Страница:
Вернулась королева утром, когда Бейсингем мучительно размышлял, выдержит ли еще один день в обществе Себастьяна, или надо прекращать. После столь глубокого погружения в пучину древнейшего порока он еще дня три будет в таком виде, что никто ничему не удивится, а там и время пройдет…
Элизабет подошла к постели, и Энтони замер, как мышь, в норку которой тянется кошачья лапа. В глазах королевы был все тот же злой ледяной холод, что и тогда, на троне.
– Тони, – с тихой яростью сказала она, – мне хватает пьяниц во дворце и без тебя.
– Ну зачем ты так… – Слова не шли с языка, и даже сам он не мог разобрать, от страха или с похмелья. – Гулял по саду заглянул в окно, гляжу – Себастьян. Зашел к нему, а ты же его знаешь…
– Знаю, и очень хорошо! – холодно проговорила королева. – Поэтому я сегодня же удалю Себастьяна, чтобы ты мог гулять по саду без роковых последствий.
Еще не легче. Быть причиной неприятностей для несчастного пьяницы Бейсингем не хотел.
– Не надо, Ваше Величество, – умоляюще проговорил он, приподнимаясь. – Я вам солгал. Он не виноват. Это мне захотелось выпить. Надоело вино…
– Сегодня ты и вина не получишь, – Элизабет вызвала лакея и приказала: – Уберите все вино из покоев лорда Бейсингема.
– Пощадите, Ваше Величество, – взмолился Энтони совершенно искренне. – Оставьте хотя бы бутылку! Я же не доживу до завтрашнего утра.
– Доживешь! – презрительно бросила королева. – И запомнишь. Ты, кажется, любишь глядеться в зеркало? Иди, посмотри на себя, маршал Трогармарка, самый красивый мужчина столицы…
– Да ладно… Я знаю, что ничего хорошего…
– Нет, посмотри! – Элизабет за руку подтащила его к зеркалу.
«Да, пожалуй, я несколько переусердствовал… – размышлял Энтони, глядя на свою бледную, опухшую физиономию, увенчанную прической в стиле вороньего гнезда. – Спасибо венценосной, еще один день я бы уж точно не выдержал…»
– Ну как? Хорош? – нетерпеливо спросила Элизабет.
– Отвратителен! – с чувством проговорил Энтони. – Благодарю вас, Ваше Величество, за то, что вытащили меня из этой смрадной ямы. Вам нет нужды удалять Себастьяна, я к нему больше ни ногой, клянусь! Прикажите оставить хотя бы бутылку вина…
– Маршал! – снова обдав его холодом, проговорила Элизабет. – Вы уронили себя. Подобный проступок требует наказания. Так что вина вы не получите. И имейте в виду, на случай, если захотите утолить жажду в каком-нибудь трактире: маршал Трогармарка не может шляться по кабакам и оставаться маршалом. Ему вообще не следует показываться где бы то ни было в таком виде…
Окатив его этой тирадой, Элизабет повернулась и, не глядя на Энтони, вышла.
…Как бы то ни было, еще один день он выиграл.
…Решение пришло внезапно. Когда Энтони среди ночи, попытавшись утолить неутолимую жажду очередным стаканом воды, метался на измятой постели, откуда-то из глубины памяти вдруг выплыло: «И следи, чтобы он не носил чужих знаков».
Вот что может помочь! Он мало знал о своих новых хозяевах, но одно несомненно: солнце для них своим быть не могло. А кто может запретить ему носить солнце?
Следующая порция мыслей была уже более трезвой. Нательного знака не увидит даже Бетти, а ведь ему нужно предъявить причину того, почему перстень не действует, на всеобщее обозрение. Он полежал еще немного и хлопнул себя по лбу с такой силой, что на мгновение даже стало легче. Ну и дурак! У него же есть орден!
Забыв про головную боль, Энтони кинулся в будуар, где в углу, на особом столике, лежали маршальский жезл и орденская цепь, торопливо зажег свечу и…
Смутные опасения оправдались: солнце на цепи отсутствовало. Там висели только восемь королевских наград, расположенные так, словно девятой никогда и не бывало. Ну еще бы… Они же не дураки! Он прошел в кабинет, заглянул в шкафчик – сам орден находился на месте. Но ведь его носить не будешь – с какой стати? А знака нет…
Едва дождавшись утра, он отправился в город, к своему ювелиру. Увидев на пороге лавки лорда Бейсингема собственной персоной, мастер Элиот на несколько мгновений превратился в каменную статую, но тут же засуетился, забегал по лавке, вытащил откуда-то обитое бархатом кресло, закричал, чтобы принесли вина. Подождав, пока иссякнет поток заботы, Энтони в двух словах изложил, что ему надо.
– Знак мне нужен как можно быстрее. Заплачу втрое, – закончил он.
Мастер Элиот побелел, как занавеска, и вдруг рухнул на колени:
– Пощадите, ваша светлость! – почти без голоса прошептал он.
Теперь в каменную статую превратился уже Энтони. Изготовить орденский знак было самой пустяковой работой. Сколько раз он по рассеянности терял эти побрякушки, и ювелир за день-другой делал ему новые.
– Знак Солнца подделывать! Пощадите, не заставляйте, у меня дети маленькие, – умолял ювелир.
– Замолчи! – рявкнул Энтони. – Хватит трястись. Почему «подделывать»?! Сколько ты мне этих знаков сделал? Или ты не веришь, что у меня есть этот орден!? – угрожающе спросил он.
– Как я могу не верить, ваша светлость! Но ведь у церковников все знаки клейменые. Не дай Бог, увидит кто, что у вас знак без клейма, так ведь не только меня, и вас тоже в Священный Трибунал потянут! Вам что, мало досталось? – он осекся и замолчал, поняв, что наговорил лишнего.
Но Энтони было не до того, он даже не заметил фамильярности мастера.
– Что же мне делать? – растерянно спросил он.
– Подать прошение епископу, чтобы сделали в церковной мастерской, как положено. Да что вы так расстроились-то, ваша светлость? У вас их вон сколько, орденов! Никто и не заметит…
Молча отстранив ювелира, Энтони вышел на площадь. Прошение епископу… да еще этому епископу… да пока его рассмотрят… да пока сделают знак… как раз к маю все и поспеет. А к маю ему уже ничего не будет нужно…
Но это если идти официальным путем. А если иначе? Он принялся вспоминать, нет ли у него или у его друзей хороших знакомств в церковных кругах, никого не вспомнил и окончательно расстроился. Да, конечно, если таковые и были, то кто же в их обществе станет этим хвастаться?
Энтони брел, сам не зная куда, пока не вышел на край каменного города. Перед ним простиралось черное поле, покрытое развалинами сгоревших домов, а за ними в небо поднимались купола монастыря. Он вспомнил настоятеля и грустно усмехнулся: лучше бы вместо вечного поминовения составил ему маленькую протекцию. А впрочем, почему бы и не попробовать? Максимилиан неплохо относится к нему, и ведь это он настоял, чтобы ему дали орден – может, он чем-нибудь, да поможет? В любом случае хуже не будет…
К настоятелю его провели сразу. Тот, вопреки ожиданиям, сидел не в келье, а в кабинете, за огромным письменным столом, по стенам – шкафы с книгами, вокруг – несколько монахов с какими-то бумагами. Легким кивком отпустив собравшихся, Максимилиан встал и пригласил Энтони за небольшой столик в углу, налил вина.
– Я слушаю вас, Дамиан, – без предисловий сказал он. – Надеюсь, вы позволите называть вас настоящим именем?
– Как угодно, святой отец… Я к вам с просьбой… Выслушав Бейсингема, монах немного помолчал, подумал.
– Почему вы не хотите пойти обычным путем? – спросил он.
– Это очень долго… – ответил Энтони. – Слишком долго…
– А как скоро вам нужен знак?
– Я надеялся заказать его сегодня и получить, как только он будет готов, то есть завтра или послезавтра….
Монах снова помолчал.
– Он очень вам нужен?
– Очень! – тихо ответил Энтони. – Я ничего не могу вам рассказать, святой отец. Поверьте, не могу… Но это… – он замялся, подыскивая слова…
– …вопрос жизни и смерти? – продолжил настоятель.
– Не знаю… – опустил глаза Бейсингем. Врать ему не хотелось. – Может быть, и так. А может, нет…
– Подождите немножко… – сказал Максимилиан и вышел.
Вернулся он через несколько минут, держа в руке маленький футляр.
– Возьмите, – монах положил бархатную коробочку на столик перед Бейсингемом.
Энтони открыл футляр – внутри был знак ордена Солнца.
– Но… откуда у вас… святой отец?!
– Это мой собственный знак. А что вас удивляет? У меня тоже есть орден Солнца. Монахи орденских знаков не носят, так что он мне не нужен. А если понадобится, я легко достану себе новый. Берите, Дамиан.
Энтони взял было коробочку, потом передумал, снял цепь и сразу повесил на нее маленькую золотую двенадцатилучевую звезду с вделанными в острия лучей крохотными рубинами и бриллиантами, поместив ее внизу, рядом с маршальским знаком. Затем, взглянув на кипу бумаг на столе, поднялся и поклонился.
– Благодарю вас, святой отец. Вы не представляете, как вы меня выручили.
Настоятель тоже встал, поднял было руку благословить, но передумал и лишь сказал:
– Не знаю, чем вы заняты, Дамиан, но, судя по тому, что вам понадобилось солнце… Если будет нужда, вы всегда можете прийти сюда, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь. Да хранит вас Бог, сын мой…
Энтони открыл было рот, но смолчал.
– …даже если вы в Него и не верите! – закончил настоятель.
Энтони сам от себя не ожидал такой звериной хитрости. Он приказал перенести маленький резной столик, на котором держал орденскую цепь и жезл, к себе в спальную комнату и поставить так, чтобы, чуть приподняв голову от подушки, можно было его увидеть. На тот же столик он выкладывал приготовленные на утро драгоценности. Кроме своих фамильных, он нашел в гардеробной несколько новых роскошных уборов и предпочитал их – подарки королевы, при этом тщательно следя за своим самочувствием. Но заговоренным, похоже, был только подаренный ею перстень.
Такое поведение должно было изображать павлина, сгорающего от тщеславия, или до смерти перепуганное существо, непрестанно кланяющееся повелительнице – пусть кто как хочет, так и понимает. А Бейсингему важно было только одно – сохранить солнце. Поэтому он надевал цепь, едва проснувшись, и снимал ее лишь поздно вечером, да и ночью спал чутко, вздрагивая при каждом шорохе, как зверь детеныша, оберегая свой драгоценный знак…
Алан недооценил предстоящее Бейсингему испытание: ему приходилось не просто «труднее» – он уже был на пределе сил. Энтони пытался бороться со страхом и тяжестью, днем это кое-как удавалось, однако ночью кошмары выматывали его вчистую. По счастью, эликсир из синей бутылки продолжал действовать, и как бы тяжело ни приходилось Энтони, как бы скверно он себя ни чувствовал, выглядел он превосходно.
Элизабет, увидев его в тот день с полным набором орденских знаков, аж в лице переменилась, но ничего не сказала. Да и что тут скажешь? Естественно, военный ревниво относится к своим орденам, сколько бы их ни было. Вон, у Галена их девятнадцать, а спроси о каждом, за что генерал его получил, рассказа хватит на целый вечер. Гален не упускал случая покрасоваться своей двухрядной цепью, особенно если в том же помещении находился Энтони, посматривал на него насмешливо и победно. Бейсингем удивлялся его виртуозному лицедейству и иной раз начинал подумывать – а лицедейство ли это? Может быть, и ему подсунули что-то заговоренное? А может статься, здесь и другая причина? Время от времени Бейсингему доносили, что цыган не больно-то высоко его ставит и говорит за глаза всякое…
– Может быть, может быть… – сказал он как-то лорду Оулишу прозрачно намекнувшему, что не следовало бы маршалу брать такого человека под свое покровительство. – Однако, как бы он ни бил себя в грудь, стоит мне только захотеть, и завтра его здесь не будет. Но… – Энтони покачал пальцем перед лицом, повторив любимый жест Оулиша, – я пока не хочу. Он меня забавляет. И Ее Величество, кажется, тоже…
Конечно, если бы Элизабет того не хотела, вряд ли Бейсингему удалось бы оставить Теодора при дворе. Но цыган, похоже, и вправду забавлял королеву. Та по-прежнему была с ним любезна и лукава, не приближала, но и не отпускала. Теодор старательно изображал всепоглощающую страсть, рассыпал ослепительные улыбки – но иной раз, стоя в отдалении, смотрел на королеву совсем по-иному, молча и серьезно, и его серьезный взгляд очень не нравился Энтони. Однако говорить на эту тему цыган отказывался наотрез.
– Не бойся за меня, Тони! Я не мальчишка и не дурак, и знаю, что делаю, – каждый раз огрызался он.
Но, как Гален ни старался, ему тоже ничего не удавалось узнать. Двор как двор, жизнь как жизнь.
Оставалась лишь одна ниточка, за которую можно было потянуть – Александра Монтазьен, Сана, странная девушка, что позволяла себе кричать на королеву – а высокомерная Элизабет безропотно ее выслушивала…
Наконец, Энтони, обсудив все с Эстер, решил пойти в лобовую атаку. На одном из вечеров, заметив, что Сана подошла к столу с вином и нетерпеливо оглянулась, он поспешно шагнул к ней, успел раньше всех наполнить стакан и поднес его из своих рук. На безмолвном языке дворцового флирта это означало, что он просит о приватном разговоре.
– Тогда налейте и себе, – ответила девушка.
Энтони отнес оба стакана на крохотный столик у окна, они с Саной уселись в маленькие неудобные креслица – на виду у всего зала, однако ни один человек не осмелился бы приблизиться к ним сейчас. Даже Элизабет только косо взглянула, чуть помрачнела и продолжила разговор с гвардейским полковником.
– Я слушаю вас, герцог, – наклонила голову Сана Монтазьен.
– Леди Александра, – смиренно начал Энтони. – Мы плохо расстались в прошлый раз. Вы помогли мне, я вам очень благодарен, но, кажется, вас обидел. Вот только не пойму, чем именно…
– Не понимаете? – Зеленые глаза на мгновение вспыхнули. – Вы приняли меня за одну из куриц, которые обожают, когда им томно улыбаются и целуют ручки. Не терплю всех этих ужимок…
– Простите, если так, – склонил голову Энтони. – Я не хотел… Просто… куриц, как вы сказали, больше. И когда я вижу женщину, я веду себя определенным образом. Можете презирать меня за это, но я даже и не думал, что вам такое обхождение неприятно…
Сам не зная почему, он волновался, запинался – но это было к лучшему, иначе последующие, главные слова, которые они с Эстер так тщательно подбирали и которые он должен был произнести, как свои, выглядели бы заученной речью.
– Ладно, довольно! – оборвала его Сана. – Насколько я понимаю, вы не просто так полезли ко мне с извинениями. Вам что-то от меня нужно?
– Вы правы. – Бейсингем опустил глаза. По плану, сейчас он должен был произнести свой монолог, глядя прямо в глаза Сане, но это оказалось не так-то просто, слишком уж они были насмешливыми и проницательными, эти глаза, и он начал, нервно комкая в руках край скатерти: – Леди Александра… вы спросили – почему я не уехал. Дело в том, что… да, я жил хорошо, весело, но это была лишь видимость. Жизнь моя бессмысленна. Она как раскрашенный листок бумаги, а под ним – пустота. А там, в Тейне… Там было чудовищно, непереносимо, но эти страшные люди… за ними стояла сила – настоящая, которой нет у меня. И я надеялся, что если сделаю то, чего от меня хотят, я тоже прикоснусь к этой силе, и жизнь моя обретет смысл. Поэтому я пришел сюда, я здесь уже больше месяца – и ничего! Если я был нужен для того, чтобы стать куклой королевы – то лучше и вправду уехать…
– Уехать? – вдруг коротко засмеялась Сана. – Не обольщайтесь, милорд! Кто вам позволит?
– А кто меня задержит?! – вспыхнул Бейсингем.
– Те, кому положено, – равнодушно пожала она плечами. – Найдут и вернут. Несмотря ни на что, я неплохо отношусь к вам, герцог, поэтому хочу предупредить: даже не пытайтесь бежать. Вот эта штучка на вашей руке, – она слегка коснулась перстня, – ее обладателя можно найти, в какую бы щель он ни забился.
«Ага! Учту!» – подумал Энтони, опустив глаза, чтобы не выдать себя.
– Судя по тому, что вы не пытаетесь ее снять, вы уже пробовали? – спросила Александра.
Бейсингем молча кивнул.
– Где бы вы ни укрылись, вас найдут и вернут во дворец. И тогда в дверях ваших покоев появятся ключи – с наружной стороны, и в ваших комнатах будут всегда находиться люди, которые вам не слишком приятны. Так что не делайте глупостей. Ну что же, милорд? Я жду продолжения монолога об исканиях измученной души…
Энтони лишь рукой махнул и залпом допил вино.
– Похоже, я влип! – невесело сказал он.
– Именно так! – согласилась Сана.
– Но коль скоро так получилось… Леди Александра, объясните мне, во что именно я влип. Чего от меня хотят? Может быть, меня и стеречь не надо, может быть, мне все это понравится? Вдруг я именно в этом найду для себя смысл жизни?
– В самом деле? – снова усмехнулась Сана. – И пожмете руку тем, кто пытал вас?
– А почему нет? Если это было недоразумением… если мы больше не враги… если мы будем вместе – да! Я ведь благодарен врачу, который меня лечит, какую бы боль он ни причинял. Буду считать капитана Далардье доктором…
– Далардье – мразь! – презрительно поморщилась Сана. – Я не войду в комнату, где он побывал, пока ее не проветрят. Ну, а тем, кто приказывал Далардье, вы тоже пожмете руку, милорд? Тем, кто наблюдал за допросами, обсуждал с ним ваше состояние и способы пыток?
– Вашему отцу? Отчего же нет?
Энтони поднял голову, взглянул в глаза Сане, а отвернуться уже не смог – чуть сощуренные зеленые глаза не отпускали, просвечивали насквозь.
– Отцу? А кто вам сказал, что приказывал мой отец?
– Так кто?! – твердо воскликнул Энтони. – Скажите!
– Я! Далардье выполнял мои приказы! Давайте вашу руку, герцог!
Вот уж точно, всего не предусмотришь. Энтони вздрогнул от неожиданности, уронил стакан, осколки брызнули в разные стороны…
– Ну что ж вы? Где же ваша любовь к докторам? Где стремление к силе? Да уберите вы руку, у вас пальцы дрожат!
Бейсингем молчал, опустив голову.
– Ладно, я пошутила, – сарказм в голосе Саны снизился до градуса мягкой иронии. – Вам не надо знать, кто это был. В последний раз спрашиваю, герцог! И перестаньте врать! Чего вы хотите?
Энтони поднял на нее растерянные, несчастные глаза.
– Леди Александра, – тихо попросил он, – помогите мне понять, во что я впутался. Я не могу больше так жить.
– Почему вы спрашиваете меня? Спросите Элизабет! – уже мягче сказала Сана.
– К ней не подступишься. Да и потом: кто она – и кто вы…
– Что?!
– Это ваши слова. Вы их сказали тогда, в прошлый раз. А один человек во дворце слышал, как вы кричали на Элизабет, словно на служанку, а она молча выслушивала…
– Надеюсь, тот человек не болтает об этом на каждом углу? А то все же придется убрать его отсюда… – поморщилась Сана.
– Нет, он сказал только мне. Но все же, леди Александра, кто вы, и кто – Элизабет?
– Я – дочь герцога Монтазьена, – со смешком ответила она. – А Бетти – королева.
– Не понял… – удивился Энтони.
– Корону можно надеть на кого угодно, хоть на свинью, – снова засмеялась Сана. – А кровь не купишь. Мы с вами равны по крови – Бетти этого не понять, у нее и чувств-то таких нет.
– Так могу я надеяться на вашу помощь?
– Можете! – Сана Монтазьен поднялась с места, оправила платье. – В конце концов, вы все равно должны узнать это, милорд. Так почему бы и не от меня?
Через два дня, вечером, Сана появилась в его покоях. Налила вина, добавила что-то из небольшого пузырька, который принесла с собой.
– Что это? – спросил Энтони.
– Снотворное. Вам надо выспаться, иначе вы не выдержите нашей завтрашней прогулки.
Энтони кинул быстрый взгляд на стакан и непроизвольно коснулся цепи…
– Да не бойтесь вы за свои побрякушки! – нетерпеливо сказала Сана. – Этой ночью сюда никто не войдет. Или, если хотите, я могу забрать их с собой. Когда проснетесь, получите свое драгоценное солнце нетронутым и неоскверненным. Пейте, герцог, если хотите, чтобы я выполнила вашу просьбу.
Пришлось подчиниться. Энтони выпил, лег в постель и сразу же провалился в темную пустоту.
Мгновение спустя он открыл глаза. В комнате стояли сумерки. Над ним склонился лакей и бережно тряс за плечо.
– Милорд, проснитесь! Леди Александра просила передать, что вы должны быть готовы к восьми часам вечера. Вода согрета, цирюльник ждет, ужин будет через час…
– Ужин? Сколько же я спал?
– Сейчас шесть часов вечера, милорд…
Энтони повел плечами, потянулся – чувствовал он себя немного скованно, ну да это после ванны пройдет, а так был на редкость свежим и отдохнувшим. Ай да средство! Надо бы иной раз просить его у Саны…
…Когда часы пробили восемь, вошла Александра Монтазьен – минута в минуту. Усмехнулась, небрежно кинула на стол его орденскую цепь – все знаки были на месте.
– Можете больше не опасаться, милорд. Я говорила с отцом, он обещал, что вашим игрушкам ничто не грозит, даже если вы будете таскать с собой мощи Святого Ульриха… В конце концов, это умные люди понимают, что всякие там символы – ничто, а в вас особого ума еще никто не заподозрил…
Энтони передернул плечами, но смолчал. Они вышли из дворца и пошли по темным улицам к городской стене: два факельщика впереди, несколько смутных теней – сзади.
– Не обращайте внимания, герцог. Это наши сторожа… – Сана взяла его под руку. – Итак, вы хотите знать, куда вы попали. Но сначала ответьте на один вопрос. Вы ведь безбожник, милорд, не так ли? Зачем вам солнце?
– Не хочу, чтобы трогали мои ордена, – нахмурился Бейсингем. – Мне этот орден не любовница подарила. В отличие от маршальского жезла, кстати – вот если он пропадет, нисколько не расстроюсь…
– А я уж думала – не обратился ли лорд Бейсингем к Создателю…
– Вы имеете что-то против?
– Это было бы некстати…
– У нас нейтралитет: он сам по себе, я сам по себе. Сана отпустила его руку, чтобы перебраться через особо неудобную лужу, потом взяла снова, помолчала и вдруг спросила:
– Есть ли у вас мечты, герцог?
– Ну и вопрос, леди… Мечты… Когда я целый день в седле, то с утра мечтаю о дворцовом бале, днем – о какой-нибудь красотке, а к вечеру – об ужине и постели. А в Тро-гартейне или в лагерях мечтать некогда, и так есть, чем заняться…
– И ничего такого, что вы хотели бы иметь?
– Пока на трон не взошла наша ослепительная Элизабет, я имел все, что хотел. А то, чего я хочу сейчас, вы мне все равно не дадите…
– Например…
– Например, удовольствие отдать сию очаровательную даму отряду пограничных стражников…
Александра остановилась и расхохоталась. Она смеялась долго, и в пляшущем свете факелов казалось то прекрасной, то отталкивающей, но все равно ведьмой.
– Я же говорила… я говорила… что с вами нельзя силой… а Бетти заупрямилась, мол, она лучше вас знает…
– Что с нее взять, – махнул рукой Энтони. – Кто она – и кто мы?
– Таким, милорд, вы мне нравитесь куда больше…
– Это благодаря вашему снотворному, леди Александра. Я наконец-то смог выспаться. Если бы вы знали, какие кошмары снятся на королевских пуховиках!
– Его нельзя применять часто, но раз в неделю, обещаю, я буду давать вам возможность отдохнуть. Это называется: дали дуракам волю. Не представляю, как вообще можно спать в этом дворце – там из каждой щели лезет магия…
– Что?! – остановился Энтони.
– Вы и в магию не верите?
– Верю, конечно… Наука о невидимых соответствиях слов и мира… так?
– Именно так. Но о магии мы еще поговорим. А пока что о том, куда вы попали. Вы счастливый человек, Бейсингем, у вас есть все, чего вы только можете захотеть. Вы свободны, над вами никого нет – ни семьи, ни общества, ни церкви…
На этот счет у Энтони было иное мнение, но высказывать его он не стал. Однако Александра что-то почувствовала – по тому, как напряглась рука, на которую она опиралась.
– Я знаю, о чем вы подумали. Но то, что происходит с вами сейчас – лишь кратковременный эпизод, не более того. И взнуздать вас оказалось потруднее, чем объездить целый табун лошадей – именно потому, что вы свободны. А теперь представьте себе какого-нибудь несчастного, который с детства скован правилами: того нельзя, другого нельзя, десять заповедей, сто восемнадцать правил этикета, – а если ему хочется чего-то неположенного? Хочется, а самому нарушить запрет страшно? И вот он живет, носом в землю, предается несбыточным мечтам, от безысходности отыгрывается на семье, соседях, на бессловесных тварях… И тут в его жизни появляемся мы…
Сана замолчала, взглянула вверх, свет факела отразился на похорошевшем лице.
– …Мы, церковь воплощенной мечты. Там, где нет ни запретов, ни заповедей, где возможно все. Бог – это вечные запреты, а Хозяин – это свобода…
– Вы что – верите в него? – Энтони потрясенно уставился на спутницу.
– Разве мы говорим обо мне, милорд? Мы говорим о несчастных, тупых, ограниченных людишках, которым осточертели церковные запреты. И мы даем им Хозяина и говорим, что церковники врут, исход борьбы Света и Тьмы далеко не предрешен, и есть другая церковь, которая даст им свободу делать все, что они хотят.
– А если он мечтает младенцев резать? – вырвалось у Бейсингема.
– Один дурак сказал, а вы повторяете! – поморщилась Сана. – Кому и зачем нужны младенцы? Это придумали монахи, записали в свои книги, и теперь, когда несколько дураков и дур хотят служить Хозяину, они режут детишек и быстро успокаиваются на костре. Мы не мешаем исполнению закона, даже если это наши люди, и не поощряем таких забав. Впрочем, большинство находит у нас удовлетворение и без всяких младенцев. А чтобы помочь самым жестоким, мы стараемся дать им работу. Кстати, одного из подобных субъектов вы знаете – это Далардье, для него первейшее удовольствие – издеваться над беззащитным живым существом. Но согласитесь, герцог, любому обществу нужны следователи и палачи. Однако таких немного. Большинство – иного сорта, их фантазия не идет дальше очень простых вещей. Да, к сожалению, когда мы стали осуществлять то, что записано в нашей книге, это оказалось далеко не так прекрасно, как нам бы хотелось. Однако и от навоза есть польза, ибо он удобряет землю, на которой растут цветы. Мы пришли, милорд. Это самый низший круг нашей церкви, круг для быдла, как простого, так и высокородного… Идемте!
Элизабет подошла к постели, и Энтони замер, как мышь, в норку которой тянется кошачья лапа. В глазах королевы был все тот же злой ледяной холод, что и тогда, на троне.
– Тони, – с тихой яростью сказала она, – мне хватает пьяниц во дворце и без тебя.
– Ну зачем ты так… – Слова не шли с языка, и даже сам он не мог разобрать, от страха или с похмелья. – Гулял по саду заглянул в окно, гляжу – Себастьян. Зашел к нему, а ты же его знаешь…
– Знаю, и очень хорошо! – холодно проговорила королева. – Поэтому я сегодня же удалю Себастьяна, чтобы ты мог гулять по саду без роковых последствий.
Еще не легче. Быть причиной неприятностей для несчастного пьяницы Бейсингем не хотел.
– Не надо, Ваше Величество, – умоляюще проговорил он, приподнимаясь. – Я вам солгал. Он не виноват. Это мне захотелось выпить. Надоело вино…
– Сегодня ты и вина не получишь, – Элизабет вызвала лакея и приказала: – Уберите все вино из покоев лорда Бейсингема.
– Пощадите, Ваше Величество, – взмолился Энтони совершенно искренне. – Оставьте хотя бы бутылку! Я же не доживу до завтрашнего утра.
– Доживешь! – презрительно бросила королева. – И запомнишь. Ты, кажется, любишь глядеться в зеркало? Иди, посмотри на себя, маршал Трогармарка, самый красивый мужчина столицы…
– Да ладно… Я знаю, что ничего хорошего…
– Нет, посмотри! – Элизабет за руку подтащила его к зеркалу.
«Да, пожалуй, я несколько переусердствовал… – размышлял Энтони, глядя на свою бледную, опухшую физиономию, увенчанную прической в стиле вороньего гнезда. – Спасибо венценосной, еще один день я бы уж точно не выдержал…»
– Ну как? Хорош? – нетерпеливо спросила Элизабет.
– Отвратителен! – с чувством проговорил Энтони. – Благодарю вас, Ваше Величество, за то, что вытащили меня из этой смрадной ямы. Вам нет нужды удалять Себастьяна, я к нему больше ни ногой, клянусь! Прикажите оставить хотя бы бутылку вина…
– Маршал! – снова обдав его холодом, проговорила Элизабет. – Вы уронили себя. Подобный проступок требует наказания. Так что вина вы не получите. И имейте в виду, на случай, если захотите утолить жажду в каком-нибудь трактире: маршал Трогармарка не может шляться по кабакам и оставаться маршалом. Ему вообще не следует показываться где бы то ни было в таком виде…
Окатив его этой тирадой, Элизабет повернулась и, не глядя на Энтони, вышла.
…Как бы то ни было, еще один день он выиграл.
…Решение пришло внезапно. Когда Энтони среди ночи, попытавшись утолить неутолимую жажду очередным стаканом воды, метался на измятой постели, откуда-то из глубины памяти вдруг выплыло: «И следи, чтобы он не носил чужих знаков».
Вот что может помочь! Он мало знал о своих новых хозяевах, но одно несомненно: солнце для них своим быть не могло. А кто может запретить ему носить солнце?
Следующая порция мыслей была уже более трезвой. Нательного знака не увидит даже Бетти, а ведь ему нужно предъявить причину того, почему перстень не действует, на всеобщее обозрение. Он полежал еще немного и хлопнул себя по лбу с такой силой, что на мгновение даже стало легче. Ну и дурак! У него же есть орден!
Забыв про головную боль, Энтони кинулся в будуар, где в углу, на особом столике, лежали маршальский жезл и орденская цепь, торопливо зажег свечу и…
Смутные опасения оправдались: солнце на цепи отсутствовало. Там висели только восемь королевских наград, расположенные так, словно девятой никогда и не бывало. Ну еще бы… Они же не дураки! Он прошел в кабинет, заглянул в шкафчик – сам орден находился на месте. Но ведь его носить не будешь – с какой стати? А знака нет…
Едва дождавшись утра, он отправился в город, к своему ювелиру. Увидев на пороге лавки лорда Бейсингема собственной персоной, мастер Элиот на несколько мгновений превратился в каменную статую, но тут же засуетился, забегал по лавке, вытащил откуда-то обитое бархатом кресло, закричал, чтобы принесли вина. Подождав, пока иссякнет поток заботы, Энтони в двух словах изложил, что ему надо.
– Знак мне нужен как можно быстрее. Заплачу втрое, – закончил он.
Мастер Элиот побелел, как занавеска, и вдруг рухнул на колени:
– Пощадите, ваша светлость! – почти без голоса прошептал он.
Теперь в каменную статую превратился уже Энтони. Изготовить орденский знак было самой пустяковой работой. Сколько раз он по рассеянности терял эти побрякушки, и ювелир за день-другой делал ему новые.
– Знак Солнца подделывать! Пощадите, не заставляйте, у меня дети маленькие, – умолял ювелир.
– Замолчи! – рявкнул Энтони. – Хватит трястись. Почему «подделывать»?! Сколько ты мне этих знаков сделал? Или ты не веришь, что у меня есть этот орден!? – угрожающе спросил он.
– Как я могу не верить, ваша светлость! Но ведь у церковников все знаки клейменые. Не дай Бог, увидит кто, что у вас знак без клейма, так ведь не только меня, и вас тоже в Священный Трибунал потянут! Вам что, мало досталось? – он осекся и замолчал, поняв, что наговорил лишнего.
Но Энтони было не до того, он даже не заметил фамильярности мастера.
– Что же мне делать? – растерянно спросил он.
– Подать прошение епископу, чтобы сделали в церковной мастерской, как положено. Да что вы так расстроились-то, ваша светлость? У вас их вон сколько, орденов! Никто и не заметит…
Молча отстранив ювелира, Энтони вышел на площадь. Прошение епископу… да еще этому епископу… да пока его рассмотрят… да пока сделают знак… как раз к маю все и поспеет. А к маю ему уже ничего не будет нужно…
Но это если идти официальным путем. А если иначе? Он принялся вспоминать, нет ли у него или у его друзей хороших знакомств в церковных кругах, никого не вспомнил и окончательно расстроился. Да, конечно, если таковые и были, то кто же в их обществе станет этим хвастаться?
Энтони брел, сам не зная куда, пока не вышел на край каменного города. Перед ним простиралось черное поле, покрытое развалинами сгоревших домов, а за ними в небо поднимались купола монастыря. Он вспомнил настоятеля и грустно усмехнулся: лучше бы вместо вечного поминовения составил ему маленькую протекцию. А впрочем, почему бы и не попробовать? Максимилиан неплохо относится к нему, и ведь это он настоял, чтобы ему дали орден – может, он чем-нибудь, да поможет? В любом случае хуже не будет…
К настоятелю его провели сразу. Тот, вопреки ожиданиям, сидел не в келье, а в кабинете, за огромным письменным столом, по стенам – шкафы с книгами, вокруг – несколько монахов с какими-то бумагами. Легким кивком отпустив собравшихся, Максимилиан встал и пригласил Энтони за небольшой столик в углу, налил вина.
– Я слушаю вас, Дамиан, – без предисловий сказал он. – Надеюсь, вы позволите называть вас настоящим именем?
– Как угодно, святой отец… Я к вам с просьбой… Выслушав Бейсингема, монах немного помолчал, подумал.
– Почему вы не хотите пойти обычным путем? – спросил он.
– Это очень долго… – ответил Энтони. – Слишком долго…
– А как скоро вам нужен знак?
– Я надеялся заказать его сегодня и получить, как только он будет готов, то есть завтра или послезавтра….
Монах снова помолчал.
– Он очень вам нужен?
– Очень! – тихо ответил Энтони. – Я ничего не могу вам рассказать, святой отец. Поверьте, не могу… Но это… – он замялся, подыскивая слова…
– …вопрос жизни и смерти? – продолжил настоятель.
– Не знаю… – опустил глаза Бейсингем. Врать ему не хотелось. – Может быть, и так. А может, нет…
– Подождите немножко… – сказал Максимилиан и вышел.
Вернулся он через несколько минут, держа в руке маленький футляр.
– Возьмите, – монах положил бархатную коробочку на столик перед Бейсингемом.
Энтони открыл футляр – внутри был знак ордена Солнца.
– Но… откуда у вас… святой отец?!
– Это мой собственный знак. А что вас удивляет? У меня тоже есть орден Солнца. Монахи орденских знаков не носят, так что он мне не нужен. А если понадобится, я легко достану себе новый. Берите, Дамиан.
Энтони взял было коробочку, потом передумал, снял цепь и сразу повесил на нее маленькую золотую двенадцатилучевую звезду с вделанными в острия лучей крохотными рубинами и бриллиантами, поместив ее внизу, рядом с маршальским знаком. Затем, взглянув на кипу бумаг на столе, поднялся и поклонился.
– Благодарю вас, святой отец. Вы не представляете, как вы меня выручили.
Настоятель тоже встал, поднял было руку благословить, но передумал и лишь сказал:
– Не знаю, чем вы заняты, Дамиан, но, судя по тому, что вам понадобилось солнце… Если будет нужда, вы всегда можете прийти сюда, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь. Да хранит вас Бог, сын мой…
Энтони открыл было рот, но смолчал.
– …даже если вы в Него и не верите! – закончил настоятель.
Энтони сам от себя не ожидал такой звериной хитрости. Он приказал перенести маленький резной столик, на котором держал орденскую цепь и жезл, к себе в спальную комнату и поставить так, чтобы, чуть приподняв голову от подушки, можно было его увидеть. На тот же столик он выкладывал приготовленные на утро драгоценности. Кроме своих фамильных, он нашел в гардеробной несколько новых роскошных уборов и предпочитал их – подарки королевы, при этом тщательно следя за своим самочувствием. Но заговоренным, похоже, был только подаренный ею перстень.
Такое поведение должно было изображать павлина, сгорающего от тщеславия, или до смерти перепуганное существо, непрестанно кланяющееся повелительнице – пусть кто как хочет, так и понимает. А Бейсингему важно было только одно – сохранить солнце. Поэтому он надевал цепь, едва проснувшись, и снимал ее лишь поздно вечером, да и ночью спал чутко, вздрагивая при каждом шорохе, как зверь детеныша, оберегая свой драгоценный знак…
Алан недооценил предстоящее Бейсингему испытание: ему приходилось не просто «труднее» – он уже был на пределе сил. Энтони пытался бороться со страхом и тяжестью, днем это кое-как удавалось, однако ночью кошмары выматывали его вчистую. По счастью, эликсир из синей бутылки продолжал действовать, и как бы тяжело ни приходилось Энтони, как бы скверно он себя ни чувствовал, выглядел он превосходно.
Элизабет, увидев его в тот день с полным набором орденских знаков, аж в лице переменилась, но ничего не сказала. Да и что тут скажешь? Естественно, военный ревниво относится к своим орденам, сколько бы их ни было. Вон, у Галена их девятнадцать, а спроси о каждом, за что генерал его получил, рассказа хватит на целый вечер. Гален не упускал случая покрасоваться своей двухрядной цепью, особенно если в том же помещении находился Энтони, посматривал на него насмешливо и победно. Бейсингем удивлялся его виртуозному лицедейству и иной раз начинал подумывать – а лицедейство ли это? Может быть, и ему подсунули что-то заговоренное? А может статься, здесь и другая причина? Время от времени Бейсингему доносили, что цыган не больно-то высоко его ставит и говорит за глаза всякое…
– Может быть, может быть… – сказал он как-то лорду Оулишу прозрачно намекнувшему, что не следовало бы маршалу брать такого человека под свое покровительство. – Однако, как бы он ни бил себя в грудь, стоит мне только захотеть, и завтра его здесь не будет. Но… – Энтони покачал пальцем перед лицом, повторив любимый жест Оулиша, – я пока не хочу. Он меня забавляет. И Ее Величество, кажется, тоже…
Конечно, если бы Элизабет того не хотела, вряд ли Бейсингему удалось бы оставить Теодора при дворе. Но цыган, похоже, и вправду забавлял королеву. Та по-прежнему была с ним любезна и лукава, не приближала, но и не отпускала. Теодор старательно изображал всепоглощающую страсть, рассыпал ослепительные улыбки – но иной раз, стоя в отдалении, смотрел на королеву совсем по-иному, молча и серьезно, и его серьезный взгляд очень не нравился Энтони. Однако говорить на эту тему цыган отказывался наотрез.
– Не бойся за меня, Тони! Я не мальчишка и не дурак, и знаю, что делаю, – каждый раз огрызался он.
Но, как Гален ни старался, ему тоже ничего не удавалось узнать. Двор как двор, жизнь как жизнь.
Оставалась лишь одна ниточка, за которую можно было потянуть – Александра Монтазьен, Сана, странная девушка, что позволяла себе кричать на королеву – а высокомерная Элизабет безропотно ее выслушивала…
Наконец, Энтони, обсудив все с Эстер, решил пойти в лобовую атаку. На одном из вечеров, заметив, что Сана подошла к столу с вином и нетерпеливо оглянулась, он поспешно шагнул к ней, успел раньше всех наполнить стакан и поднес его из своих рук. На безмолвном языке дворцового флирта это означало, что он просит о приватном разговоре.
– Тогда налейте и себе, – ответила девушка.
Энтони отнес оба стакана на крохотный столик у окна, они с Саной уселись в маленькие неудобные креслица – на виду у всего зала, однако ни один человек не осмелился бы приблизиться к ним сейчас. Даже Элизабет только косо взглянула, чуть помрачнела и продолжила разговор с гвардейским полковником.
– Я слушаю вас, герцог, – наклонила голову Сана Монтазьен.
– Леди Александра, – смиренно начал Энтони. – Мы плохо расстались в прошлый раз. Вы помогли мне, я вам очень благодарен, но, кажется, вас обидел. Вот только не пойму, чем именно…
– Не понимаете? – Зеленые глаза на мгновение вспыхнули. – Вы приняли меня за одну из куриц, которые обожают, когда им томно улыбаются и целуют ручки. Не терплю всех этих ужимок…
– Простите, если так, – склонил голову Энтони. – Я не хотел… Просто… куриц, как вы сказали, больше. И когда я вижу женщину, я веду себя определенным образом. Можете презирать меня за это, но я даже и не думал, что вам такое обхождение неприятно…
Сам не зная почему, он волновался, запинался – но это было к лучшему, иначе последующие, главные слова, которые они с Эстер так тщательно подбирали и которые он должен был произнести, как свои, выглядели бы заученной речью.
– Ладно, довольно! – оборвала его Сана. – Насколько я понимаю, вы не просто так полезли ко мне с извинениями. Вам что-то от меня нужно?
– Вы правы. – Бейсингем опустил глаза. По плану, сейчас он должен был произнести свой монолог, глядя прямо в глаза Сане, но это оказалось не так-то просто, слишком уж они были насмешливыми и проницательными, эти глаза, и он начал, нервно комкая в руках край скатерти: – Леди Александра… вы спросили – почему я не уехал. Дело в том, что… да, я жил хорошо, весело, но это была лишь видимость. Жизнь моя бессмысленна. Она как раскрашенный листок бумаги, а под ним – пустота. А там, в Тейне… Там было чудовищно, непереносимо, но эти страшные люди… за ними стояла сила – настоящая, которой нет у меня. И я надеялся, что если сделаю то, чего от меня хотят, я тоже прикоснусь к этой силе, и жизнь моя обретет смысл. Поэтому я пришел сюда, я здесь уже больше месяца – и ничего! Если я был нужен для того, чтобы стать куклой королевы – то лучше и вправду уехать…
– Уехать? – вдруг коротко засмеялась Сана. – Не обольщайтесь, милорд! Кто вам позволит?
– А кто меня задержит?! – вспыхнул Бейсингем.
– Те, кому положено, – равнодушно пожала она плечами. – Найдут и вернут. Несмотря ни на что, я неплохо отношусь к вам, герцог, поэтому хочу предупредить: даже не пытайтесь бежать. Вот эта штучка на вашей руке, – она слегка коснулась перстня, – ее обладателя можно найти, в какую бы щель он ни забился.
«Ага! Учту!» – подумал Энтони, опустив глаза, чтобы не выдать себя.
– Судя по тому, что вы не пытаетесь ее снять, вы уже пробовали? – спросила Александра.
Бейсингем молча кивнул.
– Где бы вы ни укрылись, вас найдут и вернут во дворец. И тогда в дверях ваших покоев появятся ключи – с наружной стороны, и в ваших комнатах будут всегда находиться люди, которые вам не слишком приятны. Так что не делайте глупостей. Ну что же, милорд? Я жду продолжения монолога об исканиях измученной души…
Энтони лишь рукой махнул и залпом допил вино.
– Похоже, я влип! – невесело сказал он.
– Именно так! – согласилась Сана.
– Но коль скоро так получилось… Леди Александра, объясните мне, во что именно я влип. Чего от меня хотят? Может быть, меня и стеречь не надо, может быть, мне все это понравится? Вдруг я именно в этом найду для себя смысл жизни?
– В самом деле? – снова усмехнулась Сана. – И пожмете руку тем, кто пытал вас?
– А почему нет? Если это было недоразумением… если мы больше не враги… если мы будем вместе – да! Я ведь благодарен врачу, который меня лечит, какую бы боль он ни причинял. Буду считать капитана Далардье доктором…
– Далардье – мразь! – презрительно поморщилась Сана. – Я не войду в комнату, где он побывал, пока ее не проветрят. Ну, а тем, кто приказывал Далардье, вы тоже пожмете руку, милорд? Тем, кто наблюдал за допросами, обсуждал с ним ваше состояние и способы пыток?
– Вашему отцу? Отчего же нет?
Энтони поднял голову, взглянул в глаза Сане, а отвернуться уже не смог – чуть сощуренные зеленые глаза не отпускали, просвечивали насквозь.
– Отцу? А кто вам сказал, что приказывал мой отец?
– Так кто?! – твердо воскликнул Энтони. – Скажите!
– Я! Далардье выполнял мои приказы! Давайте вашу руку, герцог!
Вот уж точно, всего не предусмотришь. Энтони вздрогнул от неожиданности, уронил стакан, осколки брызнули в разные стороны…
– Ну что ж вы? Где же ваша любовь к докторам? Где стремление к силе? Да уберите вы руку, у вас пальцы дрожат!
Бейсингем молчал, опустив голову.
– Ладно, я пошутила, – сарказм в голосе Саны снизился до градуса мягкой иронии. – Вам не надо знать, кто это был. В последний раз спрашиваю, герцог! И перестаньте врать! Чего вы хотите?
Энтони поднял на нее растерянные, несчастные глаза.
– Леди Александра, – тихо попросил он, – помогите мне понять, во что я впутался. Я не могу больше так жить.
– Почему вы спрашиваете меня? Спросите Элизабет! – уже мягче сказала Сана.
– К ней не подступишься. Да и потом: кто она – и кто вы…
– Что?!
– Это ваши слова. Вы их сказали тогда, в прошлый раз. А один человек во дворце слышал, как вы кричали на Элизабет, словно на служанку, а она молча выслушивала…
– Надеюсь, тот человек не болтает об этом на каждом углу? А то все же придется убрать его отсюда… – поморщилась Сана.
– Нет, он сказал только мне. Но все же, леди Александра, кто вы, и кто – Элизабет?
– Я – дочь герцога Монтазьена, – со смешком ответила она. – А Бетти – королева.
– Не понял… – удивился Энтони.
– Корону можно надеть на кого угодно, хоть на свинью, – снова засмеялась Сана. – А кровь не купишь. Мы с вами равны по крови – Бетти этого не понять, у нее и чувств-то таких нет.
– Так могу я надеяться на вашу помощь?
– Можете! – Сана Монтазьен поднялась с места, оправила платье. – В конце концов, вы все равно должны узнать это, милорд. Так почему бы и не от меня?
Через два дня, вечером, Сана появилась в его покоях. Налила вина, добавила что-то из небольшого пузырька, который принесла с собой.
– Что это? – спросил Энтони.
– Снотворное. Вам надо выспаться, иначе вы не выдержите нашей завтрашней прогулки.
Энтони кинул быстрый взгляд на стакан и непроизвольно коснулся цепи…
– Да не бойтесь вы за свои побрякушки! – нетерпеливо сказала Сана. – Этой ночью сюда никто не войдет. Или, если хотите, я могу забрать их с собой. Когда проснетесь, получите свое драгоценное солнце нетронутым и неоскверненным. Пейте, герцог, если хотите, чтобы я выполнила вашу просьбу.
Пришлось подчиниться. Энтони выпил, лег в постель и сразу же провалился в темную пустоту.
Мгновение спустя он открыл глаза. В комнате стояли сумерки. Над ним склонился лакей и бережно тряс за плечо.
– Милорд, проснитесь! Леди Александра просила передать, что вы должны быть готовы к восьми часам вечера. Вода согрета, цирюльник ждет, ужин будет через час…
– Ужин? Сколько же я спал?
– Сейчас шесть часов вечера, милорд…
Энтони повел плечами, потянулся – чувствовал он себя немного скованно, ну да это после ванны пройдет, а так был на редкость свежим и отдохнувшим. Ай да средство! Надо бы иной раз просить его у Саны…
…Когда часы пробили восемь, вошла Александра Монтазьен – минута в минуту. Усмехнулась, небрежно кинула на стол его орденскую цепь – все знаки были на месте.
– Можете больше не опасаться, милорд. Я говорила с отцом, он обещал, что вашим игрушкам ничто не грозит, даже если вы будете таскать с собой мощи Святого Ульриха… В конце концов, это умные люди понимают, что всякие там символы – ничто, а в вас особого ума еще никто не заподозрил…
Энтони передернул плечами, но смолчал. Они вышли из дворца и пошли по темным улицам к городской стене: два факельщика впереди, несколько смутных теней – сзади.
– Не обращайте внимания, герцог. Это наши сторожа… – Сана взяла его под руку. – Итак, вы хотите знать, куда вы попали. Но сначала ответьте на один вопрос. Вы ведь безбожник, милорд, не так ли? Зачем вам солнце?
– Не хочу, чтобы трогали мои ордена, – нахмурился Бейсингем. – Мне этот орден не любовница подарила. В отличие от маршальского жезла, кстати – вот если он пропадет, нисколько не расстроюсь…
– А я уж думала – не обратился ли лорд Бейсингем к Создателю…
– Вы имеете что-то против?
– Это было бы некстати…
– У нас нейтралитет: он сам по себе, я сам по себе. Сана отпустила его руку, чтобы перебраться через особо неудобную лужу, потом взяла снова, помолчала и вдруг спросила:
– Есть ли у вас мечты, герцог?
– Ну и вопрос, леди… Мечты… Когда я целый день в седле, то с утра мечтаю о дворцовом бале, днем – о какой-нибудь красотке, а к вечеру – об ужине и постели. А в Тро-гартейне или в лагерях мечтать некогда, и так есть, чем заняться…
– И ничего такого, что вы хотели бы иметь?
– Пока на трон не взошла наша ослепительная Элизабет, я имел все, что хотел. А то, чего я хочу сейчас, вы мне все равно не дадите…
– Например…
– Например, удовольствие отдать сию очаровательную даму отряду пограничных стражников…
Александра остановилась и расхохоталась. Она смеялась долго, и в пляшущем свете факелов казалось то прекрасной, то отталкивающей, но все равно ведьмой.
– Я же говорила… я говорила… что с вами нельзя силой… а Бетти заупрямилась, мол, она лучше вас знает…
– Что с нее взять, – махнул рукой Энтони. – Кто она – и кто мы?
– Таким, милорд, вы мне нравитесь куда больше…
– Это благодаря вашему снотворному, леди Александра. Я наконец-то смог выспаться. Если бы вы знали, какие кошмары снятся на королевских пуховиках!
– Его нельзя применять часто, но раз в неделю, обещаю, я буду давать вам возможность отдохнуть. Это называется: дали дуракам волю. Не представляю, как вообще можно спать в этом дворце – там из каждой щели лезет магия…
– Что?! – остановился Энтони.
– Вы и в магию не верите?
– Верю, конечно… Наука о невидимых соответствиях слов и мира… так?
– Именно так. Но о магии мы еще поговорим. А пока что о том, куда вы попали. Вы счастливый человек, Бейсингем, у вас есть все, чего вы только можете захотеть. Вы свободны, над вами никого нет – ни семьи, ни общества, ни церкви…
На этот счет у Энтони было иное мнение, но высказывать его он не стал. Однако Александра что-то почувствовала – по тому, как напряглась рука, на которую она опиралась.
– Я знаю, о чем вы подумали. Но то, что происходит с вами сейчас – лишь кратковременный эпизод, не более того. И взнуздать вас оказалось потруднее, чем объездить целый табун лошадей – именно потому, что вы свободны. А теперь представьте себе какого-нибудь несчастного, который с детства скован правилами: того нельзя, другого нельзя, десять заповедей, сто восемнадцать правил этикета, – а если ему хочется чего-то неположенного? Хочется, а самому нарушить запрет страшно? И вот он живет, носом в землю, предается несбыточным мечтам, от безысходности отыгрывается на семье, соседях, на бессловесных тварях… И тут в его жизни появляемся мы…
Сана замолчала, взглянула вверх, свет факела отразился на похорошевшем лице.
– …Мы, церковь воплощенной мечты. Там, где нет ни запретов, ни заповедей, где возможно все. Бог – это вечные запреты, а Хозяин – это свобода…
– Вы что – верите в него? – Энтони потрясенно уставился на спутницу.
– Разве мы говорим обо мне, милорд? Мы говорим о несчастных, тупых, ограниченных людишках, которым осточертели церковные запреты. И мы даем им Хозяина и говорим, что церковники врут, исход борьбы Света и Тьмы далеко не предрешен, и есть другая церковь, которая даст им свободу делать все, что они хотят.
– А если он мечтает младенцев резать? – вырвалось у Бейсингема.
– Один дурак сказал, а вы повторяете! – поморщилась Сана. – Кому и зачем нужны младенцы? Это придумали монахи, записали в свои книги, и теперь, когда несколько дураков и дур хотят служить Хозяину, они режут детишек и быстро успокаиваются на костре. Мы не мешаем исполнению закона, даже если это наши люди, и не поощряем таких забав. Впрочем, большинство находит у нас удовлетворение и без всяких младенцев. А чтобы помочь самым жестоким, мы стараемся дать им работу. Кстати, одного из подобных субъектов вы знаете – это Далардье, для него первейшее удовольствие – издеваться над беззащитным живым существом. Но согласитесь, герцог, любому обществу нужны следователи и палачи. Однако таких немного. Большинство – иного сорта, их фантазия не идет дальше очень простых вещей. Да, к сожалению, когда мы стали осуществлять то, что записано в нашей книге, это оказалось далеко не так прекрасно, как нам бы хотелось. Однако и от навоза есть польза, ибо он удобряет землю, на которой растут цветы. Мы пришли, милорд. Это самый низший круг нашей церкви, круг для быдла, как простого, так и высокородного… Идемте!