Панарин Сергей. Флаг вам в руки!

   Вспомнилось: Тамбовская область, он – семилетний мальчишка, который частенько водил лошадей в ночное, а с каурым коньком вовсе был неразлучен, пока того не свели, как тактично объяснил дед, «на колбасу»… Звоночек из прошлого неожиданно растрогал Палваныча.
   – Ишь, как оно… – смог сформулировать неизъяснимое Дубовых.
   Вышли из реки. Прапорщик привязал гнедка к ивняку, там, где росла трава понежнее да посочнее, собрал хвороста. Запалил зажигалкой костерок.
   «Газа осталось совсем мало, – отметил Палваныч. – Где бы новую добыть?..»
   Поел, греясь у огня. Полюбовался волнами на лунной дорожке. Подбросил хвороста в костер. Лег на спину, подложив под голову мешок.
   Небо буквально ломилось от звезд.
   «Прямо как над нашим ракетным комплексом, – вздохнул Палваныч. – Только конфигурация другая».
   Заснул он быстро – устал. Спал крепко.
   – Подъем, – скомандовал себе прапорщик с первыми лучами солнца.
   Навалил загодя припасенных веток в почти загасший костер, скинул одежду и принял утреннюю ванну. Выскочил из реки свежий и помолодевший. Было прохладно: солнце пряталось в облачной дымке, да ветерок дул не самый теплый. Дубовых согрелся у костра, потом собрался, оседлал коня.
   – Ну, товарищ боевой, тронулись!..
   «Тронулись… – думал трясущийся в седле Палваныч, поглаживая ноющий подбородок. – Я, здоровенный мужик в полном расцвете, понимаешь, лет… Мне ж еще пить и пить, а тут черти, блин… Вот и вчера: был этот бес, или мне опять приснилось? Хрен его знает».
   Феномен прапорщика Дубовых заключался в том, что у него так и не сложилось какой-либо стройной легенды насчет странного новогоднего скачка во времени и пространстве. Палваныч понимал: вокруг сплошное средневековье и ни одной ЛЭП. Но его не занимало, где и как он оказался. Вояка сконцентрировал свой интеллект на поиске пацаненка с полковым знаменем. О том, что будет после, он не думал. Зато, обретя тактическую цель, Дубовых чудесным образом поддерживал в себе фирменное армейское здравомыслие.
   В деревеньке, куда он въехал еще до полудня, о «сыночке с красным флагом» не знали. Люди посочувствовали бедному папаше, но ничем не помогли.
   У околицы предприимчивый прапорщик незаметно стащил черный длиннополый плащ с капюшоном, сушившийся на заборе, и косу. Заниматься заготовками сена Дубовых не собирался, но уж больно плохо лежал оставленный нерадивым хозяином инвентарь.
   Между тем подул сильный порывистый ветер. Небо постепенно заволокло сизыми тучами. Плащ был как нельзя кстати.
   Палваныч рассудил, что негоже торчать в открытом поле во время грозы, и снова направил гнедого к Зачарованному лесу. Он чуть-чуть не доехал до первых деревьев – дождь застал путника в поле. Прапорщик облачился в плащ, накинул капюшон и пустил коня рысью.
   – Давай, нечего молнии ловить!..
   Волею судеб меж сосен и елей, к которым скакал Палваныч, уже укрылись люди: два брата-торговца и их товарищ, ехавший с ними в столицу искать службы на военном поприще. При них была телега с горшечным товаром, запряженная парой кобыл.
   Когда испортилась погода, мужики свернули в лес, чтобы переждать грозу под защитой деревьев. Нашлась подходящая полянка. Братья и будущий солдат натянули походный тент и успели развести костер, прежде чем упали первые капли.
   Вскоре совсем потемнело, рядом засверкали исполинские молнии, раскаты грома оглушили, а дождь принялся с остервенением хлестать в тент. Ребятам было страшно, но зато сухо.
   А потом им стало еще страшней.
   Из-за деревьев на полянку вылетел гнедой конь, управляемый самой смертью. В свете молний казалось, что грозный скакун несется с немыслимой скоростью. Костлявая гостья, размахивающая косой, осадила адского коня, тот встал на дыбы и заржал. При этом молния ударила в самую высокую из ближайших сосен, и накатил такой нестерпимый, разрывающий уши гром, что мужики одновременно, не сговариваясь, кинулись в глубь леса.
   А смерть и не заметила бегства людей. Она была занята гнедком.
   – Тихо, тихо, не бойся! Тпру, дурында! – орал прапорщик, отбросив косу и усмиряя ополоумевшего от грома коня.
   Наконец животное немного успокоилось. Палваныч спрыгнул наземь, подвел гнедого к повозке, привязал рядом с кобылами, сам влез под навес.
   – Закон электрички, – провозгласил Дубовых.
   Гроза лютовала еще с полчаса и выдохлась. Прапорщик выскочил из-под тента, быстро его собрал, погрузил поверх горшков. Повод коня прицепил к борту. Вывел кобыл из-под сосен, прыгнул в телегу, щелкнул любезно оставленным хозяевами кнутом.
   – Поехали!
   И ведь поехали, но Палваныч вдруг натянул вожжи:
   – Стой! Раз-два… Чуть косу не забыл! Пригодится.
   Пристроив косу, снова уселся в новое транспортное средство и отчалил, напевая: «Наши годы длинные, мы друзья старинные, ты верна, как прежде, мне…»
   В следующую деревню прапорщик прибыл затемно. Постучался в дверь крепенького дома с большим двором. Хозяева оказались людьми радушными, а после того, как Палваныч позвенел талерами, впустили его с превеликим почетом.
   Сыновья-близняшки лет четырнадцати завели во двор телегу, дали уход лошадям и коню. Хозяюшка накормила гостя сыром и напоила козьим молоком. Хозяин развлек беседой.
   – Сына я ищу, – затянул свою историю прапорщик. – Солдатик он у меня заблудший. Может, был тут у вас?
   – Вы бы подробнее его описали, господин хороший, – ответил хозяин. – А то людей много ходит…
   Людей-то как раз ходило мало, но уж больно любопытен был мужик, к которому занесло нынче Палваныча на постой.
   – Докладываю, – сказал Дубовых. – Парень семнадцати лет. Одет примерно как я. Это у нас… семейная одежда. При себе имеет автомат системы Калашникова модернизированный.
   Прапорщик посмотрел в пустые, словно полярная ночь, глаза хозяина и добавил:
   – Хм… Вернее, железяка, – он мысленно махнул рукой на объяснения. – Но, главное, знамя при нем. Красное большое знамя. С золотыми буквами. Пожалуй, все.
   – Ах! – хозяин хлопнул Палваныча по плечу и вскочил, зашагал по горнице. – Радуйтесь, господин хороший! Ибо вашего сына легко найти по славе его!
   – Чего?
   Мужик обращался уже к своей семье:
   – Любой отец гордился бы таким сыном! Марта, достань браги, ради всего святого! Слышите, оболтусы, чьего родителя нынче мы приветили? Самого Николаса Могучего!
   «Ага, Колька! – про себя согласился прапорщик. – Но могучим этого щуплеца глистоперого я бы не назвал…»
   – Надо же, отец героя! У нас! – тараторящий мужик снова сел на лавку. – Дайте, я пожму вашу руку!
   Палваныч торжественно обменялся с ним рукопожатием и перехватил инициативу:
   – И где же он?
   – Был он не в нашей деревне. Выше по реке. В Жмоттенхаузене. Два подвига подряд совершил… Ну-ка, дармоеды, сказывайте гостю про подвиги сыновьи!
   Пареньки переглянулись, решая, кто станет сказывать. Заговорил тот, что выглядел покрепче:
   – Николас Могучий утопил разъяренного великана, а через день выбил глаз дракону и прогнал его прочь от бедного Жмоттенхаузена…
   – Вот! – сказал хозяин, лучась гордостью, будто это он был отцом героя. – Как вы такого замечательного сына вырастили?
   – Строевая, боевая, политическая подготовка. Строгая дисциплина. Военно-патриотическое воспитание.
   – Звучит неизъяснимо научно! – благоговейно выдохнул хозяин.
   – Дык, целая наука и есть. Я бы поспал…
   Селяне засуетились, укладывая почетного гостя.
   …Завтрак был почти королевский. Плащ высушили, лошадей обиходили, даже косу зачем-то наточили. Деньги за постой брать наотрез отказались. Поэтому совестливый прапорщик под шумок загрузил на телегу только мешок муки да бутыль браги.
   Пожелав добрым крестьянам успехов в работе и счастья в личной жизни, Палваныч поехал к славному Жмоттенхаузену. В то, что Николас Могучий и есть салага-самовольщик, прапорщик не верил. Но проконтролировать стоило.
   Телега трепыхалась по неровной дороге, тихо позвякивали горшки, Дубовых откупорил бутыль и стал потихоньку заправляться прямо из горла. Еще не отступила утренняя прохлада, а брага, согласно закону сообщающихся сосудов, уже полностью перелилась в желудок прапорщика. В голове стало легко и гулко. Жизнь стремительно улучшалась. Хотелось петь.
   И Палваныч что-то запел, потом слова кончились, путешественник задремал, не отпуская вожжей.
   Ему приснился чудесный сон, будто он отец героя. Да не простого, а супергероя. Сын его спасал мир, предотвращал катастрофы и ядерные войны, ловил разом сотни тысяч преступников. И все показывали по телевизору. А телевизор стоял в доме давешних крестьян. После каждого сообщения об очередном подвиге Дубовых-младшего хозяин давал оплеухи сыновьям-двойняшкам и говорил: «Берите пример, оболтусы!» К Палванычу постоянно приходили какие-то люди, просили автограф и бесплатно угощали спиртными напитками. Это было счастье.
   Пока прапорщик мирно почивал, грезя отцовской славой, оперативные решения о выборе маршрута принимали лошади.
   Дороги нередко имеют развилки. Встретилась развилка и на пути спящего Палваныча. Одна дорожка уходила в направлении Жмоттенхаузена, а вторая сворачивала направо, в лес. Кобылки почему-то туда и свернули. Мало ли что им придет в голову?
   Вот и получилось, что весь день храпящий прапорщик углублялся в Зачарованный лес.

Глава 9
Пестрая Шкурка, или Ошибка Николаса

   Естественно, явление под названием «рыцарь Николас Могучий» появилось не на ровном месте. Традиции геройства были заложены века назад.
   К моменту появления первых слухов о Николасе в королевстве проживало несколько десятков рыцарей. Все они имели дворянский титул и разные боевые заслуги. Эти благородные мужи сызмальства обучались воинскому делу, флирту и другим неточным наукам. Облачаясь в тяжеленные доспехи, они часами бегали вокруг своих родовых замков, пугая грохотом женщин и детей. По понятным причинам соседи рыцарей особенно не любили их ранние утренние пробежки.
   Соискатель рыцарского звания учился слагать любовные песни и танцевать бальные танцы. Молодому рыцарю полагалось добыть голову какого-нибудь монстра. У монстров, кстати, тоже существовали определенные обычаи насчет рыцарей, но сейчас речь не о монстрах.
   Ежегодно рыцари съезжались на главный королевский турнир, в котором разыгрывалось звание «Рыцарь стольноштадтский». У каждого участника было две армии: одна самая натуральная, составленная из крестьян, а вторая – армия болельщиков, скандировавших на турнире имя своего кумира и бившая морды болельщикам других рыцарей.
   На протяжении шести последних лет бессменным чемпионом рыцарских турниров был граф Михаэль Шроттмахер^[4] по прозвищу Металлоломодел. Прозвище закрепилось за графом из-за того, что во время поединков он не оставлял живого места на доспехах соперников. Легко представить, каково приходилось самим противникам…
   Популярность Шроттмахера превосходила все мыслимые границы. Михаэль блистал и с мечом на поле брани, и с лютней под балконами милых дам. Его знали все. Армия его болельщиков была самой многочисленной и буйной. Но вот беда – стоило появиться слухам о некоем Николасе Могучем, и люди стали забывать своего чемпиона…
   Граф Шроттмахер недоумевал. В принципе, можно было предположить разное. Например, что его шестилетняя гегемония подорвала интерес к чемпионату. Зачем смотреть, если и так ясно, кто будет победителем? Опять же, деньги нормально не поставишь. Шансы-то неравны. Словом, нельзя оставаться любимцем публики несколько лет кряду. Толпа устает, толпе подавай нового фаворита…
   – Ах, публика – вылитая женщина! – говаривал графу его личный герольд по связям с общественностью. – Но чтобы эта женщина вдруг полюбила какого-то безвестного выскочку!..
   – Однако, Клаус, твой выскочка одолел великана, дракона и разъяренных гномов, – задумчиво отвечал Михаэль Металлоломодел.
   И тогда герольд по имени Клаус язвительно вопрошал:
   – А вы там были, граф? Или вы родились в толпе, которой легко запродать любую байку?
   Клаус, мрачный чернявый дядька, приносил Михаэлю неоценимую пользу. Он частенько вправлял не очень умному рыцарю мозги, а уж о том, что автором особо красивых серенад являлся вовсе не граф, а его хмурый герольд, вообще никто не догадывался.
   Этот образованный и неглупый человек не видел ничего удивительного в лавинообразном росте популярности Николаса Могучего. Новый герой обязан был прийти из народа. А если рыцарь-простолюдин еще и кое на что способен, то признание ему обеспечено.
   Но ни Клаус, ни Михаэль Шроттмахер не знали, что восходящая звезда переночевала в нескольких кварталах от графского особняка и топала теперь на выручку к падчерице короля, завидной, между прочим, невесте. Завидной – в том смысле, что все завидовали старику-королю, вздумавшему на ней жениться.
   Отлично выспавшийся Коля Лавочкин покинул дом Тилля Всезнайгеля ранним утром. Слуга мудреца-волшебника накормил солдата завтраком, дал ему специально оставленный хозяином кинжал и выпроводил на очередной подвиг.
   Коля шел, позевывая, к окраине Стольноштадта. Под мышкой болталось полковое знамя, за спиной – походный мешок с веретеном, снедью и разной мелочью, на поясе – кинжал.
   Однако случилась заминка: на углу Лавочкин столкнулся с приземистым лохматым мужиком. Мужик был изрядно пьян и факт столкновения посчитал личным оскорблением.
   – Смотри, куда идешь! – прорычал он, обдавая солдата волной перегара.
   Парень тоже был рассержен и не смолчал:
   – Сам проспись, прежде чем по улицам ходить! А как проспишься – сразу к парикмахеру.
   Несколько случайных прохожих отпрянули, говоря вполголоса:
   – Ох, парняга, зря ты дерзишь Вильгельму Патлатому! Ой, зря…
   – Да, сосунок, в недобрый час ты пискнул в мою сторону, – поддержал общественное мнение пьянчуга. – Вильгельм Патлатый – это тебе не золотарь какой-нибудь, а экс-чемпион королевских рыцарских турниров и заслуженный мастер флирта!
   – Ты сам зря раскрыл рот, бывший, – задорно огрызнулся Коля, – ведь ты досаждаешь будущему чемпиону, самому Николасу Могучему.
   И пока Вильгельм ворочал тяжелыми с перепою извилинами, Лавочкин толканул плечом грубого здоровяка. Намерения были просты: отодвинуть пьяного борова с дороги и задать стрекача. Но Патлатый поскользнулся на раздавленном помидоре и плюхнулся задницей на мостовую.
   – Извини, друг, ты сам нарвался, – быстро пробормотал Коля и широким шагом удалился с поля боя.
   Более всего парню хотелось перейти на бег, но он сдержался.
   – Как он назвался? – спросил огорошенный Вильгельм Патлатый.
   – Ты что, не слышал?! – благоговейно ответили прохожие. – Это же сам Николас Могучий!..
   К вечеру вся столица гудела: «Торопящийся по своим делам Николас Могучий одной левой одолел Вильгельма Патлатого, который имел легкомыслие стоять на его пути. Даже кинжала не обнажил… Говорит, мол, не путайся под ногами…» И уж конечно, в очевидцах ходила добрая половина города.
   От Зачарованного леса Стольноштадт отделяли два не слишком высоких холма.
   Тревожный ветер гулял в кронах деревьев, стволы качались, издавая ужасный скрип. По слухам лес кишел разбойниками, колдунами и диким зверьем, но солдат, ведомый заговоренным веретеном, двигался без осложнений.
   Пополдничав, Коля достал из мешка карту и принялся изучать местность. Выяснилось, что в своих странствиях он сделал огромный круг. Попав на поляну с муравейником, миновав пряничный домик, Жмоттенхаузен и Лохенберг, а оттуда добравшись в столицу, Лавочкин прошел три четверти этого круга. Теперь, снова углубляясь в Зачарованный лес, солдат неумолимо сокращал расстояние до пряничного домика, куда надлежало отвести принцессу. Значит, круг будет замкнут.
   Символично, конечно, но бестолково. Завершить недельный марш-бросок (а нынче вечером истекала неделя с начала Колиных странствий), придя туда, откуда вышел… А Тилль Всезнайгель сказал, что бабка не вернет домой…
   Рядовой Лавочкин вздохнул, пряча карту обратно в мешок.
   – Ладно, – подбодрил он себя. – В армии заставляли делать еще более бессмысленные глупости.
   Сверившись с веретеном, парень потопал дальше. Прошагав часа два-три, сделал привал возле стоящего особняком древнего дуба.
   «Кстати! Я же хотел оставлять послания поисковым группам!» – вспомнил солдат.
   Вынув нож, он вонзил его в кору, чтобы вырезать очередное письмо-автобиографию.
   – Ай! – раздался откуда-то сверху громкий бас.
   Коля отскочил от ствола.
   – Кто тут? – тихо спросил он.
   – Кто-кто… Я. Ты чего колешься?
   – Ты, в смысле, дерево?..
   – Сам ты дерево, – обиженно пробасил голос. – А я – дуб.
   – Ну да, совсем другое дело, – нервно усмехнулся Лавочкин.
   Он смотрел на чернеющее в стволе дупло, думая, что голос идет из него, и ожидая, что оно будет двигаться, как рот, но этого не происходило.
   – А чем ты говоришь?
   – Ха-ха-ха! – раскатисто засмеялся дуб. – Ты бы еще спросил, где у меня глаза.
   – А что, есть?!
   – Откуда? Я же дерево!
   – Помнится, ты заявлял, что не дерево, а дуб… – съязвил Коля.
   – Не цепляйся к словам, – назидательно изрек дуб.
   Откуда-то из кроны точнехонько в макушку солдата прилетел желудь.
   – Ай! – парень потер затылок.
   – В расчете!
   – И ты продолжишь врать, что у тебя нет глаз?..
   – Давай будем считать, что меня есть уши, и я бросил на звук. Так что ты хотел сделать с моей корой?
   – Вырезать на ней призыв о помощи.
   – Оригинально… Птицы рассказывали мне о разных способах дать сигнал бедствия. Крик «ау»… Записка в бутылке… Большой костер… Впрочем, об этом и думать забудь! – дуб прижал ветви к стволу, и сложилось впечатление, будто они отпрянули от Коли. – И что бы ты делал с вырезанной на мне надписью?
   – Ничего. Просто я не из вашего мира…
   – Да-да, я сразу понял: ты не от мира сего, – прервал дуб откровения солдата.
   – Не перебивай. Шут его знает, как я попал в ваш лес. Вероятно, за мной пошлют поисковый отряд. Вот для него я и оставляю послания.
   – Ну, в этом есть логика. Только я себя резать не дам. Не для того я три века рос, чтобы… Слышь-ка! А давай сделаем по-другому. Если твой отряд сюда выйдет, я им передам от тебя привет.
   – Нет, лучше уж молчи. Наши ребята могут сначала открыть огонь…
   – Открытый огонь?! В лесу?! Да вы изверги! – дуб воздел ветви к небу.
   Лавочкин решил не вступать в долгие прения с эмоциональным древом:
   – Вот я и говорю, лучше не трогай наших ребят. А я, пожалуй, пойду. Приятно было познакомиться, извини за укол.
   – Подожди! – взмолился дуб. – Я не успел… Ты же добрый человек, я это сразу почувствовал… Помоги мне ради всего святого, а?
   – Как?
   – У меня под корнями завелся червь. Жрет, сволочь, корни, а я весь горю, как зуб от кариеса… Выкопал бы ты его, а то погибну молодым!
   – Триста лет – еще не возраст, – с шутливой завистливостью пропел Коля. – Ладушки. Где копать?
   – Где сидел, там и копай.
   Коля бросил мешок да знамя, скинул китель с рубашкой и принялся рыть, пользуясь ножом. Земля была мягкая. Вскоре солдат выкопал яму глубиной по колено.
   – Да-да, уже близко, – комментировал дуб. – Вот и первый корешок… Ой, больно!!!
   Гибкая ветка хлестнула Лавочкина по той части тела, кверху которой он торчал над ямой.
   – Ну, извини, буду осторожнее, – пообещал парень. – Нет, все-таки у тебя есть зыркалки…
   Он стал разрывать корешки значительно аккуратнее. Вскоре показался червь – упругий опарыш-переросток. Коля прикинул, что толщиной он должен быть примерно в обхват.
   – И что мне с этим монстром делать? Я же его не вытащу.
   – Убей его гадостью, которой меня колол, – нетерпеливо подсказал дуб. – А то он, кажется, уползает…
   Солдат примерился, размахнулся и вонзил нож в бледный пульсирующий бок. Тугая белая струя ударила в лицо и грудь Лавочкина. Парень откатился от ямы, брезгливо протирая глаза и лихорадочно смахивая вязкую массу с лица.
   – Тьфу! Воды… Тьфу, тьфу… – отплевывался он. – Ну и запашок…
   – Да, ты это сделал! – ликовал дуб. – Спасибо! Свободен! Свободен! Никакой боли, никакой тяжести… Блаженство, сущее блаженство…
   – Воды!!! Где вода? – Коля подскочил к стволу и начал его пинать, чтобы обратить на себя внимание впавшего в радостное безумие дерева.
   – Что? – опомнился дуб. – Воды? О, ты устал, тебе нужно освежиться… Вон там, недалеко, есть ручей.
   Несколько веток вытянулись в сторону, указывая путь. Солдат со всех ног кинулся к ручью. Там он чуть не убился о камень, поскользнувшись на сырых листьях. Бросился с головой в воду. Яростно стал оттирать скользкую гадость с лица и плеч.
   Парень не скоро вернулся к дубу. Засыпал разрытую яму.
   – Благодарность моя не знает границ, – торжественно пробасил спасенный. – Преподношу тебе подарок! Полезай в дупло, там лежит шапчонка-невидимка. Владей!
   – Да ладно, не стоит.
   – Не отказывайся, а то передумаю!
   Коля слазил, взял шапку.
   Дуб с ноткой смущения в голосе проворчал:
   – Имей в виду: работает эта безделица только днем. Впрочем, точно не знаю, я же в любом случае никого не вижу…
   Парень надел шапку, посмотрел на руку. Нету руки!
   «Вещица – блеск!» – обрадовался Коля, пряча невидимку за пазуху.
   – Прощай, дуб!
   – Прощай… Имя есть?
   – Николас.
   – Удачи тебе, Николас.
   К первым сумеркам солдат зашел в самые дебри Зачарованного леса, послушно топая за «компасом» Всезнайгеля.
   Наконец парень остановился напротив густой поросли молодых елок. Здесь веретено задрожало особенно сильно.
   – Ага… Значит, принцесса совсем близко, – смекнул Коля.
   Шариться по колючим кустам не хотелось, тем более с мешком и знаменем. Солдат решил оставить хотя бы мешок. Повесил его на ближайшее деревце.
   – Я же не надолго… – пробормотал он, словно оправдываясь.
   Зажал знамя под мышкой. Взявшись обеими руками за тарелочку и стараясь не уронить «стрелку», углубился в заросли ельника.
   Парень терпел уколы хвои, веточки царапали руки, сухие иголки сыпались за шиворот. Коля прошел уже шагов сорок, а густой массив и не думал редеть.
   А веретено норовило сорваться и кинуться в чащу. Наконец оно застучало о края тарелочки. Лавочкин остановился, прижав бешено пляшущий «компас» к груди.
   Тут перед солдатом зашевелились ветви, и он встретился взглядом с чумазым мохнатым человекоподобным существом. Длинные черные волосы этого лесного чудища торчали во все стороны, пестрый грязный мех клоками свисал с узких плеч. Вокруг горящих безумных глаз были синие круги.
   – А-а-а!!! – заорал Коля, бросая знамя и тарелку с веретеном.
   – А-а-а!!! – ответило чудище.
   Не прекращая ора, человек и зверушка метнулись друг от друга, но Лавочкин быстро опомнился и закричал вслед ломящемуся сквозь ельник существу:
   – Принцесса! Ваше высочество! Я друг!.. Я от Тилля Всезнайгеля!..
   Услышав обращение и имя придворного колдуна-мудреца, принцесса замерла. Медленно повернулась к солдату. Из ее глаз потекли слезы, нижняя губка предательски задергалась.
   – Это правда?.. – всхлипнула девушка.
   – Истинная! – закивал парень.
   – А у вас… у тебя… нету, случайно, топора?..
   – Нет, и никогда не было, – Лавочкин развел пустые руки в стороны. – Что за достоевщина?..
   – Тут мужик один… – принцесса непроизвольно взялась за лоб, щупая огромную шишку, – бегает по округе… Чуть не убил… Ограбил…
   Девушка разрыдалась в голос.
   Коля пробрался к ней, обнял, подставил, что называется, плечо.
   Принцесса лила слезы, размазывая на кителе солдата мокрое, черное от сажи, пятно.
   – Сколько я натерпелась… – причитала она. – Страх такой… Зверье рыщет… Убийцы лихие… Заблудилась, по кругу ходила…
   – Не волнуйся, успокойся, – парень неловко гладил ее по голове. – Теперь с тобой я. Всезнайгель дал мне карту. Я отведу тебя в надежное место, спрячу от короля. К бабушке Гретель отведу. Все будет хорошо, хорошо…
   Постепенно девушка успокоилась. Отстранившись, пристрастно оглядела Колю.
   – Как тебя зовут?
   – Николас, а с некоторых пор люди величают меня Николасом Могучим, – Лавочкину подумалось, что надо подбодрить несчастную беглянку, и он назвался полным местным именем.
   – Могучим? – улыбнулась принцесса. – Не очень-то ты похож на силача…
   – Первое впечатление нередко оказывается ошибочным, – надулся солдат.
   «Разумеется, я не Арнольд Шварценеггер, – подумал он, – но зачем сразу смеяться?.. В ее-то положении…»
   – Извини, – спохватилась девушка. – Я не хотела тебя задеть.
   – Да я не такой уж и крутой… Забудь. А тебя как звать?
   – Катринель.
   – Красивое имя. Пойдем, хватит нюни распускать, Катринель.
   – Во-первых, не Катринель, а принцесса Катринель, – девушка утерла сопли. – А во-вторых, как ты смеешь столь фамильярно обращаться со знатными особами, смерд?
   Апломб, с которым была произнесена эта гневная тирада, ярко контрастировал с видом чумазой девчонки в пестрой шкуре, и впору было засмеяться, однако солдат не на шутку завелся.
   – Значит, так, принцесса, – отчеканил он. – Может быть, мой папа всего лишь инженер-конструктор завода счетно-аналитических машин, а мама невропатолог областного диспансера, но это не повод для оскорбления. Я же все-таки в СССР успел родиться. А у нас там гегемония пролетариата и развитой социализм были…