Панарин Сергей. Флаг вам в руки!

   Катринель проговорила упавшим голосом:
   – Ой, простите, Николас! Из того, что я поняла, точнее, не поняла, следует, что вы, безусловно, знатная особа и моя вспыльчивость… Простите, простите, пожалуйста! Не могли бы вы уточнить свой титул?
   Девушка молитвенно сложила руки на груди и захлопала синюшными веками.
   – Да и вы извините, ваше высочество, – сдал назад Лавочкин. – Для простоты я бы предложил все же перейти на «ты» и обойтись без титулов. Согласны?
   – С радостью!
   Коля поднял знамя и «компас».
   – Идем?
   Выбравшись из ельника, принцесса и солдат сели на траву.
   – Фух… – выдохнул парень. – Как хорошо… Стоп, а где мой мешок?!..
   – Шок… шок… шок… – ответило лесное эхо.

Глава 10
Проклятые конкуренты, или Горько, товарищ прапорщик!

   Спящего на телеге прапорщика разбудил громкий крик системы «А-а-а». Палваныч сразу определил, что кричали дуплетом. Потом он оглянулся и очумел: «Я в лесу?!»
   – Заблудился, – прохрипел Дубовых, обводя мутным взором округу.
   Деревья, деревья, деревья… Густой ельник в полтора человеческих роста… Елочки, елочки, елочки, мешок на ветке, елочки, елочки…
   Стоп!
   Взгляд прапорщика вернулся к мешку.
   – Ну, раз там так кричали, то шмотки, скорее всего, им больше не понадобятся, – рассудил Палваныч.
   Спрыгнул с телеги, сгреб мешок в охапку и спешно покинул со своим обозом место очередного преступления.
   Совершив кражу, Палваныч не бросился сломя голову прочь. Он хладнокровно рассудил, что нужно ехать туда, откуда явился.
   Элементарная логика подсказывала: лошади самовольно свернули в лес.
   – Объявляю вам строгое взыскание, – прапорщик хлестнул кобылок кнутом, ускоряя движение, и обернулся к гнедому: – А ты куда смотрел? Эх, с кем приходится делить тяготы…
   А было поистине тяжко. Брага дала серьезное похмелье с головной болью, сухостью во рту и слабостью организма. Пить хотелось неимоверно. Палваныч за один присест выдул воду, которую ему дали в дорогу сердобольные селяне.
   Сгущались сумерки.
   Дубовых покопался в добре, разбросанном по телеге. Нашел горшочек с каким-то маслом, старую тряпку. Присмотрев на земле длинную корягу, сделал подобие факела: обмотал тряпкой конец палки, окунул в масло и подпалил зажигалкой.
   Получился знатный осветительный прибор. Его удалось вертикально укрепить в телеге. Окрыленный успехом, прапорщик соорудил второй факел и также привязал его к борту «гужевого транспортного средства».
   Ночка выдалась холодная. Снова выручил плащ. Палваныч закутался в него, плешку сберег капюшоном.
   Примерно в полночь лошади забеспокоились. Пришлось успокаивать, делая вид, что самому не страшно.
   – Сюда бы автомат, – размечтался прапорщик. – Или хотя бы пистолет…
   Из оружия была только коса. Прапорщик взял ее в руки. На всякий случай.
   И тут навстречу Палванычу вышли неприкаянные хозяева повозки.
   – «Пойдем искать… Может, лошади с испугу понесли…» Привязанные! – в который раз передразнивал младший брат старшего. – И где теперь мы сами?
   – Что же ты меня не остановил? – огрызался старший. – Самого, небось, жаба задушила?
   Они выбрались на заброшенную лесную дорогу. Прямо на них ехала повозка с двумя зловещими факелами. Алые отблески пронзали ночную темень.
   В повозке сидела смерть.
   – Мамочка! – завопили бедолаги, со всех ног бросаясь в чащу.
   – Эй, ребята! – хрипло заорала костлявая. – Вы чего? Идите сюда! Втроем веселее!..
   Но братья-горшечники только прибавили ходу.
   – Идиоты, наверное, – пожал плечами Палваныч.
   Больше никаких происшествий за ночь не случилось. Единственным противником похмельного прапорщика был сон.
   На рассвете телега выкатилась из Зачарованного леса.
   Палваныч страшно хотел спать. Он завел лошадей обратно в лес, тщательно привязал их и отдал приказ никуда без команды не срываться.
   Открыв украденный давеча мешок, прапорщик не обнаружил ничего стоящего, кроме ножа и карты. Карта представляла интерес. Вояка живо сообразил, насколько сложен и глуп был его здешний маршрут.
   «Ох, найду салагу, душу из него вытрясу», – привычно пообещал себе Палваныч. Он спрятал карту обратно, а мешок пристроил на самое дно телеги – под горшки. От греха подальше.
   Потом залез под тент и сладко задремал.
   За этим занятием его и застали разбойники. Их было пятеро. Шли они из глубины леса, чтобы стащить пару овец из деревенского стада, и случайно наткнулись на телегу Палваныча.
   – Э, братцы, – прошепелявил вожак. – Кажется, повезло нам сегодня.
   Шепелявил главный лиходей из-за того, что был щербат. Еще он был смуглым и одноглазым.
   Его подельники молчаливо согласились. Крадучись обступили повозку, сорвали тент и навалились на спящего Дубовых.
   На стороне разбойников был фактор внезапности. На стороне прапорщика – опыт в драках и нежелание расставаться с наворованным имуществом. Сперва лютая пятерка едва не скрутила Палваныча, но он, еще не разобравшись, с кем имеет дело, дал активнейший отпор, ошеломивший захватчиков. Они отступили, поняв: нахрапом не победить. Особенно четко это понял мужик, получивший кирзой в рыло.
   Прапорщик скатился с телеги, ловко приземлившись на ноги. Обвел нападающих яростным взглядом.
   – Что, бандюги? – процедил он сквозь зубы, расстегивая ремень и оборачивая им кисть правой руки. – Честного человека ограбить хотите?
   Пара лиходеев нехотя потянулись за ножами. Вообще-то эти разбойники не любили убийств, но и не были праведниками. Ремень против пяти человек с двумя лезвиями смотрелся не очень. Палваныч с надеждой скосил глаза на телегу. Коса запуталась где-то в тенте и плаще. Горшок – оружие сомнительное…
   – Ладно, чего надо, Хейердалы? – хрипло спросил он душегубов.
   – Все заберем, – ответил одноглазый, кивком давая подельникам знак к наступлению.
   В течение нескольких последующих мгновений оказалось, что Дубовых недурно кидает левой горшки, разбойники не очень умелы в обращении с ножами и слабо держат удар пряжкой, а их вожак хитер. Тяжелый горшок опустился на голову отчаянно оборонявшегося Палваныча, ставя нокаутирующую точку в драматическом противостоянии прапорщика российской армии и местного преступного мира.
   …Проигравший очнулся, трясясь в телеге. Застонал. Попробовал пошевелиться, не преуспел. Острая боль пронзила запястья и щиколотки.
   «Связали», – понял Палваныч. Голова трещала, как старый трофейный транзистор.
   – Ишь, зашевелился, – мерзким голосишкой проблеял один из разбойников.
   – Не долго осталось, боров, – хрипло пообещал главарь.
   Прапорщик счел разумным промолчать, тем более что во рту был кляп.
   – Что с ним делать будем, Циклоп?
   – Посмотрим… Очень уж он на нашего брата, разбойника, смахивает. Вон рожа какая хитрющая, хоть и тупая…
   Дубовых снова обмяк.
   Разбойничья заимка располагалась не особенно глубоко в Зачарованном лесу. Так, чтобы и набеги было удобно делать, и чтобы обиженные селяне не нашли.
   Конечно, иногда лихие люди сами сталкивались со страшными обитателями Зачарованного леса. Вурдалак шальной забежит, задерет одного-другого разбойника. Ведьма злая муравьев или жуков нашлет на заимку по прихоти или в отместку за то, что ненароком потоптали траву заветную. Бывает, птицеящер голодный нападет. В общем, спокойствия мало.
   Всего в разбойничьей заимке стояло три дома, по две семьи в каждом. Были и жены, и детишки. Один висельник всегда оставался на страже поселка, а остатняя пятерка ходила на промысел.
   Порой наступали тяжелые времена. Например, если погибал кто-то из разбойников. Тогда тылы защищали женщины и дети, а мужики совершали набеги. Случалось, они пристрастно высматривали в какой-нибудь из окрестных деревень и захватывали в плен парня или дядьку, притаскивали к себе, предлагали войти в братство. Почти все соглашались. Отказавшихся хоронили недалеко от заимки.
   Почему этот поселок существовал уже несколько десятилетий и отчего люди выбрали этот образ жизни, история умалчивает. Она вообще любит помолчать, история…
   Нынешний день разбойникам удался. Во-первых, добыли лошадей и коника. Во-вторых, телегу с горшками и крепким матерчатым тентом. В-третьих, главарь серьезно рассчитывал переманить захваченного крепыша в шайку.
   Заимка как раз потеряла шестого кормильца. Бедолагу поломал говорящий медведь, гуляющий по лесу и задающий людям разные глупые загадки. Не отгадал – поломает. Отгадал – задерет. Несчастливый разбойник не отгадал.
   Без добытчика остались тридцатипятилетняя баба и двое детишек – мальцы восьми и одиннадцати лет. Правда, не его детишки, а предыдущего мужа, нарвавшегося во время грабежа на крестьянские вилы.
   Когда телега подъезжала к заимке, из засады, устроенной на дереве, выскочили пострелята, соскользнули по потайной веревке и завопили на бегу, торопясь обогнать вернувшихся разбойников:
   – Матка, матка, нам нового папку привезли!
   Залаяли тощие дворняги. Из домов вышли женщины и дети.
   – Ну, Трина, согласится добрый молодец горшечник с нами промышлять – будет твоим! – громко пообещал вдове главарь.
   Трина была под стать прапорщику: дородная, невысокая и такая же красавица.
   Тяжелого бессознательного Палваныча сгрузили наземь, облили водой.
   Пленный зашевелился, замычал, морщась от вернувшейся головной боли.
   – Эй, вы бы ему вообще руки-ноги ножами отхватили! – крикнула Трина, глядя на посиневшие кисти прапорщика.
   – Ай да женщина! – захохотал главарь. – Еще олень живехонек, а шкурку уже не смей помять!
   Разбойники заржали.
   – А ты, Циклоп, хоть и мужик, да соображения у тебя меньше, чем у бабы, – едко ответила вдова, передразнивая шепелявящего разбойника. – Тебе нужен добытчик? Так какого рожна ты его калечишь?
   Теперь одобряюще усмехнулись жены да старшие девчонки.
   – Ладно, развяжите, – велел главарь.
   Освобожденный от пут Палваныч стал растирать запястья, потом выдернул кляп. Сел, чувствуя, как к посиневшим местам приливает кровь, кожу щекочут первые покалывания…
   – Ну, брат горшечник, – Циклоп ткнул его носком башмака. – Есть к тебе разговор. Выбирай, с нами ты или нет. Ежель с нами, то будет тебе женщина и, не обессудь, пара деток. Станешь об их прокорме заботиться, с нами промышлять…
   – Ага, горшечников всяких трясти, – вклинился долговязый худющий разбойник.
   – Заткнись, Жердь, – рявкнул главарь и вернулся к теме. – А если не любо тебе жизнью вольной жить, иди на все четыре стороны.
   В пальцы Палваныча пришла адская ломота.
   – Уй-е! – выдохнул он, прижимая руки к пузу.
   – Это значит «да» или «нет»? – расплылся в садистской улыбке Циклоп.
   Прапорщик внимательно посмотрел в лицо главаря.
   «Хрена лысого он мне даст уйти, битюг окаянный», – понял Палваныч.
   – Ну… – прохрипел он. – Люди вы, я гляжу, веселые. Оценил. Харю тому, кто меня связывал, я, скорее всего, разобью. А в остальном вы меня устраиваете.
   Теперь уже ржали все.
   – Но мы тебя проверим, горшечник, – пообещал Циклоп. – Забирай мужика, Трина. Властью, данной мне самим же мной, объявляю вас мужем и женой. Пацаны, дайте уход лошадям. С остальным барахлом завтра разберемся.
   Люди потихоньку разошлись. Остались женщина с двумя пареньками. Ребята занялись лошадями.
   – Я Трина.
   – Пауль, – ответил прапорщик.
   – Пойдем, Пауль.
   «Они называли меня горшечником, стало быть, не нашли мешков с золотыми вещицами. Хорошо…» – размышлял Палваныч, топая за новой женой и строя планы побега.
   Половина дома Трины поражала пестротой и бедностью. Предыдущие кормильцы натаскали всякого ненужного барахла, и в горнице раз и навсегда создалось настроение цирка шапито – вроде бы и цветасто, да голо. Большое лоскутное одеяло на единственной широченной кровати, половик, сшитый из цыганских тряпок, дубовый стол и хлипкие табуретки. Черная от копоти печь. Штук шесть сундуков. Дырявые, но чистые занавески…
   Все, что зависело от Трины, было аккуратным, а вот домовитого хозяина явно не хватало.
   – И что дальше? – хмуро поинтересовался прапорщик, сев на качающуюся скрипящую лавку.
   – Помойся. Вот полотенце. Лохань с водой во дворе. Потом поговорим. А вечером – свадьба. Ты привез хорошее приданое, – улыбнулась женщина.
   «А улыбка у нее красивая», – отметил Палваныч.
   Он помылся, отдуваясь и плещась, словно бегемот.
   Вернулся в дом.
   – Инструменты есть?
   – Что?
   – Молоток, гвозди, другое…
   – А! Сейчас, сейчас, – Трина открыла крайний сундук и достала из него ящичек с инструментами.
   В следующий час прапорщик починил лавку, табуретки, укрепил стол, подправил сундуки, подновил дверь.
   – Мел есть?
   Мел нашелся у соседки. Трина сходила, принесла. Палваныч развел с водой, нарвал травы, связал подобие кисти, выбелил печь.
   Вспомнил про мешок муки, лежавший в телеге. Принес.
   Он сам не объяснил бы, что за благотворительность на него напала. Просто в охотку было, и от головной боли отвлекало.
   Женщина приготовила обед, позвала детей.
   Поели пареной репы. Что может быть сытнее и проще?
   Затем пацанов выставили на улицу, а сами вновь сели за стол у окна и проговорили оставшиеся полдня о жизни непутевой.
   Прапорщик Дубовых ощущал себя, будто в купе плацкартного вагона. За занавесками – Зачарованный лес, напротив – задушевная собеседница.
   Трина рассказала о том, как малюткой пошла за грибами в лес и заблудилась, вышла к заимке. Как первый муж привез ей из очередного набега золотые серьги, а на следующий день получил вилы в брюхо. Она тогда снесла эти серьги прочь от заимки и зарыла, навсегда забыв место. Потом про второго… Про детишек…
   Палваныч поведал о своей семейной жизни, прервавшейся на самом излете. Разошлись с женой, буфетчицей. Разлюбила. Ведь если у мужика комната в малосемейке, а не отдельная квартира улучшенной планировки, то о любви не может быть и речи. Тем более с прапорщиком N-ского полка ракетных войск Российской Федерации после распада Союза Советских Социалистических Республик.
   Разволновавшийся Палваныч излагал свою историю в лицах, а Трина слушала внимательно, хотя не понимала практически ничего из очень умного рассказа Пауля. Чувствовалось, что на родине он был далеко не последним человеком.
   А уж когда в повествовании стал фигурировать лысый король распавшегося Союза, женщина догадалась: ее новый муж был фигурой если не равной королю, то сопоставимой с ним по величию.
   Такое сокровище упускать нельзя.
   Новобрачных позвали на пир.
   Обычай разбойничьей заимки предписывал устроение свадеб не виновниками торжества, а остальными поселенцами. Это было одновременно и праздничным подарком, и экономило средства каждой молодой семьи.
   На освещенном факелами общем дворе стояли сдвинутые столы. Снеди было мало, зато браги – вдосталь. В центре сидел Циклоп, по краям – вся разбойничья братия.
   – А вот и молодые! – проорал уже размявшийся брагой главарь. – Садитесь, садитесь…
   Началась свадьба. Вступающим в брак желали всякого. Как правило, здоровья и богатства. И только барыга, получивший намедни сапогом в рожу, искренне пожелал прапорщику:
   – Чтоб ты сдох!
   Обиженного быстро усмирили, пир продолжился.
   Перекусив и подвыпив, взрослые стали петь, кое-кто подыгрывал на рожке и лютне. Дети плясали.
   Как водится, сначала орали что-то очень веселенькое, иногда похабное, иногда не очень. Например, голосили хором такое:

 
Ехал Гансль через мост,
Встал в повозке во весь рост,
Жаба прыгнула в уста,
Он и бухнулся с моста.
 
 
Жил в столице бургомистр,
Был в делах амурных быстр,
Ляжет с дамою в кровать,
А уже пора вставать!
 
 
А над рынком в Стольноштадте
Птицеящер пролетал.
Все забрались под прилавки,
Я ж корзиночку украл.
 

   Потом пригорюнилась свадьба, притухла. Пустила пьяную слезу. Дернула минорные струны, выдула из рожка жалобные всхлипы:

 
Я хотел въехать в город на белом коне…
Да хозяйка корчмы улыбнулася мне…
Конь понес, сиганул он в пучину с моста…
Ох, и страшная силушка ты, красота…
 

   Захмелевший прапорщик задумался, отчего так часто в местных песнях фигурирует мост как объект, с которого падают герои. В своих интеллектуальных изысканиях Палваныч не пришел ни к чему путному, остановившись на версии, что это совпадение.
   – Эх, хорошо у вас и просто, будто в армии! – признался он новой супруге.
   Та обняла его, словно политрук, только мягче и приятнее.
   Поднялся Циклоп.
   – А сейчас не делайте завистливые рожи – мы провожаем молодых на брачное ложе!
   Трина увлекла Палваныча в дом.
   – А это… дети? – спросил прапорщик.
   – У соседей, – отмахнулась Трина.
   Больше они не говорили. Одержав несколько тактических побед, завладев стратегическими высотками, прапорщик форсировал события…
   А застолье продолжалось и затихло, лишь когда закончилась выставленная на столы брага.

Глава 11
Рыцарь и принцесса, или Прогулка с динозаврами

   Слава, она что наркотик: стоит потерять и – ломки. Граф Михаэль Шроттмахер места себе не находил, чувствуя, как уплывает его популярность. Уже никто не кричал и не подкидывал шапки, когда он проезжал на верном коне по улицам Стольноштадта. Дамы откровенно зевали, слушая его серенады, потом сдержанно благодарили за доставленное эстетическое удовольствие и уходили в покои, хотя еще несколько дней назад любая норовила скинуть рыцарю с балкона специальную веревочную лестницу!
   Михаэль ночей не спал. Мучался, придумывая планы возвращения на рыцарский Олимп. Боже! Он никуда и не делся с этого самого Олимпа, вон они, шесть чемпионских кубков в специальном серванте красного дерева… Но сердца людей были не со Шроттмахером.
   Вечером Михаэль вызвал герольда. Тот примчался. Граф сидел за столом и в нетерпении выбивал пальцами дробь.
   – Ах, вот и ты! Сделай мне поединок, Клаус, – рыцарь буравил герольда бешеным взглядом. – Устрой внеплановый бой с этим проклятым Николасом! Он где-то в городе… Дураку Вильгельму Патлатому этим утром насовал голыми руками. Ха-ха. Я докажу… Я покажу, какой он могучий.
   – Вы уверены, хозяин? – Клаус пристально посмотрел в красные глаза Шроттмахера. – Граф, дерущийся неизвестно с кем… Это не поднимет вашего престижа, вы не находите?
   – Я нахожу, что меня забыли! – вскричал Михаэль, проламывая массивным кулаком дубовую столешницу.
   – Осмелюсь напомнить, – сдержанно произнес герольд. – Этот стол подарил вам король Генрих…
   – Ничего, еще подарит, – граф сморщился, мол, не отвлекайся от предмета обсуждения. – Хочу бой с Николасом. Хочу вернуть себе проклятый успех! Ты понял?
   Клаус молча кивнул.
   – Вот и славно, вот и выполняй.
   Рыцарь стал сосредоточенно осматривать обломки королевского подарка, давая слуге понять, что аудиенция окончена.
   Герольд покинул дом графа, мысленно браня его самыми последними, изобретенными в этом году словами.
   «Где я отыщу проклятого Николаса? – спросил себя Клаус, бредя по сумеречному городу. – Коль скоро он здесь, наверное, есть смысл поговорить с Патлатым».
   Но Николас Могучий был вовсе не в Стольноштадте. Он бегал по полянке вокруг Пестрой Шкурки и ругался на весь Зачарованный лес.
   – Ну, ворье! – негодовал он, не в силах смириться с пропажей походного мешка. – Казанский вокзал, а не лес!
   – Зачем ты его оставил? Взял бы с собой… – подлила масла в огонь принцесса Катринель.
   Коля наставил палец на девушку и открыл рот, намереваясь сказать что-нибудь громкое и не светское, но сдержался. Негоже с девчонкой браниться.
   – Карта была в мешке… Еще всякие мелочи… – стал припоминать Лавочкин. – Все ерунда. Но без карты мы не попадем к пряничному домику.
   – И что теперь? – принцесса тихо захныкала.
   – Теперь? У нас есть тарелка с веретеном, которое показывает на тебя. Еще есть мое знамя. Плюс шапка-невидимка. И вот, – Коля похлопал себя по бедру, – кинжал Тилля Всезнайгеля. Я придумал! У нас должно получиться!
   Девушка вопросительно посмотрела на солдата.
   – Кинжал чей? Мудреца, – начал объяснение парень. – Берем веретено и кинжал, трем их друг о друга. Веретено должно будет указать путь к мудрецу, то есть в Стольноштадт. Во всяком случае, на тебя его настроили именно таким образом.
   – А сработает?
   – Вот и проверим.
   Сработало.
   Веретено перестало преследовать Катринель и развернулось в сторону, противоположную зарослям, в которых Коля нашел принцессу.
   Правда, она не обрадовалась.
   – Сдашь меня отчиму, да? – девушка отошла от солдата.
   – Вовсе нет, глупая, – ответил Лавочкин. – Мы проберемся к Тиллю. Ночью. А он придумает, где тебя спрятать.
   – Рискованно.
   – И да, и нет. Уж где тебя не будет искать папаша Генрих, так это в городе!
   – Ну, не знаю… – Катринель все еще сомневалась в успехе.
   – Сейчас-то у нас с тобой совсем другая проблема, – сказал Коля. – Проблема ночлега. Есть у меня тут одно знакомое дерево…
   Когда солдат с принцессой вышли к говорящему дубу, было совсем темно. Дуб с радостью позволил молодым людям переночевать в своей кроне. Точнее, Катринель он позволил лечь в теплое, устланное соломой дупло. Лавочкин пристегнул себя ремнем к толстой ветке и поспал, более-менее удобно сидя в развилке. Было прохладно, однако терпимо.
   Конечно, принцессы не обучены лазить по деревьям. Поэтому солдат сначала втащил Катринель наверх, а потом бережно спустил в дупло. Обошлось без травм.
   Наутро, поблагодарив дуб за гостеприимство, молодые люди откланялись. Отойдя на порядочное расстояние от дерева, Коля спросил спутницу:
   – Хочешь есть?
   – Издеваешься? Конечно, хочу.
   – Тогда добро пожаловать на концерт для флейты с цыпленком! – провозгласил парень, вытащил дудку и извлек две фальшивые ноты.
   На земле возникли две фирменные порции.
   Принцесса была в восторге.
   – Какая прелесть! – она наслаждалась запахом. – А где же вилка и нож?
   – Извините, ваше высочество, у нас все по рабоче-крестьянски.
   Голод взял верх над манерами. С курятиной и элем было покончено в считанные минуты.
   Откушав, путники зашагали к Стольноштадту. Они набрели на ключ, бивший из-под большого замшелого камня. Напились, умылись. Выяснилось, что принцесса очень даже ничего. Просто писаная красавица. Если бы еще не синяки под обоими глазами… Но такова уж природа шишек, появляющихся на лбу: пара дней, и вот они – фингалы.
   Умываясь, Катринель уронила в воду медальон. Коля потянулся выловить, но она поспешно оттолкнула его руку и достала драгоценность сама. Парень пожал плечами: мол, хотел, как лучше…
   Девушка собралась помыть волосы, но солдат отговорил. Бродить по ночной столице с золотой головой – занятие опасное. Или башку отвернут, или королю донесут, что беглую падчерицу-невесту видели.
   – Побудь Пестрой Шкуркой еще денечек, – посоветовал Коля принцессе.
   Та, скребя макушку, согласилась.
   Чтобы дорога бежала быстрее, Лавочкин предложил Катринель рассказывать истории. Ему и пришлось отдуваться первым.
   – Расскажу-ка я тебе, как простой артист стал королем, – приступил Коля. – Пойдет тема?
   – Пойдет!
   – Было это или не было, я уже сам, честно признаюсь, начал сомневаться. В некоем демократическом королевстве жил бедный комедиант. Он играл разные роли. То героя-любовника, то детектива, то опять героя-любовника, то опять сыщика, в общем, разноплановый актер. Лицедействовал он, лицедействовал, денег много заработал. А по молодости бунтарем слыл, свободолюбом этаким. Но в один прекрасный день проснулся он и думает: «Что же я все кривляюсь? Что дебоширю и познаю мимолетную любовь многих женщин, в основном коллег по творческому цеху? А не стать ли мне королем?» И ушел наш комедиант с подмостков, перестал быть свободолюбом и заделался самым натуральным консерватором. Ну, парнем, который хочет, чтобы все было по-старому, без перемен, и ведет себя образцово, как мумия в музее. А если консерватор дебоширит и познает мимолетную любовь многих женщин, то делает это тихо, чтобы никто не узнал. Сначала бывший комедиант на волне сценической популярности стал сенатором. Знаешь, кто такой сенатор? Член сената. А сенат – сборище мужиков, которые делают вид, что помогают королю управлять страной, но на самом деле пытаются короля контролировать… Что ты сказала, Катринель? Ах, да. Я бы и сам их разогнал, будь моя воля. Но такие уж у них порядки. Дальше ты вообще очумеешь… В общем, поболтался актер в сенате, речи всякие лопотал, законы разные одобрял-отвергал, а потом в один прекрасный день выдвинул свою кандидатуру на выбор короля. Да-да. Там у них короля выбирают на четыре года. Тайным голосованием. Что такое тайное голосование? А это голосование, при котором настоящее распределение голосов остается тайной для избирателя. Очень удобная штука. Правда, что-то в последнее время она в том королевстве стала сбои давать… Вот… Выдвинул он себя в короли. Народ вспомнил, как он по молодости на подмостках блистал, и выбрал его аж на два срока. Тут и сказке конец, а кто слушал, теперь сам поведает свою историю.
   – Сейчас-сейчас, – закивала Катринель. – Только ты уж прости, в сказку твою я не верю. Надо же такой дурацкий уклад в королевстве иметь! Каждые четыре года тратиться на какие-то выборы, держать при себе толпу каких-то сенаторов… А король на четыре года – просто нонсенс!