Попов Валерий. В городе Ю (Рассказы и повести)

   Она кричала удивительно громко, при этом вся наливаясь красным, только маленькие ноздри от напряжения белели. Иногда она замолкала и тут же начинала с удивлением икать. Потом била ногами через фланель.
   Мы решили назвать дочку Дашей, в основном, в честь прабабушки, но и не без влияния популярной в том сезоне песенки "Хэлло, Долли!", которую своим неподражаемым хриплым голосом исполнял известный негритянский певец Луис Армстронг, параллельно подыгрывая себе на трубе.
   Дочку, конечно, сразу же захватили женщины - теща, жена, тетка. Я сидел на кухне, брал целлофановые мешочки с фруктами, что жена принесла обратно из родильного дома, вытряхивал фрукты в тазик с водой - помыть. Сливы ровно легли на дно, образовав лиловую мостовую какого-то города, персики плавали посередине, как оранжевые пушистые экипажи, яблоки всплывали и висели наверху, как розовые облака.
   Потом я стянул с веревки пеленку, стал сушить ее над газом, сквозь темное, мокрое полотно виднелся синий гудящий кружок. Но тут набежала теща, оттолкнула, вырвала пеленку и умчалась.
   "Мне кажется, я никому не интересен", - подумал я.
   Тяжело вздыхая, я стоял в длинной очереди в кассу.
   - Значит, так, - опомнившись, заговорил я, когда очередь подошла, бутылку подсолнечного масла... Громыхание кассового аппарата.
   - Пачку гречневой крупы... Громыхание.
   - Полкило творога... Вот такие неинтересные покупки, - не удержавшись, сказал я.
   - А что делать? - неожиданно сказала кассирша.
   И главное, когда я донес все это, пытаясь удержать в охапке, и высыпал на стол, жена быстро глянула и сказала, как ни в чем не бывало:
   - Ага. Ну, ладно. Поставь в холодилу.
   На кухне сидела теща, занималась обедом, разговаривая сама с собой: спрашивала и тут же отвечала, говорила и сама же опровергала. Войдя, услышал отрывок последней возмущенной фразы:
   - ...разве это дело - давать чучелам деньги?! Увидев меня, она колоссально оживилась.
   - Скорей послушайте, - сказала она, - какой я сочинила стишок: "Жила-была девочка. Звали ее Белочка".
   - Неплохо, - задумчиво сказал я, - а еще есть: "Шел Егор мимо гор..."
   - Весной мы с Дашенькой поедем к Любе, - сияя, сообщила теща.
   - Кто это - Люба?
   Выяснилось, что это ее сестра, живущая где-то на Урале.
   "Ну, это мы еще посмотрим", - хмуро подумал я.
   Она стала жарить рыбу - валять в муке, раскладывать по сковородке.
   Я все норовил вскочить, умчаться по делам, сидел как на иглах.
   - Какие-то вы странные, - говорила теща. - Поешьте рыбы.
   Долго жарит, долго...
   Щелкнул замок - пришел с работы тесть.
   - А-а-а, - слышен его голос. - Ну, я сейчас, сейчас.
   Сейчас он, наверно, снимает плащ, аккуратно вешает его на распялку, потом ставит галоши, строго параллельно, берется с двух сторон за бантик на ботинке, тянет. Долгое время вообще ничего не слышно, только Дыхание: вдох, выдох. Что он там - заснул, что ли?
   Наконец, потирая руки, входит в кухню.
   - Суп будешь? - спрашивает теща.
   - Суп? - Он удивленно поднимает бровь.
   Казалось бы, чего здесь странного, - да, суп, но он такой - всегда переспросит.
   Потом мы сидели в комнате молча. Тесть читает газету, одну заметку, долго, удивительно долго. Вот наконец отложил газету, потянулся к журналу. Неужели возьмет? Этот номер молодежного журнала со статьей обо мне, с моим портретом и несколькими репродукциями работ. Я давно уже, много раз как бы случайно оставлял на столике... Тесть берет журнал в руки.
   "Неужели сейчас прочтет?" - замирая, подумал я.
   Нет! Сложил этот журнал с другими, стал сбивать их ладонями, уравнивать края. Видно, ему откуда-то известно, что журналы существуют не для чтения, но для аккуратного складывания их стопками.
   Теща, прибежав с кухни, на минутку присела на диван. По телевидению как раз идет нашумевший фильм с известным актером в главной роли. Она вглядывается, щурится и вдруг радостно заявляет:
   - Так это ж Генька Шабанов - на нашей лестнице жил!
   - Вечно, маменька, ты придумываешь, - хрипло, зло говорит ей тесть.
   Она поворачивается к нему, глядит на него, непонятно блестя очками.
   - Какой у нас папенька молодец! - умильно говорит она. - Сегодня видела его в метро - костюмчик такой славный, и даму под ручку ведет так ловко, деликатно. Я еще подумала: какой он сладенький, наш папочка!
   Тот, ошалев, откинув челюсть, сидит, ничего не понимая. А она встает и гордо уходит на кухню...
   Но энергия - удивительная! Только что вымыла посуду и уже - топает утюгом, гладит.
   - Имеются товары, - говорит она, важно появляясь. - Цвета: сирень, лимон.
   Потом она подходит ко мне, преувеличенно вежливо говорит:
   - Сдайте завтра бутылки. Хорошо? И картошки купите.
   Я молча киваю. Я физически уже чувствую, как все эти невкусные, неинтересные дела опутывают меня, делают своим...
   - У нас заночуешь? - спрашивает тесть. - Я тогда в прихожей на раскладушке, ты - на диван.
   - Ну зачем же?! - говорю я. - У вас что - рассольник? Вот и буду спать в нем! Тесть удивленно поднимает бровь.
   Никто не заходит и даже не звонит. Первое время забегали еще друзья, но теща сразу же начинала громко говорить, как бы в сторону: "Как же, шляются тут разные объедалы да опивалы!" Ей, видно, любые гости представлялись в виде каких-то полусказочных объедал и опивал - сапоги гармошкой, огромные блестящие рты, пальцы вытираются об атласные, с ремешком рубахи.
   ... Время тянется томительно. Тесть осторожно гладит внучку. Жена стоит перед часами, шепчет, загибая пальцы, считает, какой грудью, левой или правой, сейчас кормить. Потом она садится на диван, положив дочь на приподнятую ногу.
   Даша сразу бросается сосать, щеки так и ходят ходуном. Теряя грудь, начинает громко пыхтеть, сопеть, вертеть головой.
   - Мы с ней сегодня, - говорит жена, помогая ей, - часа три уже гуляли. Со всеми старушками тут перезнакомились, что на скамейках сидят. Я им говорю: "Вообще-то у меня муж есть, но он все по делам". Они кивают так сочувственно и явно думают: "Понятно все. Мать-одиночка!"
   Она улыбнулась, прикрыв языком верхние зубы.
   - Потом домой ее отнесла и решилась вдруг в магазин сходить, впервые за все это время без нее. Очень странно было идти - без брюха и без коляски!
   Вдруг заверещал телефон. Звонила одна моя старая знакомая. Своим бархатным голосом она сообщила последние новости, потом выразила удивление по поводу того, что я не смогу сопровождать ее в театр.
   - Странно, - говорила она, - по-моему, в любой интеллигентной семье должно быть правило: каждый встречается с кем угодно и не отдает при этом отчета!
   "Что ж, - хмуро подумал я. - Получается, у нас неинтеллигентная семья?"
   Тут я увидел, что рядом стоит жена, глаза ее полны слез, подбородок дрожит.
   - Опять? - проговорила она.
   - Что - опять?! - вешая трубку на рычаг, закричал я. - И по телефону разговаривать нельзя?
   - Да! - закричала она. - Нельзя! Тесть вдруг захрапел особенно громко.
   Ранним утром, спустив коляску по лестнице, мы вышли на прогулку. Было холодно. Дорога, разъезженная вчера, так и застыла остекленевшей гармошкой.
   Мы двигались молча. Было удовольствие в том, чтобы катить коляску: чем-то напоминало езду на велосипеде или - из детства - бег со звенящим катящимся колесом на упругой изогнутой проволоке.
   Мы въехали в пустой парк. Во льду были видны вмерзшие листья, ярко-зеленая трава. Сходя с дороги, я разбивал каблуком лед над пустотой открывались теплые парные объемы со спутанной травой.
   - А ты чего чулки эти напялила? - спросил я. - Других, что ли, у тебя нет?
   - А мне другие нельзя. У меня ноги тонкия. Тонкия! - важно проговорила она.
   - Все равно! - сказал я.
   - Ну ладно, - сказала она. - Теперь я буду тебя слушаться...
   Потом мы скользили по ледяному склону, придерживая колясочку...
   - Ло-орк! Смеется!
   5. Жизнь сложна
   Прошло семь лет.
   - Ех! - говорила жена, разливая чай. - Я в промтоварный сейчас заходила, такая там шерсть! Очень редко бывает! Очень!
   Жена покачала головой.
   "Да-а, - подумал я. - Пора, видимо, браться за ум, порезвились - и хватит. Начинать пора солидную, основательную жизнь, пора в очередь становиться, как все!"
   Грустно это было понимать!
   Я надел халат, пошел к себе в кабинет, сел за стол с целью начать новую жизнь.
   Вдруг я увидел, что в луче солнца пунктиром блеснула паутина.
   "Пунктиром... блеснет паутина!" - похоже на начало стиха.
   Гляжу - все ниже она к столу опускается, а на конце ее сучит лапками маленький паучок!
   Куда же он? Как раз в бутылку с чернилами, которую я открыл, собираясь заправить ручку! Шлеп! Успел только схватить его за паутинку, вытащить, мокрень-коге* поставить на сухой лист. Паучок быстро забегал по листу, оставляя каракули. Вдруг я с удивлением разглядел, что получаются буквы!
   "Г... Д... Е... где-то я тебя видел!"
   Нахальство какое! В моем собственном доме где-то он меня видел.
   Прелестно!
   Еще штанишки такие мохнатые на ножках! Поднял я его вместе с листом: "Давай! Мне такие наглецы в хозяйстве не нужны! Я сам, может, неплохо пишу, конкурентов в моем собственном доме мне не надо!"
   Паучок с ходу понял меня - утянулся на паутинке и где-то под потолком непонятно исчез.
   Успокоился я, стал писать письмо - вдруг снова, разбрызгивая кляксы, шлепается на лист, бежит:
   "X... хоть бы пальто жене купил, подлец!"
   Тут я уже не выдержал, выхватил из ящика ножницы, стал щелкать ими над столом. Но никак паутину лезвиями не поймать: то сверкнет, то снова исчезнет, то снова сверкнет, совсем уже в стороне от стола. Долго прыгал я с ножницами, щелкал, совсем запарился. Исчезли вроде паучок и паутина. Но надпись на листе осталась: "Хоть бы пальто жене купил, подлец!"
   Что за напасть! Не хватает еще, чтобы в моем собственном доме какие-то паучки меня критиковали!
   Гляжу - снова спускается. Вскочил я, выбежал на кухню, взял долото, молоток, на всякий случай - лазер. Ну, держись, думаю, дитя неестественного отбора!
   Вижу вдруг: жена чистит картошку и тихо усмехается.
   Та-ак! Все ясно. Паучков получать?
   Пошел в кабинет, разложил в готовности инструменты. Паучок снова окунулся в чернила, потом подтянулся на паутинке, прыгнул на лист:
   "С... Т... О... П! Стоп! Перерыв! Короткий отдых!"
   Ну что же, перерыв так перерыв! Пошел на кухню к жене. Она говорит:
   - Посмотри-ка, что за странное сооружение там на горизонте?
   У нас за окном открытое пространство - далеко видно. И действительно на горизонте что-то непонятное появилось... На высоких железных ногах какая-то площадка, на ней какие-то мощные окуляры - сверкают сейчас, против солнца, всю кухню заполняют своим блеском!
   - Да это не сооружение, - говорю. - Это, наверное, неземной пришелец показался на горизонте...
   Сначала хотел было пошутить, но неожиданно сам вдруг поверил, испугался, громко закричал.
   Потом вдруг икота началась!
   И главное, с каждым иком оказываешься в каком-то неожиданном месте!
   Ик!.. Высокая оранжерея, до самого стеклянного потолка растет какая-то дрын-трава.
   Ик!.. На острове каком-то, вернее, на обломке скалы, среди бурного моря.
   Ик!.. Похороны мои. Жена, седая совсем. Любимый мой ученик плачет, размазывая черные слезы по лицу пишущей лентой, которую я ему подарил.
   Ик!.. Ну, слава Богу! Снова на кухне оказался! Скорей попить холодной воды, чтобы больше не икать!
   Вечером пошли в гости к Хиуничевым - Лехе с Дийкой, - я Лехе про иканье свое рассказал, Леха сморщился высокомерно.
   - Ты все витаешь? Пора уже за ум взяться!
   - Думаешь, пора?
   - Что ты в лавочке своей высидишь со своими прожектами? Идеи гениальные не каждый год рождаются, а кусать надо! Что ты дождешься-то там, если даже Орфеич со всеми пыльными-мыльными не больше двухсот имеет?
   Сам Леха давно уже "в ящик сыграл", определился в солидное место, где оклады не зависят "от всякой там гениальности", как он выразился.
   - Командировочные! Премиальные! Наградные! И дома никогда не бываешь семье подспорье! Ну, хочешь, завтра же о тебе поговорю?
   Очаровательные наши дамы как бы не слушают, мнут перед зеркалом какую-то тряпку, но тут застыли, я вижу, ушки навострили...
   - Но это ж отказ будет, ты понимаешь, от всяких попыток сделать что-либо свое!
   - Кому это нужно - "твое"! - с горечью Леха говорит. - Жило человечество без "твоего" и дальше проживет.
   Попили чаю с козинаком - Дия научилась варить такой козинак: зубы у гостей мгновенно слипаются, до конца вечера все молчат. Только в прихожей уже, нас провожая, Дия говорит мне ласково, как близкому своему:
   - И ты, видно, такой же, как мой!
   - Какой - такой?
   - Тоже как следует шарф на шею не можешь намотать!
   - Ну, почему же? Наоборот! Я лучший в мире наматыватель шарфа на свою шею!
   Потом мы ехали молча домой, жена, отвернувшись, в черное окно трамвая смотрела.
   - Ну, слышала? - наконец я ее спросил.
   - Слышала! - сощурившись и выпятив подбородок, ответила она. - Но ты ведь, конечно, не согласишься на это. Тебе главное - не существующий свой гений лелеять... ждать, пока свалится на тебя какой-то неземной шанс. А как семья твоя живет? Тебе безразлично, что у других все есть, а у нас ничего!
   Она заплакала.
   - Ну ладно уж! - не выдержав, сказал я. - Подумаем!
   Хотя чего, собственно, думать? Все ясно уже!
   На следующий день я к Лехе в контору проник - почти полдня пробивался.
   Леха в кабинете своем меня принял, заставленном почему-то железными шкафами.
   - Ну, правильно, старик! - дружески мне говорит. - Мы тут с тобой такого накрутим!
   По плечу хлопнул - начальник-демократ!
   И началась новая моя жизнь!
   Приезжаешь с папкой чертежей в какие-нибудь Свиные Котлы, выходишь из маленького деревянного вокзала, на автобус садишься... Автобус километра через полтора проваливается, как правило, в яму.
   Все привычно, спокойно заходят сзади, начинают выталкивать автобус из ямы. Вытолкнули - автобус взвыл радостно и уехал.
   - Ничего! - спутник один мне говорит. - Это бывает! Японцы говорят пешком надо больше ходить!
   Идем километров пять, постепенно превращаясь в японцев.
   В гостинице, естественно, мест нет. Дежурная говорит:
   - Но скажите хоть, кто вы такой, что мы должны места вам в гостинице представлять?!
   - Я мэнээс! - гордо говорю.
   - Майонез? - несколько оживилась.
   - Мыныэс! - говорю. - Младший научный сотрудник!
   - А-а-а! - с облегчением говорит. - Таких мы у себя не поселяем. Были бы вы хотя майонез, другое дело!
   Что ж делать-то? Куда податься? Где-то должна быть тут жизнь, бешеное веселье, шутки, легкий непринужденный флирт?
   Нахожу наконец "Ночной бар" - большой зал, и, что характерно, царит в нем мертвая тишина.
   - Тут, - спрашиваю, - бешеное веселье бурлит?
   - Тут-тут, - говорят. - Не сомневайся!
   Называется - ночной бар, а практически, я понял, сюда только те идут, кому ночевать негде: транзитники, командированные и т.п. Добираются из последних сил, ложатся лицом на стол и спят.
   Глубокий, освежающий сон.
   Вдруг драка!
   Подрались дворники и шорники! Шестеро дворников и семеро шорников! Встаю с ходу на сторону дворников, обманными движениями укладываю двух шорников. Становится шесть дворников, пять шорников. Тут же встаю на сторону шорников, обманными движениями укладываю двух дворников. Становится четыре дворника и пять шорников. Тут же встаю на сторону дворников.
   Появляются дружинники, говорят: "Пройдемте!"
   Приводят в отделение. Скамейка. Перед ней стол, покрытый почему-то линолеумом.
   Лег на него лицом. Глубокий, освежающий сон.
   Тут загудело что-то. Отлепил лицо от линолеума, гляжу - над кожаной дверью надпись зажглась: "Войдите!"
   Вхожу. Сидит капитан. Стол почему-то покрыт уже паркетом.
   - Ну что? - говорит. - Допускали ироничность?
   - Откуда? - говорю.
   - А что было?
   - Да просто все, - говорю. - Подрались дворники и шорники. Шестеро шорников и семеро дворников. Встаю с ходу на сторону шорников, обманными движениями укладываю двух дворников. Становится пятеро дворников и шестеро шорников... Ой, извините, - говорю, - перепутал! Подрались шесть дворников и семь шорников...
   Закачался капитан, застонал. И транспарант вдруг зажегся: "Уйдите!"
   Выхожу в коридор - ко мне две дружинницы, хорошенькие!
   - Можно, - говорят, - мы вас перевоспитаем?
   - Можно! - сразу же отвечаю. Привели меня в Дом культуры. Да еще вахтер спрашивает их:
   - Это с вами, что ли?
   Что еще значит - "это"? Сейчас как дам в лоб!
   - Ну, смотрите, - они мне говорят. - Тут у нас работают кружки: кулинарный, танцевальный, курсы кройки и житья. Выбирайте любой. Только сначала мы вам должны показать, как вести в обществе себя, как недорого, но элегантно одеваться.
   - А я и так элегантный! - говорю. - У меня и справка об этом имеется! Показываю.
   - Ладно, - говорят.
   Повели меня в танцевальный кружок. Шаровары натянули, картуз, на сцену вытолкнули - там уже пляшут!
   Потом в кулинарный меня привели. Быстро там коронное свое блюдо сготовил: пирог с живым котом. Жюри только начало корочку разрезать - кот выскочил, возмущенно стряхивая с ушей капусту. Аплодисменты.
   Потом еще закончил курсы кройки и житья. Потом затейники в перину меня зашили.
   - Все, - говорят, - больше кружков у нас нет.
   - Нет? - говорю. - Жаль!
   Утром Леха приехал с рабочими и аппаратурой - все вошло наконец в свою колею.
   Раненько, еще в темноте, возле гостиницы садишься в служебный автобус. Автобус трогается, едет по темным улицам. Все в автобусе начинают кемарить. Далеко нам на полуостров наш добираться.
   - Не помешаю, - сосед мой меня спрашивает, - если ноги вам на колени положу?
   - Конечно, конечно! - вежливо говорю.
   Всегдашняя моя бодрость. Все буквально меня восхищает - такое правило! Помню, в детстве еще часами, вежливо улыбаясь, сидел над неподвижным поплавком, стесняясь бестактным своим уходом огорчить... кого?! Рыбу? Поплавок? Абсолютно непонятно.
   И сейчас стараюсь держаться всегда, не вешать на людей свои проблемы... Но понял: только настырные люди, недовольные всего и добиваются. А я - весело всегда: "Как жизнь-знь-знь?!"
   "Ну, у этого-то все в порядке!" - все думают.
   А Леха ноет все, жалуется, в результате машину нашу себе выклянчил, дачу строит. При этом продолжает ныть, что нет для машины запчастей, для дачи - пиломатериалов. И все сочувствуют ему, забыв, что речь-то уже - о даче и машине! Серьезным человеком его считают. Проблемы у него! А я так... Оченно это все обидно.
   Почему должен я постоянно чьи-то тяжелые ноги на коленях держать?
   За окном тьма. Предутренние часы. Самое трудное для человека, тревожное состояние.
   Мозг не проснулся полностью, не успел на все привычную лакировку навести.
   Белая бабочка судорожно протрепыхалась по лобовому стеклу. За стеклами не пейзаж, а какой-то негатив. Белые бабочки пролетают. Привидение машины в белом чехле. Толстые белые перила моста. Сейчас, если в лес возле шоссе углубиться, наверное, только бледную поганку найдешь.
   Вот наконец шлагбаум черно-белый перегораживает дорогу - это уже более или менее веселая расцветка!
   За шлагбаумом уже стало светать. Свернули на бетонку. Вода в ведре для окурков от вибрации сморщилась выпуклым узором... Подъезжаем - белые известковые горы. Вот наша площадка...
   На базе ее - каменоломня. Гора белого камня, гора песка. В горе песка ласточки успели насверлить гнезда. А говорят еще - инстинкт у них! Вот дуры!
   Устанавливаем конструкцию на стенд, тянем провода. Пиротехники долбят известняк, закладывают взрывчатку. Включаем приборы, ставим на нуль. Ложимся. Машем рукою взрывникам: "Давай!" Потом распахиваем до предела рот, закрываем ладонями уши. Тишина, потом резкий, заполняющий все кишки хлопок воздуха. Не уселась еще известковая пыль - бежим к нашим конструкциям, обмеряем...
   За день перетряхнет всего тебя взрывами. И так тридцатый день подряд.
   На закате возвращаемся. Типичный южный городок. Мужчины в домашних тапочках, сидящие на корточках возле ларьков. Здание "Облвзрывпрома", наполовину взорванное. Выходим из автобуса - волосы от пыли стоят колом, в уголках глаз грязь.
   Лехе говорю:
   - Ну, когда ж ты отпустишь меня домой? Говорил, на две недели всего, а уже второй месяц пошел!
   - А что, плохо тебе, что ли?
   - А что ж хорошего-то? Согласился тебе помочь, а ты, пользуясь моей мягкостью...
   - Хочешь, поезжай! - грубо мне Леха говорит. - Но денег не получишь!
   - Так, да? Ну хорошо!
   Плюнул, ушел к себе в номер. Открыл портмоне - там, упруго напружинившись всеми мускулами, лежал рубль.
   Да-а-а... Только такие тяжелые, настырные люди, как Леха, добиваются чего-то. А я...
   Стал я укладываться. Темно. Но сна и в помине нет!
   Как там балда эта без меня?!
   Завалила наверняка все, что я поручил ей, и даже то, наверное, чего я ей не поручал!
   А я почему-то здесь. "Надо", считается. Если каждому "надо" покорно поддаваться, то вскоре окажешься... неизвестно где!
   Ночь душная, неподвижная, не вздохнуть. Но в гостинице, несмотря на это, бешеное общение. То и дело слышно: стук в дверь, вкрадчивые, глухие голоса.
   Ко мне почему-то никто не стучит. Постучите, а?.. Слабеющей рукой открою уж задвижку!
   Да нет, мало кому я тут нужен!
   Странно как сосед мой храпит, сначала: "Хр-р-р!", потом тоненько: "О-о-о!", потом неожиданно: "Ля-ля, ля-ля-ля!"
   Всю ночь я с открытыми глазами лежал, ждал - может, опомнится Леха, постучит?
   Только под утро Леха пришел. Деньги мои мне сунул.
   - Ну, ладно! Поезжай! Скоро и я приеду. Лорке привет!
   Вспомнил все-таки, что он мне друг!
   Радостный, прямо из аэропорта ворвался домой, начал будить жену.
   - Не встану! - она говорит.
   - Вставай и убирайся!
   Обрадованно:
   - Из дома?
   - Нет. В доме.
   - Я в одиннадцать встану.
   - Нет, сейчас!
   - Нет, в одиннадцать!
   - Нет, сейчас!
   Сунула кулачок под подушку, вытащила часы.
   - А сейчас и есть одиннадцать! - захохотала.
   Везет ей.
   Потом я в контору забежал. Там как раз в этот момент плафон отвалился с потолка. Тут я вошел, поймал плафон, поставил его на стол - и снова уехал, на четыре месяца!
   Теперь все больше один стал ездить, без Лехи. Леха, правда, командировки свои мне отдавал, чтоб я отмечал их, а деньги - ему.
   - Зря ты это, - неоднократно я Лехе говорил. - Куски жизни теряешь, новые ощущения!
   - Уж годы не те, чтоб за ощущениями гнаться! - Леха отвечал. - Давно пора и тебе это понять!
   Помню, после очередного моего возвращения пошли к ним. У них уже к тому времени интерьер образовался. Кошка, подобранная под цвет интерьера. Интеллигентные гости в гостях - Володя Доманежиевский, литературотоваровед!
   - Вот, - жена моя сразу жаловаться начала, - купил мне эту дурацкую шаль за четыре с половиной рубля и теперь все время заставляет зябко в нее кутаться!
   - Да, чего раскуталась-то? - говорю. - Кутайся давай!
   Традиционный разговор.
   - Возмутительно вообще. - Леха говорит. - Мы с Дийкой пять лет в очередь на чудо записаны, все сроки прошли, деньги уплачены, а чуда никакого, хоть умри!
   - Ну, не знаю! - В спор я полез. - По-моему, кое-каких простых вещей еще не хватает, а чудес-то как раз навалом!
   - Например?! - строго Дня меня спрашивает.
   - Например? Недавно совсем: поехал я в Москву, выхожу в Москве, спускаюсь в метро, засыпаю - просыпаюсь на станции метро в Ленинграде. Снова еду в Москву, сажусь в метро - просыпаюсь в Ленинграде!
   - Ну, это ерунда! - Леха говорит. - Вот тут, я слышал...
   Конечно, про летающие тарелки речь завел. Будто на земле все настолько ясно, что летающие тарелки понадобились для возбуждения.
   - А отдохнули вы как? - оживленно к Дийке и Лехе жена обратилась. Только из отпуска приехали - и не рассказываете ничего. Противные какие!
   - Все отлично было! - Леха отвечает. - Все схвачено было - лучшие отели, лучшие поезда. Из кабаков фактически не вылезали. Загорали, купались!
   Поглядел я на них: бледные оба, как черви мучные!
   - Мне-то ты не ври! - говорю ему. - Не ездили вы ни в какой отпуск, дома сидели!
   - Да ты что, ошалел, что ли? - Леха возмутился. Вот билеты в оба конца, квитанция на белье... счета из лучших гостиниц, из кабаков.
   - Ну ясно, - говорю. - Отчетность всегда в порядке у тебя. А в отпуск не ездили вы, только квитанции где-то достали!
   - Ты что же, за идиота меня принимаешь?
   - Конечно!
   - Кто же отпуск так проводит, чтоб только по бумажкам все сходилось, а больше ничего?
   - Ты! - говорю. - Ты давно так живешь. Чтоб все было как положено, а сути давно уж нет! Неловкая тишина воцарилась.
   - Я слышал тут, - тактично Доманежиевский вступает, - вышла книга американского физиолога одного (начинен буквально такими вот заемными сведениями!). "Живи после смерти", кажется, называется. Так он записывал показания людей, побывавших в состоянии клинической смерти. И многие слышали там голоса, зовущие их, что свидетельствует, как он считает, о наличии загробного мира!
   - Странно, - не поворачиваясь ко мне, усиленно общался с интеллигентным гостем Леха. - Я тоже ведь был в состоянии клинической смерти. Но никаких голосов не слышал оттуда!
   - Значит, и там тебя никто видеть не хочет! - Я захохотал.
   Тут Леха не выдержал, повернулся ко мне, губы затряслись.
   - А сам-то ты!.. - Леха выговорил с трудом.
   - Да-а-а... - вздохнул я. - Ну и водка нынче. Чистый бензин! Видно, на мне обратно поедем вместо такси!
   6. Муки не святого Валентина
   Провожая мою маму на пенсию, ей дали от института четырехкомнатную квартиру.
   Потом моя младшая сестра вышла замуж за москвича, и, когда у них родился ребенок, мама переехала на время туда - нянчиться с внучкой.
   Так мы остались в квартире вдвоем с женой. Дочка по-прежнему жила у родителей жены, у деда с бабкой, - считалось, что так удобнее. По воскресеньям мы ездили к ним, обедали, разговаривали с дочкой, потом, когда она пошла в школу, помогали делать ей уроки на понедельник.