Прудникова Елена Анатольевна. Мост через огненную реку

   Энтони тряхнул головой и взял себя в руки.
   Они уже прошли мили полторы по дороге, когда за поворотом послышался скрип колес и голоса. Вскоре показалась головная телега, рядом с ней – кавалерийский унтер на строевом коне. Хорошо, что не офицер, повезло…
   – Коней берем всех! – шепнул Артона. Энтони вышел на дорогу.
   – Сержант!
   Тот подъехал, слез с седла, вытянулся.
   – Нам нужны ваши лошади. Прикажите своим людям спешиться.
   Сержант побледнел, не отводя глаз от лица Бейсингема.
   – Что-нибудь случилось? – срывающимся голосом спросил он.
   «Хорошо же я, наверное, выгляжу!» – подумал Энтони, а вслух сказал:
   – Случилось. Но вам этого знать не обязательно. Отдайте нам лошадей и ступайте в замок пешком. Здесь недалеко.
   – Зачем нам шесть усталых коней? – недоуменно спросил Энтони капрала, когда обоз скрылся за поворотом дороги.
   – Чтоб они думали, что мы поедем туда, где свежих коней не достать: через горы в Мойзельберг или по ольвийскому тракту. А мы сделаем совсем не так. Мне генерал говорил: тут, если свернуть в другую сторону, через две мили будет степная дорога – она ведет к переправе через Сану и выходит на тракт в семидесяти милях от ольвийской границы. Там где-нибудь обменяем коней на свежих, и одежку раздобудем подходящую, а то в вашем парадном камзоле только по дорогам и разъезжать.
   Они так и поступили. Еще до переправы через реку им удалось обменять коней – хмурый хозяин табуна не задал ни одного вопроса, лишь хмыкнул, взглянув на кавалерийские клейма, и дал по два коня за три. Артона не стал спорить, а Бейсингем и вовсе молчал. Солнце уже припекало, он исходил потом под солдатским мундиром, который дал ему капрал, чтобы не видно было шелковой рубашки. Табунщику, казалось, ни до чего не было дела, но вдруг он оглядел Бейсингема, покопался в седельной сумке, извлек простую застиранную холщовую рубаху и линялые коричневые штаны, кинул ему на седло и уехал. Энтони тревожно взглянул на капрала.
   – Ничего, молчать будет, – успокоил его Артона. – Здесь народ неразговорчивый, особенно с благородными и солдатами. А уж коль скоро до переодевания дошло, может, и остальное в должный вид приведем, а, ваша светлость?
   Капрал снарядился в дорогу основательно. Когда они подъехали к маленькой речке, Артона достал из мешка ножницы и бритву, и через полчаса Бейсингем лишь головой качал, глядя в осколок зеркальца и не узнавая себя. В долговязом, бритом молодом человеке – лет пять долой! – с короткими, по-солдатски, чуть ниже ушей остриженными волосами трудно было узнать милорда Бейсингема. Можно, но трудно.
   Чуть-чуть подумав, Артона чикнул ножницами и по своим усам, проворчав:
   – Так-то лучше… Все приметы долой! Теперь снимите сапоги, ваша светлость – уж больно они у вас хорошие – и тронемся, пожалуй…
   – Как же я поеду без сапог? – удивился Энтони.
   – Как ездят те, у кого их нет, – пожал плечами капрал, – босиком.
   По пути Артона в каждой деревне заходил в лавку, оставляя Бейсингема с конями. Наконец, из третьей по счету он вышел с торжествующим лицом, держа под мышкой толстый коричневый мешок, медный рожок и небольшой ободранный деревянный ящичек. Немного повозившись, капрал засунул ящик в мешок и привязал к седлу.
   – Почта! – догадался Энтони. – Артона, что б я без тебя делал!
   Капрал не сдержал довольной улыбки, однако тут же стал серьезным:
   – Теперь купить вам, ваша светлость, что-нибудь получше этих тряпок – и вперед.
   В следующей деревне они пообедали и купили поношенный солдатский мундир и башмаки. Трактирщица оглядела Энтони и хихикнула.
   – Чего скалишься? – прикрикнул Артона. – По-твоему, я ему бархатные штаны покупать должен, если он из благородных? Пусть спасибо скажет, что я взял его почту возить и что мне с таким оборванцем ехать неприлично! Эй, как тебя там…
   – Валентин… – искоса взглянув на новое начальство, ответил Энтони.
   – Ступай коней седлать, нечего тут на баб пялиться! – капрал чувствительно пихнул Бейсингема в спину, и тот, уже выходя, слышал, как он говорил хозяйке: – Подобрал его у табунщиков, в степи. Этот еще ничего… Ты бы видела, до какого безобразия иной раз доходят благородные…
   «Если бы Артона знал, как он прав…» – подумал Энтони, вспомнив себя в зеркале цирюльника на Жасминовой улице.
   – Вы не обижайтесь, ваша светлость… – едва они выехали за околицу, начал Артона.
   – Да я не обижаюсь. Я вот о чем думаю. Коль скоро ты будешь в деревнях и в поле по-разному ко мне обращаться, то непременно перепутаешь. Если ты мне на дороге тычок дашь, я уж как-нибудь стерплю, а если где-нибудь в трактире ляпнешь: «Ваша светлость»? Давай уж я у тебя и на самом деле помощником побуду…
   В последующие дни Энтони пришлось в полной мере почувствовать себя подчиненным. Он седлал и, если не было конюха, чистил коней, наливал своему «старшому» вино и лез ложкой в миску строго в свою очередь, то и дело получал тычки и оплеухи, а сам быт неизменно почтителен, что в деревнях, что в поле, так что в конце концов совершенно вошел в роль обнищавшего дворянина, которого отставной унтер из милости взял почту с собой возить.
   – Он ведь благородный, – объяснял дорожным спутникам Артона, сидя за кружкой пива. – Ему никогда для хлеба работать не приходилось. Ничего, нужда и не тому научит…
   Они гнали коней, как… как почтальоны, меняя ослабевших на свежих и делая по полтора кавалерийских перехода в день. Пока они успевали, хотя и с трудом. Выложившись за день, по ночам Энтони засыпал, едва коснувшись подушки. Но в первую же ночь на постоялом дворе он вдруг проснулся с отчаянно бьющимся сердцем. Ему приснился сон, невероятно отчетливый, словно и не сон вовсе. Он увидел Теодора. Лицо цыгана осунулось, глаза запали, руки заведены за голову, нижняя губа прокушена, на подбородке – запекшийся ручеек крови. В темных глазах – то самое выражение, которое он уже видел и раньше, но не мог понять, а теперь понял. Это быт страх – нет, не страх, а ужас, обессиливающий, смертельный ужас.
   – Тони, – шептал Теодор. – Тони… Пожалуйста, успей… До тринадцатого я буду жить. Успей… спаси меня, Тони…
   Бейсингем натянул рубашку на груди так, что она затрещала. Нет! Это слишком! Он и так выкладывается, как может, это нечестно, его мозг не имеет права вытворять с ним такие штуки. Он крутился на постели, но, едва закрывал глаза, перед ним вставало все то же лицо. Наваждение длилось часа два, а потом пропало, как не было.
   На следующую ночь все повторилось. Снова то же лицо, еще более осунувшееся, снова умоляющий не то шепот, не то стон: «Спаси меня, Тони!» Он ведь сказал, он решил для себя, что вытащит Галена оттуда – пусть изуродованного, какого угодно, но вытащит, и потом не бросит, никогда, что бы с ним ни сделали…
   – Слышу, – нетерпеливо ответил он. – Я тебя слышу, Терри! Я приду!
   – Я буду ждать, – шепнул тот и прикрыл глаза. И на следующую ночь он снова увидел Теодора.
   – Тони… – шептал цыган. – Тони, ответь! Поговори со мной… – и вдруг выдохнул: – О, Боже!
   Перед тем как сон оборвался, Энтони успел увидеть, что ужас в глазах Теодора стал темным и тяжелым, как сгусток смолы. Следующей ночи, последней перед столицей, Бейсингем ждал с нетерпением, но Галена он больше не увидел. Однако Энтони помнил: тринадцатое.
 
   И вот, наконец, впереди показались воспетые поэтами стены Трогартейна. Теперь они выглядели совсем по-другому, безукоризненно строго и чинно – а Энтони дорого бы дал, чтобы вновь увидеть прежний хаос. Сейчас это была простая каменная десятифутовая стена, без частокола, ибо нижний город в обороне больше не нуждался. Из-за нее не высовывались деревья и крыши домов, да и народу наверху не было – задняя стена обвалилась, и все, что за камнем, представляло собой просто груду земли.
   Но все же это была стена, а в стене – ворота, а в воротах – караульные. Это не придорожные деревни, здесь Бейсингема видели не раз. Может, его, конечно, и не узнают – такого. Ну а если узнают? Они остановили коней, спешились неподалеку от какого-то трактира.
   – Артона, – тихонько сказал Энтони. – Нам в ворота нельзя.
   – Может, темноты подождем? – предложил капрал. – В темноте, при факелах, проедем…
   – Нельзя нам ждать! – крикнул Энтони так, что на них стали оглядываться. И тут же получил тычок от «главного почтальона», такой, что сунулся носом в конскую шею.
   – А я говорю – будем ждать! – заорал на него Артона. – И не твое щенячье дело мне указывать! Быстро веди коней во двор!
   Энтони, опустив голову, потянул лошадей за собой к воротам трактира, Артона пошел следом. Больше никто не обращал на них внимания.
   – Шуметь-то зачем? – флегматично спросил Артона десять минут спустя и с опаской покосился на пивную кружку в руке Бейсингема. – Чтобы вас вернее узнали? От крика мыслей не прибавится.
   Взяв свою кружку с пивом, он подошел к хозяину и принялся о чем-то с ним шептаться.
   – Все будет, – сказал, вернувшись, капрал. – И в город попадем, и по улицам пройдем незамеченными. Повезло нам, в нужный трактир зашли. Сейчас только пиво допьем, и двинемся…
   Выпив и расплатившись, они прошли на хозяйскую половину. Там была еще одна комната, с двумя столами и широченной лавкой у дальней стены. На лавке, на грязнейших простынях, спали несколько женщин, явно из разряда уличных. Хозяин потряс за плечо одну из них.
   – Чего тебе? – подняла та растрепанную голову.
   Трактирщик тихо сказал ей несколько слов и ушел. Женщина хмуро указала Бейсингему на лавку рядом с собой, подошла к столу, налила себе вина, затем извлекла откуда-то небольшой плетеный ящичек, достала холщовый бинт.
   – Чего сидишь? – буркнула она. – Сымай мундир-то, у нищих слуг нет…
   Для начала она подвязала предплечье левой руки Энтони к плечу, натуго забинтовав, так что казалось, вместо руки торчит культя. Пустой рукав заправила за пояс. Потом достала несколько горшочков. По мере работы она оживлялась, начала посмеиваться, Артона же только крякал. Закончив, женщина поднесла Энтони зеркало:
   – Ну что, хорош красавчик?
   Бейсингем охнул, потому что из глубины стекла смотрела такая образина… Багровая, покрытая рубцами физиономия и шея, такая же правая рука, на щеке и на лбу омерзительного вида язвы.
   – Теперь вот еще, – сказала женщина, протягивая Артона черную повязку. – Наденешь ему, когда будете в городе. А ты, красавчик, запомни – ты слепой, увечный, пострадавший на пожаре солдат, и если кто милостыню подаст, не вздумай в него монетой обратно запустить. Понял, твое благородие?
   – Не впервой мне милостыню-то просить, красавица, – подражая простонародному говору, засмеялся Энтони, – и в место мы пойдем такое, что нищим калекам туда самая дорога… Ну, а теперь показывай, где твой тайный ход.
   Час спустя к воротам монастыря Святого Ульриха подходила пара, которая, действительно, здесь не привлекала особого внимания. Отставной солдат вел под локоть другого, однорукого и слепого. Незрячие глаза калеки были замотаны черной тряпкой, он с трудом ковылял, ухватившись за плечо провожатого. Тряпка была плотной, Энтони, лишь зверски скосив глаза вниз, мог видеть дорогу под ногами, а хромоту надежно обеспечивали несколько камешков в башмаке. Левую руку ломило невыносимо, хотя женщина и говорила, что с подвязанными конечностями нищие ходят по целым дням. Бейсингем впервые подумал, что просить милостыню – совсем не легкая работа. Однако впечатление он производил такое, какое надо, и за то время, пока они добирались до монастыря, прибавил к пенни, что висело на шее, еще четыре.
   А вот чего Энтони не учел, а Артона не сообразил: то, что сделано было по одному слову лорда Бейсингема, не будет делаться для нищего калеки.
   – Ваше преподобие, – умолял Энтони монаха, в который уже раз, – мне господин настоятель тогда, после пожара, так и сказал: приходи, я тебе все твои грехи отпущу. Вы ему только скажите, ваше преподобие, что к нему Дамиан просится, тот, который на пожаре был, только скажите… А он уж сам решит, снизойдет он ко мне или нет…
   – Вы от него не отвяжетесь, – подал голос сидевший рядом на скамье Артона. – Он мне от самых ворот все твердил, что ему отец настоятель самолично позволил к себе обращаться. Вы лучше спросите у настоятеля – может, он время назначит, когда ему прийти. А то будет сюда каждый день таскаться – и вам хлопотно, и ему трудно, все же живая душа. Да и нехорошо получается: он ведь здесь, в монастыре, пострадал, святыню от огня спасая…
   – Ладно, скажу, – неохотно пробурчал монах. Вернулся он скоро, через несколько минут, с легким удивлением взглянул на Бейсингема.
   – Отец настоятель примет тебя сейчас, – торжественно проговорил он. – Ступай за мной.
   В темном коридоре Энтони вообще ничего не видел. Он шел, с трудом улавливая тихие шаги своего проводника, спотыкался и натыкался на стены, до тех пор, пока монах, раздосадованный, не взял его под руку. Дальше они пошли быстрее, потом хлопнула дверь, и послышался голос отца Максимилиана:
   – Игнатий, проследи, чтобы нам не мешали. Этому человеку, по-видимому, есть в чем исповедоваться, раз он так настойчиво добивается свидания со мной.
   Уже другая рука взяла Энтони под локоть, осторожно повела куда-то, и он, повинуясь несильному нажиму, покорно опустился на стул.
   – Ну, а теперь, Дамиан, – голос настоятеля звучал совсем рядом, – я готов выслушать вас. Что случилось?
   – Помогите мне руку развязать, святой отец, – выдохнул Энтони, безуспешно пытаясь одной рукой расстегнуть пуговицы мундира. – И дайте немного водки, если у вас есть, чтобы смыть эту боевую раскраску. А что происходит, я расскажу вам, пока буду этим заниматься… О, нет! Если нищие так целыми днями ходят, то потом, уж точно, ночей не спят… – простонал он, пытаясь растереть вконец онемевшую руку, пока отец Максимилиан наливал водку в небольшую чашку и доставал кусок мягкого холста.
   – Позвольте уж, я уберу ваши рубцы и язвы – я сделаю это быстрее и точнее, чем вы. Не спешите, Дамиан. Какие бы срочные дела ни привели вас ко мне, несколько минут значения не имеют.
   Голос настоятеля обволакивал, успокаивал, и Энтони послушался, откинулся на спинку стула, закрыл глаза… Когда он, вздрогнув, пробудился, настоятель уже убрал чашку с водкой и теперь сидел напротив, ожидая.
   – Вы спали двадцать минут, Дамиан, – сказал он. – Я уже собрался вас будить. А теперь я готов вас выслушать. Что случилось? Вы попали в беду?
   – Не я, святой отец, – от спокойного голоса священника Энтони и сам успокоился. – Мы все попали в беду…
 
   – …Что вы намерены делать? У вас есть какой-нибудь план? – полчаса спустя спросил настоятель.
   – Планов у меня сколько угодно, – вздохнул Бейсингем. – И все никуда не годятся. Потому что для того чтобы их выполнить, мне нужны помощники в городе и время. Помощников у меня нет, а времени – всего одна ночь. Не говоря уже о том, что если меня узнают, тут мне и конец придет…
   – Вас никто не узнает, уж об этом-то я позабочусь. – Голос отца Максимилиана был по-прежнему спокоен, так что Энтони даже позавидовал монаху. Вот это выдержка! – Помощники тоже будут. Но для начала надо бы решить, что мы будем делать. Есть один человек, я за него ручаюсь – смелый, толковый и богобоязненный. Думаю, имеет смысл обсудить все именно с ним…
   – Мы? – Энтони удивленно уставился на монаха.
   – Дамиан, вы, кажется, сказали, что опасность грозит нам всем – или я ослышался? К тому же битва с дьяволом и его порождениями – моя прямая обязанность. Пойдемте, теперь и вправду не стоит терять время.
   Четверть часа спустя из монастыря вышли несколько человек из тех, к которым в городе все привыкли – сборщики пожертвований. Сзади, с огромной корзиной, шел Артона, как и прежде, в мундире, впереди – два монаха. Настоятель монастыря, в своем простом одеянии мало отличавшийся от подчиненных, всю дорогу негромко обсуждал что-то со спутником. Тот, по-видимому, постригся совсем недавно, ибо его еще волновали чувства бренного мира – по крайней мере, голова в капюшоне регулярно поворачивалась вслед хорошеньким женщинам, после чего он каждый раз вздыхал и обводил лицо знаком Солнца. На них никто не оборачивался – подумаешь, монахи, эка невидаль!
   Сборщики пожертвований, миновав ворота внутренней стены, углубились в улицы верхнего города. Они дошли до ратуши, повернули в переулок и, пройдя еще немного, остановились перед небольшим особняком красного кирпича.
   – Только бы он был дома, – сказал настоятель, – а то придется посылать за ним, а искать его в Трогартейне…
   Однако максимус Эрдли оказался дома. Едва взглянув на своих гостей, толстяк тут же приказал принести еды и вина, на которые оба, и Бейсингем, и Артона, набросились с аппетитом двоих здоровых мужчин, очень рано и скудно позавтракавших. Пока они насыщались, отец Максимилиан кратко поведал максимусу о происходящем.
   – Да, дела, – промолвил Эрдли. – Чуял я, что неладно у нас в столице, но чтобы такая пакость завелась… И что же вы намерены делать, милорд? Да вы ешьте, у меня кухарка такая, что и герцогу впору. Ешьте, милорд, без этикета мы сегодня как-нибудь обойдемся…
   – Подниму войско, я ведь маршал, право имею, – ответил Бейсингем, в промежутке между двумя кусками. – Объясню офицерам, куда они вляпались.
   – Никого вы не поднимете, милорд, – сказал отец Максимилиан. – Пока офицеры связаны этой колдовской присягой, они никогда не выступят против королевы.
   Энтони едва не поперхнулся:
   – А вы откуда знаете, что с присягой не все чисто?
   – За кого вы меня принимаете? – оскорбился настоятель и тут же, прошептав несколько слов, обвел лицо знаком Солнца. – Простите, Дамиан, грешен перед вами… Я сразу все понял, едва Мартин начал свои богословские споры. Другое дело, что сделать ничего было нельзя – как ему запретишь? Выглядело все убедительно, у нас в церкви, случалось, из-за большей ерунды посохи ломали, а принять усеченную присягу решила королева, по совету милорда Бейсингема…
   – Святой отец, ну будьте справедливы! Я же понятия не имел! – взвыл Бейсингем.
   – Буду справедлив. Вы понятия не имели, – отчеканил отец Максимилиан. – Вы пересчитали все ловушки, которые для вас приготовили, и нам всем несказанно повезло, что у вас такие друзья.
   Энтони стиснул зубы, лицо исказила мгновенная гримаса боли. Он встал из-за стола и отошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу. Артона опустил глаза и сжал кулаки.
   – Поэтому у меня всего одна ночь, – переведя дыхание, выговорил Энтони. – Я должен успеть. Вы можете связаться со Священным Трибуналом, отец Максимилиан? У них есть, наверное, какие-нибудь маги в темницах, пусть пообещают им свободу, деньги… я сам любые деньги заплачу. Если один маг наложил заклятие, другой может его снять, я уверен, может!
   – В этом вопросе мы обойдемся и без магов, Дамиан. Если офицер присягнет Господу и поцелует знак солнца, этого будет достаточно.
   – Вы уверены? – недоверчиво спросил Бейсингем
   – Абсолютно! – жестко сказал настоятель.
   – Этого хватит, милорд, – кивнул и максимус.
   – Ну, если вы точно уверены… Тогда надо начинать с коменданта! Генерал Гровер – друг моего отца, меня знает давным-давно… Человек он верный и честный, и я попробую его уговорить… Отсюда до его дома минут двадцать ходу, давайте пойдем к нему…
   – Нет, это не дело, милорд, – покачал головой максимус. – Генерал – человек семейный, у него дома жена, дети, порученцы, и все вас знают. Не надо вам туда соваться. Лучше уж я за ним схожу. Меня он знает хорошо, и если я его вызову по срочному делу, пойдет обязательно. Вот только куда? Коли я правильно понимаю дело, такую присягу лучше приносить не в комнате, а в церкви, вернее будет. Куда его вести? В монастырь – далеко, надо снова ворота проходить, да и глаз там многовато. Если бы надежный человек, у которого домовая церковь имеется… Нет ли у вас такого, ваша светлость?
   – Герцогиня Баррио… – задумчиво произнес Энтони и покачал головой. – Нет. Ее дом на виду к нему незаметно не подойдешь, да и шпики там наверняка болтаются, есть у них на то причины. А надо, чтобы… Есть такой дом, есть! Там и домовая церковь, и хозяин надежный, и подойти можно скрытно, сзади, переулками. И еще… мне все равно необходимо туда попасть! Там хранится одна вещь, без которой мы не обойдемся!
 
   …Нет, только Рене мог так невозмутимо принять у себя дома завалившуюся на ночь глядя, без предупреждения, столь странную компанию. И только Рене мог, увидев Бейсингема в монашеской одежде, всего лишь поинтересоваться: значит ли это, что он теперь пьет только церковное вино, или не откажется от ориньянского?
   – У нас есть примерно час, – ответил Энтони. – Через час, если все получится так, как надо, максимус приведет сюда коменданта. У тебя есть горячая вода? Знал бы ты, сколько дней я мечтаю о ванне! И ты, надеюсь, еще не выкинул мою одежду?
   – Тони… Если я тебя обниму, ты ведь не поймешь это неправильно? – тихо спросил маркиз, когда они вошли в коридор, и дверь скрыта их от чужих взглядов.
   …За час Бейсингем успел не только вымыться и одеться, но даже привести в порядок волосы. Вызванный Рене цирюльник лишь головой покачал, глядя на кое-как обкромсанные патлы законодателя столичных мод.
   – Сделай из этого что-нибудь такое, на что можно смотреть, – велел Энтони. – Что-нибудь такое, что можно сделать быстро.
   – Легко сказать, – проворчал цирюльник. – Причесать ежа под домашнюю кошку, да еще и быстро…
   Однако дело свое он сделал, попросту завив волосы, так что Энтони стал похож на ягненка. Это выглядело слегка комично, но герцог того и хотел. Сам он тем временем рассматривал фамильные драгоценности Рене, подбирая украшения к невероятно легкомысленному, самому легкомысленному из всего, что здесь было, сиреневому камзолу.
   Когда он, одетый и причесанный, вышел в большую гостиную, то застал там предгрозовую тишину. Гровер уже пришел и теперь сердито мерил шагами комнату.
   – Объясни мне, пожалуйста, что за бред я должен выслушивать? Какая, к дьяволу, магия?! Ладно, священник – ему положено. Ладно, господин максимус… купцы народ суеверный. Но вы, лорд Бейсингем, маршал Бейсингем – стыдно! Вытаскивать меня из дому, ночью – я думал, война началась! А выясняется, что все это ради того, чтобы я принес присягу Господу Богу! Если ты свихнулся, то я – еще нет! Я в эти игры не играю…
   – Господин генерал, – сказал священник. – Правильность того, что вам сообщили, очень легко проверить, здесь и сейчас. Если это, по-вашему, игра, то она ни к чему вас не обяжет. Если не игра, то вы сможете в этом убедиться.
   Гровер еще больше нахмурился и покраснел.
   – Хватит делать из меня дурака! Стыдно! Солидные люди! А о вас, лорд Бейсингем, я был лучшего мнения.
   Он резко повернулся и направился к выходу. Несколько невероятно долгих мгновений все молчали и смотрели друг на друга, потом Энтони кинулся следом. Гровера он перехватил уже возле лестницы и бросился перед ним на колени.
   – Это еще что такое?! – окончательно вскипел тот.
   – Генерал, – торопливо заговорил Энтони, – выслушайте меня. Памятью отца прошу, вы ведь с ним дружили… Вы уже один раз не дали мне умереть…
   – Что ты болтаешь? – нахмурился Гровер. – Когда это?
   – Когда мы отступали… Я привез вам донесение… письмо отца. Я думал, что опоздал, и хотел покончить с собой…
   Брови генерала взлетели вверх, он остановился, изумленно глядя на Энтони, который по-прежнему стоял на коленях.
   – Вы тогда спасли меня, только потому, что не отмахнулись… Я вас умоляю, не отмахивайтесь и на этот раз! Памятью отца прошу! Ну что вам стоит, вы ведь уже здесь, это дело минуты…
   Гровер поморщился.
   – Ладно, ладно, хорошо… Только встань, пожалуйста, Тони, ну что за театр такой…
   Они направились в церковь. Все было быстро и просто: «Я, генерал Себастьян Гровер…» – произносил комендант привычные слова. Закончив говорить, он поцеловал двена-дцатиконечную звезду и поднялся. Огляделся, тряхнул головой, взглянул на Энтони, и тот заметил, что из глаз коменданта напрочь исчезла растерянность, которая поселилась там в последнее время.
   – Ну, и что теперь? – пожав плечами, спросил он.
   – А теперь я расскажу вам, что на самом деле происходит в Трогартейне.
 
   – …Боже мой! – прошептал Рене, когда Энтони закончил. – Я видел, что у нас что-то не так, – но чтобы такой ужас, такой…
   – Тони! – В глазах Гровера боролись столько разных чувств, что даже поэт Бейсингем не смог бы их перечислить. – Мне это кажется – знаешь, чем?
   – Знаю! – горько сказал Энтони. – Сказкой или бредом. Послушайте, генерал… вы знаете меня много лет. Скажите, я очень религиозен?
   – Не замечал… – усмехнулся Гровер. – По крайней мере, пока ты не потащил меня приносить присягу Господу Богу.
   – Отец Максимилиан сказал, что это помогает против магии. Ему видней. Я тоже над всем этим смеялся, пока мне королева не подарила перстень, который я смог снять, лишь окунув руку в чашу со святой водой. В конце концов, если магия есть у колдунов, почему бы церкви тоже ее не иметь? Но я не религиозен, и меня всякими там церковными страшилками не купишь. Нет, я сам, своими глазами видел их ритуалы, участвовал в их мистериях, читал их пророчества, Монтазьен делился со мной планами их секты. Мой друг, лучший военачальник нашего времени, сейчас в их руках, и его ждет смерть… страшная смерть, если мы не успеем! Он занял мое место, потому что умереть должен был я. Что вам еще надо, чтобы поверить?