Страница:
Размышления Бейсингема были прерваны самым неожиданным образом. Вороной вдруг взъярился. Он завизжал, выгнулся дугой, потом несколько раз ударил задом, пытаясь сбросить всадника – но Галена, пожалуй, сбросишь…
– Что это с ним? – удивленно спросил пожилой сержант, из коноводов. – Шел же под стражником, ничего…
– Это он цыгана чует, – хохотнул второй, и первый тоже засмеялся.
Ах да, конечно! Цыган на черном коне, один из спутников Хозяина. Кто там ездит в стае нечистой силы? Королева, прекрасный рыцарь, пятеро наместников, цыган… Или цыган не с ними? А Теодор бы неплохо смотрелся в этой компании, есть в нем что-то такое, чертовщинка какая-то…
Конь теперь вертелся волчком. Они уже отъехали от толпы футов на триста, но Энтони ясно видел сосредоточенное лицо Галена. Что-то здесь было мучительно знакомое. Цыган на черном коне. Как в той песенке… В памяти вдруг возникло: ясный летний день, двор замка, и девочка, которая развешивает белье и поет:
По правде говоря, он и сам не понял, что именно дошло, но вскочил и закричал так, что шарахнулись кони:
– Теодор! Прыгай! Прыгай, пока он не понес!
Гален повернул голову в его сторону. Бейсингему показалось, что даже на таком расстоянии видно, как упрямо сжались губы на напряженном лице. Да, конечно! Прыгнет он, как же! Генерал перед войском покажет, что с конем не справился! Что же делать?
Энтони лихорадочно огляделся по сторонам. Лошадь! Марион тут не помощница… Вот кто нужен! Взгляд выхватил из скопища верховых полковника Флика, под ним, отвечая возбуждению вороного, танцевал призовой караковый жеребец. Если кто и справится, только этот…
Времени объяснять что-либо не было. Бейсингем попросту сбросил полковника на землю – потом объяснится. Все потом! Он взлетел в седло, повернул коня – и тут вороной вздыбился и кинулся к обрыву. Призовой конь рванул, как на скачках, не теряя времени на разгон.
Кони мчались бешеным галопом. Караковый был резвее вороного, но у того форы футов пятьсот, не меньше, а обрыв все ближе. Нет, не успеть! «Прыгай, Терри! – шептал про себя Энтони. – Ну, пожалуйста. Ну, брось гонор, прыгай!» Всадник впереди выпростал ноги из стремян – должно быть, и вправду приготовился соскочить. На таком аллюре он если и не разобьется насмерть, то вполне может кости переломать, но это единственный шанс. Ну что же ты, что же? А конь все летит и летит к обрыву…
И тут Энтони, похолодев, понял, что Гален не прыгнет. Он вытащил из стремени лишь одну ногу, правую, а левая проскользнула глубже, так, что стремя оказалось перед самым каблуком. Бейсингему, опытному кавалеристу, было ясно, что сапог застрял намертво. Надо перерезать ремень стремени, чего он тянет? Река уже совсем близко…
…Непонятно, каким чудом, но перед самым обрывом Гален сумел повернуть коня. Вороной вздыбился было, однако седок пришпорил его, и тот помчался прочь от берега. Это была всего лишь отсрочка неизбежной гибели, потому что бежал он по широкой дуге, снова заворачивая к смертельному обрыву, но теперь появилась надежда: караковый уже настигал взбесившегося вороного, с другой стороны приближались всадники пограничной стражи, на ходу вскидывая ружья. В крайнем случае, коня можно просто пристрелить. В этом тоже ничего хорошего для всадника, но это последний шанс, если Бейсингем не успеет…
Он успел. До реки оставалось уже совсем немного, когда караковый поравнялся с вороным. Выезженный конь отлично понял, что от него требуется, трюки с пересаживанием были любимой забавой на всех конных праздниках. Но пересаживание здесь не получится. Энтони выхватил саблю. Хорошо, что у него кавалерийская сабля, а не шпага, еще успел он подумать…
«Падай!» – крикнул Бейсингем. Гален повалился на него, Энтони, повернувшись в седле, подхватил его левой рукой и рубанул саблей по ремню, отсекая стремя. Как он сумел удержаться в седле, проделывая этот немыслимый трюк, он потом никогда понять не мог. Но сумел и удержал Теодора те бесконечно долгие мгновения, которые потребовались, чтобы стражники домчались до них, и, ухватив брошенные поводья, остановили коня. Он не смотрел назад, но по восклицаниям пограничников и по донесшемуся до них издали многоголосому крику понял, что вороной доскакал до берега и все-таки рухнул с обрыва.
…Наверное, целую минуту Теодор Гален стоял, уткнувшись лбом в седло. Наконец, он поднял голову – лицо генерала было пепельно-серым. Бейсингем, которого тоже до сих пор трясло, вяло удивился: ну да, конечно, приключение не из приятных, но чтобы боевой генерал, не один десяток раз рисковавший собой в сражении, так испугался? Все они видели смерть, и видели близко…
Однако стражников, казалось, это не удивило. Подъехавший сотник протянул генералу фляжку.
– Выпейте! Говорили ж вам, не надо на него садиться… Есть вещи, с которыми шутки плохи.
Энтони тоже глотнул местного самогону. Пойло было мерзейшее, но крутящаяся пустота в голове улеглась, хотя мыслей и не прибавилось.
Гален уселся на траву, стаскивая с ноги смертоносное железное кольцо стремени.
– Какой я после этого цыган… Настоящий цыган жену, и ту в сапогах любит!
Сотник понимающе хмыкнул и, засунув руку за голенище, вытащил нож, подбросил его в воздух, поймал и спрятал обратно.
– Всякое бывает… – неопределенно сказал он. – И старуха иной раз нитку рвет.
– Петля утром оторвалась, пришивать было некогда. И ведь подумал еще, что не надо бы пояс отдавать… – нервным, вздрагивающим голосом продолжал Гален. – Как оно проскочило, ума не приложу! Я с младенчества верхом езжу, никогда такого не было. С самого начала этой проклятой кампании не везет. Если бы у меня у самого не был черный глаз, я бы сказал, что сглазили… Сначала цыгане, потом стрелок, теперь вот это…
– Стрелок? – Энтони глотнул еще самогону и почти пришел в себя. – При чем тут стрелок? Это же совсем другое…
– Да понял я, кто стрелял! Сразу же понял! Дело не в этом… Что случилось, Тони?
– Ты о чем?
– Когда я сел на этого коня, ты закричал так, как тогда на скотном дворе, так, словно у меня смерть стояла за плечами. Она и вправду стояла, но ты-то откуда знал?
С Галеном было, действительно, что-то очень не так, если он обратился на «ты» в присутствии стражников. Он в упор взглянул на Бейсингема, и тот невольно поежился, таким напряженным и острым был этот взгляд.
– Да ну, глупости… Песенку вспомнил… Сейчас и не спою толком… Что-то там про цыгана на черном коне, который летит вниз с обрыва, почему-то «ни тебе, ни мне»…
– Не так, ваша светлость, – поправил его сотник. – Там поется: «Не тебе, а мне…»
– И что это значит? – пожал плечами Бейсингем.
– Поверье такое… Говорят, что цыган на черном коне – один из спутников Хозяина. Вернее, не из спутников. Свита у Хозяина из благородных, разве они цыгана к себе подпустят? Ему когда-то предсказали, что его полюбит прекрасная королева, и с тех пор он ездит за ними и ждет. И очень боится, чтоб его кто-нибудь не опередил. Оттого, если при нем другой цыган садится на черную лошадь, он сводит лошадь с ума, так что та убивает себя и всадника.
– Да что я, на вороных не ездил?! – сердито выкрикнул Гален.
– Может, где в других местах, – подумав, сказал сотник. – Поверье-то здешнее.
– Получается, что Хозяин – вовсе не князь всего мира? – пожал плечами Бейсингем. – Что-то у него уж больно ограниченная территория.
– К сожалению, мы идем по этой территории, – мрачно сказал Теодор. – Впрочем, сейчас проверим…
Он поднялся и подошел к верховым стражникам. Двое из них были на вороных конях. Гален протянул руку и взял за повод ближайшего – тот всхрапнул и метнулся в сторону, так, что будь на нем не стражник, а, скажем, обычный конник, то и не усидел бы. Генерал шагнул к другому – конь оскалился и вздыбился.
– Вот и ответ, Тони, – сказал Теодор. – Хотя, вероятно, он тебе и не понравится. И еще… Помнишь цыган, которых мы встретили? Они потеряли в этих землях восемь лошадей. Кони взбесились: вечером, когда их повели купать, кинулись с обрыва в реку. Всадники успели спрыгнуть… почти все… Правда, я про масть не догадался спросить. Но теперь уже и не надо… Да, и еще одно… – генерал в упор взглянул на Энтони, и тот заметил в его глазах какое-то странное выражение, которое он не мог ни понять, ни истолковать. – Когда я сидел на этом… когда все это было… никогда ничего подобного! Я тебе рассказать не сумею, но…
– Я вижу и так, – ответил Энтони и, тоже не обращая внимания на стражников, нервно рассмеялся и хлопнул Теодора по плечу. – Надо нам побыстрее отсюда выбираться. Солдаты и так уже по вечерам отворотное зелье варят, если еще и генералы по той же дорожке пойдут…
Возвращались они шагом. Один из стражников отдал Галену своего коня.
– Не спешите, ваше благородие… – тихо, чтобы не слышали другие, сказал сотник. – Не надо…
Генерал поднял голову и криво усмехнулся.
– Что, хорошо выгляжу?
– Покойники, они хуже смотрятся, – ответил тот. – А живые обычно лучше. Мы эти земли знаем, наши такие вещи понимают, а другие могут и не понять. Особенно офицеры ваши…
Услышь Гален подобное еще вчера, взъярился бы не хуже вороного. Но сейчас он лишь кивнул и поехал шагом.
Энтони не стал их ждать – надо было вернуть коня. Он подъехал к Флику, подготовившись к неприятному разговору. Но все прошло на удивление гладко.
– Ну что вы, герцог, – сказал полковник, принимая повод. – Какие могут быть извинения? Это счастье, что вы так быстро догадались…
Во время разговора он вертел в руках плетеный кожаный ремешок. Энтони присмотрелся: узенькие красные и черные полоски переплетались в узоре, который, раз увидев, забыть невозможно. Чертогон! Он коротко выдохнул и зашептал прямо в лицо Флику:
– Полковник, умоляю вас! Уберите его куда хотите, хоть за пазуху, что ли, только не держите на виду… А если вам захочется отворотного зелья, пройдитесь вечером по лагерю. У любого костра угостят. Пусть хоть в штабе этой отравой не пахнет…
Тем временем подъехали и остальные. Гален был все еще бледен, но на покойника походил куда меньше, чем на берегу. Солдаты при его появлении разразились такими приветственными воплями, словно это был торжественный въезд победителя в столицу.
– Что это они так разошлись? – послышался рядом голосок Актэфорца.
Вот только его сейчас и не хватало! Хотя, может быть, он как раз и нужен?
– Объясняю, маркиз! – заговорил Бейсингем с такой яростью, что сам удивился. – Генерала Галена в войсках любят. Объясняю, почему. С провиантом все в порядке, переходы по силам, потери раза в три меньше, чем у ваших мясников, офицеры морду бьют мало, поскольку сами боятся. А то, что у него характер скверный – так это солдат не касается, это генеральская головная боль. Есть еще вопросы?
Он оставил растерянно моргающего маркиза и протолкался в самый центр кричащего круга, застав невероятно трогательную сцену, словно сошедшую со страниц модного сентиментального романа: радостно ухмыляющиеся чумазые физиономии солдат и растерянно улыбающийся генерал. Казалось, ликовали даже лошади стражников.
– Пустите! – услышал он. – Дайте пройти!
Сквозь толпу протиснулся солдат-конник лет сорока, сжимая что-то в руке. Энтони тихонько застонал. Это уже был роман для дам.
«Чертогон или солнце? – подумал он про себя. – Если бы это был стражник, тогда точно чертогон, а конник – пятьдесят на пятьдесят…»
– Ваше превосходительство, – сказал солдат. – Возьмите. Это из Святого Города, чудодейственное, с мощами. Чтобы вас Бог хранил…
Он протянул генералу черный шнурок, на конце которого висела медная двенадцатилучевая звезда, в просторечии именуемая солнцем.
«Ладно, хоть не чертогон!» – облегченно вздохнул Бейсингем.
– Спасибо! – серьезно произнес Гален, надел шнурок на шею, поцеловал звезду и убрал ее под рубашку. Он, должно быть, хотел еще что-то сказать, но лишь махнул рукой и, скользнув ладонью по плечу солдата, подошел к Бейсингему. Тот безотчетно стал так, чтобы прикрыть генерала от штабных – незачем им видеть выражение его лица. Жалко, что здесь нет лошади, закрыта бы их обоих. Марион, наверно, обижается…
– Тони! – сказал Гален, немного помолчав. – Поделись пограничниками…
– Конечно, – кивнул Энтони. – Бери любую сотню.
– Сотня мне ни к чему. Мне нужен ординарец, знающий эти края.
Бейсингем вздохнул:
– Понял. Сегодня же распоряжусь.
«Да… – мрачно подумал он. – У командующего ординарец-пограничник, офицеры с чертогонами, весь лагерь пропах отворотным зельем. А ведь мы еще не подошли к Аркенайну…»
На следующий день, едва Бейсингем проснулся и вышел из палатки, навстречу ему с земли поднялись трое пограничников: давешний сотник, высокий парень лет двадцати с небольшим и третий, чуть постарше второго и поменьше ростом – по особо неброскому виду и скупым мягким движениям в нем угадывался разведчик.
– Сотник Квентин Мойзель! – представился стражник. – Ваша светлость, ординарцы для господина командующего.
– Я же просил одного! – спросонок Энтони был в этом не уверен, но трое пограничников поутру – это уже слишком!
– Так одного мало! – уверенно возразил сотник. – Мало ли, куда отлучится, или генерал его куда пошлет. Ну, а другой при нем останется.
– Надежные? – обреченно вздохнул Энтони.
– Куда надежнее! Братья мои. Это – Лориан, – он показал на разведчика, – а второй – Габриэль.
До чего же люди одинаковы. И ошибки у них общие…
– Не опрометчиво всем служить в одном месте? Случись что, никого не останется…
– Так ведь нас не трое! – осклабился сотник. – Нас шестеро братьев. Старшой – тоже сотник, в другом отряде, а двое еще молокососы, коней пасут…
Энтони снова вздохнул и оглядел новых ординарцев Галена. Судя по фамилии, братья были выходцами из Мойзельберга. Сказать, что выглядели они колоритно, значило бессовестно преуменьшить. Покрытые темным степным загаром лица, рукава закатаны до локтей, на правой руке у каждого – ремешок чертогона, такие же ремешки подхватывают волосы. Хорошо, хоть бород нет – в полках стражи принято было бриться, хотя, судя по щетине, сотник определенно уже дня три как бритву не доставал…
Габриэль – щеголь: голова повязана белой косынкой, каштановые волосы, заплетенные в три десятка тонких косичек, спускаются до лопаток, рубаха беленого холста, кинжал в ножнах узорного плетения, на ногах – умопомрачительные темно-красные сапоги с черными отворотами… Сам серьезный, лишь губы чуть искривлены усмешкой, стоит, слегка покачиваясь с носка на пятку. Лориан невысокий, одет в темное, кудрявые пушистые волосы стянуты на затылке, все у него простое, неприметное, но ладное и добротное. Светло-карие глаза ласковые, улыбаются, а рот прямой, жесткий. Про таких в народе говорят: сладкая ягодка, да косточкой зубы обломаешь. Сотник же – по виду обычный степняк: выцветшая домотканая рубаха, выгоревшая добела лохматая шевелюра, круглое лицо с россыпью мелких веснушек, делающих его неотразимо мальчишеским, тем более что и скалится сотник во весь рот, во все свои тридцать два крупных, чуть желтоватых зуба… Лишь взгляд у него не юношеский: насмешливые зеленовато-рыжие глаза, такие в народе называют ореховыми, смотрят насквозь, прямо на дно души, пренебрегая такими мелочами, как лицо и маски на нем…
Оружием все трое увешаны дальше некуда: у каждого сабля, кинжал размером чуть меньше тесака, волчья плетка со свинцовыми бляшками на конце, метательные ножи, не считая, само собой, ножа в сапоге. А на седле наверняка есть ружье, лук или арбалет – пистолетов пограничники не уважали – короткая пика, аркан и что-нибудь еще, на личный вкус: дубинка, кистень, фляжка с порохом – мало ли что взорвать понадобится… Командующий в сопровождении таких молодцов будет смотреться неотразимо! Особенно если и сам подвяжет свою гриву чертогоном. Сказать, чтоб не предлагали? Бесполезно, все равно предложат!
– Ваша светлость! – в глубине ореховых глаз сотника вспыхивали веселые искорки. – Может, и вам ординарцев?
– Ну уж нет, благодарю! – Бейсингем даже вздрогнул. – Я как-нибудь так… Ступайте к балийцам, они за поворотом дороги.
– Знаем! – весело осклабился Квентин Мойзель. – Только ихний командующий сегодня рано не поднимется. Он меня вчера весь вечер про местные обычаи выспрашивал.
– Ну, и… – Энтони поднял на пограничника вопрошающий взгляд.
– Две фляги, – еще радостней заулыбался сотник. – Сначала его, потом моя…
– Идите! – выдохнул Бейсингем. – Он поднимется. Но я туда сегодня не сунусь…
Если тайтари еще как-то можно было перенести, то агара – местное зелье – была чем-то уже совершенно невообразимым. Плохой самогон, в который добавляли перец, чеснок и травяные вытяжки, напрочь вышибал из головы страхи, сомнения, а заодно и мысли. А уж какое после него похмелье! А ведь сотник-то выглядит как огурчик! Осознав это, Бейсингем расхохотался. Похоже, и на цыгана управа нашлась!
Тронулись балийцы вовремя. Энтони, навещая своих пехотинцев, проехал мимо их колонны. Гален ехал чернее тучи, вид у него был откровенно страдальческий, на полкорпуса сзади покачивались в седлах пограничники, на которых опасливо косились балийские штабные. Волосы генерала по-прежнему скреплены пряжкой – ничего, еще успеется! Бейсингем помахал Теодору рукой и, проехав, вдруг поймал себя на неприличной мысли, что теперь ему как-то спокойней.
СТРЕЛЫ АРКЕНАЙНА
– Что это с ним? – удивленно спросил пожилой сержант, из коноводов. – Шел же под стражником, ничего…
– Это он цыгана чует, – хохотнул второй, и первый тоже засмеялся.
Ах да, конечно! Цыган на черном коне, один из спутников Хозяина. Кто там ездит в стае нечистой силы? Королева, прекрасный рыцарь, пятеро наместников, цыган… Или цыган не с ними? А Теодор бы неплохо смотрелся в этой компании, есть в нем что-то такое, чертовщинка какая-то…
Конь теперь вертелся волчком. Они уже отъехали от толпы футов на триста, но Энтони ясно видел сосредоточенное лицо Галена. Что-то здесь было мучительно знакомое. Цыган на черном коне. Как в той песенке… В памяти вдруг возникло: ясный летний день, двор замка, и девочка, которая развешивает белье и поет:
Повинуясь еще неясному ощущению тревоги, Энтони повернул голову: над обрывистым берегом реки, затмевая дали, огнем горело закатное небо. И тут до него дошло.
Эй, цыган на черном коне,
Ты сгоришь в закатном огне.
Вниз с обрыва,
В путь счастливый.
Ни тебе, ни мне…
По правде говоря, он и сам не понял, что именно дошло, но вскочил и закричал так, что шарахнулись кони:
– Теодор! Прыгай! Прыгай, пока он не понес!
Гален повернул голову в его сторону. Бейсингему показалось, что даже на таком расстоянии видно, как упрямо сжались губы на напряженном лице. Да, конечно! Прыгнет он, как же! Генерал перед войском покажет, что с конем не справился! Что же делать?
Энтони лихорадочно огляделся по сторонам. Лошадь! Марион тут не помощница… Вот кто нужен! Взгляд выхватил из скопища верховых полковника Флика, под ним, отвечая возбуждению вороного, танцевал призовой караковый жеребец. Если кто и справится, только этот…
Времени объяснять что-либо не было. Бейсингем попросту сбросил полковника на землю – потом объяснится. Все потом! Он взлетел в седло, повернул коня – и тут вороной вздыбился и кинулся к обрыву. Призовой конь рванул, как на скачках, не теряя времени на разгон.
Кони мчались бешеным галопом. Караковый был резвее вороного, но у того форы футов пятьсот, не меньше, а обрыв все ближе. Нет, не успеть! «Прыгай, Терри! – шептал про себя Энтони. – Ну, пожалуйста. Ну, брось гонор, прыгай!» Всадник впереди выпростал ноги из стремян – должно быть, и вправду приготовился соскочить. На таком аллюре он если и не разобьется насмерть, то вполне может кости переломать, но это единственный шанс. Ну что же ты, что же? А конь все летит и летит к обрыву…
И тут Энтони, похолодев, понял, что Гален не прыгнет. Он вытащил из стремени лишь одну ногу, правую, а левая проскользнула глубже, так, что стремя оказалось перед самым каблуком. Бейсингему, опытному кавалеристу, было ясно, что сапог застрял намертво. Надо перерезать ремень стремени, чего он тянет? Река уже совсем близко…
…Непонятно, каким чудом, но перед самым обрывом Гален сумел повернуть коня. Вороной вздыбился было, однако седок пришпорил его, и тот помчался прочь от берега. Это была всего лишь отсрочка неизбежной гибели, потому что бежал он по широкой дуге, снова заворачивая к смертельному обрыву, но теперь появилась надежда: караковый уже настигал взбесившегося вороного, с другой стороны приближались всадники пограничной стражи, на ходу вскидывая ружья. В крайнем случае, коня можно просто пристрелить. В этом тоже ничего хорошего для всадника, но это последний шанс, если Бейсингем не успеет…
Он успел. До реки оставалось уже совсем немного, когда караковый поравнялся с вороным. Выезженный конь отлично понял, что от него требуется, трюки с пересаживанием были любимой забавой на всех конных праздниках. Но пересаживание здесь не получится. Энтони выхватил саблю. Хорошо, что у него кавалерийская сабля, а не шпага, еще успел он подумать…
«Падай!» – крикнул Бейсингем. Гален повалился на него, Энтони, повернувшись в седле, подхватил его левой рукой и рубанул саблей по ремню, отсекая стремя. Как он сумел удержаться в седле, проделывая этот немыслимый трюк, он потом никогда понять не мог. Но сумел и удержал Теодора те бесконечно долгие мгновения, которые потребовались, чтобы стражники домчались до них, и, ухватив брошенные поводья, остановили коня. Он не смотрел назад, но по восклицаниям пограничников и по донесшемуся до них издали многоголосому крику понял, что вороной доскакал до берега и все-таки рухнул с обрыва.
…Наверное, целую минуту Теодор Гален стоял, уткнувшись лбом в седло. Наконец, он поднял голову – лицо генерала было пепельно-серым. Бейсингем, которого тоже до сих пор трясло, вяло удивился: ну да, конечно, приключение не из приятных, но чтобы боевой генерал, не один десяток раз рисковавший собой в сражении, так испугался? Все они видели смерть, и видели близко…
Однако стражников, казалось, это не удивило. Подъехавший сотник протянул генералу фляжку.
– Выпейте! Говорили ж вам, не надо на него садиться… Есть вещи, с которыми шутки плохи.
Энтони тоже глотнул местного самогону. Пойло было мерзейшее, но крутящаяся пустота в голове улеглась, хотя мыслей и не прибавилось.
Гален уселся на траву, стаскивая с ноги смертоносное железное кольцо стремени.
– Какой я после этого цыган… Настоящий цыган жену, и ту в сапогах любит!
Сотник понимающе хмыкнул и, засунув руку за голенище, вытащил нож, подбросил его в воздух, поймал и спрятал обратно.
– Всякое бывает… – неопределенно сказал он. – И старуха иной раз нитку рвет.
– Петля утром оторвалась, пришивать было некогда. И ведь подумал еще, что не надо бы пояс отдавать… – нервным, вздрагивающим голосом продолжал Гален. – Как оно проскочило, ума не приложу! Я с младенчества верхом езжу, никогда такого не было. С самого начала этой проклятой кампании не везет. Если бы у меня у самого не был черный глаз, я бы сказал, что сглазили… Сначала цыгане, потом стрелок, теперь вот это…
– Стрелок? – Энтони глотнул еще самогону и почти пришел в себя. – При чем тут стрелок? Это же совсем другое…
– Да понял я, кто стрелял! Сразу же понял! Дело не в этом… Что случилось, Тони?
– Ты о чем?
– Когда я сел на этого коня, ты закричал так, как тогда на скотном дворе, так, словно у меня смерть стояла за плечами. Она и вправду стояла, но ты-то откуда знал?
С Галеном было, действительно, что-то очень не так, если он обратился на «ты» в присутствии стражников. Он в упор взглянул на Бейсингема, и тот невольно поежился, таким напряженным и острым был этот взгляд.
– Да ну, глупости… Песенку вспомнил… Сейчас и не спою толком… Что-то там про цыгана на черном коне, который летит вниз с обрыва, почему-то «ни тебе, ни мне»…
– Не так, ваша светлость, – поправил его сотник. – Там поется: «Не тебе, а мне…»
– И что это значит? – пожал плечами Бейсингем.
– Поверье такое… Говорят, что цыган на черном коне – один из спутников Хозяина. Вернее, не из спутников. Свита у Хозяина из благородных, разве они цыгана к себе подпустят? Ему когда-то предсказали, что его полюбит прекрасная королева, и с тех пор он ездит за ними и ждет. И очень боится, чтоб его кто-нибудь не опередил. Оттого, если при нем другой цыган садится на черную лошадь, он сводит лошадь с ума, так что та убивает себя и всадника.
– Да что я, на вороных не ездил?! – сердито выкрикнул Гален.
– Может, где в других местах, – подумав, сказал сотник. – Поверье-то здешнее.
– Получается, что Хозяин – вовсе не князь всего мира? – пожал плечами Бейсингем. – Что-то у него уж больно ограниченная территория.
– К сожалению, мы идем по этой территории, – мрачно сказал Теодор. – Впрочем, сейчас проверим…
Он поднялся и подошел к верховым стражникам. Двое из них были на вороных конях. Гален протянул руку и взял за повод ближайшего – тот всхрапнул и метнулся в сторону, так, что будь на нем не стражник, а, скажем, обычный конник, то и не усидел бы. Генерал шагнул к другому – конь оскалился и вздыбился.
– Вот и ответ, Тони, – сказал Теодор. – Хотя, вероятно, он тебе и не понравится. И еще… Помнишь цыган, которых мы встретили? Они потеряли в этих землях восемь лошадей. Кони взбесились: вечером, когда их повели купать, кинулись с обрыва в реку. Всадники успели спрыгнуть… почти все… Правда, я про масть не догадался спросить. Но теперь уже и не надо… Да, и еще одно… – генерал в упор взглянул на Энтони, и тот заметил в его глазах какое-то странное выражение, которое он не мог ни понять, ни истолковать. – Когда я сидел на этом… когда все это было… никогда ничего подобного! Я тебе рассказать не сумею, но…
– Я вижу и так, – ответил Энтони и, тоже не обращая внимания на стражников, нервно рассмеялся и хлопнул Теодора по плечу. – Надо нам побыстрее отсюда выбираться. Солдаты и так уже по вечерам отворотное зелье варят, если еще и генералы по той же дорожке пойдут…
Возвращались они шагом. Один из стражников отдал Галену своего коня.
– Не спешите, ваше благородие… – тихо, чтобы не слышали другие, сказал сотник. – Не надо…
Генерал поднял голову и криво усмехнулся.
– Что, хорошо выгляжу?
– Покойники, они хуже смотрятся, – ответил тот. – А живые обычно лучше. Мы эти земли знаем, наши такие вещи понимают, а другие могут и не понять. Особенно офицеры ваши…
Услышь Гален подобное еще вчера, взъярился бы не хуже вороного. Но сейчас он лишь кивнул и поехал шагом.
Энтони не стал их ждать – надо было вернуть коня. Он подъехал к Флику, подготовившись к неприятному разговору. Но все прошло на удивление гладко.
– Ну что вы, герцог, – сказал полковник, принимая повод. – Какие могут быть извинения? Это счастье, что вы так быстро догадались…
Во время разговора он вертел в руках плетеный кожаный ремешок. Энтони присмотрелся: узенькие красные и черные полоски переплетались в узоре, который, раз увидев, забыть невозможно. Чертогон! Он коротко выдохнул и зашептал прямо в лицо Флику:
– Полковник, умоляю вас! Уберите его куда хотите, хоть за пазуху, что ли, только не держите на виду… А если вам захочется отворотного зелья, пройдитесь вечером по лагерю. У любого костра угостят. Пусть хоть в штабе этой отравой не пахнет…
Тем временем подъехали и остальные. Гален был все еще бледен, но на покойника походил куда меньше, чем на берегу. Солдаты при его появлении разразились такими приветственными воплями, словно это был торжественный въезд победителя в столицу.
– Что это они так разошлись? – послышался рядом голосок Актэфорца.
Вот только его сейчас и не хватало! Хотя, может быть, он как раз и нужен?
– Объясняю, маркиз! – заговорил Бейсингем с такой яростью, что сам удивился. – Генерала Галена в войсках любят. Объясняю, почему. С провиантом все в порядке, переходы по силам, потери раза в три меньше, чем у ваших мясников, офицеры морду бьют мало, поскольку сами боятся. А то, что у него характер скверный – так это солдат не касается, это генеральская головная боль. Есть еще вопросы?
Он оставил растерянно моргающего маркиза и протолкался в самый центр кричащего круга, застав невероятно трогательную сцену, словно сошедшую со страниц модного сентиментального романа: радостно ухмыляющиеся чумазые физиономии солдат и растерянно улыбающийся генерал. Казалось, ликовали даже лошади стражников.
– Пустите! – услышал он. – Дайте пройти!
Сквозь толпу протиснулся солдат-конник лет сорока, сжимая что-то в руке. Энтони тихонько застонал. Это уже был роман для дам.
«Чертогон или солнце? – подумал он про себя. – Если бы это был стражник, тогда точно чертогон, а конник – пятьдесят на пятьдесят…»
– Ваше превосходительство, – сказал солдат. – Возьмите. Это из Святого Города, чудодейственное, с мощами. Чтобы вас Бог хранил…
Он протянул генералу черный шнурок, на конце которого висела медная двенадцатилучевая звезда, в просторечии именуемая солнцем.
«Ладно, хоть не чертогон!» – облегченно вздохнул Бейсингем.
– Спасибо! – серьезно произнес Гален, надел шнурок на шею, поцеловал звезду и убрал ее под рубашку. Он, должно быть, хотел еще что-то сказать, но лишь махнул рукой и, скользнув ладонью по плечу солдата, подошел к Бейсингему. Тот безотчетно стал так, чтобы прикрыть генерала от штабных – незачем им видеть выражение его лица. Жалко, что здесь нет лошади, закрыта бы их обоих. Марион, наверно, обижается…
– Тони! – сказал Гален, немного помолчав. – Поделись пограничниками…
– Конечно, – кивнул Энтони. – Бери любую сотню.
– Сотня мне ни к чему. Мне нужен ординарец, знающий эти края.
Бейсингем вздохнул:
– Понял. Сегодня же распоряжусь.
«Да… – мрачно подумал он. – У командующего ординарец-пограничник, офицеры с чертогонами, весь лагерь пропах отворотным зельем. А ведь мы еще не подошли к Аркенайну…»
На следующий день, едва Бейсингем проснулся и вышел из палатки, навстречу ему с земли поднялись трое пограничников: давешний сотник, высокий парень лет двадцати с небольшим и третий, чуть постарше второго и поменьше ростом – по особо неброскому виду и скупым мягким движениям в нем угадывался разведчик.
– Сотник Квентин Мойзель! – представился стражник. – Ваша светлость, ординарцы для господина командующего.
– Я же просил одного! – спросонок Энтони был в этом не уверен, но трое пограничников поутру – это уже слишком!
– Так одного мало! – уверенно возразил сотник. – Мало ли, куда отлучится, или генерал его куда пошлет. Ну, а другой при нем останется.
– Надежные? – обреченно вздохнул Энтони.
– Куда надежнее! Братья мои. Это – Лориан, – он показал на разведчика, – а второй – Габриэль.
До чего же люди одинаковы. И ошибки у них общие…
– Не опрометчиво всем служить в одном месте? Случись что, никого не останется…
– Так ведь нас не трое! – осклабился сотник. – Нас шестеро братьев. Старшой – тоже сотник, в другом отряде, а двое еще молокососы, коней пасут…
Энтони снова вздохнул и оглядел новых ординарцев Галена. Судя по фамилии, братья были выходцами из Мойзельберга. Сказать, что выглядели они колоритно, значило бессовестно преуменьшить. Покрытые темным степным загаром лица, рукава закатаны до локтей, на правой руке у каждого – ремешок чертогона, такие же ремешки подхватывают волосы. Хорошо, хоть бород нет – в полках стражи принято было бриться, хотя, судя по щетине, сотник определенно уже дня три как бритву не доставал…
Габриэль – щеголь: голова повязана белой косынкой, каштановые волосы, заплетенные в три десятка тонких косичек, спускаются до лопаток, рубаха беленого холста, кинжал в ножнах узорного плетения, на ногах – умопомрачительные темно-красные сапоги с черными отворотами… Сам серьезный, лишь губы чуть искривлены усмешкой, стоит, слегка покачиваясь с носка на пятку. Лориан невысокий, одет в темное, кудрявые пушистые волосы стянуты на затылке, все у него простое, неприметное, но ладное и добротное. Светло-карие глаза ласковые, улыбаются, а рот прямой, жесткий. Про таких в народе говорят: сладкая ягодка, да косточкой зубы обломаешь. Сотник же – по виду обычный степняк: выцветшая домотканая рубаха, выгоревшая добела лохматая шевелюра, круглое лицо с россыпью мелких веснушек, делающих его неотразимо мальчишеским, тем более что и скалится сотник во весь рот, во все свои тридцать два крупных, чуть желтоватых зуба… Лишь взгляд у него не юношеский: насмешливые зеленовато-рыжие глаза, такие в народе называют ореховыми, смотрят насквозь, прямо на дно души, пренебрегая такими мелочами, как лицо и маски на нем…
Оружием все трое увешаны дальше некуда: у каждого сабля, кинжал размером чуть меньше тесака, волчья плетка со свинцовыми бляшками на конце, метательные ножи, не считая, само собой, ножа в сапоге. А на седле наверняка есть ружье, лук или арбалет – пистолетов пограничники не уважали – короткая пика, аркан и что-нибудь еще, на личный вкус: дубинка, кистень, фляжка с порохом – мало ли что взорвать понадобится… Командующий в сопровождении таких молодцов будет смотреться неотразимо! Особенно если и сам подвяжет свою гриву чертогоном. Сказать, чтоб не предлагали? Бесполезно, все равно предложат!
– Ваша светлость! – в глубине ореховых глаз сотника вспыхивали веселые искорки. – Может, и вам ординарцев?
– Ну уж нет, благодарю! – Бейсингем даже вздрогнул. – Я как-нибудь так… Ступайте к балийцам, они за поворотом дороги.
– Знаем! – весело осклабился Квентин Мойзель. – Только ихний командующий сегодня рано не поднимется. Он меня вчера весь вечер про местные обычаи выспрашивал.
– Ну, и… – Энтони поднял на пограничника вопрошающий взгляд.
– Две фляги, – еще радостней заулыбался сотник. – Сначала его, потом моя…
– Идите! – выдохнул Бейсингем. – Он поднимется. Но я туда сегодня не сунусь…
Если тайтари еще как-то можно было перенести, то агара – местное зелье – была чем-то уже совершенно невообразимым. Плохой самогон, в который добавляли перец, чеснок и травяные вытяжки, напрочь вышибал из головы страхи, сомнения, а заодно и мысли. А уж какое после него похмелье! А ведь сотник-то выглядит как огурчик! Осознав это, Бейсингем расхохотался. Похоже, и на цыгана управа нашлась!
Тронулись балийцы вовремя. Энтони, навещая своих пехотинцев, проехал мимо их колонны. Гален ехал чернее тучи, вид у него был откровенно страдальческий, на полкорпуса сзади покачивались в седлах пограничники, на которых опасливо косились балийские штабные. Волосы генерала по-прежнему скреплены пряжкой – ничего, еще успеется! Бейсингем помахал Теодору рукой и, проехав, вдруг поймал себя на неприличной мысли, что теперь ему как-то спокойней.
СТРЕЛЫ АРКЕНАЙНА
К повороту на Аркенайн они подошли вечером следующего дня. Гален, любопытный, как кошка, сунул нос во все древние строения по дороге, а теперь и вовсе выглядел, как мальчишка перед мешком подарков. Несмотря на свою нелюбовь к замкам и отсутствие интереса к рыцарскому прошлому, в Арке-найн поехал и Энтони. Побывать в таком месте и не осмотреть его – этого никто не поймет: не только Шантье, но даже и почти полностью лишенный воображения генерал Гровер.
Выехав рано утром, пока еще не начало припекать, они около двух часов неспешным шагом поднимались лесной дорогой. Наконец, за последним поворотом взорам открылось неширокое ущелье, крутые склоны которого заросли терновником и низкорослыми горными дубами. Перед самым входом в ущелье его скальные обрывистые края подходили совсем близко друг к другу, а между ними, как пробка в бутылочном горлышке, возвышалась отдельная скала, скорее даже небольшая горка, на которую взбиралась дорога. Там высилась громада крепости. То, что замок обитаем, было видно с первого взгляда – на стенах маячили люди с мушкетами.
Со второго взгляда стало ясно, что Аркенайн неприступен. Не зря же об этом говорили все легенды. Стены его были не так уж и высоки – футов тридцать, не больше. Энтони видел и повыше. Но склоны горы, за исключением специально укрепленной дороги, насчитывали не меньше двухсот футов крутой каменной осыпи – при штурме это похуже отвесных скал, – а расстояние от стен до склона было достаточным, чтобы разместить там лучников, котлы с кипятком или груды камней, но не штурмовую лестницу. Да и не имелось в их войске никаких лестниц. В обход тоже не пойдешь: с одной стороны прыгает по камням горная речка, с другой подступает крутой склон, на котором громоздится такой хаос каменных глыб, что пройти там нечего и думать, а дальше – скальная стена, с которой все эти глыбы когда-то обрушились. Веселого мало, но ничего не скажешь – красиво!
Аркенайн смотрел на них глухой стеной: ворота находились со стороны ущелья. Надо бы посмотреть, в каком они состоянии, но узкая дорога простреливалась полностью, и стрелками разбойники были отличными. В любом случае первым делом следовало убрать их со стен, а уж потом заниматься воротами. Аркенайн строился в то время, когда до пороха еще не додумались и мер против него не принимали, так что место, куда можно заложить заряд, найдется. Бейсингем послал за артиллерией и, вытащив лист бумаги и карандаш, принялся, как умел, зарисовывать пейзаж. Но тут его окликнул Гален:
– Тони, пойдешь смотреть ворота? – Пограничников генерал явно не признавал за тех, в чьем присутствии неуместна фамильярность. За два дня совместного пути он со своими ординарцами прямо-таки сроднился.
Теодор был без мундира, в одной рубашке.
– Вы бы тоже разделись, ваша светлость, – сказал сотник. – Вообще-то до склона пуля если и достанет, то на излете. Но на излете она тоже ни к чему, а в мундир они в первую очередь стрелять станут.
– До какого склона? – не понял Энтони. Мойзель мотнул головой, указывая куда-то за реку.
– Там пройдем. Там можно, ничего…
Футов за семьсот вниз по течению, между двумя крепкими деревьями, была уже натянута веревка, держась за которую, один за другим переправлялись пограничники. Энтони с сомнением взглянул на беснующуюся реку, сделал шаг и сразу вымок до плеч. На втором шаге он поскользнулся, и его тут же подхватили сзади.
– Ничего, переберемся, – перекрывая грохот потока, прокричал прямо в ухо сотник, взявшись одной рукой за веревку впереди Энтони, а другой – позади. – Вы только держитесь покрепче, ваша светлость!
Впрочем, этого Бейсингему можно было бы и не говорить.
Вымокший и замерзший, он добрался, наконец, до противоположного берега и стал смотреть, как переправляются остальные.
Габриэль попытался поддержать Галена, но генерал рявкнул на него так, что было слышно на другом берегу:
– Что ты меня, как девку, лапаешь? – и переправился не хуже прочих. Если подумать, ничего удивительного: объездивший полмира генерал наверняка успел повоевать и в горах.
Последним перебрался Габриэль и плюхнулся рядом с ними.
– Холодновата водичка-то, – заметил он, выливая воду из сапог.
– Ничего, зато помылись, – откликнулся Лориан, – а то рядом с тобой уже мухи дохнут.
Габриэль, не найдя, что ответить, кинул в него камешком. Разведчик легко увернулся.
– Башню от Аркенайна отломи, – ласково посоветовал он. – Тогда, может, не промахнешься…
Братья все время поддразнивали друг друга. Гален не обращал на это внимания, потому что их перепалки никогда не переходили в ссоры, однако сотник был иного мнения.
– А ну, хватит! Сейчас обоих домываться суну, – прикрикнул он и поднялся: – Пошли, чего зря штаны просиживать!
Дорога была приемлемой разве что с точки зрения горного барана: сплошная стена кустарника, под ногами камни разной величины и формы, попробуй приноровись! Габриэль уверенно пробирался в зарослях впереди, за ним следовал сотник, потом генералы и еще десяток пограничников, Лориан, сторожко прислушиваясь, шел сзади. Прошло больше часа, прежде чем они вышли к месту, откуда можно было увидеть вход в замок. Энтони, едва взглянув, расхохотался чуть ли не навзрыд: мощную каменную арку перекрывали кое-как сколоченные из досок ворота. Отсмеявшись, он оглянулся на пограничников. Те улыбались: Габриэль чуть иронически, Квентин, по своему обыкновению, радостно скалился.
– Вы знали, какие здесь ворота! – Гален смотрел искоса, явно не решив, злиться ему или тоже засмеяться. – Зачем тогда нас сюда потащили?
– А как же! Само собой, знали! – окончательно развеселился сотник. – Но ведь показать-то надо было. Вон милорда повеселили, значит, не зря шли…
Вот ведь наглецы! Но попробуй рассердись на таких – выставишь себя дураком. Так что Гален только рукой махнул.
…Штурм замка занял не более часа. После первого десятка разрывных снарядов, выпущенных по двору, разбойники со стен исчезли, и тогда пехотинцы подошли по дороге к воротам и попросту высадили их бревном. Прорвавшись, солдаты тут же разбежались по коридорам и переходам. Минут через двадцать подбежал ошарашенный ротный:
– Ваша светлость… Никого!
– Как – никого?! – не понял Энтони.
– Ни одной живой души… Как сквозь землю провалились. И вправду заколдованное место, не зря все говорят.
– Ну вот что, – разозлился Бейсингем. – Я сейчас тоже начну проявлять колдовские способности. Если вы не найдете, куда они провалились, то из ротного с одного заклинания превратитесь в капрала. Ясно?
Четыре сотни солдат обыскали весь замок, каждый его уголок, но разбойники исчезли бесследно.
– Собаку надо, – подумав, решил Бейсингем.
У пехотинцев было несколько собак, которых солдаты от нечего делать обучали разным штукам. Решив, что они могут сойти за ищеек, Энтони приказал послать за ними, а пока, вместе с Галеном и его неизменными ординарцами, отправился осматривать новоприобретенный трофей.
Если прочие замки были несложны по планировке, то в Аркенайне самому Хозяину впору заблудиться. Аркенайн был не замком, а средних размеров крепостью с многочисленными службами, конюшнями и огромным запутанным домом. На этом месте существовали какие-то строения и до ордена, потом, судя по кладке, братья несколько раз надстраивали древнее здание спереди и по бокам, оставив нетронутой лишь ту часть, что выходила к стене. Нравы эпохи были простыми, но все же в дни орденских праздников в Аркенайне собиралось несколько сотен человек, и всех требовалось где-то разместить. После разгрома ордена здесь еще долгое время жили вольные бароны, и каждый новый хозяин также добавлял к зданию что-то свое, в меру сил и богатства.
Выехав рано утром, пока еще не начало припекать, они около двух часов неспешным шагом поднимались лесной дорогой. Наконец, за последним поворотом взорам открылось неширокое ущелье, крутые склоны которого заросли терновником и низкорослыми горными дубами. Перед самым входом в ущелье его скальные обрывистые края подходили совсем близко друг к другу, а между ними, как пробка в бутылочном горлышке, возвышалась отдельная скала, скорее даже небольшая горка, на которую взбиралась дорога. Там высилась громада крепости. То, что замок обитаем, было видно с первого взгляда – на стенах маячили люди с мушкетами.
Со второго взгляда стало ясно, что Аркенайн неприступен. Не зря же об этом говорили все легенды. Стены его были не так уж и высоки – футов тридцать, не больше. Энтони видел и повыше. Но склоны горы, за исключением специально укрепленной дороги, насчитывали не меньше двухсот футов крутой каменной осыпи – при штурме это похуже отвесных скал, – а расстояние от стен до склона было достаточным, чтобы разместить там лучников, котлы с кипятком или груды камней, но не штурмовую лестницу. Да и не имелось в их войске никаких лестниц. В обход тоже не пойдешь: с одной стороны прыгает по камням горная речка, с другой подступает крутой склон, на котором громоздится такой хаос каменных глыб, что пройти там нечего и думать, а дальше – скальная стена, с которой все эти глыбы когда-то обрушились. Веселого мало, но ничего не скажешь – красиво!
Аркенайн смотрел на них глухой стеной: ворота находились со стороны ущелья. Надо бы посмотреть, в каком они состоянии, но узкая дорога простреливалась полностью, и стрелками разбойники были отличными. В любом случае первым делом следовало убрать их со стен, а уж потом заниматься воротами. Аркенайн строился в то время, когда до пороха еще не додумались и мер против него не принимали, так что место, куда можно заложить заряд, найдется. Бейсингем послал за артиллерией и, вытащив лист бумаги и карандаш, принялся, как умел, зарисовывать пейзаж. Но тут его окликнул Гален:
– Тони, пойдешь смотреть ворота? – Пограничников генерал явно не признавал за тех, в чьем присутствии неуместна фамильярность. За два дня совместного пути он со своими ординарцами прямо-таки сроднился.
Теодор был без мундира, в одной рубашке.
– Вы бы тоже разделись, ваша светлость, – сказал сотник. – Вообще-то до склона пуля если и достанет, то на излете. Но на излете она тоже ни к чему, а в мундир они в первую очередь стрелять станут.
– До какого склона? – не понял Энтони. Мойзель мотнул головой, указывая куда-то за реку.
– Там пройдем. Там можно, ничего…
Футов за семьсот вниз по течению, между двумя крепкими деревьями, была уже натянута веревка, держась за которую, один за другим переправлялись пограничники. Энтони с сомнением взглянул на беснующуюся реку, сделал шаг и сразу вымок до плеч. На втором шаге он поскользнулся, и его тут же подхватили сзади.
– Ничего, переберемся, – перекрывая грохот потока, прокричал прямо в ухо сотник, взявшись одной рукой за веревку впереди Энтони, а другой – позади. – Вы только держитесь покрепче, ваша светлость!
Впрочем, этого Бейсингему можно было бы и не говорить.
Вымокший и замерзший, он добрался, наконец, до противоположного берега и стал смотреть, как переправляются остальные.
Габриэль попытался поддержать Галена, но генерал рявкнул на него так, что было слышно на другом берегу:
– Что ты меня, как девку, лапаешь? – и переправился не хуже прочих. Если подумать, ничего удивительного: объездивший полмира генерал наверняка успел повоевать и в горах.
Последним перебрался Габриэль и плюхнулся рядом с ними.
– Холодновата водичка-то, – заметил он, выливая воду из сапог.
– Ничего, зато помылись, – откликнулся Лориан, – а то рядом с тобой уже мухи дохнут.
Габриэль, не найдя, что ответить, кинул в него камешком. Разведчик легко увернулся.
– Башню от Аркенайна отломи, – ласково посоветовал он. – Тогда, может, не промахнешься…
Братья все время поддразнивали друг друга. Гален не обращал на это внимания, потому что их перепалки никогда не переходили в ссоры, однако сотник был иного мнения.
– А ну, хватит! Сейчас обоих домываться суну, – прикрикнул он и поднялся: – Пошли, чего зря штаны просиживать!
Дорога была приемлемой разве что с точки зрения горного барана: сплошная стена кустарника, под ногами камни разной величины и формы, попробуй приноровись! Габриэль уверенно пробирался в зарослях впереди, за ним следовал сотник, потом генералы и еще десяток пограничников, Лориан, сторожко прислушиваясь, шел сзади. Прошло больше часа, прежде чем они вышли к месту, откуда можно было увидеть вход в замок. Энтони, едва взглянув, расхохотался чуть ли не навзрыд: мощную каменную арку перекрывали кое-как сколоченные из досок ворота. Отсмеявшись, он оглянулся на пограничников. Те улыбались: Габриэль чуть иронически, Квентин, по своему обыкновению, радостно скалился.
– Вы знали, какие здесь ворота! – Гален смотрел искоса, явно не решив, злиться ему или тоже засмеяться. – Зачем тогда нас сюда потащили?
– А как же! Само собой, знали! – окончательно развеселился сотник. – Но ведь показать-то надо было. Вон милорда повеселили, значит, не зря шли…
Вот ведь наглецы! Но попробуй рассердись на таких – выставишь себя дураком. Так что Гален только рукой махнул.
…Штурм замка занял не более часа. После первого десятка разрывных снарядов, выпущенных по двору, разбойники со стен исчезли, и тогда пехотинцы подошли по дороге к воротам и попросту высадили их бревном. Прорвавшись, солдаты тут же разбежались по коридорам и переходам. Минут через двадцать подбежал ошарашенный ротный:
– Ваша светлость… Никого!
– Как – никого?! – не понял Энтони.
– Ни одной живой души… Как сквозь землю провалились. И вправду заколдованное место, не зря все говорят.
– Ну вот что, – разозлился Бейсингем. – Я сейчас тоже начну проявлять колдовские способности. Если вы не найдете, куда они провалились, то из ротного с одного заклинания превратитесь в капрала. Ясно?
Четыре сотни солдат обыскали весь замок, каждый его уголок, но разбойники исчезли бесследно.
– Собаку надо, – подумав, решил Бейсингем.
У пехотинцев было несколько собак, которых солдаты от нечего делать обучали разным штукам. Решив, что они могут сойти за ищеек, Энтони приказал послать за ними, а пока, вместе с Галеном и его неизменными ординарцами, отправился осматривать новоприобретенный трофей.
Если прочие замки были несложны по планировке, то в Аркенайне самому Хозяину впору заблудиться. Аркенайн был не замком, а средних размеров крепостью с многочисленными службами, конюшнями и огромным запутанным домом. На этом месте существовали какие-то строения и до ордена, потом, судя по кладке, братья несколько раз надстраивали древнее здание спереди и по бокам, оставив нетронутой лишь ту часть, что выходила к стене. Нравы эпохи были простыми, но все же в дни орденских праздников в Аркенайне собиралось несколько сотен человек, и всех требовалось где-то разместить. После разгрома ордена здесь еще долгое время жили вольные бароны, и каждый новый хозяин также добавлял к зданию что-то свое, в меру сил и богатства.