Попов Валерий. В городе Ю (Рассказы и повести)

   Когда я лихорадочно скупал у киоскерш сразу по несколько экземпляров, я замечал, что они взирают на меня с ужасом, но как-то не думал в тот момент, что это из-за моей бритой головы. Второе происшествие заслонило первое, до последнего часа я сомневался - напечатают или нет? - и вот напечатали! Второе происшествие, радостное, заслонило первое, нелепое, опровергая закон, что плюс на минус дает минус. Но оказалось, что закон этот верен, что два происшествия, вроде бы разрозненных, соединившись, дали минус, да еще какой! Но пока что я был счастлив и, засунув за пазуху пачку газет, сжав в руке одну, я, не разбирая дороги, брел по направлению к дому и читал:
   Потерянный город
   Где, спросите вы, расположен такой город? Да у меня под окном! Можно выйти и долго шататься по нему (слово "гулять" тут как-то не подходит), можно шляться хоть несколько лет - и не увидеть ничего, что бы хоть как-то порадовало глаз, чтобы можно было воскликнуть от души: "Вот здорово!" - или хотя бы: "Неплохо, неплохо!"
   На протяжении десятков квадратных верст здесь нет ничего, что бы было связано с искусством или архитектурой (природа здесь также уничтожена). На протяжении десятков километров не имеется не только музея, но даже какой-нибудь выставки или галереи, в которой местный одичавший абориген, случайно забредший туда от дождя, мог бы с изумлением и непониманием спросить: "А это что?" - и услышать непонятный ответ: "Искусство".
   Не только предметов искусства, но даже обычного кино, даже бани нет тут в пределах видимости. Единственный клуб на все пространство - винный магазин, и там и формируется жизнь. Может ли человек, родившийся художником, стать им среди этих ровных серых кубов? Уверен, что нет - его воспитает магазин!
   Между тем во всех цивилизованных странах люди помнят свой город, столетиями неизменно ведется: вот здесь живу т художники, здесь моряки... детям есть, кому подражать. У нас они видят лишь спекулянтов, столпившихся у Гостиного. Кто покоряет молодежь уверенностью, независимостью? Лишь иностранцы, выходящие из отелей. Идеал: стать иностранцем! Даже таблички на дверях исчезли - не стало имен и профессий, осталась толпа. Не знаю я, кто живет на моей лестнице, да и не хочется узнавать.
   Почему, как раньше, не шагают ребята куда-то любознательной группой? Некуда им шагать!
   Спотыкаясь, обливаясь от возбуждения потом, я шел, не глядя под ноги, спотыкаясь, - споткнулся и упал! Встав, потирая ушибленную ногу, автоматически складывая за пазуху помятую газету, я разглядел, что за препятствие (без каких-либо объяснений и извинений) воздвигнуто на проходе.
   Ясно! Огромные цилиндры вара, обклеенные ободранной бумагой, запросто свалены, перекрывая тротуар. Чуть сбоку, на газоне, склеив и навсегда загубив несколько метров травы расплавленным и снова застывшим черным варом, стояла, как троянский конь, огромная ржавая чугунная печка с трубой. Так! Неподалеку была маленькая - тоже ржавая - лебедка, и от нее шел трос на крышу, за пределы видимости... Для чего эта полоса препятствий? Просто так? Задрав голову, я посмотрел на дом, увидел одну-единственную густо черную вертикальную полосу. А, ясно - собирались замазывать варом щели между блоками, через них безумно тянет зимой... Но работа эта давно остановилась, техника заржавела - я вспомнил, что давно уже хожу, спотыкаясь, через черные эти цилиндры, в задумчивости не замечая их, не ставя задачи понять: зачем они? Препятствия в нашей жизни привычней, чем отсутствие их, мы уже не задумываемся - зачем, просто знаем: так надо и так будет всегда! И эта работа явно не движется - зачем кому-то за рублевку ползать по стене, когда, присоединясь к Бобу, он может стричь червонцы? Ясно...
   Вдруг я увидел, что ко мне, сильно раскачиваясь, приближается абсолютно пьяный участковый Казачонок, одетый, правда, в штатское, с подрагивающей между пальцами незажженной папиросой. Во гуляет, орел, изумился я. Впрочем, не в форме, в выходной - имеет, наверное, право?
   Казачонок, словно бы напоказ раскачиваясь, приблизился вплотную ко мне.
   - П-парень, д-дай-ка закурить, - сбивчиво проговорил он, но запаха я почему-то не почувствовал.
   - Извините... не курю! - резко отстраняясь, проговорил я, но в то же мгновение стальные пальцы сжали мне локоть, и я увидел перед собой жесткие и абсолютно трезвые глаза участкового. - Что такое? В чем дело? проговорил я, пытаясь вырваться, но безуспешно.
   - Ничего, парень, ничего, - ласково-успокоительно заговорил Казачонок. - Пойдем тут неподалеку, поговорим - и отпустим.
   Что еще за бред? Я рванулся вперед, но Казачонок подставил мне ногу и свалил на асфальт, накрутив одновременно часть моей куртки на кулак. Глаза его яростно налились.
   - Ну! - Рывком поднимая меня, рявкнул он.
   Вокруг собралась уже любопытная толпа. Среднее выражение глаз было почтительно-восхищенное: вот молодец Казачонок, и в выходные дни работает не покладая рук, пластает каких-то амбалов! Я выпрямился и, стараясь держаться с достоинством, пошел. Главное, понял я, чтоб не увидел никто из знакомых: увидят, зафиксируют тебя в беде - так будут воспринимать и дальше.
   - Руку-то отпустите, - проговорил я.
   - Все нормально... отлично! - прерывисто дыша, проговорил Казачонок, но не отпустил.
   Мы вошли в опорный пункт общественного порядка... Впервые я увидел наш двор через решетку... Большой успех!
   - Садись вот сюда... не волнуйся. Все будет путем, - сказал мне Казачонок, бросив при этом многозначительный взгляд дежурному в штатском.
   Тот мгновенно подвинул телефон, набрал цифры.
   - Егорыч? Здорово, это Федька! - стараясь представить все дурашливым трепом, заговорил дежурный. - Нам бы маленькую машинку, да... Да, прокатиться хотим... - И, видимо, поняв, что треп не подействует на абонента, кинув на меня быстрый взгляд и прикрыв трубку рукой, переменил тон. - Да... Да... крупный лещ... прикидывается шлангом! По розыску, да... Ну, хоп!
   Я вдруг сообразил, что крупный лещ - это я! Быстро повернувшись, разглядел себя в зеркале, увидел сияющую лысую голову... Понятно!
   - Послушайте, - заговорил я, - полный же бред! Только что побрился... абсолютно случайно! Сами подумайте - будет беглый заново голову брить? На фига ему это! А я вот - только что! Смотрите... попробуйте! - Я провел ладошкой по гладкой коже.
   - Ничего, спокойно... сейчас все будет в порядке! - успокаивающе (дождаться бы машины!) проговорил Казачонок.
   - Но я же в этом доме живу... Неужели вы не помните меня?
   - Да нет... таких не встречал, - с усмешкой сказал Казачонок дежурному, и они, довольные, засмеялись: черт его знает, а вдруг повезет, вдруг действительно попадется крупный "лещ"!
   - Да честно - я в этом доме живу! - Я приподнялся.
   В глазах Казачонка шевельнулось сомнение - вряд ли преступник будет ссылаться на этот дом.
   - Телефон есть? - Казачонок подвинул аппарат. Мама поднимает трубку... "Звонят из милиции". С ее сердцем такие пассажи ни к чему.
   - Нет телефона... - пробормотал я
   - Ну, тогда сиди. - Казачонок снова с надеждой взглянул на партнера.
   - Да нет, честно. Живу... вот видите - Даже в газеты пишу... в сегодняшней вот моя статья! - Я вытащил мятую газету, протянул Казачонку.
   Он недоверчиво взял.
   - Которая тут твоя?
   - Вот... "Потерянный город". - я показал.
   - Чем же это он потерянный?
   Казачонок начал читать. Читал он долго, потом поднял на меня глаза... Вряд ли он после этого чтения проникся любовью ко мне: раньше за такую статью давали статью, а теперь распустили, говорил его взгляд. Он стоял, глядя на меня (машина, к счастью моему, все не ехала и не ехала), потом сделал шаг в сторону, открыл дверь в соседнюю комнату. Там Боб со своими опричниками, сидя вокруг стола, играли в коробок.
   - Боренька! - проговорил Казачонок.
   Боб лениво вышел сюда, за ним, оправляя модные одежки, надеясь хоть на какое-то развлечение, вышли остальные.
   - Знаешь у нас... вот такого? - Казачонок кивнул на меня.
   - Уж тут я как-нибудь каждого зайца знаю, - снисходительно произнес Боря. - Такого не встречал!
   Неужели он не помнит меня? Сколько раз я проходил мимо него! Но, видимо, он запоминает лишь тех, кто представляет для него интерес.
   - Говорит - в нашем доме живет... в газетах вот пишет. - Казачонок показал.
   - Нет... такого у нас не водится, - усмехнулся Боб.
   Да, видимо, я совершил большую ошибку, что не стремился войти в это общество, не подсаживался с подобострастными разговорами к ним на скамейку... Ошибка! Но - поздно исправлять!
   - Из какой, говоришь, квартиры? - сощурился, входя в роль сыщика, Боб.
   - Да из триста шестой! Из последней парадной! - воскликнул я.
   - Так, кто там у нас? Валька вроде в триста первой живет? - Боб повернулся к подручным.
   - На рыбалку уехал, - ответили ему.
   - Так... что же нам делать? - Боб, поигрывая каким-то ключом, по-хозяйски расселся на скамье, но Казачонку это не слишком понравилось, у него, видно, были и другие важные дела.
   - Так, слушай сюда! - легким нажимом тона давая все же понять кто тут главный, произнес Казачонок. - Сходи с клиентом, куда он покажет... и если окажется - врет, веди обратно!
   Борис, слегка оскорбленный, лениво встал, пихнул меня в плечо: пошел!
   Он вывел меня на улицу. Еще двое подручных последовали за нами. Да, жалко, что мы с ним не сдружились - сейчас бы шли, непринужденно беседуя. А так меня явно вели - прохожие оборачивались, смотрели вслед. Да, предел падения - идти под конвоем Боба, который - что самое жуткое - чувствует свое право командовать мной! А если мы так войдем к маме! Я рванулся... Боб сделал подсечку почти так же четко, как Казачонок, и так же попытался накрутить мою куртку на кулак, но то ли из-за моего отчаяния, то ли из-за ветхости ткани я вырвался, оставив клок в его кулаке. Пока я поднимался, оскальзываясь на осколках вара, они окружили меня с трех сторон. Сюда, на грязь, в своей модной обуви они не шли, но как только я выходил с этого пятачка, они били. Лениво и, я бы сказал, беззлобно - просто разминались после долгого сидения, показывали права.
   Небольшая толпа с интересом наблюдала.
   - Чего это тут? - спросил тощий с сеткой у солидного с портфелем.
   - Да вот., ребятки диссидента бьют, - лениво пояснил толстый.
   - А ты почему знаешь, что диссидента? - въедливо спросил тощий, оценив очередной удар.
   - Да кого же еще? - пояснил тот. - Видишь - он обороняться совсем не может. Был преступник бы или хулиган - он бы им наддал!
   - А... ну да, - удовлетворенно проговорил тощий. - А Боря-боец красиво работает, что ни говори!
   ... Именно это я почему-то вспомнил, преследуемый по пыльной пустой улице пьяным рыбаком. Воспоминания распалили меня, нервы разыгрались.
   - Эй! Профсоюсс!
   ... Ну, все! Я развернулся и пошел к нему. Мы сходились все ближе, вплотную остановились. Смотрели друг на друга. Вдруг, безжизненно повесив татуированные мощные руки вдоль тела, он стал бить чечетку о дощатый тротуар. Я посмотрел на него, повернулся и пошел. Шагов за спиной не было только чечетка. Но вот и она затихла. Я шел и думал: как сложится, интересно, жизнь этого человека? Победит ли в нем разум - или ярость затопит все?
   Я свернул, вышел на шоссе, подошел к остановке. В этот момент как раз с шоссе на ухабистую улицу съезжала, раскачиваясь, желтая, огромная "хмелеуборочная" машина. Я поглядел ей вслед... не за ним ли едут? Наверное, кто-то уже вызвал? Или просто так?
   Я простоял на остановке не больше, наверное, десяти минут "хмелеуборочная", переваливаясь, уже выезжала обратно. Ну, ясно профилактический заезд, просто на всякий случай, с облегчением подумал я.
   И тут же в закрытом кузове ударила гулкая чечетка.
   - Эй! Профсоюсс! - послышался крик.
   ... Как он увидел меня?
   ЛЮБОВЬ ТИГРА
   Я выскочил из лифта с ключом наперевес и в ужасе застыл: двери не было! Вернее - она была мощным ударом вбита внутрь и безвольно висела, припав к двери ванной. Я бросился ее поднимать, как человека, потерявшего сознание. Она прогнулась в моих руках, как женщина: чей-то молодецкий удар сделал ее гибкой.
   - Так... видать, грабанули! Хорошо хоть, не гроба-нули!
   Пол в прихожей был усыпан известкой, влетевшей вместе с дверью. Оставляя белые следы, я быстро вошел в кабинет, со скрипом вытянул ящик стола... Бумажник лежал наверху, распластав крылья, как раненая птица... Так ли я его оставлял? Дрожащей рукой я распахнул его... Деньги на месте. Ф-фу!
   Я медленно опустился на стул, утер запястьем лоб, потом слегка уже насмешливо оглянулся на выбитую дверь: что ж это за гости меня посетили, не сообразившие, где деньги лежат?
   Я, уже не спеша, пошел на кухню. Фанерная дверка возле умывальника была зверски выдрана, в полутьме маячили ржавые трубы и вентили, вокруг валялись клочья пеньки. Ну, ясно: опять прорвало этот проклятый вентиль, хлынула вода, и водопроводчики, ненавидящие воду больше всего на свете, таким вот образом выразили свою ярость: надо было перекрыть воду, а они заодно еще и разгромили квартиру. Я открыл кран - вода булькнула перекрученной струйкой и иссякла. Все ясно! И ничего не докажешь и не объяснишь: можно только, если есть желание, обменяться несколькими ударами по лицу, но такого желания у меня не было.
   Вздыхая, я собрал с пола мусор и отнес его в мусоропровод - доступ к нему теперь был свободен, дверь не мешала. Потом я сел к телефону - благо, он остался цел и невредим, и позвонил своему деловому другу.
   - Ясно... тут тебе нужен Фил! - проговорил мой друг.
   - Фил?.. Что-то такое помню...
   - Ну... тогда еще... вместе с Крохой ходил!
   - Но они вроде... тогда же еще... вместе и загремели?
   - Ну да, и он все Крохины дела на себя взял - у Крохи уже сын тогда был!
   - Мгм...
   - Да сейчас он уже крепко стоит - зам по капстроительству одного крупного объединения!.. Да он отлично помнит тебя: недавно керосинили с ним - он все расспрашивал! Все тебе сделает.
   Заманчиво, конечно, сделать все - но какою ценой?
   - А больше никого у тебя нет? - поинтересовался я.
   - У меня есть кто угодно, - усмехнулся друг. - И скрипачи, и оперативники, и даже могильщики... но сейчас тебе нужен именно Фил!
   - Ладно... диктуй координаты, - сломался я.
   ... В приемной стоял стол с машинкой, за ним сидела роскошная блондинка с горделивой прической... такая могла сидеть в приемной любой конторы... впрочем, без удивления я встречал теперь таких и среди учителей, и в учреждениях, управляющих искусством... названия места в наши дни не имеют решающего значения; дело в возможностях - не так существенно, в какой сфере.
   - Простите, нельзя ли вас попросить... - начал я.
   - Нельзя, - мгновенно отрезала она.
   - Но... будьте все же так любезны... - настаивал я.
   - Я буду к вам любезна в другом месте! - произнесла она грубую, но довольно таинственную фразу и, резко встав, с треском вывинтила из машинки лист и, покачивая бедрами, пошла к главной двери.
   Я втиснулся вслед за ней. В большой пустоватой комнате в конце длинного стола под портретом сидел человек с бледным покатым лбом, заканчивающимся на затылке седым пушком. Вдруг на лице его, сильно выдвинутом вперед, появилась улыбка - полумесяц из железных зубов.
   - Ну что, зверюга, и ты, наконец, обо мне вспомнил? - ласково-сипло проговорил он.
   Я решительно не помнил его - сколько всего за последние годы произошло! - но он, видно, все помнил ясно... говорят, что у людей, находящихся там, память консервируется - им все ярче и милее представляются все подробности жизни их дотюремного существования. Такой же дорогой подробностью оказался, видно, и я.
   - Ну, здорово... - не совсем уверенно поприветствовал я его.
   - Помнишь, как у Боба ураганили с тобою? - Улыбка его стала еще шире. - Да-а... нехорош ты стал... но джазмен джазмена через полвека узнает!
   - Ну! - воскликнул я.
   Его я, честно, не помнил, но "ураганы" у Боба - как можно их забыть? Отличное было времечко - уже лет тридцать тому назад, когда мы все вместе играли джаз и называли друг друга сокращенно на заграничный манер: Ник, Фред, Боб. Все исчезло, развеялось, в хозяева жизни вышли совсем другие люди... но что делать? Хотя бы ностальгия теперь связывает нас!
   - Ну, ты знаешь, конечно, - доверительно тихо проговорил он, - Вэл снова сел, Джага уехал...
   Я почувствовал ностальгическую связь и с севшим Вэлом, и уехавшим Джагой, хотя конкретно не помнил их.
   - А за тобой я давно слежу, - имея в виду, очевидно, мои литературные опыты, произнес Фил, растроганно глядя мне в глаза.
   - Да ну... ерунда! - Я смущенно отмахнулся.
   Спрашивать, как он, я пока что стеснялся: во-первых, при его трудной жизни вопрос может быть неприятным, во-вторых, он может тут усечь намек на дела, с которыми я к нему пришел.
   Мы, не отрываясь, смотрели друг на друга - наверное, от долгого напряжения глаза наши стали слезиться.
   - Может, Филипп Клементьич, вы все же взглянете на бумаги? - ревниво произнесла секретарша.
   - Да не тренди ты - видишь, друг пришел! - отмахнулся он.
   Он явно досадовал на присутствие здесь человека из чуждого нам поколения и даже - чуждого пола. Но она решила, видно, что если друг, так и не стоит с ним церемониться!
   - Слушай, Фил, ты совсем, что ли, озверел? - Она глянула на часики. Нам полчаса уже у Зойки надо быть!
   - ... Тафайте, тафайте! - Фил холодно, даже несколько враждебно помахал ей ручкой.
   - Разорвать бы тебя на части и выбросить! - резко проговорила она и, повернувшись, направилась к выходу.
   Такой накал чувств - тем более из-за меня - несколько смущал.
   - Ко мне можно пойти, - неожиданно для себя пробормотал я.
   Она, повернувшись, застыла у двери, но не глядела ни на меня, ни на него, а в сторону окна.
   Фил, словно не слыша моей последней реплики, продолжал с застывшей улыбкой глядеть на меня. Немая эта сцена тянулась довольно долго, потом он вдруг медленно пошел к вешалке в углу, надел плоскую клетчатую кепочку, которая как бы еще крепче вдавила его огромную птичью голову в грудь, потом он надел длинный черный плащ и направился к выходу. Мы в некоторой растерянности следили за ним... Видимо, следовало считать, что мое приглашение принято: объяснять что-то дополнительно он считал явно излишним.
   На улице я сделал движение к винному магазину.
   - Взять что-нибудь?
   - Ну, возьми конины, что ли? - небрежно проговорил он.
   ..."Конины"? Это значит - коньяка... Да - круто начинается это дело, но хорошо, что хоть как-то начинается!
   От моей выбитой двери он почему-то пришел в полное восхищение.
   - Вот так вот, Ирина Евгеньевна, настоящие люди живут! - поучающе обратился он к подруге. - Не то что вы, нынешние жлобы, понаставили дверей!
   Она презрительно дернула плечом... черт! Вряд ли после этого она особенно будет меня любить, а от женщин на практике зависит очень много.
   Фил вошел в мою пустую, слегка ободранную квартиру (давно я собирался сделать ремонт!) и то ли изумленно, то ли восхищенно покачал головой.
   - Вот так вот! - снова обратился он к Ирише. - Никаких тебе стенок-гарнитуров, ковров и прочей лабуды! У людей все дела здесь! - Он шлепнул себя по бледному покатому лбу.
   - Мне как раз не очень нравится моя квартира, - слегка смущенный таким успехом, проговорил я. - Она такая не специально у меня! А дверь вообще только сегодня, наверное, выбита или вчера...
   - Ясно? - Он снова строго обратился к ней. - Человек даже не знает, сколько дней без двери живет! - Для него я был дорогим воспоминанием о давних, святых временах бескорыстной дружбы. В глазах Ирины я явно становился все большим идиотом, но в оценке Фила все поднимался - во всяком случае, на этот вечер.
   Он взялся за ручку ванной, но я с испугом удержал его:
   - Постой... там, понимаешь... раковина разбита!
   Дело в том, что мне на день рождения один приятель подарил пузатый пузырек английского одеколона, и это проклятое орудие империализма, выскользнув у меня из рук, стукнулось о раковину. С ужасом я сожмурился... услышал треск... все, накрылся подарочек! Когда я наконец решился разожмуриться, изумлению моему не было предела - пузырек лежал целый и невредимый, раковина же была расколота на крупные куски!
   Я рассказал это Филу - он посмотрел на меня со снисходительной усмешкой.
   - Ну, ладно - ты лучше историю эту в какой-нибудь рассказ свой вставь, а мне мозги не пудри - я все же инженер!
   Я давно уже замечал, что люди, сами живущие по фантастическим законам, от искусства требуют строгости и поучительности - так же и мой друг.
   - Ну, хорошо! - Я вытащил на середину комнаты мой "журнальный столик" - старый испорченный приемник, расставил рюмочки.
   - Ну, у тебя кайф, - усмехнулся Фил. - Как в монгольской юрте.
   - Ну, прям уж! - непонятно обидевшись, сказала Ирина, словно она всю жизнь провела в монгольской юрте и знает ее.
   - К ним входишь, - не реагируя на ее реплику, продолжил Фил, - на стенах юрты полки, и на каждой стоит наш старый ламповый приемник "Рекорд"! Батарейки кончаются - монгол едет в улус, везет новый приемник!
   Он явно предпочитал, чтобы истории звучали его, а не чьи-то другие.
   - Ну, прям уж! - проговорила Ирина.
   - На кухню! - приказал ей Фил.
   Ирина, взмахнув хвостом, ушла, куда ее послали...
   - А когда ж ты... в Монголии был? - пытаясь нащупать основные вехи бурной его жизни, вскользь спросил я.
   - Ну, как... - спокойно ответил Фил. - Оттрубил, потом в Сибири работал - я же строитель! - а потом в Монголии прорабом уже.
   - Да... неслабо! - восхищенно произнес я. - Так сколько же тебе? - Я пригляделся к его выдвинутому вперед, словно обсыпанному мукой лицу.
   - А сколько дадите? - Он гордо-шутливо задрал над плечом свой наполеоновский профиль, застыл с дурашливой важностью, как мраморный бюст.
   - Ну... давай!
   Мы торжественно выпили.
   - Мне про тебя первая еще Полинка сказала - помнишь Полинку? - мол, есть такой замечательный человек! - расвспоминался он.
   Полинка! Ну, как же можно не помнить Полинку - мою первую, самую отчаянную любовь!
   - А ты... откуда с ней?! - ревниво воскликнул я.
   - Сахадка! - Он пошевелил в воздухе пальцами. - Так мы же с ней до второго курса вместе учились!
   - С Полинкрй? - воскликнул я.
   Тут я вдруг увидал, что он склонился к моему столику-приемнику и, покряхтывая, снял заднюю картонную стенку.
   - Да не надо! - со страстью, совершенно не соответствующей предмету, воскликнул я. - Не надо! - Я отодвинул приемник. - Давно уже не работает Бог с ним!
   - Ладно... так и ходи! - сурово произнес Фил свою любимую, видно, присказку, властно отстранил меня, засунул свою маленькую белую ручку внутрь, по очереди покачал лампы в гнездах, потом воткнул вилку в сеть, нажал клавишу... Сочный, ритмичный джаз потряс мою душу, и стекла, и стены!
   - Потрясающе! Как это ты?
   - ... Сахадка! - усмехнулся он.
   Единственное, что смущало меня, что он по-прежнему игнорировал свою даму - видно, вымещал ей за какой-то прокол, но сколько же можно?! Вот она гордо появилась с кухни с подносом, холодно расставила чашки, разлила чай.
   - Смотрите, пар танцует под музыку! - воскликнул я, но они продолжали держаться отчужденно. - Ребята! - обнимая их за шеи, воскликнул я (в одной руке плескалась рюмка с коньяком). - Ну, не ссорьтесь - я вас прошу! Так хорошо все, ей-Богу! - Я стал сдвигать их головы, они с натугой сдвинулись...
   Проснулся я почему-то в кабинете, на диване, абсолютно одетый. Окно было настежь распахнуто, и высоко-высоко в небе параллельно шли два невидимых самолетика, оставляя белую пушистую "лыжню".
   Потом вдруг - явно у меня в квартире! - бухнула дверь. Прошел холодный сквознячок, осушая мгновенно выступивший едкий пот на лбу. Вдруг стали приближаться быстрые дребезжащие шаги. Сердце испуганно отступилось. Я попытался подняться, но почувствовал такую слабость и тошноту, что снова сполз.
   Кто ж это ходит по моей квартире?.. Так у меня и двери же нет, с ужасом вспомнил я. Сколько же там человек? - Я напряженно прислушался... Один? Шаги продребезжали на кухню, послышалось сипенье крана. Странный грабитель - решил побаловаться чайком!? Я усмехнулся, и сразу же голову стянула боль. Потом вдруг шаги стремительно приблизились. Сердце остановилось.
   Дверь кабинета со скрипом поехала... Я героически поднялся навстречу опасности. В щель просунулся серебристо-грязный надувной сапог, потом колено в из-желтевших джинсах, потом поднос с чашками и, наконец, сияя железом зубов и лучась глазками, знакомая голова. Со стоном я рухнул обратно.
   - Ну, ты, зверюга беспартийная! - ласково просипел он. - Жив еще? Сейчас врежем чайку!
   - Чайку? - пробулькал я. - ... А кофе нельзя? Там... кофе с молоком в банке было.
   - А кофе с молотком ты не хочешь? - оскалился он. - Ты вчера так тут ураганил! Удивительно, что стены стоят!
   - ... Я?
   - Ну, а кто - я, что ли?.. Всем девчонкам по четвертаку!
   Как - девчонкам? Я снова упал.
   - Не помнишь? - Он усмехнулся. - Ну, так и ходи!.. Ничего - я в свое время тоже ураганил как зверь! Всю Сибирь заблевал, пока пить выучился. Но нам, строителям, без этого дела ни шагу!
   На кухне засвистел чайник, и он, развернувшись, ушел туда. С колотящимся сердцем я кинулся к столу, выдвинул ящик - бумажник лежал сверху, вывернутый, пустой... Снова нашла слабость. Услышав приближающиеся шаги, я торопливо задвинул ящик.
   - Ну, ты, зверюга, - появляясь с чайником, произнес Фил. - Подниматься собираешься, нет? Придерживаясь за стенку, я сел.
   - Скажи, - сделав мизерный хлебок чая, решился я. - А ты, случайно, деньги мои из ящика не брал? Некоторое время он неподвижно смотрел на меня.
   - Взял! - сурово сказа! он. - Ты так ураганил вчера, что все бы приговорил!
   - Да понимаешь вот... на ремонт копил. - Я обвел рукой обшарпанные стены.
   - Ладно, сделаю я тебе ремонт! - хмуро произнес он. - Что я могу уж то могу. Что не могу - говорю сразу! Сделаем в один удар. Я так хочу тебе сделать, как недавно в Москве у одного видал.