Орлов Владимир Викторович. Шеврикука, или Любовь к привидению

   — Змей там, — указал Крейсер Грозный. — Дрыхнет. Но здесь еще недоделки. Пойдемте в гостиную.
   — А пираний в Парадизе нет? — спросил Шеврикука.
   — Нет! Нет! Как вы могли предположить!
   В гостиной, примыкавшей к вольеру личной зебры зоотехника и ветеринара Алексея Юрьевича Савкина, столы были накрыты. Шеврикуку и Иллариона Васильевича принимали и не как гостей вовсе, а как работников, как экспертов и инспекторов, или даже аудиторов, уполномоченных подписывать заключительные и требовательные бумаги. Коли по итогам дегустации будут обнаружены несоответствия процветанию змея.
   — Как будете проводить? — спросил Крейсер Грозный. — По спискам? Или по аппетитам? Если по спискам, надо начинать с овсов.
   — По аппетитам, — сказал Илларион.
   Список угощений змея Анаконды был составлен Крейсером Грозным по подсказкам Шеврикуки, вспомнившего о меню персидского слона, украшавшего Петербург в годы Елизаветы Петровны. В список попали и тростники, и ананасы, и мускатные орехи, и шафран, и макароны по-флотски, и солянка московская, и борщ, и сорок ведер виноградных вин, и шестьдесят ведер водки…
   — Только и всего? — высокомерно спросил Илларион.
   — Нет, конечно, — сказал Крейсер Грозный. — Организм змея еще много чего потребовал.
   — Рыбу-то он, возможно, принимает?
   — Принимает. По четвергам…
   — Ну, тогда разумно начать дегустацию с рыб осетровых пород, — предложил Илларион. — С икорками…
   — Истинно так! — обрадовался Крейсер Грозный. — Истинно так! А потом перейдем на поросят. Он, стервец, ужас как любит заглатывать поросят.
   Водка подавалась змею исключительно завода «Кристалл», лишь иногда — от волжских берегов, самарского ликеро-водочного. Похоже, что Крейсер Грозный, его японский друг Такеути-сан, Сан Саныч, и зоотехник Алексей Юрьевич Савкин (это был черно-красивый мужчина с буденновскими усищами) в ожидании гостей уже приняли для приличия аперитивы и, мягко сказать, назюзюкались. Они не падали, не теряли аппетита, лишь по укорам Крейсера Грозного Сан Санычу можно было догадаться о степени их долговременной подготовки к дегустации. А укорял Сергей Андреевич так: «Вот у вас, Сан Саныч, есть император, а ты с ним не пил! А я пил с императором! С ихним, с эфиопским! Как раз перед тем, как мы пошли с дружеским визитом на Амазонку за змеем! Эй, змей! Ты дрыхнешь, а ты тоже не пил с императором!» «Не верю! — качал головой японский друг. — Не верю!» «Не веришь! — трубил Крейсер Грозный в возмущении. — Да хочешь, я позову императора? Спроси его!» Шеврикука подмигнул Иллариону.
   И сейчас же за столом обнаружился пожилой мелкокурчавый негр в коричнево-оранжевом балахоне.
   — Хайле! Селассия! — бросился его обнимать Крейсер Грозный. — Они мне не верили! Савкин, наливай! Все пропьем, а флот не опозорим! А вы мне не верили! Ну и не будете пить с императором!
   — А мы пригласим своего императора, — заявил Илларион. Сегодня он был в темно-синей деловой тройке, без сапог и шпор.
   В гостиную стремительно вошел император Павел Петрович, будто прямо из Гатчины. Только нынче при нем была его знаменитая палка.
   — Милости просим! — вскочил Сергей Андреевич, соображая при этом вслух. — Это кто же у нас был такой курносый?
   — Павел, Павел… — прошептал ему Шеврикука.
   — Точно, Павел! Паша, садись сюда, напротив эфиопского. Савкин, гони стакан! Ба, а тут еще и флотский! — обрадовался Крейсер Грозный.
   Флотским, естественно, оказался Александр Федорович Керенский.
   «А этот-то зачем приплелся?» — Шеврикука с удивлением посмотрел на Иллариона. «Ничего, ничего…» — успокоил его Илларион.
   Опасения Шеврикуки, что Павел Петрович кого-нибудь отдубасит и сошлет в Сибирь, оказались напрасными. Павел находился в шутейном состоянии духа и с удовольствием выслушал историю хождения черноморского крейсера секретным фарватером под Африкой в Парагвай и обретения амазонского змея, подтвержденную мычанием эфиопского императора. Некую нервозность за столом вызвали отказы братишки Александра выпивать с компанией.
   — Я не пью! Я не пью! — твердил он.
   — Да какой же ты флотский! — возмутился Крейсер Грозный. — Может, ты какая баба переодетая? Сестра милосердия какая!..
   — Ну, это вы грубо, Сергей Андреевич, — покачал головой Шеврикука.
   А Александр Федорович нервно съежился и принял от зоотехника Савкина стакан. И пил далее.
   Когда откушали солянку по-московски, разговор зашел о змее, как о живом символе концерна «Анаконда». Вспомнили, что с помощью змея бразильские хирурги вернули Сергею Андреевичу главные достоинства, каким нанесли ущерб бандитские пираньи. А потому разумно было говорить о фаллическом, дионисийском смысле именно этой змеиной особи, а стало быть, и о том, что своим присутствием змей-символ предназначен служить плодородию, процветанию, вакханалиям и росту концерна «Анаконда».
   — Он как там, в манаусском госпитале, — вспомнил Крейсер Грозный, — поднялся в полный рост, все и охнули… А уж тут-то, в Парадизе, да на московских харчах… Пойдемте к нему! Сейчас мы его поднимем. Под самую крышу!
   Спустились к бассейну. Призывы Сергея Андреевича приподняться были оставлены змеем без внимания. Случилось лишь слабое колыхание листьев виктории. Да мартышки будто бы смеялись.
   — Паш, — обратился к Павлу Петровичу Крейсер Грозный, — будь добр, дай-ка мне свою палку.
   Усердия палки возымели действие. Змей высунул из воды морду. И даже поднял ее метра на три. «Давай! Давай, родимый! — поощрял его Крейсер Грозный. — Помнишь, как в Манаусе…» Сан Саныч и Савкин побуждали змея бодрствовать стрельбой из рогаток. Затем, поскребя буденновские усищи, Савкин предложил подвесить на лианах жареного поросенка, тогда у змея возникнет животный стимул. На лианы с поросенком отправили эфиопского императора. Украшение лианы заинтересовало змея. Он поднялся было метров на семь, но потом расхотел, опал и скрылся под лотосами и викториями.
   — У, скотина! — осерчал Крейсер Грозный. — Разнежился! Отъелся на московских харчах!.. Или, может, харчи не те?..
   Тут же вспомнили, что Игорь Константинович и Илларион Васильевич приглашены в Парадиз в качестве экспертов и инспекторов, должных определить, нет ли в провианте и напитках змея каких-либо изъянов, способных навредить здоровью не только самого змея, но и хрупких погонщиков и дегустаторов. Вернулись в гостиную. Изъяны, естественно, были обнаружены. Требовалось немедленно составить челобитную-рекламацию на имя господ Кубаринова и Дударева. За бумагу усадили Алексея Юрьевича Савки на, текст же ему подсказывали все, с эфиопского (ахмарского) переводил Крейсер Грозный. Шеврикука вспомнил челобитную погонщиков елизаветинского слона, и его фраза «к удовольствию змея водка, поставленная в ящиках 30 ноября, неудобна, понеже явилась с пригарью и некрепка» была положена на бумагу. Подписи под челобитной среди прочих поставили императоры Хайле Селассие и Павел Петрович. А под ними и флотский, Александр Федорович.
   — Народ не унывает! — потряс бумагой Крейсер Грозный.
   И Сергей Андреевич предложил подписавшим исполнить хором «Прощайте, скалистые горы!». Что и было исполнено.

82

   Утром Шеврикука чувствовал себя скверно. Снег шел густой. В Сокольники, что ли, съездить, раздумывал Шеврикука, или сходить в Ботанический сад? Пошел в Ботанический сад. Один из столбов металлической ограды притянул Шеврикуку. Будто что-то призывно трещало на нем. Или верещало. Паучок сидел на столбе, ему бы замерзнуть, а он ползал, видно, был искусственного происхождения.
   — Шеврикука, — раздалось из паучка. — Это я, Бордюр. Тот, кто называл себя Бордюром.
   — И что? — спросил Шеврикука.
   — Мы вас недооценили. Как и все ваше сословие. А именно вас-то надо было уничтожить еще в июле…
   — Что-либо изменилось бы?
   — Может, и ничего не изменилось бы, — печально прошептал Бордюр. — Мы ослабли… Мы искорежены… Но мы еще кое на что способны… Меня нанимают компьютерным вредителем… Мы воспрянем… И вы от нас хорошего не ждите…
   — Мы и не ждем, — сказал Шеврикука. — Вы подозвали меня, чтобы сообщить мне это?
   — Нет. Открывшись вам, я поступил неблагоразумно, — сказал Бордюр. — Но я уже не мог… У меня к вам личный мучительный интерес… Он меня жжет… В чем сила ваших бархатных бантов?.. Почему вы их развесили перед Чашей?
   — Кабы я сам знал! — чуть ли не вскричал Шеврикука. — Это и для меня тайна!
   — Я так и полагал, что вы мне не скажете, — прошептал Бордюр. — Но я уже не мог…
   — Да нечего мне вам сказать! — Шеврикука готов был выругаться.
   А верещащий паучок исчез со столба.
   «Отродья окрепнут, Бушмелев окрепнет… Любохват пойдет с ними… — размышлял Шеврикука. — Так и будет, А Векка-Увека? Она ведь выходила на Отродий… По моей же подсказке…» На всякий случай Шеврикука направился к маньчжурскому ореху. Но никакая миловидная барышня в пушистой шубенке, с трогательной беличьей муфтой под орехом его не поджидала…
   В Салоне благодействий и чудес в Сверчковом переулке Шеврикуку встретили с шумом и приязнью. Шеврикука опасался сегодняшних проявлений расположения к нему Совокупеевой, но жаркая женщина Совокупеева вела себя чрезвычайно деликатно. К тому же все были оживлены новостью: через две недели произойдет наконец свадьба Леночки Клементьевой и Мити Мельникова. Уж на что был опасен сейчас Шеврикуке Крейсер Грозный (вдруг — новая дегустация!), но и тот обошелся с ним милостиво, никуда не потянул, а только сытно пофантазировал по поводу свадебного застолья. «Помнишь, Игорь Константинович, — подтолкнул он Шеврикуку, — как славно мы посидели на поминках Департамента Шмелей!» Никаких намеков на особенность отношений Крейсера Грозного с Веккой-Увекой Шеврикука не углядел. Может, ничего и не сложилось? Или — гвоздики съедены, опали лютики?.. И такое могло быть. Увека же лишь помахала Шеврикуке ручкой, в разговор с ним не вступала, будто бы и не молила его (и не раз) оказать ей честь — сделать помощницей в его, Шеврикуки, делах. Может, дела эти ее разочаровали. А может, увлекли ее новые затеи и интересы. Оно и к лучшему. Пусть поживет в них.
   В связи с зимними каникулами футбольные заказы почти прекратились (остались лишь — связанные с перекупкой игроков), но поступали заявки баскетбольные, хоккейные и — единичные — от фигуристов (падения соперников, выбоину устроить, шпильку для волос обронить на лед). Но все чаще оплачивались пожелания, для Салона — «профильные», вызванные лирическими или гражданскими причинами. Снять порчу, вернуть мужа, отбитого злыдней-красоткой, найти украденный «форд» (поручения ясновидящим — Векке-Увеке и супруге Радлугина), выбить неплатежи, отменить заказной взрыв (исполнитель — колдун, хахаль Радлугиной) и т. д. Забегал в Салон Олег Сергеевич Дударев, шумел, распоряжался и убегал на Покровку. Офисные помещения концерна были почти отделаны, а вот реставраторы в исторических залах тянули, капризничали, то мрамор италийский был им нужен, то бронза и хрусталь для люстр-паникадил. «Придется терпеть и тратиться, но уж все будет как у Тутомлиных, и даже лучше! — разъяснял Шеврикуке Дударев, затащивший Игоря Константиновича в дом на Покровке. — Но и не дождавшись реставраторов, скоро будем освящать здание. Освящать! Как же без этого! Тем более после черного столба…» Он не забыл напомнить Игорю Константиновичу о том, что его заработная плата снова увеличена и ее непременно выдадут. А в день открытия Парадиза амазонского змея Игорь Константинович сможет рассчитывать и на премию. Дударев находился в чудесно-щедром расположении духа, ему уже и сейчас, похоже, не терпелось что-нибудь выдать достойнейшему Игорю Константиновичу.
   — Вот, Игорь Константинович, я вам одну вещь презентую, если не возражаете.
   — Не возражаю. Отчего же… — без охоты, из вежливости произнес Шеврикука.
   Дударев открыл шкафчик, достал оттуда бинокль и протянул его Игорю Константиновичу. Это был хорошо знакомый Шеврикуке перламутровый бинокль.
   — Спасибо… — растерялся Шеврикука. — Спасибо! Вещь изящная. И, видно, старинная…
   — Старинная, — подтвердил Дударев. — Может, и от самих Тутомлиных. Сыскалась при ремонте нижних помещений.
   — А более там ничего не сыскалось? — медленно, стараясь не выдать волнения, произнес Шеврикука.
   — Нет, более ничего. Уже после этой находки там ковыряли, ковыряли и щупы приволакивали, но более ничего не нашли.
   — Может, еще и найдут… — предположил Шеврикука. — Очень вам признателен… Даже неловко принимать такой подарок…
   — Берите, берите! — барином поощрял его Дударев. — Вы его заслужили. Рад, что он вам приглянулся. В театр с ним сможете сходить. В Малый или в Большой…
   — Непременно, — пообещал Шеврикука.
   — Да, Игорь Константинович, а вы слышали про Мельникова-то с Клементьевой?
   — Слышал, — сказал Шеврикука.
   — Очень хорошая новость! Очень! После свадьбы мы заставим этого гения Митеньку потрудиться на концерн!
   — Будем надеяться…
   «Вот уж для кого, наверное, это хорошая новость, — подумал Шеврикука, — так для Пэрста-Капсулы…» В дни недавних недомоганий Пэрста-Капсулы чрезвычайно занимало, как у этих двоих дела. Не исключено, что Пэрст-Капсула находился теперь вблизи Мельникова и Клементьевой, возможно и не объявляя себя. Несколько дней Шеврикука его не видел. И не искал. Полагая, что, коли случится надобность, Пэрст-Капсула сам возникнет. И если пожелает, расскажет о своей жизни и своих развлечениях. Он натура теперь самостоятельная…
   Через четыре дня Сергей Андреевич, Крейсер Грозный, снова позвал Шеврикуку поглядеть на змея.
   — Только без дегустаций, друзей и императоров! — потребовал Шеврикука.
   — Именно! Именно! — согласился Крейсер Грозный.
   — А в чем дело? — спросил Шеврикука.
   — Увидите! — зашептал Крейсер Грозный. — Осознал, стервец! Мы его с того дня не кормили. Только вы об этом Кубаринову и Дудареву не говорите.
   В предвкушениях презентации Парадиза полпрефекта Кубаринов и Дударев явились наблюдать змея. Кто за отсутствием эфиопского императора развешивал на лианах запеченных поросят, Шеврикука узнавать не стал. И Крейсер Грозный был крепок и смел и уж наверняка смог бы лазать по мачтам и вантам, и находились при нем японский марафонец Сан Саныч, штурмовавший Останкинскую башню, и ковбой-зоотехник Алексей Юрьевич Савкин. Оголодавший змей был подведен к необходимости духовного и физического подъема. Что и был вынужден сделать к удовольствию наблюдателей. Пришитый некогда Сергею Андреевичу бразильскими хирургами и явленный впервые публике, змей сначала как бы танцевал в воздухе, складывался в кольца, а уж потом поднялся в полный рост. Правда, под углом, мешал потолок. Это — в манаусском госпитале. Сейчас же змею было не до танцев, манили поросята, да и мартышки могли с ними пошутковать. Змей по сигналу погонщика и научного руководителя выпрыгнул из воды будто бы с намерением взлететь в поднебесье, выпрямился во все свои одиннадцать метров, замер на мгновение, показав публике, каков он змей и каков красавец, а затем, сверкая кожей, совершил полет к поросятам, заглотал трех, перевернулся мордой вниз и, вызвав брызги, пропал под лотосами и викториями. Публика не расходилась и, чтобы не помешать пищеварительному процессу, не шумела, а лишь повторяла уважительно: «Хорош! Хорош!» Крейсер Грозный был горд змеем, Кубаринов пожимал руку Дудареву. После нынешнего показа змея не вызывало сомнений: концерн «Анаконда» будет процветать и заглатывать. Через неделю ожидалось открытие первого дочернего предприятия концерна — Михайловской фабрики по производству рогаток.
   А Шеврикука представил себе, каким мог бы стать змей, коли бы у него отросли хотя бы четыре перепончатых крыла. Ну и башка бы его увеличилась. Дракон, не дракон… Но может быть, и дракон. И тут же подумал о Бушмелеве…
   Опять он вышел на Епифана-Герасима. Опять последовал за ним в недра столичной подземной дороги. Пробыл там на этот раз до половины второго ночи, пока поезда не прекратили свое рабочее хождение. Епишка злодея маялся, его корежило, его чуть ли не всасывало в глубины туннелей, но у него пока хватало сил удерживаться и не быть втянутым в дела и жизнь Бушмелева.
   А Бушмелев все еще занимался баловством: путал пьяным, уставшим и рассеянным направления при пересадках, особенно на станциях «Тургеневской», «Таганской», «Комсомольской-кольцевой». То ли ни на что другое не был способен. То ли валял дурака, не желая открывать свои возможности. Любохватом вблизи него и не пахло. Вдруг и впрямь он уберегался теперь во Флориде или в Сингапуре.
   Наблюдения за Епифаном-Герасимом и Бушмелевым следовало продолжать.
   А в Ботаническом саду, в Оранжерее, как и в прежние зимы, динамичным образом, с интригами, досадами и сюрпризами шли приготовления к январскому маскараду. Бывать в Оранжерее у Шеврикуки нужды более не было. А если он что и узнавал о приготовлениях, то из краткостей Векки-Увеки, нередко иронических. «Ваши-то допущены, допущены, — ехидничала Векка Вечная, или Увека Увечная, в Салоне. — Упорядочены в глазах света. Вот уж расфуфырятся! Вот уж повеселятся!» «Пускай фуфырятся. Пускай веселятся, — говорил Шеврикука. — Дамское счастье ваше такое…» А не исключалось, что на этот раз, после публичных признаний и успехов привидений, маскарад им позволят провести в Итальянском павильоне Останкинского дворца…
   Многое в Москве может быть забыто через день. Полагалось бы забыть и про Пузырь. Было бы даже прилично забыть о нем. Ну прилетел, ну улетел. Прилетал и Майкл Джексон, и саблю ему, кажется, дарили. Ну и что? И где этот Майкл Джексон? И что нам с него? Правда, была разница. Майклу дарили. Пузырь сам дарил. И из него вывозили, чему были свидетели. Другое дело, сам он пропал и будто бы никогда Москву не посещал. А потому не могло ли все вывезенное из него теперь тоже пропасть, или превратиться в труху, или по сезону — в снег? Такое случается. Шутников в мироздании множество. Но нет, нынче пока такого не случилось. Для успокоения народонаселения в государственные склады были допущены придиры из разных фракций и сообществ, в том числе и из Лиги Облапошенных. Склады были забиты продуктами и вещами, вовсе не намеренными, как было установлено придирами на ощупь, исчезать, преобразовываться в насекомых либо гадов или превращаться в мокрое пятно. Раздачу Пузыря не отменили, высочайшее постановление не подправлялось, но сроки раздачи были теперь неопределенно отодвинуты. В связи с необъяснимым отлетом Пузыря изучались все свойства его наследства, дабы выстроить научные догадки, что это за Пузырь, откуда прилетал и с какой целью, и определить, нет ли в нем чего губительного для здоровья и нравственно-социального состояния общества. И нет ли тут какого ехидства природы. Гражданам по месту прописок выдали талоны с номерами. По этим талонам в случае благополучия в исследовании натуры Пузыря и предстояло получить каждому свою долю наследства. Естественно, нашлись и будораги. Они кричали: «Чего ждать? Что нам может навредить? Чего не выдержат наши организмы? Вон из тех-то, кто на показательных раздачах отхватил свои галоши, телевизоры, кухонные комбайны, что-то никто не подох и не выродился! А мы чем хуже?» Но за будорагами мало кто шел и горлопанил. Даже Лига Облапошенных призывала потерпеть до решительного выяснения обстоятельств. Нетерпеливые же и скептики талоны продавали. Шеврикуке было известно, что много пузыревых талонов оказывалось в доме на Покровке, в сейфах концерна «Анаконда».
   Сам же Шеврикука, несмотря на обещания себе паспорт истребить, не разорвал его и не сжег. И взял талон. На всякий случай. Впрочем, о нем он не думал, а занимался своими делами в подъездах. Заходил иногда и в подъезды прохвоста Продольного. Нового домового туда пока не прислали, а порядок требовалось поддерживать. Все шло одобряемым Шеврикукой чередом. Супруги Уткины смотрели сериалы и наслаждались чаем с крыжовенным вареньем. Нина Денисовна Легостаева перестала тосковать и вновь принимала у себя ухажера Радлугина. О младенце от Зевса она никому не напоминала, себе — в особенности. Тень Фруктова Шеврикука ограничил в правах и возможностях передвижений. Погубленный чиновник мог являться теперь только бакалейщику Куропятову. Без собеседований с Фруктовым Куропятов заскучал бы. Сам же Шеврикука скучал без подселенца Пэрста-Капсулы. Но знал, что тот рано или поздно обнаружится. Вот ведь обнаружился вдруг в Большой Утробе домовой Колюня Дурнев, или Колюня-Убогий, по представлениям Шеврикуки сгибший в баталиях. Колюня-Убогий прошел мимо него с безумными глазами, бил в бубен, слюна капала из уголка его рта. Шеврикуку он не узнал, хотя рыжий нечесаный бездельник Ягупкин толкал Колюню и указывал: «Вон, гляди, Шеврикука!» «Эге! — сообразил Шеврикука. — Как бы не начались осложнения!..» Но осложнения не начинались. Не являлся за должком мошенник Кышмаров (а не был ли он, кстати, связан с Любохватом?). Не приезжал сановитый Концебалов-Брожило в поисках Омфала, возможно, выжидал… А так в подъездах Шеврикуки лампочки горели, лифты ездили, вода в трубах текла холодная и горячая и трубы не гудели, не ныли, телефоны звонили и батареи позволяли жить квартиросъемщикам в тепле и уюте.
   И вот тебе раз!
   В морозное утро сквозь стены Шеврикука услышал трубные крики Сергея Андреевича Подмолотова, Крейсера Грозного.
   — Игорь Константинович! Игорь Константинович!
   Крейсер Грозный стоял перед Землескребом со стороны улицы Королева, в ушанке, в пальтеце, наброшенном поверх тельняшки, и обращался ко всему Землескребу:
   — Игорь Константинович!
   Рядом попрыгивал в валенках японский прикипевший друг Сан Саныч.
   Шеврикука натянул кожаную куртку с подстежкой, кроличью шапку, обогнул Землескреб и приблизился к Сергею Андреевичу со спины, тоже как бы с Королева.
   — Что вы, Сергей Андреевич? — спросил он. — Я в магазины выходил…
   — Змея!.. Змея уворовали!.. Моего змея!.. Поехали!
   И Шеврикука вместе с Сан Санычем был приглашен в автомобиль Дударева.
   Один из боков стеклянного шатра-конуса Парадиза змея был раскурочен.
   — Отсюда его и уволокли, — сказал Крейсер Грозный.
   — А если он сам улетел? — предположил Шеврикука.
   — Как это — улетел?
   — Получил крылья и улетел. Пожелал стать драконом.
   — Его уворовали! Зачем иначе было связывать Савкина с его зеброй?
   А действительно, зоотехника Алексея Юрьевича Савкина с его зеброй нашли опоенными и связанными.
   — Ну и что? А вдруг кто-то змея с крыльями взнуздал? — продолжил Шеврикука. — Кто-то с булавой и с плетью… А?
   — Как же это вы, Сергей Андреевич! — причитал метавшийся по двору Дударев.
   — Отыщется! — бросил ему Крейсер Грозный. — Отыщем! Вот и Игорь Константинович поможет!
   — Нет, это сущее безобразие! За что мы вам деньги платили! И еще — флотский! И где же ваши рогатки?
   Крейсер Грозный более его не слушал. Он смотрел в небо. Он был сейчас трагик.
   — Но народ не унывает! — мрачно произнес он.
   — Всенепременно с вами согласен, — сказал Шеврикука.