Орлов Владимир Викторович. Шеврикука, или Любовь к привидению

   Он посетил и другие квартиры. Обыскал и места, где, по его предположениям, Продольный мог устраивать тайники. Кое-что нашел. Нельзя сказать, чтобы находки его особенно удивили. Или тем более поразили. Это он и ожидал обнаружить. Сомнения подтверждались. И в его действиях возникала сословная необходимость. Сидеть в Землескребе и ждать Шеврикука не имел уже ни сил, ни благоразумия. А не соединились ли теперь в деле Любохват и Продольный со злодеем Бушмелевым?
   Но где он, Бушмелев? «Сейчас же надо отыскать Епифана-Герасима!» — приказал себе Шеврикука. Он снова был в состоянии, требующем верить в предощущения. И он нисколько не удивился, чуть ли не столкнувшись на улице Королева с Приватным привидением заводчика Бушмелева. Епифан-Герасим торопился, но при этом и нервничал, оглядывался в соображениях: нет ли за ним хвоста. Воротник его тулупа был поднят, а собачья шапка напялена на лоб. Герасим привел Шеврикуку к станции Метрополитена. Потом они долго ездили в соседствующих вагонах, на иные перроны с пересадками Герасим выходил из вагона, смотрел в черноту туннелей, прислушивался и принюхивался. На «Боровицкой» Шеврикука не выдержал и подошел к громиле.
   — Ну что, Герасим? — сказал Шеврикука. — Здорово! Как поживаешь?
   — А, это ты за мной шастаешь… — сказал Герасим, но без раздражения и угроз в голосе.
   — И где же он? — спросил Шеврикука.
   — Тебе-то что? Впрочем, ты все равно не отстанешь… Там… Где-то там… в недрах… Все притягивает и притягивает меня, а притянуть никак не может… Мне же самому лезть к нему сейчас не резон… И охоты нет… Но ведь притянет…
   — И что он там делает?
   — Кто его знает? Может, отлеживается. Может, набирается сил. Может, ждет пособников… Известно только, что по вредности своей в первом часу ночи он морочит башку людям, особенно уставшим или поддатым, гоняет их не по тем переходам, они и до дома добраться не могут…
   — Коли так, разыскивать его сегодня нет нужды, — вслух подумал Шеврикука.
   — Ты лучше Дуняшу навести, — сказал Герасим, — а то что-то Петюля наш в печали. Ты сходи к ней… На всякий случай…
   — Придется сходить, — вздохнул Шеврикука.
   — Вот-вот. И я бы тебе советовал не откладывать…
   — Сейчас и направлюсь…
   «А ведь и на самом деле придется направиться, хотя это и противно. Но вдруг хоть какая ниточка потянется от нее к Любохвату с Продольным, даже если и она, и Гликерия с ними сейчас в деле…» Нетерпение подталкивало его к действиям скорым. Убедив себя в том, что и нынче создалась сословная необходимость, Шеврикука решил напрячь приданные ему силы. На поиски Дуняши тратить время он не захотел. Выяснил, что Дуняша пребывает в Оранжерее. (Выяснил также, между прочим, что Гликерии там нет, как нет и Любохвата с Продольным.) Встречаться нынче с Горей Бойсом и бабкой Старохановой у Шеврикуки не было желания, и он вызвал Дуняшу в Ботанический сад под маньчжурский орех.
   — Так, — сказал Шеврикука, — никаких слов. Никаких слез. Только по делу. Буду спрашивать. Что за похищение? Что за выкуп? И без всякого вранья.
   — Тяжко нам, Шеврикука…
   — Я вас понял. И не ной. Отвечай быстро.
   — Кто похитил — не знаю. Мне лишь доставили кассету с голосом Гликерии. Она умоляет заплатить выкуп.
   — Почему — тебе? Служанке. А не какому-нибудь… высокому нынешнему покровителю Гликерии?
   — Лишь мне известно, где укрыты вещи и драгоценности…
   — Какие вещи?
   — Те, за которыми ты ходил с наволочками. То есть те, что остались от твоей добычи. И старые ценности Гликерии.
   — И ты так верна Гликерии, что не перепрячешь ее безделушки, а сможешь отдать их похитителям?
   — Да, я так верна ей! — сказала Дуняша с вызовом. — Оскорбления же твои я смогу выдержать. Я их заслужила.
   — Тебе знакомы Любохват и Продольный?
   — Знакомы. Именно они стали или выбраны посредниками похитителей.
   — А кто похитители?
   — Не знаю. Кто-то в силе. Раз сумели похитить, запугать, укротить Гликерию. И вынудить ее принять их условия.
   — Она с ними не в сговоре?
   — Зачем это ей?
   — Зачем! — усмехнулся Шеврикука. Усмешка его вышла горькой.
   — Она с ними не в сговоре, — сказала Дуняша. — И она страдает. Я клянусь.
   — Оставьте ваши клятвы при себе, — поморщился Шеврикука. — Если я и проявляю интерес к этой истории, то вовсе не из-за Гликерии и ее страданий, а потому, что имею счет к Продольному и Любохвату. Какие сроки и условия выкупа?
   — Завтра в девять утра вещи, по их списку, я должна принести в парк, к шашлычной, сесть там за четвертый столик от входа. Обещано: через час туда доставят Гликерию. Даны гарантии.
   — Какие тут могут быть гарантии? — раздраженно сказал Шеврикука. — Кстати, летом я давал Гликерии две вещицы, на сохранение. Где они?
   — Они при ней. То есть они были при ней.
   — В списке выкупа их нет?
   — Нет.
   — Ладно. Разберемся с ними позже… Есть у тебя предположения, где они могут держать Гликерию?
   — Нет.
   — Кассета при тебе?
   — Вот она. И вот список.
   — Если сегодня дело не выйдет, завтра объявлюсь в парке.
   — Она страдала в последние дни, она раскаивалась, она жалела, что вовлекла тебя в ту историю… Поверь мне…
   — Сейчас у меня потекут слезы! — рассердился Шеврикука. — Уволь меня от раскаяний и жалостей. Они не имеют отношения к моему делу. К моему, поняла?!
   В Землескребе, в квартире акулы Зелепукина, Шеврикука прослушал кассету. Слова произносила действительно Гликерия. И обращалась она именно к Дуняше. Обращалась с мольбой, на этот раз, признал Шеврикука, искренней. Но, конечно, она могла иметь в виду и то, что Дуняша доставит звуковое послание ему, Шеврикуке. И все же, принимая во внимание и это соображение, можно было посчитать, что Гликерия напугана и измучена. Она не играла. И, судя по звучанию ее слов, состояние ее натуры и духа было скверное. О похищении и выкупе, подчиняясь требованиям бандитов, она просила Дуняшу никому не сообщать, никакого добра, ни украшений, ни нарядов, ни реликвий, не жалеть, тем более что они ей теперь — в тягость, лучше бы их не было.
   Кассету Шеврикука прослушивал еще раз десять. Естественно, не для того, чтобы разжалобить себя мольбами и стенаниями Гликерии. Ему надо было выделить, выявить, усилить и опознать шумы, сопутствующие словам пленницы. Кто-то кашлял. Будто бы за стеной. Кто-то щелкал зажигалкой. Может, прикуривал. А может, и подносил огонь к подбородку Гликерии. Автомобили проезжали мимо убежища похитителей, и было их множество. Звук двигателя одного из них показался Шеврикуке знакомым. Шеврикука остановил движение кассеты, усилил громкость, а в себе — чувствительность, «Ба, ба, да на таком же разъезжает Олег Сергеевич Дударев!» — сообразил Шеврикука. Но от знания того, что мимо похищенной прокатил «лендровер» Дударева, цель исследования Шеврикуки не приблизилась. Ну если, конечно, Дударев подъезжал к офису концерна «Анаконда» на Покровке… Это кое-что… Но именно кое-что! Требовалось усилить чувствительность восприятия решительным образом. И вот уже Шеврикука ощущал шорохи вокруг Гликерии и чуть ли не запахи помещения. Кто-то снова кашлянул за стеной и произнес хрипло: «Вольфрам Тырныаузского месторождения, три тонны…» А пахло-то вокруг Гликерии табаками.
   Запись слушать более не было нужды.
   Шеврикука снова взглянул мельком на список дани. Вещи Марии Антуанетты из коллекции графа Сергея Тутомлина, королевские табакерки, елизаветинские веера, золотые карандаши для записей пар танцоров на ростопчинских балах и прочее и прочее… Экие обнаружились в Останкине любители антиквариата!
   Воинственным Шеврикука отправился на Покровку.
   В стеклянно-офисной конторе магазина «Табаки и цветные металлы А. Продольного» клиентов было двое, а бронхитно-громко кашляла одна из сотрудниц-стюардесс. Нынче она говорила о титане Березниковского комбината. Шеврикука выскочил на улицу в опасении, как бы не вышел к клиентам из хозяйских помещений сам А. Продольный. Темница Гликерии находилась где-то рядом, за стеклами. Либо над потолком, либо под полом. Скорее всего, под полом, соображал Шеврикука, запахи Табаков исходили наверняка от образцов предлагаемой магазином продукции. То есть со склада, А склады в покровских домах заводили в подпольях.
   В подполье, которого, впрочем, могло и не быть, Шеврикука решил проникать со двора и сквозь стены. Уже в стенах он ощутил, что склад и впрямь есть, он устроен как бункер, не так давно, и в нем на полу лежит пленница. И дверь в нем — бункерная, а при двери — охрана, мощь ее — злообеспеченная. Призывать себя к расчетливым действиям Шеврикука не смог, его вела ярость, он проломил стену и ввалился в склад-бункер, вызвав шум падения коробок и каких-то предметов. За дверью явно обеспокоились. Шеврикука притих. Он начинал видеть в темноте. У его ног лежала женщина. Гликерия. Она была без сознания. Это отчасти обрадовало Шеврикуку. Слышать Гликерию, вести с ней разговор было бы Шеврикуке неприятно. Он старался смотреть на нее не как на страдалицу, не как на хорошо знакомое ему существо, а как на улику, способную изобличить Продольного и Любохвата. Связали Гликерию не веревками, а проволокой, похоже, что колючей. Мучили ее жестоко. («Ну как же, легко ли вынудить женщину отказаться от нарядов и побрякушек накануне зимнего маскарада!» — подумал Шеврикука, но тут же посчитал свое соображение недостойно-грубым.) Шеврикука освободил Гликерию от варварских пут, отодрал пластырь от глаз, кляп хотел оставить во рту, но после колебаний вытащил и кляп. Тихонько подошел к двери, толкнул ее плечом — легче сдвинуть Останкинскую башню. Ногой задел за что-то. Предмет был, кажется, знакомый. «Ба, да это же концебаловский Омфал! — поразился Шеврикука. — Копия дельфийского Пупа Земли. И он здесь!» За дверью обеспокоились всерьез.
   — Там кто-то возится! Там что-то делают! Зови хозяев!
   Сверху загремели шаги.
   — Это Шеврикука! — донесся до Шеврикуки нервный выкрик Продольного. — Там Шеврикука!
   — Ты бредишь, что ли? — Теперь уже говорил Любохват. — Откуда там может быть Шеврикука? Да он эту бабу после всего сам бы прибил с радостью!
   — Там Шеврикука! — твердил Продольный. — Я говорил тебе… Открывайте дверь! И стволы! Стволы!
   Шеврикука схватил Омфал.
   Сколько там их, за дверью? И на что способны их стволы?
   Гликерия, похоже, стала шевелиться за его спиной. Застонала. Пронести ее сейчас сквозь стены ему вряд ли удалось бы.
   А дверь, возможно из прочнейших сплавов, произведя скрежет, стала рывком сдвигаться вправо. В открывшийся проем ворвались трое. В темени бункера они не углядели Шеврикуку. Мгновений ему хватило для того, чтобы ударами базальтового Омфала в ярости сокрушить троих нападавших. Двое других — это были Любохват и Продольный — бросились вверх по лестнице, просто уносить ноги, но возможно, что и за подмогой. Или за подкреплением Сил.
   — Шеврикука! Это ты…
   Шеврикука обернулся. Гликерия уже стояла на коленях.
   — Можешь идти? Быстро и за мной! — приказал Шеврикука.
   — Шеврикука! Прости меня!
   — Нет времени! Сейчас они вернутся. Или затворят дверь!
   Шеврикука дернул Гликерию за руку. Но не смог сдвинуть ее с места.
   — Если ты меня не простишь, — прошептала Гликерия, — я останусь здесь.
   «Надо было идиоту вынимать у нее изо рта кляп!» — осерчал на себя Шеврикука.
   — Хорошо, хорошо! — быстро произнес Шеврикука. — Я тебя прощаю. И я тебе не судья.
   — Ты говоришь это вынужденно. И не от всего сердца. Без твоего прощения я отсюда не выйду.
   — Ладно. Торжественно прошу принять мои прощения, — заявил Шеврикука. — Более я не держу на тебя досады. Вставай и иди. И никаких слов. И никаких жестов!.. Ну вот! Мы уже и опоздали!
   Сверху неслись Любохват и Продольный с трубами в руках, похожими на гранатометы.
   — Любохват и Продольный! — раздалось сейчас же. — Бросьте оружие! И замрите!
   Возможно, для усиления впечатлений зажглись светильники. Над застывшими Любохватом и Продольным стоял Илларион. Острие его серебряной шпаги упиралось в камень лестницы. За плечом Иллариона Шеврикука увидел Пэрста-Капсулу.
   — Шеврикука, — сказал Илларион. — Тебя ждут разочарования. Да, они позорили честь сословия. Но они всего лишь навсего грабители и мошенники.
   И тут совершенно неожиданно для всех, для Шеврикуки, во всяком случае, безусловно неожиданно, на лестничную площадку въехало четырехосное транспортное средство, виденное им однажды на Звездном бульваре. То ли ванна, то ли лодка, то ли коляска, предназначенная для передвижения амазонского змея Анаконды. И теперь под прозрачным колпаком боевым орудием пребывал в ней именно амазонский змей. А за штурвалом управления находился запыхавшийся Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный.
   — Мы не опоздали, Игорь Константинович? — поинтересовался Крейсер Грозный.
   — Вы не опоздали, — строго сказал Илларион. При этом он с подозрением взглянул на Шеврикуку.
   И тотчас же произнес:
   — Даму я беру под свою опеку. А вы… Игорь Константинович… будьте любезны отконвоировать мошенников в Останкино, к Артему Лукичу. Вот вам моя шпага.
   И бросил Шеврикуке серебряную шпагу.
   В мгновение, когда шпага летела к Шеврикуке, бритоголовый боевик, называемый Любохватом, ожил, дернулся и понесся по лестнице. Илларион, видимо, посчитал низким для себя делом останавливать беглеца подножкой. Шеврикука бросился вдогонку за Любохватом в верхние помещения магазина, а потом и на Покровку.
   Но нигде Любохвата не обнаружил.

80

   Естественно, Шеврикуку ждали разносы, сначала в Останкине, в Большой Утробе, а затем в Китай-городе, в Обиталище Чинов, под Старым Гостиным двором.
   Выходило, что Шеврикука своими авантюрными и безрассудными («бесстыжими», было и такое мнение) действиями почти что сорвал долговременную и кропотливую операцию. Или хотя бы почти рассекретил ее. За Любохватом и Продольным следили давно. И не только за ними. Трое сокрушенных концебаловским Омфалом, сторожившие при двери бункера, были из мелких тварей Темного Угла, их позвали в долю, они и продались. Но они-то — пескари. А теперь мало того что сбежал Любохват, могли уйти на дно щуки крупные, затаиться где-нибудь под корягами либо в иле. И исчезновение Любохвата — дело чрезвычайно неприятное. Это — личность опасная, изобретательная и коварная.
   — Любохват за мной, за мной! — твердил Шеврикука. — Будет отловлен и доставлен.
   — Ни в коем случае! Никакой самодеятельности! — кричали на него. — Никакой охоты в одиночку! Да он вам не по зубам!
   — Он мне не по зубам? — возмущался Шеврикука. — Это мне-то не по зубам! Этот осквернитель чести сословия! Да еще при приданных мне силах!
   — Не было у вас никаких приданных сил, — разъясняли ему. — Такова у вас натура, что велено было отозвать от вас временно приданные вам силы и полномочия, чтобы вы не втравили нас в передрягу. Сообщить вам об этом по небрежности забыли. Как вы сумели уцелеть в своем предприятии, удивительно! Петр Арсеньевич не уцелел…
   Тут и Шеврикука удивился. А он-то, дуралей, этим отозванным от него силам ставил задачи, приказывал, был уверен в них. Раздосадованный, он чуть было не накричал на собеседников. Но что досадовать-то! Значит, и сам он, просто Шеврикука, был кое на что способен. А впрочем, большим открытием это назвать было нельзя.
   Воровали Любохват, Продольный с командой или в чьей-то команде для продаж коллекционерам. Ублажали их тайные страсти и причуды. Естественно, с выгодой для себя. Именно причуда заставила их произвести марьинорощинский раскоп. Некий свежий делец пожелал, чтобы одна из спален его особняка вблизи Барселоны была обставлена под московскую малину сороковых годов. Черную кошку завести было легко, а вот обстановку… О сгоревшей некогда малине Дуськи Полтьевой Продольный вызнал у Петра Арсеньевича, тот ему даже план погреба начертил. Заказчик предметами быта, откопанными в 11-м проезде Марьиной Рощи, остался чрезвычайно доволен. Он и мебель завел по рекомендациям Продольного и по аналогии с киношной малиной Горбатого. И ему перестали сниться кошмары. И прошла тоска. Но клады из Марьиной Рощи (кстати, Пэрст-Капсула копал там тщательнее и выбрал из земли Продольным не востребованное) были почти исключением. Обычно Любохват и Продольный добывали (воровали, мошенничали) вещи музейные. И для коллекций заграничных. Эгоистически-закрытых. Гонорары получали валютные. Подъехали к одному придурку и убедили его в том, что он потомок Кутузова и, стало быть, имеет все права на бывшую собственность фельдмаршала. Тот так воодушевился, что позволил себе изъять экспонаты — ордена, шпаги, мундиры — из кутузовской избы в Филях. Теперь они в Канаде и на Соломоновых островах. Среди последних заказов Продольному были угличский опальный колокол и рояль Петра Ильича из клинского Музея.
   — Что же вы на меня кричите? — поинтересовался Шеврикука. — Теперь-то уж точно колокол и рояль останутся в Угличе и в Клину.
   — Но на тех-то, кто над Любохватом и Продольным, уже вышли, а улик и доказательств не набрали, и наберем ли теперь из-за авантюры вашей милости?
   — Будут улики и доказательства! — заверил Шеврикука. И спросил: — А Концебалов-Брожило?
   Нет, сказали ему. Концебалова подозревали. Но нет. Омфал понадобился ему не для продажи. Исключительно из-за собственного его тщеславия. Тщеславен мнящий себя Блистонием, тщеславен. Иметь Пуп Земли, хотя бы копию его, он пожелал ради самоутверждения. Любохват же получил заказ на него от салоникского владельца кораблей. Надо заметить, что разведчики в команде Любохвата — Продольного были искусные. И наводили их личности осведомленные. Об иных из них известно, но не обо всех. А потому Шеврикуку за дурость следовало наказать. И хотели наказать. Уже и бумага была составлена в Большой Утробе с предложением выгнать Шеврикуку из действительных членов деловых посиделок, лишить его двух подъездов в престижном Землескребе и отправить на улицу Кондратюка в хрущобу. Но в Обиталище Чинов этой бумаге ходу не дали, что существенно озадачило останкинских укорителей Шеврикуки. Сам же Шеврикука получил повод важничать. То есть он и не особо важничал, а несколько успокоился и пообещал себе выследить Любохвата и захватить. Всяческие запреты лишь подталкивали его к действиям. Как наследник Петра Арсеньевича, он полагал себя имеющим право отплатить негодяю. Старик хотел побороть прохвостов, но воин в нем угас, и они, возможно, в сговоре с Отродьями Башни (Петр Арсеньевич тем явно мешал) его извели. Стало быть, поиски и одоление Любохвата были теперь для Шеврикуки делом чести. Только бы тот не сбежал куда-нибудь в Мньяму или в Объединенные Эмираты.
   Нечаянное явление в магазине Продольного Крейсера Грозного и амазонского змея вскоре получило объяснение. Продольный давно крутился вблизи змея. Крейсеру Грозному его рожа была знакома и противна. Редкостный по величине змей, да еще и с прекрасной родословной, уворованный, мог бы принести Любохвату с Продольным приличный денежный приз. В крайнем случае они сумели бы пустить его шкуру на обшивку коммерсантских портфелей. И змей, видимо, ощутил интерес Продольного к его независимой личности. В минуты, когда Шеврикука проник в склад-бункер, змей в своем корабле на колесах чрезвычайно разволновался и вынудил Сергея Андреевича доставить его именно в магазин «Табаки и цветные металлы». Он, пожалуй, мог бы в те мгновения и заглотить стервеца.
   — А дамочку-то вашу, Игорь Константинович, — сказал Крейсер Грозный, — этот ваш приятель, который в черном плаще и со шпорами, увез куда-то на такси…
   И глаза его стали очень хитрыми.
   Шеврикука собрался было пошутить насчет гвоздик и маньчжурского ореха, но раздумал.
   — А он, ваш приятель-то, мне понравился… Он обещал прийти в гости к змею… На дегустацию провизии и напитков змея… С вами вместе…
   — И с императором… — сказал Шеврикука в раздумье.
   — С каким императором? — насторожился Крейсер Грозный.
   — С каким-нибудь… Вы-то ведь пили с императором…
   — А как же! Я пил с императором Хайлем Селассием!
   — Вот и он пил…
   — С Хайлем Селассием? С эфиопским? — Крейсер Грозный чуть ли не возмутился.
   — Кроме эфиопов и другие народы имели императоров, — заметил Шеврикука.
   Сам же он и думать не думал ни о каких императорах. Упомянутая Сергеем Андреевичем дамочка, увезенная на такси, дала совершенно иное направление его мыслям. Говорить о чем-либо с Гликерией Шеврикука не желал. Но полагал, что получить от нее две вещицы, переданные ему некогда Пэрстом-Капсулой и по договоренности с Гликерией оставленные у нее на сохранение, ему необходимо. Хотя бы одну из них. Посылать же за вещицами Пэрста-Капсулу вышло бы неучтивостью. И Шеврикука пригласил Дуняшу в парк, к той самой шашлычной, где не состоялось свидание Дуняши с посредниками похитителей. Или Любохват все же являлся к шашлычной?
   Он уже не жалел о том, что простил Гликерию. Он даже сузил смысл прощения. Он простил Гликерии ее выходку-уловку. А кто он был такой, чтобы иметь право судить Гликерию, назначать ей наказания или помилования? Никто. Он мог жить с собственным частным мнением о Гликерии. И только. Ко всему прочему, он был присушен Гликерией или к Гликерии. Но на каждую присушку есть отсушка. Средства отсушки Шеврикука хорошо знал. Хотя бы из простодушных заклинаний Петра Арсеньевича. И в острые минуты обиды в сокольническом томлении мысль об отсушке, немедленной причем, приходила ему в голову. Теперь же, после того как он простил Гликерию, желание отсушки как будто бы и отменялось. Прощение в магазине на Покровке вышло и впрямь вынужденным. Но, может, оно и к лучшему. Иначе он долго бы маялся сомнениями: прощать, не прощать. А простив, он получил явственное облегчение. Да и скучно было бы ему существовать без Гликерии. Гликерия Андреевна Тутомлина была его вечным приключением. В грядущем же не исключались и самые неожиданные повороты в их отношениях.
   В парке, у шашлычной, Шеврикука сразу же объявил Дуняше о цели своего прихода. «Хорошо, хорошо, — заверила его Дуняша. — Я принесу тебе их». Тотчас же Шеврикука осознал неловкость положения. Выходило, будто бы он, как при детских раздорах, явился требовать свои игрушки.
   «Знаешь, — поспешил он, — мне-то нужна одна вещь. Для дела. Та монета, что теперь вправлена в перстень. А другая, фибула, пряжка, пусть так и останется украшением ремня…» Шеврикука не стал объяснять Дуняше, для какого дела ему понадобится золотая монета, условно названная Петром Арсеньевичем оболом, то есть пропуском куда-то, неизвестно куда, может, и в ловушку. Да и понадобится ли? Но предчувствие подсказывало Шеврикуке, что понадобится. И очень может быть, что этот обол и выведет его на Любохвата.
   На другой день, при возвращении обола, Дуняша попыталась передать Шеврикуке и некие слова Гликерии. «Не надо! — остановил ее Шеврикука. — Не надо!» И все же он был принужден выслушать сведения об обстоятельствах нынешней жизни Гликерии и Дуняши. Когда Шеврикуку размуровали и возродили, обо всем тут же стало известно. От Гликерии отвернулись, в хорошее общество ее перестали приглашать. Да и она сама поняла, что натворила, пребывала в затворничестве и отчаянии. Ее уязвимость почувствовали Любохват с Продольным, потому и затеяли похищение. Но после похищения мнение о Гликерии изменилось, ее теперь жалеют, ей сострадают, и наверняка они с Дуняшей будут приглашены на зимний маскарад.
   — Вот и повеселитесь, — сказал Шеврикука.
   — Какие уж тут, Шеврикука, веселья, — печально вымолвила Дуняша. — А всю твою добычу Гликерия готова вернуть в коллекцию Тутомлиных.
   Шеврикука пожал плечами и удалился, успев, уходя, произнести:
   — Привет Петюле!

81

   А во дворе дома на Покровке заканчивалось возведение бассейна Парадиза со стеклянной крышей-башней для амазонского змея Анаконды. При очередной встрече с Шеврикукой Сергей Андреевич Подмолотов напомнил о необходимости продегустировать провиант и напитки змея.
   — И приятель ваш обещал посетить, — сказал Крейсер Грозный, — который со шпорами… Как его…
   — Илларион… Илларион Васильевич…
   — Вот-вот! Илларион Васильевич! Шеврикука, полагая, что Крейсер Грозный от него не отвяжется, а собственное его любопытство не истает, попросил Сергея Андреевича назначить срок дегустации. Сергей Андреевич назначил. И сообщил, что со стороны змея принимать участие будут Алексей Юрьевич Савкин, зоотехник и ветеринар, а также всеобщий японский друг Сан Саныч. Игорь Константинович же с Илларионом Васильевичем могут привести с собой приятелей и приятельниц, хорошо бы — истинных гурманов.
   — Не знаю, — сказал Шеврикука. — Я-то приду. А вот Илларион Васильевич может быть и занят. А может быть он и в отъезде.
   Шеврикука опасался, что Илларион пошлет его подальше, но все же постучался к нему. Нет, Илларион о своем обещании помнил и желал корм змея попробовать.
   Возможно, что сотворители Парадиза Анаконды изучали особенности Оранжереи, в чьей теплой воде одно время ютился змей, или они выразили в сооружении свои представления о рае. Бассейн Анаконды был хорош и озеленен листьями лотосов и викторий, хрустальным конусом (или шатром?) с серебряными перехватами возвышалась над ним воздушная башня, под ее стенами уже произрастали пальмы с бананами и корявые амазонские деревья, будто канителью, перевитые лианами. Цветные тропические птицы резвились в высях, на лианах же озорничали мартышки.