Страница:
6 июня 1562 года под стенами Лиму, где окопались протестанты, молодой капитан-католик первым устремился к штурмовой лестнице, приставленной к стене города, но был тут же изрешечен пулями, пущенными из мушкета. Ла Поплиньер, который был свидетелем события, пояснил, что честолюбивый офицер, неудовлетворенный своим послужным списком, навестил в Салоне Нострадамуса, чтобы тот предсказал ему будущее. Астролог сказал, что шансы капитана Пена (так звали честолюбца) на блестящую карьеру велики, но что он должен прежде проявить себя достойным ее. Отсюда и самоубийственная отвага, которую тот выказал на поле своей последней битвы. Мемуарист заканчивает свой рассказ назиданием: вот что значит «следовать предсказаниям астрологов и некромантов, не ведая того, что лишь одному Богу оставлено предвидение будущего!».
[112]Впрочем, не нужно быть астрологом, психологом или богословом, чтобы снять с Нострадамуса ответственность за гибель несчастного храбреца. Никто, кроме войны, не виноват в том, что молодой офицер пал на поле битвы; это так же очевидно, как и то, что Нострадамус не советовал ему бросаться грудью на дула мушкетов. Это признает даже Ла Поплиньер (к слову сказать, протестант, стремившийся этим рассказом разоблачить «католические суеверия»).
К августу—сентябрю 1562 года относится переписка Нострадамуса с авиньонцем Франсуа Бераром, [113]фискальным адвокатом папской легации и страстным алхимиком. Будучи моложе Нострадамуса на 25 лет, Берар являлся горячим поклонником предсказателя. В марте, когда Нострадамус был в Авиньоне, он направил ему некое магическое кольцо, чтобы салонский маг изучил его. Религиозные войны и повседневные дела отвлекли друзей от переписки, и лишь 17 августа Нострадамус получил с оказией письмо от Берара, в котором тот просил предсказателя одолжить ему свою астролябию, герметическую книгу и «другие предметы», составить несколько астрологических карт (в том числе и самого Берара), исследовать кольцо, но главное – разрешить ему, Берару, принять участие в оккультных изысканиях пророка. Тот ответил своему адепту длинным письмом на латыни, которое в конце августа сам отвез в Авиньон и из которого бедный Берар не понял ничего. Адвокат-алхимик пригласил Нострадамуса в гости, чтобы вручить ему плату за исследование и, видимо, позаниматься вместе натурфилософией. Что было дальше – неизвестно.
Письмо Нострадамуса Берару сохранилось; помимо туманных рассуждений о волшебных свойствах кольца, в нем содержатся любопытные алхимические сведения, в частности – рецепт пресловутого «эликсира жизни». В «Альманахах» и «Пророчествах» Нострадамус решительно отвергал алхимию как преступный промысел (в XVI веке большое число алхимиков было подвергнуто наказаниям разной степени тяжести за подделку и порчу монеты). Однако в реальности его отношение к этой науке было более сложным. Подобно тому как астрологи в тогдашнем общественном и научном сознании разделялись на шарлатанов и натурфилософов, алхимия в высшем своем проявлении была призвана помочь человеку в исследовании природы, в том числе и в медицинских целях. «Эликсир жизни» Нострадамуса – именно из этого натурфилософского ряда. Его рецепт написан акростихом, первые буквы строк которого образуют слово NOSTRADAMES. Последовательность действий по синтезу эликсира такова: в реторту помещается очищенное серебро, руды, содержащие цинк и медь, миртовое масло, молибденовые опилки и сера. Затем сосуд герметично закупоривается и подвергается термической обработке на сильном огне, раздуваемом мехами; в качестве топлива используется виноградная лоза. Результатом должно стать жидкое золото, каковым следует поить принцев, королей и императоров для продления жизни. По-видимому, в результате этого совместного кипячения металлов и руд в масле получались нерастворимые в воде оксиды и сульфиды, действительно напоминающие мелкодисперсное золото в масляной взвеси, [114]– соединения для организма столь же безвредные, сколь и бесполезные.
Следует отметить, что Нострадамус ездил в Авиньон вместе с сыном Сезаром, который впоследствии утверждал, что своими глазами видел труп казненного 9 сентября Перрена Парпаля. [115]Возможно, что вместе с письмом предсказатель отвез в Авиньон рукопись своего альманаха на 1563 год. Лион, где обычно печатал свои книги Нострадамус, был в руках протестантов, и ему пришлось обратиться к авиньонскому издателю Пьеру Ру. В свое время тот выпустил памфлеты «Французского Геркулеса» и Лорана Виделя, однако теперь он с радостью взялся за печатание альманаха Нострадамуса; и автор, и книгоиздатель перед лицом религиозной смуты приноравливались к обстоятельствам.
В 1562 году ярый кальвинист Конрад Бадий опубликовал очередную сатиру на Нострадамуса:
Позиция Нострадамуса была весьма схожа с «верой» Франсуа Рабле, которую автор «Гаргантюа» изложил в сатирическом рассказе об острове, населенном «папеманами» и «папефигами» (то есть теми, кто показал фигу портрету папы). Французскому интеллектуалу XVI века и те и другие представлялись одинаково ущербными, ограниченными в своем интересе к узким вопросам схоластики, казавшимся смешными и незначительными перед лицом Космоса. А поскольку любая ограниченность приводит к злобе, насилию и оскудению разума, то интеллектуал позднего Возрождения считал ниже своего достоинства смешивать религию – как и науку [117]– с политикой и примыкать к тому или иному течению. Историк Джордж Сартон пишет: «Отрадно вспомнить, что Копернику в его расчетах помогал гораздо более молодой человек, Георг Иоахим Ретик, который посещал его и жил с ним более двух лет… Коперник был каноником Фромборкского собора, в то время как Ретик являлся профессором протестантского Виттенбергского университета. В то время, когда ненависть, отделявшая католиков от протестантов, была горячей, словно адское пламя, старый каноник и молодой протестант-математик жили и работали вместе, словно братья. Наука не просто интернациональна, она почти всегда находится «аи dessus de la melee» (фр.:над схваткой); она объединяет всех людей в величественном труде – поиске истины». [118]
Сочувствие к гонимым протестантам было проявлением гуманности к людям, вся вина которых заключалась в том, что они исповедовали религию, отличную от государственной. Такая симпатия во времена Нострадамуса отнюдь не исключала верности католицизму – во всяком случае, в среде образованных гуманистов. Лозунгом многих из них было: «Я христианин, а принадлежность к той или иной церкви не так важна». Тем более что за религиозными столкновениями чаще всего стояло нечто гораздо более приземленное – борьба за власть и передел собственности.
Конфронтация «папеманов» и «папефигов» привела к кровопролитию, вступавшему в вопиющее противоречие с идеалами христианства, за чистоту которого якобы боролись обе стороны. Нострадамусу и его единомышленникам претила как лицемерная религиозность властей предержащих, в большинстве своем использовавших христианскую риторику для укрепления личного господства, так и наивно-агрессивное кликушество простонародья; в Святую пятницу 1561 года Нострадамус на своем опыте убедился, до каких эксцессов может довести то, что французы называют «верой угольщиков». Вслед за Рабле он мог сказать словами Пантагрюэля: «Я велю проповедовать Твое святое Евангелие так, чтобы оно доходило во всей своей чистоте, простоте и подлинности, ересь же кучки папистов и лжепророков, отравивших весь мир своими чисто человеческими нововведениями и извращенными вымыслами, будет у меня искоренена».
1563 год ознаменовался новой волной критики Нострадамуса. Вышли два анонимных кальвинистских сочинения, пародирующих приведенные выше стихи Пьера Ронсара, посвященные Нострадамусу. Правда, главной мишенью их авторов был сам поэт, но Нострадамус стал своего рода символом, «другом врага», которого следовало втоптать в грязь, чтобы тем самым опорочить и воспевателя.
«Палинодия Пьеру Ронсару на его „Речи о невзгодах нашего времени“» обличала Нострадамуса ни много ни мало в служении Сатане:
К началу 1563 года относится и событие, описанное видным протестантом Теодором де Безом. Он сообщал о панике, вызванной не дошедшим до наших дней письмом Нострадамуса в Тулузу (в предыдущем году в ходе уличных боев между гугенотами и католиками этому городу был нанесен тяжелейший ущерб): «15 февраля того же года город чуть не был полностью разрушен из-за новой смуты, произошедшей вследствие письма, которое прислал в Тулузу пресловутый астролог Нострадамус. В нем он писал, обращаясь к нескольким гражданам, что им следует быть начеку, поскольку городу в тот день угрожает опасность быть захваченным. По предписанию указанного пророка были усилены караулы и другая стража по всему городу. Народ, увидев оружие в руках даже у представителей судебной власти, так возмутился, что той же ночью в городе чуть было не воцарился полный беспорядок… Вот что значит доверять этим канальям предсказателям и гадателям, наказуемым по всем законам божественным и человеческим, в частности согласно пункту, принятому Штатами в Орлеане! Ныне эти мерзости, как справедливо назвал их Господь, разрушают царства и республики. Во Французском же королевстве более, чем в любом другом государстве на земле, правильные и благочестивые ордонансы остаются лишь на бумаге». [119]
Умеренная критика Нострадамуса в тот период была представлена Жаном Марконвилем, дворянином из Монгубера, автором небезынтересной книги под названием «Recueil memorable des cas merveilleux»(«О таинственных и знаменательных событиях»). Марконвиль возражал против категоричности, с которой в альманахах, подписанных именем Нострадамуса, предсказывались политические и религиозные катаклизмы: «Также они (астрологи. – А. П.) писали и предсказали, что нынешний 1563 год трудно пережить, потому что он полон невзгод и несчастий, а один из них (Нострадамус. – А. П.) дерзнул написать, будто в [этом году] сдвиги и изменения произойдут не только в погоде и государственной жизни, но также и в религии. Но я думаю, что это переходит границы натурфилософии и [он] похож более на лукианового Икаромениппа, чем на математика или астролога, чье дело – описывать и предсказывать смену времен года, разнообразие погоды, движение планет согласно их естественному курсу, а не предрекать события в жизни королей, их смерть, начало войн и смут, их завершение, перемены в государстве, сдвиги в религии. Ибо это выходит за границы природы и является [попыткой] присвоить себе свойство, которое Господь оставил за Собой, а именно предведение, знание будущих событий, предопределенных Его священной непреложной волей. В этом-то и состоит совершенство Его божественности, всевластия и всезнания, каковые превосходства и преимущества Он не предоставляет никому, сохраняя это знание за собой в первой и последней инстанции. Вот почему стремление предсказывать такие вещи, превосходящие человеческий рассудок, есть намерение присвоить Божественное предведение и намерение (поскольку оно в этом и заключается) удалить Бога из Его консистории и узкого совета, или уподобиться Икаромениппу, который бахвалился тем, что летал по небу, [проникнув туда] через железную калитку». [120]
Здесь Марконвиль почти дословно повторяет аргументы «Французского Геркулеса», хотя тон его значительно мягче – першеронский дворянин дискутирует, а не проклинает. Альманах на 1563 год, на которой ссылается Марконвиль, сохранился до наших дней; он действительно содержит предсказания «серьезных перемен в царствах и религиях». Однако этот альманах… поддельный! В подлинных альманахах Нострадамуса на этот год столь категоричных заявлений нет.
Впрочем, Марконвиль несомненно читал как минимум одно подлинное сочинение Нострадамуса. В той же книге он приводит подробное описание эпидемии чумы в Провансе в 1546 году, слово в слово заимствованное из кулинарно-косметического трактата предсказателя. [121]Однако имени автора этого описания Марконвиль не счел нужным упомянуть – как и нынешние критики пророка, он не желал видеть в его творениях ни единой крупицы истины.
Глава девятая
К августу—сентябрю 1562 года относится переписка Нострадамуса с авиньонцем Франсуа Бераром, [113]фискальным адвокатом папской легации и страстным алхимиком. Будучи моложе Нострадамуса на 25 лет, Берар являлся горячим поклонником предсказателя. В марте, когда Нострадамус был в Авиньоне, он направил ему некое магическое кольцо, чтобы салонский маг изучил его. Религиозные войны и повседневные дела отвлекли друзей от переписки, и лишь 17 августа Нострадамус получил с оказией письмо от Берара, в котором тот просил предсказателя одолжить ему свою астролябию, герметическую книгу и «другие предметы», составить несколько астрологических карт (в том числе и самого Берара), исследовать кольцо, но главное – разрешить ему, Берару, принять участие в оккультных изысканиях пророка. Тот ответил своему адепту длинным письмом на латыни, которое в конце августа сам отвез в Авиньон и из которого бедный Берар не понял ничего. Адвокат-алхимик пригласил Нострадамуса в гости, чтобы вручить ему плату за исследование и, видимо, позаниматься вместе натурфилософией. Что было дальше – неизвестно.
Письмо Нострадамуса Берару сохранилось; помимо туманных рассуждений о волшебных свойствах кольца, в нем содержатся любопытные алхимические сведения, в частности – рецепт пресловутого «эликсира жизни». В «Альманахах» и «Пророчествах» Нострадамус решительно отвергал алхимию как преступный промысел (в XVI веке большое число алхимиков было подвергнуто наказаниям разной степени тяжести за подделку и порчу монеты). Однако в реальности его отношение к этой науке было более сложным. Подобно тому как астрологи в тогдашнем общественном и научном сознании разделялись на шарлатанов и натурфилософов, алхимия в высшем своем проявлении была призвана помочь человеку в исследовании природы, в том числе и в медицинских целях. «Эликсир жизни» Нострадамуса – именно из этого натурфилософского ряда. Его рецепт написан акростихом, первые буквы строк которого образуют слово NOSTRADAMES. Последовательность действий по синтезу эликсира такова: в реторту помещается очищенное серебро, руды, содержащие цинк и медь, миртовое масло, молибденовые опилки и сера. Затем сосуд герметично закупоривается и подвергается термической обработке на сильном огне, раздуваемом мехами; в качестве топлива используется виноградная лоза. Результатом должно стать жидкое золото, каковым следует поить принцев, королей и императоров для продления жизни. По-видимому, в результате этого совместного кипячения металлов и руд в масле получались нерастворимые в воде оксиды и сульфиды, действительно напоминающие мелкодисперсное золото в масляной взвеси, [114]– соединения для организма столь же безвредные, сколь и бесполезные.
Следует отметить, что Нострадамус ездил в Авиньон вместе с сыном Сезаром, который впоследствии утверждал, что своими глазами видел труп казненного 9 сентября Перрена Парпаля. [115]Возможно, что вместе с письмом предсказатель отвез в Авиньон рукопись своего альманаха на 1563 год. Лион, где обычно печатал свои книги Нострадамус, был в руках протестантов, и ему пришлось обратиться к авиньонскому издателю Пьеру Ру. В свое время тот выпустил памфлеты «Французского Геркулеса» и Лорана Виделя, однако теперь он с радостью взялся за печатание альманаха Нострадамуса; и автор, и книгоиздатель перед лицом религиозной смуты приноравливались к обстоятельствам.
В 1562 году ярый кальвинист Конрад Бадий опубликовал очередную сатиру на Нострадамуса:
Бадий явно не знал о том, что объект его критики был причислен толпой католических фанатиков к числу гугенотов и чуть не лишился из-за этого жизни. В определенном смысле Нострадамус оказался между двух огней – жесткого неприятия со стороны протестантов и подозрения католиков. Будучи интеллектуалом-одиночкой, он не мог примкнуть ни к одному из враждующих лагерей и по этой причине получал удары от обоих.
Я забыл сказать вкратце,
Что он бурлит рифмами, как кипящая смола,
Но для служителя заутрени
Он слишком плохо строит женские рифмы.
Его стихи – как стременные ремни:
Чересчур короткие спереди и длинные сзади,
И рождены под тем горизонтом,
Где нет ни смысла, ни разума.
Так что этот ученый Гомер,
Кажется, сын глупой матери,
Которая когда-то рифмовала во сне
Или, скорее, спала, рифмуя. [116]
Позиция Нострадамуса была весьма схожа с «верой» Франсуа Рабле, которую автор «Гаргантюа» изложил в сатирическом рассказе об острове, населенном «папеманами» и «папефигами» (то есть теми, кто показал фигу портрету папы). Французскому интеллектуалу XVI века и те и другие представлялись одинаково ущербными, ограниченными в своем интересе к узким вопросам схоластики, казавшимся смешными и незначительными перед лицом Космоса. А поскольку любая ограниченность приводит к злобе, насилию и оскудению разума, то интеллектуал позднего Возрождения считал ниже своего достоинства смешивать религию – как и науку [117]– с политикой и примыкать к тому или иному течению. Историк Джордж Сартон пишет: «Отрадно вспомнить, что Копернику в его расчетах помогал гораздо более молодой человек, Георг Иоахим Ретик, который посещал его и жил с ним более двух лет… Коперник был каноником Фромборкского собора, в то время как Ретик являлся профессором протестантского Виттенбергского университета. В то время, когда ненависть, отделявшая католиков от протестантов, была горячей, словно адское пламя, старый каноник и молодой протестант-математик жили и работали вместе, словно братья. Наука не просто интернациональна, она почти всегда находится «аи dessus de la melee» (фр.:над схваткой); она объединяет всех людей в величественном труде – поиске истины». [118]
Сочувствие к гонимым протестантам было проявлением гуманности к людям, вся вина которых заключалась в том, что они исповедовали религию, отличную от государственной. Такая симпатия во времена Нострадамуса отнюдь не исключала верности католицизму – во всяком случае, в среде образованных гуманистов. Лозунгом многих из них было: «Я христианин, а принадлежность к той или иной церкви не так важна». Тем более что за религиозными столкновениями чаще всего стояло нечто гораздо более приземленное – борьба за власть и передел собственности.
Конфронтация «папеманов» и «папефигов» привела к кровопролитию, вступавшему в вопиющее противоречие с идеалами христианства, за чистоту которого якобы боролись обе стороны. Нострадамусу и его единомышленникам претила как лицемерная религиозность властей предержащих, в большинстве своем использовавших христианскую риторику для укрепления личного господства, так и наивно-агрессивное кликушество простонародья; в Святую пятницу 1561 года Нострадамус на своем опыте убедился, до каких эксцессов может довести то, что французы называют «верой угольщиков». Вслед за Рабле он мог сказать словами Пантагрюэля: «Я велю проповедовать Твое святое Евангелие так, чтобы оно доходило во всей своей чистоте, простоте и подлинности, ересь же кучки папистов и лжепророков, отравивших весь мир своими чисто человеческими нововведениями и извращенными вымыслами, будет у меня искоренена».
1563 год ознаменовался новой волной критики Нострадамуса. Вышли два анонимных кальвинистских сочинения, пародирующих приведенные выше стихи Пьера Ронсара, посвященные Нострадамусу. Правда, главной мишенью их авторов был сам поэт, но Нострадамус стал своего рода символом, «другом врага», которого следовало втоптать в грязь, чтобы тем самым опорочить и воспевателя.
«Палинодия Пьеру Ронсару на его „Речи о невзгодах нашего времени“» обличала Нострадамуса ни много ни мало в служении Сатане:
Другой автор, напечатавший в Лионе «Предостережение Королеве-матери относительно „Речей о невзгодах нашего времени“ Пьера Ронсара», обличал Нострадамуса как дерзкого астролога, приписывающего хороводу созвездий власть над судьбами людей в ущерб Божьему промыслу:
Франция, все это несчастье – от твоего безрассудства.
Господь своим гласом тысячу раз предупреждал тебя об этом.
Но добро ты не принимаешь в расчет,
Ты должна покраснеть от стыда
Оттого, что смеешься над пророками, которых Господь
Избирает в число детей твоих и помещает
В твое чрево, чтобы они, появившись на свет, предсказали тебе
Твою приближающуюся беду, над которой ты просто смеешься.
Но лишь возвысится в тебе какой-нибудь Юлиан,
Обманщик Постель, безумный чародей,
Вольнодумец, настоящий бес, тогда ты не ленишься
Его слушать и верить ему – о, суеверная!
Это мерзкая ложь, что вечностью
Вдохновлен энтузиазм этого Нострадамуса.
Ибо его не ведет Бог, а подстрекает Лукавый,
Когда он думает, что от природы наделен стремительной душой,
И, возносясь над смертными, устремляется в самые небеса,
Чтобы оттуда поведать нам о знамениях..
Это умы безрассудные, мрачные, меланхолические,
Насыщенные грубой жидкостью, которая породила их фантазии.
В общем, они стократ хуже дьявола,
Сомнительными словами их лживых голосов,
Подобно античному оракулу, они не один год
Предсказывают одним счастье, другим – горе.
Верить им не надо; небо не делит
Добро и зло между людьми, это исходит от другой стороны.
Обеим пародиям крайне далеко до поэтического слога Ронсара, но суть не в этом: слова «этот проклятый Нотрдам», безусловно, отражают мнение влиятельных кальвинистских кругов о салонском прорицателе.
Ронсар, я далеко не первый возвещаю тебе
О проклятии, которое исторг
Из уст Своих Господь против этих горе-философов,
Каббалистов-гадателей, предсказывающих по звездам,
Их неведомой жизни и непонятным движениям
Течение нашей жизни и события ее,
Хотя час будущего не определен
И влияние небесных тел также тщетно,
Они не властны над человеком, созданием высших небес,
Которые достойнее и ценнее любого Зодиака
И всех знаков, и бессильного войска [Ориона],
И посоха Святого Иакова, и всего скопища
Постоянных и неподвижных, и падающего Сокола,
И колоса Девы, и всего этого ветхого хоровода
Эфирных звезд; они созданы для использования
Тем, кто сохраняет образ и подобие Бога,
Над которым никакая сила, кроме одного Бога,
Не имеет силы и власти.
Это гадательное искусство осуждено Им
И ясно приговорено Им к смерти.
О безумный Ронсар, ты смеешь привечать
Этого проклятого Нотрдама, одобряешь его вымыслы,
Именуя его правдивым, и ради безумца
Отвергаешь безошибочный Господень оракул?
Но ты сам написал в его поддержку,
Что поэт и гадатель обладают почти одним и тем же духом…
К началу 1563 года относится и событие, описанное видным протестантом Теодором де Безом. Он сообщал о панике, вызванной не дошедшим до наших дней письмом Нострадамуса в Тулузу (в предыдущем году в ходе уличных боев между гугенотами и католиками этому городу был нанесен тяжелейший ущерб): «15 февраля того же года город чуть не был полностью разрушен из-за новой смуты, произошедшей вследствие письма, которое прислал в Тулузу пресловутый астролог Нострадамус. В нем он писал, обращаясь к нескольким гражданам, что им следует быть начеку, поскольку городу в тот день угрожает опасность быть захваченным. По предписанию указанного пророка были усилены караулы и другая стража по всему городу. Народ, увидев оружие в руках даже у представителей судебной власти, так возмутился, что той же ночью в городе чуть было не воцарился полный беспорядок… Вот что значит доверять этим канальям предсказателям и гадателям, наказуемым по всем законам божественным и человеческим, в частности согласно пункту, принятому Штатами в Орлеане! Ныне эти мерзости, как справедливо назвал их Господь, разрушают царства и республики. Во Французском же королевстве более, чем в любом другом государстве на земле, правильные и благочестивые ордонансы остаются лишь на бумаге». [119]
Умеренная критика Нострадамуса в тот период была представлена Жаном Марконвилем, дворянином из Монгубера, автором небезынтересной книги под названием «Recueil memorable des cas merveilleux»(«О таинственных и знаменательных событиях»). Марконвиль возражал против категоричности, с которой в альманахах, подписанных именем Нострадамуса, предсказывались политические и религиозные катаклизмы: «Также они (астрологи. – А. П.) писали и предсказали, что нынешний 1563 год трудно пережить, потому что он полон невзгод и несчастий, а один из них (Нострадамус. – А. П.) дерзнул написать, будто в [этом году] сдвиги и изменения произойдут не только в погоде и государственной жизни, но также и в религии. Но я думаю, что это переходит границы натурфилософии и [он] похож более на лукианового Икаромениппа, чем на математика или астролога, чье дело – описывать и предсказывать смену времен года, разнообразие погоды, движение планет согласно их естественному курсу, а не предрекать события в жизни королей, их смерть, начало войн и смут, их завершение, перемены в государстве, сдвиги в религии. Ибо это выходит за границы природы и является [попыткой] присвоить себе свойство, которое Господь оставил за Собой, а именно предведение, знание будущих событий, предопределенных Его священной непреложной волей. В этом-то и состоит совершенство Его божественности, всевластия и всезнания, каковые превосходства и преимущества Он не предоставляет никому, сохраняя это знание за собой в первой и последней инстанции. Вот почему стремление предсказывать такие вещи, превосходящие человеческий рассудок, есть намерение присвоить Божественное предведение и намерение (поскольку оно в этом и заключается) удалить Бога из Его консистории и узкого совета, или уподобиться Икаромениппу, который бахвалился тем, что летал по небу, [проникнув туда] через железную калитку». [120]
Здесь Марконвиль почти дословно повторяет аргументы «Французского Геркулеса», хотя тон его значительно мягче – першеронский дворянин дискутирует, а не проклинает. Альманах на 1563 год, на которой ссылается Марконвиль, сохранился до наших дней; он действительно содержит предсказания «серьезных перемен в царствах и религиях». Однако этот альманах… поддельный! В подлинных альманахах Нострадамуса на этот год столь категоричных заявлений нет.
Впрочем, Марконвиль несомненно читал как минимум одно подлинное сочинение Нострадамуса. В той же книге он приводит подробное описание эпидемии чумы в Провансе в 1546 году, слово в слово заимствованное из кулинарно-косметического трактата предсказателя. [121]Однако имени автора этого описания Марконвиль не счел нужным упомянуть – как и нынешние критики пророка, он не желал видеть в его творениях ни единой крупицы истины.
Глава девятая
ТРИУМФ И ПРОЩАНИЕ
После окончания (точнее, во время недолгого перерыва) смут на юге страны, свидетелем которых оказался Нострадамус, королева-мать Екатерина Медичи стремилась примирить французов – гугенотов и католиков, – сплотив их вокруг королевской власти. После Амбуазского мира, подписанного 19 марта 1562 года и разрешившего протестантам свободное отправление их культа, Екатерина организовала длительную поездку королевского двора по стране. В конце февраля 1564 года она отправилась в путь в сопровождении юного короля Карла IX (ему было 14 лет), герцога Анжуйского (будущего Генриха III), герцога Алансонского, а также маленького Генриха Наваррского (будущего Генриха IV) и многочисленной свиты политиков, государственных деятелей и придворных. Их путь лежал через Труа, Бар-ле-Дюк, Макон, Лион и Баланс. 24 сентября кортеж прибыл в Авиньон, а 16 октября покинул его. Было решено, что двор пересечет реку Дюранс по специально построенному понтону из бревен и кораблей, и направится в Марсель. Современник пишет:
«После прибытия двора в Авиньон явился достойнейший и великолепнейший принц господин д'Альбёф, который сообщил королю о приготовлениях, которые совершали господа в Марселе, чтобы с почестями принять его. И хотя при дворе ходил слух, что король (согласно кругообращениям и расчетам Нострадамуса) не поедет дальше, а вернется (в Париж. – А. П.),было приказано быстро построить мост, чтобы пересечь реку Дюранс. Христианнейший правитель, исполненный Божественного духа, руководствуясь добрым советом своего королевского двора, направился в Марсель, следуя учению Соломона, который изрек: мудрец управляет звездами». [122]
17 октября двор сделал краткую остановку в Салоне. От имени жителей города Нострадамус составил приветственный адрес для высокопоставленных гостей, впоследствии напечатанный в его альманахе на 1565 год. Кортеж въехал в Салон через ворота Сен-Лазар, сопровождаемый многочисленными дворянами. Сезар Нострадамус в своей объемистой «Истории и хронике Прованса» оставил живописный рассказ об этом визите. Из него следует, что консулы около месяца готовились к встрече короля. Из-за разразившейся летом эпидемии чумы, спровоцированной, по предположению Сезара, гниением трупов, которых оставили повешенными на деревьях, жители разбежались по окрестным деревням и небольшой (около 3 тысяч жителей) город опустел. В соседние поселки были направлены эмиссары, чтобы обязать жителей вернуться в Салон и подготовить свои дома к приему высокопоставленных гостей.
По всему пути следования королевского кортежа от ворот Авиньона до салонского замка Эмпери дороги и улицы были украшены лентами и временными триумфальными арками, увитыми ветками самшита. Дороги вымостили камнем и устлали лавандой и розмарином. Салонские буржуа задрапировали фасады своих домов лучшими гобеленами. При въезде молодого монарха зазвонили колокола. Во главе кортежа ехал Карл IX в плаще из фиолетового бархата с серебряным шитьем. На голове его был фиолетовый берет, украшенный белым султаном и великолепной бриллиантовой кокардой. Шею короля украшал воротник в два ряда дорогих испанских кружев; на него опускались два крупных алмаза, подвешенных к ушам на золотых цепочках. Карл гарцевал на коне, пышно убранном в серую попону и упряжь из черного бархата с золотой бахромой. Салонцы, заполнившие улицы, бурно приветствовали молодого красавца короля.
У главных ворот консульские власти Салона встретили гостя под дамастовым фиолетово-белым балдахином. Первый консул Антуан де Корд ранее просил Мишеля Нострадамуса присоединиться к муниципальной делегации, поскольку, как было известно, астролога высоко ценила королева-мать. Пророк, однако, отказался войти в комитет по приему королевского двора, хотя первый консул, как сообщает Сезар, был его близким другом. У астролога имелся другой сценарий, скорее всего, согласованный с королевской семьей. Он скромно сказал, что предпочитает наблюдать церемонию вместе с массой простых горожан. На деле это «скромное» присутствие обернулось красочным представлением во имя торжества справедливости. Когда кортеж проезжал мимо дома Нострадамуса (ныне № 11 по улице, названной его именем), Антуан де Корд и другие консулы указали королю на астролога. Карл IX остановился, и Нострадамус, с достоинством поклонившись монарху, изрек витиеватое латинское приветствие: «Vir magnus bello, nulli pietate secundus»(«Муж, великий в войне, непревзойденный в набожности»).
Затем он повернулся к толпе и громко произнес по-латыни: « О ingrata patria, veluti Abdera Democrito!»(«О отечество, неблагодарное ко мне, как Абдера к Демокриту!»; согласно преданию, глупые жители греческого города Абдеры изгнали своего великого земляка Демокрита). Он напомнил горожанам, что всего лишь несколько лет назад католические фанатики чуть не убили его, заподозрив в тайной принадлежности к протестантизму. Сезар Нострадамус особо отметил эту реплику своего отца, направленную против невежественных «бушлатов», «кровавых мясников», которые притесняли предсказателя, «принесшего столько славы своему краю».
Карл IX, заверив Нострадамуса в своем особом уважении, предложил ему сопровождать кортеж до замка Эмпери, который архиепископ Арля предоставил в распоряжение двора. Пророк согласился и под взглядами сотен горожан пошел рядом с лошадью короля с непокрытой головой, держа в в одной руке бархатный берет, а другой опираясь на свою красивую трость из морского тростника (улекс европейский), инкрустированную серебром, – в конце жизни Нострадамуса сильно мучила подагра. Так Нострадамус с королем добрались до стен Эмпери. Когда «кочующий двор» расположился в замке, Нострадамус достаточно долго беседовал в королевских покоях с Карлом IX и его матерью. Королева и ее царствующий сын остались очень довольны консультацией. В письме коннетаблю Анну де Монморанси Екатерина Медичи писала: «Проезжая Салон, повидали Нострадамуса, который обещает моему сыну королю всяческое счастье, а также что он проживет столько же, сколько вы, а именно 90 лет». [123]
Посол Испании дон Франсиско де Алава, сопровождавший королевский двор в течение поездки в Салон, сообщал Филиппу II: «Чтобы Ваше Величество убедилось, насколько люди здесь безумны, расскажу Вам, что королева, проезжая местечко, где живет Нострадамус, призвала его и подарила ему 200 экю залога. Она приказала ему построить гороскоп для короля и другой, ее собственный. Поскольку это самый лукавый человек на свете, он никогда не говорит ничего, что не понравилось бы вопрошающим; он так обольстил этими гороскопами короля и королеву, что они велели ему следовать за двором, обращаясь с ним наилучшим образом, пока не устали от него и не оставили его в Арле. Когда я выразил надежду, что с Божьей помощью из этих встреч произойдет великое благо для христианского мира, королева спросила меня: „А известно ли вам, что Нострадамус пообещал мне, что в 1566 году на свете воцарится всеобщий мир и что французское королевство умиротворится и его положение укрепится?“ Когда она это говорила, то имела такой вид, будто цитировала святого Иоанна или святого Луку». [124]
В Салоне Нострадамус предсказал брак Елизаветы Английской и Карла IX; это пророчество произвело настоящую сенсацию и вызвало сильное неудовольствие испанцев. Вскоре английский посол направил своей королеве гороскоп Карла с комментариями Нострадамуса, но Елизавета вежливо отвергла предложение (в тот момент она была почти вдвое старше предполагаемого жениха). К этому же визиту относится другое знаменитое предсказание Нострадамуса – он якобы посулил 11-летнему Генриху Наваррскому корону Франции. Матери этого принца Жанне д'Альбре он еще в 1545 году посвятил свой перевод «Иероглифики» Гораполлона. Стоит отметить, что в 1564 году шансы Беарнца на трон были практически равны нулю. Однако Нострадамус пожелал непременно увидеть мальчика. Присутствуя на утренней церемонии одевания принца, он внимательно осмотрел его, после чего сообщил воспитателю, что Генрих в будущем станет королем Наварры и Франции.
В музее Кро в Салоне выставлена картина Дени Вальверана (1870–1943), представляющая «историческую» сцену этой консультации в присутствии королевы Екатерины Медичи. В центре полотна стоит обнаженный мальчик, будущий Генрих IV. Длиннобородый Нострадамус держит правую руку на голове отрока. Слева сидит королева-мать, внимательно наблюдающая всю эту сцену. За Екатериной Медичи мы видим короля Карла IX в окружении нескольких слуг; он тоже с интересом смотрит на кузена. Ренессансный камин на заднем плане позволяет опознать зал замка Эмпери, где Карл и его мать встречались с Нострадамусом.
Изображает ли картина подлинное событие? Скорее всего, единственная достоверная вещь на картине – это камин.
Очень маловероятно, чтобы Нострадамус, крайне осторожный во всех своих предсказаниях, подлежащих огласке, публично предрек французскую корону молодому беарнскому принцу, да еще и в присутствии королевы-матери, известной своим мстительным нравом. Ведь это означало, что Карл и его братья вскорости умрут… Возможно, подобное предсказание действительно имело место, но касалось оно не Беарнца, а герцога Анжуйского – брата короля Карла IX и будущего Генриха III. Тем не менее Генрих Наваррский, уже став королем Франции, очень любил рассказывать эту историю. Об этом пишет, например, хронист Пьер Летуаль.
«После прибытия двора в Авиньон явился достойнейший и великолепнейший принц господин д'Альбёф, который сообщил королю о приготовлениях, которые совершали господа в Марселе, чтобы с почестями принять его. И хотя при дворе ходил слух, что король (согласно кругообращениям и расчетам Нострадамуса) не поедет дальше, а вернется (в Париж. – А. П.),было приказано быстро построить мост, чтобы пересечь реку Дюранс. Христианнейший правитель, исполненный Божественного духа, руководствуясь добрым советом своего королевского двора, направился в Марсель, следуя учению Соломона, который изрек: мудрец управляет звездами». [122]
17 октября двор сделал краткую остановку в Салоне. От имени жителей города Нострадамус составил приветственный адрес для высокопоставленных гостей, впоследствии напечатанный в его альманахе на 1565 год. Кортеж въехал в Салон через ворота Сен-Лазар, сопровождаемый многочисленными дворянами. Сезар Нострадамус в своей объемистой «Истории и хронике Прованса» оставил живописный рассказ об этом визите. Из него следует, что консулы около месяца готовились к встрече короля. Из-за разразившейся летом эпидемии чумы, спровоцированной, по предположению Сезара, гниением трупов, которых оставили повешенными на деревьях, жители разбежались по окрестным деревням и небольшой (около 3 тысяч жителей) город опустел. В соседние поселки были направлены эмиссары, чтобы обязать жителей вернуться в Салон и подготовить свои дома к приему высокопоставленных гостей.
По всему пути следования королевского кортежа от ворот Авиньона до салонского замка Эмпери дороги и улицы были украшены лентами и временными триумфальными арками, увитыми ветками самшита. Дороги вымостили камнем и устлали лавандой и розмарином. Салонские буржуа задрапировали фасады своих домов лучшими гобеленами. При въезде молодого монарха зазвонили колокола. Во главе кортежа ехал Карл IX в плаще из фиолетового бархата с серебряным шитьем. На голове его был фиолетовый берет, украшенный белым султаном и великолепной бриллиантовой кокардой. Шею короля украшал воротник в два ряда дорогих испанских кружев; на него опускались два крупных алмаза, подвешенных к ушам на золотых цепочках. Карл гарцевал на коне, пышно убранном в серую попону и упряжь из черного бархата с золотой бахромой. Салонцы, заполнившие улицы, бурно приветствовали молодого красавца короля.
У главных ворот консульские власти Салона встретили гостя под дамастовым фиолетово-белым балдахином. Первый консул Антуан де Корд ранее просил Мишеля Нострадамуса присоединиться к муниципальной делегации, поскольку, как было известно, астролога высоко ценила королева-мать. Пророк, однако, отказался войти в комитет по приему королевского двора, хотя первый консул, как сообщает Сезар, был его близким другом. У астролога имелся другой сценарий, скорее всего, согласованный с королевской семьей. Он скромно сказал, что предпочитает наблюдать церемонию вместе с массой простых горожан. На деле это «скромное» присутствие обернулось красочным представлением во имя торжества справедливости. Когда кортеж проезжал мимо дома Нострадамуса (ныне № 11 по улице, названной его именем), Антуан де Корд и другие консулы указали королю на астролога. Карл IX остановился, и Нострадамус, с достоинством поклонившись монарху, изрек витиеватое латинское приветствие: «Vir magnus bello, nulli pietate secundus»(«Муж, великий в войне, непревзойденный в набожности»).
Затем он повернулся к толпе и громко произнес по-латыни: « О ingrata patria, veluti Abdera Democrito!»(«О отечество, неблагодарное ко мне, как Абдера к Демокриту!»; согласно преданию, глупые жители греческого города Абдеры изгнали своего великого земляка Демокрита). Он напомнил горожанам, что всего лишь несколько лет назад католические фанатики чуть не убили его, заподозрив в тайной принадлежности к протестантизму. Сезар Нострадамус особо отметил эту реплику своего отца, направленную против невежественных «бушлатов», «кровавых мясников», которые притесняли предсказателя, «принесшего столько славы своему краю».
Карл IX, заверив Нострадамуса в своем особом уважении, предложил ему сопровождать кортеж до замка Эмпери, который архиепископ Арля предоставил в распоряжение двора. Пророк согласился и под взглядами сотен горожан пошел рядом с лошадью короля с непокрытой головой, держа в в одной руке бархатный берет, а другой опираясь на свою красивую трость из морского тростника (улекс европейский), инкрустированную серебром, – в конце жизни Нострадамуса сильно мучила подагра. Так Нострадамус с королем добрались до стен Эмпери. Когда «кочующий двор» расположился в замке, Нострадамус достаточно долго беседовал в королевских покоях с Карлом IX и его матерью. Королева и ее царствующий сын остались очень довольны консультацией. В письме коннетаблю Анну де Монморанси Екатерина Медичи писала: «Проезжая Салон, повидали Нострадамуса, который обещает моему сыну королю всяческое счастье, а также что он проживет столько же, сколько вы, а именно 90 лет». [123]
Посол Испании дон Франсиско де Алава, сопровождавший королевский двор в течение поездки в Салон, сообщал Филиппу II: «Чтобы Ваше Величество убедилось, насколько люди здесь безумны, расскажу Вам, что королева, проезжая местечко, где живет Нострадамус, призвала его и подарила ему 200 экю залога. Она приказала ему построить гороскоп для короля и другой, ее собственный. Поскольку это самый лукавый человек на свете, он никогда не говорит ничего, что не понравилось бы вопрошающим; он так обольстил этими гороскопами короля и королеву, что они велели ему следовать за двором, обращаясь с ним наилучшим образом, пока не устали от него и не оставили его в Арле. Когда я выразил надежду, что с Божьей помощью из этих встреч произойдет великое благо для христианского мира, королева спросила меня: „А известно ли вам, что Нострадамус пообещал мне, что в 1566 году на свете воцарится всеобщий мир и что французское королевство умиротворится и его положение укрепится?“ Когда она это говорила, то имела такой вид, будто цитировала святого Иоанна или святого Луку». [124]
В Салоне Нострадамус предсказал брак Елизаветы Английской и Карла IX; это пророчество произвело настоящую сенсацию и вызвало сильное неудовольствие испанцев. Вскоре английский посол направил своей королеве гороскоп Карла с комментариями Нострадамуса, но Елизавета вежливо отвергла предложение (в тот момент она была почти вдвое старше предполагаемого жениха). К этому же визиту относится другое знаменитое предсказание Нострадамуса – он якобы посулил 11-летнему Генриху Наваррскому корону Франции. Матери этого принца Жанне д'Альбре он еще в 1545 году посвятил свой перевод «Иероглифики» Гораполлона. Стоит отметить, что в 1564 году шансы Беарнца на трон были практически равны нулю. Однако Нострадамус пожелал непременно увидеть мальчика. Присутствуя на утренней церемонии одевания принца, он внимательно осмотрел его, после чего сообщил воспитателю, что Генрих в будущем станет королем Наварры и Франции.
В музее Кро в Салоне выставлена картина Дени Вальверана (1870–1943), представляющая «историческую» сцену этой консультации в присутствии королевы Екатерины Медичи. В центре полотна стоит обнаженный мальчик, будущий Генрих IV. Длиннобородый Нострадамус держит правую руку на голове отрока. Слева сидит королева-мать, внимательно наблюдающая всю эту сцену. За Екатериной Медичи мы видим короля Карла IX в окружении нескольких слуг; он тоже с интересом смотрит на кузена. Ренессансный камин на заднем плане позволяет опознать зал замка Эмпери, где Карл и его мать встречались с Нострадамусом.
Изображает ли картина подлинное событие? Скорее всего, единственная достоверная вещь на картине – это камин.
Очень маловероятно, чтобы Нострадамус, крайне осторожный во всех своих предсказаниях, подлежащих огласке, публично предрек французскую корону молодому беарнскому принцу, да еще и в присутствии королевы-матери, известной своим мстительным нравом. Ведь это означало, что Карл и его братья вскорости умрут… Возможно, подобное предсказание действительно имело место, но касалось оно не Беарнца, а герцога Анжуйского – брата короля Карла IX и будущего Генриха III. Тем не менее Генрих Наваррский, уже став королем Франции, очень любил рассказывать эту историю. Об этом пишет, например, хронист Пьер Летуаль.