Раткевич Сергей. Девять унций смерти

   Реторта и впрямь оказалась незаменимой. Работа встала, решительно отказываясь идти куда бы то ни было еще.
   Зато ближе к вечеру наконец-то пошел густой снегопад, позволивший Шарцу без помех проскользнуть в необходимую лавку, где он и приобрел новую реторту, точную копию предыдущей. Заодно улучшилось настроение, и даже как-то в голове прояснилось. Хорошо так… идешь, снегом похрустываешь, а впереди любимая работа… ну, не самая любимая, но все равно интересная, а потом… потом самое главное. Стоит ему найти хоть одно противоядие, и у ядовитой, в самом прямом смысле слова ядовитой книги будет вырван один отравленный зуб. Дальше — больше. И кому она тогда будет страшна, эта жуткая книга? А никому, вот ведь в чем дело!
   — Доктор! Доктор! — донеслось из темноты.
   Шарц мигом остановился, прислушиваясь. Лекарская сумка мигом оказалась под рукой, а реторта… реторту можно будет потом выбросить, если мешать будет.
   Шарц держал свое с таким трудом добытое сокровище скорей машинально. Его мысли были далеко. Какая там алхимия, когда кому-то плохо? В темноте уже чудилась дикая ухмылка смерти, лекарь готовился принять бой.
   — Доктор! Доктор! — выкрикивал плачущий мальчишка. — Есть тут где-нибудь доктор? Помогите, люди! Пожалуйста, помогите! Доктор!
   Шарца будто изнутри ударило.
   — Я — доктор. Веди, — коротко сказал он, подбегая к мальчику.
   — Доктор… — мальчик поглядел на него, как на Бога. — Доктор, пожалуйста… побежим, ладно?
   — И побыстрее, — кивнул Шарц. — Беги впереди, да не бойся, я не отстану.
   «Нет у меня права отстать!»
   И вновь, как тогда, снег кричит и взвизгивает под ногами, лунный свет наотмашь бьет по щекам, а бархатные колодцы теней накрывают с головой.
   — Не оглядывайся! — рычит Шарц на мальчишку. — Время теряем!
   Тот припускает еще быстрей.
   Лунный свет скачет козлом. Тени размахивают заборами. Скудный воздух путается под ногами.
   Шарц едва успевает вписаться в узкую, как карман скупца, подворотню, пыхтя пролезает в какую-то дыру в заборе, разметывает подвернувшийся под ноги сугроб, скользит на заледенелом крыльце и лбом впечатывается в дверной косяк.
   — Скорее! — звенит голосок мальчишки, взмах двери — и Шарц влетает внутрь.
   Ступеньки. Бешеная дробь каменных ступеней вверх!
   Не будь Шарц гномом, он бы точно сейчас расшибся, но гномы в темноте видят лучше людей, а лазутчиков учат быстро ориентироваться. Вперед. Вперед и вверх. Мальчишка уже там. Свешивается сверху, зовет. И не подумал споткнуться, хоть и человек. Или к детям это не относится? Грохот ступеней, гулкое эхо. Дверная ручка…
   «Сюда, доктор! Вот… наставник… совсем плохо ему…»
   Масляная лампа выхватывает неподвижное тело.
   «И впрямь плохо, — думает Шарц, глядя на бледное, залитое потом лицо, искаженное болью. — Тут без операции не обойтись…»
   — Положи куда-нибудь! — Шарц ткнул в руки мальчишке свою с таким трудом добытую реторту не потому, что озаботился ее безопасностью, но потому, что битому стеклу не место в операционной.
   «Ну ты прибежал, коротышка! — оглядываясь по сторонам, ошарашенно выдохнул лазутчик. — Лучшего места во всей Марлеции не сыщешь, даже если постараться! Ты осиное гнездо в штаны класть не пробовал?»
   «Заткнись и не мешай! — рявкнул лекарь. — У меня тяжелый больной! Да нет, не тяжелый — острый», — тут же добавил он.
   «Насчет осиного гнезда — интересная идея, лазутчик, — ухмыляясь, заметил шут. — Надо будет как-нибудь попробовать».
   «Уже пробуем, — хмуро буркнул лазутчик. — Остается надеяться, что вам двоим понравятся ощущения».
   А потом Шарц расстегнул лекарскую сумку, и поле его восприятия резко сузилось. Никакого значения больше не имели Олбария и Марлеция, Фаласса и Ледгунд, интриги и тайны, гномы и люди, семья, учителя, ученики, друзья, научные открытия… — все это ушло, пропало, кануло в небытие. Вокруг Шарца сам собой соткался незримый хрустальный колпак, а внутри этого колпака не было никого, кроме неподвижно лежащего на постели человека и ухмыляющейся смерти, которая уже протянула к нему свои омерзительные лапы.
   «Ку-уда?! — страшно рявкнул на нее лекарь, обнажая скальпель. — Пошла прочь! Этот человек принадлежит мне!»
   И выхватил склянку с Хрустальным Эликсиром. Он, как никто другой, знал, что смерть терпеть не может этого запаха.
   Мальчишка оказался толковым помощником. Смышленым, проворным и молчаливым, казалось, он не просто затаивал дыхание, но и вовсе прекращал дышать, до того момента когда Шарц его о чем-то спрашивал или что-то ему приказывал. Впрочем, Шарцу было не до него. Битва со смертью вышла нешуточная.
   Когда все закончилось, и смерть, злобно ворча, удалилась несолоно хлебавши, Шарц наконец перевел дух. Он даже задремал, забылся тревожным сном прямо на полу, рядом с постелью своего пациента. «Пошел к чертям, безбородый придурок! — откликнулся лекарь на истошные вопли лазутчика. — Устал. Спать хочу. Потом предостережешь меня от чего бы то ни было». И пробудился незадолго до того, как пациент очнулся и открыл глаза. Стояла глубокая ночь.
   Едва Шарц зевнул и принялся садиться, как в его руках оказалась чаша с вином, заботливо поданная мальчишкой.
   — Господин лекарь, — с поклоном прошептал мальчишка.
   — Спасибо, — кивнул Шарц.
   Спасенный открыл глаза и уставился на Шарца в немом изумлении.
   — Ты что здесь делаешь? — ошарашенно спросил он.
   — Тебя спасаю, — ответил Шарц.
   «Эти пациенты иногда как спросят…»
   — А, ну да, ты же — лекарь, — как-то непонятно промолвил пациент и замолк.
   — Лекарь, — кивнул Шарц. — А кто ж еще? Или ты наладился углядеть на моем месте святого Петра? Не выйдет. Он передоверил тебя мне.
   Пациент слабо улыбнулся.
   — Юноша, — позвал он.
   — Да, наставник, — тут же откликнулся мальчишка.
   — Поставь здесь ширмы, — распорядился тот; — Когда придут мои люди… мне не хочется, чтоб они видели мою слабость. Строго говоря… лучше, чтоб они вообще ничего не видели.
   — Да, наставник, — поклонился мальчишка и бегом бросился расставлять ширмы.
   — Вот так, — удовлетворенно улыбнулся больной. — Э-э-э… господин лекарь, вам лучше еще немного задержаться здесь. Просто посидеть рядом со мной. Вдруг моя драгоценная жизнь все еще в опасности? Сейчас… э-э-э… придут мои люди, я отдам им необходимые распоряжения и отпущу. После этого расплачусь с вами, и вы будете свободны.
   — Я так и собирался сделать, — ответил Шарц. — Ваше состояние в данный момент не вызывает опасений, но мало ли…
   Он сообразил, что не сможет обеспечить больному круглосуточное наблюдение и уход, вспомнил, что он сам, преследуемый двумя разведками, слишком опасный сосед для любого обычного человека, и вздохнул.
   — Я здесь проездом, — виновато сказал он. — Для вас будет лучше найти кого-то из местных лекарей, дабы они обеспечили вам постоянный уход и лечение.
   — Я так и сделаю, — пообещал пациент и вновь посмотрел на Шарца странным взглядом.
   — Ваши люди, наставник, — проговорил мальчик.
   Скрипел снег во дворе. На лестнице звучали шаги.
   Шарц посмотрел на свою реторту, лежащую на столе, на дорогой фаласский кинжал, лежащий рядом, и внезапно все понял.
   «Дошло, наконец!» — выдохнул лазутчик.
   Шарц сидел рядом с постелью командира фаласской храмовой стражи, которому он только что собственноручно спас жизнь, а по лестнице гремели шаги тех, кто искал его все это время в густой ночи и теперь возвращался доложить о результатах поиска.
   «Я надеюсь, ты счастлив, коротышка! — ехидно прошептал лазутчик. — Или осиное гнездо все-таки было бы лучше?»
   «Самое осиное на свете гнездо — это ты, засранец!» — прошептал лекарь в ответ.
   «Я сейчас уписаюсь! — простонал шут. — Не знаю, от смеха или от страха, но от чего-то одного — точно».
   «Не стоит, — задумчиво проговорил лекарь. — На улице холодно. В мокрых штанах будет малость неприятно. И очень вредно для здоровья».
   «Вот как?! — заинтересовался лазутчик. — Ты надеешься попасть на улицу?»
   «Еще скажи, что тебе не нравится эта ситуация, безбородый придурок! — фыркнул лекарь. — Насколько я тебя знаю, ты должен быть в восторге!»
   — Господин наставник предается внутреннему созерцанию, — услышал Шарц голос мальчишки. — Он выслушает ваши донесения из-за ширм.
   — Начинайте, — слабым голосом скомандовал недавний пациент Шарца. — Да хранят ваш дух Безымянные Боги.
   — Да хранят, господин, — слаженным хором откликнулись храмовые стражи и приступили к докладу.
   Было чудовищно странно сидеть, выслушивая рассказы о том, где и как ловят тебя самого. Ничего более странного Шарц в жизни своей не видывал. Он посмотрел на командира фаласской стражи, а тот глядел на него из-под прищуренных век… странно глядел, чуть насмешливо, что ли? И молчал. Что ему стоит вот прямо сейчас вот взять и заорать? Позвать на помощь. Шарц, может, и успеет его убить, но ведь он — храмовый страж, фанатик, он смерти не боится. Молчит. Молчит, лежит, смотрит. И эта его усмешка… Сочувствие? Вам бы такое сочувствие! Понимание? Вас бы кто-нибудь так понял! Или он просто не в состоянии предать того, кто его от смерти спас? Да нет, он же лазутчик, да к тому же храмовый страж, за ними такого не водится. Так почему он молчит?!!
   Отзвучал последний доклад, и наступила пронзительная тишина.
   «Вот сейчас… — мелькнуло в голове у Шарца. — Сейчас скажет… или нет? Молчал же он до сих пор! Или у них не принято перебивать говорящего?»
   — Вы неплохо потрудились, — наконец сказал командир фаласской храмовой стражи. — Безымянные дали вам проявить свою доблесть, как то и положено стражам. Мне же, как вашему предводителю, они открыли свою мудрость. Отправляйтесь все немедля в северном направлении. Именно там ныне обретается греховная книга! Найдите ее и уничтожьте!
   — Хвала безымянным Богам! — ответствовали стражи. — Да хранят они дух господина!
   — Да хранят, — откликнулся командир, устало прикрывая глаза.
   Стук двери, спускающиеся по лестнице шаги, скрип снега во дворе… Шарц неслышно выдохнул, и фалассец тут же открыл глаза.
   И вновь Шарц не мог понять выражения этих загадочных глаз.
   — Почему? — тихо спросил он наконец. — Почему ты…
   — Ты спас мою жизнь, — ответил фалассец. — Я вернул тебе долг, что тут странного?
   — Ведь эти твои «безымянные»… они же накажут тебя? — спросил Шарц.
   — Если я виновен — пусть Боги накажут меня, — спокойно ответил фалассец.
   Шарц только головой покачал.
   — Ты слышал, куда я послал людей. Уходи, — так же спокойно добавил фалассец. — Не забудь свое изделие из стекла.
   Шарц хлопнул себя ладонью по лбу. И верно ведь, чуть не забыл!
   — Спасибо за напоминание, — благопристойно заметил он.
   — Не стоит благодарности, — вежливо улыбнулся фалассец. — В следующий раз я убью тебя. Каким-нибудь очень жестоким способом.
   — Но не раньше, чем доктор, который придет мне на смену, разрешит тебе вставать, коллега, — улыбнулся Шарц. — До встречи.

* * *

   Что-то странное было в идущем впереди человеке. Шарц уже хотел от греха подальше нырнуть в ближайшую подворотню, когда человек зашатался и упал, хватаясь за сердце.
   «Подожди! — отчаянно взвыл лазутчик. — Два раза на одни и те же грабли! Ты что — совсем дурак?!»
   Но лекарь уже летел к упавшему, на ходу расстегивая свою лекарскую сумку. А шут… а шут промолчал, конечно. Какие тут шутки, когда человек за сердце хватается?
   И только рванув застежки на груди прохожего, Шарц понял: что-то не так!
   А потом прохожий открыл глаза. Жесткий взгляд охотника, уверенного в себе профессионала… так не похожий на взгляд умирающего.
   «Я же говорил, идиот ты безмозглый! Тупоголовый кретин!»
   Шарц дрогнул. Рефлексы лазутчика рванули его прочь, но было поздно. Узкое лезвие пропороло руку, искавшую пульс, и странная слабость разлилась по телу. Словно во сне, Шарц взмахнул рукой, выбивая нож. Словно во сне, блокировал еще одну атаку противника. Шатаясь, поднялся на ноги. Противник больше не шевелился.
   «Хорошо, значит, блокировал…»
   «Засыпаю или умираю?» — медленно и грузно подумал петрийский лазутчик.
   «Засыпаю», — решил лекарь.
   «Живьем берут, гады!» — констатировал шут.
   «Еще чуть-чуть, и все…» — определил состояние лекарь.
   «И тогда они нас просто похитят», — сообщил лазутчик.
   «Попробуй только умереть или сдаться! — пригрозил шут. — Я просто не знаю, что я с тобой сделаю!»
   «А что ты можешь со мной сделать?»
   «Защекочу насмерть, тогда узнаешь — что!»
   Шарц отступил и огляделся.
   Узкий переулок немилосердно качало. Со всех сторон надвигались тени. Под их тяжелыми шагами противно скрипел снег.
   — Быстрее! Берем его и уходим, — как сквозь воду, доносится чужой непреложный приказ.
   — Ага… взял один… такой… — непослушными губами бормочет Шарц. — Подойди… поближе… и я посмотрю какого… цвета… у тебя кровь.
   Мир уже плывет, несется перед глазами, кренится, пляшет темными пятнами на белом удушающе скрипучем снегу. Так. Нужно сделать глубокий вдох. Нет. Лучше не делать. Так еще хуже. Мир кренится все сильнее, словно лошадь, попавшая в бурные воды… какая еще лошадь? Разве в воде бывают лошади? Лодка! Лодка? Ты что, дурак? Какая тебе лодка на городской улице? И на горных тропах лодок не бывает. Впрочем, здесь все равно нет ни одной горной тропы… а даже если бы и были, лодок на них все равно нет…
   Стоять. Держаться. Снег — это упавшие с неба звезды, а под снегом… под снегом камни. Родные для любого гнома камни. Стоять. Держаться. За что держаться? А вот за камни и держись! Но камни тают, как снег, превращаясь в воду, а вода превращается в пар. Гномы не умеют держаться за пар. Тут бы и эльфы не справились… Глаза тебе больше не подчиняются, ты не чувствуешь ног, и у тебя, кажется, больше нет рук.
   Но ты все еще воин. Воин подгорного мира. Жалкие переростки не получат тебя. Воину не нужны руки и ноги, чтобы сражаться. Воину не нужны глаза. Что-то же у тебя осталось?! Что-то, в чем плещется эта ярость. Закрой предавшие тебя глаза. Воину не нужны глаза, чтобы убивать. Глаза нужны, чтобы не совершать убийства. Но здесь щадить некого. Воину необязательно знать, где право и где лево, где верх и где низ… забудь об исчезающем мире — сражающийся воин устоит даже в пустоте. Постели под ноги плащ своей ярости и сражайся.
   Шарц качнулся, бросая свое тающее тело в атаку, и весь мир качнулся вместе с ним.
   Пустота. Пустота. Касание. Чей-то вскрик. Хруст ломаемых костей. Стон. Ледяное прикосновение стали. Еще одно — и новый вскрик, яростный и недоуменный. Пустота. Пустота. Сдавленный стон…
   — Да когда же эта сволочь свалится?!
   — После вас, переростки… — бормочет тяжко раскачивающаяся, ходуном ходящая ярость. — Вот всех вас уложу и сам свалюсь. Сверху.
   Он шагает в их сторону, и тени испуганно отшатываются.
   — Черт! Здоровый какой!
   Пустота. Пустота. Касание. Вскрик. Удар. Укус стали.
   — Вали его!
   Чужой пинок тяжело отзывается в ребрах. Это ничего, пройдет, а вот его ребра не выдержали. Кого — его? А я откуда знаю? Был тут кто-то…
   — А ну-ка разом!
   Удар. Еще удар. Чей-то хрип. Пустота. Пустота. Касание. Опять пустота… Что, больно? А вот не нужно бить меня кистенем по затылку! Будешь теперь перелом локтя лечить, долго будешь… может, и не вылечишь. Приходи лучше ко мне на прием, а то ведь ваши ледгундские костоправы так соберут, что и ложку потом этой рукой не подымешь, не то что кистень.
   Пустота. Пустота. Касание…
   Даже ярость имеет предел. Ее плащ стремительно тает, и Шарц тяжело рушится на колени. От удара светлеет в глазах. Он видит, как враги спешно оттаскивают своих пострадавших.
   «Неплохо, сэр рыцарь! — радостно хрипит лазутчик. — Как мы им, а?!»
   «Вы только на морды их гляньте!» — веселится шут.
   Губы Шарца раздвигает нехорошая такая ухмылка.
   «Ничего, — бурчит лекарь. — Вот сейчас я отдышусь, встану и проведу полную дезинфекцию. Ишь, сколько заразы здесь развелось!»
   Переулок вновь опасно кренится, и Шарцу приходится опереться на руки.
   — Похоже, он готов.
   — Погоди. В прошлый раз тоже так казалось.
   — И как ему удается… так долго?
   — А черт его, гнома, знает! Любой из нас давно бы…
   Нельзя ждать. Эти руки, что все еще отделяют тебя от земли, удерживают от падения, вот-вот растают. И ты упадешь, и земля поглотит тебя, а враги с презрением плюнут на твою могилу. Нельзя ждать. Это у них есть время, это они могут ждать, ждать, когда ты упадешь и земля поглотит, ждать, чтобы подойти и плюнуть. Это у них есть время, а у тебя нет ничего. Ничего, кроме ярости. Ярости, которая ушла. Кончилась. Впиталась в камни. Чтоб вновь пробудить ее, нужен клич. Могучий боевой клич.
   — Жизнь… — несуществующими губами выдыхаешь ты то великое и непостижимое слово, за которое всегда сражался, то единственное, что обнимает собой все.
   И это слово подымает тебя с колен. Твое знамя — ночное небо. На твоем знамени — звезды, ты просто не смеешь сдаваться!
   — Вот га-ад! — потрясенно выдыхает кто-то из врагов.
   — Да что он — издевается, что ли? — слышится еще чей-то голос.
   — А я говорил! Двойную порцию надо было! — шипит еще один. — Умрет-умрет! Он еще всех нас похоронит…
   — Таких, как вы… не хоронят. — Пляшут непослушные, вновь существующие губы. Или это только показалось, что они куда-то исчезли? — Таких как вы, ампутируют.
   Шарц втянул воздух сквозь сжатые губы и сделал шаг навстречу врагам.
   — Жизнь! — выдохнул он свой новый клич в их напряженно озадаченные лица.
   Этот его клич прозвучал неожиданно громко. Более того — он не умолкал. Рос, ширился, дробился эхом, отскакивая от сонных сумеречных домов и заснеженных заборов.
   И враги не выдержали. Подхватив своих раненых, они поспешно бросились прочь.
   А клич не умолкал. Гремел топотом множества ног, гудел и звенел голосами, скрипел снегом, рвал сумерки полыхающими факелами.
   Враг бежал. Покидал поле боя. А вместе с ним сгорал и плащ ярости. Сонная одурь вновь накатывала на Шарца с неудержимой силой, и так трудно было понять, почему это он уже молчит, а клич все продолжается и продолжается…
   «Потому что жизнь продолжается, — сам себе пояснил засыпающий Шарц. — Потому что жизнь вечна».
   И все же повернулся посмотреть, что же там происходит за его спиной. Потому что, по мнению лазутчика, этой самой жизни за его спиной было гораздо больше, чем во всех остальных направлениях. Шарц повернулся и замер. На место полыхающей ярости пришел ледяной ужас.
   «Нельзя так сильно хотеть жить, — вновь самому себе сказал Шарц, и на сей раз голоса всех трех его ипостасей звучали слитно. — Посмотри, чтоты вызвал к жизни своим неуемным желанием и неукротимой яростью».
   На Шарца надвигался гномий шарт. Гномий шарт, построенный для боя в узком переулке.
   «Пока подоспеет хоть какая-то помощь… пока хоть кто-то хоть что-то сообразит… в этом городе не останется никого живого!»
   «Но откуда они? Кто? В этом мире нет больше такихгномов!»
   «Есть, — выдохнул лазутчик. — Такиегномы есть в моей памяти. Вот они откуда!»
   Вырванные из прошлого, материализовавшиеся из отчаяния и ярости, грозные воины подгорных глубин медленно шествовали по марлецийскому переулку, направляясь в сторону…
   «Да там же университет!» — сужасом понял Шарц.
   «Все, — выдохнул лазутчик. — Полный обвал. Это не ледгундские слабаки».
   А рыцарь, сэр Хьюго Одделл, расправил плечи и шагнул вперед, заступая дорогу.
   «То, с чем я сражался всю свою жизнь!»
   «Как глупо! Я уничтожил шарт, вместе со старой Петрией… и сохранил его в себе!»
   «Если сейчас громко пукнуть, они испугаются и убегут, — с нервным смешком поведал шут. — Только пукнуть нужно оченьгромко».
   Из сонной одури, из туманного морока, надвигалось, мерно поскрипывая снегом, чудовищное тело шарта. Словно страшный железный червь, прогрызающий дыру в пространстве. И чудилось Шарцу в колыхающемся свете факелов, что гномы растут, растут, становятся огромными, больше людей даже… Первый, второй и третий ряды — еще ничего, а дальше так и вовсе громадины. И все плывет и плывет в воздухе тихий и беспощадный стальной звон. Подгорный металл пришел взять дань с верхнего мира.
   Шарц яростно сжал кулаки и шагнул навстречу шарту.
   «Куда, придурок?!» — взвыл лазутчик.
   «Я должен их задержать!» — выдохнул сэр рыцарь.
   «Задержать? Придурок, это же шарт! Что ты им сделаешь?» — схватился за голову лазутчик.
   «Растопчу!» — страшно прошептал шут.
   Сонная одурь на миг разжала пальцы, туман рассеялся, а факелы гномов разогнали сумерки — и Шарц наконец увидел…
   В первых рядах шарта и правда были гномы. Вот только надетую на них броню ковали никак уж не руки подгорных мастеров. Натянутые явно второпях, наспех и кое-как человечьи кольчуги были понизу грубо отрублены топором или мечом. К слову сказать, запретных мечей было в гномьих руках предостаточно. Куда больше, чем секир или молотов.
   «Кольчуги и мечи из университетского исторического музея!» — внезапно сообразил Шарц, с тихим ужасом осознавая, что наконец-то сошел с ума.
   С какой стати гномам менять свою великолепную подгорную броню на то, что лишь людям кажется реликвией, а любой гном сочтет ни на что не годными обносками? Гномы. Гномы в доспехах из университетского исторического музея, грозные подгорные воины, обвешанные ржавым железным хламом. Эти доспехи, конечно, имеют историческое значение… только историческое значение они и имеют, если честно. Они б еще профессорскими указками вооружились, эти умники! Шарта, вооруженного подобным образом, просто не может быть, а значит, несчастный олбарийский лекарь, шут, лазутчик, рыцарь и все такое прочее наконец-то сошел с ума. Так и есть. Иначе и быть не может.
   «Да кто ж им позволил исторические реликвии уродовать!» — подумал Шарц, глядя на грубо обрубленные кольчуги.
   Потом его взгляд скользнул дальше, и предварительно поставленный диагноз о собственном безумии нашел новое подтверждение. Никаких огромных гномов не было. Громадные гномы — это бы еще куда ни шло! Все было гораздо хуже. Просто следам за гномами стояли люди. Это в шарте-то! В гномском боевом построении. Приехали. А я-то думал, что сойти с ума еще сильнее у меня уже не получится. Ошибался. Получается! Еще как получается! Талантливый я, что тут еще скажешь! Одно слово — гений…
   Что, может, в Петрии испокон веку люди жили, а я и не заметил?
   Взгляд еще прояснился. Потрясение — оно неплохо все проясняет. И взгляд и мозги. Действительно — люди. Самые настоящие. Причем очень хорошо знакомые люди. И гномы — тоже знакомые.
   «Какие же это люди с гномами? Это студенты!» — с веселым профессорским цинизмом подумал Шарц.
   — Уважаемый гросс! — один из гномов сделал шаг вперед и должным образом поклонился своему наставнику. — Шарт по вашему приказанию построен!
   — Так, значит… по моему приказанию? — Губы Шарца дрогнули. У него опять есть губы! Он даже улыбаться может! И будет! И с ума сходить не надо! Вот еще! Делать ему нечего — с ума сходить! Ведь это не морок, не материализованный яростью выплеск одурманенного разума. Это живые люди, гномы… коллеги, одним словом! Просто они пришли на помощь, вот и все. — Так, значит, по моему приказанию… ладно. Скажи-ка, Ульф, ты уже вызубрил третий том истории медицины? Сколько мне помнится — у тебя завтра зачет.
   — Зачет принят.
   Из расступившихся рядов грозного шарта к Шарцу шагнул профессор Анри Брессак.
   — За своевременные действия, которые в конечном счете и делают историю: «отлично!» У вас кровь, коллега, — подходя к Шарцу, добавил он озабоченно.
   — У меня кровь, — согласился тот. — И в ней достаточное количество снотворного. Поэтому я сейчас просто усну. И все же… зря вы все ввязались в эту…
   Не договорив, Шарц уснул.
   Профессор подхватил обмякшее тело. Зазвенели кольчуги — гномы кинулись к своему гроссу.
   — Осторожно вы… своими железяками! — испуганно и сердито воскликнул профессор. — Поднимаем его! Тихо, я сказал! Вот так. Осторожно…
   — А этим… задницы не надерем? — огорченно спросил кто-то из студентов.
   — Сначала спасем задницу нашего коллеги, — решительно отозвался профессор Брессак. — В университет — и быстро!

* * *

   — Сколько времени я проспал? — спросил Шарц.
   — Двое суток всего-то, — ответил профессор Брессак. — У вас удивительно здоровый организм, коллега…
   — И все это время вы… — Шарц с ужасом воззрился на профессора.
   — Ну конечно, нет. Побойтесь Бога, коллега! — отмахнулся профессор. — Возле вас посменно дежурило столько народу, что я даже и пересчитывать не возьмусь. Просто мне первым посчастливилось сказать вам «доброе утро»!
   — Доброе утро, — откликнулся Шарц. — А как же ваши утренние лекции?
   — Их любезно поделили меж собой профессора Альфиери и Реноди. А также — Ульф.
   — Ульф? — удивился Шарц.
   — Ну… он выучил не только третий том, о котором вы беспокоились, коллега, — улыбнулся профессор Брессак. — У юноши, как выяснилось, очень высокая скорость чтения и отличная память. Просто ему казалось невежливым успевать быстрей своих однокурсников. Вот он и скрывал. А на деле… на деле ему только практики и не хватает. Но как же можно обидеть остальных своими столь быстрыми успехами?! Молчал. Ну, а теперь на все эти глупости просто не осталось времени. Нужен был еще кто-то, способный подменять меня и других профессоров по мере необходимости. Вот он и…