Страница:
– Что сказала? – переспросил Энтони.
– Можно я не буду повторять? Я с ним говорила теми словами, какими у нас козлики разговаривали. Отвела душу напоследок – монахиням произносить такое не пристало…
«Врет! – подумал Энтони. – Врет, потому что… потому что не хочет унизить…» В груди, от сердца, разлилось тепло. Раз она так говорит – то пусть так и будет!
– А герцогине Оверхилл пристало? – засмеялся он и крепко обнял Сану. – Хотя… ты бы слышала, как отводит душу Эстер – я хоть и военный, а в ее речи половины выражений не знал… Впрочем, я тоже с ним поговорил не по-монашески.
– Тони… а что он про меня говорил? – Сана не отстранилась, наоборот, ухватила его за руку. – Тоже какие-нибудь гадости?
– Ничего нового. Все, что ты мне рассказывала – про мистерии, про козлов, с которыми ты… Ну, так ведь я все это знал…
Она запнулась, с удивлением взглянула на него.
– Скажи, а ты на самом деле просил у Далардье пощады?
– Да, – он сразу подобрался, рука, лежавшая на плече Саны, напряглась. – Именно так все и было. Очень мерзко и очень унизительно, если тебе это действительно важно.
– Не то чтобы важно, меня такими вещами не проймешь, я и не то видела… Да не в этом дело, успокойся, – Сана нетерпеливо дернула Энтони за палец, и он вздрогнул, очнувшись. – Дело в том, что я… я ведь лгала тебе про мистерии! Хотела побольнее ударить, чтобы ты оставил меня в покое. А когда увидела все это, заветный обряд… Если бы ты сказал, что ты меня любишь… Почему ты этого не сказал, Тони?
– Я думал, ты знаешь… – смущенно проговорил он. – Сана, ты на самом деле не хочешь есть? Я ужасно голоден… Пожалей супруга, солнце мое, давай все-таки пообедаем…
«Святой Ульрих! – неслышно шептал он, пока шел вслед за Саной к столу. – Подари мне еще одно чудо, прошу тебя! Пусть я умру за мгновение до того, как соберусь сказать ей правду!»
На четвертый день им надоело сидеть взаперти. Однако выходить к остальным было еще рано, не положено. Тогда они надели костюмы для верховой езды, Энтони выбрался во двор – при его появлении все, кто там был, поспешно спрятались, – оседлал лошадей и вернулся за Саной. Когда они снова вышли, ворота уже были услужливо распахнуты.
Нижний город был почти безлюден, зато в предместье оказалось полно народу. Едва они выехали за стену, к ним подбежали сразу несколько человек, остановили лошадей. Энтони напрягся, ожидая непристойных комплиментов, но вместо этого услышал: «Счастья вам, милорд!» Торговка фруктами окликнула их и протянула ранний персик, самый большой в своей корзинке, отказавшись принять плату. Они поехали дальше – и никто не говорил непристойностей, все лишь желали счастья.
– Не узнаю наших горожан, – сказал Энтони, когда они выбрались за частокол. – Что это с ними?
Сана лишь плечами пожала и пустила лошадь галопом, так что стало не до разговоров.
Они катались до вечера. Сумерки застали их неподалеку от каменоломен.
– Есть хочется ужасно, – сказала Сана. – Тут где-нибудь имеется трактир?
– Едва ли, – усомнился Энтони и огляделся. Трактира, конечно, не было, но невдалеке, на краю карьера, горел костер, вокруг которого расположились человек пятнадцать рабочих. Ветер доносил дым и невыносимо желанный запах еды. Энтони тронул коня и подъехал к костру:
– Не накормят ли здесь уставших путников? – спросил он.
– В седло не подаем, а коли слезете, накормить можно, – ответил один из каменотесов.
Энтони и Сана присели возле костра на бревно, стряпуха протянула им миску и две ложки. Похлебка быта простой, но оголодавшим путникам она показалась не хуже самых изысканных блюд. Женщина усмехнулась и подлила еще.
– Ешьте, ваша светлость, вам нынче много сил надо…
– А мне? – чуть обиженно спросила Сана.
Энтони чуть не поперхнулся. Этого еще не хватало! Слушать, как его жена обменивается двусмысленностями с рабочими, было выше его сил – но что сделаешь? Вот уж затыкать рот Сане он не рискнет…
– Вам тоже, да не столько. Кому трудней-то – яме или лопате?
– Это еще как сказать… – пожала плечами Сана. – Если яма не в болоте…
По счастью, староста артели прекратил начавшееся состязание в остроумии.
– Хватит, – оборвал он уже открывшую рот для ответа стряпуху. – Не смущай милорда.
О том, чтобы не смущать миледи, речи не было. Ну да, конечно, наверняка история, как лорд Бейсингем ехал под венец, закрывшись «фатой», давно стала всеобщим достоянием. Впрочем, как и заветный обряд. Может быть, потому над ними и не смеются?
Тщательно, как полагалось у рабочих, вытерев хлебом миску, Энтони протянул ее стряпухе:
– Спасибо. А это – в артельную казну, – и кинул на дно серебряную монету.
– Э нет, не туда, – засмеялся староста и, взяв монету, протянул ее молодому парню. – Он у нас жениться собрался. Говорят, что подарок счастливой пары к счастью. Вот пусть ему и будет.
Сана еще немного посидела и отошла к лошадям. И тогда Энтони наклонился к старосте.
– А что, мы похожи на счастливую пару? Тот засмеялся.
– Эй, Майка, у тебя вроде бы есть зеркало? – окликнул староста стряпуху. – Подай-ка милорду.
Та протянула маленькое ручное зеркальце. Энтони взглянул и едва не полез простонародным жестом пятерней в затылок: да, если он так выглядит, тогда, конечно, чему удивляться… Лицо было таким же, как и раньше, разве что легкие тени под глазами, но зато сами глаза – шальные, удивленные и сияющие, как звезды.
– Ваша хозяйка, она лучше собой владеет. Ну, а уж у вас на лице все, как на белом платочке…
Энтони отдал зеркальце и поднялся, чувствуя, что и сегодня его сумели-таки вогнать в краску.
…Обратно ехали шагом. Теплый ветерок пах дымом далеких костров и цветами. Остаться бы тут на всю ночь, да нельзя – уединение уединением, но если они не вернутся к ночи домой, наутро их будет искать весь гарнизон.
А дома воздух пах едой – хотя и не такой вкусной, как похлебка каменотесов – и жасмином. Сана быстро уснула, а Энтони не спалось. Устав вертеться на постели, он выбрался через окно на террасу, присел на парапет, глядя через стену на город.
– Доволен? – спросил кто-то рядом.
– Еще бы… – ответил Энтони. – Надо же быть подобным дураком. Я так ее люблю, а сообразил только сейчас…
Он не повернул головы, по-прежнему глядя вдаль. Да и кто, собственно, может появиться ночью на террасе запертого и охраняемого дома? Кирасирский полковник подошел, тоже облокотился на парапет, поигрывая веткой цветущего жасминового куста, улыбнулся.
– Уж этот-то подарок ты заслужил. Кстати, тебя можно поздравить с повышением?
– А, – махнул рукой Энтони. – Было бы с чем поздравлять. Самое лучшее – командовать полком, а дальше одна маета…
Они еще постояли, молча глядя на ночной город, залитый лунным светом.
– Красиво. Люблю Трогартейн. Хотя из гостиной дома Шантье вид быт получше… – сказал Святой Ульрих.
– А ты бывал там? – встрепенулся Энтони.
– Приходилось. Забавно, надо же, как сплетаются дороги судьбы. У меня ведь тоже быт друг – маркиз Шантье. Сколько мы там вина выпили, в этой гостиной! Жаль дома, он хороший быт, теплый…
– Ничего, еще будет! – выпрямился и вскинул голову Энтони. – Главное, что хозяин жив, а дом построим не хуже прежнего. А шкаф с его любимым балийским хрусталем я ему на новоселье подарю.
– Дело хорошее. Хотя ему и не нужно. Но все равно подари…
– Знаешь, пусть ты и святой, – возмутился Энтони, – но Рене я все же лучше знаю!
– Конечно, лучше, – не стал спорить святой. – Но всю эту красоту он держал для вас. Потом – для вас, а сначала – для тебя. Ты, когда всех потерял, был такой несчастный и бесприютный, так тянулся хоть к какому-нибудь теплу. А Рене заметил, что тебе нравятся всякие безделушки, и стал отогревать, как умел. Так дальше и пошло…
– А я ведь тебя даже не поблагодарил за него… – потерянно сказал Энтони, – ты так быстро ушел…
– Это ничего, – улыбнулся Ульрих. – Если ты что-нибудь захочешь мне сказать, просто скажи, и все. Я услышу…
Они еще помолчали, потом Энтони, нахмурившись, проговорил:
– Можешь быть, подскажешь, как избавиться от Хозяина? Исповедь от него не помогает. Он ко мне перед свадьбой приходил, сразу после покаянной недели. Ничего не требовал, ни к чему не склонял. Просто так приходил, мстил, издевался…
– Э, нет… «Просто так» он ничего не делает, все его действия имеют смысл. На этот раз ему нужно было разлучить вас с Александрой.
– Он что, думал, тогда я повернулся бы к нему?
– А кто говорит о тебе? В этот раз он боролся не за тебя.
– За Сану? – Энтони похолодел, сделал было движение к окну. Святой засмеялся.
– Успокойся, кто ее теперь тронет… А вот если бы не ты, что бы с ней стало, как полагаешь?
Энтони пожал плечами.
– Догадаться нетрудно. Покрутилась бы еще немного в Трогартейне, а потом вернулась к отцу.
– Вот именно. Только ты не все знаешь. Ты не знаешь, какие планы были у Монтазьена относительно будущего Саны. Он ведь готовил из нее себе замену.
– А мне говорили, что в третий круг женщин не допускают…
– Милорд, да при чем тут мейерские снобы? Монтазьен – магистр высшего круга церкви Князя Огня, один из пяти его наместников, и для него что мейерские братья, что козлики, что маги с алхимиками – все они значат одинаково, не более, чем вороны или крысы. Знаешь, почему ты не застал в Аркенайне ни тайского монаха, ни того, усатого? У них была голубиная почта, и Монтазьен, едва узнав о событиях в Трогартейне, тут же им обо всем сообщил. Они и удрали. Но ни один из магистров даже не подумал предупредить остальных, кто был в Аркенайне, одного лишь Шимони князь прихватил с собой, понравился ему капитан… Все эти козлики и мейерские братья для них ничего не значат. Новое место – новые крысы, к чему заботиться о старых? Этого добра везде много. А магистры высшего круга разговаривают с самим Князем.
– Подумаешь, – фыркнул Энтони. – Я тоже с ним разговариваю, ну и что?
– Да, он надеялся, – лукаво улыбнулся Ульрих. – Когда ты согласился принять корону, он даже перестал говорить с Монтазьеном. Бедняга чуть не свихнулся, не мог понять, что происходит. А когда понял… тогда-то и попалась на пути генерала Галена книга старых пьес, а у Саны в руках оказался полный текст «Серенады Аркенайна».
– Ничего не понимаю. Как-нибудь попроще нельзя?
– Объясняю! – рассмеялся Святой Ульрих. – Действительно, вслед за Великой Ночью должна была последовать Встреча. Согласно пророчеству, сжечь должны были тебя. Но ведь их Князь не раз повторял им, что пророчества не имеют значения, важно лишь то, что говорит он сам. И когда Монтазьен узнал, что Князь, отвернувшийся от него, разговаривает с тобой, он понял, что тот хочет заменить одного из наместников.
– Но я же никогда! – воскликнул Энтони. – Я даже в первом круге… Это такая пакость!
– А магистры высшего круга и не проходят других степеней. Ты ведь знаешь, кто такие духи зла? Это падшие ангелы, и сам Князь тоже из духов света. И наместников себе он подбирает таких же. Герцог Монтазьен в свое время был удивительно чистым и светлым юношей, никакая грязь к нему не прилипала. За это Князь его и избрал. Он сумел найти к нему подход, заставить стать на свою сторону, сделал наместником. А теперь он избрал тебя, ты понравился Князю больше, и Монтазьен догадался об этом. В случае, если Князь решает заменить наместника, прежнего ждет Встреча. Тринадцатого в Чертоге Встречи горел бы не ты, а Монтазьен, а ты занял бы место в высшей пятерке. Поначалу герцог хотел предупредить тебя, но ты уже ничего не видел, кроме короны, и тогда он решил воспользоваться вашей дружбой с Теодором. И, надо сказать, ему это удалось. Время он выиграл, оставалось убрать тебя, и тут тоже все было подготовлено. Тебя спасло лишь то, что ты ни на мгновение не поколебался, когда вы встретились во дворце. Если бы ты согласился, хотя бы для виду, если бы лег в ту ночь спать, то уже бы не проснулся.
– Получается, меня спасло семейное правило…
– Именно. Оверхиллские быки не знают кривых путей, поэтому ты остался в живых, а Монтазьен сидит в Тай-Ли. Когда Князь понял, что с тобой у него не получается, то простил его. Конечно, трогарским наместником самому герцогу уже не бывать – но ведь у него осталась дочь. Для этого им и нужна быта Сана. Она пробыла бы несколько лет с отцом, а потом вернулась в Трогармарк и продолжала его дело. И снова ты стал у них на пути.
– Причем тут я? Она сама вернулась…
– Да, но почему? Она думает, что ради своих осиротевших козликов, но это она так думает. А на самом деле ей страстно хотелось бросить обручальное кольцо в лицо одному очень красивому маршалу… и при этом еще хотя бы раз увидеть его. Только ты мог удержать Сану – и ты ее удержал, а заодно спас свою страну от многих будущих бед. Теперь Князю здесь придется все начинать сначала. И было бы несправедливо, если бы ты пострадал, оказавшись на всю жизнь прикованным к нелюбимой женщине. Поэтому-то она и оказалась в дворцовом коридоре именно в ту минуту, когда ты потерял сознание. Вы с Саной созданы друг для друга, требовалось лишь, чтобы ты ее заметил – а дальше все получилось само собой…
– Надо же! – расхохотался Бейсингем. – Вот это интрига!
– Ты все-таки выбирай выражения! – одернул его Ульрих. – Не интрига, а Божий промысел. Или, как говорят в народе, дороги судьбы.
– И что же теперь?
– А ничего, – пожал плечами Святой Ульрих. – Живи. Радуйся. Только имей в виду: Хозяин от тебя не отступился. Он помнит, что на корону ты все-таки клюнул, хоть временно, но клюнул. Он будет за тобой следить, выжидать, когда оступишься…
– Ах, чтоб тебя! – Бейсингем стукнул кулаком по парапету. – И надолго мне это?
– Ты так возмущаешься, как будто это я его о тебе просил, – усмехнулся Святой Ульрих. – Сам назвал себя солдатом Господа Бога, а теперь недоволен. Это такая же война, как и любая другая, можешь мне поверить, уж я-то знаю… До сих пор ты справлялся – справишься и дальше!
Энтони поморщился, досадливо махнул рукой:
– Ладно, жизнь Рене того стоит.
– Может быть, хочешь все переиграть? – остро взглянул на него Ульрих. – Если считаешь, что раньше тебе было лучше жить, я верну слово, которое ты мне дал.
Бейсингем задумался. Легко сказать: раньше… Каким он был два года назад? Все это так далеко и так по-другому, что он и не помнит…
– Может, и лучше, но скучнее, – пожал он плечами. – Я ведь поэт, а для поэта нет ничего хуже обыденности, пусть даже и приятной. Представь себе, какая из этой истории может получиться баллада. Я назову ее… например, так: «Дорога в блистающей тьме».
– Вы неисправимо насмешливы, господин маршал. Впрочем, это не порок и даже не грех…
Легкий ветерок коснулся щеки Бейсингема – Святой Ульрих засмеялся, махнул ему рукой и исчез. Энтони взглянул на небо. Пока они разговаривали, начало светать. Он вернулся обратно, влез в окно, присел на постель, погладил волосы Саны.
– И никому я тебя не отдам, – сказал он упрямо. – И себя не отдам. Понял, ты, мразь ночная?
«Да и не нужны вы мне, – ответил знакомый голос. – Мало, что ли, вокруг крыс да ворон? Где уж мне претендовать на милорда Бейсингема, который со святыми на „ты"… Есть и другие… Вон, молодой герцог Девенмур – думаешь, он хуже тебя?»
– Спасибо, что предупредил, – сказал Энтони. – Учту. «Учти, только имей в виду: он помнит, кто сжег его отца.
А пока можешь преисполняться благодати. Когда объешься, позови – я приду»…
Долги надо платить, а слово – держать. Этим утешался Бейсингем утром на девятый день со дня свадьбы. В семь часов, когда еще не высохла ночная роса, Энтони и Сана вышли во двор особняка Баррио. В этот день быт большой церковный праздник, которым начинался пост. Раз праздник, значит, надо пойти в церковь – обещал ведь, куда денешься? Но когда дошло до дела, все оказалось сложнее, чем думалось.
В последние годы он если и бывал в храме, то лишь в дворцовом соборе, где свои порядки. И когда вечером денщик спросил, какую одежду приготовить на следующий день, Энтони всерьез задумался. В самом деле: как идти в городскую церковь? Что надеть, на чем добираться – в карете, пешком или верхом, где стоять в храме? Он вспомнил поговорку про дорогу – не та дорога ровная, которая блестит, а та, на которой лошадь не спотыкается, – вздохнул и пошел к Рене.
– Что же тут непонятного? – пожал плечами маркиз. – Одеваться скромно и просто, идти пешком. На карете в праздник сквозь толпу не пробьешься, и ставить ее там негде, разве что в Прачечный пруд загнать…
– Может, остаться дома? – неуверенно начал Бейсингем. – Здесь ведь есть домовая церковь. А в собор уж как-нибудь в другой раз…
– Увы… – вздохнул Рене. – Это годилось бы для Тони Бейсингема, каким он был год назад. А теперь ты важная персона, почти сказочный герой, спаситель отечества. Так что ты себе не принадлежишь, изволь быть достойным легенды и показывать пример…
– Какой ужас! – невольно содрогнулся Энтони. – Я показываю горожанам пример благочестивой жизни. Рене, кто бы сказал мне это год назад!
– А куда денешься, – еще раз сочувственно вздохнул маркиз. – Да, кстати, это не считая того, что по твоей молитве совершилось чудо.
– Хоть об этом не напоминай, – аж застонал Энтони. – Я ведь не рассказывал тебе, в чем дело! Мы со святым Ульрихом заключили сделку: если при мне совершается чудо, то я стану верить в Бога. И договор-то был во сне – а он поймал меня на слове…
– Знаешь, уж если кто тебе и посочувствует в этом, то всяко не я! – возмущенно воскликнул Шантье. – Нашел, кому жаловаться!
Они посмотрели друг на друга и расхохотались.
– Рене! – Энтони вытер набежавшие от смеха слезы и просительно сложил руки. – Пойдем с нами!
– До получения маршальского звания трусости за тобой не водилось! – иронично покосился на него маркиз.
– Ничего я не трушу! – обиженно вскинулся Бейсингем. – Вызывать подкрепление – не трусость, а стратегическая необходимость. Рене, – снова изменив тон, умоляюще заговорил он, – ты же не бросишь меня один на один с этой ужасной толпой, которая все время смеется…
И вот теперь, за час до начала службы, все трое пешком направились к монастырю. Энтони не ошибся, он действительно чувствовал себя ужасно – как голый на площади. Казалось, все взгляды обращены на него. Судя по тому, как Сана вцепилась ему в руку, ей приходилось не лучше. Однако ничего страшного не произошло. На них и вправду оглядывались, здоровались и почти все желали счастья, но и только. Насмешничать в такой день ни у кого не было желания.
Когда они вошли в церковь, народу там было уже довольно много. «Милорд Бейсингем!» – словно ветер, пронеслось над головами. Энтони замялся было, не зная, куда идти дальше, но Рене кивнул ему и пошел в правый, благодарственный придел. Энтони опустился на колени, украдкой огляделся. Справа от него стоял Рене, слева – Сана, в толпе богомольцев затерялся увязавшийся с ними Лориан.
«Не так уж и плохо, – подумал он. – Определенно, в этом что-то есть…»
И тут же услышал привычный назойливый комментарий: «Если не можешь отбиться, постарайся хотя бы получить удовольствие…»
– Да пошел ты! – зарычал Энтони, но прозвучал грозный рык неуверенно, даже жалобно. А тут еще, как назло, начали вспоминаться все куплеты и эпиграммы, которые он написал в своей жизни, иные были так удачны, что он поневоле пару раз засмеялся. Да, если вера – состояние души, то у него с этим состоянием как-то не очень…
«Не расстраивайся, – успокоил незримый собеседник. – Обретешь. Если очень стараться, то и корову можно научить вальсировать, и генерала молиться…»
В открытые окна донесся удар колокола, возвещающий начало службы. Энтони, по примеру прочих, осенил лицо знаком Солнца. Голос осекся и замолк.
«Ага, а вот этого ты боишься! – торжествующе подумал Бейсингем. – Учту!»
Снова ударил колокол, воздух дрогнул… и вдруг перед ним открылся мир, до самых далеких гор. Здесь, неподалеку, в городе, в домовой церкви Баррио, среди слуг и рядом живущих горожан, он увидел Эстер, Алана и Терри, в монастыре святого Антонина, с прочими офицерами, быт генерал Гровер, а совсем далеко, в аккадской степи, собирались в своих глинобитных церквушках пограничные жители, которым чертогоны нисколько не мешали соблюдать церковные праздники. Шестьсот лет назад так же стояли рыцари короля Трогара с двенадцати-лучевыми звездами на плащах. Энтони увидел их сразу, всех, знакомых и незнакомых, объединенных ударом колокола в пространстве и времени, и сила от них исходила такая…
А пустоты не было. Ни пустоты, ни иронии, ни страха…
Все это длилось несколько мгновений. Воздух затих, мир закрылся, но Энтони хватило и того, что он успел увидеть. Он поднял голову, нашел на стене возле алтаря образ Святого Уль-риха и неслышно прошептал, надеясь, что тот услышит:
– Спасибо!
ЭПИЛОГ
– Можно я не буду повторять? Я с ним говорила теми словами, какими у нас козлики разговаривали. Отвела душу напоследок – монахиням произносить такое не пристало…
«Врет! – подумал Энтони. – Врет, потому что… потому что не хочет унизить…» В груди, от сердца, разлилось тепло. Раз она так говорит – то пусть так и будет!
– А герцогине Оверхилл пристало? – засмеялся он и крепко обнял Сану. – Хотя… ты бы слышала, как отводит душу Эстер – я хоть и военный, а в ее речи половины выражений не знал… Впрочем, я тоже с ним поговорил не по-монашески.
– Тони… а что он про меня говорил? – Сана не отстранилась, наоборот, ухватила его за руку. – Тоже какие-нибудь гадости?
– Ничего нового. Все, что ты мне рассказывала – про мистерии, про козлов, с которыми ты… Ну, так ведь я все это знал…
Она запнулась, с удивлением взглянула на него.
– Скажи, а ты на самом деле просил у Далардье пощады?
– Да, – он сразу подобрался, рука, лежавшая на плече Саны, напряглась. – Именно так все и было. Очень мерзко и очень унизительно, если тебе это действительно важно.
– Не то чтобы важно, меня такими вещами не проймешь, я и не то видела… Да не в этом дело, успокойся, – Сана нетерпеливо дернула Энтони за палец, и он вздрогнул, очнувшись. – Дело в том, что я… я ведь лгала тебе про мистерии! Хотела побольнее ударить, чтобы ты оставил меня в покое. А когда увидела все это, заветный обряд… Если бы ты сказал, что ты меня любишь… Почему ты этого не сказал, Тони?
– Я думал, ты знаешь… – смущенно проговорил он. – Сана, ты на самом деле не хочешь есть? Я ужасно голоден… Пожалей супруга, солнце мое, давай все-таки пообедаем…
«Святой Ульрих! – неслышно шептал он, пока шел вслед за Саной к столу. – Подари мне еще одно чудо, прошу тебя! Пусть я умру за мгновение до того, как соберусь сказать ей правду!»
На четвертый день им надоело сидеть взаперти. Однако выходить к остальным было еще рано, не положено. Тогда они надели костюмы для верховой езды, Энтони выбрался во двор – при его появлении все, кто там был, поспешно спрятались, – оседлал лошадей и вернулся за Саной. Когда они снова вышли, ворота уже были услужливо распахнуты.
Нижний город был почти безлюден, зато в предместье оказалось полно народу. Едва они выехали за стену, к ним подбежали сразу несколько человек, остановили лошадей. Энтони напрягся, ожидая непристойных комплиментов, но вместо этого услышал: «Счастья вам, милорд!» Торговка фруктами окликнула их и протянула ранний персик, самый большой в своей корзинке, отказавшись принять плату. Они поехали дальше – и никто не говорил непристойностей, все лишь желали счастья.
– Не узнаю наших горожан, – сказал Энтони, когда они выбрались за частокол. – Что это с ними?
Сана лишь плечами пожала и пустила лошадь галопом, так что стало не до разговоров.
Они катались до вечера. Сумерки застали их неподалеку от каменоломен.
– Есть хочется ужасно, – сказала Сана. – Тут где-нибудь имеется трактир?
– Едва ли, – усомнился Энтони и огляделся. Трактира, конечно, не было, но невдалеке, на краю карьера, горел костер, вокруг которого расположились человек пятнадцать рабочих. Ветер доносил дым и невыносимо желанный запах еды. Энтони тронул коня и подъехал к костру:
– Не накормят ли здесь уставших путников? – спросил он.
– В седло не подаем, а коли слезете, накормить можно, – ответил один из каменотесов.
Энтони и Сана присели возле костра на бревно, стряпуха протянула им миску и две ложки. Похлебка быта простой, но оголодавшим путникам она показалась не хуже самых изысканных блюд. Женщина усмехнулась и подлила еще.
– Ешьте, ваша светлость, вам нынче много сил надо…
– А мне? – чуть обиженно спросила Сана.
Энтони чуть не поперхнулся. Этого еще не хватало! Слушать, как его жена обменивается двусмысленностями с рабочими, было выше его сил – но что сделаешь? Вот уж затыкать рот Сане он не рискнет…
– Вам тоже, да не столько. Кому трудней-то – яме или лопате?
– Это еще как сказать… – пожала плечами Сана. – Если яма не в болоте…
По счастью, староста артели прекратил начавшееся состязание в остроумии.
– Хватит, – оборвал он уже открывшую рот для ответа стряпуху. – Не смущай милорда.
О том, чтобы не смущать миледи, речи не было. Ну да, конечно, наверняка история, как лорд Бейсингем ехал под венец, закрывшись «фатой», давно стала всеобщим достоянием. Впрочем, как и заветный обряд. Может быть, потому над ними и не смеются?
Тщательно, как полагалось у рабочих, вытерев хлебом миску, Энтони протянул ее стряпухе:
– Спасибо. А это – в артельную казну, – и кинул на дно серебряную монету.
– Э нет, не туда, – засмеялся староста и, взяв монету, протянул ее молодому парню. – Он у нас жениться собрался. Говорят, что подарок счастливой пары к счастью. Вот пусть ему и будет.
Сана еще немного посидела и отошла к лошадям. И тогда Энтони наклонился к старосте.
– А что, мы похожи на счастливую пару? Тот засмеялся.
– Эй, Майка, у тебя вроде бы есть зеркало? – окликнул староста стряпуху. – Подай-ка милорду.
Та протянула маленькое ручное зеркальце. Энтони взглянул и едва не полез простонародным жестом пятерней в затылок: да, если он так выглядит, тогда, конечно, чему удивляться… Лицо было таким же, как и раньше, разве что легкие тени под глазами, но зато сами глаза – шальные, удивленные и сияющие, как звезды.
– Ваша хозяйка, она лучше собой владеет. Ну, а уж у вас на лице все, как на белом платочке…
Энтони отдал зеркальце и поднялся, чувствуя, что и сегодня его сумели-таки вогнать в краску.
…Обратно ехали шагом. Теплый ветерок пах дымом далеких костров и цветами. Остаться бы тут на всю ночь, да нельзя – уединение уединением, но если они не вернутся к ночи домой, наутро их будет искать весь гарнизон.
А дома воздух пах едой – хотя и не такой вкусной, как похлебка каменотесов – и жасмином. Сана быстро уснула, а Энтони не спалось. Устав вертеться на постели, он выбрался через окно на террасу, присел на парапет, глядя через стену на город.
– Доволен? – спросил кто-то рядом.
– Еще бы… – ответил Энтони. – Надо же быть подобным дураком. Я так ее люблю, а сообразил только сейчас…
Он не повернул головы, по-прежнему глядя вдаль. Да и кто, собственно, может появиться ночью на террасе запертого и охраняемого дома? Кирасирский полковник подошел, тоже облокотился на парапет, поигрывая веткой цветущего жасминового куста, улыбнулся.
– Уж этот-то подарок ты заслужил. Кстати, тебя можно поздравить с повышением?
– А, – махнул рукой Энтони. – Было бы с чем поздравлять. Самое лучшее – командовать полком, а дальше одна маета…
Они еще постояли, молча глядя на ночной город, залитый лунным светом.
– Красиво. Люблю Трогартейн. Хотя из гостиной дома Шантье вид быт получше… – сказал Святой Ульрих.
– А ты бывал там? – встрепенулся Энтони.
– Приходилось. Забавно, надо же, как сплетаются дороги судьбы. У меня ведь тоже быт друг – маркиз Шантье. Сколько мы там вина выпили, в этой гостиной! Жаль дома, он хороший быт, теплый…
– Ничего, еще будет! – выпрямился и вскинул голову Энтони. – Главное, что хозяин жив, а дом построим не хуже прежнего. А шкаф с его любимым балийским хрусталем я ему на новоселье подарю.
– Дело хорошее. Хотя ему и не нужно. Но все равно подари…
– Знаешь, пусть ты и святой, – возмутился Энтони, – но Рене я все же лучше знаю!
– Конечно, лучше, – не стал спорить святой. – Но всю эту красоту он держал для вас. Потом – для вас, а сначала – для тебя. Ты, когда всех потерял, был такой несчастный и бесприютный, так тянулся хоть к какому-нибудь теплу. А Рене заметил, что тебе нравятся всякие безделушки, и стал отогревать, как умел. Так дальше и пошло…
– А я ведь тебя даже не поблагодарил за него… – потерянно сказал Энтони, – ты так быстро ушел…
– Это ничего, – улыбнулся Ульрих. – Если ты что-нибудь захочешь мне сказать, просто скажи, и все. Я услышу…
Они еще помолчали, потом Энтони, нахмурившись, проговорил:
– Можешь быть, подскажешь, как избавиться от Хозяина? Исповедь от него не помогает. Он ко мне перед свадьбой приходил, сразу после покаянной недели. Ничего не требовал, ни к чему не склонял. Просто так приходил, мстил, издевался…
– Э, нет… «Просто так» он ничего не делает, все его действия имеют смысл. На этот раз ему нужно было разлучить вас с Александрой.
– Он что, думал, тогда я повернулся бы к нему?
– А кто говорит о тебе? В этот раз он боролся не за тебя.
– За Сану? – Энтони похолодел, сделал было движение к окну. Святой засмеялся.
– Успокойся, кто ее теперь тронет… А вот если бы не ты, что бы с ней стало, как полагаешь?
Энтони пожал плечами.
– Догадаться нетрудно. Покрутилась бы еще немного в Трогартейне, а потом вернулась к отцу.
– Вот именно. Только ты не все знаешь. Ты не знаешь, какие планы были у Монтазьена относительно будущего Саны. Он ведь готовил из нее себе замену.
– А мне говорили, что в третий круг женщин не допускают…
– Милорд, да при чем тут мейерские снобы? Монтазьен – магистр высшего круга церкви Князя Огня, один из пяти его наместников, и для него что мейерские братья, что козлики, что маги с алхимиками – все они значат одинаково, не более, чем вороны или крысы. Знаешь, почему ты не застал в Аркенайне ни тайского монаха, ни того, усатого? У них была голубиная почта, и Монтазьен, едва узнав о событиях в Трогартейне, тут же им обо всем сообщил. Они и удрали. Но ни один из магистров даже не подумал предупредить остальных, кто был в Аркенайне, одного лишь Шимони князь прихватил с собой, понравился ему капитан… Все эти козлики и мейерские братья для них ничего не значат. Новое место – новые крысы, к чему заботиться о старых? Этого добра везде много. А магистры высшего круга разговаривают с самим Князем.
– Подумаешь, – фыркнул Энтони. – Я тоже с ним разговариваю, ну и что?
– Да, он надеялся, – лукаво улыбнулся Ульрих. – Когда ты согласился принять корону, он даже перестал говорить с Монтазьеном. Бедняга чуть не свихнулся, не мог понять, что происходит. А когда понял… тогда-то и попалась на пути генерала Галена книга старых пьес, а у Саны в руках оказался полный текст «Серенады Аркенайна».
– Ничего не понимаю. Как-нибудь попроще нельзя?
– Объясняю! – рассмеялся Святой Ульрих. – Действительно, вслед за Великой Ночью должна была последовать Встреча. Согласно пророчеству, сжечь должны были тебя. Но ведь их Князь не раз повторял им, что пророчества не имеют значения, важно лишь то, что говорит он сам. И когда Монтазьен узнал, что Князь, отвернувшийся от него, разговаривает с тобой, он понял, что тот хочет заменить одного из наместников.
– Но я же никогда! – воскликнул Энтони. – Я даже в первом круге… Это такая пакость!
– А магистры высшего круга и не проходят других степеней. Ты ведь знаешь, кто такие духи зла? Это падшие ангелы, и сам Князь тоже из духов света. И наместников себе он подбирает таких же. Герцог Монтазьен в свое время был удивительно чистым и светлым юношей, никакая грязь к нему не прилипала. За это Князь его и избрал. Он сумел найти к нему подход, заставить стать на свою сторону, сделал наместником. А теперь он избрал тебя, ты понравился Князю больше, и Монтазьен догадался об этом. В случае, если Князь решает заменить наместника, прежнего ждет Встреча. Тринадцатого в Чертоге Встречи горел бы не ты, а Монтазьен, а ты занял бы место в высшей пятерке. Поначалу герцог хотел предупредить тебя, но ты уже ничего не видел, кроме короны, и тогда он решил воспользоваться вашей дружбой с Теодором. И, надо сказать, ему это удалось. Время он выиграл, оставалось убрать тебя, и тут тоже все было подготовлено. Тебя спасло лишь то, что ты ни на мгновение не поколебался, когда вы встретились во дворце. Если бы ты согласился, хотя бы для виду, если бы лег в ту ночь спать, то уже бы не проснулся.
– Получается, меня спасло семейное правило…
– Именно. Оверхиллские быки не знают кривых путей, поэтому ты остался в живых, а Монтазьен сидит в Тай-Ли. Когда Князь понял, что с тобой у него не получается, то простил его. Конечно, трогарским наместником самому герцогу уже не бывать – но ведь у него осталась дочь. Для этого им и нужна быта Сана. Она пробыла бы несколько лет с отцом, а потом вернулась в Трогармарк и продолжала его дело. И снова ты стал у них на пути.
– Причем тут я? Она сама вернулась…
– Да, но почему? Она думает, что ради своих осиротевших козликов, но это она так думает. А на самом деле ей страстно хотелось бросить обручальное кольцо в лицо одному очень красивому маршалу… и при этом еще хотя бы раз увидеть его. Только ты мог удержать Сану – и ты ее удержал, а заодно спас свою страну от многих будущих бед. Теперь Князю здесь придется все начинать сначала. И было бы несправедливо, если бы ты пострадал, оказавшись на всю жизнь прикованным к нелюбимой женщине. Поэтому-то она и оказалась в дворцовом коридоре именно в ту минуту, когда ты потерял сознание. Вы с Саной созданы друг для друга, требовалось лишь, чтобы ты ее заметил – а дальше все получилось само собой…
– Надо же! – расхохотался Бейсингем. – Вот это интрига!
– Ты все-таки выбирай выражения! – одернул его Ульрих. – Не интрига, а Божий промысел. Или, как говорят в народе, дороги судьбы.
– И что же теперь?
– А ничего, – пожал плечами Святой Ульрих. – Живи. Радуйся. Только имей в виду: Хозяин от тебя не отступился. Он помнит, что на корону ты все-таки клюнул, хоть временно, но клюнул. Он будет за тобой следить, выжидать, когда оступишься…
– Ах, чтоб тебя! – Бейсингем стукнул кулаком по парапету. – И надолго мне это?
– Ты так возмущаешься, как будто это я его о тебе просил, – усмехнулся Святой Ульрих. – Сам назвал себя солдатом Господа Бога, а теперь недоволен. Это такая же война, как и любая другая, можешь мне поверить, уж я-то знаю… До сих пор ты справлялся – справишься и дальше!
Энтони поморщился, досадливо махнул рукой:
– Ладно, жизнь Рене того стоит.
– Может быть, хочешь все переиграть? – остро взглянул на него Ульрих. – Если считаешь, что раньше тебе было лучше жить, я верну слово, которое ты мне дал.
Бейсингем задумался. Легко сказать: раньше… Каким он был два года назад? Все это так далеко и так по-другому, что он и не помнит…
– Может, и лучше, но скучнее, – пожал он плечами. – Я ведь поэт, а для поэта нет ничего хуже обыденности, пусть даже и приятной. Представь себе, какая из этой истории может получиться баллада. Я назову ее… например, так: «Дорога в блистающей тьме».
– Вы неисправимо насмешливы, господин маршал. Впрочем, это не порок и даже не грех…
Легкий ветерок коснулся щеки Бейсингема – Святой Ульрих засмеялся, махнул ему рукой и исчез. Энтони взглянул на небо. Пока они разговаривали, начало светать. Он вернулся обратно, влез в окно, присел на постель, погладил волосы Саны.
– И никому я тебя не отдам, – сказал он упрямо. – И себя не отдам. Понял, ты, мразь ночная?
«Да и не нужны вы мне, – ответил знакомый голос. – Мало, что ли, вокруг крыс да ворон? Где уж мне претендовать на милорда Бейсингема, который со святыми на „ты"… Есть и другие… Вон, молодой герцог Девенмур – думаешь, он хуже тебя?»
– Спасибо, что предупредил, – сказал Энтони. – Учту. «Учти, только имей в виду: он помнит, кто сжег его отца.
А пока можешь преисполняться благодати. Когда объешься, позови – я приду»…
Долги надо платить, а слово – держать. Этим утешался Бейсингем утром на девятый день со дня свадьбы. В семь часов, когда еще не высохла ночная роса, Энтони и Сана вышли во двор особняка Баррио. В этот день быт большой церковный праздник, которым начинался пост. Раз праздник, значит, надо пойти в церковь – обещал ведь, куда денешься? Но когда дошло до дела, все оказалось сложнее, чем думалось.
В последние годы он если и бывал в храме, то лишь в дворцовом соборе, где свои порядки. И когда вечером денщик спросил, какую одежду приготовить на следующий день, Энтони всерьез задумался. В самом деле: как идти в городскую церковь? Что надеть, на чем добираться – в карете, пешком или верхом, где стоять в храме? Он вспомнил поговорку про дорогу – не та дорога ровная, которая блестит, а та, на которой лошадь не спотыкается, – вздохнул и пошел к Рене.
– Что же тут непонятного? – пожал плечами маркиз. – Одеваться скромно и просто, идти пешком. На карете в праздник сквозь толпу не пробьешься, и ставить ее там негде, разве что в Прачечный пруд загнать…
– Может, остаться дома? – неуверенно начал Бейсингем. – Здесь ведь есть домовая церковь. А в собор уж как-нибудь в другой раз…
– Увы… – вздохнул Рене. – Это годилось бы для Тони Бейсингема, каким он был год назад. А теперь ты важная персона, почти сказочный герой, спаситель отечества. Так что ты себе не принадлежишь, изволь быть достойным легенды и показывать пример…
– Какой ужас! – невольно содрогнулся Энтони. – Я показываю горожанам пример благочестивой жизни. Рене, кто бы сказал мне это год назад!
– А куда денешься, – еще раз сочувственно вздохнул маркиз. – Да, кстати, это не считая того, что по твоей молитве совершилось чудо.
– Хоть об этом не напоминай, – аж застонал Энтони. – Я ведь не рассказывал тебе, в чем дело! Мы со святым Ульрихом заключили сделку: если при мне совершается чудо, то я стану верить в Бога. И договор-то был во сне – а он поймал меня на слове…
– Знаешь, уж если кто тебе и посочувствует в этом, то всяко не я! – возмущенно воскликнул Шантье. – Нашел, кому жаловаться!
Они посмотрели друг на друга и расхохотались.
– Рене! – Энтони вытер набежавшие от смеха слезы и просительно сложил руки. – Пойдем с нами!
– До получения маршальского звания трусости за тобой не водилось! – иронично покосился на него маркиз.
– Ничего я не трушу! – обиженно вскинулся Бейсингем. – Вызывать подкрепление – не трусость, а стратегическая необходимость. Рене, – снова изменив тон, умоляюще заговорил он, – ты же не бросишь меня один на один с этой ужасной толпой, которая все время смеется…
И вот теперь, за час до начала службы, все трое пешком направились к монастырю. Энтони не ошибся, он действительно чувствовал себя ужасно – как голый на площади. Казалось, все взгляды обращены на него. Судя по тому, как Сана вцепилась ему в руку, ей приходилось не лучше. Однако ничего страшного не произошло. На них и вправду оглядывались, здоровались и почти все желали счастья, но и только. Насмешничать в такой день ни у кого не было желания.
Когда они вошли в церковь, народу там было уже довольно много. «Милорд Бейсингем!» – словно ветер, пронеслось над головами. Энтони замялся было, не зная, куда идти дальше, но Рене кивнул ему и пошел в правый, благодарственный придел. Энтони опустился на колени, украдкой огляделся. Справа от него стоял Рене, слева – Сана, в толпе богомольцев затерялся увязавшийся с ними Лориан.
«Не так уж и плохо, – подумал он. – Определенно, в этом что-то есть…»
И тут же услышал привычный назойливый комментарий: «Если не можешь отбиться, постарайся хотя бы получить удовольствие…»
– Да пошел ты! – зарычал Энтони, но прозвучал грозный рык неуверенно, даже жалобно. А тут еще, как назло, начали вспоминаться все куплеты и эпиграммы, которые он написал в своей жизни, иные были так удачны, что он поневоле пару раз засмеялся. Да, если вера – состояние души, то у него с этим состоянием как-то не очень…
«Не расстраивайся, – успокоил незримый собеседник. – Обретешь. Если очень стараться, то и корову можно научить вальсировать, и генерала молиться…»
В открытые окна донесся удар колокола, возвещающий начало службы. Энтони, по примеру прочих, осенил лицо знаком Солнца. Голос осекся и замолк.
«Ага, а вот этого ты боишься! – торжествующе подумал Бейсингем. – Учту!»
Снова ударил колокол, воздух дрогнул… и вдруг перед ним открылся мир, до самых далеких гор. Здесь, неподалеку, в городе, в домовой церкви Баррио, среди слуг и рядом живущих горожан, он увидел Эстер, Алана и Терри, в монастыре святого Антонина, с прочими офицерами, быт генерал Гровер, а совсем далеко, в аккадской степи, собирались в своих глинобитных церквушках пограничные жители, которым чертогоны нисколько не мешали соблюдать церковные праздники. Шестьсот лет назад так же стояли рыцари короля Трогара с двенадцати-лучевыми звездами на плащах. Энтони увидел их сразу, всех, знакомых и незнакомых, объединенных ударом колокола в пространстве и времени, и сила от них исходила такая…
А пустоты не было. Ни пустоты, ни иронии, ни страха…
Все это длилось несколько мгновений. Воздух затих, мир закрылся, но Энтони хватило и того, что он успел увидеть. Он поднял голову, нашел на стене возле алтаря образ Святого Уль-риха и неслышно прошептал, надеясь, что тот услышит:
– Спасибо!
ЭПИЛОГ
…Третий день над Трогартейном бушевал январский буран. Ветер ломал сучья тополей, швырял в окна домов дождь пополам со снегом, заставлял редких прохожих идти спиной вперед, кутаясь в плащи. Тяжко приходится тем, кто в такой день опрометчиво пускается в путь!
Поздно вечером в ворота дома герцогов Баррио постучали. Заспанный привратник, ворча, вылез из своей каморки, запер огромного, уже спущенного с цепи пса и пошел справиться, кого это нечистый носит в такое время. По-видимому, принесло кого-то хорошо знакомого, потому что, едва услышав ответ на свой оклик, привратник тут же отворил ворота, и во двор въехали четверо всадников. Передний, на могучем рыжем жеребце, был, судя по всему, господином, хотя одеждой и не отличался от спутников – так же, как и они, кутался в плотный дорожный плащ с накинутым капюшоном. Остальные вели в поводу лошадей: двух вьючных и белого иноходца в зимней попоне. Кони у всех были хороши, но изнурены долгой дорогой, да и движения всадников выдавали крайнюю усталость.
Слуги потянули лошадей в конюшню, а господин прошел к дверям кухни – этим входом, более удобным, чем парадный, нередко пользовались те, кто был в доме своим. Его пропустили без лишних вопросов, а громкие восклицания свидетельствовали о том, что позднему гостю в доме рады.
– Здравствуй, Жерар! – обратился он к подоспевшему мажордому, снимая перчатки.
Круглая физиономия обычно степенного Жерара при звуках этого голоса просияла, и он, забыв всю свою важность, самолично принялся помогать гостю, замерзшие пальцы которого с трудом справлялись с обледеневшими завязками.
– Ваше превосходительство! Надо же, как это вы пустились в путь по такой погоде! Что вам угодно – командуйте!
– Когда мы две недели назад пересекли тайскую границу, погода быта нормальная. Не поворачивать же обратно оттого, что она испортилась. А угодно мне только одно: ужин и постель, ни о чем другом я и думать не могу.
Справившись, наконец, с помощью Жерара с плащом и подбитой мехом курткой, генерал Гален подошел к столу и буквально упал на лавку.
– Мы сегодня с шести утра в дороге. Сначала думали, что за день доедем, а потом обидно было останавливаться на ночлег в нескольких милях от города. Хорошо хоть, что стража у ворот нас пропустила: меня здесь пока еще помнят. Жерар, могу я попросить: пусть ваши слуги займутся нашими лошадьми и вещами, и гоните сюда моих людей, они тоже на ногах не стоят. И если бы вы на пару дней выделили мне камердинера, чтобы дать им отдохнуть…
Десять минут спустя, когда кухарка уже вовсю разогревала ужин, дверь в кухню отворилась и вошла герцогиня Баррио. Эстер не то собиралась спать, не то уже легла и теперь не стала одеваться, только накинула капот, что лишний раз доказывало: ночной гость быт в доме совершенно своим.
– Добрый вечер, Теодор! – кивнула герцогиня. – Нет, вы меня не разбудили, а жаль, это было бы радостное пробуждение. Не вставайте, я не сомневаюсь, что правила хорошего тона вам известны. В такую погоду светские манеры не обязательны. Жерар, подай мне жаровню, в этом доме никто, кроме меня, не умеет греть вино.
Теодор сидел, подперев голову руками, и внимал потоку ее красноречия, радуясь, что не надо отвечать. После тяжелой дороги по холоду его совсем разморило в теплой, наполненной вкусными запахами кухне, и если бы он так зверски не хотел есть, то уснул бы прямо тут, положив голову на стол. Кухарка подала ему разогретый на второй жаровне ужин, Эстер поставила кружку с горячим вином. Гален блаженно улыбнулся и принялся за еду.
Слуги генерала, невзирая на приказ, еще возились в конюшне, мажордом ушел проследить за тем, как готовят комнату для гостя. В кухне осталась лишь герцогиня, которая и составила Галену компанию, взяв себе вторую кружку вина. Утолив первый голод, Теодор обрел способность разговаривать.
– Ну вот! – сказал он. – Разделали мы этих, со стрелами, как мясник барана. Эмир Дар-Эзры, хоть вера у него и другая,
Князя любит не больше нашего. Мы готовили кампанию всю осень. Когда выпал снег, поставили заслоны на больших перевалах, а малые к тому времени были уже закрыты, и прочесали всю долину. Никто не ушел. Рабов освободили, слуг Князя, тех, кого не казнили, эмир обратил в рабство, замок их велел разобрать по камешку и присоединил долину к своему эмирату. Так что полный успех. Я даже деньги за кампанию получил, хоть в этот раз и не требовал – но эмир-то новое владение приобрел. Он звал меня остаться до весны, однако я все же решил вернуться. Есть тут кое-какие дела…
Поздно вечером в ворота дома герцогов Баррио постучали. Заспанный привратник, ворча, вылез из своей каморки, запер огромного, уже спущенного с цепи пса и пошел справиться, кого это нечистый носит в такое время. По-видимому, принесло кого-то хорошо знакомого, потому что, едва услышав ответ на свой оклик, привратник тут же отворил ворота, и во двор въехали четверо всадников. Передний, на могучем рыжем жеребце, был, судя по всему, господином, хотя одеждой и не отличался от спутников – так же, как и они, кутался в плотный дорожный плащ с накинутым капюшоном. Остальные вели в поводу лошадей: двух вьючных и белого иноходца в зимней попоне. Кони у всех были хороши, но изнурены долгой дорогой, да и движения всадников выдавали крайнюю усталость.
Слуги потянули лошадей в конюшню, а господин прошел к дверям кухни – этим входом, более удобным, чем парадный, нередко пользовались те, кто был в доме своим. Его пропустили без лишних вопросов, а громкие восклицания свидетельствовали о том, что позднему гостю в доме рады.
– Здравствуй, Жерар! – обратился он к подоспевшему мажордому, снимая перчатки.
Круглая физиономия обычно степенного Жерара при звуках этого голоса просияла, и он, забыв всю свою важность, самолично принялся помогать гостю, замерзшие пальцы которого с трудом справлялись с обледеневшими завязками.
– Ваше превосходительство! Надо же, как это вы пустились в путь по такой погоде! Что вам угодно – командуйте!
– Когда мы две недели назад пересекли тайскую границу, погода быта нормальная. Не поворачивать же обратно оттого, что она испортилась. А угодно мне только одно: ужин и постель, ни о чем другом я и думать не могу.
Справившись, наконец, с помощью Жерара с плащом и подбитой мехом курткой, генерал Гален подошел к столу и буквально упал на лавку.
– Мы сегодня с шести утра в дороге. Сначала думали, что за день доедем, а потом обидно было останавливаться на ночлег в нескольких милях от города. Хорошо хоть, что стража у ворот нас пропустила: меня здесь пока еще помнят. Жерар, могу я попросить: пусть ваши слуги займутся нашими лошадьми и вещами, и гоните сюда моих людей, они тоже на ногах не стоят. И если бы вы на пару дней выделили мне камердинера, чтобы дать им отдохнуть…
Десять минут спустя, когда кухарка уже вовсю разогревала ужин, дверь в кухню отворилась и вошла герцогиня Баррио. Эстер не то собиралась спать, не то уже легла и теперь не стала одеваться, только накинула капот, что лишний раз доказывало: ночной гость быт в доме совершенно своим.
– Добрый вечер, Теодор! – кивнула герцогиня. – Нет, вы меня не разбудили, а жаль, это было бы радостное пробуждение. Не вставайте, я не сомневаюсь, что правила хорошего тона вам известны. В такую погоду светские манеры не обязательны. Жерар, подай мне жаровню, в этом доме никто, кроме меня, не умеет греть вино.
Теодор сидел, подперев голову руками, и внимал потоку ее красноречия, радуясь, что не надо отвечать. После тяжелой дороги по холоду его совсем разморило в теплой, наполненной вкусными запахами кухне, и если бы он так зверски не хотел есть, то уснул бы прямо тут, положив голову на стол. Кухарка подала ему разогретый на второй жаровне ужин, Эстер поставила кружку с горячим вином. Гален блаженно улыбнулся и принялся за еду.
Слуги генерала, невзирая на приказ, еще возились в конюшне, мажордом ушел проследить за тем, как готовят комнату для гостя. В кухне осталась лишь герцогиня, которая и составила Галену компанию, взяв себе вторую кружку вина. Утолив первый голод, Теодор обрел способность разговаривать.
– Ну вот! – сказал он. – Разделали мы этих, со стрелами, как мясник барана. Эмир Дар-Эзры, хоть вера у него и другая,
Князя любит не больше нашего. Мы готовили кампанию всю осень. Когда выпал снег, поставили заслоны на больших перевалах, а малые к тому времени были уже закрыты, и прочесали всю долину. Никто не ушел. Рабов освободили, слуг Князя, тех, кого не казнили, эмир обратил в рабство, замок их велел разобрать по камешку и присоединил долину к своему эмирату. Так что полный успех. Я даже деньги за кампанию получил, хоть в этот раз и не требовал – но эмир-то новое владение приобрел. Он звал меня остаться до весны, однако я все же решил вернуться. Есть тут кое-какие дела…