Страница:
Министерство иностранных дел отмалчивалось и помощи не оказывало. Может, их отправили сюда, как скот на пастбище, спросил Стенсил Демивольта.
– Боюсь, что так. Ведь мы уже старенькие.
– Раньше было иначе, – сказал Стенсил. – Верно?
В тот вечер они пошли и напились до зеленых соплей. Но прекрасное чувство ностальгической меланхолии притупилось под воздействием алкоголя. Стенсил жалел, что так набрался. Он помнил, как уже хорошо за полночь они шли под горку по Стрейт-стрит и распевали песенки из старых водевилей. И как это их угораздило?
А затем пришло время и наступил Один из Тех Дней. После тяжелого ночного запоя, сделавшего славное весеннее утро омерзительным, Стенсил зашел в церковь к Фэйрингу и узнал, что священника переводят.
– В Америку. Ничего не могу поделать. – И вновь улыбка старого коллеги-профессионала.
Стенсил сомневался, что сможет с усмешкой сказать «На все воля Божья». Случай Фэйринга до таких высот не поднимался. Тут определенно была воля Церкви, и Фэйринг привычно склонялся перед ее Авторитетом. Как-никак он тоже был англичанином. Следовательно, они в каком-то смысле являлись товарищами по изгнанию.
– Едва ли, – улыбнулся священник. – Дела кесаря и Господа не требуют от иезуита такой гибкости, которая кажется вам необходимой. Здесь нет столкновения интересов.
– Такой гибкости требуют дела кесаря и Фэйринга, да? Или кесаря и Стенсила?
– Да, примерно такой.
– Тогда sahha. Полагаю, ваш преемник…
– Отец Аваланш моложе меня. Не введите его во искушение.
– Понимаю.
Демивольт уехал в Хамрун побеседовать с информаторами, которые имелись у него среди мельников. Агенты были напуганы. Может, Фэйринг тоже испугался и боялся остаться? Стенсил поужинал в комнате. Раскурил трубку, но не успел сделать и нескольких затяжек, как в дверь робко постучали.
– Входите, входите.
За дверью стояла девушка с заметно обозначившейся беременностью и молча смотрела на него.
– Вы говорите по-английски?
– Да. Я Карла Мейстраль. – И осталась стоять, прямая как струна, лопатками и ягодицами касаясь двери.
– Его искалечат или даже убьют, – сказала она. – В военное время женщина должна быть готова к тому, чтобы потерять мужа. Но сейчас мир.
Она хотела, чтобы он отпустил Мейстраля. Отпустить? Почему бы и нет? Двойные агенты опасны. Но сейчас, потеряв священника… Вряд ли она могла знать о Манганезе.
– Помогите, синьор. Поговорите с ним.
– Откуда вы знаете, что он в опасности? Разве он что-нибудь говорил вам?
– Рабочие знают, что среди них шпион. У их жен это стало излюбленной темой для сплетен. Который из нас? Разумеется, это холостяк, говорят они. Мужчина с семьей и детьми не смог бы на такое решиться. – Глаза ее оставались сухими, голос твердым.
– Ради Бога, – раздраженно сказал Стенсил, – сядьте.
Она села.
– Жена, особенно та, которая скоро станет матерью, чувствует очень многое. – Она умолкла и улыбнулась своему животу, который ужасно сердил Стенсила. С каждой секундой она нравилась ему все меньше. – Я вижу, что с Мейстралем что-то не так. Я слышала, что английские леди за пару месяцев до рождения ребенка устраиваются дома и никуда не выходят. А здесь женщина работает и появляется на улице до тех пор, пока может передвигаться.
– И вы вышли, чтобы разыскать меня.
– Так мне посоветовал священник.
Фэйринг. Кто на кого работает? Кесарь остался внакладе. Стенсил попытался проявить сочувствие:
– Неужели вас это так взволновало, что пришлось все выложить на исповеди?
– Раньше Мейстраль ночевал дома. Это наш первый ребенок, а первый ребенок очень важен. Это ведь и его дитя. Но теперь мы почти не разговариваем. Он приходит поздно, а я притворяюсь, что уже сплю.
– Но ребенка надо кормить, одевать и заботиться о нем больше, чем о взрослом. А на это нужны деньги.
Она рассердилась:
– У сварщика Маратта семеро детей. Он зарабатывает меньше Фаусто. И все его дети накормлены, одеты, и у них есть крыша над головой. Ваши деньги нам не нужны.
Господи, да она нам всю работу завалит. Сказать ей, что даже если он отпустит ее мужа, то останется Вероника Манганезе, у которой Мейстраль будет проводить ночи? Есть только один выход: поговорить со священником.
– Обещаю вам, – сказал Стенсил, – я сделаю лее, что в моих силах. Но Ситуация намного сложнее, чем вы можете себе представить.
– Когда мне было пять лет, – Стенсил только сейчас с удивлением заметил, что в ее голосе дрожат истерические нотки, – мой отец тоже стал исчезать по ночам.
Я так и не узнала почему. Но это доконало мою мать. Я не стану ждать, пока это же убьет меня. Угрожает покончить с собой?
– Слушайте, а с мужем вы говорили?
– Жена не должна вмешиваться в такие дела. Стенсил улыбнулся:
– И потому вы пришли поговорить с его работодателем. Ладно, синьора, попробую. Но ничего не гарантирую. Мой наниматель – Англия, король. – Это заставило ее замолчать.
Когда она ушла, он завел горький диалог с самим собой. Где же наша дипломатическая активность? Похоже, теперь тон задают они, кто бы они ни были.
Ситуация всегда подавляет тебя, Сидней. У нее, как и у Господа, своя логика, свое обоснование бытия, и под Ситуацию лучше всего просто подстроиться.
Я не специалист по вопросам брака. И не священник.
Не надо думать, что здесь сознательный заговор против тебя. Кто знает, какие тысячи случайностей – погодные изменения, расписание движения кораблей или падение урожайности – привели на остров всех этих людей с их мечтами и заботами, а затем выстроили к тебе в очередь. Любую Ситуацию формируют события куда более низменные, чем обычные человеческие деяния.
Да, именно так; вот, скажем, Флоренция. Произвольное перемещение холодных воздушных потоков, сдвиг ледовых пластов и смерть нескольких пони породили того Хью Годольфина, который предстал перед нами. Лишь по чистой случайности ушел он живым от логики ледяного мира.
Инертная вселенная обладает тем, что мы иногда называем логикой. Однако логика – это как-никак свойство и атрибут человека; таким образом, термин употребляется неправильно. А в реальности мы сталкиваемся с противоположными устремлениями. Облагораживаем их словами «профессия» и «работа». Отчасти утешает мысль о том, что Манганезе, Мицци, Мейстраль, старьевщик Дупиро и даже та покореженная рожа, заставшая нас на вилле, в своей работе тоже сталкиваются с противоположными устремлениями.
Ну, и как с этим быть? Как из этого выбраться?
Конечно, всегда есть выход, которым угрожала воспользоваться Карла Мейстраль.
В дверь, спотыкаясь, ввалился Демивольт и прервал размышления Стенсила:
– У нас неприятности.
– Да уж вижу. В этом нет ничего удивительного.
– Старьевщик Дупиро… Бог троицу любит.
– Как?
– Утонул в Марсамускетто. На берег вынесло аж у Мандераджио. Изуродован до неузнаваемости. – Стен-сил подумал о Великой Осаде и о зверствах турок; флотилия смерти. – Наверное, это сделали I Banditti, – продолжал Демивольт. – Банда террористов или профессиональных убийц. Они соревнуются друг с другом в поисках наиболее изощренных способов убийства. Бедному Дупиро вставили в рот его собственные гениталии. И пришили шелковой нитью, как заправские хирурги. – Стенсилу стало худо. – Мы полагаем, что они как-то связаны с fasci di combattimento [315], которые появились в прошлом месяце в Италии, в окрестностях Милана. Манганезе время от времени контактирует с их лидером Муссолини.
– Может, его принесло приливом?
– Пойми, они не хотели, чтобы труп уплыл в море. Изощренное исполнение заказа рассчитано на публику, иначе в этом нет смысла.
Что творится, сказал Стенсил воображаемому двойнику. Раньше методы были цивилизованными.
В Валлетте нет времени. Нет истории, вся история сжата в один миг…
– Сядь, Сидней. Сюда. – Рюмка бренди, несколько легких пощечин.
– Все, все. Уймись. Это от погоды. – Демивольт вскинул брови и отошел к давно остывшему камину. – Итак, как тебе известно, мы потеряли Фэйринга и можем потерять Мейстраля. – Он вкратце рассказал о визите Карлы.
– Священник…
– Как я и думал. И у нас больше нет своего человека на вилле.
– Разве что один из нас закрутит роман с Ла Манганезе; другого выхода я не вижу.
– Вряд ли ее привлекают мужчины нашего возраста.
– Да я просто шучу.
– Она странно на меня посмотрела. Тогда, в церкви.
– Кобель старый. Хоть бы словом обмолвился, что тайком бегал к ней на свидания в церковь. – Попытался разрядить обстановку. Не получилось.
– Сейчас все настолько ухудшилось, что любые действия с нашей стороны требуют немалой смелости.
– А может, глупости. Но противостоять ей в открытую… Я, конечно, оптимист, сам знаешь.
– А я пессимист. Это позволяет нам сохранять равновесие. Возможно, я просто устал. Но продолжаю считать, что положение отчаянное. Если они нанимают бандитов, то, значит, скоро с их стороны последуют еще более активные действия.
– В любом случае надо ждать. Посмотрим, что предпримет Фэйринг.
У пришедшей весны был пламенно-страстный язычок. Когда Стенсил свернул на юго-восток от Страда Реале и поднялся на холм к церкви Фэйринга, Валлетта казалась разморенной и уступчивой. В церкви было пусто, и тишину нарушал лишь храп в исповедальне. Стенсил стал на колени и грубо растолкал священника.
– Она может открывать здесь свои секреты, – ответил Фэйринг, – а я нет.
– Вы знаете, что представляет из себя Мейстраль, – сердито сказал Стенсил, – и скольким господам он служит. Неужели не можете успокоить девчонку? Разве в иезуитском колледже не обучают всяким месмерическим штучкам? – Он тут же пожалел об этих словах.
– He забывайте, что я уезжаю, – последовал холодный ответ. – Обратитесь к моему преемнику, отцу Аваланшу. Возможно, ваши наущения склонят его предать Господа, святую церковь и собственную паству. А во мне вы ошиблись. Я следую велениям своей совести.
– Черт вас разберет, – взорвался Стенсил. – Ваша совесть податлива, как каучук.
– Разумеется, мне нетрудно сказать ей, – продолжил он после паузы, – что всякие резкие действия с ее стороны могут, например, угрожать благополучию ребенка, и потому греховны.
Гнев испарился. Стенсил вспомнил, что помянул черта.
– Простите, святой отец.
– Не могу, – хихикнул священник. – Вы принадлежите к англиканской церкви.
Женщина подошла так тихо, что Стенсил с Фэйрингом подскочили, когда она заговорила:
– А вот и мой противник.
Этот голос, этот голос… Разумеется, он его узнал. Пока монах – столь изворотливый, что даже сумел скрыть удивление, – представлял их друг другу, Стенсил внимательно вглядывался в ее лицо, словно ждал, что оно выдаст какую-то тайну. Но она носила изящную шляпку с вуалью, и лицо выглядело таким же заурядным, как лицо любой благовоспитанной женщины, проходящей по улице. Рука в перчатке, открытая до локтя, была унизана браслетами и казалась твердой.
Итак, она пришла сама. Стенсил, держа данное Демивольту слово, ждал, что предпримет Фэйринг.
– Мы уже встречались, синьорина Манганезе.
– Во Флоренции, – прошелестел голос из-под вуали. – Помните? – Она повернула голову. В волосах под шляпкой виднелся гребень из слоновой кости, на котором были вырезаны пять распятых фигурок в шлемах с искаженными мукой лицами.
– Да.
– Я специально взяла гребень. Знала, что вы будете здесь.
Именно в этот момент Стенсил заподозрил, что от него зависит очень мало и уже не важно, придется ему предать Демивольта или нет, поскольку, что бы ни произошло в июне, вряд ли он может предотвратить осуществление непостижимых целей Уайтхолла или как-то повлиять на них. То, что он считал развязкой, оказалось лишь двадцатилетним перерывом. Он понял, что нет смысла спрашивать, следила она за ним или их свела некая третья сила.
В «бенце», по дороге на ее виллу, Стенсил не выказывал обычной автобоязни. Зачем? Ведь они встретились, пройдя тысячами разных улиц, чтобы вновь войти рука об руку в оранжерею флорентийской весны; чтобы с высокой точностью герметически замкнуть (с внешней или с внутренней стороны) участок, где все произведения искусства застыли на грани засыпания и пробуждения; где все тени чуть-чуть удлиненны, хотя ночь так и не наступает, и вся душа объята глубокой ностальгической тишиной. Все лица – плоские маски, а сама весна – ощущение долгой усталости в ожидании лета, которое, как и ночь, не наступит никогда.
– Мы с тобой на одной стороне, верно? – Она улыбнулась. Они праздно сидели в темнеющей гостиной и смотрели через окно в никуда, поскольку на море была ночь. – И цель у нас одна: не пустить итальянцев на Мальту. Пока что определенные круги в Италии не могут позволить себе открыть этот второй фронт.
И эта женщина дала добро на зверское убийство старьевщика Дупиро, любовника своей служанки. Я отдаю себе в этом отчет.
Ни в чем ты не отдаешь себе отчета. Бедный старикашка.
– Но наши средства различны.
– Пусть у пациента наступит кризис, – сказала она. – Мы должны спровоцировать лихорадку. И победить болезнь как можно быстрее.
– Любым способом. – Невеселый смех.
– Твой способ дает им возможность оттягивать поражение. А мои наниматели идут к цели прямо. Никаких обходных путей. Сторонники аннексии составляют в Италии маленькую, но докучливую группировку.
– Полный переворот, – ностальгическая улыбка, – вот твой путь, Виктория. – Во Флоренции, во время кровавой демонстрации перед Венесуэльским консульством, он оттащил ее от безоружного полицейского, которому она драла лицо отточенными ногтями. Бешеная истеричка, клочья содранной кожи. Бунт был ее стихией, как и эта темная комната, почти вся заполненная жутковатыми предметами. V. каким-то магическим способом соединила в себе две крайности: улицу и оранжерею. Она его путала.
– Рассказать, где я побывала после нашего последнего уединения?
– Нет. Зачем об этом рассказывать? Не сомневаюсь, что в каждом городе, куда направлял меня Уайтхолл, я постоянно сталкивался с тобой или со следами твоей работы. – Он добродушно хмыкнул.
– Как приятно заглянуть в Ничто. – Ее лицо (не часто доводилось ему видеть его таким) было спокойным, живой глаз казался столь же мертвым, как искусственный с циферблатом вместо радужной оболочки. Искусственный глаз его не смущал, равно как и вставленный в пупок звездообразный сапфир. Хирургия бывает и такой. Еще во Флоренции (гребень, который она не позволяла ему ни вынимать, ни трогать) он заметил, что она просто обожает вставлять в тело частицы инертной материи.
– Смотри, какие у меня милые туфельки, – сказала она, когда он, став на колени, снял их. – Вот если бы у меня была такая ступня. Ступня из золота и янтаря, где вены вырезаны, а не выступают барельефом. Одна и та же ступня – это так скучно; можно только менять туфли. А вот если бы у девушки был – ах! – полный набор или целый гардероб восхитительных ступней разных цветов, размеров и форм…
Девушка? Да ей уже под сорок. Впрочем, что конкретно изменилось в ней, помимо тела, в котором стало больше неживой материи? Похожа ли она на ту пышку, которая соблазнила его двадцать лет назад на кожаной кушетке Флорентийского консульства?
– Мне пора, – сказал он.
– Мой преданный опекун отвезет тебя. – В дверях, словно по мановению волшебной палочки, возникло изуродованное лицо. Оно не выказало никаких эмоций, увидев их вместе. Возможно, любое движение лицевых мышц вызывало резкую боль. В ту ночь свет фонаря создал иллюзию мимики, но теперь Стенсил увидел, что это лицо застыло, словно посмертная маска.
В автомобиле на обратном пути в Валлетту оба не произнесли ни слова, пока не подъехали к городу.
– Не смейте ее трогать, ясно?
Стенсил повернул голову, и внезапно его осенило:
– Вы молодой Гадрульфи… Годольфин, верно?
– У каждого из нас есть к ней свой интерес, – сказал Годольфин. – Я ее слуга.
– В каком-то смысле я тоже. Никто ее не обидит. Ее невозможно обидеть.
– Боюсь, что так. Ведь мы уже старенькие.
– Раньше было иначе, – сказал Стенсил. – Верно?
В тот вечер они пошли и напились до зеленых соплей. Но прекрасное чувство ностальгической меланхолии притупилось под воздействием алкоголя. Стенсил жалел, что так набрался. Он помнил, как уже хорошо за полночь они шли под горку по Стрейт-стрит и распевали песенки из старых водевилей. И как это их угораздило?
А затем пришло время и наступил Один из Тех Дней. После тяжелого ночного запоя, сделавшего славное весеннее утро омерзительным, Стенсил зашел в церковь к Фэйрингу и узнал, что священника переводят.
– В Америку. Ничего не могу поделать. – И вновь улыбка старого коллеги-профессионала.
Стенсил сомневался, что сможет с усмешкой сказать «На все воля Божья». Случай Фэйринга до таких высот не поднимался. Тут определенно была воля Церкви, и Фэйринг привычно склонялся перед ее Авторитетом. Как-никак он тоже был англичанином. Следовательно, они в каком-то смысле являлись товарищами по изгнанию.
– Едва ли, – улыбнулся священник. – Дела кесаря и Господа не требуют от иезуита такой гибкости, которая кажется вам необходимой. Здесь нет столкновения интересов.
– Такой гибкости требуют дела кесаря и Фэйринга, да? Или кесаря и Стенсила?
– Да, примерно такой.
– Тогда sahha. Полагаю, ваш преемник…
– Отец Аваланш моложе меня. Не введите его во искушение.
– Понимаю.
Демивольт уехал в Хамрун побеседовать с информаторами, которые имелись у него среди мельников. Агенты были напуганы. Может, Фэйринг тоже испугался и боялся остаться? Стенсил поужинал в комнате. Раскурил трубку, но не успел сделать и нескольких затяжек, как в дверь робко постучали.
– Входите, входите.
За дверью стояла девушка с заметно обозначившейся беременностью и молча смотрела на него.
– Вы говорите по-английски?
– Да. Я Карла Мейстраль. – И осталась стоять, прямая как струна, лопатками и ягодицами касаясь двери.
– Его искалечат или даже убьют, – сказала она. – В военное время женщина должна быть готова к тому, чтобы потерять мужа. Но сейчас мир.
Она хотела, чтобы он отпустил Мейстраля. Отпустить? Почему бы и нет? Двойные агенты опасны. Но сейчас, потеряв священника… Вряд ли она могла знать о Манганезе.
– Помогите, синьор. Поговорите с ним.
– Откуда вы знаете, что он в опасности? Разве он что-нибудь говорил вам?
– Рабочие знают, что среди них шпион. У их жен это стало излюбленной темой для сплетен. Который из нас? Разумеется, это холостяк, говорят они. Мужчина с семьей и детьми не смог бы на такое решиться. – Глаза ее оставались сухими, голос твердым.
– Ради Бога, – раздраженно сказал Стенсил, – сядьте.
Она села.
– Жена, особенно та, которая скоро станет матерью, чувствует очень многое. – Она умолкла и улыбнулась своему животу, который ужасно сердил Стенсила. С каждой секундой она нравилась ему все меньше. – Я вижу, что с Мейстралем что-то не так. Я слышала, что английские леди за пару месяцев до рождения ребенка устраиваются дома и никуда не выходят. А здесь женщина работает и появляется на улице до тех пор, пока может передвигаться.
– И вы вышли, чтобы разыскать меня.
– Так мне посоветовал священник.
Фэйринг. Кто на кого работает? Кесарь остался внакладе. Стенсил попытался проявить сочувствие:
– Неужели вас это так взволновало, что пришлось все выложить на исповеди?
– Раньше Мейстраль ночевал дома. Это наш первый ребенок, а первый ребенок очень важен. Это ведь и его дитя. Но теперь мы почти не разговариваем. Он приходит поздно, а я притворяюсь, что уже сплю.
– Но ребенка надо кормить, одевать и заботиться о нем больше, чем о взрослом. А на это нужны деньги.
Она рассердилась:
– У сварщика Маратта семеро детей. Он зарабатывает меньше Фаусто. И все его дети накормлены, одеты, и у них есть крыша над головой. Ваши деньги нам не нужны.
Господи, да она нам всю работу завалит. Сказать ей, что даже если он отпустит ее мужа, то останется Вероника Манганезе, у которой Мейстраль будет проводить ночи? Есть только один выход: поговорить со священником.
– Обещаю вам, – сказал Стенсил, – я сделаю лее, что в моих силах. Но Ситуация намного сложнее, чем вы можете себе представить.
– Когда мне было пять лет, – Стенсил только сейчас с удивлением заметил, что в ее голосе дрожат истерические нотки, – мой отец тоже стал исчезать по ночам.
Я так и не узнала почему. Но это доконало мою мать. Я не стану ждать, пока это же убьет меня. Угрожает покончить с собой?
– Слушайте, а с мужем вы говорили?
– Жена не должна вмешиваться в такие дела. Стенсил улыбнулся:
– И потому вы пришли поговорить с его работодателем. Ладно, синьора, попробую. Но ничего не гарантирую. Мой наниматель – Англия, король. – Это заставило ее замолчать.
Когда она ушла, он завел горький диалог с самим собой. Где же наша дипломатическая активность? Похоже, теперь тон задают они, кто бы они ни были.
Ситуация всегда подавляет тебя, Сидней. У нее, как и у Господа, своя логика, свое обоснование бытия, и под Ситуацию лучше всего просто подстроиться.
Я не специалист по вопросам брака. И не священник.
Не надо думать, что здесь сознательный заговор против тебя. Кто знает, какие тысячи случайностей – погодные изменения, расписание движения кораблей или падение урожайности – привели на остров всех этих людей с их мечтами и заботами, а затем выстроили к тебе в очередь. Любую Ситуацию формируют события куда более низменные, чем обычные человеческие деяния.
Да, именно так; вот, скажем, Флоренция. Произвольное перемещение холодных воздушных потоков, сдвиг ледовых пластов и смерть нескольких пони породили того Хью Годольфина, который предстал перед нами. Лишь по чистой случайности ушел он живым от логики ледяного мира.
Инертная вселенная обладает тем, что мы иногда называем логикой. Однако логика – это как-никак свойство и атрибут человека; таким образом, термин употребляется неправильно. А в реальности мы сталкиваемся с противоположными устремлениями. Облагораживаем их словами «профессия» и «работа». Отчасти утешает мысль о том, что Манганезе, Мицци, Мейстраль, старьевщик Дупиро и даже та покореженная рожа, заставшая нас на вилле, в своей работе тоже сталкиваются с противоположными устремлениями.
Ну, и как с этим быть? Как из этого выбраться?
Конечно, всегда есть выход, которым угрожала воспользоваться Карла Мейстраль.
В дверь, спотыкаясь, ввалился Демивольт и прервал размышления Стенсила:
– У нас неприятности.
– Да уж вижу. В этом нет ничего удивительного.
– Старьевщик Дупиро… Бог троицу любит.
– Как?
– Утонул в Марсамускетто. На берег вынесло аж у Мандераджио. Изуродован до неузнаваемости. – Стен-сил подумал о Великой Осаде и о зверствах турок; флотилия смерти. – Наверное, это сделали I Banditti, – продолжал Демивольт. – Банда террористов или профессиональных убийц. Они соревнуются друг с другом в поисках наиболее изощренных способов убийства. Бедному Дупиро вставили в рот его собственные гениталии. И пришили шелковой нитью, как заправские хирурги. – Стенсилу стало худо. – Мы полагаем, что они как-то связаны с fasci di combattimento [315], которые появились в прошлом месяце в Италии, в окрестностях Милана. Манганезе время от времени контактирует с их лидером Муссолини.
– Может, его принесло приливом?
– Пойми, они не хотели, чтобы труп уплыл в море. Изощренное исполнение заказа рассчитано на публику, иначе в этом нет смысла.
Что творится, сказал Стенсил воображаемому двойнику. Раньше методы были цивилизованными.
В Валлетте нет времени. Нет истории, вся история сжата в один миг…
– Сядь, Сидней. Сюда. – Рюмка бренди, несколько легких пощечин.
– Все, все. Уймись. Это от погоды. – Демивольт вскинул брови и отошел к давно остывшему камину. – Итак, как тебе известно, мы потеряли Фэйринга и можем потерять Мейстраля. – Он вкратце рассказал о визите Карлы.
– Священник…
– Как я и думал. И у нас больше нет своего человека на вилле.
– Разве что один из нас закрутит роман с Ла Манганезе; другого выхода я не вижу.
– Вряд ли ее привлекают мужчины нашего возраста.
– Да я просто шучу.
– Она странно на меня посмотрела. Тогда, в церкви.
– Кобель старый. Хоть бы словом обмолвился, что тайком бегал к ней на свидания в церковь. – Попытался разрядить обстановку. Не получилось.
– Сейчас все настолько ухудшилось, что любые действия с нашей стороны требуют немалой смелости.
– А может, глупости. Но противостоять ей в открытую… Я, конечно, оптимист, сам знаешь.
– А я пессимист. Это позволяет нам сохранять равновесие. Возможно, я просто устал. Но продолжаю считать, что положение отчаянное. Если они нанимают бандитов, то, значит, скоро с их стороны последуют еще более активные действия.
– В любом случае надо ждать. Посмотрим, что предпримет Фэйринг.
У пришедшей весны был пламенно-страстный язычок. Когда Стенсил свернул на юго-восток от Страда Реале и поднялся на холм к церкви Фэйринга, Валлетта казалась разморенной и уступчивой. В церкви было пусто, и тишину нарушал лишь храп в исповедальне. Стенсил стал на колени и грубо растолкал священника.
– Она может открывать здесь свои секреты, – ответил Фэйринг, – а я нет.
– Вы знаете, что представляет из себя Мейстраль, – сердито сказал Стенсил, – и скольким господам он служит. Неужели не можете успокоить девчонку? Разве в иезуитском колледже не обучают всяким месмерическим штучкам? – Он тут же пожалел об этих словах.
– He забывайте, что я уезжаю, – последовал холодный ответ. – Обратитесь к моему преемнику, отцу Аваланшу. Возможно, ваши наущения склонят его предать Господа, святую церковь и собственную паству. А во мне вы ошиблись. Я следую велениям своей совести.
– Черт вас разберет, – взорвался Стенсил. – Ваша совесть податлива, как каучук.
– Разумеется, мне нетрудно сказать ей, – продолжил он после паузы, – что всякие резкие действия с ее стороны могут, например, угрожать благополучию ребенка, и потому греховны.
Гнев испарился. Стенсил вспомнил, что помянул черта.
– Простите, святой отец.
– Не могу, – хихикнул священник. – Вы принадлежите к англиканской церкви.
Женщина подошла так тихо, что Стенсил с Фэйрингом подскочили, когда она заговорила:
– А вот и мой противник.
Этот голос, этот голос… Разумеется, он его узнал. Пока монах – столь изворотливый, что даже сумел скрыть удивление, – представлял их друг другу, Стенсил внимательно вглядывался в ее лицо, словно ждал, что оно выдаст какую-то тайну. Но она носила изящную шляпку с вуалью, и лицо выглядело таким же заурядным, как лицо любой благовоспитанной женщины, проходящей по улице. Рука в перчатке, открытая до локтя, была унизана браслетами и казалась твердой.
Итак, она пришла сама. Стенсил, держа данное Демивольту слово, ждал, что предпримет Фэйринг.
– Мы уже встречались, синьорина Манганезе.
– Во Флоренции, – прошелестел голос из-под вуали. – Помните? – Она повернула голову. В волосах под шляпкой виднелся гребень из слоновой кости, на котором были вырезаны пять распятых фигурок в шлемах с искаженными мукой лицами.
– Да.
– Я специально взяла гребень. Знала, что вы будете здесь.
Именно в этот момент Стенсил заподозрил, что от него зависит очень мало и уже не важно, придется ему предать Демивольта или нет, поскольку, что бы ни произошло в июне, вряд ли он может предотвратить осуществление непостижимых целей Уайтхолла или как-то повлиять на них. То, что он считал развязкой, оказалось лишь двадцатилетним перерывом. Он понял, что нет смысла спрашивать, следила она за ним или их свела некая третья сила.
В «бенце», по дороге на ее виллу, Стенсил не выказывал обычной автобоязни. Зачем? Ведь они встретились, пройдя тысячами разных улиц, чтобы вновь войти рука об руку в оранжерею флорентийской весны; чтобы с высокой точностью герметически замкнуть (с внешней или с внутренней стороны) участок, где все произведения искусства застыли на грани засыпания и пробуждения; где все тени чуть-чуть удлиненны, хотя ночь так и не наступает, и вся душа объята глубокой ностальгической тишиной. Все лица – плоские маски, а сама весна – ощущение долгой усталости в ожидании лета, которое, как и ночь, не наступит никогда.
– Мы с тобой на одной стороне, верно? – Она улыбнулась. Они праздно сидели в темнеющей гостиной и смотрели через окно в никуда, поскольку на море была ночь. – И цель у нас одна: не пустить итальянцев на Мальту. Пока что определенные круги в Италии не могут позволить себе открыть этот второй фронт.
И эта женщина дала добро на зверское убийство старьевщика Дупиро, любовника своей служанки. Я отдаю себе в этом отчет.
Ни в чем ты не отдаешь себе отчета. Бедный старикашка.
– Но наши средства различны.
– Пусть у пациента наступит кризис, – сказала она. – Мы должны спровоцировать лихорадку. И победить болезнь как можно быстрее.
– Любым способом. – Невеселый смех.
– Твой способ дает им возможность оттягивать поражение. А мои наниматели идут к цели прямо. Никаких обходных путей. Сторонники аннексии составляют в Италии маленькую, но докучливую группировку.
– Полный переворот, – ностальгическая улыбка, – вот твой путь, Виктория. – Во Флоренции, во время кровавой демонстрации перед Венесуэльским консульством, он оттащил ее от безоружного полицейского, которому она драла лицо отточенными ногтями. Бешеная истеричка, клочья содранной кожи. Бунт был ее стихией, как и эта темная комната, почти вся заполненная жутковатыми предметами. V. каким-то магическим способом соединила в себе две крайности: улицу и оранжерею. Она его путала.
– Рассказать, где я побывала после нашего последнего уединения?
– Нет. Зачем об этом рассказывать? Не сомневаюсь, что в каждом городе, куда направлял меня Уайтхолл, я постоянно сталкивался с тобой или со следами твоей работы. – Он добродушно хмыкнул.
– Как приятно заглянуть в Ничто. – Ее лицо (не часто доводилось ему видеть его таким) было спокойным, живой глаз казался столь же мертвым, как искусственный с циферблатом вместо радужной оболочки. Искусственный глаз его не смущал, равно как и вставленный в пупок звездообразный сапфир. Хирургия бывает и такой. Еще во Флоренции (гребень, который она не позволяла ему ни вынимать, ни трогать) он заметил, что она просто обожает вставлять в тело частицы инертной материи.
– Смотри, какие у меня милые туфельки, – сказала она, когда он, став на колени, снял их. – Вот если бы у меня была такая ступня. Ступня из золота и янтаря, где вены вырезаны, а не выступают барельефом. Одна и та же ступня – это так скучно; можно только менять туфли. А вот если бы у девушки был – ах! – полный набор или целый гардероб восхитительных ступней разных цветов, размеров и форм…
Девушка? Да ей уже под сорок. Впрочем, что конкретно изменилось в ней, помимо тела, в котором стало больше неживой материи? Похожа ли она на ту пышку, которая соблазнила его двадцать лет назад на кожаной кушетке Флорентийского консульства?
– Мне пора, – сказал он.
– Мой преданный опекун отвезет тебя. – В дверях, словно по мановению волшебной палочки, возникло изуродованное лицо. Оно не выказало никаких эмоций, увидев их вместе. Возможно, любое движение лицевых мышц вызывало резкую боль. В ту ночь свет фонаря создал иллюзию мимики, но теперь Стенсил увидел, что это лицо застыло, словно посмертная маска.
В автомобиле на обратном пути в Валлетту оба не произнесли ни слова, пока не подъехали к городу.
– Не смейте ее трогать, ясно?
Стенсил повернул голову, и внезапно его осенило:
– Вы молодой Гадрульфи… Годольфин, верно?
– У каждого из нас есть к ней свой интерес, – сказал Годольфин. – Я ее слуга.
– В каком-то смысле я тоже. Никто ее не обидит. Ее невозможно обидеть.
III
В преддверии июньской Ассамблеи события стали приобретать более или менее осмысленный характер. Если Демивольт и заметил в Стенсиле какие-то перемены, то виду не подавал. Мейстраль продолжал слать отчеты, жена его помалкивала; ребенок, который предположительно зрел в ее чреве, тоже обещал поспеть к июню.
Стенсил часто встречался с Вероникой Манганезе. Вряд ли это объяснялось ее мистической «властью» над ним; она не пыталась удержать какие-либо секреты в тайне от своего лысеющего собеседника и не привлекала его сексуально. Скорее, причиной тому была ностальгия – самый неприятный из побочных эффектов приближающейся старости. Тоска по прошлому была столь сильна, что Стенсилу становилось все труднее жить в реальности настоящего момента, который он считал таким важным с политической точки зрения. Вилла в Слиеме все чаще оказывалась приютом вечерней меланхолии. Болтовня с Мехметом и сентиментальные попойки с Демивольтом вкупе с разнообразными уловками Фэйринга и намеками Карлы Мейстраль на врожденную гуманность, от которой он отрекся, поступая на службу, – все это подтачивало и подрывало ту доблесть (virtu), которую он еще не растратил за шестьдесят лет жизни, и делало его дальнейшее пребывание на Мальте практически бесполезны?!. Этот остров – опасная трясина, прикинувшаяся зеленой лужайкой.
Вероника была очень мила. Встречаясь со Стенсилом, она посвящала ему все свое время. Они ни о чем заранее не договаривались, ни с чем нс шептались, не обменивались впопыхах записками – просто вновь и вновь входили в свое оранжерейное время, словно оно отмерялось бесценными старинными часами, которые можно было занести и установить на любой час, как заблагорассудится. Ибо в конце концов они достигли отчуждения от времени, сродни отчуждению Мальты от всеобщей истории, в которой причина предшествует следствию.
Карла пришла снова, на этот раз рыдая в открытую; теперь она не дерзила, а умоляла.
– Священника больше нет. К кому мне теперь идти? Мы с мужем стали чужими. У него есть другая женщина?
Его подмывало сказать ей. Но он удержался, уловив тонкую иронию в ситуации. Поймав себя на мысли, что было бы кстати, если бы между его прежней «возлюбленной» и судостроителем действительно существовала внебрачная связь: тогда замкнулся бы круг событий, начавшихся в Англии восемнадцать лет назад, об отправной точке которых он изо всех сил старался не думать все эти годы.
Герберту сейчас почти восемнадцать. И он, вероятно, на чем свет стоит проклинает байки про эти славные древние острова. Что он подумает о своем отце…
Своем отце. Ха.
– Синьора, – заторопился он. – Я вел себя как эгоист. Все, что смогу. Обещаю.
– Нам… Мне и ребенку… Зачем нам жить дальше? А любому из нас зачем? Он, пожалуй, вернет ей мужа.
С ним или без него июньская Ассамблея станет тем, чем должна стать: кровавой баней или спокойными переговорами – с большей точностью никто не возьмется предсказать или направить развитие событий. Больше нет государей. Отныне политика, отданная на откуп дилетантам, будет становиться все более и более демократичной. Болезнь будет прогрессировать. Впрочем, Стенсилу на это уже почти наплевать.
На следующий вечер у него состоялся разговор с Демивольтом.
– Слушай, последнее время от тебя мало толку. А я не могу один за всем уследить.
– Мы потеряли связных. Мы потеряли даже больше…
– Черт побери, Сидней, что еще не так?
– Здоровье, – солгал Стенсил.
– О Господи.
– Я слышал о студенческих волнениях. Прошел слух, что университет закроют. А тут еще закон 1915 года о присвоении степеней, и в первую очередь он затронет нынешних выпускников.
Демивольт воспринял его слова так, как на то и рассчитывал Стенсил. Как желание помочь, несмотря на болезнь.
– Я сам этим займусь, – пробормотал Демивольт. Он уже знал о тревожной ситуации в университете.
Четвертого июня исполняющий обязанности комиссара полиции приказал направить в город дополнительный отряд Мальтийского сводного батальона численностью 25 человек. В тот же день студенты университета начали забастовку и устроили шествие по Страда Реале, по дороге забрасывая тухлыми яйцами антимиццистов, круша столы и стулья уличных кафе, оставляя после себя ряды заляпанных автомобилей, отчего улица сразу приобрела праздничный вид.
– Нам за такие дела не поздоровится, – объявил Демивольт в тот же вечер. – Я иду во Дворец. – Вскоре после этого Годольфин заехал за Стенсилом на «бенце».
Гостиная на вилле была освещена необычайно ярко, хотя там находились всего два человека: она и Мейстраль. Прочие визитеры, несомненно, уже успели здесь побывать: среди статуй и старинной мебели кое-где можно было заметить окурки и чайные чашки.
Стенсил улыбнулся смущенному Мейстралю.
– Мы старые друзья, – мягко сказал он. Откуда-то – из самых глубин – наружу вырвались остатки двуличности и virtu. Стенсил заставил себя включиться в реальность настоящего, возможно осознавая, что делает это в последний раз. И, положив руку на плечо докера, произнес: – Пойдемте. Мне надо дать вам кое-какие инструкции. Наедине. – Он подмигнул женщине. – Видите ли, номинально мы остаемся противниками. Таковы Правила.
За дверью он согнал с лица улыбку.
– Два слова, Мейстраль, не перебивайте. Вы свободны. Мы в ваших услугах больше не нуждаемся. Вашей жене скоро рожать, возвращайтесь к ней.
– Зато синьоре, – Мейстраль дернул головой в сторону гостиной, – я по-прежнему нужен. А жене останется ребенок.
– Это приказ; причем он исходит от нас обоих. Могу добавить следующее: если вы не вернетесь к жене, она убьет и себя, и ребенка.
– Это великий грех.
– Но она на него пойдет. Мейстраль все еще колебался.
– Ладно, но если я снова увижу вас рядом с моей подругой… – Слово попало в цель: губы Мейстраля на секунду скривились в ухмылке. – Я назову ваше имя вашим же друзьям-рабочим. Представляете, что они с вами сделают, Мейстраль? Конечно, представляете. Я даже не погнушаюсь нанять Banditti, если вы предпочитаете умереть более живописным образом. – Мейстраль на мгновение застыл, выпучив немигающие глаза. Стенсил еще несколько секунд подождал, пока магическое заклинание «Banditti» довершит свое действие, и затем сверкнул своей лучшей – и на сей раз последней – дипломатической улыбкой. – Идите. Позаботьтесь о жене и маленьком Мейстрале. Не лезьте в кровавую баню. Сидите дома.
Мейстраль пожал плечами, повернулся и пошел прочь. Даже не оглянулся, а в его тяжелой поступи уже не было прежней уверенности.
Стенсил вознес короткую молитву: пусть с годами у него поубавится уверенности.
Когда он вернулся в гостиную, Вероника улыбнулась:
– Все уладили?
Стенсил обессиленно рухнул на стул в стиле Людовика XV, на спинке которого два серафима кого-то оплакивали на темно-зеленой лужайке бархатной обивки.
– Да.
Шестого июня напряжение продолжало нарастать. Подразделения полиции и воинские части были приведены в состояние повышенной готовности. Торговцам снова неофициально было рекомендовано закрыть магазины.
Седьмою июня в 3:30 пополудни на Страда Реале начали собираться толпы народа. В течение следующих полутора дней бунтовщики завладели улицами Валлетты. Они напали не только на «Кроникл» (как обещали), но также на Юнион Клаб, Лицей, Дворец, на дома депутатов-антимиццистов, разгромили оставшиеся открытыми кафе и магазины. Десантные отряды с «Эгмонта», армейские подразделения и полиция объединили усилия для наведения порядка. Несколько раз они занимали оборону, пару раз открывали огонь. Выстрелами убило трех мирных жителей; семерых ранило. Значительно больше людей было покалечено во время массовых беспорядков. Восставшие подожгли несколько зданий. Два грузовика королевских ВВС с пулеметами отразили нападение на мельников в Хамруне.
От этого незначительного завихрения в мирном курсе мальтийского правительства остался единственный отчет следственной комиссии. Июньская Заварушка (как стали ее называть) закончилась так же внезапно, как и началась. Ничего толком сделано не было. И в 1956 году важнейший вопрос о самоуправлении по-прежнему оставался открытым. К этому времени Мальта продвинулась лишь к двоевластию, а в феврале еще больше сблизилась с Англией, когда избиратели с перевесом три к одному проголосовали за делегирование мальтийских парламентариев в британскую Палату общин.
Ранним утром 10 июня 1919 года шебека Мехмета отплыла от причала Ласкарис. На корме сидел Сидней Стенсил, похожий на какой-то старинный навигационный прибор. Никто нс пришел его проводить. Вероника Манганезе удерживала его до тех пор, пока ей это было нужно. Глаза Стенсила неотрывно смотрели за корму.
Однако, когда шебека проходила мимо форта Святого Эльма, к причалу подъехал сияющий «бенц», из него вышел черноливрейный шофер с изувеченным лицом и, встав на краю пирса, стал смотреть вслед уходящему судну. Спустя какое-то время он помахал рукой – в движении его запястья было нечто сентиментально-женственное. Он крикнул что-то по-английски, но никто из стоявших на пирсе не понял ни слова. Человек плакал.
Проведите линию от Мальты до Лампедузы. Это будет радиус. Где-то в пределах очерченного таким образом круга вечером десятого числа пронесся водяной смерч, бушевавший не более пятнадцати минут. Но этого ему вполне хватило, чтобы закрутить и поднять футов на пятьдесят скрипящую шебеку – обнаженное горло Астарты взметнулось в безоблачное небо, – а затем швырнуть ее обратно в Средиземное море, поверхность которого вскоре обрела прежний вид – белые барашки волн, островки бурых водорослей, мириады искрящихся точек, вобравших весь спектр лучей безжалостного солнца, – и навеки сокрыла все то, что исчезло в пучине морской на исходе тихого июньского дня.
Стенсил часто встречался с Вероникой Манганезе. Вряд ли это объяснялось ее мистической «властью» над ним; она не пыталась удержать какие-либо секреты в тайне от своего лысеющего собеседника и не привлекала его сексуально. Скорее, причиной тому была ностальгия – самый неприятный из побочных эффектов приближающейся старости. Тоска по прошлому была столь сильна, что Стенсилу становилось все труднее жить в реальности настоящего момента, который он считал таким важным с политической точки зрения. Вилла в Слиеме все чаще оказывалась приютом вечерней меланхолии. Болтовня с Мехметом и сентиментальные попойки с Демивольтом вкупе с разнообразными уловками Фэйринга и намеками Карлы Мейстраль на врожденную гуманность, от которой он отрекся, поступая на службу, – все это подтачивало и подрывало ту доблесть (virtu), которую он еще не растратил за шестьдесят лет жизни, и делало его дальнейшее пребывание на Мальте практически бесполезны?!. Этот остров – опасная трясина, прикинувшаяся зеленой лужайкой.
Вероника была очень мила. Встречаясь со Стенсилом, она посвящала ему все свое время. Они ни о чем заранее не договаривались, ни с чем нс шептались, не обменивались впопыхах записками – просто вновь и вновь входили в свое оранжерейное время, словно оно отмерялось бесценными старинными часами, которые можно было занести и установить на любой час, как заблагорассудится. Ибо в конце концов они достигли отчуждения от времени, сродни отчуждению Мальты от всеобщей истории, в которой причина предшествует следствию.
Карла пришла снова, на этот раз рыдая в открытую; теперь она не дерзила, а умоляла.
– Священника больше нет. К кому мне теперь идти? Мы с мужем стали чужими. У него есть другая женщина?
Его подмывало сказать ей. Но он удержался, уловив тонкую иронию в ситуации. Поймав себя на мысли, что было бы кстати, если бы между его прежней «возлюбленной» и судостроителем действительно существовала внебрачная связь: тогда замкнулся бы круг событий, начавшихся в Англии восемнадцать лет назад, об отправной точке которых он изо всех сил старался не думать все эти годы.
Герберту сейчас почти восемнадцать. И он, вероятно, на чем свет стоит проклинает байки про эти славные древние острова. Что он подумает о своем отце…
Своем отце. Ха.
– Синьора, – заторопился он. – Я вел себя как эгоист. Все, что смогу. Обещаю.
– Нам… Мне и ребенку… Зачем нам жить дальше? А любому из нас зачем? Он, пожалуй, вернет ей мужа.
С ним или без него июньская Ассамблея станет тем, чем должна стать: кровавой баней или спокойными переговорами – с большей точностью никто не возьмется предсказать или направить развитие событий. Больше нет государей. Отныне политика, отданная на откуп дилетантам, будет становиться все более и более демократичной. Болезнь будет прогрессировать. Впрочем, Стенсилу на это уже почти наплевать.
На следующий вечер у него состоялся разговор с Демивольтом.
– Слушай, последнее время от тебя мало толку. А я не могу один за всем уследить.
– Мы потеряли связных. Мы потеряли даже больше…
– Черт побери, Сидней, что еще не так?
– Здоровье, – солгал Стенсил.
– О Господи.
– Я слышал о студенческих волнениях. Прошел слух, что университет закроют. А тут еще закон 1915 года о присвоении степеней, и в первую очередь он затронет нынешних выпускников.
Демивольт воспринял его слова так, как на то и рассчитывал Стенсил. Как желание помочь, несмотря на болезнь.
– Я сам этим займусь, – пробормотал Демивольт. Он уже знал о тревожной ситуации в университете.
Четвертого июня исполняющий обязанности комиссара полиции приказал направить в город дополнительный отряд Мальтийского сводного батальона численностью 25 человек. В тот же день студенты университета начали забастовку и устроили шествие по Страда Реале, по дороге забрасывая тухлыми яйцами антимиццистов, круша столы и стулья уличных кафе, оставляя после себя ряды заляпанных автомобилей, отчего улица сразу приобрела праздничный вид.
– Нам за такие дела не поздоровится, – объявил Демивольт в тот же вечер. – Я иду во Дворец. – Вскоре после этого Годольфин заехал за Стенсилом на «бенце».
Гостиная на вилле была освещена необычайно ярко, хотя там находились всего два человека: она и Мейстраль. Прочие визитеры, несомненно, уже успели здесь побывать: среди статуй и старинной мебели кое-где можно было заметить окурки и чайные чашки.
Стенсил улыбнулся смущенному Мейстралю.
– Мы старые друзья, – мягко сказал он. Откуда-то – из самых глубин – наружу вырвались остатки двуличности и virtu. Стенсил заставил себя включиться в реальность настоящего, возможно осознавая, что делает это в последний раз. И, положив руку на плечо докера, произнес: – Пойдемте. Мне надо дать вам кое-какие инструкции. Наедине. – Он подмигнул женщине. – Видите ли, номинально мы остаемся противниками. Таковы Правила.
За дверью он согнал с лица улыбку.
– Два слова, Мейстраль, не перебивайте. Вы свободны. Мы в ваших услугах больше не нуждаемся. Вашей жене скоро рожать, возвращайтесь к ней.
– Зато синьоре, – Мейстраль дернул головой в сторону гостиной, – я по-прежнему нужен. А жене останется ребенок.
– Это приказ; причем он исходит от нас обоих. Могу добавить следующее: если вы не вернетесь к жене, она убьет и себя, и ребенка.
– Это великий грех.
– Но она на него пойдет. Мейстраль все еще колебался.
– Ладно, но если я снова увижу вас рядом с моей подругой… – Слово попало в цель: губы Мейстраля на секунду скривились в ухмылке. – Я назову ваше имя вашим же друзьям-рабочим. Представляете, что они с вами сделают, Мейстраль? Конечно, представляете. Я даже не погнушаюсь нанять Banditti, если вы предпочитаете умереть более живописным образом. – Мейстраль на мгновение застыл, выпучив немигающие глаза. Стенсил еще несколько секунд подождал, пока магическое заклинание «Banditti» довершит свое действие, и затем сверкнул своей лучшей – и на сей раз последней – дипломатической улыбкой. – Идите. Позаботьтесь о жене и маленьком Мейстрале. Не лезьте в кровавую баню. Сидите дома.
Мейстраль пожал плечами, повернулся и пошел прочь. Даже не оглянулся, а в его тяжелой поступи уже не было прежней уверенности.
Стенсил вознес короткую молитву: пусть с годами у него поубавится уверенности.
Когда он вернулся в гостиную, Вероника улыбнулась:
– Все уладили?
Стенсил обессиленно рухнул на стул в стиле Людовика XV, на спинке которого два серафима кого-то оплакивали на темно-зеленой лужайке бархатной обивки.
– Да.
Шестого июня напряжение продолжало нарастать. Подразделения полиции и воинские части были приведены в состояние повышенной готовности. Торговцам снова неофициально было рекомендовано закрыть магазины.
Седьмою июня в 3:30 пополудни на Страда Реале начали собираться толпы народа. В течение следующих полутора дней бунтовщики завладели улицами Валлетты. Они напали не только на «Кроникл» (как обещали), но также на Юнион Клаб, Лицей, Дворец, на дома депутатов-антимиццистов, разгромили оставшиеся открытыми кафе и магазины. Десантные отряды с «Эгмонта», армейские подразделения и полиция объединили усилия для наведения порядка. Несколько раз они занимали оборону, пару раз открывали огонь. Выстрелами убило трех мирных жителей; семерых ранило. Значительно больше людей было покалечено во время массовых беспорядков. Восставшие подожгли несколько зданий. Два грузовика королевских ВВС с пулеметами отразили нападение на мельников в Хамруне.
От этого незначительного завихрения в мирном курсе мальтийского правительства остался единственный отчет следственной комиссии. Июньская Заварушка (как стали ее называть) закончилась так же внезапно, как и началась. Ничего толком сделано не было. И в 1956 году важнейший вопрос о самоуправлении по-прежнему оставался открытым. К этому времени Мальта продвинулась лишь к двоевластию, а в феврале еще больше сблизилась с Англией, когда избиратели с перевесом три к одному проголосовали за делегирование мальтийских парламентариев в британскую Палату общин.
Ранним утром 10 июня 1919 года шебека Мехмета отплыла от причала Ласкарис. На корме сидел Сидней Стенсил, похожий на какой-то старинный навигационный прибор. Никто нс пришел его проводить. Вероника Манганезе удерживала его до тех пор, пока ей это было нужно. Глаза Стенсила неотрывно смотрели за корму.
Однако, когда шебека проходила мимо форта Святого Эльма, к причалу подъехал сияющий «бенц», из него вышел черноливрейный шофер с изувеченным лицом и, встав на краю пирса, стал смотреть вслед уходящему судну. Спустя какое-то время он помахал рукой – в движении его запястья было нечто сентиментально-женственное. Он крикнул что-то по-английски, но никто из стоявших на пирсе не понял ни слова. Человек плакал.
Проведите линию от Мальты до Лампедузы. Это будет радиус. Где-то в пределах очерченного таким образом круга вечером десятого числа пронесся водяной смерч, бушевавший не более пятнадцати минут. Но этого ему вполне хватило, чтобы закрутить и поднять футов на пятьдесят скрипящую шебеку – обнаженное горло Астарты взметнулось в безоблачное небо, – а затем швырнуть ее обратно в Средиземное море, поверхность которого вскоре обрела прежний вид – белые барашки волн, островки бурых водорослей, мириады искрящихся точек, вобравших весь спектр лучей безжалостного солнца, – и навеки сокрыла все то, что исчезло в пучине морской на исходе тихого июньского дня.
Комментарии
Даже среди писателей-постмодернистов Пинчон выделяется богатством интертекстуальных связей. Фактически каждое упомянутое в тексте имя может быть откомментировано: за именами героев стоят мифологические, фольклорные, религиозные, музыкальные и литературные отсылки, а упомянутые в тексте исторические фигуры могут оказаться связаны друг с другом самым неожиданным для читателя образом. Помимо этого, весь роман пронизан разветвленной сетью мотивов, иногда незаметных на первый взгляд, но образующих подоснову всего повествования. Потому подробный комментарий к «V.» должен был бы представлять собой том, сопоставимый по объему с самим романом. Разумеется, рамки данного издания не позволяют выполнить подобную работу. По этой причине авторы настоящих комментариев решили ограничиться прояснением многочисленных реалий, без знания которых временами трудно понять и без того герметичный текст романа. В большинстве случаев не комментируются имена вымышленных лиц и переклички с другими текстами самого Пинчона.
Сергей Кузнецов, как один из авторов комментариев, хотел бы выразить особую благодарность Максиму Чайко, в течение многих лет поддерживавшего его в работе над изучением творчества Пинчона, а также John М. Craft, Tim Ware, Derec С. Maus и многим другим подписчикам «пинчоновского листа» (pynchon-l@waste.org), без которых эта работа никогда не могла бы быть проделана.
Н. Махлаюк, С. Слободянюк, С. Кузнецов
Сергей Кузнецов, как один из авторов комментариев, хотел бы выразить особую благодарность Максиму Чайко, в течение многих лет поддерживавшего его в работе над изучением творчества Пинчона, а также John М. Craft, Tim Ware, Derec С. Maus и многим другим подписчикам «пинчоновского листа» (pynchon-l@waste.org), без которых эта работа никогда не могла бы быть проделана.
Н. Махлаюк, С. Слободянюк, С. Кузнецов