воином-одиночкой способами ребяческими. Отродья сразу же раскусили вас. Но не уничтожили, потому что поняли: и от общений с вами, разъясненным, можно извлечь пользу. Мы же сознавали, что вы действуете в соответствии с натурой нынешнего Шеврикуки, тридцатипятилетнего. Шеврикуки — частичного. А мы имеем в виду Шеврикуку цельного. И мы не отделяем вас от себя. Вы один из нас.
   — Спасибо.
   — Кстати, Отродьям неведомо, что с вами и где вы сейчас. Их маячок, затычка для правого уха, естественно, изъят, а вокруг вас установлены экраны защиты.
   — И что это за пост? — спросил Шеврикука.
   — Это важный пост, — сказал собеседник. — Там, за стеной, — указующий взмах руки, — наше сословное достояние. Наше Сокровище, о котором вы также беседовали с Петром Арсеньевичем. Чаша, какая привиделась вам в Обиталище Чинов, в кабинете Увещевателя. И позже вы всматривались в нее. Чаша, а если сказать с долей условности, то и Братина. Достояние наше жаждут завоевать Отродья ради укрепления собственной начальной мифологии и жизненных обустройств. Чаша-Братина — цель для них промежуточная. Главное для них — подчинение себе человека. Вам предстоит оберегать ее. Возможно, Отродья сюда и не доберутся. Но не исключается и худшее. Но оберегать Братину вам придется не кочергой, пусть и серебряной, а своей сутью…
   — Но не помешала бы и серебряная шпага, — сказал Шеврикука.
   — Может, вы ее и получите, — задумался собеседник.
   — Меня толкали в одиночество, — сказал Шеврикука. — В необходимость быть одиноким охотником. Почему?
   — Вас проверяли. Вас и силу ваших приобретенных значений. Ожидания оправданны. Вы многое открыли и многого добились самостоятельно. И это ценно. И в доме на Покровке вы одолели крепости, другим недоступные.
   — Однако там меня замуровали.
   — После того как вы нарушили требования «Возложения Забот».
   — И я мог остаться лежать замурованным навсегда…
   — И это вышло проверкой. Жестокой, согласен, проверкой. Но вот вы передо мной живой, а не замурованный. А потому вам и доверен этот пост. Петр Арсеньевич имел замечательные свойства и заслуги, но, видимо, воин в нем устал. Оттого Петр Арсеньевич и погиб. Но чутье ему осталось верным, раз возложение забот он произвел на вас.
   — Кстати, — поинтересовался Шеврикука, — а Любохвату и Продольному где доверены посты?
   — О Любохвате и Продольном разговор особый, — сказал бывший Колюня-Убогий.
   — А отчего вы доставили меня сюда со слепыми глазами?
   — Таковы традиции и правила. Далеко не все тайны и мне открыты.
   Было очевидно, что экс-Колюня-Убогий торопится куда-то. Напоследок он объявил Шеврикуке, что о ходе боевых действий его будут ставить в известность, а ход этот пока тяжкий и есть потери. Прозвучали и технологические наказы воину поста. Как и что предпринимать в случае нападения или вылазок Отродий, какую линию в направлении Чаши-Братины не переходить самому и уж тем более не допускать за эту линию злыдней и воров. Кроме Шеврикуки, в круговом порядке и на разных уровнях высоты оборону занимали и другие бойцы, но пост Шеврикуки чуть ли не самый решающий. Было подчеркнуто: находиться все время в напряжении, в обостренном состоянии всех чувств и свойств, проникновения Отродий могут оказаться не только хитроумными, но вообще такими, какие воображение домовых неспособно предвидеть. Тут уж только чутье…
   — Нелинейными, — кивнул Шеврикука. — Или пульсирующими. Или еще какими. Распорядитесь, пожалуйста, доставить сюда из Землескреба мои бархатные банты, черный, желтый и фиолетовый.
   — Зачем? — удивился экс-Колюня-Убогий.
   — Не знаю. Не знаю. Я и сам не знаю, — нервно сказал Шеврикука. — Так. На всякий случай. Возможно, это пустая блажь. Но может быть, это подсказывает как раз чутье. Или аналогия.
   Через час банты ему доставили.
   Шеврикука проверил крепость узлов, вспоминал при этом свой поднебесный разговор с так называемым Бордюром, старания Бордюра развязать черный бант и радость его, когда узел распустился. Шеврикука даже понюхал банты, не пахнут ли они фронтовой останкинской гарью? Не пахли. И тут он смутился. Он всегда стеснялся собственного увлечения бархатом, а банты прятал. И теперь он представил, какие мысли вызвала у исполнителей его просьба. И что он, отправляясь на свидание с Бордюром, поддался блажи — повязал бант? И почему бант так смутил влиятельного из Отродий? Он так тогда и не понял…
   Ну, банты ладно. Пусть где-нибудь пока поваляются. А вот о том, что он ничего не вызнал о Пэрсте-Капсуле, просто забыл спросить о нем у экс-Колюни-Убогого, старца, не скованного и не связанного, одного из тех, кому, по легенде, доверено сторожить камень Алатырь, Шеврикука теперь досадовал. Кто Пэрст-Капсула в нынешних обстоятельствах? Кто и с кем он? Или против кого? Или он сам по себе? И как быть с ним, если он вдруг объявится вблизи поста Шеврикуки? То, что такое может случиться, Шеврикука не исключал.
   А пока он решил произвести осмотр отведенного ему пространства, разглядеть все, что было доступно разглядеть. Поверхность стены, на какую указывал экс-Колгоня и за какой в Чаше-Братине сберегалось Сокровище-достояние сословия, показалась ему выпуклой. Если же принять во внимание слова экс-Колюни о круговых постах, можно было предположить, что Чаша-Братина размещена внутри некоего цилиндра. Стена виделась черной, но это зрительное ощущение Шеврикуки могло оказаться и ошибочным. Разглядел Шеврикука и внешнюю стену, похоже, тоже цилиндрическую. Где, в каком месте Москвы было устроено хранилище достояния домовых? Никаких подсказок разъяснению этого Шеврикука не обнаружил.
   А не устраивают ли ему, явилось Шеврикуке соображение, еще одну проверку? Не разыгрывают ли его? И не начали никакой штурм Отродья, и нет нигде вокруг иных постов. Вряд ли, решил Шеврикука. Уж слишком неуклюже-громоздкой вышла бы такая проверка. К тому же он мог испытать на проверяющих силы своих новых значений. Но посчитал, что обойдется без этих испытаний.
   Побродив метрах в тридцати от лучин и каменных лавок, Шеврикука обнаружил стенд на двух металлических жердях, сбитый из некрашеных досок. Стенд походил на пожарный. И орудия покоились на нем для рук пожарных. Две лопаты, совковая и штыковая, багор, кирка, лом, ведро, топоры. А с ними кочерга и ухват. По предположениям Шеврикуки, в Чаше-Братине находились вовсе не какие-либо сыпучие вещества или жидкости, в особенности способные воспламеняться, тем более что в первейшие обязанности сословия вменялось сбережение дома и домашнего очага. А потому оставалось думать, что орудия на стенде предназначались не для тушения пожаров, а для целей оборонительных. «Будем иметь в виду», — сказал себе Шеврикука.
   Он почувствовал, что в пределах его поста появилась новая, а возможно, и нежелательная здесь персона. Или персоны? Враги? И где-то прячутся? Или хоронятся невидимыми? Нет, явившаяся персона не хоронилась и не совершала разбойных действий. Она стояла под лучинами. «Да это же Пэрст-Капсула!» — сообразил Шеврикука.
   Словами Иллариона он был приготовлен к тому, что в облике подселенца произошли изменения. Действительно, полуфабрикат подрос, а голова его вроде бы уменьшилась, во всяком случае, она не напоминала голову одного из карлов Веласкеса, и ее не подпирал раструб боярского воротника. Может быть, Пэрст-Капсула из полуфабриката сумел продвинуться в новую для него стадию развития? Надел он синий свитер и ходовые теперь черные джинсы с желтыми стежками, а правой рукой, отчасти удивив Шеврикуку, держал головной убор, в каком лежал в получердачье Землескреба занедужившим.
   — Опять зябнешь? — обеспокоился Шеврикука.
   — Нет, — сказал Пэрст-Капсула.
   Голос его вроде бы не изменился.
   — А зачем это? — спросил Шеврикука, указав на перевернутую воронку.
   — Так, — сказал Пэрст-Капсула. — На всякий случай.
   — Похоже, ты уже не полуфабрикат.
   — Возможно, и так, — кивнул Пэрст-Капсула. — Но не мне судить.
   — Ну, здравствуй, — шагнул к подселенцу Шеврикука. — Спасибо…
   — Здравствуйте, — пожал ему руку Пэрст-Капсула. — А на ваше «спасибо», как говорится: не за что.
   — Ничего себе! Благодаря тебе я здесь, а не в камнях палат Тутомлиных.
   — Вы в свое время меня поняли и приняли.
   — Приютить тебя ничего не стоило, а вот что касается понять… — Шеврикука намерен был сказать: «С чего ты Взял, что я тебя понял…» Но Пэрст-Капсула его опередил:
   — Поняли, Шеврикука, поняли!
   Словами этими, почувствовал Шеврикука, было предложено о случившемся в прошлом более не говорить.
   — А зачем ты проник сюда теперь? — спросил Шеврикука.
   — Быть подпорой вам, — сказал Пэрст-Капсула. — И для чувствительности восприятия. Вам и вашим не дано ощутить многие движения Отродий. Пусть я буду здесь хотя бы чувствительным прибором.
   — Мне и нашим… А ты кто?
   — Считайте, что и я ваш. В отношениях с друзьями я верный и постоянный. В этом я себя проверил.
   — И ты полагаешь, что силы, приданные мне с возложенными заботами, не сделали меня достаточно чувствительным? — спросил Шеврикука.
   — Не знаю. Посмотрим. Увидим. Вот возникнут напряжения…
   — А когда возникнут напряжения?
   — Скоро, Шеврикука, скоро.
   — А что в Останкине?
   — В Останкине скверно.
   — Тебе известен зеленый бельчонок Петюля?
   — Слышал о нем. Имеет дело с одним из Белых Шумов.
   — Белые Шумы оправились от Лихорадок?
   — Не совсем. Но они приспособились к ним. И могут использовать свойства Лихорадок в своих целях.
   — Что думают Отродья сейчас обо мне?
   — Для них — вы по-прежнему в доме Тутомлиных и замурованный. Извлечение вас из-под плиты произведено ювелирно-безупречное, с соблюдением тайных предосторожностей. Отродья спокойны, считая, что и силы ваши израсходованы в подземельях. Кстати, они полагают, что и мои усилия пошли исключительно на изведение черного столба. Для них я остался несущественной мелочью. Подлежавшей уничтожению. Но — забытой. И для высокомерных умов и аппаратов есть мертвые зоны восприятия.
   «И Гликерия уверена, что я замурованный…» — подумал Шеврикука. В прежних его мечтательных и тревожно-смутных видениях Чаши не раз возникала женщина в белом и с золотой диадемой надо лбом, она молила о помощи… Чаша и мольба женщины были соединены в сознании Шеврикуки и будто бы даже существовали в этом соединении равноправными, хотя женщина и виделась вблизи Чаши маленькой, а то и крошечной. Равносильными, пожалуй, оказывались чувства Шеврикуки к Чаше, женщине и ее мольбе… Теперь, стало быть, Чаша — сама по себе, и женщина — сама по себе, и совместиться друг с другом для Шеврикуки они никогда более не смогут…
   — Шеврикука! — услышал он голос Пэрста-Капсулы. — Тревога! Отродья, их группы захвата направились к нам.
   — Они близко?
   — Нет, они далеко. И путь их не будет прямым. Но пришла пора нам сосредоточиться. А вам — подать напряжение в силы ваших новых значений.
   «Женщина в белом, женщина в белом, в экое расслабление могут привести мысли о ней!» — отругал себя Шеврикука. Сейчас же в голову ему пришло соображение: развесить бархатные банты над линией недопустимости, указанной ему экс-Колюней. Легко сказать: развесить! Но — надо! И Шеврикука, как в доме Тутомлиных, произвел себя в штабиста или в диспетчера приданных сил, определил подразделениям специальности и задачи. Одна из задач была тут же исполнена: бархатные банты зависли в воздухе над линией недопустимости. Узлы их были укреплены и стали замками. Сами же банты Шеврикука наделил смыслом и направленностью воздействий. Теперь и он ощущал движения вражьих сил. И сознавал, что по мере приближения захватчиков к Хранилищу Чаши-Братины он поймет, кто они такие и что они такое, вместе и в отдельности, и как будут действовать. Он передал сигнал экс-Колюне и — на всякий случай — Иллариону о начале операции Отродий.
   Не принижая в себе уровень сосредоточенности, но и не желая взвинчивать себя в минуты (может, и часы!) ожидания, Шеврикука принялся вспоминать. Отчего возникла его приязнь к бархатам и когда? Носил ли кто из хозяев его домов или квартир бархаты? Двое-трое, пожалуй, носили. Один еще в Киеве, в тереме на Михайловой горе.
   Было ли это или не было? Имя хозяина Шеврикука уже не помнил, а вот малиновый бархат его кафтана помнил. И помнил, как идолов волокли к Днепру Боричевым спуском. То есть помнил не он, нынешний Шеврикука, Шеврикука частичный, много о чем пожелавший забыть и сумевший сделать это, а Шеврикука цельный, как сказано было экс-Колюней. Именно-то Шеврикуку цельного и отрядили на пост в Хранилище Чаши-Братины.
   Нынешнему Шеврикуке, тридцатипятилетнему, в джинсах, свитерах и куртках, было бы скучно помнить обо всем виденном и пережитом. «Наша участь — бесконечность схожих происшествий», — было произнесено Петром Арсеньевичем на Звездном бульваре. Каково жить-то с памятью об этих схожих происшествиях? Надо было осуществлять себя с азартом, озорством и удовольствием в новых обстоятельствах и происшествиях. И не вспоминать при этом, как он глазел с каштанового дерева на идолов, уволакиваемых к днепровской воде. Или как он, сидя на крыше вымершей избы, наблюдал за метаниями озверевшей толпы в дни холерного бунта, усмирять который прибыл в Москву отважный граф Григорий Григорьевич Орлов, так и не приманивший в собеседники Жан Жака Руссо. Конечно, видения, голоса и знания из прошлого нередко являлись Шеврикуке, но они были отрывочными, необязательными и как бы чужими. И он их всегда утапливал или прогонял. Теперь же по необходимости и на время оживал цельный Шеврикука (впрочем, порой вовсе и не Шеврикукой именовавшийся), и все, что имелось в его житейском и чувственном опыте, возобновлялось и сливалось в единое.
   «Лежит бел-горюч камень Алатырь, никем не ведомый… под тем камнем сокрыта сила могучая, а силе нет конца… под камнем медный дом, а в том медном доме закован змей огненный, а под змеем огненным лежит ключ семипудовый от чаши братской… и бодрствуют старцы, не скованные и не связанные…» Над этими давними словами Шеврикука посмеивался на Звездном бульваре в присутствии Петра Арсеньевича, как над простодушием начальных испугов и надежд. Кто же теперь он, Шеврикука? Воин ответственного поста? Караульщик при бел-горюч камне Алатыре? Пусть будет и так…
   Шеврикука прогулялся к дощатому стенду с пожарными и печными орудиями. Орудий прибавилось. Между штыковой лопатой и кочергой размещалась теперь шпага, похоже, что серебряная. Вверху, в правом углу стенда, на гвоздях висели пять рогаток. Шеврикука рассмотрел две из них. Рогатины их были несомненно серебряные, боевые же резинки явно нарезали из противогазов, что соответствовало технологическим требованиям мастера спорта по стрельбе из рогаток Сергея Андреевича Подмолотова, Крейсера Грозного. А вот боеприпасы, прилагавшиеся к ним в фанерном ящике, с практикой Сергея Андреевича не совмещались, они были не из клинкера, их отлили из серебра.
   — Чу, Шеврикука! — выкрикнул Пэрст-Капсула. — Степь горит совсем близко.
   — Быстро они, быстро! — сказал Шеврикука. — Я чую, чую!
   Колотушку бы еще серебряную в руки сторожа Чаши-Братины!
   Впрочем, шутки, даже и мысленные, следовало отставить. Шеврикука чувствовал, что сейчас все и начнется, что враги на подходе и что к нему, как и ко всем, кто дерзнет помешать им, они не проявят ни понимания, ни пощады, не станут соблюдать и людские правила военных действий. И людские правила жестоки, но для Отродий и они обуза.

76

   Далее произошли события, изобразить какие мне было бы затруднительно. Слишком много случилось в них для меня невидимого, неосязаемого и неощутимого. Но есть документ, именуемый «реляцией». Как известно, реляции бывают двух жанров. В одних — следуют описания боевых действий, в других — содержатся рассказы о подвигах с представлениями героев к наградам. В нашей реляции автор не посчитал необходимым просить о каких-либо наградах.
 
   "РЕЛЯЦИЯ О НАПАДЕНИИ ОТРОДИЙ
   НА ОХРАНЯЕМЫЙ ОБЪЕКТ №…"
 
   (номер обозначен невнятно или цифры его растерты, Наверняка из соображений секретности).
   Нападение Отродий Башни продолжалось четыре с половиной часа. Свидетельствую лишь о том, что известно мне и что происходило на вверенном мне участке обороны. Имею честь сообщить о том, что непосредственному нападению предшествовала силовая подготовка. Произведена она была не с целью разрушения стен Объекта, прочих преград и физического уничтожения боевого состава обороны, то есть не походила на артиллерийскую подготовку, а была действием скорее психологического или психотропного характера. Внешняя стена Объекта стала словно бы стеклянной, и за ней высветились вгрызающиеся в стену, ползающие по ней агрессоры безобразных форм и видов, их сложение сопровождалось безобразными же звуками. Возможно, это были десантники, возможно, ряженые каскадеры Отродий, чьей целью было вызвать панику среди стражников Объекта №… Мне неведомо, как чувствовали себя другие стражники, но у меня и у приданных мне сил ощущения были, мягко сказать, малоприятные. Порой и просто жутковатые. Можно предположить, что командиры психической атаки внимательно просматривали фильмы ужасов. Причем среди ползающих по стене почти не было упырей, вампиров с клыками и кровью на губах, ведьм с зелеными рожами (я углядел лишь три подобных персонажа) и прочих монстров. Большинство пугавших походило на зловещих инопланетян из воображений уфологов. Некоторые из них были изобретательно безобразны. Звуки же, что раздавались в течение сорока пяти минут психоподготовки, были не вытьем, не лаем, не ржанием, не плачем или истошными воплями. Слышались и скрежеты, и механические трески, и металлические визги, и звуки будто бы космические, и такие, о происхождении каких нельзя было и догадаться, и рокоты взрывов, и лязги танковых гусениц, и нудь отбойных молотков… К сожалению, не могу сообщить точные тактико-технические данные средств противника. Исследовать их не было ни времени, ни возможностей. Сказанное относится и к изложенному ниже. Выскажу лишь предположение, что производимые противником звуки должны были вызвать в стражниках внутреннюю вибрацию, способную породить страхи, бессилие, безволие и желание сдаться. Чувства эти преодолевались с трудом. Но преодолевались. Полагаю, что психоподготовка желаемого результата Отродьям не принесла.
   Последовало трехминутное затишье с исчезновением десантников или каскадеров и пропажей звуков. Потом начался непосредственный силовой штурм Охраняемого Объекта. По моим понятиям, он состоял из трех стадий. Первым делом захватчики попытались небольшим числом исполнителей одолеть внешнюю стену Объекта. Памятный дам разгром музыкальной школы, после чего началось освоение нами Большой Утробы, произвели искусные боевики Отродий Белый Шум и Магнитный Домен. В операцию по сокрушению внешней стены были брошены с десяток Белых Шумов и четыре Магнитных Домена. При погроме музыкальной школы, для домовых, надо полагать, предупредительно-показательном, боевики Отродий Башни все, к чему прикасались, металлическое, деревянное, пластмассовое, искрошили, превратили в мелкие стружки, опилки и песок. Мне также известно, что Белые Шумы способны к действиям лавинообразным. Не удивлюсь, если операция по одолению внешней стены имела кодовое название «Лавина». Или «Крошево». В течение тридцати восьми минут боевики Отродий старались раскрошить стену, оплавить ее или хотя бы проткнуть. Удачи они не добились. Стена не поддалась. Осмелюсь допустить, что из-за своего высокомерия и наглой самоуверенности специалисты Отродий не слишком внимательно изучили свойства Охраняемого Объекта и выбрали не самые подходящие средства для его завоевания. Но это из области предположений… Естественно, подпирали внешнюю стену, укрепляли ее приданные мне силы, выводить же часть их за стену в соприкосновения с Белыми Шумами и Магнитными Доменами я не стал, не увидев в этом надобности. Боевики утомились, были, видимо, удивлены своей неудачей, злились, впали в раздражение, то есть готовы были к действиям безрассудным, импульсивным и неэффективным, скажем, снова стали грызть стену. А потому командование отозвало их с линии огня.
   Характер второй атаки дал повод думать, что Отродья растеряны и в штабе их начались раздоры. А впрочем, возможно, Отродья намеревались ввести защитников Объекта в заблуждение. Во всяком случае, они применяли теперь способы нападения лишь линейные, употребляю терминологию одного из влиятельных представителей Отродий, с кем мне, по известным в Обиталище Чинов причинам, приходилось вступать в общения. Можно сказать, что они учитывали опыт овладения Казанью или Измаилом. Устраивались подкопы, прилаживались к поверхности внешней стены подрывные устройства, перфораторами пытались выбить в толще стены шурфы для взрывчатки же, подводились к стене турусы на колесах и тараны. Так продолжалось два часа при большом скоплении боевиков противника, видимых и невидимых. И вторая атака Отродий не принесла им чести, она захлебнулась, и создалось впечатление, что Отродья осознали, будто бьются лбом о стену. Стена, о чем свидетельствую, давала отпор сама, естественно с поддержкой приданных мне сил, вызывая во вражеских рядах потери, в частности, перенаправляя воздействия от взрывов и таранов на самих нападавших. И на этот раз ситуация, по моей оценке, не потребовала выведения наших сил за пределы стены.
   Третья же атака, наиболее серьезная и отчаянная, как и следовало ожидать, вышла нелинейной. Многое было мне в ней не ясно, и важные (так оказалось) решения я принимал после подсказок моего соратника, известного под именем Пэрста-Капсулы, о чьем присутствии и оборонительной роли на вверенном мне участке я доложу в конце реляции. Внешне как будто бы и ничего не происходило, и почти не слышались звуки, но эта стадия штурма Объекта стала для меня, как стражника, самой тяжкой и неприятной. Признаюсь, что в иные минуты я был растерян, не знал, что делать, и даже был склонен к малодушию и пораженческим настроениям. Воздействия, смею предположить, и на стену, и на стражников устраивались самые разнообразные. И биологические, и химические, и снова психовибрационные, и лавинообразные (возможно, после переориентировки Белых Шумов), и лазерные, и еще неизвестно мне какие. Несомненно, применялись и отравляющие вещества. В моем организме возникали расстройства и некомфорты, случались и отключения сознания. В такие минуты приданные мне силы сражались самостоятельно, по заданным им программам и пользуясь информацией упомянутого мной Пэрста-Капсулы. Почувствовав смятение в рядах противника, на этот раз я распорядился наиболее маневренной части наших сил выйти за пределы внешней стены и там нанести захватчикам упреждающие удары. Что и было с достоинством и почти без потерь исполнено.
   Произведенный (и трижды!) отпор позволял надеяться на то, что штурм Объекта сорван. Но и мои ощущения, и чувствительные системы приданных сил, и датчики Пэрста-Капсулы, также ходившего на вылазку, заставили нас усилить напряжение обороны. В бой Отродьями были брошены существа (аппараты? фантомы?), способные, не сокрушая внешней стены, проникнуть сквозь нее в недра Объекта. И проникновение произошло. Способных совершить его у Отродий нашлось немного, но они были опасны, зловредны и увертливы. Я принял решение не отвечать на их уловки хитроумными же уловками, а повести с ними рукопашный бой. Мне оружием послужили серебряная шпага и кочерга, в критические моменты подкрепляемые ломом. Пэрст-Капсула сражался багром и двумя лопатами, совковой и штыковой. Приданные силы использовали свои средства и делали это с удалью и бесшабашностью. Неся потери, индивиды Отродий все же теснили нас к указанной одним из старцев линии недопустимости. К ней нас и притеснили. Но дальше и сами пройти не смогли. Выпущенные из их орудий световые лучи (лазерные? или еще какие?) ударились в три предмета, водруженные мною над линией недопустимости (фиолетовый, черный, желтый банты из бархата), отлетели от них обратно, поражая своих же хозяев. После этого характер рукопашной решительно изменился. Захватчики с помощью названных уже орудий были сокрушены, остатки их подогнаны к внешней стене и вытолкнуты за нее в городские пространства. Теперь уже большая часть приданных мне сил (за исключением бдящих) была послана вдогонку за бандитами, приказано было открыть прицельную стрельбу из боевых рогаток серебряными катышами, что нанесло противнику значительный урон.