Пепперштейн Павел. Мифогенная любовь каст, том 2

   Святой Румынии,
   Святой Не Смотрящий На Небо И Землю,
   Святой Моста

 
На мосту огромный тигр уснул.
Проберемся тихо, осторожно!
 

   Святой Искренне Не Ведающий О Зле,
   Святой Исцеляющий Все Болезни,
   Святой Исцеляющий Глазные Болезни,
   Святой Исцеляющий Психически& Болезни,
   Святой Исцеляющий Животных,
   Святой Не Знающий Ни О Чем,
   Святой С Золотыми Зрачками,
   Святой С Алмазными Зрачками,
   Святая С Веером,
   Святая Старушка Из Дворца,
   Святая Старушка С Белым Вязанием,
   Святая Розового Куста,
   Святой Водопада,
   Святой Больших Собак,
   Святой С Нимбом Острым Как Бритва,
   Святая Из Пустого Здания Суда,
   Святая Возвращения На Родину,
   Святая Морских Путешествий,
   Святой Полета В Полной Темноте,
   Святой Песни,
   Святой Двух Пьяных Песен,
   Святой Трех Крестов,
   Святой Латвии,
   Святой Глядящий На Свою Ладонь,
   Святой Созерцающий Себя В Зеркале,
   Святой Атлет В Очках,
   Святой Речного Песка,
   Святой Отмелей,
   Святая Водорослей,
   Святой Речного Дна,
   Святой Морского Дна,
   Святой Безвоздушных Пространств,
   Святой Холодного Воздуха,
   Святой Теплого Воздуха,
   Святой Спокойной Беседы,
   Святой Крыма,
   Святой Эстонии,
   Святой Литвы,
   Святой Гейзеров,
   Святая Северного Сияния,
   Святые Близнецы Северного Сияния,
   Святой Снежной Радуги,
   Святой Военный С Длинными Волосами,
   Святой Военный Врач,
   Святой Ребенок С Черной Инкрустированной Шкатулкой В Руках,
   Святая Луны,
   Святой Подземных Богатств,
   Святой Стали,
   Святой Алюминия,
   Святой Золота,
   Святой Серебра,
   Святой Ребенок С Ножом В Руках,
   Святой Ребенок С Высунутым Языком Закручивающимся В Трубочку,
   Святой По Кличке «Ничто»,
   Святой Причастный К Зарождению Мудрости,
   Святая В Цветах,
   Святая Девочка Обходящаяся Без Одежд,
   Святая Девочка Маленького Летящего Домика,
   Святая Девочка С Треснутой Матрешкой В Руках,
   Святой Легкой Улыбки,
   Святая Легкой И Немного Загадочной Улыбки,
   Святая Блаженного Омовения,
   Блаженная Омовения,
   Блаженная На Качелях,
   Блаженная С Девятнадцатью Радужными Ореолами,
   Блаженная С Двумя Тысячами Радужных Ореолов,
   Блаженная Трехсот Радужных Ободков,
   Блаженная Растущего Дымного Круга,
   Блаженная Расширения,
   Блаженная Охвата Небес,
   Блаженная «Обнять Небеса»,
   Блаженная В Отблесках,
   Блаженная Надкусанного Пирожного,
   Блаженный «Освобожденная Жизнь»,
   Блаженный «Вырвавшийся На Волю»,
   Блаженная «Раскрепощенная Благодать»,
   Бесчисленные Блаженные Никогда Не Пробуждающиеся От Сладких Снов,
   Бесчисленные Блаженные Любующиеся Белоснежными Флагами,
   Бесчисленные Блаженные Парящие Вместе С Воздухом,
   Бесчисленные Блаженные Исполняющие «Музыку Звезд»,
   Бесчисленные Блаженные Исполняющие «Музыку Пустоты»,
   Бесчисленные Блаженные Заботящиеся О Блаженстве,
   Бесчисленные Блаженные Не Заботящиеся О Блаженстве,
   Бесчисленные Блаженные Созерцающие Благодатную Сердцевину Света,
   Бесчисленные Блаженные Совершенствующие В Нежности И Любви,
   Бесчисленные Блаженные Достигшие Совершенства,
   Бесчисленные Блаженные Холода,
   Бесчисленные Блаженные Тепла,
   Бесчисленные Блаженные Забывшие Свои Имена,
   Бесчисленные Блаженные Никогда Не Видевшие Своих Отражений,
   Бесчисленные Блаженные Оседлавшие Чаек,
   Бесчисленные Блаженные Оседлавшие Аистов,
   Бесчисленные Блаженные Оседлавшие Ласточек,
   Бесчисленные Блаженные Оседлавшие Стремительно Летящие Пули,
   Бесчисленные Блаженные Пингвинов.

 
Тушка. Толстое падение в углу.
Обморок пингвина? Да?
 

   Бессмертный Великолепного Бессмертия,
   Бессмертный Вечнорадостного Бессмертия,
   Бессмертный Необременительного И Совершенно Умиротворенного Бессмертия,
   Бессмертный Бесконечного Конца,
   Бессмертный Бесконечного Начала,
   Бессмертный Бесконечного Продолжения,
   Бессмертный Неиссякающего Источника Сил,
   Бессмертный По Прозвищу «Упраздняющий Усталость»,
   Бессмертный Северного Полюса,
   Бессмертный Южного Полюса,
   Бессмертный Обладающий Бесчисленными Бессмертными Телами,
   Бессмертный Обладающий Бесчисленными Бессмертными Душами,
   Бессмертная Обладающая Бесчисленными Бессмертными Телами,
   Бессмертная Обладающая Бесчисленными Бессмертными Душами,
   Бессмертная Бесконечно Наслаждающаяся Любовью,
   Бессмертная Красавица,
   Бессмертный По Прозвищу «Украшение Бессмертия»,
   Бессмертный По Прозвищу «Похвала Бессмертию»,
   Бессмертный Способствующий Достижению Бессмертия Другими,
   Бессмертный Совершенной Вежливости,
   Бессмертный Не Нуждающийся В Теле,
   Бессмертный Не Нуждающийся В Душе,
   Бессмертный Не Нуждающийся В Бессмертии,
   Бессмертный Не Нуждающийся В Свете,
   Бессмертный Не Нуждающийся В Темноте,
   Бессмертный Ветра,
   Бессмертный По Прозвищу «Промежутки Между Звездами»,
   Бессмертный Алмаза,
   Бессмертный Сверкающего Алмаза,
   Бессмертный Тусклого Алмаза,
   Бессмертный Туманной Погоды,
   Бессмертный Скорости,
   Бессмертный Отменяющий Тяжесть И Легкость,
   Бессмертный Вращения,
   Бессмертный Движения Вверх,
   Бессмертный Движения Вниз,
   Бессмертный Чистого Бессмертия,
   Бессмертной Золотой Пилюли,
   Бессмертный Прозрачного Эликсира,
   Бесчисленные Бессмертные,
   Бессмертный Бесчисленный Благородных Превращений,
   Бессмертный Круга,
   Бессмертный Эллипса,
   Бессмертный Кольца,
   Бессмертный Алмазного Ожерелья,
   Бессмертный Диадемы,
   Бессмертный Алмазной Струны,
   Бессмертный «Остановка В Пустоте»,
   Бессмертный Морской Скважины,
   Бессмертный Абсолютно Прямого Подъема Вверх,
   Бессмертный Прямого Попадания,
   Бессмертный Звона,
   Бессмертный Второго Удара,
   Бессмертный Проходящий Сквозь Все,
   Бессмертный Нескончаемого Роста Во Все Стороны,
   Бессмертный Угла,
   Бессмертный Алмазного Заточенного Края Стола,
   Бессмертный Овального Бессмертия,
   Бессмертный Счастья И Ужаса,
   Бессмертный Запрещенного Сновидения,
   Бессмертный Спускового Крючка,
   Бессмертный С Золотыми Зубами,
   Бессмертный Не Имеющий Форм,
   Бессмертный По Прозвищу «Абдулла»,
   Бессмертный Не Владеющий Своими Чувствами,
   Бессмертный По Прозвищу «Нерождение Мира»,
   Бессмертный По Прозвищу «Несоздание Вещей»,
   Бессмертный Мадагаскара,
   Бессмертная По Прозвищу «Текущее Одеяние»,
   Бессмертная Поющего Света,
   Бессмертная Прохладного Молчания О Сути,
   Бессмертная Хранительница Ключей Нерождения,
   Двести Тысяч Бессмертных Без Признаков,
   Двести Восемьдесят Тысяч Бессмертных Не Имеющих Пола,
   Девятьсот Миллионов Бессмертных Путешествующих,
   Десять Миллионов Бессмертных Сохраняющих Неподвижность,
   Четырнадцать Миллиардов Бессмертных Вдоха,
   Четырнадцать Миллиардов Бессмертных Выдоха,
   Четыре Тысячи Четыреста Сорок Четыре Бессмертных Облака

 
Это облако форму меняет,
Встав над полем хрустальным слоном?
А потом как стена надувная?
А потом будто снег или склон?
 

   В верхних слоях Облака сонмы святых, блаженных и бессмертных светлели, становились белоснежными, неразличимыми и постепенно превращались в далекие хлопья, в парящие рыхлые и пухлые развалы небесной ваты — они образовывали собой нечто вроде горного ландшафта, состоящего сплошь из вечно снежных вершин, но эти вершины были живыми и мягкими, пушистыми и нежными, и верхние ветры медленно вращали эти парящие массы, формируя из них роскошное спиралеобразное обрамление для колоссального Новогоднего Шара, который невесомо покоился на сияющей вершине Облака. Этот Шар, цвета крепкого чая, зеркальный и праздничный, как все новогодние шары, казался невероятно красивым среди своей облачной ваты. Несмотря на то, что он был огромен, он все же казался маленьким по сравнению с необозримым Облаком, и его чайный цвет и совершенная форма, и то, как он спокойно и сдержанно увенчивал собой Облачные Раскруты — все это доставило бы зрителям бешеное наслаждение, но были ли у него зрители? Только огненный столп Ду восхищенно взирал на него снизу, сквозь облачную воронку, а от людей шар был скрыт высотой и темными разводами нижней части Облака.
   Шар отражал в своих зеркальных боках пьяную сценку в комнате студенческого общежития. Студенты — несколько молоденьких девушек и парней — явно только что весело и буйно встретили Новый год и теперь, пьяные, играли в странную игру. В углу комнаты пышно стояла красавица-елка, вся в серпантине и шарах.
   Сквозь свисающий там серпантин, сквозь еловую хвою видны были разбитые бокалы из-под шампанского, валяющиеся на поцарапанном паркетном полу, а также люди — некоторые стояли неподвижно, в простых позах, другие, наоборот, сидели на стульях, в случайных креслах и на табуретках. Те, кто сидели, изо всех сил перемещались по комнате, не вставая со стульев и кресел, но с напряжением перебирая ногами, елозили вместе со стульями и креслами, оставляя на паркетном полу царапины от мебельных ножек. Сидящие хохотали и беспомощно размахивали руками, пытаясь обогнать друзей. Стоящие сохраняли спокойствие на своих пьяных лицах, видимо воображая себя статуями. Игра называлась «Если встал, то стой неподвижно, если сидишь — иди».
   Огненный столб Ду разглядел рыжую девочку в школьном черном платье, наполовину растерзанном, с сорванным и повисшим сбоку белым воротничком. Сидя в глубоком и нелепом кресле, она с покрасневшим от усилия и смеха лицом перемещалась, отталкиваясь от пола тонкими ногами в белых чулках и черных лакированных туфлях.
   За огромным окном без занавесок зияла новогодняя ночь.
   Среди молодежи затесался старик — может быть, дедушка кого-то из присутствующих, а скорее всего, сторож общежития. Пьяный до беспамятства, он сидел на полу с маслянисто-хохочущим лицом, небрежно наряженный Дедом Морозом — в красном женском пальто, увенчанный ватой и блестками. В одной руке он сжимал непочатую бутылку водки, в другой спортивные часы. Видимо, он исполнял роль судьи в этой игре. В какой-то момент девочка в растерзанном платье все же достигла первая невидимой черты — одним прыжком она выскочила из кресла и лихо перепрыгнула через старика.

часть вторая. Настенька

   Итак, встречаясь на лесных дорогах, они не могли отводить взгляд, не могли делать вид, что не замечают друг друга. Им приходилось, приближаясь друг к другу по утренней просеке, насыщенной запахом сосен и криками птиц, создавать на своих лицах подобие приветливого свечения, а губы складывать таким образом, что они как бы обещали вот-вот улыбнуться, но тем не менее все же оставались плотно замкнутыми. И, миновав друг друга, не остановившись, не обменявшись словами, но все же условно поприветствовав друг друга этими неродившимися улыбками, они оба еще какое-то время ощущали тягостное оцепенение, ощущали нечто похожее на забор, который встречаешь в том месте, где надеялся встретить уютную беседку в форме теремка, притаившуюся среди пышных кустов сирени. И приветливое свечение постепенно гасло на их лицах, сменяясь обычным суровым и замкнутым выражением. У одного из них эта замкнутость смягчалась молодостью и рассеянностью, у другого, напротив, усугублялась старостью.
   И хотя и в деревне, и в лаборатории все знали о том, что Востряков и Тарковский по какой-то причине не любят друг друга, сами они не догадывались об этой взаимной неприязни. Тарковский пребывал в уверенности относительно себя, что он является человеком, никогда не испытывающим антипатий, он полагал, что он ровен и одинаково расположен ко всем. Конечно, он выделял красивых и обаятельных женщин, к которым испытывал особую нежность, но и к прочим людям относился, как ему представлялось, благожелательно и дружелюбно, несмотря даже и на то, что в общении с мужчинами он никогда не проявлял себя человеком, что называется, «компанейским». Был замкнут и не имел друзей. Что же касается Вострякова, то он и подавно не думал о Тарковском. Тарковский казался ему лишь одним из случайных отблесков его депрессии, если вообще может порождать отблески тот серый свет, которым освещается изнутри замкнутое пространство души, истерзанной упадком жизненных сил, глубоко отравленной сомнением и печалью.
   После того как девочке, которую Востряков привык считать своей внучкой, исполнилось шестнадцать лет и она стала получать письма от «таинственного незнакомца», написанные корявым маразматическим почерком, с тех пор Востряков снова пребывал в депрессии, снова в карманах его яркой поролоновой куртки появились коробочки с лекарствами-антидепдессантами — бело-голубые упаковки швейцарского лудиомила, а также реланиум, амитриптилин, тазепам, рогипнол и прочие. Эти «маленькие белые друзья» делали психическую боль приглушенной, они дарили даже, время от времени, блаженные островки покоя, золотые сиесты, заполненные до краев сном без сновидений, сладким, как мед, и тягучим, словно сгущенное молоко, — это, как правило, случалось в его сарайчике, в его «избушке на курьих ножках», как шутили сотрудники лаборатории об этом домике, напичканном до краев научным скарбом и техническими гаджетами. Но он, сидя среди этих сокровищ, больше не работал, только смотрел в окно, на сосны (каждая трещинка на их коре была ему знакома), и перекладывал на письменном столе коробочки с антидепрессантами, бессмысленно передвигал по столу стакан с водой комнатной температуры, дожидаясь назначенного доктором часа, чтобы можно было принять лекарство. Там, в этом сарайчике, стоял у него узкий, довольно твердый диван, застеленный тонким красным пледом, и только на этом диване порою и заставал его блаженный сон, навеянный лекарствами, ночами же, лежа у себя дома рядом с женой, он не спал, а мучительно и напряженно думал — все о письмах, все об этих проклятых письмах, которые неуклонно уводили его снова к тому страшному, бесконечно далекому дню, когда погиб парторг Дунаев.
   Казалось бы, он уже забыл тот день, он не вспоминал о нем много лет, да и нельзя же ведь помнить о чем-то, что случилось так давно! Но тут вдруг тот день снова воскрес во всей своей ядовитой свежести, со своим белым роялем, и взрывающимся заводом, и складывающейся, словно телескоп, трубой, и танками, ползущими по полю в высоких облаках светлой пыли… И, не в силах заснуть (потому что в сновидениях подстерегал его все тот же день во все новых и новых версиях и преломлениях), Востряков вставал, шел к шкафу, доставал с нижней полки картонную коробку из-под куклы, вынимал из нее письма «таинственного незнакомца», разглядывал их, перечитывал, даже смотрел на просвет. И думал. Не переставая, думал над загадкой этих писем. Могло ли так случиться, что Дунаев выжил, не погиб тогда, но, видимо, лишился рассудка и теперь, погруженный в гнусное старческое безумие, шлет эти письма своей внучке? Почему же он тогда не приедет, не появится здесь, в их «научной деревне», коль скоро ему известен их адрес? Быть может, он заперт в сумасшедшем доме и передает письма на волю с оказиями, прося, чтобы знакомые посылали их из разных городов России? На письмах действительно стояли штампы отправления различных городов, иногда значительно удаленных друг от друга.
   Проще всего было бы отнести письма в милицию — там быстро смогли бы разобраться в этом деле, но тут, собственно, и вступал в действие загадочный тормозящий механизм депрессии — Востряков отчего-то не мог заставить себя сделать это. А это казалось так просто! Всего лишь встать одним прекрасным утром, взять коробку с письмами, выйти из дома, пройти между коттеджами и потом свернуть не в лес, в сторону лаборатории, а в поле, и там, в одном из последних садиков, стояло тенистое отделение милиции, где пахло внутри чернилами и сургучом, почти как на почте. Но это «прекрасное утро» все не наступало. Востряков не мог сделать это — и эта немощь воли, этот паралич стали источниками его болезни, его страдания, как будто в нем надорвалась, сломалась какая-то важная пружинка… Никто не мог сделать этого за него — жена не вникала в это дело, она привыкла доверять ему, как старшему в семье, и погружена была в свои житейские ежедневные заботы по хозяйству. Письмам она вообще не придавала особого значения. Родители девочки еще не скоро обещали вернуться. А сама Наденька? Она оставалась все также весела и очаровательна, но как-то раз Востряков застал ее над злополучной кукольной коробкой, перебирающей роковые письма. И он успел заметить странную, ласковую и как будто торжествующую улыбку, с которой она перечитывала разъезжающиеся строки. С ужасом Востряков понял значение этой улыбки — она ждала. Она ждала и заранее торжествовала. Она ждала терпеливо, но с возрастающим тайным ликованием, поджидала обещанного появления «дедушки», этого «мистера икс». Она верила его гнилым обещаниям

   «ты станешь волшебницей, внученька»,
   «ты станешь волшебницей»,
   «ты будешь принцессой-волшебницей, моя надеждонька, потому что твой деда не погиб и он волшебник»,
   «ты будешь волшебницей, девочка, я научу тебя всему»,
   «скоро я приеду, и ты будешь волшебницей, и мы будем вместе летать и творить очень хорошие чудеса»,
   «ты еще не знаешь как это летать и жизнь вечно и никогда не болеть, но я научу тебя, мою внученьку, и ты вовекушки останешься малодинькой, как сичас».

   Эти обещания, эти омерзительные суления повторялись в каждом письме. А письма приходили все чаще.
   «Неужели она верит этому бреду?» — содрогаясь, думал Востряков. Он стоял в дверях и смотрел на нее, а она, совсем как у Тютчева, «сидела на полу и груду писем разбирала». Вострякову вспомнилось это печальное стихотворение:

 
Она сидела на полу
И груду писем разбирала…
 

   И дальше было:

 
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала…
 

   Но в стихотворении Тютчева речь шла о прошедшей любви, о щемящем холоде остывшего сердца, о невозвратности счастья — и эти ощущения, сами по себе столь печальные, казались Вострякову превосходными и подлинно человечными по Сравнению с тошнотворным ликованием в ожидании «волшебника»… Нет, не как остывшую золу брала Наденька эти письма, они не были для нее воспоминаниями о прошлом, наоборот, они содержали в себе обещания счастливого будущего, и при мысли об этом будущем Вострякову становилось плохо.
   — Неужели… Надя, ты же уже совсем взрослая девочка, неужели ты веришь этому… этому бреду? — спросил Востряков голосом, сведенным внутренней судорогой.
   Девочка пожала плечами, смахнула письма обратно в коробку и выскользнула из комнаты. Проходя мимо своего приемного дедушки, она улыбнулась ему, но эта ясная улыбка колебалась на грани с усмешкой заговорщицы.
   Востряков вспомнил ее мать в том возрасте, в каком теперь пребывала Наденька. Он вспомнил свои тогдашние страдания, и другое письмо — письмо академика Плена, — которое так помогло ему. Он припомнил конец той депрессии, когда он плыл в теплой воде пруда и из воды посмотрел на приемную дочь и убедился, что она повзрослела, что она стала красивой девушкой и все детское и инфернальное ускользнуло из ее облика… исчезло и сходство с Дунаевым. Как ему тогда стало хорошо, легко…
   Но с Наденькой все было по-другому. В детстве она ничем не напоминала своего пропавшего на войне дедушку, даже отдаленного сходства с ним не проскальзывало в ее личике. И только теперь, когда ей стукнуло шестнадцать, вдруг нечто дунаевское появилось в ней, и хотя сходство оставалось неуловимым, все же это полудетское-полудевичье личико, как казалось Вострякову, стало вдруг как-то по-дунаевски щурить свои чуть раскосые прозрачные серые глаза, и усмешка Наденьки стала загадочной.
   Про Наденьку нельзя было бы сказать, что в свои шестнадцать лет она «расцвела» — она оставалась по детски субтильной, худой, смуглой и бледной одновременно. Она не заплетала свои светлые длинные волосы, она слегка закусывала нижнюю губу, отличалась неимоверной гибкостью и легкостью, любила смеяться до изнеможения и продолжала носить на тонкой кисти черный камешек с дыркой, подвешенный на витом красно-оранжевом шнурке. Она училась в школе, где особое внимание уделялось изучению английского языка. В своей комнате Наденька написала на стене «I am a nasty girl» (что было неправдой — она была хорошей девочкой) и после этого заявила всем, что меняет имя, что она больше не желает называться Надей, а является Настей. Востряков и другие взрослые пытались отговорить ее от этой вздорной идеи, но она настояла на своем, и даже в паспорте, который ей выдали, она была записана не так, как в свидетельстве о рождении — не Надеждой, а Анастасией.
   Востряков долго не хотел согласиться на это изменение имени, но она — в один прекрасный вечер — убедила его самым неожиданным способом.
   — Слушай, — произнесла она, — ты же ведь не любишь писем от того, другого дедушки. Вот я и решила проверить… Понимаешь?
   Востряков оцепенел и тихо вышел из комнаты. Больше он не заговаривал с ней о ее именах. Стояли для него мучительные дни.
   А через неделю после того, как ей выдали паспорт (в том самом отделении милиции, сразу за церковью, куда Востряков все никак не мог отнести коробку с письмами), девочка протянула ему вскрытое письмо. Он взял конверт дрожащими руками, вынул из него листок в клеточку. Он прочел только начальные строчки письма:

   Милая Настенька!
   Это хорошо, что ты теперь «анастасия», ведь это значит «воскресение», вот мы с тобой вскорости и воскреснем вместе…

   Востряков не смог читать дальше, его замутило. Он быстро положил письмо на край кухонного стола и с побледневшим лицом прошел в ванную, заперев за собой дверь на щеколду. Там его вырвало.
   Ночью он осознал, что его депрессия грозит перейти в настоящую паранойю. Ему уже казалось, что весь коттедж» просматривается со всех точек какими-то страшными оптическими трубами, что черные технические зерна, запрятанные в стенах, подслушивают все звуки, и даже стон кроватных пружин под его утратившим сон телом записывается колоссальным компьютером японской фирмы «Тошнота», и что этот компьютер и стал волшебником и главная цель этого злого волшебника — не дать людям переваривать пищу. Рассвет он встретил, сидя на краю постели, в светлой пижаме. Рядом безмятежно спала жена. Он с ужасом думал о том, что, возможно, ему придется окончить свои дни в клинике для душевнобольных. Все, казалось бы, шло к этому.
   Он находился в том состоянии, которые уже почти три столетия называют «отчаянием». Но вдруг он почувствовал, что на самом дне этого отчаяния располагается неожиданный и тайный источник сил.
   Он встал и, двигаясь непривычно прямо, снял с себя пижаму, принял душ, надел чистую белую рубашку, выглаженный черный костюм (который куплен был для официальных заседаний в Академии наук), повязал строгий синий галстук, вычистил летние черные туфли щеткой с гуталином, надел итальянские темные очки и вышел из дома, прихватив с собой старую, несколько уже расхлябанную картонную коробку из-под куклы.
   Он шел между коттеджами твердой и элегантной походкой. Благоухающая утренняя сирень свешивалась над заборами, четкие тени сосен и фонарей лежали на дороге. Вопросительно перекликались птицы. У одной из дач уже играли в бадминтон и слышались веселые детские голоса. Если кто-то видел его сквозь щели в дощатых заборах, то этот кто-то вряд ли догадался, что этот статный седовласый и загорелый человек, похожий на благообразного иностранца, в черном костюме, в блестящих черных очках, что этот человек — истерзанный жалким безумием старик, который не спал всю ночь и у которого уже несколько дней подряд не было стула.
   Почтальон на велосипеде проехал мимо него, и Востряков даже не вздрогнул при виде его сумки, которая свешивалась с седла.
   Востряков дошел до того места, где «научная деревня», состоящая из уютных и почти одинаковых коттеджей с садовыми участками, заканчивалась, и уходила в одну сторону дорога в лес, которая далее вела по длинной и прямой просеке прямиком в Лесную лабораторию. В другую же сторону от развилки шла пологая, старая проселочная дорога, уходящая в поле, настоящая русская дорога, в зной пыльная и светлая, в ненастье мокрая и вязкая, с большими коричневыми лужами, неровная, то сужающаяся, то разветвляющаяся несколькими тропами, то расширяющаяся, как река. По правую сторону от этой дороги уже начиналось поле, по левую — теснились домики старой деревни, которую в коттеджах в шутку называли «донаучной». Покосившиеся терраски, домики с наличниками и отдельными кухнями, в форме сарайчиков с подслеповатым оконцем — все это непритязательно маячило среди огородов и яблонь. Бабка в белом платке возилась над грядками, другая шла с ведром. Еще две стояли у калитки, разговаривая. Куда-то уверенно шагал человек в сером пиджаке и кепке, явно идущий опохмелиться, но для вида несущий на плече грабли и лопату.
   Отсюда Вострякову уже виден был домик отделения милиции, выступающий из-за небольшой белой церкви и окруженный особенно густыми и пышными зарослями сирени и черемухи. Напротив отделения виднелся милицейский мотоцикл с коляской.