Попов Валерий. В городе Ю (Рассказы и повести)

   ... Вскоре, утомленный броском через пространство, я залез в палатку и крепко уснул.
   Очнувшись от тяжелого сна часа через два, я вылез из палатки и испугался: вроде бы должен наступить день, но небо оставалось низким и темным, освещение было темно-красное, словно в гигантской фотолаборатории. С выской горы за рекой дул резкий ветер - занавеска на продуктовой полке отстегнулась и громко хлопала.
   - Как приехали, все такая погода, - сказала жена. - Обычно весь день в глубине острова проводим, а то тут с ума можно сойти.
   - А где Даша? - спохватившись, спросил я.
   - С ребятами на внутренней протоке рыбу ловит... Ну, что ты, там целая драма!
   Я огляделся, удивляясь мужеству дочки, которая, как рассказывала жена, и в этих условиях непрерывно находила себе увлекательные дела.
   По дорожке, окруженной засохшими листьями ландышей, я двинулся в глубь острова.
   Поперек дорожки среди кустов лежали ровные кучи хвороста, так, как их оставил разлив. Некоторые хворостины висели высоко на ветках. Перевалив песчаный холм, я спустился к внутренней протоке - этот рукав реки, заслоненный островом, продувало меньше, вода была ярко-синей. Зайдя по щиколотку в воду, неподвижно стояли с удочками: Даша, высокий худой Миша, сын Юры, и пухленький веснушчатый Димочка, сын Сашка.
   Димочка вдруг дернул удилищем, и серебристая рыбка промелькнула в воздухе и упала в воду.
   - О горе мне! - кривляясь, завопил Димочка.
   Даша и Миша повернули к нему улыбающиеся лица.
   "Ясно! - подумал я. - Видно, Димочка придумывает слова в этой компании!" Конечно, Даше нелегко с ребятами, которые к тому же старше ее: один на год, другой - на два. Наверняка она чувствует неравенство и, при ее характере, сильно переживает.
   Тут Даша дернула удилищем, и довольно крупная плотва, размером с ладонь, долетела до берега и запрыгала на песке.
   - О! Крокодайл! - сказала Даша.
   - И у меня крокодайл! - тонким своим голосом закричал Миша.
   Я спустился к ним, велел идти обедать, взял обе их трехлитровые банки с рыбой.
   Жена жарила лещей на печи, выложенной в земле, искры, отрываясь, летели из высокой трубы по ветру.
   Поставив банки на берегу, я вместе с ребятами сел к столу. Дима и Миша сели, обнявшись и хохоча, стали говорить о своем, не обращая внимания на Дашу, сидящую напротив.
   - А мне "фольксваген" не нравится! - нахальным своим голоском говорил Димочка. - Знаешь, как бабушка его назвала? Горбушка!
   Ну почему они так демонстративно на нее не смотрят? Неужели им трудно что-нибудь ей сказать? Или в их возрасте все это совершенно непонятно?
   Даша вдруг встала, перешла на их скамейку (я физически почувствовал, как трудно ей преодолеть это расстояние) и что-то, улыбнувшись, сказала им. Ребята засмеялись, но не над ней, а, как чувствовалось, ее словам, чего она и добивалась.
   "Молодец!" - с облегчением подумал я.
   Жена поставила на стол сковородку.
   Наступило наконец успокоение. Ветер утих. Все вокруг было серым, ровным. Только трехлитровые банки, поставленные на пляже, светились, как два зеленых фонаря. Иногда там мелькал увеличенный темно-красный плавник рыбешки.
   ... На стол, заваленный рыбными остатками, залитый чаем, слетелись осы. Даша вдруг вскочила посреди разговора, сначала стояла, держась руками за горло, потом вскрикнула и выбежала из-за стола. Я догнал ее, обнял. Она стояла, широко раскрыв рот, потом с усилием глотнула и пошла обратно к столу.
   - Нахальство! Я осами не питаюсь! - еще со слезами на щеках, улыбаясь, сказала она.
   - Давай горлышко посмотрим, - подходя к ней, сказала Майя, Юркина жена. - Она укусила тебя?
   - Да.
   - Прямо в горле? Даша кивнула.
   - Дай-ка я посмотрю, - сказала Майя. Сощурившись, она некоторое время смотрела в темноту горла, потом, погладив Дашу по голове, сказала:
   - Ну, ничего страшного! Если что-нибудь будет, прокатимся на катере, сходим в больницу, но я думаю, что все уже позади.
   - Ну, за выздоровление! - сказал Юра, разливая вино.
   Наконец-то он развеселился, а то меня удивила поначалу его хмурость, столь не соответствующая, кстати, тону письма!
   Разгорелось веселье.
   - Нахальство! Я осами не питаюсь! - вопили ребята, охотясь за осами по всему столу.
   Обед достиг апогея, все кричали, хохотали, в голове стоял какой-то звон. Потом я увидел, что жена, бросая на меня лукавые взгляды, о чем-то шепчется с Юрой и Сашком. Для меня давно уже не составляли тайны эти ее заговоры в конце обеда - опять, конечно, подговаривает всех куда-то мчаться, плясать, веселиться и даже здесь, на необитаемом острове, не оставила своих дурацких привычек.
   - Уговорила! - громко сказал Юрий.
   - Ну, а с детьми кто останется? - спросила Наташа, жена Александра.
   - Я!
   Я поднялся и ушел в лес. Я слышал громкие их голоса, потом треск перегруженного мотора. Я видел сквозь ветки, как лодка медленно скрылась за островом.
   Я вернулся в лагерь. Дети, одурев от непрерывного возбуждения, начав с охоты на ос, теперь уже окончательно сходили с ума - палатка, в которую они забрались, ходила ходуном, нервно-веселые крики, хохот, визг щенка доносились оттуда.
   Потом, как это часто бывает, излишнее веселье окончилось ссорой.
   - Фиг тебе! Ясно, фиг! - зло кричал Димочка.
   - Дима, прекрати! - услышал я голос дочери. Потом была долгая напряженная пауза.
   - Миша, - спокойно проговорила дочь. - Может быть, сходим на наше место?
   "Молодец! Одного отсекает!" - подумал я. Миша молчал... Ну чего же он?!
   - Ну, ладно! - вдруг злорадно заговорил Димочка. - Отгадай тогда, Даша, такую загадку: "В болоте родился, три раза крестился, с врагами сражался, героем остался!"
   Наступила тишина.
   "Что же это такое? - мгновенно вспотев, стал думать я. - Три раза крестился... с врагами сражался... что же это?!"
   - Стыдно, Даша, - ехидно вдруг проговорил Миша.
   - Ну, не знаешь? - ликуя, спросил Дима.
   - Город, в котором ты живешь! Эх ты! - проговорил Миша.
   - А... вспомнила, - небрежно сказала Даша. Разговор в палатке продолжался - давно уже я так не переживал каждое слово! Я было сунулся в палатку...
   - Папа, выйди! Не видишь, мы разговариваем! - топнув ногою, крикнула Даша, опять как бы выставляя себя главной.
   Я вышел. Уже темнело. Пора было кормить детей ужином, но этой очаровательной затейницы, увлекшей всех в неизвестность, не было и в помине!
   Стало совсем темно, только над горой была узкая бордовая полоса.
   "Что они там делают-то? - думал я. - Давно уж, наверное, все закрыто!"
   Безмолвно промчалась в темноте белая "ракета", удивительно близко - до этого они проходили гораздо дальше.
   Было ясно уже, что с этими идиотами что-то случилось, другого объяснения их отсутствия быть не могло!
   Глухой ночью, когда я хрустел в лесу сухими деревьями, стаскивая их на берег для большого костра, я вдруг неожиданно услышал их громкие голоса, и звонче всех был, конечно, голос жены, неестественно оживленный.
   - Конечно, он ничего не сделал! - говорила она.
   Я бросил тяжелые жердины, которые волок к лагерю, и, повернувшись, ушел в лес.
   "Что же такое? - думал я. - Вроде бы обычная жизнь, без каких-либо событий, и такие переживания, почти невыносимые".
   Помню, в ночь перед операцией я и то переживал значительно меньше, чем сейчас... Возраст?
   Я начал вспоминать, с каких пор характер мой, мое насмешливое, легкое отношение ко всему стали изменяться. И тут я еще смеялся, и над этим тоже. Пожалуй... Я вспомнил один вечер, день рождения Лехиной дочки. Когда-то мы сами дружили - не разлей вода.
   Теперь мы собирались только на детские праздники, пытаясь так же, как дружили когда-то мы, подружить детей. Но, удивительно, это почему-то не получалось - то один, то другой ребенок, обиженный, приходил на кухню, где выпивали взрослые, мать или отец сажали его на колени, успокаивали... Беззаботного веселья не получалось. Пришлось все-таки помогать им. Леха поставил веселую музыку, дети, разбившись по парам, стали плясать, и вдруг я увидел, что Даша, робко улыбаясь, пляшет в сторонке одна. Я почувствовал, как что-то горячо и остро ударило в голову и в сердце.
   - Прекрати, слышишь... Прекрати, - повторил я.
   Да... Пожалуй, этот момент. Кончилась легкая, беззаботная молодость, началась, мягко выражаясь, вторая половина.
   Я долго стоял в темноте неподвижно, потом услышал рядом тяжелый вздох.
   "Кто это?" - удивился я.
   Я переступил с ноги на ногу и услышал, как, громко хрустя, то ли олень, то ли лось умчался в глубину острова.
   Я возвратился в лагерь. Жена, искусственное возбуждение которой еще не перешло в обычно следующий за этим приступ гордой обидчивости, пыталась зачем-то разбудить спящих детей.
   ... Утром на острове царила полная ахинея.
   Печка была не разожжена, завтрак не готовился. Жены вообще не было.
   Брат Юра, еще более хмурый, чем накануне, зайдя по колено в воду, возился с мотором - после вчерашней увеселительной прогулки он почему-то не работал.
   Брат Александр, элегантно подбоченясь, высокомерно подняв брови, давал советы, ценные научно, но абсолютно неприменимые в конкретной ситуации.
   Потом я увидел, что из леса с озабоченным видом показалась жена.
   - Что там?! - спросил я.
   Какое-то плохое предчувствие охватило меня.
   - С песиком нашим что-то странное творится, - сказала она. - Всю ночь где-то пропадал. Утром пошла я в лес, вижу - бежит, но как-то странно, и вдруг зарычал. Руку протянула к нему - отпрыгнул. Загривок топорщится...
   - А пасть? - поворачиваясь, спросил Юра.
   - Что пасть?
   - Этого только не хватало, - пробормотал Юра.
   Снова отвернувшись, он начал разбирать реверс, Димка и Мишка, демонстративно обнявшись, ходили по пляжу, не обращая на Дашу ни малейшего внимания.
   Майя вдруг отвела меня в сторону и тихо спросила:
   - Как Дашенька... нормально спала?
   - Вроде бы да... - неуверенно проговорил я.
   - Ну, слава Богу! А то, честно говоря, я очень боялась - укус осы в горле! Многих к нам привозили с такими отеками! А в горле даже маленькая опухоль, сам понимаешь, - начинается задыхание. Но теперь уже абсолютно ясно - все обошлось.
   - Та-ак, - проговорил я, садясь на поваленный ствол ивы.
   Даша, насупившись, сидела за столом, тут откуда-то выскочил щеночек. С криком она бросилась его ловить, прижала между корней, щеночек, зарычав, укусил ее.
   Стало тихо. Все подумали одно и то же, но никто не сказал.
   - ... Не нравится мне это! - произнес наконец Сашок, важно хмурясь.
   - Ты что это, ты что, а? - Жена хлестала щенка поводком.
   - Надо срочно сделать укол, - сказала Майя.
   - Катер-то сломан! - показал я.
   Юра быстро вбежал в воду, дернул заводной шнур, мотор задымил, застучал, но винт по-прежнему не вращался.
   - У егеря за протокой есть моторка! - прокричал Юра.
   Я побежал через лес к протоке, потом, спохватившись, вернулся за Дашей. Лицо ее только начинало сморщиваться для плача - так быстро все это происходило.
   Взяв ее за руку, я побежал, но, оглянувшись, увидел, что Юра машет мне рукой.
   Винт почему-то заработал. Сашок и Юра, упершись изо всех сил, пытались оттянуть катер назад - как стрелу в луке.
   - Работает! - прокричал Юра, когда я подбежал.
   - Падай! - проговорил Сашок.
   Я схватил под мышку Дашу, другой рукой схватил за шкирку щенка, ввалился в лодку. Ногами я запихнул щенка в передний рундук. Щенок страшно рычал, пытаясь выбраться.
   Братья отпустили лодку, и она вылетела на широкую воду.
   Даша на заднем сиденье плакала, и в плаче ее слышалась отнюдь не только обида на щенка. Щенок яростно грыз мне ботинки, борясь за жизнь.
   Как камикадзе, я вылетел на фарватер, промчался рядом с буем. Лодка выскочила из-за острова на ветер и волну. Ударяясь о воду, она глухо звенела, как сбрасываемое с палубы на воду пустое ведро.
   Все забыв, я сделал встречной лодке отмашку не с той стороны - мы едва разошлись, рядом скользнул борт, человек в лодке яростно крутил у виска пальцем.
   Я быстро проскочил мимо высокой, закрывающей небо землечерпалки и вошел в гавань.
   И тут же винт снова остановился - медленно, по дуге моторка приближалась к наклонной каменной набережной.
   Наконец стукнулись носом в берег. Я выключил мотор, стало тихо. Щенок выскребся из рундука, перевалился через борт, быстро доплыл до берега, выполз, встряхнулся, потом повернулся к воде башкой и начал лакать.
   "Водобоязнь! - понял вдруг я. - Бешенство называется же "водобоязнь"! Бешеная собака не пьет и боится воды. Значит, это не бешеная! Ну, прекрасно!"
   Щеночек продолжал быстро лакать, иногда только поглядывая на меня, и взгляд этот ясно говорил: "Ну, ты и ненормальный!"
   Продолжая сидеть, я опустил руку, зачерпнул горсть бензиновой воды, вытер лицо.
   Да-а-а... А еще говорят - возраст. Выходит, возраст этот похлестче будет, чем любой другой!
   Перед глазами моими мелькнули загорелые ноги в туфлях и белых носках, Даша спрыгнула с лодки на берег, уверенно прищелкнула щенка на поводок, они взобрались наверх и вот уже весело вместе прыгали высоко наверху.
   Посидев еще некоторое время, придя в себя, я тоже вылез...
   Потом мы плелись по душным пыльным улицам, я заходил в магазины, обвешанные мушиными липучками, покупал хлеб, сахар, чай. Когда я заходил в магазины, щеночек, удерживаемый Дашей, скулил, вставал на задние лапы, царапался в стекло.
   Потом, купив все, что можно, мы шли обратно. Уложив свертки, я взялся за мотор. Надо было найти специальный вкладыш-палец вместо сломавшегося, вставить его в винт, чтобы он не прокручивался. Я долго громыхал, искал его в многочисленных инструментальных ящиках в лодке и наконец - большая удача! - нашел.
   Напрягшись, высунув язык, я старательно вставлял палец в паз... Потом, распрямившись, с тревогой увидел, что погода разбушевалась. Там дальше, за узкой протокой, на ширине, ветер дул все сильней и бессмысленней, на темных волнах начали появляться белые барашки. Ну зачем это, какой в этом смысл?
   Я посмотрел на Дашу и на собачку.
   - Может, переждем эту ерунду? - бодро кивнув в сторону стихии, предложил я.
   - Нет. Мама будет волноваться, если мы не приедем, - наморщив лоб, подумав, произнесла Даша.
   - Эх!
   Мы плюхнулись в лодку, выехали на простор.
   - Спрячься за лобовое стекло, пригнись! - сказал я Даше.
   Даша спряталась за лобовое стекло, пригнулась, гулко кашляла там.
   Широко дула низовка - ветер против течения, поднимающий самую сердитую волну. Как мы ни прятались за лобовое стекло, быстро промокли насквозь.
   Вечером у Даши было 38,6. Майя, как лечащий врач, напоила ее чаем, дала аспирину. Даша валялась в палатке три дня - раскладывала засушенные ею листья, что-то писала в своих тетрадях. Под разными предлогами я то и дело заходил к ней.
   - Ну как там погода? - садясь в постели, спрашивала она.
   Потом мы носили ей еду, потом вытягивали из-под нее простыню, стряхивали на ветру песок и колючие крошки, потом, взмахнув, снова стелили. Даша в это время стояла, держась рукою за стену палатки. И главное, за все дни, пока она болела, никто из ребят ни разу к ней даже не заглянул. Понятно, другой возраст, другие интересы, но все же?
   Только поздно вечером, когда все уже засыпали, мы с женой могли спокойно попить чаю.
   Да-а-а... Ну и жизнь!
   На пятый день объявилась новая напасть - егерь!
   Сначала он с диким треском промчался вдоль всего берега на моторке, потом с оглушительным тарахтением нависал над палатками на вертолете, потом вдруг явился пешком, неожиданно молодой и стеснительный.
   - Это... устарело уже, ваше разрешение, - краснея, бормотал он, крутя в огромной своей руке нашу бумажку.
   - Бутылку ему надо было, вот чего! - зло сказал Юра, когда егерь ушел.
   - Ну да? - удивился я. - Мне показалось, что он такой...
   Юра только махнул рукой.
   - Что, уезжать велят? - высовываясь из палатки, спросила Даша.
   На следующее утро все мы проснулись от нарастающего грохота. С треском ломая кусты, выехал высокий колесный трактор. Сзади него волочился изогнувшийся петлями толстый трос. Трос отнесло песком в сторону. Прыгая и извиваясь, как удав, он задел и свалил столик для зубных щеток, врытый возле берега, потом свалил, зацепив, палку, на которой вялилась рыба, потом выдернул угловой кирпич из печки, и печка завалилась. Трактор с треском въехал в кусты и там неожиданно затих. Егерь слез с трактора, подошел к нам со своим двухлетним белесым пацаном на руках, покачиваясь, неподвижным взглядом смотрел на нас.
   - Ты чего это... с тросом? - еле сдерживая бешенство, спросил я.
   - Да тут понтоны тягали, - с трудом ворочая языком, проговорил он.
   Потом он стал демонстрировать, какие забористые словечки знает его двухлетний сынок. Тесно окружив его, мы счастливо смеялись.
   - Ладно... к обеду, может, буду, - проговорил он, возвратился к своему трактору и с треском уехал в лес (называется, егерь!).
   Даша собиралась долго и кропотливо - перекладывала гербарий, отдельно упаковывала найденную в лесу засохшую змеиную шкуру.
   - В школе же мне все это понадобится! - говорила она.
   В какой школе-то? Эх! Еще ничего и не известно - с английской-то школой договоренности нет, вполне может получиться, что весь второй класс она учила английский понапрасну...
   Когда мы ждали на автобусной станции, навалилась страшная черная туча, стало темно, подул ветер, и несколько светлых перекати-поле, прихрамывая, выкатилось на площадь.
   На вокзале в Саратове творилось что-то невообразимое. Не было ни одного места на полу, где не сидели бы на вещах люди - чаще всего почему-то с плачущими детьми.
   - Ну, как же уехать? - прорвался я наконец к дежурной по вокзалу.
   - Понятия не имею! - злобно ответила она. - Все дополнительные поезда отменены.
   Я не стал ее расспрашивать дальше, по опыту зная, что все так напряжено, что только тронь - прорвутся отчаяние и злоба.
   Я вернулся в набитый зал, где ждали меня жена, дочка и песик.
   - Ну, как? - спросила меня Даша.
   Собрав все остатки энергии, я прорвался через плотную толпу к кассе, ничего не объясняя, только толкаясь, и через два часа, измятый, постаревший, выбрался из этой адской толпы с билетами...
   - А с кобелем своим куда лезете? - сказала плотная, похожая на печь проводница, когда мы подошли к вагону.
   - А... что?
   - Разрешение есть на провоз?
   - А где, скажите, пожалуйста, его получать?
   - В городе, где ж еще! - ответила она и своим плечом в колючей шинели оттеснила нас от площадки и отвернулась.
   Мы возвратились обратно на вокзал.
   "Это конец!" - подумал я.
   Жена и дочь смотрели на меня... Я вдруг расстегнул чемодан, схватил взвывшего щенка, сунул его в чемодан и защелкнул замки.
   - Ты что? - проговорила жена. Губы у нее затряслись...
   - Быстрей! - яростно сказал я.
   Проводница посмотрела на нас подозрительно, но пропустила. Когда она вошла в купе отбирать билеты, песик, потрясенный и оскорбленный, сидел на полу, а на столике лежала пятерка.
   Она плюнула на песика, зло схватила пятерку и, резко, со скрипом задвинув дверь, исчезла.
   Поезд качало на стрелках. За окном мелькали деревья.
   Да-а-а...
   7. Попытка развода
   Туго повернулся ключ, едва растворилась дверь. Чувствовалось, что в квартире у нас давно никто не был - тяжелый, застоявшийся запах, повсюду пыль.
   Заглянули хотя бы грабители: проветрили бы квартиру, а заодно бы и прибрались.
   - Ну, вот мы и дома! - сказал я.
   Мы вошли в комнату. Странное дело: все цветы упали с подоконников, валялись на полу. Горшки разбились, рассыпалась земля. Видимо, те мощные ветки, которые тянутся от стволов к солнцу, уперлись в стекло и наконец постаскивали горшки с подоконника.
   Странные растения, сами себя не могут рассчитать. Цветы-самоубийцы это что-то новенькое!
   Жена, выругавшись, взяла веник, принялась подметать.
   - Ну, все! - сказал я. - Меня нет! Закрыл дверь в кабинет. Я-то знал, что буду сейчас делать! На языке у меня давно вертелась фраза: "Нежное зеркало луж".
   Я сел к столу и стал писать:
   Как темно! Мы проходим на ощупь.
   Я веду тебя, тихую, слабую.
   Может, ждет нас ответственный съемщик,
   Сняв с ковра золоченую саблю?
   Вот окно. Два зеленых квадратика.
   Станут тени зелеными, шаткими.
   В сквер напротив придут два лунатика
   И из ящика выпустят шахматы.
   ... Тени ночи вдруг сделались слабыми.
   Темнота струйкой в люки стекает.
   И овчарки с мохнатыми лапами
   В магазинах стоят вертикально.
   Ты берешь сигареты на столике,
   Ты проходишь по утренней улице
   Там, где, тоненький, тоненький, тоненький,
   Мой сосед в этот час тренируется!
   Во!
   При чем же все-таки "нежное зеркало луж"? Я снова взял карандаш.
   Дождь
   Ужасный дождь идет, спасайтесь!
   Внизу, у самого асфальта,
   Мелькают остренькие сабельки,
   Сверкают маленькие всадники.
   Они то выстроятся к стенкам,
   То вдруг опять придут в движенье.
   В каких-то тонкостях, оттенках
   Причина этого сраженья!
   Ах, кавалерия! Куда ты?
   Стою я мокрый, изумленный.
   На клумбах, словно на курганах,
   Чуть-чуть качаются знамена.
   Я встал, подпрыгнул, шлепнул ладонью о потолок.
   - Резвишься? - появляясь, сказала жена.
   - А что? - еще не отдышавшись, спросил я.
   - В школу надо сходить, вот что!
   - В какую школу?
   - В английскую - в какую, в какую! А то из той-то, где бабушка с дедушкой, Даша ушла, а в эту еще не записали ее.
   - А ты, что ли, не могла раньше поинтересоваться? Не перед самыми занятиями?
   - Честно говоря, я ходила. Но мне отказали. Говорят, район не тот. Соседний с нами дом еще принимают в ту школу, а наш дом уже нет. - Она вздохнула.
   Та-ак! И это на мне. И знает ведь, как я обожаю такие дела!
   Но лучше быстрее этим заняться. Школа с углубленным английским, все классы могут быть переполнены. Если все рухнет - для Даши это трагедия. И мнение о родителях: значит, мало на что они на этом свете способны!
   Я приехал в школу, волнуясь. Надписи на всех дверях по-английски. "Принсипал" - это, наверное, и есть
   "Директор". Запах в школах тем же остался, что и раньше. Старые волнения вспомнились - не исчезли еще, оказывается, хранятся в башке! Все-таки, что ни говори, а самое нервное время жизни - школа! До сих пор сны снятся, как ты чего-то не знаешь и боишься, что сейчас спросят. Навсегда комплекс тревог отпечатался. "Но мне-то что, - вдруг подумал, я - то поволнуюсь тут час, а Даше каждый день... Если, конечно, тьфу, тьфу, тьфу!.."
   - За мной будете! - Встал мужчина в замшевой куртке.
   "Проклятие, - подумал я, - еще претендент, и главное - впереди меня! Может, единственное место в классе освободилось, и он его как раз и займет!"
   Сколько раз меня нерешительность моя губила. Пока медлил, колебался, другие раз-раз - и в дамках! Не выдержал, приблизился к нему.
   - Простите, вы в какой класс? От волнения даже не заметил, что вопрос курьезно звучит.
   - Я в первый, - улыбаясь, ответил он.
   - А, ну тогда хорошо, - успокоился.
   Улыбнулись.
   В фойе понемногу набираются старшеклассники - еще летние, независимые, в джинсах... Какая-то толстая женщина их приветствует, видимо, уборщица:
   - Мать моя! Один лучше другого! Ну что, соскучали без школы? - Добрые морщинки у глаз.
   Все ясно. Добрый ангел!
   И тут стукнула дверь, появилась дама в прекрасном кожаном пальто, с ней девочка, как раз, наверно, третьего класса.
   - А, здрасте! - ласково уборщица их встретила, провела к кабинету директора, у самой двери поставила. - Вот тут и стойте. Как Александра Дмитриевна придет - сразу к ней. Она вас ждет.
   Глянула нахально на нас, повернулась, ушла.
   Проклятие. Что ж делать? Кричать, доказывать? Как бы все не испортить, если она знакомая Александры Дмитриевны.
   С мужчиной в замшевой куртке переглянулись, вздохнули, руками развели.
   - Да-а... А еще говорят: маленькие дети - маленькие хлопоты... сказал он.
   - Разрешите! - услышали мы резкий голос.
   Кожаная дама закрыла собой дверь, а тут директриса появилась.
   - Пожалуйста, пожалуйста! - Дама отстранилась.
   Директриса кинула и на нас неласковый взгляд, повернула в двери ключ. Кожаная дама за ней ворвалась, буквально на ее плечах...
   - Вениамин Машинович в Паланге сейчас, но он... Обменялись мы взглядами с мужчиной.
   - Ну, это надолго, наверное, - говорит. - Покурю.
   Я кивнул. Он на воздух вышел, видно: стоит под окном, курит.
   - ... Спасибо. Обязательно передам. Непременно. Всего вам доброго! Кожаная дама пятилась из кабинета.
   - Прошу! - В дверях директриса. - Вы ко мне?
   В окно посмотрел - мужчина курит, ни о чем не ведает. В такие вот напряженные минуты и важно порядочность сохранить. А так, в спокойной-то жизни, чего легче!
   - ... Нет. Передо мной еще мужчина. Сейчас позову.
   Тот благодарно кивнул, бросил окурок, побежал.
   Долго его не было. Видно, дело серьезное, раз она так его выспрашивает.
   - Прошу!
   Я встрепенулся. Не своими шагами прошел по ковровой дорожке, боком сел к столу.
   Приблизительно минут через пять я выскочил из кабинета, хотел подпрыгнуть, вовремя опомнился...
   - Ну как, папа? - сразу спросила Даша, когда я вошел.
   - Нормально, - небрежно ответил я.
   - А насчет учебников не спросил?
   - А что? Нету? - Я перевел взгляд на жену.
   - А я откуда знала? - пожала плечами она.
   - Понимаешь, в той школе мне не дали, потому что знали, что я уйду. А в этой, наверно, меня не было еще в списках, - объяснила Даша.
   - Ясно! - сказал я. - Ну, это ничего. С учебниками уладим как-нибудь, без учебников не останешься!
   - Надеюсь! - улыбнулась Даша.
   - А я тоже тут сделала одно дело, - смущенно-хитро улыбаясь, промолвила жена, прикрывая кончиком языка верхние порченые зубы.