Панарин Сергей. Флаг вам в руки!

   Он изо всех сил боролся с робостью, стараясь придать голосу достоинство. Получалось фальшиво, с каким-то мальчишеским вызовом. Но, скорее всего, здесь эта интонация была в порядке вещей, потому что староста ничуть не поморщился, сохраняя на лице добродушную улыбку.
   Между тем к домику сходились селяне.
   Коля помахал им и вошел внутрь.
   Жилище старосты было побогаче того, в котором очнулся солдат, но отнюдь не роскошным. Обстановка носила след уверенной зажиточности с легкими признаками скопидомства. В углу стояла прялка, за ней трудилась хозяйка дома. Увидев гостя, она бросила работу, засуетилась у стола.
   – Прошу вас откушать эля, – церемонно предложил Коле староста.
   К напитку были соленые крендельки и вяленое мясо. Накрыв на стол, жена старосты тихо удалилась во двор.
   Трапезу сопровождала неторопливая беседа.
   – Позвольте узнать ваше славное имя, юный господин, – почтительно обратился к гостю хозяин.
   – Коля я, Николай в смысле, – представился солдат. – Рядовой N-ского полка ракетных войск вооруженных сил Российской Федерации.
   – Счастлив знакомству с вами, уважаемый рыцарь Николас, чей блистательный титул непросвещенный ваш слуга ни поймет, ни выговорит! – произнес староста. – А меня, если соизволительно будет представиться, зовут Якобом.
   – Дядь Яша, значит, – сократил дипломатическую дистанцию Лавочкин.
   – О, вы оказываете мне великую честь, снисходя до задушевного обращения, – затрепетал староста. – Воистину храбрый герой славен еще и скромностью.
   Коле подумалось: «Эх, если бы наши командиры так с нами обращались…»
   – Дядь Яш, пожалуйста, будь другом, выражайся проще, – солдат доверительно улыбнулся, касаясь повязки на больной голове.
   Староста помолчал, готовясь к какому-то непростому разговору.
   – Ах, подвиг ваш нейдет из моей души, – начал он, отхлебнув из кружки и долив из кувшина сначала Коле, затем себе. – Признаться, все мои соседи с вдохновенной радостью приветствуют ваше деяние… Благодаря людям, подобным вашей светлости, в мире становится более спокойно. Знаете, эти великаны – настоящие чудовища. Тупые, грубые душегубы. Гигант, над которым вы вчера одержали верх, растоптал целую деревню!.. И король совсем нам не подсобляет… Только знай собирает налоги. Если бы не вы, мы бы погибли. Спасибо вам, и не останавливайте меня! Спасибо, спасибо, спасибо!..
   Коля любил, когда его хвалят, но совсем не переносил лести. Чем больше возносил его староста, тем стыднее ему становилось. Воспользовавшись паузой, парень попробовал сменить тему:
   – Что сделано, то сделано, любезнейший Якоб. На моем месте так поступил бы каждый. В мире еще много чудовищ, а значит, мне пора. Представьте себе, у нас – странствующих монстробоев – очень плотный график работы. Сегодня великан, завтра – дракон…
   – Как?! – староста вскочил с места, опрокидывая стул. – Вы и о драконе знаете?!
   Парень замолчал, слушая внутренний сигнал тревоги.
   – Ка… какой дракон?.. – тихо спросил он.
   – Ну, наш дракон… – немного растерянно ответил Якоб. – Свирепый. Трехголовый. Который каждый год прилетает за семнадцатилетней девственницей.
   – А… зачем?
   – Вам ли не знать? – всплеснул руками староста.
   – Да-да, извините… – стушевался Коля, кляня себя за то, что не признался сразу в своем чудесном спасении от великана, а начал корчить из себя рыцаря.
   – Значит, завтра на рассвете вы дадите ему бой, правда?..
   Лавочкина посетила идея совместить приятное с полезным.
   – А что будет, если у вас не окажется девственниц? – осторожно поинтересовался он.
   – Поверьте, нам совершенно не приходило в голову проверять такой вариант ответа на драконьи требования. Особенно после его обещания спалить деревню, если мы ослушаемся.
   – Конечно, не вариант, – поспешно закивал Коля. – Какие переговоры с террористами?
   – Да, наша милая Эльза – не предмет для торга! – с энтузиазмом подхватил староста. – Я знал, что мы можем на вас рассчитывать! Ведь так?..
   Якоб выжидающе смотрел на солдата.
   – Да.
   Голос рядового Лавочкина звучал обреченно.
   «И сам погибну, и девчонку-красавицу погублю…»
   Однако Якоб истолковал все по-своему, проникаясь к юному щуплому силачу еще большим уважением. Надо же, какая спокойная тихая решимость!
   Допив эль, они вышли во двор. Вокруг стояла толпа: оказалось, селяне ждали итогов переговоров и не расходились. Когда Коля и Якоб появились на пороге, воцарилась напряженная тишина.
   Староста степенно откашлялся.
   – Жители Жмоттенхаузена! – крикнул он. – Николас, могучий победитель великанов, нас защитит! Завтра быть бою!
   Толпа взорвалась радостными криками и аплодисментами. Коля неуклюже поклонился, чтобы спрятать глаза.
   – А сейчас – праздник! – провозгласил Якоб.
   В считанные минуты на площадь перед домом старосты снесли столы и скамьи. Гордый полковой стяг тоже не забыли, считая его личным штандартом доблестного рыцаря-самовольщика.
   Наволокли эля, но с закуской было все же бедновато.
   Удрученный Коля осмотрел голые столы: «Вот тебе и Жмоттенхаузен!» Вспомнил про флейту. Подозвал бойкого мальчонку лет семи:
   – Знаешь, где я спал?
   – Конечно!
   – Принеси оттуда мою флейту.
   Постреленок сбегал.
   – Великий рыцарь еще и музыкант? – умилился староста.
   – Нет, скорее, повар, – улыбнулся Лавочкин и принялся мучить флейту.
   К концу выступления Коля подобрал мелодию песни «В лесу родилась елочка» и наколдовал штук сорок стандартных порций «цыпленок с хлебом и пивом».
   Концерт увенчался полным триумфом. Люди радовались и чуду, и горячей пище, и тому, что уж такой-то чародей обязательно победит дракона.
   Начался веселый сельский пир с песнями и танцами. Коля сидел грустный во главе стола и слушал игру местных музыкантов. Особенно парню понравилось звучание лютни. Сам Лавочкин страстно уважал гитару и кое-чего умел.
   Любой паренек, росший в городе, способен при желании удивить публику если не виртуозным исполнением «Под небом голубым есть город золотой…», то хотя бы бренчащей песней «Колхозный панк».
   По Колиным полупьяным наблюдениям, лютня мало отличалась от гитары.
   Музыканты сделали перерыв (они тоже хотели пить и есть), солдат незаметно встал, взял лютню и отошел поближе к знамени. Примерно четверть часа он тыкался и мыкался, изучая строй и способы извлечь нужные аккорды, а потом, к собственному изумлению, довольно сносно заиграл песню о Стеньке Разине. Некоторое время спустя Коля почувствовал, что довольно долго играет в полной тишине, и обернулся.
   На него смотрели десятки удивленных глаз. Лавочкин оборвал мелодию.
   – Я так и знал, молодой господин еще и музыкант! – громко сказал староста. – Просим спеть! Просим спеть!
   – Ни-ко-лас! Ни-ко-лас! – принялись скандировать селяне.
   «Почему бы и нет?» – решил солдат.
   Он пересел поближе к столу и заиграл вступление.
   – Эту геройскую и одновременно грустную песню о славном полководце сложил мой народ, – громко отрекомендовал Коля историю о Разине и княжне.
   А потом он запел. По мере того, как слова срывались с его уст, Лавочкин все больше и больше поражался содержанию. Если общий сюжет оставался в пределах известного, то место всем известного атамана занял совсем другой герой:

 
Из-за острова на стрежень, на простор речной волны
Выплывают два драккара – острогрудые челны.
На переднем Ганс Фирфлюгель, обнимаясь с фрау,
сидит,
Свадьбу новую справляет, сам веселый, паразит.
 
 
Позади их слышен ропот: «Нас на фрау променял,
Только ночь с ней провожжался, сам наутро фрау стал».
Этот ропот и насмешки слышит фюрер-атаман,
И могучею рукою обнял фрау тонкий стан.
 
 
Алой кровью налилися Ганса буйного глаза.
Брови черные сошлися, надвигается гроза.
«Одер, Одер, милый Одер! Ты арийская река,
Не видал ты, друг, подарка от германского сынка!»
 
 
Мощным взмахом поднимает он красавицу жену
И за борт ее бросает в набежавшую волну.
«Что ж вы, братцы, приуныли? Эй ты, Дитрих,
черт, пляши!
Грянем песню удалую на помин ее души!..»
 

   Голос у Коли Лавочкина был красивый, почти правильный, с трогательной хрипотцой. Парень сильно опасался за смысл спетого. Ведь, как он понял, особенности перевода превратили текст во что-то совершенно новое. Вопреки опасениям, песня потрясла сельчан до глубины души. Плакали даже мужчины. Многие женщины упали в обморок. Дети рыдали.
   Коля встретился глазами с Эльзой. Девушка смотрела на Лавочкина, не мигая.
   «Если я хоть что-нибудь понимаю в девушках, – подумал парень, – то эта конкретно в меня втюрилась.
   Но завтра ее сожрет дракон.
   А сначала прихлопнет его, как муху. И все же это будет только завтра!
   Вжарив веселенькую «Пидманула-пидвела», которая, слава песенным богам, не исказилась, Коля вернул людям праздничное настроение. Теперь все ударились в пляс и смеялись. Доиграв, рыцарь и по совместительству бард раскланялся и передал лютню хозяину. Танцы продолжились.
   Лавочкин пригласил Эльзу. Они долго плясали, потом решили прогуляться под звездами, затем посидеть на берегу реки, а что было после – не особо важно.
   Важно другое – наутро дракону подсунули не девственницу.
   Есть железный закон природы: если ночью мало спать, а, к примеру, пить эль, танцевать и гулять под звездами, то наутро чувствуешь себя прескверно.
   Именно так ощущал себя Коля Лавочкин-Суперзвезда.
   Люди настолько сильно верили в его победу, что никто и не поинтересовался, нужен ли ему меч. Растолкав героя, умыв, одев и опохмелив, староста и бабка Малеен вывели его на улицу, в предрассветные сумерки. Стоявшая у забора заспанная Эльза изо всех сил делала вид, что ничего не случилось.
   Якоб вернулся в дом, вынес знамя и автомат.
   – Удачи тебе, рыцарь Николас! – проникновенно произнесла Малеен.
   Староста обнял Лавочкина.
   – Куда идти-то? – мрачно поинтересовался Коля, поправляя флейту за пазухой.
   Эльза взяла солдата под руку и повела за околицу, к реке. У реки их ждала утлая лодка и хмурый мужик-силач, который перевез их на другой берег. Берег был крутым, парень и девушка забрались, помогая друг другу, наверх и очутились на поле.
   – Вот сюда он и прилетит, – шепотом сказала Эльза, потирая озябшие руки. – С первыми лучами солнца.
   – Давай нырнем в реку и уплывем. Течение бодрое, унесет далеко, если не упираться, как ваш лодочник, – Коля махнул в сторону борющейся с потоком скорлупки.
   – Обречь родных на гибель?! – не поверила своим ушам девушка. – Оставить их на лютую смерть?!
   – Шучу, – буркнул солдат.
   – А с другой стороны, я для них подкидыш-приемыш… А жить-то хочется… Закрой рот, Николас, я тоже шучу.
   Парень воткнул знамя в землю. Залез в карман. Достал единственный патрон. В рожке автомата, разумеется, было пусто – караульщикам не выдавали боеприпасов на Пост Номер Один. Само оружие служило бутафорским свидетельством боевой мощи, кою так любил подчеркивать «папа».
   – Эх, не попади я на Новый год в караул… – досадливо проговорил Коля.
   Зарядил.
   Сели, обнявшись, с Эльзой. Стали ждать первых лучей солнца.
   Рассвело. Девушка устала считать лучи, а дракон все не появлялся.
   «Авось, и не прилетит?» – подумал Лавочкин.
   Ему почему-то вспомнились две поварихи, работавшие в полковой столовой. Звали их обеих Надеждами. Коля, помнится, как-то скаламбурил: «Надежды юношей питают».
   Теперь же эта фраза стала злободневна в своем подлинном значении…
   Через час солдат не выдержал:
   – Ладно, Эльза, хватит сидеть. Клиент не пришел. Наверное, проспал.
   Стоило им подняться, как вдалеке, в небе, показалась черная черточка. Она быстро увеличивалась, и вскоре стало ясно: клиент прибыл.
   Коля снял автомат с предохранителя.
   Дракон впечатлял.
   Прежде всего, не зеленый, не золотой, а коричневый с рыжим отливом. Во-вторых, размеры. Дракон выглядел словно двухэтажный восьмиквартирный дом. И еще – размах крыльев. Легко догадаться: чтобы эта «двухэтажка» летала, ей необходимы гигантские крылья. Наконец, пламя из пасти – дракон оказался огнедышащим. А вот голова была только одна. И еще два завязанных какими-то тряпками обрубка по бокам.
   Исполинский ящер зашел на посадку. Это походило на приземление тяжелого бомбардировщика. Дракон пронесся над лесом, коснулся поля, перебирая здоровенными лапами и подтормаживая крыльями о воздух. А потом направился к Коле и Эльзе.
   Чем ближе он подбирался, тем становилось страшнее. Наконец дракон замер шагах в пятидесяти. Огромные немигающие глаза уставились на людей.
   – С-с-сколько раз-с-с повторять? Девс-с-ственница без с-с-сопровождения! – прошипел ящер, выпуская две тугие струи дыма из широких ноздрей.
   Тут надо сказать, что морда дракона заслуживает отдельного описания.
   Если взять кабину «Урала», обтянуть ее коричневой чешуйчатой кожей, вставить в нее два прожектора-глаза, ниже приделать пару покрышек от джипа – ноздри, а потом вырезать широкую щель – пасть, снабдив ее длинными, словно охотничьи ножи, зубами, то как раз и получится драконья голова. Вытянутая, как кабина грузовика, и такая же умная. Пожалуй, еще следует упомянуть роговые гребенчатые наросты сверху на его плоской башке. Шея ящера была длинна и широка – кусок нефтепровода, да и только.
   – А давай, ты просто улетишь? – предложил Коля, наглея с перепуга.
   – Эй, бесплатному приложению никто слова не давал, – заявил дракон.
   Лавочкин поднял брови.
   – У вас тут что, сделка?!
   – Разумеется, – снизошел до ответа ящер. – Я их защищаю. Они мне платят девчонками.
   – От кого же ты их защищаешь?
   – От других драконов, разумеется.
   – Стройно у тебя все получается, рэкетир чешуйчатый, – тихо проговорил Коля, ободряюще пожимая руку прижавшейся к нему Эльзы. – А чем же плохи другие драконы?
   – Слушай, мелюзга, – дракон пыхнул снопом искр. – Я тебе в порядке исключения объясню. А ты пойдешь и передашь мои слова людишкам, торчащим на том берегу… Ишь, вылупились… Так вот, мои соседи давно берут по две девки в год, а я с вами церемонюсь. Добрый потому что. А с вами, подлецами, надо жестко. Хочешь, будет жестко?
   – Я хочу, чтобы никак не было, – твердо сказал солдат.
   – Никак не будет на том свете, – плоско сострил ящер, запрокинул кабину-голову и засмеялся, выпуская фонтаны пламени.
   – Где две башки обронил? – Коля попробовал подпортить дракону настроение.
   – Не обронил, мелюзга, а потерял в бою. В неравном, между прочим. Но ничего, новые отрастут. Ай, напомнил вот, опять культяпки зачесались…
   – У них это быстро, – шепнула парню в ухо Эльза. – Два месяца – и новая голова.
   Коля лихорадочно соображал. По всем раскладам выходило, что ящер попросту «навел крышу» и брал дань с беззащитных селян. Если продолжить изъясняться современным языком, необходимо было предъявить свои права на крышуемых и выбить чешуйчатого из бизнеса. Даже стрелку забивать не нужно: фактически она уже началась. Как ведут себя бандиты в кино? Понты! Точно, главное – понты.
   – Значит, так, упырь коричневый, – Лавочкин шагнул вперед. – Этих лохов пасу теперь я, а ты разворачивай свою старую задницу и порхай отсюда, пока на мясо и модные тапки не пустили. Если не вкурил, то поясню: твои предъявы здесь кончились, есть возможность не кончиться самому.
   Дракон затряс головой. Потом выгнул шею, стараясь заглянуть за спину солдата.
   – Что он сказал? – спросил ящер у Эльзы.
   – Не знаю, – честно призналась девушка. – Язык вроде наш, да смысл не ловится.
   – Во-во…
   – Объясняю для тормозов, – терпеливо начал парень. – Ты тут жрал девок. Было тебе приятно и удобно. Взамен деревня ничего не имела. Теперь забирать у них дань буду я. А ты сейчас быстренько раскочегаришь свои крылышки и улетишь. И путь сюда забудешь. Вернешься – убью. Это тебе говорю я, Николас, могучий победитель великанов.
   – Впервые о тебе слышу, – озадачился ящер.
   – Вот и сделай так, чтобы мое имя не стало последним, что ты слышишь.
   – Ха, а как излагает! – хохотнул ящер, сбросив транс, в который его ввела речь Лавочкина. – «Могучий!» Ну, разумеется, могучий! А чем докажешь?
   – Давай плеваться, – предложил Коля.
   – То есть?!
   – Ну, ты до меня огнем доплюнешь?
   Дракон самодовольно улыбнулся:
   – Разумеется.
   – А если удвоить дистанцию?
   – Доплюну, – после короткого раздумья сказал ящер.
   Коля почувствовал его неуверенность.
   – Вот давай и проверим. Если ты со ста шагов попадешь в меня, то я сгорю вместе со своими претензиями. А если в тебя попаду я, то ты, конечно, не погибнешь, – солдат поднял с земли маленький камушек. – Вот им я и плюну. Ну, чтобы тебя не убить.
   Ящер рассмеялся, впрочем, экономя огонь:
   – Мелюзга, думающая убить меня плевком со ста шагов! Уморил…
   – Ты согласен с условиями состязаний? Доплюну – уберешься.
   – Ладно, ладно, давай! – дракон нетерпеливо взмахнул массивным хвостом.
   – Тогда отходи, мне-то некуда, – Коля кивнул в сторону реки.
   Пожиратель девственниц заковылял на условленное расстояние.
   Солдат шепнул девушке:
   – Эльза, возьми знамя и спустись, пожалуйста, к воде. Вдруг этот старый крокодил действительно достанет досюда своей горелкой.
   – Ах, мой рыцарь! – на глазах Эльзы выступили слезы. – Ты жертвуешь жизнью, спасая меня… Позволь мне остаться с тобой?..
   Лавочкин обнял ее:
   – Послушай. Я в любом случае останусь в живых. Упасть, откатиться, залечь ногами к взрыву, спрятать голову – рецепт простой, но работающий. А вот тебе действительно стоит поберечься. И оцени, на кой мне жертвовать жизнью, если ты останешься?!
   Дракон между тем остановился.
   – Эй! – крикнул он. – Начинаем?
   – Прячься, – приказал Коля Эльзе.
   Она порывисто обняла его и запечатлела на его губах жгучий от слез поцелуй.
   «Эх, не хватает испанской гитары фоном!» – подумалось солдату.
   Эльза покинула поле боя.
   – Давай! – скомандовал солдат ящеру.
   Монстр набрал в грудь несколько кубометров воздуха и что есть силы выплюнул его в направлении Коли. Факел получился потрясающим. Лавочкин с ужасом смотрел, как к нему несся огненный вихрь. Все «залечь-укрыться» забылись. Парня охватило оцепенение. Но расчет оказался верным: пламя иссякло, не долетев до Коли.
   – Эх, не добил! – раздосадованно топнул дракон. – Ну, дерзай, мелюзга! Плюй!
   Солдат медленно выставил левую ногу вперед, аккуратно поднял автомат для стрельбы из положения стоя, тщательно прицелился в драконью голову и спустил курок.
   Раздался резкий хлопок «акашного» выстрела. Отдача была существенная – плечо заныло. Коля поглядел на ящера. Тот сидел на заднице, мотал головой, отчаянно хлопал крыльями и ревел.
   – А-а-а! Сволочь! Ты мне в глаз попал! В глази-и-ик!
   – Орем, значит, мозг не задет, – поставил диагноз Лавочкин и решительно зашагал к горе-спорщику: – Эй, чешуйчатый! Уговор дороже денег, вали отсюдова!..

Глава 4
Дубовых разбушевался, или Черт с ним!..

   Прапорщик Дубовых был мужчиной хозяйственным. Кроме топора он позаимствовал у ведьмы немаленький моток веревки и кое-что по мелочи: кусок мыла (какая веревка без мыла?), костяной гребешок, кроличью лапку да россыпь красивых разноцветных камешков.
   В лексиконе Палваныча не существовало глаголов «украсть», «слямзить», «стырить» и «своровать». Прапорщик оперировал одним красивым словом: «раздобыть».
   Добытчик он был еще тот: добывал беспрерывно, добывал масштабно, добывал все, что перемещалось в пространстве. Но он не был этаким Плюшкиным, чахнущим над накопленным барахлом. Оно шло либо в хозяйство, либо на продажу, либо на взятки. Последнее понятие тоже отсутствовало в языке Дубовых. Он любил повторять, что взятка – это уголовная статья, а подарок – это от всего сердца.
   Вверенное Палванычу полковое складское хозяйство содержалось образцово, недостач и пересортиц не случалось, все документы были в полном ажуре. Дома прапорщик проявлял еще большую аккуратность. Гараж, сарай и подвал забил до отказа, но не абы как, а с толком, с чувством, с математически точным расчетом. На каждую единицу хранения хозяин завел инвентарную карту (бланки Палваныч раздобыл на службе), в ней значилось наименование хранимого, дата поступления, единицы измерения и количество.
   Казалось бы, столь впечатляющие результаты должны достигаться адскими сверхусилиями и спартанской самодисциплиной. А прапорщик Дубовых добился совершенства всего лишь ритмичной и неторопливой работой. Да, он был дисциплинирован, но не роботоподобен. Да, он очень старался, но не надрывался. При всей своей ограниченности и слабом уме Палваныч распланировал воровство и учет таким образом, что оставалось место для других хобби, главным из которых было круглогодичное пьянство.
   С первых лет службы употребление алкоголя стало естественным фоном жизни прапорщика. Он пил, как мы, например, едим. Мы едим каждый день. Он пил так же.
   Теперь, когда подвальные запасы спирта были недоступны Палванычу, он почувствовал невосполнимую утрату. Нельзя сказать, что прапорщик превратился в законченного алкоголика. Но и приятного в нынешнем нарушении питейного режима оказалось мало. Если давеча Дубовых отвлекла рубка дров, да еще тихонько журчали в крови новогодние возлияния, то теперешний поход по лесу давался прапорщику с трудом.
   Шагалось как-то невесело. Думалось еще грустнее, и на душе было муторно.
   «Вот выпить бы, и сразу бы мозги заработали!» – подумал прапорщик.
   Эта истина открылась во всем великолепии, словно бутылка водки в рекламе. Прапорщик стал подмечать и сухость во рту, и назойливый зуммер в мозгах, и слабость в непривычно трезвом организме.
   Животворный лесной воздух да идиллические шишкинские пейзажи слабо помогали. Палваныч медленно погружался в вязкую пучину вялости и апатии.
   Полный упадок сил случился вечером.
   Прапорщик проходил мимо молодой дубовой рощицы. Рядом лежало сухое поваленное дерево. На стволе сидел черт. Бурый, рогатый, с копытами. Хвостатый. Заросший клочковатой шерстью. Сам с маленькими злыми глазками, жиденькой пародией на бородку и розовым пятачком.
   Палваныч остановился, разглядывая черта. Потом присел на одну из высоких кочек. Скорбно ссутулился. Подпер голову рукой и пробормотал:
   – У, карикатура… Правду говорил политрук насчет того, что белая горячка случается, если пить-пить, да вдруг завязать… Все, приплыл, Павел Иванович.
   – Ну, раз приплыл, то с прибытием, – пискляво поздравил черт.
   Его пронзительный голосок напомнил прапорщику звук, извлекаемый трущимся о стекло куском пенопласта. Ужасающе противный звук, аж зубы заныли… Беседовать с порождением белой горячки не хотелось. Последнее дело со своими глюками лясы точить. Палваныч досадливо потер затылок, брезгливо косясь на черта.
   – Ты что, совсем меня не боишься, человек?! – удивился черт.
   Прапорщик Дубовых скорчил мину – мол, нет.
   Рогатый спрыгнул со ствола на землю. Росточку он оказался небольшого, на голову ниже самого Палваныча. Черт угрожающе поднял когтистые тонкие руки, зашипел, обнажив внушительные клыки. Правда, при этом нежный розовый пятачок потешно сморщился, и прапорщик невольно улыбнулся.
   – Не боишься, – бес сбросил напускную злость.
   – Еще бы я «белки» боялся, – нарушил обет молчания Палваныч.
   – Э… Я не белка, а черт.
   Дубовых засопел, мысленно казня себя за то, что раскрыл рот.
   – Слышь-ка, мужик, – похоже, рогатый начал волноваться. – Ты будто с Луны свалился. Меня не боишься!.. Будто не замечаешь… Издеваешься вон, белкой обзываешь… Понимаешь, после столетней карьеры адского пугала я слегка поражен…
   Прапорщик сосредоточенно расковыривал прутиком ямку под ногами.
   – Вот ведь оказия! – топнул копытом нечистый и перешел почти на ультразвук. – Чучело смертное, пади на колени пред своим господином! Трепещи! Убоись коварного исчадья преисподней, заклинаю тебя именем пекла!!!..
   Человек молчал. Черт жалобно взвыл:
   – Мужи-и-ик! Ну, мужик же!.. Перед тобой натуральный черт…
   – А перед тобой целый прапорщик! – неожиданно рявкнул Палваныч.
   Бес отскочил от него, как от ладана.
   – Не надо, не надо, дяденька, не извольте кричать! – залебезил он. – Аршкопф хороший, Аршкопф тихий…
   – Будь здоров, не чихай.
   – Спасибо, дяденька, только это имя такое – Аршкопф.
   – Будь здоров еще раз, если не притворяешься, – строго сказал прапорщик.
   – Спасибо, только…
   – Молчать! – проревел прапорщик. – Смирно!
   Рогатый замер, неестественно вытянувшись и вздернув нос-пятак в небо.
   «Если уж мириться с психиатрическими видениями, то только на правах старшего по званию», – сформулировал стратегию поведения Палваныч. Он встал и посмотрел в глаза черта сверху вниз.
   – Имя?
   – Аршкопф!
   У прапорщика задергалась верхняя губа, и зашевелились волосики на плешке.
   – Ты что, аллергика из себя симулировать строишь?!
   – Нет.
   – Не «нет», а «никак нет»!
   – Никак нет!
   Колени беса тряслись от страха и напряжения.
   – Имя?
   – Арш… копф…
   – А! – наконец-то понял Палваныч. – Рядовой Задоголовый!^[1]
   – Я и говорю…
   – Отставить!!! – заорал прапорщик.
   Черт стал озираться, соображая, что ему велели отставить и куда.