«Курица! – задохнулась Сана от ненависти к себе. – Причем глупая курица!» Польстилась на смазливую мордашку! Она вернется не ради Тони, а потому, что нельзя бросать своих. Пастух не бросает стадо. Отец поймет, должен понять. Нет, ничего он не поймет, он слишком ее любит, превыше чести, превыше позора…
   Сана смотрела на звезды и думала, думала… Наконец, отбросив фамильным жестом упавшую на лоб прядь, спустилась с крыльца. Решение принято, а значит, и тянуть незачем.
   Во дворе Сана разбудила спавшего в телеге купца. Еще накануне она заметила, что у того за телегой привязаны две верховые лошади.
   – Я хочу купить у вас лошадь, – сказала девушка, как следует встряхнув сонного торговца. – Сколько?
   – Она не продается, леди… – проворчал тот и снова полез под одеяло.
   – Я не спрашиваю, продается ли она, – нетерпеливо сказала Сана. – Я спрашиваю: сколько?
   …Велев оседлать лошадь, Александра вернулась в дом, прошла в свою комнату, взяла лист бумаги и написала всего одно слово: «Прощай!» Затем, прихватив плащ и кошелек, бросила их на перила и прошла к отцу. Герцог еще не спал, лежа в постели, читал какие-то бумаги при свете свечи.
   – Ты ложишься спать? – улыбнулся он дочери.
   – Да, – Сана склонилась и поцеловала его. – Спокойной ночи, отец!
   – Спокойной ночи…
   «Бедный… – шептала Сана, спускаясь по лестнице. – Бедный мой…»
   Перед дверью она остановилась. Вытерла глаза, умылась водой из кадушки и, уже спокойная, вышла во двор. Купец держал под уздцы оседланную лошадь. Сана вскочила в седло, выехала за ворота и, не оглядываясь, помчалась галопом по дороге, ведущей в Трогартейн.
 
   …Рене очень хорошо относился к Гроверу, однако на свой счет не строил никаких иллюзий. Ну чем он мог быть полезен в катавасии, охватившей столицу? Шантье искренне недоумевал, зачем он понадобился коменданту. И почему встреча назначена не в комендатуре, а в Тейне? Чем больше думал Рене, тем неуютней ему становилось. Маркиз не ждал дурного, но все же сердце его сжималось. Не слишком-то приятное место, да…
   Его уже ждали: Гровер, какой-то незнакомый полковник и капитан в мундире стражи, но без оружия.
   Знакомьтесь, маркиз, – Гровер быт как-то странно натянут. – Это полковник Бантри, комендант замка, а это капитан Арно, следователь.
   Шантье, бледнея, опустился на стул.
   – Не волнуйтесь, пожалуйста, – заторопился Гровер, – вам же нельзя… Ну что с вами делать… Тони мне голову оторвет!
   – Маркиз, не беспокойтесь, речь пойдет не о вас, – встрял в разговор полковник. – Мы всего лишь хотели попросить вас об одной услуге, как друга лорда Бейсингема. Дело в том, что мы оказались в весьма неприятном положении…
   Шантье слушал полковника, не вытирая слез.
   «Бедная, – шептал он. – Как же так… разве так можно…»
   …Сану арестовали, едва она назвала себя в городских воротах. Все время: пока ее вели по улицам под конвоем, пока обыскивали, и потом, когда за ней захлопнулась дверь камеры – все это время она готовила себя к тому, что ей предстоит. Допросы, грубость следователей, наверное, пытки. Следователь быт вежлив, но она не обманывалась: это временно. Все же Сана попыталась защитить своих подопечных, объяснить, насколько благородные цели были у их церкви. Однако щеголеватый капитан лишь поморщился.
   – Леди, – сказал он, – это вы будете рассказывать не мне, а следователям Священного Трибунала. Пусть они разбираются, где там благородство, а где нет. Меня интересует другое. Что вы знаете об исчезновении и убийстве следующих людей…
   Капитан читал список. Некоторые имена она знала, некоторые – нет. А дальше начался бред. Следователь утверждал, что названные им люди порвали с их церковью и были за это убиты.
   – Виконт д'Арбье. Обнаружен мертвым в собственном доме. Дом подожжен, но быт вовремя потушен. Виконт найден задохнувшимся в дыму, привязанным к кровати, на теле – следы жестоких пыток. Купеческий сын Ринальдо Эккьо. Пропал бесследно в мае прошлого года. В то же время в лесу близ Трогартейна найден обугленный труп неизвестного. Ювелир Леонардо Думитру…
   И так далее, и так далее…
   – Вы признаете, что эти люди были членами вашей секты?
   – Я не знаю всех членов церкви поименно, – сухо ответила Сана. – Некоторые – да, были. Но эти люди покинули нас, и их дальнейшая судьба мне неизвестна.
   – Значит, вы отрицаете, что они были убиты членами вашей секты за то, что порвали с вами?
   – Отрицаю. Это противоречит нашим принципам. К нам приходят добровольно, и мы никого не держим насильно.
   – Хорошо, леди. Допустим… Тогда следующий вопрос: что вы знаете о пожаре Трогартейна?
   – Ничего… – недоумевала Сана. – То же, что и все… Следователь бился с ней два дня и ничего не добился. Наконец, на третий день, он предложил:
   – Хорошо, леди. Вы утверждаете, что вы глава вашей… церкви. Значит, ее члены должны вас слушаться…
   – Разумеется… – удивленно ответила Сана.
   – Давайте договоримся так. Мы будем приводить их сюда, по одному. Я стану задавать вопросы или, если хотите, задавайте их вы. И прикажите им отвечать правду. Не признаваться. Не возводить на себя поклепы. Только говорить правду, и ничего более…
   …Поздно вечером Сана, шатаясь, вошла в свою камеру. По пути она думала об одном: удастся ли разорвать нижнюю юбку и скрутить веревку. Правда, ее не к чему привязать. Но говорят, что можно удавиться и так. Шесть человек из четырнадцати, опрошенных в этот день, по ее приказу рассказали то, чего хотел следователь. Четверо признались в убийстве отступников, а двое… даже вспоминая об этом, Сана охнула и закрыла лицо руками. Двое рассказали, как по приказу рыцарей третьего круга они подожгли смоляной двор в ту страшную ночь. И назвали других поджигателей. Те, что отдавали приказы, были сейчас в Аркенайне. Сана не спрашивала, знал ли об этом отец. Она понимала, что не знать он не мог.
   Жить после такого было нельзя, но и умереть не удалось. Сана не сумела ни удавиться, ни разбить голову о стену. Она лежала на жесткой постели, глядя в темноту, и думала, думала… Значит, вот как использовали ее козликов мейерские братья! Вот зачем рыцари третьего круга приходили на мистерии, на встречи – они искали исполнителей своих преступных планов. И вот почему бежал отец – не из страха перед Священным Трибуналом, не из-за отлучения, которое так легко отменить формальным покаянием. Он боялся не церковного, а королевского суда! И он бросил безответных исполнителей отвечать за свои преступления. Те, из Аркенайна, тоже не вернутся, отец наверняка их предупредил. Ну что ж, значит, у этих несчастных остается только она, Сана Монтазьен. И она будет драться за них – на следствии, на суде, на костре, если надо!
   Не в силах лежать, Александра села на постели, выпрямилась так, словно бы уже стояла перед судьями. «Будь верен, даже если весь мир предаст», – вспомнила она старинный девиз и не сразу сообразила, что это девиз Бейсингемов. Раз Тони предал, она заступит его место. Тони… Закрыв глаза, Сана снова вспомнила Бейсингема и не стала отгонять этих мыслей. В конце концов, почему бы приговоренному к смерти и не помечтать немного о том, чего уже никогда не будет?
   – …Понимаете, Рене, – говорил Гровер, – эта девочка на самом деле ни в чем не замешана. Она не имеет отношения ни к пожару, ни к убийствам, даже в их мистериях ни разу не участвовала. Наши повивальные бабки осмотрели ее – она девица, это в двадцать-то лет и при современных нравах. Освободить ее мы не можем, а предъявить ей нечего, кроме формального руководства сектой. Вот ведь нашел этот дурак Монтазьен игрушку для дочери!
   – А Священному Трибуналу тоже нечего ей предъявить? – спросил Рене.
   Полковник хмыкнул и уставился в окно. Гровер усмехнулся.
   – Со следователем Священного Трибунала она беседовала сегодня. Капитан Арно выслушал половину лекции о благородных целях их церкви, а на долю монаха пришлось все. Там ведь сидят не дураки. Аристократка, дочь герцога – здесь не избежать открытого процесса. А теперь представьте себе, если такое чудо, ни в чем не замешанное, с вдохновенным лицом и горящими глазами рассказывает на суде о благородстве целей их церкви, которую какие-то мерзавцы использовали для своих темных дел. Как вы думаете, сколько после этого там появится новых членов? Нет, как только монахи узнали, что леди Александра не участвовала в их служениях, они от нее руками и ногами… мол, вы арестовали, вы и возитесь. А нам она тоже не нужна, по тем же причинам, да и просто – жалко ее. Как можно в двадцать лет быть такой наивной? По чистосердечию ее можно сравнить разве что с женихом.
   – Да уж, пожалуй, – улыбнулся Рене. – А я думал, второго такого человека, как Тони, на свете не существует.
   – Но больше всего меня пугает – это что произойдет, когда Бейсингем узнает, что его невеста в тюрьме. Боюсь, по масштабу разрушений последствия будут сопоставимы с пожаром. И вся надежда только на вас.
   – Я-то чем могу помочь?
   – Мы переведем ее под домашний арест. Возьмем слово, что она не попытается бежать – девочка слишком горда, чтобы нарушить обещание. Домой мы ее, конечно, отпустить не можем – в доме Монтазьенов еще копаться и копаться. И мы хотим попросить вас принять леди Александру под свою опеку – до возвращения Тони. А там уж как-нибудь все решим. В конце концов, это его невеста, пусть с ней сам и разбирается…
 
   …Не совсем прилично незамужней девушке сидеть в будуаре холостого мужчины, но это оказалась самая уютная комната, а чужих глаз в доме Шантье не было. Гостей маркиз в эти дни не принимал – его попросили не афишировать то, что Сана находится у него в доме. И они нередко проводили вечера здесь, за вином или за чаем.
   Сейчас Александра рассматривала картину, висевшую на стене и резко отличавшуюся от прочих. Ее написала рука хотя и небесталанная, но неумелая – по сути, это быта детская мазня на очень романтический сюжет: рыцарь в светлых доспехах, на белом коне, с обнаженным мечом вызывал на бой огнедышащего дракона. Рыцарь был очень молод и чем-то неуловимо знаком, а тварь напоминала ящерицу с крыльями нетопыря.
   – Эту картинку Тони нарисовал, когда ему было тринадцать лет, – улыбнулся Рене. – Он тогда бредил драконами. Помню, мой отец очень его обидел, предложив нарисовать тот же сюжет, но без оружия…
   – Что же тут обидного? – недоумевала Сана.
   – О, с этим связана целая история. Отец все время посмеивался над ним. Он спрашивал, как Тони будет бороться с драконом, имея, например, пушку, или рыцарские доспехи, или отряд тяжелой кавалерии. А однажды спросил, как Тони поступит, если будет без оружия. Он подумал и заявил, что позволит дракону проглотить себя и распорет ему изнутри кинжалом живот…
   – А разве кинжал – не оружие? – засмеялась Сана.
   – Только не для Тони. Для него кинжал быт, скорее, частью тела. Шпагу он всегда оставлял внизу, а кинжал, как его ни уговаривали, все равно брал с собой, отговариваясь самыми нелепыми доводами. А вдруг разбойник в окно влезет? Я полагаю, совсем без оружия ему было неуютно. И кстати, однажды Тони пустил его в ход. В доме быта крыса, которая по вечерам любила присоединяться к нашему обществу. Матушка ее очень боялась. Однажды крыса опрометчиво вылезла, когда у нас в гостях был Тони, и это оказалось с ее стороны очень большой глупостью. Я даже не предполагал, что кинжал можно метать так быстро и точно. Правда, матушка потом сказала, что уж лучше вечера в обществе крысы, чем наблюдать охоту корнета Бейсингема…
   – Он не обиделся?
   – Матушка не при нем это сказала, естественно. Тони в тринадцать лет был ужасно обидчив, дулся из-за любой мелочи. Столь же обидчив, сколь и смел…
   – По-видимому, смелость он утратил вместе с обидчивостью? – насмешливо прищурилась Сана.
   Изо дня в день Рене рассказывал ей о Бейсингеме, и девушка покорно внимала. Ну конечно, маркиз думает, что ей приятно слушать о своем женихе. Все и всегда так думают. Но его рассказы оказались неожиданно интересными. Здесь, в этом доме, был какой-то другой Бейсингем, не тот, которого она знала. Не придворный красавчик и щеголь, раздевавший взглядом каждую попадавшуюся ему на глаза женщину, и не лихо сидевший в седле во главе своего любимого полка генерал. Но смелость… это уже слишком. Она вспомнила дрожащие пальцы, несчастные глаза. «Леди, а кто защитит меня?»
   – Вы, должно быть, близко узнали его не в самое лучшее время, – сказал маркиз. – Я тоже видел Тони во дворце зимой, и он показался мне не таким, как всегда. Он сказал, что еще никогда не быт столь опасным другом, и я, подумав, решил, что Тони собирается… как бы это сказать… побороться с драконом изнутри. А у дракона в брюхе все-таки страшновато, согласитесь…
   – Что вы имеете в виду? – не поняла Сана.
   – То, что он вернулся ко двору и сдался на милость королевы. Тони сделал это, чтобы узнать, что происходит в Тро-гартейне, и дать бой. Конечно, он боялся – после Тейна, после всего. Но сам он сколько раз мне повторял, что ничего не боятся только кретины, и страх еще не повод отменять атаку. Так что не судите по прошлой зиме, леди…
   В этом небольшом изящном особнячке все было полно Бейсингемом. Здесь хранились его рисунки, его стихи – как в обычном для генерала стиле, неровные строчки на испещренных кляксами листах, так и аккуратно переписанные маркизом. Стихи, к слову, очень неплохие. Здесь были изящные безделушки, привезенные им из самых разных мест, каждая со своей историей. В гардеробной висела его одежда, в комнате Тони – книги с его пометками, на стене – шпага: мало ли что, вдруг он попадет к другу безоружным? Здесь знали его привычки, здесь его любили – и хозяин, и слуги – и могли говорить о нем бесконечно. Сюда он пришел в ту ночь, когда поднимал мятеж – а ведь Рене прав, трус бы удрал в Ольвию, а не сунулся в Трогартейн, где малейшая ошибка грозила смертью. Если бы Бейсингем еще не быт так красив, Сана могла бы понять, но красота застит глаза, и попробуй разберись, что под ней…
   Из задумчивости ее вывело негромкое восклицание Рене. Маркиз читал письмо, у дверей стоял посыльный. Надо же, как она замечталась!
   – Леди Александра! – Голос Шантье звенел радостью. – Генерал Гровер пишет: Тони прислал нарочного. Они подходят к Трогартейну завтра около полудня войдут в столицу.
   …На следующий день с самого утра весь дом быт перевернут вверх дном. Слуги торопились успеть навести порядок и приготовить все для торжественного обеда – ясно ведь, что милорд в первый же день нанесет визит невесте, а всем им было позволено пойти встречать возвращающееся войско. Около одиннадцати часов Шантье появился на пороге комнаты.
   – Леди Александра, вы готовы?
   Еще со вчерашнего вечера он уговаривал Сану поехать вместе с ним встречать Бейсингема, уверяя, что в такой день ни о каком аресте не может быть и речи, а если что, он возьмет все на себя. Та сперва отказывалась, но потом, не выдержав уговоров, уступила. Правда, наряжаться не стала, надела простое темное платье, и тут уж Шантье убедить ее не сумел. Но маркиз и так быт рад.
   Они сели в карету, выехали со двора, и все это время Сана пыталась представить, как будет выглядеть встреча с Бейсин-гемом, что она скажет. Какая все же глупость, ведь Рене не знает, что она сама предложила Тони эту помолвку, а теперь ведет себя как… даже не как курица, у курицы бы хватило соображения не соваться в такой день под руку своему так называемому жениху – а как влюбленная кошка. Нет, это невозможно!
   Карета обогнула холм и стала спускаться к воротам.
   – Знаете что, Рене, – решившись, сказал она, – все-таки я не поеду. Я дала слово и сдержу его. Вечером Тони придет, и мы с ним увидимся.
   Маркиз заметно расстроился, но спорить не стал, открыт окошко, ведущее к кучеру.
   – Не надо, не трудитесь, – остановила его Сана. – Поезжайте встречать Тони. Я пройду переулками, здесь совсем близко…
   Дом быт пуст, из слуг – один лишь привратник. Александра прошла в малую гостиную и остановилась у окна, глядя вниз, за стену, на ольвийский тракт. Даже отсюда было видно толпу у обочин. У всех праздник, а у нее…
   От этих размышлений ее отвлек скрип открываемой двери.
   – Благодарю, – сказала она невидимому слуге. – Мне ничего не нужно.
   Сзади коротко хохотнули. Сана обернулась. Нет, это был не слуга. Перед ней стоял Рауль Альтьери, рыцарь третьего круга, ее бывший жених, за ним – еще четверо мужчин, из козликов. Выходит, не все они арестованы? А Рауль? Он же быт в Аркенайне…
   Помертвев, Сана слушала рассказ Рауля. Ему повезло: в тот момент, когда Энтони с солдатами ворвались в жертвенный чертог, он как раз отлучился. Поняв, что происходит, Рауль затаился, а потом смешался с гвардейцами, охранявшими замок. Кавалеристы не обратили на него внимания, а Бейсингему на глаза он не попался.
   Из подслушанных разговоров Рауль узнал, какая судьба постигла остальных. Весь день он просидел в темном углу конюшни, делая вид, что возится с лошадьми – и уцелел. Гвардейцев разоружили, но стеречь не стали. Они ничего не могли сделать, а услышав от конников, что на самом деле происходило в Аркенайне, и не стали бы. Рауль сумел выбраться из замка и добрался до столицы всего на день раньше Бейсингема.
   Пока он в подробностях рассказывал все это, Сана пришла в себя и вспомнила то, что успела узнать за эти дни.
   – Итак, – холодно сказала она, – господа рыцари третьего круга получили по заслугам. С ними обошлись даже милосердней, чем они того заслуживали. Согласно кодексу Трогара, поджигателей должно сжечь на медленном огне, а их казнили на быстром.
   – Что? – переспросил Рауль. – Что вы сказали, леди?
   – Как вы смели использовать мою церковь для своих темных дел? Почему я от королевских следователей узнаю, чем она на самом деле занималась? Пожар города – это тоже чьи-то воплощенные мечты? Если так – то чьи?
   – Князя! – зло сказал Рауль. – Это приказ Князя.
   – Что за глупости?
   – Между прочим, леди Александра, приказ был передан через вашего отца. Первый круг как раз и создавался для таких дел. Должно быть, вам, по причине пола и возраста, об этом не говорили, – но вините не нас, а герцога Монтазьена…
   Значит, вот оно как? Ее отец не просто знал – он руководил всем этим! Но зачем? Он ведь не верит ни в Бога, ни в дьявола – ни в кого. Отец – скептик, насмешник – организатор чудовищного жертвоприношения? Рауль врет, этого не может быть! Хотя нет, с таким лицом и в таком горе… Он ведь потерял в Аркенайне отца… И она тоже потеряла отца, да… Такого не прощают!
   Сана выпрямилась, закаменев лицом.
   – Если так, то я не желаю больше знать ни своего отца, ни вас… Ступайте вон отсюда, и никогда, слышите вы, никогда!..
   Рауль зло усмехнулся, быстро и оценивающе взглянул на нее:
   – И это все? Думаете, с нами так легко распрощаться? Или полагаете, что если вы – Монтазьен, это вам поможет? Вы должны бы знать, леди – у нас все равны. Я слышал, что вы нас предали, но хотел сам убедиться – и убедился…
   Сану скрутили мгновенно – она даже вскрикнуть не успела, заткнули ей рот и принялись за дело. Из соседней комнаты принесли большое кресло, усадили девушку и крепко привязали: руки к подлокотникам, ноги к ножкам, веревка вокруг тела. Потом кресло развернули и поставили перед открытым окном.
   – Ну что ж, леди Александра, – услышала она насмешливый голос Рауля, – встречайте своего жениха. Вам отсюда все будет прекрасно видно. Надеюсь, что и он порадуется, когда узнает. Это лучший подарок, какой я могу преподнести победителю Аркенайна. Идемте, господа.
   Прозвучали шаги, и Сана осталась одна. Недоумевала она недолго: вскоре сзади послышался треск, и в воздухе запахло дымом. Вот теперь девушка все поняла, но было поздно. Она рванулась – раз, еще раз, однако убийцы знали свое дело: не вырвешься. Ее ждала смерть, и смерть чудовищная. Не было даже надежды погибнуть прежде, чем до нее доберется огонь – открытое окно вытягивало дым и создавало превосходную тягу. Задыхаясь от ужаса, Сана поневоле смотрела в окно. Там вдоль дороги стояли люди, солдат еще не было видно. Никто не знает, что она здесь, ей никто не поможет… никто не поможет…
 
   Рене разрывался между желанием встретить Бейсингема и неловкостью. Не стоило в такой день оставлять Сану. Ей, должно быть, одиноко сейчас в пустом доме. Раз десять он порывался повернуть карету, и столько же раз отказывался от этого намерения. Возможно, она хочет побыть одна, мало ли какие у нее причины, не стоит навязываться…
   Они проехали центральные ворота и почти добрались до стены, когда кучер соскочил с облучка и открыт дверцу кареты.
   – Ваша милость, – встревоженно выпалил он, – посмотрите-ка! Горит что-то в верхнем городе, и как раз там, где наш дом. А в доме ведь один привратник остался, мало ли что…
   Рене вышел из кареты, взглянул – действительно, к небу поднимался дым. Столбик дыма быт жидким, загорелось, должно быть, недавно, но кучер прав – это в их квартале. Теперь уже было не до встречи, он приказал поворачивать, и карета со всей возможной скоростью помчалась обратно.
   Худшие опасения оправдались: горел его дом. Возле суетились соседи, в отдалении уже звенел колокол пожарного обоза. Перед домом стояла кухарка с двумя перепуганными поварятами.
   – Ваша милость, – зачастила она, – ваша милость… Грабители, не иначе. Густав в привратницкой убитый лежит, и второй этаж подожжен. Ваша милость, какое счастье, что вас дома не было, а то бы и вас…
   Рене оглянулся нетерпеливо, отыскивая взглядом Сану, но девушки нигде не было.
   – Где леди Александра? – спросил он кухарку.
   – Она же с вами… – прошептала перепуганная толстуха. – Она с вами уехала. Все видели…
   – Сана! – крикнул маркиз и кинулся к двери.
   Лестница уже пылала, о том, чтобы подняться по ней, нечего было и думать. Рене бросился к боковой лесенке, выводившей в спальный коридор. Где она может быть? У себя? Едва ли. Все же он заглянул по пути в комнату Саны, но там никого не было. Конечно, она в малой гостиной, смотрит в окно, где же ей еще быть? Пламя уже подбиралось к дверям, но маркиз знал свой дом: в малую гостиную вела дверца из его личных покоев. Прижимая к лицу платок, чтобы хоть как-то защититься от дыма, Рене кинулся туда.
   Сначала он ничего не понял и, наверное, даже не увидел бы Александру в этом кресле с высокой спинкой, если бы не край платья. Шантье подбежал, охнул, но не стал тратить время на дальнейшие восклицания и крики о помощи. Рассчитывать он мог только на себя. На мгновение вспомнилась привычка Тони носить при себе кинжал – как он быт прав! Ради одного такого случая стоило носить его всю жизнь – ну, да что теперь говорить! Впрочем, в шкафчике лежал фруктовый нож – золоченая игрушка, но она все же что-то резала, а выбора у него не было. Пламя уже вступило в комнату, когда последняя петля упала. Сана вскочила и… тут же рухнула на пол.
   – Я не могу! – плача, закричала она. – Не могу двигаться! Действительно, у нее затекли руки и ноги. На то, чтобы они
   отошли, требовалось всего несколько минут, но этих минут у них не было. Бейсингем просто вскинул бы девушку на плечо, однако Шантье такой подвиг быт не по силам, и он потащил ее волоком через свою комнату, по коридору. У самого пола дыма было немного, ей приходилось легче, а маркиз задыхался, все чаще останавливаясь и закусывая губу, но все равно тащил свою ношу с упорством муравья.
   – Сейчас, Сана… – шептал он. – Здесь, в конце коридора, лестница, мы спустимся, все будет хорошо…
   Как он собирался спускать девушку по узкой винтовой лестнице, Рене пока не задумывался, да ему и не пришлось этим заниматься. В конце коридора заноза, постоянно сидевшая в сердце, превратилась в молнию и ударила, разрывая надвое грудь. Он упал, последним усилием подтолкнул Сану вперед, прошептав:
   – Там… Открытая дверь… Постарайся…
   Идти девушка по-прежнему не могла. Она кое-как подползла к двери, скатилась по лестнице, выползла в коридор и… попала прямо в объятия пожарного.
   – Скорей! – задыхаясь, прошептала она. – Там, наверху… Рене… в коридоре…
   Шантье весил совсем немного, и отставной солдат без труда вынес его из горящего дома, но с первого взгляда было ясно, что помощь маркизу уже не нужна…
 
   …Дом догорал, от него остались лишь черные стены с пустыми проемами окон. Впрочем, значения это не имело, потому что хозяин вот уже час как неподвижно лежал на каменной скамье в своем крохотном садике. Он уже остывал, губы почернели. Сана сидела у него в ногах, без мыслей, без слез. Она даже не сразу поняла, кто это так кричит рядом с ней.
   – Рене! – захлебывался слезами Энтони. – Рене! Нет! Не надо, ну пожалуйста, я прошу тебя!
   До сих пор Бейсингем не задумывался, что значит в его жизни Рене. Маркиз просто быт в ней, так же как солнце, или дождь, или деревья и крыши Трогартейна. А теперь его нет, и не будет никогда, а без Рене это уже совсем не та жизнь, да и как можно жить, потеряв кусок сердца? Рене, самый близкий человек на земле, ближе брата, ближе всех…
   – Рене! – Энтони плакал и кричал, и ему было наплевать, что его видят таким, ему вообще на все было наплевать, он ничего не замечал, кроме этого мертвого лица, почерневших губ, нелепо свисающей руки.
   Казалось, этому не будет конца, но все же конец бывает у всего. Бейсингем затих, сел на землю, бессильно привалившись к скамейке, откинулся назад и заметил, наконец, Сану.