Страница:
Силы возвращались медленно, однако Энтони торопился. Приняв решение, он не мог ждать – так уж устроены быки. Уже на следующий день после их военного совета он попробовал встать, и хотя ноги подгибались, а колени дрожали, сумел дойти до камина. Через полторы недели он уверенно ходил по комнатам, благо теперь не надо было скрываться, после чего решил, что ждать больше нечего, и попросил Теодора передать королеве, что готов присягнуть ей в любой день, когда Ее Величеству будет угодно.
– Завтра! – вернувшись, сказал Теодор.
Вот мосты и сожжены. Отступать некуда.
Всю ночь Энтони не мог заснуть. Оказалось, ему вовсе не надо упражняться в науке страха. Страх пришел сам собой – холодный, тяжелый, обессиливающий, оставалось лишь дать ему волю. Это было непривычно и неприятно, но удалось. Он лежал и вспоминал Тейн, и думал, думал… Если он ошибется… если ошибется, то снова окажется у них в руках, и теперь уже так легко не выкрутится. Одно дело – вспыльчивый любовник, и совсем другое – враг. Врага Бетти не выпустит. И снова он заставлял себя вспоминать Тейн, во всех невыносимых и унижающих подробностях…
Утром герцогиня, взглянув на него, покачала головой и велела дать укрепляющего лекарства.
– Рановато вы собрались… – вздохнула она. – Нуда о чем теперь говорить…
Нет, он явно переоценил свои силы, герцогиня быта права. Дорога до дворца забрала их почти полностью. В приемной комнате Энтони по привычке посмотрел на себя в зеркало – он всегда гляделся в него, прежде чем подняться по лестнице. Волшебное стекло отразило неузнаваемого человека: тощий – в две трети прежнего, не больше – худое бледное лицо, ввалившиеся щеки, темные круги под запавшими глазами… Да уж, воистину Красавчик… но, может, так и лучше? Эффектнее, это уж точно! Вот только не упасть бы в обморок в тронном зале – какая пошлость…
Но силы в самом деле кончались. От двери к трону он шел как в тумане. Прав был Гален – несмотря на сотни свечей, казалось, что во дворце темно. А когда он преклонил колено, шум в ушах на несколько мгновений заглушил все.
– Генерал! – склонился к нему полковник комендатуры. – Намерены ли вы принести присягу Ее Величеству?
– Конечно! – привычно тряхнул он головой, и зря – шум усилился, зал вокруг начал медленно кружиться. Он приложил сжатый кулак к груди жестом вассала, а на самом деле пытаясь удержать медленно падающее в пустоту сердце. – Для этого я здесь.
– Тогда повторяйте за мной: «Я, генерал Энтони Бейсингем, герцог Оверхилл, клянусь служить моей королеве…»
Энтони не слушал, что говорит полковник, ему не нужна быта подсказка, чтобы произнести текст присяги – сколько раз он принимал ее у солдат и младших офицеров!
– «Я, генерал Энтони Бейсингем, герцог Оверхилл, клянусь служить Богу и моей королеве…» – произносил он с детства знакомые слова.
Полковник что-то сказал, но Энтони не тем быт занят, чтобы его слушать – он изо всех сил старался не пошатнуться, удержаться…
Окончив, он поднялся к трону, чтобы поцеловать кольцо, знак королевской власти. Однако на руке королевы не было перстня с изображением вепря. Бейсингем тупо удивился, но ни о чем спрашивать не стал, а просто поцеловал ей руку, потом поднял взгляд – и сердце оборвалось в холодную пустоту. Элизабет смотрела злыми ледяными глазами.
– Что-нибудь не так, Ваше Величество? – Отлично: голос дрожит, и премерзко, и губы, кажется, трясутся. Оказывается, ему вовсе не надо изображать испуг – он на самом деле боится, боится так, что подламываются колени. Да уж, дал себе волю!
Лицо королевы чуть смягчилось.
– Все правильно, Тони, – тихо сказала она и даже слегка улыбнулась, хотя явно через силу. – Ты все верно сделал, не волнуйся. Правда, ты прочитал не тот текст. Богословский спор решили иначе.
– Я не думал об этом, Ваше Величество. – Голос дрожал, получалось испуганно и заискивающе. – Я столько лет знаю слова присяги, что даже не обратил внимания… И потом, какая разница – я ведь не верю в Бога…
– Ладно, ладно, не оправдывайся, – поморщилась Элизабет. – А почему ты не поцеловал королевский перстень?
– Его же не было, – Бейсингем поднял на нее недоуменный взгляд.
– Как не было? А это что?
Элизабет протянула руку, указав на перстень с головой тура – странное начертание, что-то оно Бейсингему напоминало. Ну как он мог догадаться, что Бетти осмелеет настолько, что сделает королевским свой родовой знак?
– Я… не знал… Я могу поцеловать его сейчас… – пробормотал Энтони.
Неужели он когда-то спал с этой женщиной?
– Не надо. Что сделано, то сделано. Тем более что все это простые формальности… – досадливо отмахнулась королева и кивнула стоявшему у трона гвардейскому капитану.
Тот поднял руку, призывая к молчанию. Находившиеся в зале – а посмотреть, как Бейсингем будет присягать, собрались все, кто мог попасть во дворец – мгновенно затихли, словно строй солдат по команде. Да, выучка придворных ушла далеко вперед, во времена Леона тронный зал утихал несколько минут.
– Вы хорошо сделали, что принесли присягу, лорд Бейсингем, – королева милостиво улыбнулась, голос зазвучал теплее. – Будем считать, что все недоразумения остались в прошлом. Я рада вернуть вам вашу шпагу и ордена…
По знаку Элизабет подбежал адъютант, помог Энтони надеть перевязь и цепь.
– К сожалению, я не могу присоединить сюда ваш фамильный перстень, – продолжила королева. – Он пропал. Комендант города ответит за беспорядок в комендатуре, но боюсь, что вернуть ваше кольцо этим не удастся. К счастью, в королевской сокровищнице отыскался очень старый перстень Оверхиллов, еще времен Древней Империи. Там ваш знак выглядит несколько иначе, но это несущественно. Дайте руку…
Бейсингем не ожидал, что ему вернут еще и драгоценности – что ж в таком случае останется на долю тюремщиков? Но как она любезна, просто медовая лепешка из сказки… вот только в сказке это быта лепешка, начиненная иголками. Энтони протянул руку, и Элизабет надела ему на палец кольцо. Он почувствовал холод ободка, мельком взглянул вниз…
– Твое любимое серебро, – шепнула она. – И сапфир. Оно лучше, чем прежнее…
– Благодарю вас, Ваше Величество… – ответил он, коснувшись губами подарка.
Отпустит она его когда-нибудь, или это будет тянуться бесконечно? Элизабет встала – значит, конец если и будет, то не теперь. Что она еще придумала?!
– Ни один военачальник не сделал для своей страны и своего короля больше, чем генерал Бейсингем – громко, на весь зал, заговорила королева. Ей бы ротой командовать! – Я приняла это решение еще летом, и лишь непредвиденные обстоятельства стали причиной столь долгой задержки, – Элизабет выпрямилась, голос зазвучал торжественно. – Энтони Бейсингем, герцог Оверхилл, я назначаю вас маршалом Трогармарка!
По залу прошел легкий шум.
– Я знаю, что это не принято, и знаю, почему. Но я вручаю маршальский жезл тому, кто сможет восстановить честь этого высокого звания. Бейсингемы не предают…
– Благодарю вас Ваше Величество, – все так же тихо ответил Энтони.
Когда церемония вручения жезла тоже быта окончена, Элизабет, сойдя с трона, подозвала Бейсингема:
– Милорд, коль скоро первый военачальник страны пользуется чужим гостеприимством, то пусть это будет королевское гостеприимство. Я приказала приготовить вам покои во дворце. Там вас ждут некоторые сюрпризы, не удивляйтесь…
Он конечно, ожидал чего-то подобного, но все же… Вот теперь все пути назад отрезаны. Энтони почувствовал себя маленьким и одиноким.
– Благодарю вас, Ваше Величество… – совсем уже неслышно ответил он, не поднимая глаз.
– Послушайте, генерал… простите, маршал! – Элизабет снова поморщилась. Должно быть, перепуганный Бейсингем представлял собой куда менее приятное зрелище, чем виделось ей в мечтах. – Вы знаете какие-либо иные слова, кроме этих?
– Вы осыпали меня благодеяниями, – все так же глядя в пол, поклонился Энтони. – Какие слова я еще могу произнести?
– Это в знак того, что между нами больше нет разногласий. Их ведь нет, не правда ли, Тони? Посмотри на меня, я хочу видеть твои глаза!
В голосе Элизабет едва заметно сверкнула сталь, и в ответ сердце резанула ненависть. Энтони испугался, что выдаст себя, торопливо припомнил Тейн – подействовало, ненависть ушла, вернулся страх. Тогда он поднял глаза на королеву:
– Конечно, Ваше Величество, все в прошлом… – и попытался выдавить улыбку: не получилось, губы задрожали. Нет, дальше он не вытерпит, всему есть предел. Еще чуть-чуть, и с ним случится дворцовый морок, не хуже огненного. Энтони оттянул воротник мундира и прошептал:
– Ваше Величество, мне… мне не совсем хорошо. Я так спешил принести вам присягу, что поднялся с постели слишком рано. Прошу вас, позвольте мне уйти…
Улыбки Элизабет он не видел – зал перед глазами расплывался. Не видел, но ощутил. Нет, ей не противно, она довольна, как сытая кошка…
– Ступай, отдохни. Когда захочешь пройти к себе, любой из моих адъютантов или придворных покажет тебе твои покои… – и, мимолетно коснувшись его руки, тихонько добавила: – Ничего, Тони, ничего… Все будет хорошо.
Стараясь ступать твердо, он вышел в большую приемную. Народу там почти не было, все наслаждались спектаклем в тронном зале, а выйти сразу вслед за Энтони было бы невежливо. Дверь в бальный зал, по счастью, уже открыта, можно уйти туда, где-нибудь присесть, хотя бы в дамской уборной. Но все же кто-то проскользнул у него за спиной, шагнул вперед, взял за руку…
Боже мой, Рене! Только его и не хватало! Впрочем, можно подумать, что его здесь могло не быть…
– Тони! Что происходит? – тихо, почти шепотом говорил маркиз. – Что с тобой? Я Густава тогда чуть не убил. Приезжаю вечером домой, спрашиваю, не приходил ли кто, а он смеется – никого, только какой-то оборванец хотел меня видеть. Бог мой, я чуть с ума не сошел. Кинулся к тебе, а там никого нет, объехал всех знакомых, ты как в воду канул… Тони, неужели ты за два месяца не мог дать о себе знать? Или ты обиделся? Но за что? Из-за Густава?
Энтони смотрел в тревожные, непонимающие глаза маркиза, разговаривать ему не хотелось, да и не было сил. Куда он суется, ну куда? Неужели не видит, не чувствует?
– Рене, – оборвал он сбивчивую речь друга, и Шантье сразу замолчал. – Уезжай.
– Куда? – удивленно спросил тот.
– К себе, в Ориньян. Придешь домой сегодня, и вели собираться. Это единственное, что я могу тебе сказать.
– Почему?
– Потому что я хочу, чтобы ты остался жив. Эти игры не для тебя. Я еще никогда не был столь опасным другом, как теперь. Если ты хочешь, чтобы моя жизнь быта хотя бы чуть-чуть легче, уезжай. Пусть хоть за тебя я буду спокоен…
Утомленный столь долгой тирадой, он замолчал, чтобы отдышаться, ухватился за дверь. Постояв так минуту, поднял голову и встретил взгляд Шантье – в нем больше не было растерянности.
– Моя жизнь не так приятна, чтобы особенно над ней трястись, – тихо, одними губами проговорил Рене. – Я никуда не уеду. Я не стану беспокоить тебя, но если нужна будет помощь… все, что смогу. Сейчас я закричу на тебя, чтобы все видели, что мы поссорились, и уйду.
– Рене… – начал было Энтони.
– Да убирайся ты от меня к черту! – высоким срывающимся голосом закричал Шантье. – И дорогу ко мне забудь. Навсегда. Понял?
– Понял, – ответил Энтони и вышел.
А к королеве, когда Бейсингем ушел, снова подошел Гален. Генерал старался быть серьезным, сообразно моменту, но глаза смеялись. Он заговорил, и, помимо воли, прорвалась и засияла на лице торжествующая улыбка.
– Если Ваше Величество позволит быть откровенным…
– Вам позволено все! – засмеялась в ответ Элизабет.
Он поднял голову, в глазах вспыхнул опасный огонек, вроде бы хотел что-то сказать, но сдержался, улыбнулся, на сей раз безупречно светски.
– Если говорить правду – то боюсь, Ваше Величество, что вы дорого заплатили за ненужную вещь. Он, конечно, верен и честен, и все такое… Но я не думаю, что этот Энтони Бейсингем способен одержать хотя бы одну победу…
Энтони не собирался идти в свои покои, он хотел просто где-нибудь посидеть, собраться с мыслями, потом, может быть, поговорить с Теодором. Но едва он, миновав бальную залу, вышел в боковой коридор, как ему стало совсем худо. Ноги задрожали, накатилась отвратительная дурнота, стены вокруг начали плавно поворачиваться. Он прислонился к стене рядом с дверью в одну из дамских уборных, стараясь не упасть…
Казалось, Энтони нырнул в серый туман лишь на мгновение, но когда он очнулся, то был уже не в коридоре, а лежал на кушетке, над ним – лепной потолок. Пояс и камзол расстегнуты, в воздухе – слабый запах нюхательной соли. Рядом на небольшом пуфике женщина – худое удлиненное лицо, темно-русые волосы, зеленоватые глаза. Какое-то мгновение он воспринимал ее как часть сна, потом вспомнил имя и попытался привстать.
– Не надо, – покачала она головой. – Полежите немного.
– Странное ощущение, – попытался он улыбнуться. – Я не привык так лежать в присутствии дамы.
– Полежите, иначе обморок может повториться… – Она не приняла шутки, она была невероятно серьезна.
– Как я здесь оказался?
– Я шла по коридору, увидела, как вы цепляетесь за стену, позвала лакея, и он принес вас сюда…
– Какой ужас, – вздохнул Энтони. – Через полчаса весь дворец будет болтать, что генерал Бейсингем грохнулся в обморок.
– Не будет, – резко сказала она. – Это был наш лакей. Он не болтлив.
Энтони знал имя этой женщины – но, впрочем, никогда не смотрел на нее, как на женщину. Для этого она быта недостаточно хороша собой, а главное, недостаточно женственна. Глядя на Александру Монтазьен, младшую сестру королевы, многие удивлялись, как в одной семье могли родиться такие разные дети: прелестная, мягкая, как кошечка, Бетти и резкая, хмурая Сана, в полной мере унаследовавшая как фамильное лицо, так и фамильное высокомерие. Вот уже два года она быта помолвлена с Раулем Альтьери, младшим сыном знаменитого графа, но свадьба все оттягивалась. Рауль, в отличие от отца и брата, предпочитал женщин, но злые языки поговаривали, что он попросту не может решиться завершить дело браком, пугаясь характера невесты.
– Выпейте вина, – сказала Александра, подсовывая под голову Энтони валик. – Вы выглядите чуть-чуть краше покойника. Если вы так слабы, зачем было приезжать во дворец? Подождали бы еще недельку, ничего бы с Бетти не случилось…
– Нет уж, такие дела лучше делать побыстрее… – все еще слегка задыхаясь, ответил он. – А то мало ли…
– Понимаю, – иронично усмехнулась Александра.
– Боюсь, вам все же неизвестна глубина тех верноподданнических чувств, которые я питаю к Ее Величеству… – Черт ее знает, вроде бы у нее не слишком теплые отношения с сестрой, но вдруг это не так?
– Я прекрасно понимаю глубину ваших чувств, – поморщилась она, – которые стали особенно глубокими после тюрьмы. Я права?
Под насмешливым взглядом зеленых глаз Энтони невольно покраснел. Чтобы скрыть смущение, он сел, прислонившись к стене, оглядел комнату. Это на самом деле оказалась дамская уборная. Засов в двери быт заложен.
– Я не хотела, чтобы всякие индюки и курицы совали сюда нос, – она поняла все без слов. – Вот уж тогда и вас, и меня трепали бы в каждом углу.
– А если королева узнает, что мы с вами тут, в запертой комнате… – испытующе взглянул он на Александру.
– Ну и что? – усмехнулась та.
– Что она сделает?
– Что бы ни сделала – пусть только попробует. Кто она – и кто я?
– Что? – не понял Энтони.
– Ничего, милорд. Это наши семейные дела. – Александра слегка смутилась. – Отец не даст меня в обиду никому и никогда. Я у него любимица…
– А кто не даст в обиду меня? – Энтони стремительно поднялся, намереваясь шагнуть к двери, но комната закачалась с такой силой, что он невольно охнул и упал обратно на кушетку, прошептав: – Если вам не трудно… помогите мне лечь… и откройте все-таки дверь…
Александра уложила его, подошла к двери, отодвинула засов и вернулась.
– Вот уж никогда бы не подумала, что вы так пугливы, лорд Бейсингем, – усмешка стала презрительной.
Он молчал, пытаясь отдышаться.
– Да что с вами, в конце-то концов? – нетерпеливо воскликнула она. – Может быть, позвать лекаря?
– Не надо… Ничего… – прошептал Энтони. – Все пройдет… Надо только немножко полежать…
На самом деле ему было не так уж и плохо. Но Бейсингем решил извлечь все, что возможно, из этой неожиданной встречи. А могучий инстинкт ловеласа говорил ему, что такие женщины, как Александра, нечувствительны к знакам внимания и многозначительным улыбкам, но легко поддаются, когда надо оказать помощь больному или раненому. Он помолчал еще некоторое время, потом вздохнул и слабо улыбнулся.
– Спасибо… Я действительно слишком рано поднялся. Александра дала ему еще вина. Энтони, повернув голову, поцеловал ее руку и снова благодарно улыбнулся. Она нахмурилась и внезапно спросила, глядя в упор насмешливыми зелеными глазами.
– Почему вы не уехали?
– Уехал? Куда? – не понял Энтони.
– Куда-нибудь. В Ольвию… В Балиа… Вы оскорблены и унижены. Вам пинком указали ваше место. А после этого вы на брюхе ползете к трону, целуете ударившую вас руку и лепечете: «Благодарю вас, Ваше Величество!» Вы трясетесь от страха, и все равно вы здесь. Почему?
– Я встречал эмигрантов… – скривился Энтони. – Жалкие существа. Не хочется быть таким. Да и семейная традиция не позволяет: Бейсингемы были всегда лояльны короне – короне, а не монарху. На чьей бы голове она ни находилась, леди Александра, и каковы бы ни были последствия…
– Я знала, что оверхиллские быки упрямы и тупоголовы, – поморщилась она, – но не знала, что до такой степени. Впрочем, пока что можете особенно не трястись. Сейчас вы будете любимой куклой Бетти, она станет осыпать вас милостями и подарками. Как вам маршальский жезл – неплохая плата за царственный пинок, не так ли? Потом, когда вы ей наскучите – не знаю… а пока – спите спокойно. Я все же позову лекаря. Пусть будет свидетель, что вы не занимались ничем недозволенным. Хотя бы потому, что сейчас вы явно к этому не способны…
Она поднялась и вышла. Энтони остался в одиночестве. Надо же – не успел он приняться за дело, как Александра тут же поняла его игру. С ней явно так нельзя – а как с ней можно? Нет, насколько все сложно, когда имеешь дело с умными женщинами. С дурочками гораздо проще…
Александра прислала не лекаря, а одного из адъютантов королевы. Гвардейский полковник позаботился обо всем. Двое слуг, бережно поддерживая, отвели Энтони в его покои на втором этаже жилой половины дворца и уложили в постель. Появился лекарь, тоже попенял ему, что он поднялся слишком рано, и велел оставаться в постели впредь до особого разрешения. Затем приготовил снотворное.
– Оставьте и ступайте, – сказал ему Энтони. – Я немного почитаю перед сном, а потом выпью.
Лекарь откланялся и ушел. Бейсингем полежал еще немного, прислушиваясь к себе – вроде бы ничего, полегчало. Тогда он поднялся, хотел было вылить снотворное в уголок камина, однако передумал и принялся осматривать свои покои.
Они были невелики, но обставлены с вызывающей роскошью, это он сразу заметил – везде дорогая мебель, картины, безделушки. В спальне имелись две двери: в одну они вошли, вторая вела в гардеробную. Заглянув туда и обозрев пустые шкафы, Энтони проделал обратный путь по анфиладе комнат, по которой его провели час назад: спальня, будуар, гостиная. В гостиной снова две двери. Он сунулся в левую – завидев его, из-за стола поднялся гвардейский лейтенант-порученец, со скамьи вскочил дежурный лакей, и оба уставились выпученными не то от удивления, не то от усердия глазами. И то верно: маршал в ночной рубашке – зрелище далеко не ежедневное. Энтони махнул им рукой – садитесь, мол, – и повернул обратно. За правой дверью, как он и ожидал, оказался кабинет. Не требовалось иметь стратегическое мышление, чтобы понять: роскошные покои на деле были красивой клеткой. Анфилада имела единственный выход – через приемную, окна смотрели во внутренний двор, отгороженный гладкой стеной, и даже ключей в замках не было. А если поискать по стенам, то наверняка обнаружатся секретные дырочки для подглядывания. Зато в каждой мелочи ощущалась забота, сладкая и навязчивая, как медовые соты.
В кабинет стащили, кажется, все книги по военному делу и все романы из дворцовой библиотеки. В столе – его собственные личные бумаги, вплоть до черновиков писем, и все разложено точно в том порядке, какой ему был привычен. Он пару минут посидел, ошеломленный, потом догадался: само собой, бумаги были взяты при обыске, с точной описью, а теперь их вернули, разложив в том же порядке. Значит, в каком-нибудь уголке найдутся и деньги, и фамильные драгоценности – все ценное тоже забирали во время обысков. В случае, если арестованный бывал осужден, ценности отходили в казну, если нет – возвращались владельцу.
Так оно и оказалось: в небольшом резном шкафчике нашлись ордена и деньги – с точностью до фунта, в гардеробной – фамильные драгоценности, даже пожертвованные им рубины, и те лежали на положенном месте в ларце красного дерева. А в конюшне, наверное, ждет Марион…
В покоях было холодновато – именно так, как он приказывал топить у себя дома. Энтони не любил излишнего тепла, но сейчас его слегка знобило. Тогда он вернулся в постель, закутался в одеяло и, бросив рядом с собой роман, принялся размышлять.
«Любимая кукла Бетти», – сказала Александра. Можно сколько угодно обижаться, но ведь так оно и есть. Как все здесь устроено – даже в мелочах именно так, как он привык. Разве что гардеробная пуста – но завтра наверняка явятся портные, ради него Бетти усадит за работу полгорода. Все, что угодно милорду… Милорду куда угоднее было бы оказаться сейчас в маленькой комнатке на третьем этаже особняка Баррио, но об этом лучше забыть. Хорошо, что он не вылил снотворное. Энтони взял чашку, сделал вид, что пьет, потом уронил ее на ковер, чертыхнулся и махнул рукой. Пусть кто хочет разбирается, сколько он пролил – все или остатки. Но снотворного он не потерпит – вдруг какая-нибудь важная персона соберется навестить его ночью в этих комнатах без замков и без охраны…
Бейсингем снова забрался под одеяло и попытался еще поразмыслить, однако мысли приходили вялые, сонные – нет, свое сегодня он уже совершил. Тогда он повернулся на бок, закрыт глаза и мгновенно уснул.
…Снотворное было предложено не просто так: Элизабет прекрасно знала, что Бейсингем спит чутко. Как он ни устал, но нервы, натянутые, как струны, не подвели: среди ночи он проснулся от шума и внезапного чувства тревоги. Из-за двери слышались голоса: в его покоях кто-то быт. Сохраняя ровное дыхание спящего, он чуть-чуть приподнял ресницы, наблюдая.
Вошли трое: Элизабет со свечой в руке, герцог Монтазьен и третий, незнакомый ему – старик с длинной седой бородой, подвязанной синей лентой. Да, уж кого он не ожидал встретить при всеядном трогарском дворе, так это тайского монаха! Вот и ответ на вопрос Теодора, болтаются ли здесь люди с Востока…
Первые двое остановились в двух шагах от кровати, старик же взял свечу, подошел ближе и долго рассматривал Энтони.
– Я бы не сказал, что это самый красивый мужчина подвластных нам земель, – покачал он головой.
– У него было нелегкое время, – ответил Монтазьен. – Сначала тюрьма, потом болезнь. Обычно он выглядит гораздо лучше.
– Не сомневайтесь, он действительно прекрасен, – тихо сказала Элизабет. – Вы бы видели его раньше…
– А это еще что такое? – старик коснулся рубца от ожога на руке Энтони и посмотрел на королеву.
– Этого не было… – растерянно сказала она. – Может быть, в тюрьме…
– Его пытали огнем? – спокойствие мигом слетело с монаха, он выдохнул вопрос тихо и гневно.
– Я что, вчера прошел посвящение? – оскорбленно вскинулся Монтазьен. – Естественно, пытки были такие, что не оставляют следов на теле, все до одной. Вы же сами прислали нам палача. Завтра я спрошу у Далардье, откуда ожог…
– Какой смысл спрашивать? Дело уже сделано. Принеси-ка мне, девочка, из моего ящика желтый горшочек с синей крышкой и бутылку синего стекла…
Элизабет отсутствовала минут десять. Все это время старик, откинув одеяло, внимательно осматривал Бейсингема, ощупывал тело холодными твердыми пальцами, так что Энтони пришлось собрать все силы, чтобы лежать тихо. По счастью, еще в детстве Валентин научил его притворяться спящим – расслаблять тело, сдерживать дыхание, и научил хорошо – ночной гость так ничего и не заподозрил. Вернулась Бетти, старик смазал ожог прохладной мазью.
– Через несколько дней рана воспалится, тогда скажи лекарю, чтобы срезал все, чего касался огонь. До мая заживет… – негромко приказал он.
– Но разве… – неуверенно спросила Элизабет. – Ведь чтобы не было следов огня – это важно для Встречи, а не для…
– Это важно для всего! – отрезал старик. – Человек со следами огня на теле, вступивший в жертвенный чертог – все равно что невеста, не имеющая девственности. Тем более рыцарь – он должен быть чист и прекрасен. Первое сделано, что же касается второго – вот тебе бутылка. Этот эликсир будешь по ложке подмешивать ему в воду или в вино – но только не в горячие напитки. Тогда он быстро поправится и скоро снова станет красивейшим мужчиной наших земель… если он и вправду им был. Кольцо он принял?