Страница:
«Опять начнет орать», – подумал солдат.
– О чем задумался, Николас? – спросила принцесса, убирая шахматные фигуры в бархатный мешочек.
– А я вам скажу, Катринель, – на пороге нарисовался Тиль Всезнайгель. – Наш герой будет драться с графом Шроттмахером на показательной рыцарской дуэли. Указом короля Генриха поединок состоится через пять дней. Наш великолепный Николас умрет титулованным дураком. Поздравляю вас, Николас, завтра вы получите дворянский титул. Иногда, чтобы теленочек веселее шел на убой, ему показывают красивую бумажку, на которой написана громкая кличка.
Коле не очень понравилось, что мудрец вместо ругани и потрясания изящным кулаком едко шутит и демонстрирует полное спокойствие.
– А я думал, вы меня с галстуком съедите, – сказал солдат.
– Поздно на вас злиться, – усмехнулся Всезнайгель. – У нас слишком мало времени. Надо готовиться к бою.
Глава 16
Глава 17
– О чем задумался, Николас? – спросила принцесса, убирая шахматные фигуры в бархатный мешочек.
– А я вам скажу, Катринель, – на пороге нарисовался Тиль Всезнайгель. – Наш герой будет драться с графом Шроттмахером на показательной рыцарской дуэли. Указом короля Генриха поединок состоится через пять дней. Наш великолепный Николас умрет титулованным дураком. Поздравляю вас, Николас, завтра вы получите дворянский титул. Иногда, чтобы теленочек веселее шел на убой, ему показывают красивую бумажку, на которой написана громкая кличка.
Коле не очень понравилось, что мудрец вместо ругани и потрясания изящным кулаком едко шутит и демонстрирует полное спокойствие.
– А я думал, вы меня с галстуком съедите, – сказал солдат.
– Поздно на вас злиться, – усмехнулся Всезнайгель. – У нас слишком мало времени. Надо готовиться к бою.
Глава 16
Рецидивист Пауль, или Ночь чудес
Вот уже целые сутки прапорщик Дубовых сидел за решеткой.
Следователь, судья и адвокат в одном лице боялся посещать буйного заключенного Пауля.
– Этот конокрад – истинный дьявол, – бормотал Засудирен, не зная, что сию точку зрения разделяют все колдуны и ведьмы королевства.
Память законника ежеминутно возвращалась к допросу, чуть было не закончившемуся летальным исходом. А как все удачно начиналось! Готовое раскрытое дело.
Засудирен всю ночь проворочался без сна. Явившись на службу, полдня боролся с дремой, сквозь которую постоянно всплывала ужасная картинка: кончик пера, маячащий в миллиметрах от глаза… Законник тут же просыпался в страхе.
Достав из ящика стола зеркало, Засудирен посмотрел в свои красные глаза и понял, что трудиться сегодня не сможет. Отпустив секретаря, закрыв судебную контору и отдав приказ солдатам с утроенным вниманием сторожить узника-конокрада, законник ушел домой. В три часа дня он упал в мягкую постель. Проснулся в девять вечера.
С навязчивой идеей.
В памяти всплыла недавняя жалоба, доставленная курьером из какой-то деревни. Что-то о пропаже телеги, груженной горшками, и…
– Именно, именно… – залопотал Засудирен. – Бушевала гроза… Глупым крестьянам померещилась смерть… Они перепугались, убежали. А когда вернулись, телега пропала… Кажется, так. Но были ли горшки?
Мысли о жалобе и ее возможной связи с громилой, сидящим в тюрьме, не давали законнику покоя. К одиннадцати он настолько извел себя, что встал, оделся и отправился в контору.
Он долго рылся в бумагах, разбросанных на столе, пока не нашел нужную. Это был обстоятельный доклад деревенского старосты. В истории с пропажей староста сделал особый упор на присутствии смерти. Наверное, мужички сильно чего-то испугались. Например, молния осветила причудливо переплетенные ветви поваленного дерева, грохнул гром… Горшечники и струхнули.
– Послать за этими парнями! – постановил законник.
Он зазвонил в специальный колокольчик, но секретарь не пришел. Засудирен звонил еще дважды, прежде чем сообразил: какой секретарь в полночь?
Промучившись бездельем еще час, одинокий страж закона заснул, уронив голову на стол.
Рабочий день Засудирена начался с деятельных распоряжений. Он отправил двух солдат в деревню горшечников с приказом прибыть для опознания телеги. Секретарь побежал делать опись находящегося в телеге имущества. Сам законник наведался в городскую конюшню и тщательно осмотрел конфискованных у Палваныча лошадей.
Задержанный провел в мучительном ожидании еще сутки.
После обеда Засудирен все же посетил камеру прапорщика. Законник на всякий случай пришел с крепким тюремщиком.
– У следствия появились дополнительные вопросы, – Засудирен сел напротив Палваныча.
Законник заметно нервничал, во рту его было сухо, и он постоянно судорожно сглатывал.
Во рту прапорщика Дубовых тоже царила засуха. Организм требовал браги или хотя бы эля.
– Телега, груз и лошади принадлежат вам? – начал дознание Засудирен, приготовившись записывать ответы.
– Смотря какие, – пробурчал Палваныч.
– Бросьте валять дурака, Пауль! Те, что были изъяты у вас в ходе ареста по делу о краже коня гнедой масти по кличке Быстрочерезполеперебегауссфельдпфердхен.
– А, те… Мои.
– Сколько было лошадей?
– Две.
– Масть?
– Пегая и каурая.
– Клички?
Прапорщик подумал, что нашлись и хозяева телеги.
– Клички-то? – пробубнил Палваныч. – Хренеезнаетклячен и Лучшаяподругазасудирена.
– …Лучшаяподругазасу… – шептал, записывая, законник. – Издевательства?! Не потерплю!
Он вскочил, бледнея от злости. Съехал парик, задергалось веко… Красавец.
Засудирен вдруг понял, что выглядит комично. Успокоился, сел. Заговорил спокойно:
– После нападения на должностное лицо сие не сильно тяжкий грех. Итак, вы не знаете кличек?
– Я только что назвал. Мои лошади. Захочу, каждый день новые имена им давать стану.
– Перейдем к телеге. Что вы в ней везли?
– Горшки.
– Сколько штук?
– Откуда я знаю? Часть разбилась по дороге.
– Значит, не знаете. Куда везли?
– На рынок.
– В повозке были только горшки?
– Ну… Нет, конечно.
– Что еще?
– Тент матерчатый. Плащ черный, плотный, с капюшоном. Коса. Вот этот мешок, – прапорщик показал лежащий вместо подушки мешок.
– Высыпите содержимое для досмотра.
Палваныч исполнил. Засудирен дотошно записал каждый предмет.
– Это все, что было в телеге?
– Да.
– Не хотите сделать признания?
– Хочу.
– Ну? – выжидающе заблестел глазами законник.
– Очень уж ты мне не нравишься, – чистосердечно признался прапорщик.
– Скорблю, – следователь встал, чтобы уйти.
– А можно парой слов с адвокатом обмолвиться?
Дубовых тоже поднялся с нар. Охранник сделал шаг вперед, страхуя Засудирена. Тот жестом дал понять, мол, все нормально.
– Говорите, я вас слушаю, – с надеждой пролепетал законник.
– Вот тебе гонорар за защиту на прошлом допросе, – сказал Палваныч и смачно врезал по засудиренской морде.
Потом степенно сел. Адвокат барахтался на полу, пытаясь встать. Тюремщик растерянно переводил взгляд с ушибленного начальника на узника и обратно.
Засудирен прошипел:
– Болван, помоги подняться!
Солдат наклонился и поставил законника на ноги. Тот забрал с лежанки слетевший при ударе парик. Зашагал, шатаясь, к выходу.
На пороге следователь-адвокат обернулся.
– Сгною! – пообещал он Палванычу. – Это я тебе уже как судья говорю!
Дверь захлопнулась, лязгнул засов.
Прапорщик Дубовых остался в одиночестве еще на долгих двое суток, в течение которых посыльные ездили за настоящими владельцами телеги и возвращались с ними в Лохенберг. Затем законник их допросил.
К счастью Засудирена, мужики действительно оказались хозяевами телеги и лошадей. Дав подробные описания, пройдя испытание на правильность кобыльих кличек и особых примет, довольно точно назвав число горшков, они воссоединились со своим имуществом. Из благодарности да по простоте душевной они попробовали подарить законнику горшок, но Засудирен затопал ногами, заорал что-то про недопустимость взяток адептам правосудия и прогнал ребят вон.
– Наверное, надо было два горшка дать, – подумали мужики.
Они запрягли лошадок, честно выложили на крыльцо конторы Засудирена плащ с косой, сели в телегу и поехали в Стольноштадт продавать многострадальные горшки. В Зачарованный лес поклялись больше не соваться.
Сам адепт правосудия задумчиво глядел им вслед, потом заинтересовался плащом и косой. Понял, наконец, что смерти не было. Был лиходей Пауль, злоумышленно смущавший людей видом костлявой.
– А сие уже государственная измена, подрыв народного духа и посев паники в особо крупных размерах, – изрек законник.
Такой поворот следовало обдумать с особенной тщательностью.
Засудирен пошел в трактир, заказал пива и сыра. Стал обдумывать сложившуюся ситуацию. К четвертой кружке вырисовывалось вот что.
Если Пауль неоднократно стращал народ, обряжаясь смертью (а ведь только горшечников он успел испугать дважды), значит, посягал на спокойствие народа. Смуту затеял, волнения спровоцировать захотел, королевство пошатнуть замыслил.
Получалось дело государственной важности. А дела государственной важности необходимо передавать в столицу. Засудирен давно мечтал засветиться в Стольноштадте. Молодому законнику не хотелось всю жизнь проторчать в скучном Лохенберге, вдали от настоящей славы. Раскрытие заговора – вот та спасительная соломинка, которая вытянет юриста из пучины провинциальности!
Да! Он, Засудирен, обезвредил смутьяна! Осталось тряхнуть его как следует. Вдруг найдется сообщник? Или целая сеть заговорщиков? М-м-м… Чем больше будет подельников, тем громче прогремит скромное имя лохенбергского законника.
– Меня заметят в верховном королевском суде, – Засудирен стукнул по столу кулаком. – Я стану главным судьей!
– Не кричите, пожалуйста, господин Засудирен, – попросил трактирщик.
– Молчать! – распалялся законник, залезая на стол. – Я вам не вшивый крестьянин! Перед вами судья! Перед вами главная опора королевства, воплощенная справедливость!.. И не сметь стаскивать меня с трибуны! Я вам не позволю! Всех посажу!.. Свиньи, отпустите меня!.. Заговорщики!.. Пособники!..
– Надо запомнить, что господину Засудирену больше трех наливать не следует, – пробормотал трактирщик.
Впервые законник проснулся не дома или в рабочем кабинете, а в камере городской тюрьмы. Туда его, уже отбуянившего и сонного, привел трактирщик, а солдаты бережно уложили начальника на нары и прикрыли дверь, чтобы не беспокоить.
Засудирен долго не мог понять, куда попал. Потом страшная догадка исказила его опухшее лицо.
– Я… в тюрьме?!.
Решетка, нары, дверь, каменные стены…
«За что?!» – вопрошал себя законник. Он силился что-либо вспомнить, но больная голова ответов не давала.
Охая, Засудирен сел на лежанке, держась за разламывающийся затылок.
– У… Проклятый Пауль! Я продержал его слишком долго, не докладывая о заговоре, и королевские службы сочли меня сообщником! Вот оно! Они решили, что я… Нет, только не это!!!
Законник бросился к двери и принялся в нее молотить кулаками, презрев головную боль.
– Это ошибка! Чудовищная ошибка! – кричал он, упав на колени. – Я не знал!..
Дверь, скрипя, уперлась в его ногу. В камеру просунулась голова часового.
– Господин Засудирен, вы проснулись? – робко произнес тюремщик, глядя в молящие глаза начальника. – Вы вчера, простите великодушно, напиться изволили. Мы сочли нужным уложить вас на мягкое… Господин Засудирен, что с вами?.. Врача!
В соседней камере недовольно заворочался прапорщик Дубовых. Его утренний сон был испорчен. Палваныч поминал самыми недобрыми словами буйного узника, который опустился до того, чтобы кричать сатрапам об «ошибках, чудовищных ошибках».
– А я думал, хоть в тюряге отосплюсь, – проворчал прапорщик, встав и приступив к легкой гимнастике.
Следующее пробуждение лохенбергского законника было значительно приятнее. Он сполз со своей домашней постели.
– Срочно допросить смутьяна! – твердил Засудирен, одеваясь и торопясь на работу. – И как можно быстрее – в Стольноштадт.
Не ждали часовые начальника в конце рабочего дня… Но бутыль браги спрятать успели. Впрочем, законник был столь возбужден, что не заметил бы и бочки эля.
– Ты и ты, – он показал на двух тюремщиков. – За мной. Скрутить и обыскать заключенного Пауля.
Прапорщик и не думал сопротивляться, а когда понял, что лезут в карманы, было поздно.
Засудирен смотрел на золотые вещицы, извлеченные из карманов Палваныча, и видел себя на олимпе судебной власти. Не веря своим глазам, он касался самопрялочки, мотовильца и колечка. Гладил пальцами драгоценный металл, а перед мысленным взором вспыхивал червонными буквами текст секретного королевского циркуляра: «Разыскивается похищенная принцесса Катринель. Особые приметы: золотые волосы, красавица. Возможно, одета в пеструю шкуру и вымазана сажей. При себе имела три золотые вещи, а именно…»
Законник сгреб вещицы принцессы и направился в кабинет, бросив на ходу охранникам:
– Оставить связанным, завтра на рассвете конвоируем в столицу. Лично повезу!
Пока Засудирен перечитывал циркуляр, держа его в дрожащих руках, да лелеял ювелирные вещдоки, прапорщик валялся в камере, пытаясь освободиться.
Палваныч, конечно, понял: золотишко, найденное при нем, было с историей. С такой, что этот судейский болван чуть из штанов от радости не выпрыгнул.
– Обыскал бы сразу, рыло юридическое, было бы тебе счастье, – пыхтел прапорщик. – А я каков? Нет бы перепрятать… А кто знал, что он спохватится? И могли в другую камеру перевести… Поздно гадать, когда в карикатуре по самый профиль…
Палванычу удалось развязаться. Он сгреб в центр стола вещи, вываленные из мешка и карманов, да так и оставленные солдатами до утра.
Расчерченный решеткой квадрат лунного света, падающего из окна на стол, осветил прапорщицкие «сокровища».
Хлам не вдохновлял. Вот карта Зачарованного леса. Засудирену отчего-то не пришло в голову изъять ценный документ… Одинокая папиросина «Беломора» в смятой пачке да зажигалка, которая почему-то не заинтересовала здешних дикарей…
– Оставлял я тебя на крайний случай, вот он и наступил, – сказал Палваныч сигарете.
Чиркнул колесиком зажигалки. Вспыхнуло тщедушное пламя и сразу погасло. Больше ничего, кроме искр, сдохший предмет не выдал.
– Вот же засада! – прапорщик забросил зажигалку в угол. – И покурить не судьба!
Дубовых хмуро посмотрел на стол и увидел камешки. Огниво!
Подсобрав с пола сухой соломы и сложив на столе костерок, Палваныч хрястнул камешек о камешек. Родилась мощная искра, попала в солому, та затлела. Рядом с костерком возник маленький, ростом с поставленные друг на друга два кулака, человечек.
Прапорщик отпрянул.
– Привет, Малеен! Ой… Привет, новый хозяин огнива! – бодро воскликнул малявка. – Жду твоих указаний!
– Любых?
– Любых!
– И дверь эту откроешь?
– Легко!
– И охранников куда-нибудь денешь?
– Без проблем!
– И из города выведешь?
– Ты не выспрашивай, хозяин, а приказывай!
– Эх, мне бы таких солдат! – умилился Палваныч. – Слушай мою команду! Охранников убрать, дверь отворить, меня из города препроводить. В дорогу пожрать взял бы. Пока все.
Человечек кивнул и скрылся в темноте.
Спустя полчаса прапорщик шагал прочь от Лохенберга, не представляя куда, лишь бы подальше от этого козла Засудирена. Из накопленного за несколько удачных дней имущества остался лишь заплечный мешок с огнивом. Золотишко, кошель денег, телегу и лошадей добытчик безвозвратно потерял. Спасибо малявке, хоть подсобил ноги унести…
Человеческая психика загадочна. Почему Палваныч не впал в исступление, какое случалось с ним при виде черта? Может, маленький человек как-то укладывался в сознании Дубовых, а черт – нет? Или рассудок прапорщика пытался смириться с тем, что чудеса все же иногда случаются, особенно в мире пряничных домиков и маленьких человечков?
Трудно понять военного. Трудно понять и русскую душу. Вот почему русские военные – самые непознанные существа во вселенной.
А папироску Палваныч снова решил отложить на черный день.
Прапорщик долго брел по незнакомому тракту, затем свернул в лесок, чтобы не маячить на глазах у каждого встречного-поперечного. Было бы обидно попасться прямо на дороге.
Перед самым рассветом выяснилось, что для Палваныча волшебная ночь еще не кончилась.
Он вышел к небольшому замку, расположившемуся в широком поле. Возле ворот прапорщик различил темный женский силуэт, словно росший из тумана. Подойдя ближе, Дубовых увидел даму примерно его лет, одетую в черное строгое платье до пят и черный же платок, полностью скрывавший волосы. Она стояла к Палванычу лицом, не спуская с него восхищенных глаз. Когда до странной женщины оставалось метров пять, она протянула к гостю гибкие руки и сказала томным бархатистым голосом:
– Мой повелитель, я знала, что ты придешь к своей смиренной рабе.
Произнеся эту патетическую фразу, дама театрально пала ниц перед прапорщиком, пробуждая в его памяти неприятные обрывки то ли сна, то ли белогорячечного бреда…
– Гражданочка, – смущенно проговорил он. – Гражданочка! Вы бы… ну… Вольно, можно встать, что ли…
Женщина с почтительным достоинством поднялась, преданно, но гордо глядя на Палваныча.
– Мне бы перекантоваться… – замялся гость.
– Я не ведаю истинного твоего языка, Мастер, прости свою рабу, – с нечеловеческим достоинством изрекла женщина. – Делай с моим жилищем и мною все, что считаешь нужным. Если хочешь пере… кантоваться, то я почту за честь…
«Ух, е! – возликовал Дубовых. – Делай, блин, со мной все, что считаешь нужным! Однако… И раз уж она меня на ты, тогда и я туда же».
– Это… Спрятаться надо. У тебя как?
– Разумеется, Повелитель! Мой замок – твой замок.
Хозяйка величаво взмахнула в сторону ворот. Прапорщик пошел ко входу, женщина отставала на полшага.
«Нет, ну точно меня за другого приняла. Повелитель какой-то, – совершил интеллектуальный прорыв Палваныч. – Не стану разубеждать! Хоть в замке поживу для полноты ощущений».
– А тебя, гражданочка, как прикажешь величать?
– Прикажу?! – в ужасе отшатнулась дама. – Что ты, Мастер!.. В миру меня звали графиней фон Страхолюдлих… Пока король не лишил меня дворянского титула… Я была на стороне Дункельонкеля. Мы проиграли. Проигравшие – платят.
– Ишь, какая закавыка у вас, графьев! В азартные игры на титулы режетесь?
– Ваша изысканная ирония льстит мне, повелитель, – склонила голову бывшая дворянка.
Гость, ведомый хозяйкой по коридорам и залам замка, оказался в гостевых покоях.
– Чего пожелаешь, мой господин? – спросила Страхолюдлих.
В свете факелов Палваныч наконец разглядел лицо женщины. Приятное правильное лицо. Разве что слишком холодны большие глаза и бледность необычная…
– Я бы поспал, – сказал прапорщик.
Двое молчаливых слуг, вбежавших в комнату, постелили огромную постель и бесшумно удалились.
– Я могу быть свободна? – спросила хозяйка.
– Да, спасибо! Спокойной ночи, – пробормотал Палваныч.
Дама поклонилась и вышла, прикрыв дверь.
– Вот житуха, Пауль, – бормотал Дубовых, залезая в кровать, – просыпаешься на нарах, а засыпаешь у графини в гостях.
Следователь, судья и адвокат в одном лице боялся посещать буйного заключенного Пауля.
– Этот конокрад – истинный дьявол, – бормотал Засудирен, не зная, что сию точку зрения разделяют все колдуны и ведьмы королевства.
Память законника ежеминутно возвращалась к допросу, чуть было не закончившемуся летальным исходом. А как все удачно начиналось! Готовое раскрытое дело.
Засудирен всю ночь проворочался без сна. Явившись на службу, полдня боролся с дремой, сквозь которую постоянно всплывала ужасная картинка: кончик пера, маячащий в миллиметрах от глаза… Законник тут же просыпался в страхе.
Достав из ящика стола зеркало, Засудирен посмотрел в свои красные глаза и понял, что трудиться сегодня не сможет. Отпустив секретаря, закрыв судебную контору и отдав приказ солдатам с утроенным вниманием сторожить узника-конокрада, законник ушел домой. В три часа дня он упал в мягкую постель. Проснулся в девять вечера.
С навязчивой идеей.
В памяти всплыла недавняя жалоба, доставленная курьером из какой-то деревни. Что-то о пропаже телеги, груженной горшками, и…
– Именно, именно… – залопотал Засудирен. – Бушевала гроза… Глупым крестьянам померещилась смерть… Они перепугались, убежали. А когда вернулись, телега пропала… Кажется, так. Но были ли горшки?
Мысли о жалобе и ее возможной связи с громилой, сидящим в тюрьме, не давали законнику покоя. К одиннадцати он настолько извел себя, что встал, оделся и отправился в контору.
Он долго рылся в бумагах, разбросанных на столе, пока не нашел нужную. Это был обстоятельный доклад деревенского старосты. В истории с пропажей староста сделал особый упор на присутствии смерти. Наверное, мужички сильно чего-то испугались. Например, молния осветила причудливо переплетенные ветви поваленного дерева, грохнул гром… Горшечники и струхнули.
– Послать за этими парнями! – постановил законник.
Он зазвонил в специальный колокольчик, но секретарь не пришел. Засудирен звонил еще дважды, прежде чем сообразил: какой секретарь в полночь?
Промучившись бездельем еще час, одинокий страж закона заснул, уронив голову на стол.
Рабочий день Засудирена начался с деятельных распоряжений. Он отправил двух солдат в деревню горшечников с приказом прибыть для опознания телеги. Секретарь побежал делать опись находящегося в телеге имущества. Сам законник наведался в городскую конюшню и тщательно осмотрел конфискованных у Палваныча лошадей.
Задержанный провел в мучительном ожидании еще сутки.
После обеда Засудирен все же посетил камеру прапорщика. Законник на всякий случай пришел с крепким тюремщиком.
– У следствия появились дополнительные вопросы, – Засудирен сел напротив Палваныча.
Законник заметно нервничал, во рту его было сухо, и он постоянно судорожно сглатывал.
Во рту прапорщика Дубовых тоже царила засуха. Организм требовал браги или хотя бы эля.
– Телега, груз и лошади принадлежат вам? – начал дознание Засудирен, приготовившись записывать ответы.
– Смотря какие, – пробурчал Палваныч.
– Бросьте валять дурака, Пауль! Те, что были изъяты у вас в ходе ареста по делу о краже коня гнедой масти по кличке Быстрочерезполеперебегауссфельдпфердхен.
– А, те… Мои.
– Сколько было лошадей?
– Две.
– Масть?
– Пегая и каурая.
– Клички?
Прапорщик подумал, что нашлись и хозяева телеги.
– Клички-то? – пробубнил Палваныч. – Хренеезнаетклячен и Лучшаяподругазасудирена.
– …Лучшаяподругазасу… – шептал, записывая, законник. – Издевательства?! Не потерплю!
Он вскочил, бледнея от злости. Съехал парик, задергалось веко… Красавец.
Засудирен вдруг понял, что выглядит комично. Успокоился, сел. Заговорил спокойно:
– После нападения на должностное лицо сие не сильно тяжкий грех. Итак, вы не знаете кличек?
– Я только что назвал. Мои лошади. Захочу, каждый день новые имена им давать стану.
– Перейдем к телеге. Что вы в ней везли?
– Горшки.
– Сколько штук?
– Откуда я знаю? Часть разбилась по дороге.
– Значит, не знаете. Куда везли?
– На рынок.
– В повозке были только горшки?
– Ну… Нет, конечно.
– Что еще?
– Тент матерчатый. Плащ черный, плотный, с капюшоном. Коса. Вот этот мешок, – прапорщик показал лежащий вместо подушки мешок.
– Высыпите содержимое для досмотра.
Палваныч исполнил. Засудирен дотошно записал каждый предмет.
– Это все, что было в телеге?
– Да.
– Не хотите сделать признания?
– Хочу.
– Ну? – выжидающе заблестел глазами законник.
– Очень уж ты мне не нравишься, – чистосердечно признался прапорщик.
– Скорблю, – следователь встал, чтобы уйти.
– А можно парой слов с адвокатом обмолвиться?
Дубовых тоже поднялся с нар. Охранник сделал шаг вперед, страхуя Засудирена. Тот жестом дал понять, мол, все нормально.
– Говорите, я вас слушаю, – с надеждой пролепетал законник.
– Вот тебе гонорар за защиту на прошлом допросе, – сказал Палваныч и смачно врезал по засудиренской морде.
Потом степенно сел. Адвокат барахтался на полу, пытаясь встать. Тюремщик растерянно переводил взгляд с ушибленного начальника на узника и обратно.
Засудирен прошипел:
– Болван, помоги подняться!
Солдат наклонился и поставил законника на ноги. Тот забрал с лежанки слетевший при ударе парик. Зашагал, шатаясь, к выходу.
На пороге следователь-адвокат обернулся.
– Сгною! – пообещал он Палванычу. – Это я тебе уже как судья говорю!
Дверь захлопнулась, лязгнул засов.
Прапорщик Дубовых остался в одиночестве еще на долгих двое суток, в течение которых посыльные ездили за настоящими владельцами телеги и возвращались с ними в Лохенберг. Затем законник их допросил.
К счастью Засудирена, мужики действительно оказались хозяевами телеги и лошадей. Дав подробные описания, пройдя испытание на правильность кобыльих кличек и особых примет, довольно точно назвав число горшков, они воссоединились со своим имуществом. Из благодарности да по простоте душевной они попробовали подарить законнику горшок, но Засудирен затопал ногами, заорал что-то про недопустимость взяток адептам правосудия и прогнал ребят вон.
– Наверное, надо было два горшка дать, – подумали мужики.
Они запрягли лошадок, честно выложили на крыльцо конторы Засудирена плащ с косой, сели в телегу и поехали в Стольноштадт продавать многострадальные горшки. В Зачарованный лес поклялись больше не соваться.
Сам адепт правосудия задумчиво глядел им вслед, потом заинтересовался плащом и косой. Понял, наконец, что смерти не было. Был лиходей Пауль, злоумышленно смущавший людей видом костлявой.
– А сие уже государственная измена, подрыв народного духа и посев паники в особо крупных размерах, – изрек законник.
Такой поворот следовало обдумать с особенной тщательностью.
Засудирен пошел в трактир, заказал пива и сыра. Стал обдумывать сложившуюся ситуацию. К четвертой кружке вырисовывалось вот что.
Если Пауль неоднократно стращал народ, обряжаясь смертью (а ведь только горшечников он успел испугать дважды), значит, посягал на спокойствие народа. Смуту затеял, волнения спровоцировать захотел, королевство пошатнуть замыслил.
Получалось дело государственной важности. А дела государственной важности необходимо передавать в столицу. Засудирен давно мечтал засветиться в Стольноштадте. Молодому законнику не хотелось всю жизнь проторчать в скучном Лохенберге, вдали от настоящей славы. Раскрытие заговора – вот та спасительная соломинка, которая вытянет юриста из пучины провинциальности!
Да! Он, Засудирен, обезвредил смутьяна! Осталось тряхнуть его как следует. Вдруг найдется сообщник? Или целая сеть заговорщиков? М-м-м… Чем больше будет подельников, тем громче прогремит скромное имя лохенбергского законника.
– Меня заметят в верховном королевском суде, – Засудирен стукнул по столу кулаком. – Я стану главным судьей!
– Не кричите, пожалуйста, господин Засудирен, – попросил трактирщик.
– Молчать! – распалялся законник, залезая на стол. – Я вам не вшивый крестьянин! Перед вами судья! Перед вами главная опора королевства, воплощенная справедливость!.. И не сметь стаскивать меня с трибуны! Я вам не позволю! Всех посажу!.. Свиньи, отпустите меня!.. Заговорщики!.. Пособники!..
– Надо запомнить, что господину Засудирену больше трех наливать не следует, – пробормотал трактирщик.
Впервые законник проснулся не дома или в рабочем кабинете, а в камере городской тюрьмы. Туда его, уже отбуянившего и сонного, привел трактирщик, а солдаты бережно уложили начальника на нары и прикрыли дверь, чтобы не беспокоить.
Засудирен долго не мог понять, куда попал. Потом страшная догадка исказила его опухшее лицо.
– Я… в тюрьме?!.
Решетка, нары, дверь, каменные стены…
«За что?!» – вопрошал себя законник. Он силился что-либо вспомнить, но больная голова ответов не давала.
Охая, Засудирен сел на лежанке, держась за разламывающийся затылок.
– У… Проклятый Пауль! Я продержал его слишком долго, не докладывая о заговоре, и королевские службы сочли меня сообщником! Вот оно! Они решили, что я… Нет, только не это!!!
Законник бросился к двери и принялся в нее молотить кулаками, презрев головную боль.
– Это ошибка! Чудовищная ошибка! – кричал он, упав на колени. – Я не знал!..
Дверь, скрипя, уперлась в его ногу. В камеру просунулась голова часового.
– Господин Засудирен, вы проснулись? – робко произнес тюремщик, глядя в молящие глаза начальника. – Вы вчера, простите великодушно, напиться изволили. Мы сочли нужным уложить вас на мягкое… Господин Засудирен, что с вами?.. Врача!
В соседней камере недовольно заворочался прапорщик Дубовых. Его утренний сон был испорчен. Палваныч поминал самыми недобрыми словами буйного узника, который опустился до того, чтобы кричать сатрапам об «ошибках, чудовищных ошибках».
– А я думал, хоть в тюряге отосплюсь, – проворчал прапорщик, встав и приступив к легкой гимнастике.
Следующее пробуждение лохенбергского законника было значительно приятнее. Он сполз со своей домашней постели.
– Срочно допросить смутьяна! – твердил Засудирен, одеваясь и торопясь на работу. – И как можно быстрее – в Стольноштадт.
Не ждали часовые начальника в конце рабочего дня… Но бутыль браги спрятать успели. Впрочем, законник был столь возбужден, что не заметил бы и бочки эля.
– Ты и ты, – он показал на двух тюремщиков. – За мной. Скрутить и обыскать заключенного Пауля.
Прапорщик и не думал сопротивляться, а когда понял, что лезут в карманы, было поздно.
Засудирен смотрел на золотые вещицы, извлеченные из карманов Палваныча, и видел себя на олимпе судебной власти. Не веря своим глазам, он касался самопрялочки, мотовильца и колечка. Гладил пальцами драгоценный металл, а перед мысленным взором вспыхивал червонными буквами текст секретного королевского циркуляра: «Разыскивается похищенная принцесса Катринель. Особые приметы: золотые волосы, красавица. Возможно, одета в пеструю шкуру и вымазана сажей. При себе имела три золотые вещи, а именно…»
Законник сгреб вещицы принцессы и направился в кабинет, бросив на ходу охранникам:
– Оставить связанным, завтра на рассвете конвоируем в столицу. Лично повезу!
Пока Засудирен перечитывал циркуляр, держа его в дрожащих руках, да лелеял ювелирные вещдоки, прапорщик валялся в камере, пытаясь освободиться.
Палваныч, конечно, понял: золотишко, найденное при нем, было с историей. С такой, что этот судейский болван чуть из штанов от радости не выпрыгнул.
– Обыскал бы сразу, рыло юридическое, было бы тебе счастье, – пыхтел прапорщик. – А я каков? Нет бы перепрятать… А кто знал, что он спохватится? И могли в другую камеру перевести… Поздно гадать, когда в карикатуре по самый профиль…
Палванычу удалось развязаться. Он сгреб в центр стола вещи, вываленные из мешка и карманов, да так и оставленные солдатами до утра.
Расчерченный решеткой квадрат лунного света, падающего из окна на стол, осветил прапорщицкие «сокровища».
Хлам не вдохновлял. Вот карта Зачарованного леса. Засудирену отчего-то не пришло в голову изъять ценный документ… Одинокая папиросина «Беломора» в смятой пачке да зажигалка, которая почему-то не заинтересовала здешних дикарей…
– Оставлял я тебя на крайний случай, вот он и наступил, – сказал Палваныч сигарете.
Чиркнул колесиком зажигалки. Вспыхнуло тщедушное пламя и сразу погасло. Больше ничего, кроме искр, сдохший предмет не выдал.
– Вот же засада! – прапорщик забросил зажигалку в угол. – И покурить не судьба!
Дубовых хмуро посмотрел на стол и увидел камешки. Огниво!
Подсобрав с пола сухой соломы и сложив на столе костерок, Палваныч хрястнул камешек о камешек. Родилась мощная искра, попала в солому, та затлела. Рядом с костерком возник маленький, ростом с поставленные друг на друга два кулака, человечек.
Прапорщик отпрянул.
– Привет, Малеен! Ой… Привет, новый хозяин огнива! – бодро воскликнул малявка. – Жду твоих указаний!
– Любых?
– Любых!
– И дверь эту откроешь?
– Легко!
– И охранников куда-нибудь денешь?
– Без проблем!
– И из города выведешь?
– Ты не выспрашивай, хозяин, а приказывай!
– Эх, мне бы таких солдат! – умилился Палваныч. – Слушай мою команду! Охранников убрать, дверь отворить, меня из города препроводить. В дорогу пожрать взял бы. Пока все.
Человечек кивнул и скрылся в темноте.
Спустя полчаса прапорщик шагал прочь от Лохенберга, не представляя куда, лишь бы подальше от этого козла Засудирена. Из накопленного за несколько удачных дней имущества остался лишь заплечный мешок с огнивом. Золотишко, кошель денег, телегу и лошадей добытчик безвозвратно потерял. Спасибо малявке, хоть подсобил ноги унести…
Человеческая психика загадочна. Почему Палваныч не впал в исступление, какое случалось с ним при виде черта? Может, маленький человек как-то укладывался в сознании Дубовых, а черт – нет? Или рассудок прапорщика пытался смириться с тем, что чудеса все же иногда случаются, особенно в мире пряничных домиков и маленьких человечков?
Трудно понять военного. Трудно понять и русскую душу. Вот почему русские военные – самые непознанные существа во вселенной.
А папироску Палваныч снова решил отложить на черный день.
Прапорщик долго брел по незнакомому тракту, затем свернул в лесок, чтобы не маячить на глазах у каждого встречного-поперечного. Было бы обидно попасться прямо на дороге.
Перед самым рассветом выяснилось, что для Палваныча волшебная ночь еще не кончилась.
Он вышел к небольшому замку, расположившемуся в широком поле. Возле ворот прапорщик различил темный женский силуэт, словно росший из тумана. Подойдя ближе, Дубовых увидел даму примерно его лет, одетую в черное строгое платье до пят и черный же платок, полностью скрывавший волосы. Она стояла к Палванычу лицом, не спуская с него восхищенных глаз. Когда до странной женщины оставалось метров пять, она протянула к гостю гибкие руки и сказала томным бархатистым голосом:
– Мой повелитель, я знала, что ты придешь к своей смиренной рабе.
Произнеся эту патетическую фразу, дама театрально пала ниц перед прапорщиком, пробуждая в его памяти неприятные обрывки то ли сна, то ли белогорячечного бреда…
– Гражданочка, – смущенно проговорил он. – Гражданочка! Вы бы… ну… Вольно, можно встать, что ли…
Женщина с почтительным достоинством поднялась, преданно, но гордо глядя на Палваныча.
– Мне бы перекантоваться… – замялся гость.
– Я не ведаю истинного твоего языка, Мастер, прости свою рабу, – с нечеловеческим достоинством изрекла женщина. – Делай с моим жилищем и мною все, что считаешь нужным. Если хочешь пере… кантоваться, то я почту за честь…
«Ух, е! – возликовал Дубовых. – Делай, блин, со мной все, что считаешь нужным! Однако… И раз уж она меня на ты, тогда и я туда же».
– Это… Спрятаться надо. У тебя как?
– Разумеется, Повелитель! Мой замок – твой замок.
Хозяйка величаво взмахнула в сторону ворот. Прапорщик пошел ко входу, женщина отставала на полшага.
«Нет, ну точно меня за другого приняла. Повелитель какой-то, – совершил интеллектуальный прорыв Палваныч. – Не стану разубеждать! Хоть в замке поживу для полноты ощущений».
– А тебя, гражданочка, как прикажешь величать?
– Прикажу?! – в ужасе отшатнулась дама. – Что ты, Мастер!.. В миру меня звали графиней фон Страхолюдлих… Пока король не лишил меня дворянского титула… Я была на стороне Дункельонкеля. Мы проиграли. Проигравшие – платят.
– Ишь, какая закавыка у вас, графьев! В азартные игры на титулы режетесь?
– Ваша изысканная ирония льстит мне, повелитель, – склонила голову бывшая дворянка.
Гость, ведомый хозяйкой по коридорам и залам замка, оказался в гостевых покоях.
– Чего пожелаешь, мой господин? – спросила Страхолюдлих.
В свете факелов Палваныч наконец разглядел лицо женщины. Приятное правильное лицо. Разве что слишком холодны большие глаза и бледность необычная…
– Я бы поспал, – сказал прапорщик.
Двое молчаливых слуг, вбежавших в комнату, постелили огромную постель и бесшумно удалились.
– Я могу быть свободна? – спросила хозяйка.
– Да, спасибо! Спокойной ночи, – пробормотал Палваныч.
Дама поклонилась и вышла, прикрыв дверь.
– Вот житуха, Пауль, – бормотал Дубовых, залезая в кровать, – просыпаешься на нарах, а засыпаешь у графини в гостях.
Глава 17
Барон фон Лавочкин, или Тяжело в учении?!
Коля и Всезнайгель сидели в рабочем зале. Хайнц принес сюда два стула и подал вино с фруктами.
– Итак, – провозгласил Тилль, глядя на играющий гранями фужер. – До поединка пять дней. Подтянем теорию, я дам вам книжку. Займемся практикой. Вы умеете ездить на лошади?
– Нет. – Лавочкину стало стыдно.
– Отлично! Хорошо еще, вы не вызвались соревноваться с Шроттмахером в игре на лютне, – усмехнулся мудрец.
– Как раз на лютне я играю.
– А ведь верно! – воскликнул Всезнайгель. – Такой штрих необходимо использовать. Вы сходите под чей-нибудь балкон, споете пару серенад.
– Зачем?
– Это часть рыцарских навыков. Если по городу поползет слух, что рыцарь-новичок недурственно исполняет песни, Михаэль разозлится. Пусть лишний раз поволнуется! Ему, видите ли, последнее время не везет с репертуаром.
– А у меня его и вовсе нет.
– Сочините. Судя по тому, что болтают на улицах, вы уже поразили некую деревню песенным мастерством. Дело за малым: поразите столицу… Вернемся к подготовке. Научим вас держаться в седле и управляться с копьем. Дурацкое занятие, ей-богу, но именно этим вам придется заниматься во время поединка. Что с доспехами?
– Доспехи обещал купить слуга Шроттмахера. И коня.
– Видите, как граф стремится вас прикончить!
– Почему же прикончить? Ну, выбьет из седла. Упаду. Ведь не станет он меня добивать!
– Нет, не станет. Я присутствовал в тронном зале, когда король принимал решение о поединке. Пляшите, Николас, я настоял на том, чтобы бой производился по турнирной, укороченной системе, а не по финальным правилам. В финале после копейного состязания принято еще и на мечах драться. Но не обольщайтесь: после встречи с копьем графа многие стали калеками. И чем, хм, соперник худосочнее, тем поганее ему приходилось. Такая вот странная статистика.
– Может, отказаться?..
– О, как мы заговорили… – скривился Всезнайгель. – Отказавшийся от письменно заверенного вызова подлежит осмеянию, изъятию всего имущества и десятилетнему тюремному сроку. А вы планировали провести ближайшие десять лет по другому сценарию, не так ли?
Лавочкин понял, что слегка поторопился с принятием вызова.
«Но так хотелось домой! И еще насолить Тиллю. Теперь он мне помогает, а я струхнул. Струхнул не по мелочи…»
– Ладно, Николас, не грустите. Вы талантливый молодой человек, наверняка выкрутитесь. Назавтра вы приглашены во дворец, титул получать. Я распорядился, Хайнц купит вам несколько костюмов. Ваш несколько неуместен при дворе… Спокойной ночи, Николас.
Солдат ушел в свою комнату. Спал, как ни странно, крепко.
К королю Коля Лавочкин попал в полдень, отстояв четырехчасовую очередь. Это была пестрая лента людей, толпящихся в ожидании аудиенции. Кто-то шел с прошением, кто-то с просьбой рассудить спор, кого-то должны были наградить, кого-то король вызвал как эксперта. Знатные посетители сидели на обитых мягким скамьях. Бедные жались к противоположной стене, где скамеек, разумеется, не было.
Лавочкин, стоя посредине галереи, слегка растерялся. Положение спасла маркиза Знойненлибен, тоже сидевшая в очереди по какому-то мелкому делу. Она спорхнула со своего места, стремительно подошла к Коле, взяла его под руку и усадила рядом с собой. Парню стало неуютно под обстрелом завистливых взглядов.
Еще солдату было не по себе из-за нового наряда. В форме он чувствовал себя намного увереннее. Маркиза заметила его неловкость.
– Человек не в своем костюме очень потешно двигается, – шепнула она. – Но вы привыкайте, Николас. Камзол отличный, панталоны модные и ладно на вас сидят. Не волнуйтесь, вы замечательно смотритесь. Хотя, признаться, в своем зеленом наряде вы подкупали оригинальностью.
Коля вспомнил целый полк таких оригиналов, и ему стало смешно.
– Мы сегодня перекинулись словечком с Тиллем, – продолжила маркиза. – Я жду вас завтра вечером под своим балконом!
Лавочкин покраснел. Потом они болтали о всякой ерунде, недурно скоротав время ожидания.
Подошла Колина очередь.
Генрих восседал на троне. Вокруг толпились придворные. Справа от трона стоял Тилль Всезнайгель и ободряюще улыбался солдату.
Парень вежливо поклонился.
Король не произвел на Колю особого впечатления. Король, и ладно. Явно в молодости был красавцем. Сейчас же просто бодрый, не очень старый дедок.
– Это и есть Николас Могучий, о котором мне прожужжали все уши? – спросил монарх, поглядев в сторону.
– Да, ваше величество, – почтительно ответил Тилль.
– Щупловат, однако… Не скажешь, что силач… – Похоже, Коля тоже не поразил короля Генриха.
– Доблесть – не всегда металлоломодельство, – заявил Всезнайгель.
– А, на моего взбалмошного племянничка намекаете, – Генрих улыбнулся. – Боюсь, он скоро притащит какого-нибудь пастушонка в соперники…
Лавочкину такое высокомерие пришлось не по душе, но он предпочел промолчать.
– Юноша, – наконец обратился король к солдату. – Твои заслуги перед королевством, а именно… именно…
Король нетерпеливо щелкнул тонкими пальцами, то ли пытаясь разбудить память, то ли требуя подсказки.
– Осмелюсь напомнить, – тихо проговорил мудрец, – молодой человек одержал победу над великаном. В последнее время эти тупые уроды часто забираются в ваши владения с востока… Кроме того, юноша прогнал дракона, вымогавшего девственниц в одном из сел…
– Да! – оборвал король. – Принимая в расчет твои заслуги, мы жалуем тебе титул барона и небольшой земельный надел.
Слуга, стоявший в стороне от трона, подошел к Коле и вручил ему бумаги.
– Спасибо, ваше величество, – Коля снова поклонился, как учили.
– Ну-ну, беги, к поединку готовься, – махнул рукой король Генрих. – Следующий!
Рядовой Лавочкин, точнее, барон Николас Могучий, покинул тронный зал.
В коридоре к нему подскочил Клаус.
– Мои поздравления, барон! – затараторил он. – Надеюсь, завтра утром вы найдете время посетить оружейных дел мастера? Я посмею потревожить вас с тем, чтобы проводить. Лучшие доспехи, лучшего коня… Все сделаем по высшему разряду… Ну, как?
– Хорошо, Клаус. Жду вас завтра.
Из-за поворота вышел крупный ухоженный мужчина лет тридцати. Одет он был в расшитый золотом камзол и атласные панталоны, обут в дорогие туфли. Голову мужчины венчал роскошный берет. На благородном лице застыло выражение скуки. Темно-серые глаза смотрели прищурившись. Скулы украшала аккуратная бородка. Прямой нос был надменно задран.
Когда здоровяк поравнялся с Колей и Клаусом, последний представил:
– Граф Михаэль Шроттмахер! Барон Николас Могучий!
– Итак, – провозгласил Тилль, глядя на играющий гранями фужер. – До поединка пять дней. Подтянем теорию, я дам вам книжку. Займемся практикой. Вы умеете ездить на лошади?
– Нет. – Лавочкину стало стыдно.
– Отлично! Хорошо еще, вы не вызвались соревноваться с Шроттмахером в игре на лютне, – усмехнулся мудрец.
– Как раз на лютне я играю.
– А ведь верно! – воскликнул Всезнайгель. – Такой штрих необходимо использовать. Вы сходите под чей-нибудь балкон, споете пару серенад.
– Зачем?
– Это часть рыцарских навыков. Если по городу поползет слух, что рыцарь-новичок недурственно исполняет песни, Михаэль разозлится. Пусть лишний раз поволнуется! Ему, видите ли, последнее время не везет с репертуаром.
– А у меня его и вовсе нет.
– Сочините. Судя по тому, что болтают на улицах, вы уже поразили некую деревню песенным мастерством. Дело за малым: поразите столицу… Вернемся к подготовке. Научим вас держаться в седле и управляться с копьем. Дурацкое занятие, ей-богу, но именно этим вам придется заниматься во время поединка. Что с доспехами?
– Доспехи обещал купить слуга Шроттмахера. И коня.
– Видите, как граф стремится вас прикончить!
– Почему же прикончить? Ну, выбьет из седла. Упаду. Ведь не станет он меня добивать!
– Нет, не станет. Я присутствовал в тронном зале, когда король принимал решение о поединке. Пляшите, Николас, я настоял на том, чтобы бой производился по турнирной, укороченной системе, а не по финальным правилам. В финале после копейного состязания принято еще и на мечах драться. Но не обольщайтесь: после встречи с копьем графа многие стали калеками. И чем, хм, соперник худосочнее, тем поганее ему приходилось. Такая вот странная статистика.
– Может, отказаться?..
– О, как мы заговорили… – скривился Всезнайгель. – Отказавшийся от письменно заверенного вызова подлежит осмеянию, изъятию всего имущества и десятилетнему тюремному сроку. А вы планировали провести ближайшие десять лет по другому сценарию, не так ли?
Лавочкин понял, что слегка поторопился с принятием вызова.
«Но так хотелось домой! И еще насолить Тиллю. Теперь он мне помогает, а я струхнул. Струхнул не по мелочи…»
– Ладно, Николас, не грустите. Вы талантливый молодой человек, наверняка выкрутитесь. Назавтра вы приглашены во дворец, титул получать. Я распорядился, Хайнц купит вам несколько костюмов. Ваш несколько неуместен при дворе… Спокойной ночи, Николас.
Солдат ушел в свою комнату. Спал, как ни странно, крепко.
К королю Коля Лавочкин попал в полдень, отстояв четырехчасовую очередь. Это была пестрая лента людей, толпящихся в ожидании аудиенции. Кто-то шел с прошением, кто-то с просьбой рассудить спор, кого-то должны были наградить, кого-то король вызвал как эксперта. Знатные посетители сидели на обитых мягким скамьях. Бедные жались к противоположной стене, где скамеек, разумеется, не было.
Лавочкин, стоя посредине галереи, слегка растерялся. Положение спасла маркиза Знойненлибен, тоже сидевшая в очереди по какому-то мелкому делу. Она спорхнула со своего места, стремительно подошла к Коле, взяла его под руку и усадила рядом с собой. Парню стало неуютно под обстрелом завистливых взглядов.
Еще солдату было не по себе из-за нового наряда. В форме он чувствовал себя намного увереннее. Маркиза заметила его неловкость.
– Человек не в своем костюме очень потешно двигается, – шепнула она. – Но вы привыкайте, Николас. Камзол отличный, панталоны модные и ладно на вас сидят. Не волнуйтесь, вы замечательно смотритесь. Хотя, признаться, в своем зеленом наряде вы подкупали оригинальностью.
Коля вспомнил целый полк таких оригиналов, и ему стало смешно.
– Мы сегодня перекинулись словечком с Тиллем, – продолжила маркиза. – Я жду вас завтра вечером под своим балконом!
Лавочкин покраснел. Потом они болтали о всякой ерунде, недурно скоротав время ожидания.
Подошла Колина очередь.
Генрих восседал на троне. Вокруг толпились придворные. Справа от трона стоял Тилль Всезнайгель и ободряюще улыбался солдату.
Парень вежливо поклонился.
Король не произвел на Колю особого впечатления. Король, и ладно. Явно в молодости был красавцем. Сейчас же просто бодрый, не очень старый дедок.
– Это и есть Николас Могучий, о котором мне прожужжали все уши? – спросил монарх, поглядев в сторону.
– Да, ваше величество, – почтительно ответил Тилль.
– Щупловат, однако… Не скажешь, что силач… – Похоже, Коля тоже не поразил короля Генриха.
– Доблесть – не всегда металлоломодельство, – заявил Всезнайгель.
– А, на моего взбалмошного племянничка намекаете, – Генрих улыбнулся. – Боюсь, он скоро притащит какого-нибудь пастушонка в соперники…
Лавочкину такое высокомерие пришлось не по душе, но он предпочел промолчать.
– Юноша, – наконец обратился король к солдату. – Твои заслуги перед королевством, а именно… именно…
Король нетерпеливо щелкнул тонкими пальцами, то ли пытаясь разбудить память, то ли требуя подсказки.
– Осмелюсь напомнить, – тихо проговорил мудрец, – молодой человек одержал победу над великаном. В последнее время эти тупые уроды часто забираются в ваши владения с востока… Кроме того, юноша прогнал дракона, вымогавшего девственниц в одном из сел…
– Да! – оборвал король. – Принимая в расчет твои заслуги, мы жалуем тебе титул барона и небольшой земельный надел.
Слуга, стоявший в стороне от трона, подошел к Коле и вручил ему бумаги.
– Спасибо, ваше величество, – Коля снова поклонился, как учили.
– Ну-ну, беги, к поединку готовься, – махнул рукой король Генрих. – Следующий!
Рядовой Лавочкин, точнее, барон Николас Могучий, покинул тронный зал.
В коридоре к нему подскочил Клаус.
– Мои поздравления, барон! – затараторил он. – Надеюсь, завтра утром вы найдете время посетить оружейных дел мастера? Я посмею потревожить вас с тем, чтобы проводить. Лучшие доспехи, лучшего коня… Все сделаем по высшему разряду… Ну, как?
– Хорошо, Клаус. Жду вас завтра.
Из-за поворота вышел крупный ухоженный мужчина лет тридцати. Одет он был в расшитый золотом камзол и атласные панталоны, обут в дорогие туфли. Голову мужчины венчал роскошный берет. На благородном лице застыло выражение скуки. Темно-серые глаза смотрели прищурившись. Скулы украшала аккуратная бородка. Прямой нос был надменно задран.
Когда здоровяк поравнялся с Колей и Клаусом, последний представил:
– Граф Михаэль Шроттмахер! Барон Николас Могучий!